CC BY
32
ВЕСТНИК ПЕРМСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
2018 История Выпуск 1 (40)
КОММУНИКАЦИИ СОВЕТСКОЙ ЭПОХИ
УДК 930.32
doi 10.17072/2219-3111-2018-1-165-171
ПОЛИТИЧЕСКОЕ НАСТРОЕНИЕ ЛЕНИНГРАДСКИХ КОММУНИСТОВ В 1925 ГОДУ (ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ ЗАПИСОК НА РАЙОННЫХ ПАРТИЙНЫХ КОНФЕРЕНЦИЯХ)
Т. Н. Раков
Санкт-Петербургский Институт истории РАН, 197110, Санкт-Петербург, ул. Петрозаводская, д. 7 [email protected]
Рассматриваются записки, поданные на районных партийных конференциях в 1925 г. в Ленинграде, и исходя из анализа содержания этих записок определяется политическое настроение делегатов конференций. С этой целью используются архивные материалы -стенографические отчеты партийных конференций. Представлен обзор тем, которые члены партии затрагивали в своих записках, подаваемых в президиум районных партийных конференций. Зачастую эти темы не совпадали с обсуждаемыми в выступлениях представителей губернского партийного руководства, так как делегаты районных конференций чувствовали себя вправе задавать те вопросы, которые им казались важными. Например, делегатов конференций не слишком волновал вопрос об «уклонах» в партийной политике в деревне, тогда как в докладах представителей губкома этому вопросу уделялось большое внимание. Отмечены недостаточная информированность рядовых членов ленинградской партийной организации о ряде предметов разногласий в 1925 г. или незнание причин тех или иных решений руководства партии, касающихся Ленинграда. В условиях нехватки информации появлялись слухи о причинах тех или иных постановлений ЦК, что отразилось и в записках. Делегаты оказались чувствительны к таким решениям, которые могли символизировать изменение статуса Ленинграда во внутрипартийной иерархии. Делается вывод о том, что в 1925 г., в ситуации сокрытия разногласий, ленинградское партийное руководство вынуждено было прибегать к самоцензуре и избегать дискуссии на официальных заседаниях вроде районных партийных конференций, что отчасти стимулировало подачу записок на конференциях.
Ключевые слова: РКП(б), Ленинград, внутрипартийные дискуссии, записки, слухи.
В 1925 г. в партии большевиков возникли разногласия по целому спектру вопросов, так или иначе связанных с определением отношения партии к нэпу, должен ли он стать долгосрочной стратегией или тактическое отступление можно закончить? В конкретной плоскости эти разногласия вылились в споры о партийной линии в деревне: следует ли ориентироваться на зажиточные слои крестьянства («кулаков») или опираться на бедные и средние его слои. Споры вызывало то, как развивать производство, делать ли ставку на дальнейшее наращивание присутствия государства в промышленности или же советская экономика и так «социалистическая». Отношение к международной политике, роли Коминтерна и других коммунистических партий, прежде всего европейских, также разделило партийцев.
Обычно разногласия 1925 г. связывают с появлением так называемой «новой оппозиции», к которой обычно причисляют Г. Е. Зиновьева, Л. Б. Каменева, Н. К. Крупскую, Г. Я. Сокольникова и ленинградскую партийную организацию. Однако в 1925 г. сложно точно определить степень поддержки «новой», или «ленинградской», оппозиции отчасти потому, что в отличие от более ранних дебатов по вопросу о профсоюзах в 1921 г. или дискуссии с «левой оппозицией» 1923 -1924 гг. официальной, формализованной дискуссии в тот год в партии не велось и о существовании противоречий и расхождений в Центральном Комитете или Политбюро рядовые партийцы могли узнать лишь косвенным образом. Несмотря на то что официальной дискуссии не было, разногласия в 1925 г. явились продолжением и развитием более ранних дебатов. Но, чтобы их понять, нужно обратить внимание на те практики споров, которые получают значение именно тогда, когда дебаты приобретают неофициальный статус.
