CC BY
87Дёрнер А.
ПОЛИТИЧЕСКИЙ МИФ И СИМВОЛИЧЕСКАЯ
ПОЛИТИКА: ФОРМИРОВАНИЕ СМЫСЛА С ПОМОЩЬЮ СИМВОЛИЧЕСКИХ ФОРМ НА ПРИМЕРЕ МИФА О ГЕРМАНЕ (Реферат)
Ref. ad op.: Dörner A. Politischer Mythos und symbolische Politik: Sinnstiftung durch symbolische Formen am Beispiel des Hermanns mythos. - Opladen: Westdt. Verl., 1995. - 421 S.
Монография немецкого политического социолога Андреаса Дёрнера «политический миф и символическая политика» основана на его докторской диссертации. Впоследствии Дёрнер стал одним из видных теоретиков активно развивающегося в западной комму-никативистике направления - медиаведения, или науки о СМИ (Media studies, Medienwissenschaft). С 2004 г. он является профессором Марбургского университета им. Филиппа.
Аналитические возможности своей теории символической политики Дёрнер демонстрирует на примере мифа о Германе - легендарном герое древнегерманской истории1, который оказывал
1 Герман, или Арминий (лат. - Агштп^) (16 г. до н.э. - 21 г. н.э.), - легендарный предводитель древнегерманского племени херусков. По свидетельствам Тацита, он находился на военной службе у Рима и даже удостоился звания всадника, но затем возглавил восстание своего племени против Римской империи. Под его водительством в 9 г. н.э. в ходе битвы в Тевтебургском лесу (район современного Билефельда) херуски, в основном нападая из засад, нанесли крупное поражение римской армии, которой командовал родственник императора Августа Публий Квинтилий Вар (погиб в битве). Позже Герман пытался возглавить сопротивление римской экспансии в Германии и объединить германские племена. В 21 г. н.э. погиб в результате заговора племенной знати.
заметное влияние на символическую политику в Германии в XIX-XX вв. Различия и особенности в обращении к мифу о Германе в разные периоды немецкой истории дают исследователю богатый материал и позволяют шире и в то же время конкретнее проанализировать свойства и средства символической политики как таковой.
В первой главе «Политический миф и символическая политика» Дёрнер обосновывает теоретико-концептуальные рамки своего исследования. Глава открывается разделом «Политическая семиотика и политология символических форм». Анализируя известные концепции мифа, представленные в литературоведческих, культурологических и социальных науках, Дёрнер выделяет основания политологической теории мифа, которые, как считает автор, могут быть заданы семиотическим подходом к политике («semiotischen Dimension des Politischen» - «семиотическим измерением политического»). Такой подход рассматривает политику как область функционирования знаков, знаковых систем и их интерпретаций (семиозисов). Именно наличие такого семиотического измерения политического и является условием для появления и развития феноменов символической политики. Основы такого подхода, по мнению Дёрнера, заложены конструктивистской традицией в семиотической теории знаков, теорией символических форм Эрнста Кассирера, теорией семиосфе-ры Юрия Лотмана, теорией дискурса Мишеля Фуко, теорией социальных полей Пьера Бурдье и др.
Семиотическому пониманию политики может способствовать разработанная Юрием Лотманом концепция семиосферы. Согласно данной концепции, человек пребывает не только в окружающей его природной среде, но и в наполненной смыслами знаковой среде - семиосфере. Ее составляют как вербальные, так и визуальные и прочие знаковые формы. И хотя в мире далеко не все является знаком, все может стать знаком через семиотическое включение. Наличие такого семиотического измерения, имеющего место в исторической действительности, должно быть отражено и в ее теоретической реконструкции (с. 45).
Семиотическая теория знака, выделяющая в знаковом единстве «выражение» и «содержание» (Ельмслев), обосновывает интерпретативную природу «содержания» знака. Ее существо описывается с помощью введенного Чарльзом Пирсом понятия «семиозис», означающего интерпретацию содержания знака с помощью других знаков, т.е. двойной или конструктивный интер-претативный акт. В своей теории символических форм Эрнст Кас-сирер также акцентировал конструктивную, творческую роль зна-
ков в восприятии действительности. Знаково-символические формы являются не простыми копиями, а своего рода «руководящими предписаниями» (Richtlinien) восприятия, конституирующими действительность в ее единстве и многообразии. Первоначально, как отмечает Дёрнер, Кассирер рассматривал их вне политического измерения, но затем сделал шаг в направлении также и политической трактовки символических форм, о чем свидетельствует его работа «Миф государства» (с. 46).
