Политический режим в Российской Федерации и авторитаризмы ХХ века Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

И.Г. ШАБЛИНСКИЙ

ПОЛИТИЧЕСКИЙ РЕЖИМ В РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ И АВТОРИТАРИЗМЫ ХХ ВЕКА

Об историческом контексте

Политические режимы, для которых характерно сосредоточение неограниченной власти в руках одного человека или узкой группы, - специальный феномен мира современных правовых явлений. В этом мире почти нет места для абсолютных монархий с наследуемой властью, опирающейся на династическую традицию. Но для авторитарных (и их подвида -гибридных) режимов это пространство сохраняется - по крайней мере, не убывает. И некоторые из этих режимов не прочь обзавестись собственной династической традицией, превратившись в псевдомонархии.

Если при рассмотрении данной темы мы ограничиваемся ХХ столетием или даже второй его половиной, то следует отметить, что в 19501960-е годы идеи авторитарной власти, «сильной руки» были очень популярны в Азии и в Южной Америке, они соседствовали с задачами модернизации и обновления экономики. Да и в странах Старого света - в Португалии, Испании и Греции - авторитарные антикоммунистические режимы представлялись многим наблюдателям хоть и архаичными, но жизнеспособными с экономической точки зрения и в какой-то мере даже оправданными. Ведь рядом, в Центральной и Восточной Европе, формировались и укреплялись еще более жесткие тоталитарные режимы, скроенные по сталинистским лекалам и сплоченные в советский блок. При этом политические полиции нигде не бездействовали.

Нужно отметить, что после Второй мировой войны возникновение и упрочение авторитарных режимов сопровождалось противостоянием двух военно-политических блоков - советского и североатлантического. Авторитарные правители, выбирая себе внешних покровителей и союзников, самоопределялись с учетом противоречий между ними. В ту пору весьма актуальной оказалась проблема дифференциации авторитарных и тоталитарных режимов [1, с. 20]. Последние появлялись в основном при идеологической и материальной поддержке советского блока и, как известно,

377

стремились контролировать не только политическую, но и все иные сферы жизни в своих странах.

В 1970-1980-е годы репрессивная функция многих подобных режимов постепенно ослабевала: диктатуры стали смягчаться и трансформироваться. На рубеже веков несколько государств даже восстановили демократические институты. В Европе это Греция, Португалия и Испания. В Азии трансформировались, а затем потерпели крах режимы Ф. Маркоса на Филиппинах (1986) и Сухарто в Индонезии (1998) Тогда же относительно бескровно пришли к демократии Тайвань и Южная Корея. В Южной Америке переход от военных диктатур к демократии оказался мирным в Бразилии и Чили и не очень мирным - в Аргентине и Парагвае.

Так или иначе, тенденция, связанная с восстановлением демократических институтов, возобладала в развитии целого ряда стран на разных континентах. Но при этом в некоторых государствах Восточной Азии сохранились и даже укрепились, хотя и эволюционировали, тоталитарные режимы. В 1980-1990-е годы они провели рыночные реформы (прежде всего речь должна идти о Китае). В последнее же десятилетие XX в. произошел распад СССР, который привел к образованию как новых демократий, так и новых авторитарных режимов. Этот опыт также должен быть учтен. Тема авторитарных режимов, таким образом, не теряет актуальности.

В данном контексте нам, конечно, особенно интересен российский опыт. Очень важно понять, что произошло и происходит с российским политическим режимом. В рамках статьи мы попытаемся сопоставить ряд его важнейших элементов с подобными элементами авторитарных режимов ряда стран Латинской Америки и Юго-Восточной Азии.

Почему мы вообще считаем оправданным сравнение институтов современного политического режима в Российской Федерации с аналогичными институтами прежде всего таких государств, как Бразилия, Аргентина, Мексика, Индонезия, Филиппины, в пору существования там авторитарных режимов? Конечно, мы учитываем размеры государств и их устройство. Все перечисленные страны - достаточно крупные, в определенной мере сопоставимые с Россией, и все они, за исключением Филиппин, - федерации (по крайней мере формально). Во всех этих странах появлению жестких авторитарных режимов (диктатур) предшествовал период более-менее свободного развития демократических институтов и легальной политической конкуренции. Мы выносим за скобки то обстоятельство, что чередование относительно демократических периодов и времени диктатур характерно для истории некоторых из этих государств. Нас, впрочем, интересует лишь вторая половина ХХ столетия: будем считать это исходным условием нашего исследования. Конечно, необходимо сознавать разницу политических культур, религий, исторических традиций народов сравниваемых стран. Но при этом следует помнить и о неко-

378

торых общих условиях, благоприятствовавших авторитарным правлениям: патернализм, распространенный среди широких слоев населения, их вера во всемогущество государства, особое отношение к армии и т.п. В конце концов, этими сходными условиями объясняется и некоторая общность приемов, использовавшихся авторитарными лидерами.

В этом же контексте следует описывать и опыт формирования новых государств на постсоветском пространстве, в границах бывшего СССР. За четверть века с момента его распада там успели возникнуть и укрепиться несколько авторитарных режимов: в Азербайджане, Белоруссии, Казахстане, Таджикистане, Туркменистане и Узбекистане. Сегодня уже можно говорить об особенностях и тенденциях их развития. Обнаружились как сходство с авторитаризмом второй половины XX в., так и некоторые новые черты.

С учетом поставленных задач предлагаются определения, которые в дальнейшем послужат нам удобным инструментом. Тут мы, конечно, присоединяемся к обширному списку исследователей, разрабатывавших эту тему и сформулировавших немало понятий, отражавших разные стороны явления.

Итак, под авторитарным политическим режимом мы понимаем режим, обеспечивающий неограниченную власть одного лица и его бюрократии над государственным аппаратом и СМИ, иногда в целях легитимации имитирующий демократические процедуры либо использующий лишь харизму правителя, подкрепленную силой репрессивного аппарата.