© Раков Т. Н, 2018
Изучение партийного «общественного мнения» требует не просто обращения к стенограммам или протоколам большевистских собраний или конференций, но внимания к другим документам, которые способны дать представление о реакциях простых партийцев на те или иные события внутрипартийной борьбы. В результате «архивной революции» 1990-х историки получили доступ к прежде недоступным документам, которые направлялись советскими гражданами в адрес властей: письмам, жалобам, доносам, прошениям. Многие из этих источников стали известны благодаря целому ряду документальных публикаций (Письма во власть, 1998, 2002). Внимание в данных источниках привлек именно голос простого народа, в то время как проблема функционирования информации внутри правящей партии редко становится объектом изучения. За публикациями документов последовали и попытки проанализировать феномен обращений граждан в органы власти. Историки пытались проследить, как в этих источниках отражаются представления населения об органах власти, к каким практикам прибегают доносчики и просители [Ливший, 2010; Лившин, Орлов, 2002; Нерар, 2011].
Записки относятся к широкой группе источников, которые часто называют «письма во власть». Рассматриваемые записки отличаются тем, что в данном случае члены правящей партии обращаются к другим ее представителям. Если при анализе записок и прошений, направленных в органы советского правительства, исследователи разделяют «народ» и «власть», то при изучении записок, поданных на партийных конференциях, такое разделение проблематично. Является ли докладчик на конференции или собрании, которому адресуют записки, представителем власти в том случае, когда происходит заседание части правящей коммунистической партии? А выступает ли член партии, являющийся автором записки, в данном случае как представитель «народа» или тоже относится к власти? Устройство большевистской партии предполагало внутреннее равенство, и все ее члены были носителями той доли власти, которой партия их наделяла. В то же время если речь идет о каком-то высокопоставленном партийном руководителе и о рабочем, члене заводской партийной ячейки, то представителям власти будет скорее партийный руководитель, чем рядовой пролетарий.
Историография, как отмечает в своей статье, посвященной анализу записок как способа политической коммуникации между партийной и беспартийной аудиторией, немецкий историк Г. Альберт, практически не рассматривала этот источник [Albert, 2015, p. 44]. Сам Альберт разбирает записки, поданные во время докладов в рамках трех агитационных компаний в 1920-е гг. Из его материалов следует, что в этих случаях аудитория, перед которой выступал партийный пропагандист, была беспартийной. Как указывает исследователь, записки стали известны ему, как правило, благодаря тому, что они были перепечатаны на пишущей машинке на отдельном листе бумаги и отправлены в ту партийную инстанцию, которая послала докладчика на собрание. Что касается рукописных оригиналов, то они сохраняются редко [Albert, 2015, p. 45]. В случае с районными партийными конференциями в Ленинграде в 1925 г. записки зачастую перепечатывались и прикреплялись отдельным листом к стенографическому отчету конференции. Альберт задается вопросом о составе аудитории, считая, что необходимость формулирования вопроса письменно уже ограничивала участие в коммуникации теми, кто был хотя бы частично грамотен, а также предполагала принятие условий этой коммуникации. В рамках районной конференции вряд ли мог встать вопрос о принятии или неприятии форм коммуникации, поскольку все стороны ее были знакомы с этими правилами и, предполагается, принимали их осознанно и добровольно, как члены партии. Можно также предположить, что делегаты партийного собрания столь высокого уровня должны были быть как минимум частично грамотными, поскольку они были избраны на конференцию того или иного района Ленинграда.
В рамках дискуссий на районных партийных конференциях процесс подачи записок не отличался от такого процесса на иных подобных собраниях: записки направлялись в президиум конференции, а в конце выступления докладчик должен был остановиться хотя бы на части из них. Довольно незначительное число записок получало ответ, если учесть огромное количество их по самым разным вопросам повестки дня.