Еще более существенно анализу символического измерения политики способствовало понятие дискурса, введенное Мишелем Фуко. В свете его поздних работах семиосфера может рассматриваться не как область нейтрально воспринимаемых значений и смыслов, а как сфера более или менее стабилизированных дискурсивных практик, которые создают «жесткий футляр / каркас» («Gehäuse») символического порядка, производящего властный эффект в отношении уже не телесных, а мысленных и духовных образований. В такой трактовке, считает Дёрнер, дискурс у Фуко приобретает гипостазированный характер агента исторического процесса, подобного мировому духу. Собственную динамику дискурса следует понимать относительно и учитывать влияние, которое на него оказывают стратегии и интересы исторических акторов. Более верно, чем магия дискурса Фуко, этот процесс позволяет понять диалектика эргона и энерейи, т.е. системы и деятельности языка, предложенная Гумбольтом (с. 47).
Включенность симоволических форм в мир социальных отношений осмысливается также в проекте теоретической социологии Пьера Бурдье, который, как считает Дёрнер, испытал явное влияние теории символических форм Кассирера. В работах Бурдье ключом коммутирующего взаимодействия структуры и действия, объективного и субъективного в социуме является семиотическая сфера символических форм, которая анализируется в основном с помощью триады базовых понятий: поля, габитуса и символического капитала. Бурдье рассматривает социум как ряд дифференцированных частей, обладающих собственными логиками, структурами и критериями легитимности. Эти части понимаются как поля, имеющие по аналогии с физическими силовыми полями реляционную природу. Это значит, что любая позиция, занятая в таком поле индивидуальным или коллективным актором, определяется отношениями с другими позициями этого поля, и эти отношения являются латентными или актуализированными отношениями власти. Для каждого социального поля характерны
специфические формы габитуса - наборы устойчивых навыков и способов поведения индивидов, закрепляющие их места в этом поле и сохраняющие высокую устойчивость (эффект гистерезиса). Третье понятие - капитал - означает у Бурдье то, посредством чего устанавливаются властные отношения в соответствующем поле. Оно выходит далеко за пределы экономического понятия капитала и включает также культурный капитал (образование, знания, заслуги), социальный капитал (социальные связи, отношения) и, наконец, символический капитал (престиж, позволяющий доминировать в семиосфере).
Понятие символического капитала у Бурдье, как считает автор, позволяет конкретизировать то, каким образом символические формы становятся средством властных отношений. Интерпретация содержания знаков происходит не в «безвоздушном пространстве», а в высшей степени насыщенном властными отношениями пространстве социальных полей, поэтому интерпретации оказываются тесно связанными с властными интеракциями. Чем большую коммуникативную власть актор имеет в той или иной ситуации, тем больше вероятность, что именно его семантические установки будут приниматься. Поэтому все акторы стремятся к увеличению своего символического капитала и ведут непрерывную борьбу в социальном поле за «власть называть» (Вепеппи^8шасЙ), т.е. за власть устанавливать свои названия, понятия, интерпретации (с. 49). Эта власть, подчеркивает далее Дёрнер, становится важным средством политического управления, поскольку позволяет управлять результатами восприятий, определять ситуации, манипулировать чувствами и готовностью к действиям.
По мысли автора монографии, для понимания существа политики это, возможно, является центральным вопросом. Если учесть, что политика по преимуществу представляет собой специфически ограниченный и мирный (без физического насилия) процесс координации и регулирования конфликтов, становится очевидно, что в основе ее лежит семиотическое измерение (с. 51). Оно может изучаться в рамках политической семиотики, которая описывает, как в политическом процессе возникают, приобретают значения и выполняют определенные функции внутри социальных общностей различные знаковые формы. Конкретными предметами изучения здесь могут быть политический язык во всех его аспектах, политические символы, праздники и ритуалы, произведения искусства и архитектуры в политической функции, топонимика, жестикуляция, одежда и т.д. При этом решающим для политической семиотики является
не анализ этих знаковых объектов и артефактов самих по себе, а их исследование в плане восприятия, включенности и применения в политическом процессе. Без этого социально-интерактивного аспекта изучения знаки останутся абстрактными и содержательно пустыми. Обобщенно говоря, заключает автор, политическая семиотика состоит из двух рамочных исследовательских перспектив или областей: символической политики и политической культуры.