При этом возможность временного коллективного правления в случаях, когда, скажем, власть захватывает группа военных, делящих между собой функции или сферы деятельности, не исключается, но практически всегда через определенное время в рамках режима выстраивается жесткая иерархия, на вершине которой оказывается единоличный лидер. Полноценная олигархия, как показывает практика, может существовать весьма непродолжительное время1. К олигархам нередко относят и богатейших людей из ближайшего окружения диктаторов, но обычно их роль сильно преувеличивается: в реальности они не участвуют в принятии политических решений и не рискуют навязывать свои взгляды лидерам государства.

Обычно контроль авторитарного правителя и его группы не распространяется за пределы госаппарата и СМИ (в отличие от контроля при тоталитарном режиме) [3].

1 Например, в Бразилии с августа по октябрь 1969 г. правил триумвират военных, не сумевших первоначально договориться о том, кому будет принадлежать лидерская позиция. В Аргентине после смещения в марте 1981 г. военного диктатора Хорхе Виделы некоторое время реальное правление осуществляла хунта, лидеры которой периодически менялись - до начала единоличного правления Л. Галтиери.

379

Обозначим теперь наш главный тезис.

Политический режим, сложившийся к концу второго десятилетия ХХ1 в. в России, соответствует приведенному выше определению. Он воплотил в себе ряд признаков, хорошо знакомых нам из истории авторита-ризмов второй половины ХХ в., а также приобрел и весьма специфические черты, связанные с разложением тоталитаризма, его медленным изживанием из общественной жизни, с его соблазнами и рецидивами. Процесс формирования российского авторитарного режима - достаточно длительный и многоступенчатый, что отличает его от большинства подобных режимов, выраставших из первоначального акта противозаконного устранения предшествующей власти либо отмены действовавшего конституционного порядка. В России после 1993 г. политическая жизнь развивалась в формальных рамках, установленных Конституцией, действие которой не прекращалось и не приостанавливалось. Выборы проводились регулярно, и представительные (законодательные) органы исправно функционировали, что никак не препятствовало постепенному снижению их реальной роли в государстве, поскольку все основные решения принимались в президентской администрации. Если искать какие-то исторические аналогии, то лишь в Мексике политический режим, обеспечивший монополию на власть одной группировки, сложился в ходе достаточно мирного процесса в 1930-1950-е годы при формальном сохранении многопартийности и существовании нескольких независимых от власти, но маловлиятельных печатных изданий. Правда, в Мексике с середины 1930-х президенты могли избираться лишь на один срок, что обеспечило сменяемость лиц во власти.

В то же время сходство с нынешними политическими режимами в Белоруссии и ряде стран Центральной Азии вполне очевидно и не требует проникновения в глубь истории. Процесс ослабления и выхолащивания демократических институтов при одновременной персонализации политических режимов там также шел постепенно. Как и Российская Федерация, эти государства появились в результате распада Союза ССР и кризиса ряда институтов «советского» однопартийного режима. Но эти институты оказались воспроизводимыми - в новых условиях и в несколько иных формах.

Средства институционализации политического режима

Если говорить о средствах институционализации политического режима, то тут российский опыт имеет довольно много общего с опытом подобных режимов, возникших во второй половине ХХ в. Как в Бразилии, Парагвае, Индонезии и на Филиппинах 60-70-х годов, власть главы государства (и его аппарата) была освобождена от контроля (парламентского, общественного и т.д.) и критики. Обе палаты российского парламента, как

380

и парламенты названных государств, сформировались в основном из лиц, лояльных главе государства. Необходимо говорить именно о персональном характере лояльности: партийная принадлежность депутатов (формально представляющих партию власти, но не только ее) имела в данном случае, скорее, символическое значение. Партийный бренд «Единая Россия» (как и бренд «Голкар» в Индонезии, «Национальный союз обновления» в Бразилии, «Движение за новое общество» на Филиппинах и т.п.) в реальности использовался именно как обозначение указанной персональной лояльности.

Как в Мексике, Бразилии и Индонезии 1960-х и 1970-х годов, в России начала XXI в. была создана декоративная партийная система, т.е. система, включающая доминирующую партию, предсказуемо выигрывающую все выборы, и две (три) партии, выполняющие функции оппозиции, но не пытающиеся ставить под сомнение основу политического режима -неограниченную власть главы государства. При этом партии - «спарринг-партнеры» (или «партии-сателлиты») не были совершенно марионеточными, как в тоталитарных государствах (скажем, партии, входящие в Единый фронт в Китае, или демократическая и христианская партии в ГДР и т.п.). В пределах достаточно узкого коридора возможностей они могли принимать самостоятельные решения. В Бразилии, например, постоянно правящая Партия национального обновления (АРЕНА), будучи опорой для генерала-диктатора, вполне самостоятельно определяла свои предвыборные стратегии. Ее единственный оппонент на электоральном поле - Партия демократического действия, созданная отчасти искусственно, тем не менее имела возможность вести борьбу за избирателей и даже наращивать сторонников [2]. Но на конечный результат (который подразумевал подавляющее преимущество партии-доминанта) это повлиять не могло.

В России до 2012 г. создание новых политических партий было предельно затруднено Законом о партиях, воспроизводившим ряд положений соответствующего мексиканского закона - о минимальной численности политической партии, об обязательном формировании и регистрации ее региональных отделений и т.д. Начиная с 2012 г. порядок образования политических партий был облегчен: спустя пару лет их было уже около семи десятков. Тут российский политический режим оказался оригинальным. Но эта мера была бюрократической уловкой: регистрация новых партий для участия в выборах всегда зависела от президентской администрации, никаких новых информационных возможностей они не получили. Крупнейшие телеканалы обслуживали главу государства, региональные СМИ -глав регионов. Кроме того, многие из новых партий оказались искусственными объединениями, созданными властью исключительно для ослабления немногих реальных партий. Поэтому политическое меню, составленное примерно двумя десятилетиями раньше (партия власти - КПРФ -

381

ЛДПР - Справедливая Россия), осталось в неприкосновенности. Разрешенным политическим партиям (помимо правящей, ассоциируемой с государством) отведено ничтожное пространство для деятельности, а те из них, которые выходят из-под контроля власти, притесняются, ликвидируются или старательно маргинализируются.