Для понимания того, как распространялась информация о внутрипартийных дебатах в 1925 г., стоило бы остановиться на записках, в которых фигурировали вопросы по докладу губкома. Доклад о работе губернского комитета партии был главным политическим докладом на районной конференции. Много ли задавалось вопросов по отчету губкома? Во время Восьмой районной
конференции Петроградского района в Ленинграде докладчик от губкома получил 137 записок (ЦГАИПД. Ф. 6. Оп. 1. Д. 190. Л. 15-26). На Выборгской районной конференции, проходившей также в ноябре 1925 г., докладчику было направлено 100 записок (ЦГАИПД. Ф. 2. Оп. 1. Д. 154. Л. 1-3, 34-41, 85-87). Записки на последней конференции при перепечатке были разделены на несколько групп: вопросы о внутрипартийном положении, вопросы о Богушевском и политике партии в деревне, вопросы о месте партсъезда и «вопросы о Залуцком». Записки делегатов Василеостровской районной конференции по докладу губкома были также перепечатаны и прикреплены к отчету конференции (ЦГАИПД. Ф. 4. Оп. 1. Д. 124. Л. 350-357). В Московско-Нарвском районе записки сохранились отдельно от стенограммы конференции (ЦГАИПД. Ф. 3. Оп. 1. Д. 64. Л. 1-53).
Оригиналы записок в стенографических отчетах не представлены. Стоит отметить, что, хотя записки и оформлялись в документы под названием «Вопросы докладчику», перепечатывались они без вопросительного знака в конце. Большинство записок имело форму вопроса, но встречались и такие, которые содержали утверждение, собственное мнение. Записки могли быть анонимны, подписаны, иногда с неразборчивой подписью. Каждый из этих трех вариантов фиксировался в конце каждой записки. Текст записки завершали либо фамилия автора, либо фамилия автора и название его коллектива, как правило, какого-либо предприятия, делегаты которого присутствовали на конференции. На партийной конференции Московско-Нарвского района были случаи, когда записка была подана от лица предприятия. Неясно, является ли это примером записок всех делегатов какого-то предприятия или же записка была подана кем-то из числа делегатов, подпись которого не удалось распознать стенографистам. Форма обращения в записках также могла варьироваться: она была безличной (начиналась словами «почему», «скажите»), персональной, обращенной к докладчику по фамилии (в Московско-Нарвском районе было много записок, начинавшихся с обращения к докладчику Г. Е. Евдокимову: «т. Евдокимов»), или же нейтральной («докладчику», «в президиум»). Чаще всего в записке содержался один вопрос или одно высказывание, но встречались и записки, включающие до пяти пунктов.
Форма вопроса, которая повторяется во многих записках, говорит многое о характере дискуссии на районных партийных конференциях в Ленинграде в 1925 г. Обращает на себя внимание то, что авторы записок адресовали докладчикам вопросы или высказывания, касавшиеся прежде всего тем, которые в выступлении не были практически затронуты или совсем не обсуждались. Иными словами, делегаты конференций ориентировались не только на то, о чем предпочитает говорить с ними губернское партийное руководство. Записки позволяют увидеть спектр тем, которые волновали рядовых членов партии в Ленинграде, а также заметить, что культура письменного высказывания давала возможность выходить за рамки вопросов отчетного выступления. Делегаты конференций чувствовали себя вправе адресовать докладчику записку с вопросом, который их интересовал.