Сущность символической политики стала предметом споров.. Некоторые авторы рассматривают ее как «фальсифицированную», вводящую в заблуждение политику «для масс» - в противоположность «реальной» политике, связанной с интересами элит и правящих групп. Возражая против этой точки зрения, Дёрнер развивает аргументы, основанные на концепции «менеджмента лояльности» Ульриха Сакринелли. В ней символическая политика трактуется не как построение «заблуждений», а как переключение или «перекоммутирование» (8тпуегтШип§) некоторых уже существующих смыслов в целях расширения базы лояльности. Это влечет за собой представление о двойственности символической политики, отмечает Дёрнер. Она представляет собой не только симуляцию (симулякр) политики, но и ответ на реальный запрос общества на символическую ориентацию, т.е. обладает как инструментальными, так и необходимыми свойствами. И именно в этом своем двойственном качестве символическаяя политика выступает как область изучения политологии.
Дёрнер предлагает собственное определение данного явления: «Под символической политикой я понимаю обслуживаемое различными семиотическими средствами стратегическое применение символического капитала, которое состоит:
- в аккумулировании символического капитала, т. е. наращивании "власти называть" в соответствующем социальном поле;
- в удовлетворении в политическом сообществе в целом или в его части символических потребностей в ориентации, смысле, идентичности;
- в конвертировании символического капитала в политическую власть в целях достижения легитимации или делегитимации существующих отношений и интеграции или дезинтеграции существующих сообществ» (с. 57).
По мысли Дёрнера, символическая политика изучает сознательное и целенаправленное применение в политике символического капитала: кто, какие знаки и в каком семантическом ключе применяет для влияния в поле политики, какие средства инсцени-
ровки при этом использует и на какие политические следствия рассчитывает. Символическая политика, закрепленная в длительной стратегической перспективе и принявшая форму стабильных семиотических институтов, может кристаллизироваться в виде таких устойчивых конструкций, о которых можно говорить как о «политической культуре».
Политическая культура, по Дёрнеру, представляет сознательный или бессознательный результат коммуникативного процесса, включающий некие базовые образцы мышления и восприятия и связанные с ними нормативные и эмоциональные установки, разделяемые определенным сообществом. Он близок к понятию «габитуса» Бурдье, а в плане сравнения с триадой политического - к измерению «polity». Политическая культура образует рамки для символической политики, которая в триаде ближе к измерениям «politics» и «policy». Важным дополнением автора является выделение в политической культуре так называемой «интерпретационной культуры» (Deutungskultur). Она означает совокупность устойчивых образцов и навыков интерпретации политических символов, способных активизировать и направлять рутинные (повседневно-бытовые) установки определенной политической культуры (с. 63).
В заключительном сюжете этого раздела автор рассматривает роль эстетической составляющей символической политики, подчеркивая, что при определенных условиях она способна придавать этой политике харизматический характер.
Раздел «Политический миф как семиотический жанр» автор начинает с определения места политического мифа в ряду других семиотических жанров1 - теорий, идеологий, утопий, сказок, легенд и т.д. Наибольшее сходство мифы имеют с идеологиями, но, в отличие он последних, они не содержат элементов, подлежащих согласованию с позиций логики и эмпирической проверке. Будучи свободны от этого, политические мифы имеют насыщенную последовательность собственных нарративов, но, как и идеологии, направлены на формирование коллективных политических действий. Это отличает их от сказок, саг, легенд, которые имеют другую прагматику, т.е. не ориентированы на коллективные действия, а ограничиваются фантазиями в приватной сфере. Таким образом,
1 Понятие «семиотический жанр» (semiotische Gattung) указывает на связь между особенностями структуры различных знаков / знаковых систем и динамикой их знакового воздействия (с. 76).