Новые авторитарные режимы, установившиеся в ряде государств -участников СНГ, демонстрировали приверженность примерно тем же методам, что и упомянутые диктаторские режимы в Латинской Америке и Юго-Восточной Азии. Опыт формирования и функционирования таких авторитарных режимов на территории бывшего СССР позволяет сделать некоторые обобщения.

Важным конституционно-правовым условием становления указанных режимов, как правило, служило введение формы правления, обеспечивающей сосредоточение всего объема политической власти в руках одного лица. Внешне эти формы правления могли иметь сходство с президентской республикой (как в Туркмении или Азербайджане) или смешанной президентско-парламентской республикой (как в Узбекистане, Казахстане, Российской Федерации), но фактически они являлись диктатурами (более или менее жесткими) одного лица, опирающимися на ангажированный бюрократический слой. Конституционная основа подобных диктатур могла формироваться не сразу, иногда она была результатом открытого давления президента на парламент или даже борьбы с ним - как в Российской Федерации (в 1993 г.), Белоруссии (в 1996 г.) и Казахстане (в 1995 г.). Но во всех случаях целью была та или иная форма президен-циализма: положения, при котором глава государства является и главой исполнительной власти - центральной фигурой в государстве, действующей фактически без контроля и ограничений.

Хотелось бы отметить одну деталь. Вряд ли при анализе данной проблемы применительно к режимам Центральной Азии следует ставить на первое место фактор доминирующего клана (местного или этнического), поддерживающего своего ставленника. Разумеется, кланы оказывали надлежащее содействие своим представителям во власти, но не менее важную роль играли и политические, и идеологические, и прочие факторы. Определенная мода на сильную президентскую власть, закрепленную в конституциях, имела значение1.

1 Автор может вспомнить беседу 1994 г. с лидером Таджикистана Эмомали Рахмо-новым, более известным тогда в качестве ставленника (и поначалу даже не лидера) «куляб-ского клана». Он более всего был озабочен выстраиванием отношений с теми, кто был против исламизации государства. То есть формирование социальной базы власти достигалось в конечном счете на основе противостояния радикальным исламистам и радикальным версиям ислама. Среди радикалов были и земляки Э. Рахмонова. Он же считал себя светским лидером, сторонником умеренного ислама. Клановый фактор играл тут весьма важную роль, но идеологический - ненамного меньшую.

382

Как правило, конституции авторитарных режимов, возникших на постсоветском пространстве, упоминали обо всех важнейших правах и принципах (например, идеологическом многообразии и многопартийности), которые не признавались или искажались советскими конституциями. Но на практике названные режимы в различных формах возвращались к советским порядкам.

Создание и постепенное укоренение формы правления на основе Конституции РФ 1993 г., а точнее постепенное расширение предусмотренных этой Конституцией президентских полномочий в течение 19942013 гг., безусловно, стали одним из факторов усиления авторитарной тенденции в развитии российского политического режима. В данном контексте следует, в частности, упомянуть «дополнение» конституционной компетенции Президента полномочиями, связанными с назначением председателей и заместителей председателей судов, аудиторов Счетной палаты, а также закрепление Конституционным судом права Президента РФ временно отстранять от должности Генерального прокурора и т.д.

В этом плане российский опыт близок практике упомянутых государств - участников СНГ.

Напротив, лидеры многих авторитарных режимов ХХ в. в Азии и Южной Америке занимались юридическим оформлением своей власти (если, вообще, считали нужным этим заниматься) уже после того, как устанавливали контроль над государством, его силовыми структурами. Таким образом, захват власти обычно предшествовал созданию законной базы режима (точнее, видимости его законности). Так было в Бразилии в 1964-1967 гг., в Чили в 1973-1980 гг., в Парагвае в 1950-е годы, на Филиппинах в 1975-1977 гг. и т.д. В некоторых других случаях конституционная основа государства авторитарными лидерами вообще не затрагивалась, точнее, игнорировалась (например, в Индонезии и Аргентине).

Несколько слов о моделях взаимодействия государств данного типа со средствами массовой информации. Как и во всех авторитарных режимах второй половины ХХ в., в России был установлен жесткий контроль власти - как на федеральном, так и на региональном уровнях - над наиболее популярными телеканалами. Несколько большей свободой пользуются печатные издания (как в Мексике и Бразилии). Правда, таких, которые решаются критиковать власть, очень немного и находятся они в крайне уязвимом положении. Речь не идет о том, что им угрожает неминуемая ликвидация. Ряд изданий, пользовавшихся популярностью у определенной аудитории (например, бизнес-сообщества), но вызывавших раздражение власти, был поставлен под контроль лиц, близких к власти либо пользующихся ее доверием. Речь идет как о печатных изданиях (например, газетах «Известия», «Коммерсант», «Ведомости»), так и об интернет-изданиях (например, «Лента. ру») или даже медиахолдингах (РБК).

383

Как и в большинстве упомянутых авторитарных режимов (за исключением, вероятно, Чили и Аргентины), в Российской Федерации представители правящей группы фактически контролируют наиболее важные (и доходные) экономические активы, как правило, государственных компаний, образующих гигантский государственный сектор экономики. Последняя, став в определенной мере рыночной, в сущности осталась скорее государственной, нежели частной. Таким образом, власть и собственность в России в значительной мере слиты.

Примерно то же самое можно сказать о государствах - участниках СНГ. Выстраивание любого авторитарного политического режима на основе структур, оставшихся от прежнего тоталитарного государства, сопровождается образованием новой правящей группы - достаточно узким, но сплоченным слоем бюрократии, кровно заинтересованном в сохранении авторитаризма и порожденной им иерархии, в том числе - иерархии в распределении благ. Во всех перечисленных режимах контроль над наиболее важными экономическими активами осуществляется представителями правящих групп (кланов Алиевых, Назарбаевых, Рахмонова, Ниязо-ва), т.е. принцип единства власти и собственности действует во всех секторах национальных экономик.