Можно выделить несколько групп вопросов, повторявшихся на разных конференциях: «о Богушевском», «о Залуцком», о месте проведения XIV партийного съезда и о резолюции, принятой ЦК о работе Ленинградской партийной организации. Первая группа вопросов касалась одного из представителей так называемой «бухаринской школы», который опубликовал в журнале «Большевик» статью, где говорилось, что кулак - это «жупел», который мешает объективному анализу классовых отношений в деревне (Богушевский, 1925, № 9-10, с. 59-64). Для дискуссии 1925 г. вопрос о политике партии в деревне был одним из центральных. Ленинградские большевики занимали антикулацкую позицию, полагая, что партия в деревне должна ориентироваться на средние и бедные слои, а «кулака» необходимо ограничивать в его экономических и политических правах. В таком опасении насчет кулака обнаруживалось настороженное отношение ленинградских большевиков к нэпу. Богушевский стал объектом острой критики местных коммунистов во многом потому, что истинный «вдохновитель» переориентации партийной линии Н. И. Бухарин был членом Политбюро ЦК и критика в его адрес могла бы спровоцировать нежелательные слухи о разногласиях в высшем партийном руководстве. Подобные слухи хотя и были распространены в партии, но всячески отрицались членами Политбюро. Так, И.В. Сталин в письме А. Л. Гилинскому и В. Н. Григорьеву опровергал существование противоречий в партийном руководстве (Письмо И. В. Сталина А. Л. Гилинскому и В. Н. Григорьеву от 7 апреля 1925 г., 1991, № 8, с. 192-193).
Вопрос об отставке П. А. Залуцкого был вызван тем, что Ленинградский губком предпочел скрыть от рядовых партийцев причины отставки своего секретаря. XIII съезд партии постановил, что будущий XIV съезд пройдет в Ленинграде, но осенью 1925 г. Пленум ЦК решил проводить съезд в Москве. Вопрос об оценке работы Ленинградской организации был связан с тем, что в «Ленинградской правде» 14 октября появилась резолюция ЦК о работе Северо-Западного бюро ЦК и ленинградского комитета (Постановление ЦК по докладу..., 1925, 14 окт.). Резолюция не сопровождалась каким-либо комментарием Ленинградского губкома, что породило недоумение у членов партии.
Количество вопросов по той или иной проблеме свидетельствовало о том, насколько делегаты районных конференций были осведомлены о положении в партии и какие проблемы их больше волновали. В докладе по отчету губернского комитета партии на Петроградской районной партийной конференции Богушевский был упомянут один раз (ЦГАИПД. Ф. 6. Оп. 1. Д. 188. Л. 32), что, видимо, не помогло прояснению вопроса, судя по тому, что о нем спрашивали в девяти записках (ЦГАИПД. Ф. 6. Оп. 1. Д. 190. Л. 15-26). Правда, в трех записках из девяти партийцы интересовались, кто он такой (ЦГАИПД. Ф. 6. Оп. 1. Д. 190. Л. 15, 16, 20). Наряду с Богушевским упоминался и Н. И. Бухарин, которого докладчик предпочел не называть по имени, однако для некоторых партийцев связь этих двух фигур не была секретом: «Почему ЦК допустил печатание таких статей как Богушевского Бухарина руководящим органом партии» (ЦГАИПД. Ф. 6. Оп. 1. Д. 190. Л. 15). В целом фамилия Бухарина встречалась значительно реже (в четырех записках) по сравнению с фамилией Богушевского. На партийной конференции Выборгского района Богушевский не вызвал большого интереса делегатов: его упоминали лишь в трех записках (ЦГАИПД. Ф. 2. Оп. 1. Д. 154. Л. 34, 41). В одной из записок, поданных в президиум Василеостровской партийной конференции, член партии спрашивал, настоящая ли фамилия у Богушевского, а если это псевдоним, то как его можно расшифровать (ЦГАИПД. Ф. 4. Оп. 1. Д. 124. Л. 353). В таком же количестве записок упоминался Богушевский и на конференции Московско-Нарвского района (ЦГАИПД. Ф. 3. Оп. 1. Д. 64. Л. 3, 5, 7). Например, в одной из записок на этой конференции партиец требовал назвать поименно тех, кто отрицает существование кулака (ЦГАИПД. Ф. 3. Оп. 1. Д. 64. Л. 6). В некоторых записках на районных партийных конференциях звучали требования принятия строгих мер в отношении Богушевского: «почему не одернули Богушевского за его статью в журнале Большевик и позволили ему писать в партийном журнале» (ЦГАИПД. Ф. 6. Оп. 1. Д. 190. Л. 17). Подавший эту записку призывал не к полемике с Богушевским, а к тому, чтобы его «одернуть», т.е. запретить выступать с подобной позиции.