«политический миф, - заключает Дёрнер, - имея вымышленный характер, благодаря своему прагматическому потенциалу и предложению "магического", направлен на формирование и изменение политической реальности» (с. 78).
Далее автор переходит к анализу структуры политического мифа как семиотического жанра. Главной чертой мифа является нарративность, а его основным структурным элементом - некий конституирующий нарратив. Миф сходен с символом, он тоже имеет внешнее выражение и содержательные интерпретации, обладающие определенной динамикой, но, в отличие от символа, миф содержит «ось нарративности» (narrative Asche), вокруг которой выстраиваются его элементы. Нарративами здесь являются тексты, в основе которых лежит действие, представленное в виде протекающих во времени последовательностей интеракций определенных персонажей. Дёрнер отмечает, что эти нарративы обладают определенной драматургией, что в какой-то мере сопоставимо с театральной драматургией, но не совпадает с ней, так как в их основе лежит не литературное, а бытовое восприятие мира. Драматическая констелляция действий и обстоятельств позволяет осуществить редукцию восприятия сложной политической реальности к более простым бытовым схемам. Особенностью мифологических нарративов является также наличие в них внешней (поверхностной) и внутренней (глубинной) структур. Последняя представляет собой актантную или ролевую структуру мифа, впервые выделенную Владимиром Проппом на материале русских народных сказок. Дальнейшее развитие этой семиотической теории, как указывает автор, позволяет обнаруживать глубинные актантные структуры не только в сказках, но и в мифах, а также во всех текстах, содержащих нарративные элементы (от газетных статей до телепередач).
Еще одна структурная особенность мифа, которую отмечает Дёрнер, вытекает из его образно-символической природы, из близости мифа и символа, что в семиотических дискуссиях иногда выражается формулой: миф - это развернутый символ, и символ - это свернутый миф. Нередко достаточно дать смысловую демонстрацию лишь одного из ключевых элементов / символов глубинной структуры мифа, чтобы вызвать весь нарратив и его смысловую структуру. С этим связан и так называемый эффект «соприсутствия» (Appraesen-tation), изучавшийся в феноменологии и означающий, что по присутствующему предмету, представлению, знаку, символу заключают о другом актуально не присутствующем предмете. В мифе, отмечает
Дёрнер, «речь идет не о простом "спаривании" (Paarung) в смысле Гуссерля, изначально присутствующем в понятии, а об указании или знаке, вызывающем образ всего нарратива» (с. 82).
Говоря о выразительных средствах, с помощью которых политические мифы обретают знаковую форму, автор выделяет две основные группы: 1) визуальные, изобразительные средства, включая произведения живописи, ваяния, графики, а также архитектуру; 2) письменные средства, включающие печатные СМИ, художественную литературу, массовую популярную литературу, литературную критику и публицистику, влияющие на литературную коммуникацию в обществе. Он отмечает также роль институтов коммуникации, воздействующих на отбор знаковых средств. На этом фоне в качестве особого средства автор выделяет сферу театра. Она является мультимедийной, так как, имея в своей основе драматические тексты, являющиеся частью литературы, использует также весь набор других выразительных постановочных средств, создавая особые знаковые миры. Рамки театра, генетически связанные с формами мистерий и ритуалов, создают возможность ритуального и чувственного сопереживания мифическому смыслу. Сфера театра лежит в основе и таких современных средств, как кино и телевидение, которые с помощью своих выразительных приемов способны создавать сходные, а в чем-то и большие эффекты восприятия политических мифов.
Заключает этот раздел анализ функциональной релевантности мифа в поле политики или, как часто говорит автор, «работы мифа в политике» («политического мифопойезиса»). Главной является функция конструирования смысла, выступающая ответом на состояние неопределенности и случайности, которое индивидуальное сознание остро переживает в эпоху Модерна. Помимо генерирования смысла и компенсации неопределенности политический миф вносит в это сознание также чувство сопричастности и соучастия в деятельности больших общностей («народ», «нация»), простирающихся далеко за его пределы во времени и пространстве. Еще один функциональный аспект мифа Дёрнер определяет как управление смыслами (Sinnbewirtschaftung), или управление пространством / хозяйством смыслов. Политика эпохи Модерна характеризуется появлением плюрализма, в том числе и в области восприятия политических перспектив в качестве политических ориентаций или смыслов. Разные смысловые перспективы вступают в конкуренцию за право быть ориентациями действий. Управление смыслами в данном случае означает такую их оптимизацию, которая делала бы их
более привлекательными и действенными по сравнению с другими. Применительно к политическому мифу это предполагает усовершенствование его смысловой конструкции и символической формы в соответствии с ментальными ожиданиями и эстетическими вкусами потенциальных потребителей.