Следует особо выделить роль судебной системы и вообще права в процессе легитимации авторитарных режимов. Политические права и свободы в этих государствах, как правило, не обеспечивались (и часто вообще отрицались), но большинство авторитарных правителей было заинтересовано в том, чтобы у граждан сохранялось убеждение в законности установленных порядков, в защищенности их собственности от преступных посягательств, в эффективности судебной системы. П.-Г. Соломон-мл. справедливо замечает, что «необходимость руководить или управлять авторитарными государствами, которые не находятся на грани крушения и не сталкиваются с политической конкуренцией, может стать дополнительной причиной для того, чтобы обратиться к праву и судам» [7, с. 159]. В этой связи следует различать по крайней мере две возможные модели отношений власти и судов при авторитарных правлениях.

Первая модель, которую политологи называют «испанской», или «фрагментированной», предполагала относительную независимость гражданских судов, притом что все сколько-нибудь значимые для власти процессы становились предметом судов специальных - в основном военных. «В Испании при Франко, особенно в последние десятилетия его правления судебную власть можно было считать независимой, - пишет П.-Г. Соломон, - так как существовали нормальные механизмы институциональной защиты судей. Но судьи были лишены реальных полномочий, поскольку все споры, представлявшие интерес для правительства, были переданы в ведение отдельной системы трибуналов, члены которой не имели той за-

384

щиты, которую имели судьи. Правда, судьи обычных судов были стеснены ограничениями хорошо организованной судебной бюрократии, а периодический контроль качества работы поощрял конформистское поведение, однако они не испытывали внешнего вмешательства или давления» [7, с. 158].

Подобная модель - в большей или меньшей степени - работала в Бразилии, Аргентине и Чили. Но при этом военные власти (особенно двух последних стран), не довольствуясь военными судами и участием военных в судебных процедурах, широко практиковали внесудебные репрессии [9, с. 5-80].

Другая модель взаимодействия судебной и исполнительной властей, также формально предусматривая независимость судей и обходясь без специальных судов, была построена на неформальных отношениях и договоренностях, играющих главную роль при вынесении судебных решений. Она более всего подходила для политических режимов, которые стали именовать «гибридными». В их рамках сама по себе «сложившаяся практика отношений гарантирует, что суды не будут выносить решений против интересов режима» [7, с. 158]. Данная модель подразумевает отсутствие глубоких правовых традиций, в частности - традиций независимости судебной власти: судьи фактически осознают себя представителями не обособленной ветви власти, а единой властной корпорации, интересы которой они должны блюсти в первую очередь. Подобные отношения власти и судов были характерны для Индонезии времен Сухарто, Филиппин под властью Ф. Маркоса, Сингапура при Ли Куан Ю, ряда других авторитарных государств. П.Г. Соломон-мл. относит к ним и Российскую Федерацию - и имеет для этого серьезные основания [7, с. 158].

При этом нужно сказать, что в период, связанный с началом судебной реформы в России, в 1990-е годы, суды на какое-то время успели ощутить себя реальной властью: был принят целый ряд решений, свидетельствовавших о возникновении независимости судебной власти от исполнительной. Но традиция такой независимости так и не успела сформироваться. С начала 2000-х годов правящая в государстве группа поспособствовала постепенному возвращению судебной власти под контроль административной, изменив порядок назначения (Президентом) председателей (и заместителей председателей) судов, порядок их переназначения, характер взаимоотношений председателей судов с рядовыми судьями, контролируя готовность квалификационных коллегий исполнять пожелания руководства административной власти, избавляться от неугодных судей и т.д.

Российская судебная система пока не стала инструментом массовых репрессий против противников политического режима (и более того, глава государства и лица из его ближайшего окружения неоднократно выражали свое неприятие сталинской репрессивной политики). Разница нынешних

385

российских реалий и преследований политических оппонентов в Бразилии, Чили и Аргентине в 1970-е годы очевидна. Но выборочные, точечные репрессии, связанные с давлением на конкретных лиц (и через них иногда на определенные социальные группы), - это тоже вполне современная российская жизнь.

Отдельная тема - роль и положение лидера авторитарного режима. Стабильности подобного режима в наибольшей степени способствует длительное пребывание у власти одного лица - основателя и гаранта режима. Общественно-политическая жизнь таких государств вращается вокруг личности диктатора. И если он обладает сильной харизмой и обеспечивает некоторые условия стабильности, его правление, а значит, и существование режима, может быть долгим. Президент Филиппин Ф. Маркос оставался во главе государства 21 год (из них 15 лет правил единолично, как полновластный диктатор), президент Египта Хосни Мубарак - 30 лет, президент Индонезии Сухарто - 32 года, каудильо Испании Франсиско Франко -36 лет, президент Парагвая А. Стресснер - 45 лет.

Особо выделим пример Ф. Маркоса: он дважды побеждал на вполне свободных президентских выборах, но позже, используя государственный аппарат, сам обеспечивал себе победу на референдумах и вполне комфортное многолетнее единоличное правление [5, с. 275-277].

В этой связи важно представлять себе условия, которые обеспечивают устойчивую популярность данных лидеров, готовность значительной части населения мириться с несменяемостью власти. Можно обозначить по крайней мере два таких условия, исходя из практики авторитарных режимов.

Во-первых, с политической сцены устраняются все возможные конкуренты авторитарного правителя. Любая политическая фигура - из оппозиции либо из окружения вождя - подлежит дискредитации и преследованию. Обычная в таких случаях технология - возбуждение уголовного дела и изоляция конкурента по решению послушного суда. Вполне действенной бывает и угроза уголовного преследования, дополненная травлей в СМИ. (В частности, диктатор Чили А. Пиночет был вынужден примерно таким образом избавляться от одного из своих соратников, генерала Г. Ли Гусмана, совершенно некстати поставившего вопрос о коллегиальности в работе хунты; впрочем, подобные случаи были очень редки.) Лидер должен оставаться главным и единственным персонажем на политической сцене. Его соратникам обычно дозволяется лишь транслировать его волю -светить отраженным светом.