Ещё более отчетливо призыв не дискутировать, а принять меры звучал в следующей записке: «Чем объяснить замазывание кулака Богушевским, в то время как кулак при последних перевыборах в Сельсоветы на ряде фактов что он существует, и мало того претендует на руководящую роль в деревне, на чем же тогда Богушевский основывается. Отражает ли Богушевский определенное течение в партии (какое незамазанных ли троцкистов) или он одиночка. Нелучше ли чем дискусировать с ним просто побить его Лениным и фактами и баста» (ЦГАИПД. Ф. 6. Оп. 1. Д. 190. Л. 19). В первой части этой записки делается попытка противопоставить доводам Богушевского факты - выборы в сельские Советы, которые якобы показывают, что кулаки занимают в деревне лидирующие позиции. Вторая часть вопроса заключает в себе попытку определить степень угрозы, исходящей от позиции Богушевского: «одиночка» ли он или представляет какую-то группу в партии («троцкистов»). Последнее предложение связывает два мотива - дискуссия в партии с Богушевским не нужна, ее вполне может заменить то, что автор записки назвал «побить Лениным», т.е. использовать цитаты из произведений вождя в текущей политической борьбе.
Другую группу составили вопросы по поводу отзыва П. А. Залуцкого из Петрограда. Секретарь губернского комитета партии был снят с занимаемой должности 22 октября 1925 г., а первая из открывшихся районных конференций в Ленинграде, Московско-Нарвская, начала свою работу 15 ноября, т.е. прошло лишь три недели с момента отставки Залуцкого и вопрос был злободневный. На конференции Петроградского района была подана двадцать одна записка, посвященная его отставке (ЦГАИПД. Ф. 6. Оп. 1. Д. 190. Л. 19), в Выборгском районе насчитывалось двадцать две записки с таким вопросом (ЦГАИПД. Ф. 2. Оп. 1. Д. 154. Л. 85-87), а в Василеостровском районе судьбой Залуцкого интересовались в шестнадцати записках (ЦГАИПД.
Ф. 4. Оп. 1. Д. 124. Л. 350-356). В Московско-Нарвском районе Залуцкий упоминался также в шестнадцати записках (ЦГАИПД. Ф. 3. Оп. 1. Д. 64. Л. 1-10). Стоит отметить, что конференция в этом районе была первой среди подобных в других районах Ленинграда, проходила она с 15 по 18 ноября 1925 г., поэтому ряд вопросов свидетельствовал о нарушении порядка проведения районных конференций. Например, в нескольких записках мог повторяться вопрос о том, почему вместо П. А. Залуцкого доклад от имени губернского комитета делает Г. Е. Евдокимов (ЦГАИПД. Ф. 3. Оп. 1. Д. 64. Л. 2, 7), что говорит о практике, в соответствии с которой перед Московско-Нарвским районом отчитывался секретарь губкома. Аналогичный вопрос интересовал и одного из делегатов Василеостровской районной конференции (ЦГАИЛД. Ф. 4. Оп. 1. Д. 124. Л. 356).