Во-вторых, контролируемые властью СМИ обычно обеспечивали полное доминирование главы режима и его точек зрения по актуальным вопросам в медиапространстве. Его образ зримо или незримо (в случае радиопрограмм) присутствует в каждом выпуске новостей, возглавляя не

386

очень длинную галерею значимых в государстве персон. У лидера всегда есть возможность обратиться к гражданам непосредственно - с телеэкрана или с радиообращением. Диктаторы Латинской Америки, как правило, пользовались этим весьма охотно, нередко злоупотребляя вниманием аудитории. Но в любом случае это зависит от темперамента и характера.

A. Салазар в Португалии выступал с обращениями крайне редко, да и встречами с представителями народа, даже вполне лояльными, пренебрегал. Это не входило в арсенал пропагандистских приемов его режима.

В рамках любого авторитарного государства у его граждан должно быть сформировано мнение о незаменимости вождя. Он - вне конкуренции и вне правил. Соответствует ли этим признакам нынешнее положение главы Российского государства? К сожалению, нужно признать, что соответствует.

Примерно с 2001 г., после того как был установлен контроль президентской администрации над единственным крупным частным телеканалом НТВ (и, соответственно, сменилось его руководство), Владимир Путин занял привилегированное положение в эфире российских телеканалов -по сути, важнейших СМИ в России. Репортажи с его участием появлялись в каждом новостном выпуске каждого российского телеканала, имеющего новостные блоки, - российское телевидение показывало и показывает Президента примерно по восемь раз в день. Освещение текущей деятельности главы государства, вероятно, можно было объяснить. Но в телеэфире была исключена любая критика в его адрес. Редакторы печатных изданий тоже быстро поняли, что персональные выпады в адрес Президента -путь к ликвидации издания либо увольнению его руководства. Контроль над медиапространством позволял все 18 лет не только популяризировать каждый шаг главы государства, но и дискредитировать любого возможного соперника или оппонента.

В 2008 г. Президент В. Путин, подчиняясь норме ст. 81 Конституции России, не стал третий раз подряд выдвигать свою кандидатуру на президентский пост. Президентом России стал Дмитрий Медведев, находившийся, однако, все четыре года под плотным контролем лиц из ближайшего окружения В. Путина, который, как известно, занял пост председателя правительства. Д. Медведев относительно свободно пользовался президентскими полномочиями (в том числе и в сфере внешней политики), но именно в тех пределах, которые, скорее всего, были оговорены с

B. Путиным. Так, например, Медведев не мог, судя по всему, изменить судьбу М. Ходорковского, отбывавшего длительный срок лишения свободы, но помог независимому телеканалу «Дождь». Более всего это походило на президентство под патронажем. Данная ситуация, которую в СМИ, в том числе государственных, часто именовали «тандем», в определенной мере напоминала период «максимато» в Мексике в конце 1920-х - начале

387

1930-х годов. Тогда реальная власть в стране принадлежала П. Кальесу, который после окончания своего президентства сохранил влияние и фактически определил кандидатуры трех следующих президентов, действия которых контролировал и направлял, - вплоть до избрания Л. Карденаса.

Впрочем, российская история развивается по другому сценарию. В. Путин вернулся на президентский пост в 2012 г. и продолжил выстраивать (точнее, достраивать) конструкцию своей безраздельной власти.

Эволюция политического режима в Российской Федерации

Сложившийся у нас политический режим за последние 25 лет (считая с даты принятия Конституции) менялся, эволюционировал, то приближаясь время от времени к авторитарной модели, то удаляясь от нее. Достаточно самобытен он был в 1994-2000 гг., когда авторитарный стиль руководства первого российского президента проявлялся в контексте бурной парламентской жизни. Лидер государства мог вести себя авторитарно, но институциональных условий для авторитарного режима было создано не так уж много.

Начиная с 2000 г. такие условия создавались вполне последовательно. Следует вспомнить некоторые из них: изменения порядка формирования Совета Федерации, ставящие его под контроль президентской администрации, подчинение Счетной палаты исполнительной власти, поправки к избирательному законодательству, дающие преимущества пропрезидентской партии, и т.п. Российский политический режим стал походить на популистские авторитарные режимы 1930-1960-х годов Латинской Америки (Мексика при Л. Карденасе и его последователях, Аргентина при Х. Пероне). Наиболее заметно это стало в первое десятилетие ХХ1 в., когда быстрый подъем цен на нефть позволил обеспечить реальный рост доходов населения. Именно тогда Президент В. Путин и Д. Медведев, действовавший под его фактическим патронажем, выдвинули ряд амбициозных проектов, имевших социальное значение: проект обеспечения каждой российской семьи отдельной квартирой (и соответствующих мерах по ипотечному кредитованию), «национальные проекты» в области здравоохранения и образования, президентские указы, требующие повышения зарплаты для ряда категорий бюджетных работников, и т.п. Профсоюзы при реализации данных инициатив существенной роли не играли (в отличие от массовых профсоюзов в государствах Латинской Америки), хотя структуры Федерации независимых профсоюзов России, фактически продолжающие выполнять роль государственных профсоюзов, обеспечивали некоторыми своими акциями символическую поддержку власти.

Примерно тогда же - в 2003-2011 гг. - институционально оформляется российский политический режим, прежде всего с помощью упроче-

388

ния доминирующей политической партии - «партии власти» («Единой России»), представлявшей собой, по сути, связанную с государством корпорацию и занимавшей подавляющее большинство мест во всех представительных органах - от муниципальных собраний до Государственной Думы. Партия власти неизменно побеждала на выборах всех уровней, что, с одной стороны, свидетельствовало о массовой поддержке правящей группы (точнее, ее лидера) значительной частью избирателей, но с другой -порождало серьезные сомнения в достоверности результатов. Фальсификации и подделки итогов голосований стали к этому времени рутинной практикой избирательных комиссий всех уровней. Политический плюрализм в это время был реально ограничен, роль бюрократических и силовых структур стала возрастать.