Другим признаком повышенного внимания к конференции Московского района было присутствие практически всего руководства губкома на её открытии, что нашло отражение в вопросах вроде «Почему весь губком в президиуме» (ЦГАИПД. Ф. 3. Оп. 1. Д. 64. Л. 11). Благодаря запискам мы получаем шанс увидеть «кухню» организации районной конференции: как минимум в стратегическом Московско-Нарвском районе (где находился очень важный для местного руководства завод «Красный Путиловец») конференцию обычно открывал секретарь губернского комитета партии. Некоторые делегаты обратили внимание на то, что на конференции нет и Г. Е. Зиновьева, чье отсутствие трактовалось как имеющее символическое значение, а в записках рождало либо прямой вопрос о том, почему Зиновьев отсутствует, либо вопрос о его здоровье (ЦГАИПД. Ф. 3. Оп. 1. Д. 64. Л. 1, 2, 7). Опасаясь, видимо, что отсутствие Залуцкого будет негативно встречено в районе, губком посчитал важным проконтролировать проведение конференции, прибыв на ее открытие. Интересно, что стенограмма конференции не содержит упоминания того, что в президиуме присутствует много членов губкома. И в других районах города, в частности, на Василеостровской конференции, отсутствие Г. Е. Зиновьева было замечено. В записке, в которой один из делегатов интересовался причиной его отсутствия, был упомянут и повод для вопроса - Зиновьев был избран рядом заводов как делегат на конференцию (ЦГАИПД. Ф. 4. Оп. 1. Д. 124. Л. 354).
Поскольку губком не давал ясного ответа на вопрос о причинах отставки Залуцкого, вокруг нее постепенно начали возникать слухи. Циркуляция одного из таких слухов отразилась в записке, поданной в президиум районной конференции Василеостровской организации. Некая Николаева спрашивала: «Правда ли, что идут слухи будто бы тов. Залуцкого сняли потому, что он кутил с женщинами» (ЦГАИПД. Ф. 4. Оп. 1. Д. 124. Л. 354). Интересна форма вопроса: Николаева интересуется даже не тем, правдива ли эта информация, а тем, распространяется ли в действительности этот слух. Вероятно, не желая выглядеть «сплетницей», она таким путем избежала признания в том, что сама слышала этот слух и теперь воспроизводит его. На существование «самых нелепых» слухов указывал другой анонимный делегат Василеостровской партийной конференции (ЦГАИПД. Ф. 4. Оп. 1. Д. 124. Л. 353). Иногда сам вопрос об отставке подавался в форме слуха: «Слух есть, что тов. Залуцкий снят. Если снят то причина снятия и где сейчас находится» (ЦГАИПД. Ф. 6. Оп. 1. Д. 190. Л. 18).
Вопрос о переносе места проведения XIV съезда партии из Ленинграда в Москву также беспокоил партийцев в Василеостровском (ЦГАИПД. Ф. 4. Оп. 1. Д. 124. Л. 354-356), Выборгском (ЦГАИПД. Ф. 2. Оп. 1. Д. 154. Л. 41), Петроградском (ЦГАИПД. Ф. 6. Оп. 1. Д. 190. Л. 15-18, 2526) и Московско-Нарвском районах (ЦГАИПД. Ф. 3. Оп. 1. Д. 64. Л. 1-6). Ряд делегатов от разных партийных организаций города усматривали несоответствие между докладами о работе губернского комитета и фактом негативной резолюции ЦК (ЦГАИПД. Ф. 4. Оп. 1. Д. 124. Л. 350, 355, 356; Ф. 6. Оп. 1. Д. 190. Л. 19, 23, 24), некоторые недоумевали, почему в резолюции ругают организацию, которая считалась «авангардом пролетариата» (ЦГАИПД. Ф. 3. Оп. 1. Д. 64. Л. 9; Ф. 4. Оп. 1. Д. 124. Л. 35), и отмечают достижения Белоруссии, а не Ленинграда (ЦГАИПД. Ф. 3. Оп. 1. Д. 64. Л. 4).