После падения цен на нефть в 2014-2015 гг. возможности социального маневра для правящей группы в России серьезно уменьшились. В эти же годы (и даже несколько раньше) появились протестные движения, адресовавшие власти как политические, так и сугубо экономические требования (например, движения водителей-дальнобойщиков, фермеров, шахтеров с закрывающихся предприятий и т.п.). Они не были массовыми, чтобы представлять угрозу власти, но вполне структурированными (на их основе возникло несколько организаций) и проявлявшими склонность к политизации.

Нужно сказать, что в большинстве государств - участников СНГ правящие группы, инициировавшие создание авторитарных режимов, поначалу строили амбициозные планы по модернизации национальных экономик и радикальному повышению уровня жизни, что находило широкую поддержку в самых разных слоях общества. Но постепенно - за два десятилетия - и планы, и амбиции сошли на нет. Определенные успехи, достигнутые в предшествующие периоды, - в привлечении иностранных инвестиций, в развитии ряда отраслей экономики - не получают развития. Первостепенной задачей стареющих лидеров становится защита собственной власти и status quo.

Примерно с 2012-2013 гг. политический режим в России по ряду признаков стал все более походить на родственные ему авторитарные режимы в Белоруссии и Центральной Азии. Прежде всего нужно назвать фактически ничем не ограниченный характер власти президента. Он вне контроля, его решения беспрекословно выполняются органами не только исполнительной, но и законодательной, и судебной ветвей власти. К признакам авторитаризма следует также отнести всемерное укрепление военно-полицейского аппарата; подведение законодательной базы под дальнейшее ограничение конституционных свобод; повышение активности различных групп, практикующих официальное насилие: активистов, имеющих санкции государства на запугивание и насилие в отношении

389

представителей оппозиции. Стоит отметить, что эти черты в определенной мере были свойственны и режимам Сухарто и Маркоса в последние годы их существования. Социально-экономическое развитие, в сущности, прекратилось; силовые структуры продолжили укрепление.

Однако в период, ассоциируемый с властью Путина, в России сформировался особый политический режим, имеющий характеристики, которые можно считать уникальными. Примерно к 2013-2014 гг. развитие экономики страны утратило динамизм; стало очевидно, что и правящая группа в определенной мере потеряла интерес к технологической и экономической (и уж, конечно, социально-политической) модернизации. Ее внимание переключилось на сохранение status quo. Требовалось, впрочем, некоторое очень серьезное основание, предлог подобной замены вектора развития государства. Нельзя сказать, что российская правящая группа специально искала подобный предлог. Но он появился.

События на Украине в конце 2013 - начале 2014 г. и последовавшее за ними присоединение к России Автономной Республики Крым и города Севастополя, а потом участие России в конфликте на Донбассе вызвали острую международную реакцию. В резолюции Генеральной Ассамблеи ООН 68/262 были подтверждены суверенитет и территориальная целостность Украины в ее международно признанных границах и подчеркнуто, что ООН не признает законности какого бы то ни было изменения статуса Автономной Республики Крым и статуса города Севастополя.

В связи с этим ряд государств, в том числе США и государства -члены Европейского союза, ввели экономические санкции против Российской Федерации (в частности, запреты на инвестиции в инфраструктурные, транспортные, телекоммуникационные и энергетические секторы, на поставку оборудования для этих секторов, на оказание для них финансовых и страховых услуг и т.п.). Руководству Российской Федерации это дало основание поставить вопрос о враждебных действиях в отношении России, о враждебном окружении.

После этого внешнеполитический фактор стал играть, по сути дела, ключевую роль во всех изменениях внутренней политической жизни, во всех трансформациях политического режима. Для его консолидации и мобилизации электората стали использовать совершенно определенные пропагандистские установки, прежде всего тему внешних угроз государству. По сути дела, Россия была объявлена «осажденной крепостью».

О режиме и идеологии «осажденной крепости»

В современной политической истории подобные события уже случались. Режимы, возглавляемые авторитарными лидерами, предпринима-

390

ли крупные и рискованные военные акции для увеличения территории государств и роста популярности режимов.

В 1974 г. лидер военного режима «черных полковников» в Греции Д. Иоаннидис попытался присоединить к Греции Кипр, используя военные формирования греческой общины острова [4]. В 1975 г. индонезийский диктатор Сухарто ввел войска на территорию Восточного Тимора, принадлежащего Португалии, и вскоре после оккупации объявил о присоединении данной территории в качестве провинции. В 1982 г. глава военной хунты Аргентины Л. Галтиери инициировал занятие аргентинскими войсками Фолклендских (Мальвинских) островов, являвшихся предметом территориального спора между Аргентиной и Великобританией, но находившихся под британским контролем. В 1990 г. иракский диктатор С. Хуссейн за три дня оккупировал эмират Кувейт, объявив его новой провинцией Ирака. Во всех случаях нападавшие поначалу не встречали серьезного сопротивления и оперативно объявляли о новом статусе территорий (или - в случае с «энозисом» Кипра - о намерении присоединить территорию, идя навстречу воле ее жителей).

Военно-политические последствия этих операций разнились. Греческий и аргентинский диктаторы вынуждены были отказаться от своих геополитических планов, а затем и от власти после вмешательства в конфликт вооруженных сил, соответственно, Турции и Великобритании. Иракские войска ушли из Кувейта под давлением сил международной коалиции во главе с США. Но сам С. Хуссейн оставался у власти в Ираке еще 12 лет. Индонезийский лидер Сухарто не испытал сколь-нибудь серьезного международного воздействия после оккупации и аннексии Восточного Тимора. Его опыт нам особенно интересен.

Ни одно государство (кроме Австралии) не признало данную территорию частью Индонезии. Генеральная Ассамблея ООН назвала действия Сухарто агрессией, осудила их и потребовала немедленного освобождения Восточного Тимора. Но никто не изъявил желания восстанавливать status quo. Прежде всего потому, что Португалия после революции 1974 г. уже не претендовала на свою бывшую колонию, да и не обладала ресурсами для ее удержания. Сухарто же представил свои действия как вклад в деколонизацию Юго-Восточной Азии. И, кроме того, дал понять Соединенным Штатам, Великобритании и Австралии, что борется с проникновением коммунистического влияния в регион.