Ряд приведенных записок позволяет сделать некоторые наблюдение о характере и практике организации дискуссии на районных партийных конференциях в Ленинграде в 1925 г. Бросается в глаза то, что делегаты конференций были чувствительны к ряду символических моментов: во многих районах города были озадачены отсутствием на конференции П. А. Залуцкого и Г. Е. Зиновьева, которые должны были выступать с отчетными докладами о работе губернского партийного комитета. Замена Залуцкого на других докладчиков не прошла незамеченной. Губком
предпочел не давать объяснений относительно отставки Залуцкого в отчетных выступлениях своих представителей, что не предотвратило поток записок с вопросами о судьбе бывшего партийного секретаря. Некоторые члены партии отмечали распространение слухов из-за необнародования позиции губкома. Второй важной фигурой, отсутствие которой не прошло без внимания местных большевиков, был председатель Ленинградского совета Г. Е. Зиновьев. Вопросы о причинах его отсутствия либо задавались прямо, либо принимали форму заботы о его здоровье, что может быть отражением почитания личности Зиновьева ленинградскими коммунистами.
Другой символически значимый момент, о котором докладчики от губкома предпочитали практически не упоминать, был перенос XIV партийного съезда из Ленинграда в Москву. В данном случае не столь важно, действительно ли ЦК РКП(б) руководствовался при переносе съезда исключительно логистикой, важно то, что ленинградские большевики восприняли это совершенно иначе и поставили решение о переносе в один ряд с другими.
Политические разногласия, отношение к крестьянству и «уклоны» не вызвали большого числа вопросов. В целом ряде записок делегаты выражали недоумение по поводу того, кто такой Богушевский, спрашивали о его месте работы, о том, настоящая ли это фамилия. Вопрос о резолюции ЦК в отношении работы Ленинградской организации вызвал такое же недоумение: она не соответствовала представлениям ленинградцев о себе как о лучших большевиках, «авангарде пролетариата» и верных «ленинцах».
Анализ данных записок позволяет понять, как делегаты районных партийных конференций в 1925 г. понимали суть политических разногласий и их проявление. Руководители ленинградской партийной организации, пытаясь сохранить «ленинское единство» партии, вынуждены были скрывать сам факт расхождений между ними и ЦК по ряду вопросов. Тем не менее, как показывают записки, делегаты конференций догадывались о них по ряду косвенных симптомов, таких как отставка П. А. Залуцкого и резолюция ЦК о работе местной большевистской организации. О характере и формах дискуссии, которая проходила в таких условиях, можно судить по запискам. Выступавшие по отчету губкома старались избежать острых тем, касались лишь вопроса об «уклоне» Богушевского, который как раз не вызвал широкого отклика делегатов ни в одном из районов города. Участники обсуждения задавали вопросы о том, что в отчетах не упоминалось. Дискуссия в таких условиях становилась невозможной перед широкими партийными массами. Боясь обвинения во «фракционности», создании «оппозиции», лидеры ленинградских большевиков вынуждены были поддерживать самоцензуру в рядах своей партийной организации и ограничивать дебаты закрытыми неформальными собраниями, превращать конференции и другие официальные заседания в формальность.
Список источников
Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга (ЦГАИПД). Ф. 2. Оп. 1. Д. 154. Л. 1-3, 34-41, 85-87; Ф. 3. Оп. 1. Д. 64. Л. 1-53; Ф. 4. Оп. 1. Д. 124. Л. 350-357; Ф. 6. Оп. 1. Д. 188. Л. 32; Ф. 6. Оп. 1. Д. 190. Л. 15-26.
Богушевский В. О деревенском кулаке или о роли традиции в терминологии // Большевик. 1925. № 9-10. С. 59-64.
Постановление ЦК по докладу Секретаря Севзапбюро ЦК и ленинградского комитета РКП(б) на заседании Оргбюро ЦК //Ленинградская правда. 1925. 14 окт.
Письмо И. В. Сталина А. Л. Гилинскому и В. Н. Григорьеву от 7 апреля 1925 г.//Известия ЦК КПСС. 1991. № 8. С. 192-193.
Библиографический список
Лившин А. Я. Настроения и политические эмоции в Советской России, 1917-1932 гг. М.: РОССПЭН, 2010. 341 с.
Лившин А. Я., Орлов И. Б. Власть и общество: диалог в письмах. М.: РОССПЭН, 2002. 205 с.