В общем эта операция прошла без особых издержек. Санкций против Индонезии никто не вводил, ее экономические отношения с крупнейшими партнерами только упрочились. Проблемы начались потом. Кроме сторонников присоединения на острове были и приверженцы независимости. Спустя несколько лет они начали вялотекущую партизанскую войну. Постепенно она стала влиять на жизнь внутри страны и за ее пределами.

391

В конце концов спустя четыре года после свержения Сухарто (1998) была провозглашена независимость Восточного Тимора.

Впрочем, аналогии с ситуацией вокруг Крыма и Донбасса могут быть только поверхностными. В 2014 г. в Крыму доминировали настроения в пользу вхождения в состав Российской Федерации, хотя результаты и референдума, проведенного с нарушением всех норм избирательного права, и социологических опросов под контролем государства оставляли широкое поле для сомнений в точности данных о сторонниках и противниках присоединения. В любом случае, операция по присоединению Крыма, в отличие от подобной операции в Восточном Тиморе, прошла почти бескровно.

Еще более важен идеологический аспект. Для консолидации авторитарного режима Сухарто тема присоединения Восточного Тимора не играла важной роли (важнее, скажем, было вполне законное присоединение Западного Ириана). Последние 20 лет существования - уже после операции в Восточном Тиморе - режим Сухарто пользовался более или менее выраженной поддержкой крупнейших государств, имевших различные интересы в регионе: Австралии, США, Франции, Великобритании. Инвестиции из этих стран стимулировали экономическое развитие Индонезии. Ее международное положение было достаточно прочным, причем индонезийский режим в 1970-1980-е годы играл важную роль в Движении неприсоединения. Отношения с крупнейшими игроками на международной арене не влияли на идеологическое оформление режима Сухарто.

Важно понять, что ситуация, сложившаяся в России после присоединения Крыма, провозглашенного частью Российской Федерации (а также фактического присоединения еще нескольких районов Украины), существенно отличается от всех подобных случаев, связанных с действиями авторитарных режимов. В России в 2014-2018 гг. главным обоснованием политического режима стало противостояние условному идеологическому конструкту «западный мир» (включающему, впрочем, Австралию и Японию и возглавляемому США). Противостояние имеет целью защиту только что приобретенных территорий и сохранение военно-политического контроля над рядом других областей, относящихся к соседним государствам (прежде всего к Украине и Грузии). На языке официальной пропаганды это называется «возвращение России в мировую политику» или восстановление положения, при котором с нашим государством «снова начинают считаться».

Фальшивость этого тезиса заключается в том, что после распада СССР его крупнейшая союзная республика - Российская Федерация - не уходила из «большой политики». И при президенте Б. Ельцине, и при президенте В. Путине наше государство активно действовало и в региональном, и в глобальном форматах, играло важную (или ключевую) роль в та-

392

ких структурах, как ОДКБ, ШОС (созданных при участии России), в «Большой восьмерке», обеспечивая свое экономическое развитие и безопасность. Главное отличие от внешней политики советской эпохи состояло в основном в том, что Российское государство добивалось своих целей без конфронтации с сообществом демократических государств (относившихся по терминологии прошедшей эпохи к «лагерю капитализма» или «сил империализма) и без диктата по отношению к соседям.

Напротив, новая («крымская») внешнеполитическая стратегия Российской Федерации связана с использованием силы (в феврале 2014 г.) против соседнего государства - Украины и, соответственно, с резким ухудшением отношений с государствами - членами Европейского союза и крупнейшими демократиями, представленными в «Большой восьмерке», ставшей после этих событий «семеркой». Для многих экспертов такое изменение стратегии символизировало возвращение к советской внешнеполитической доктрине, к прежним представлениям о друзьях и врагах на международной арене. Причем, во враждебном лагере оказывались те же самые государства, которые числились в нем в советскую эпоху, плюс все бывшие союзники СССР по Варшавскому договору (государства Центральной и Восточной Европы), а также ряд бывших республик СССР, как ставших членами ЕЭС и НАТО, так и не получивших этого статуса (Грузия и Украина).

Противостояние всем этим старым и новым врагам стало главным обоснованием дальнейшего ужесточения политического режима в России и, собственно, авторитарного правления (к нему также вполне применим термин «олигархического», если иметь в виду слияние политической власти и контроля над важнейшими экономическими активами).

Что касается юридических аспектов идеологического оформления политического режима в России, то можно отметить следующее. Речь не идет пока о включении каких-либо идеологем в Конституцию РФ; до тех образцов, которые были выработаны в Египте при Насере или в Индонезии при Сухарто, нам далеко. Норма ст. 13 Основного закона запрещает установление какой-либо идеологии в качестве государственной. Но периодически это конституционное положение подвергается резкой критике со стороны некоторых политиков, указывающих на необходимость закрепления в Конституции ряда идеологических принципов, таких как «патриотизм», «государственность», «защита семьи» и др., т.е., в сущности, на необходимость возвращения к господствующей идеологии. В 2012-2018 гг. появились признаки государственной идеологии, некоторые положения которой исподволь или вполне открыто пропагандировали государственные СМИ (включая все федеральные телеканалы). Речь идет не о целостной системе взглядов, а скорее о наборе установок, используемых в основном в целях пропаганды. Они базировались на выступлениях главы

393

государства, его отдельных высказываниях, заявлениях Министерства иностранных дел РФ, а также (хотя и редко) на статьях и интервью лиц из ближайшего окружения президента. В этом наборе можно выделить две важнейшие позиции.