Нерар Ф.-К. Пять процентов правды: разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941). М.: РОССПЭН, 2011. 397 с.
Письма во власть, 1917-1927: заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и большевистским вождям/ Редкол.: А. В. Квашонкин и др., А. Берелович и др., Э. Чинелла и др. М.: РОССПЭН, 1998. 663 с.
Письма во власть, 1928-1939: заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и советским вождям / сост. А. Я. Лившин. М.: РОССПЭН, 2002. 525 с. Albert G. J. «Comrade speaker!» Zapiski as Means of Political Communication and Source for Popular Moods in the 1920'S// The NEP Era: Soviet Russia 1921-1928. 2015. Vol. 8. Р. 43-54.
Дата поступления рукописи в редакцию 12.11.2017
ZAPISKI FROM DISTRICT PARTY CONFERENCES AS A REFLECTION OF THE POLITICAL MOODS OF LENINGRAD COMMUNISTS IN 1925
T. N. Rakov
St. Petersburg Institute of History of Russian Academy of Science, Petrozavodskaya str., 7, 1917110, St. Petersburg, Russia
The paper examines how political moods were expressed in zapiski that were submitted during district party conferences in Leningrad in 1925. In those zapiski, one can see what themes and questions were important for the delegates of the conferences. Delegates posed questions which they considered important for themselves regardless of what themes were discussed by the speakers from the regional party leadership. For example, delegates were not very interested in the question of "deviations" in the party politics in the village in contrast to the Leningrad party leadership. The analysis of zapiski reveals the lack of information on the issues of intra-party debates and the ignorance of causes of some decisions of the party leadership concerning Leningrad. The lack of information reflected in zapiski was a factor generating rumors. Delegates of district party conferences were sensible to those decisions of the Party's Central Committee that could symbolize the changing of Leningrad's status in the intra-party hierarchy. The article argues that, in 1925, the Leningrad party leadership sought to hide the existence of intra-party controversies; the Leningrad leadership was forced to self-censorship and to avoid discussions during such official party gatherings as district party conferences.
Key words: RCP(b), Leningrad, intra-party discussions, zapiski, rumors.
References
Albert, G. J. (2015), «Comrade speaker!» Zapiski as Means of Political Communication and Source for Popular Moods in the 1920's, in The NEP Era: Soviet Russia 1921-1928, Vol. 8, pp. 43 - 54.
Livshin, A. Ya. (2010), Nastroeniya i politicheskie emotsii v Sovetskoi Rossii, 1917 - 1932 gg. [Mood and political emotions in Soviet Russia: 1917 - 1932], ROSSPEN, Moscow, Russia, 341 p.
Livshin, A. Ya., Orlov, I. B. (2002), Vlast' i obshchestvo: dialog v pis'makh [Power and society: dialogue in letters], ROSSPEN, Moscow, Russia, 205 p.
Nerar, F.-K. (2011), Pyat'protsentov pravdy: razoblachenie i donositel'stvo v stalinskom SSSR (1928 - 1941) [Five percent of truth: Exposure and denunciation in Stalin's USSR], ROSSPEN, Moscow, Russia, 397 p. Pis'ma vo vlast', 1917 - 1927: zayavleniya, zhaloby, donosy, pis'ma v gosudarstvennue struktury i bol'shevistskim vozhdyam [Letters to the authorities,1917 - 1927: Affirmations, complaints, denunciations, letters to the state structures and to Bolshevik leaders] (1998), ROSSPEN, Moscow, Russia, 663 p. Pis'ma vo vlast', 1928 - 1939: zayavleniya, zhaloby, donosy, pis'ma v gosudarstvennue struktury i sovetskim vozhdyam [Letters to the authorities, 1917 - 1927: Affirmations, complaints, denunciations, letters to the state structures and to the Soviet leaders] (2002), ROSSPEN, Moscow, Russia, 525 p.