Во-первых, предполагается, что враждебные государства - США и их союзники - проводят политику «сдерживания России». По словам В. Путина, санкции - «это не просто нервная реакция США или их союзников на нашу позицию в связи с событиями и госпереворотом на Украине и даже не в связи с так называемой "крымской весной"...». Это проявление именно целенаправленной политики, которая проводится уже многие десятилетия. «Если бы всего этого не было, то придумали бы какой-нибудь другой повод для того, чтобы сдержать растущие возможности России, повлиять на нее, а еще лучше - использовать в своих интересах» [6]. Таким образом, внешнеполитическую стратегию определяет наличие постоянных врагов.

Во-вторых, внутренняя политика рассматривается в контексте внешней. То есть любые критики власти (в особенности, ее внешней политики), по сути, считаются проводниками влияния враждебных государств (как говорили в советскую эпоху - «агентов империализма»). Это касается и иных общественных сил, в частности, некоммерческих организаций, средств массовой информации, действующих вне сферы политики, но привлекающих иностранные финансовые средства. Соответственно, любые дискуссии о демократии либо об ослаблении демократических институтов переводятся в контекст борьбы с внешними враждебными силами и приобретают совершенно иной смысл. Осажденной крепости не нужна демократия.

Эти идеи пока не попали в Конституцию, но нашли отражение в целом ряде поправок в законы, в частности - в федеральные законы «О некоммерческих организациях», «О средствах массовой информации», «Об информациях, информационных технологиях и защите информации» и др.

В итоге политический режим, сложившийся в Российской Федерации к 2018 г. (к началу четвертого срока президентства В. Путина), безусловно, обладая рядом черт, присущих авторитарным режимам прошлого, отличается от них по крайней мере в двух отношениях. Во-первых, своими основными целями он считает расширение территории и внешнеполитического влияния, отказавшись, по сути, от партнерских отношений с наиболее развитыми в экономическом отношении странами. Во-вторых, в период правления В. Путина так и не было предпринято сколь-нибудь масштабных усилий по оздоровлению и реформированию экономики (к которому стремились все латиноамериканские режимы). Вместо этого фактически расширен военно-промышленный сектор и сохранена традиционно доминирующая роль добывающих отраслей.

394

С учетом снижения цен на энергоносители в течение 2014-2017 гг. российскую экономику ждет неминуемая стагнация, при этом политический режим усилит свою охранительную функцию.

Итак, обобщим. Сегодня поддерживать искусственный политический комфорт для одной привилегированной группировки (во главе с бессменным лидером) труднее, чем раньше. Эта группа должна постоянно маневрировать, жестко контролируя СМИ и избирательную систему. Можно предположить, что принудительное удержание общества в целом и его активного слоя в частности в состоянии почтительной покорности и страха не может продолжаться вечно. Режим личной власти, как показывает практика, неизбежно приходит к краху. Такова, с нашей точки зрения, долгосрочная перспектива. Но, в конце концов, отношение к названным факторам обусловлено ценностной позицией автора. Приверженцев авторитарных правлений и внешней политики, нацеленной на всемерное наращивание территорий, я все равно ни в чем не смогу убедить.

Однако прежде чем такой кризис совершенно определенно проявится, вполне реальным представляется ужесточение реакции (подавление любой оппозиции, ликвидация последних независимых СМИ и т.п.). Оно может быть следствием обострения внешнеполитической ситуации и постепенной изоляции страны. Это, конечно, худший сценарий. Пару десятилетий назад он уже рассматривался в контексте сопоставления событий в Германии в 1920-е и 1930-е годы и России после холодной войны. Суть аналогии выражалась формулой «Веймарская Россия». Главный аргумент в пользу этого развития событий таков: «Вековая имперская и милитаристская традиция заведомо сильнее новорожденной демократии, интеллектуально незрелой и политически неопытной. Если даже удавалось демократии пережить первый, второй или третий свой кризис, пятый или десятый добивал ее наверняка. И чем глубже, чем укорененней была в стране эта "государственная идея", тем более подавляющим оказывалось ее превосходство и больше шансов получала она восторжествовать над юной и неискушенной свободой.» [8, с. 11]. «Веймарская Россия» - это, конечно, метафора. Тот результат, к которому в 1930-е годы пришла Германия в процессе эволюции ее политического режима на основе принятой в Веймаре Конституции 1919 г., пока остается лишь устрашающим предупреждением, мрачным историческим уроком. О его актуальности для России начала ХХ1 в. говорить сейчас, вероятно, не вполне корректно. Но не следует и беспечно игнорировать угрозу подобного перерождения исследуемого режима. Особенно если его авторитарный характер становится все более очевиден, а среди его идеологических установок появляются и те, что близки имперскому национализму.

395

Учитывая возможность такого сценария, мы полагаем совершенно

неизбежным возвращение к конституционному государству - вследствие

неминуемого кризиса режима личной власти.

Список литературы

1. Авторитаризм и демократия в развивающихся странах. - М.: Наука, 1996. - 336 с.

2. Антонов Ю.А. Бразилия: Армия и политика. - М.: Наука, 1973. - 256 с.

3. Ворожейкина Т. Авторитарные режимы ХХ века и современная Россия: Сходства и различия // Вестник общественного мнения. - М., 2009. - № 4. - С. 50-68.

4. Круговая Е.Г. «Черные полковники» в Греции в 1967-1974 гг. // Новая и новейшая история. - М., 2001. - № 3. - С. 64-80.

5. Панков А.Н. Конституционно-правовое развитие Республики Филиппины // Вестник МГИМО. - М., 2013. - № 4 (31). - С. 275-281.

6. Послание Президента РФ Федеральному Собранию от 4 декабря 2014 г. - Режим доступа: http://www.kremlin.ru/events/president/news/47173 (Дата обращения: 16.01.2018.)

7. Соломон-мл. П.Г. Суды и судьи при авторитарных режимах // Сравнительное конституционное обозрение. - М., 2008. - № 3 (64). - С. 156-174.

8. Янов А. После Ельцина. «Веймарская» Россия. - М.: Крук, 1995. - 316 с.

9. Pereira A.W. Political (In)justice: Authoritarianism and the rule of law in Brazil, Chile, and Argentina. - Pittsburg: Univ. of Pittsburg press, 2005. - 262 p.

396