Для исследования функциональной роли политических мифов в обществах Модерна автор также считает полезным использовать концепцию «гражданской религии», которая разрабатывалась и активно дискутировалась в 60-70-е годы. Она исходит из выделения областей «профанного» и «сакрального», рассматривая последнюю как компенсацию «расколдовывания» (М. Вебер) мира в эпоху Модерна. Тяга к сакральному как необычному, магическому и экстраординарному заставляет видеть в нем глубинную основу профанного, понимаемого как повседневное, обычное, нормальное. Гражданская или политическая религия наделяет политику статусом сакрального с необычными и священными свойствами, а политический миф придает ей блеск выразительности и притягательности.
Функция мифа как генератора смыслов может быть понята как в утвердительном, так и в разрушительном плане. В первом случае он выступает генератором лояльности и повышения легитимности существующей политики, во втором - генератором разрушающих эту лояльность и эту систему смыслов, ведущих к ее делегитимации. Но часто, как отмечает автор, оба аспекта (утверждения и разрушения) в мифе присутствуют вместе, так как подтверждение лояльности, как правило, включает разрушение ее врагов, а разрушение существующего требует лояльности чему-то иному, идущему на смену. Но в этом утвердительном качестве нового миф, как правило, менее продуктивен, чем в разрушении, так как не предлагает ничего конкретного. С этим связана и такая функциональная особенность мифа, как редукция сложной политической реальности к упрощенным схемам, делению на врагов и друзей и т.д. Сакральное упрощение лишает миф функции реалистического прогноза будущего.
Автор также говорит о фатическом1 свойстве мифа, позволяющем ему выполнять в символической политике фатическую функцию поддержания, продолжения и подключения к коммуникации.
1 Понятие «фатического», разработанное Р. Якобсоном, означает свойство языка поддерживать речевую коммуникацию.
Во второй главе работы «Французская "культурная революция" как прорыв символической политики» автор применяет свою теорию в качестве инструмента анализа символической политики времен Великой французской революции, когда впервые отчетливо проявились ее характерные признаки.
Дёрнер указывает на радикальность и многоплановость изменений в культурно-символической сфере Франции в годы революции, что позволяет говорить о них как о полноценной «культурной революции». Он отмечает важную роль сочетания харизматических и исторических символизаций. Первые означали мифологизацию самих исторических событий революции, таких как «клятва в зале для игры в мяч», «взятие Бастилии» и прочее. Вторые - создание исторической мифологии, связывающей революцию с обладающей большим символическим капиталом традицией античности, и прежде всего - с республиканской традицией Древнего Рима. Символическая связь с доблестями республиканского Рима помогала революционной политике обрести историческую легитимность в глазах символических элит и образованных слоев.
Анализируя средства символической политики в революционной Франции, автор особенно выделяет роль новых праздников и гуляний, воплощавших демократические символы, а также связанное с этим развитие новых театральных и хореографических средств. В живописи он отмечает, с одной стороны, появление эпического исторического стиля Давида, обращенного к образованным слоям, с другой - развитие жанра массовых литографий, ориентированного на широкие круги народа. Упоминаются также символика одежды, дизайн костюмов и униформ; так называемая «филологическая революция», объединявшая в новом политическом языке различные семиотические жанры.
Основные выводы по итогам исследования символической политики революционной Франции автор резюмирует следующим образом. 1. Мир политики пополнился новыми актантами, такими как «нация», «народ», а также «гражданин» как индивидуальное действующее лицо в политике. 2. В активном конструировании смыслов в условиях высокой неопределенности политического порядка стали использоваться новые эстетические средства, в политизацию были вовлечены новые знаковые материалы. Новые символы активно вытесняли старые. 3. Сакрализация политического порядка и создание новой этики жертвенности во имя общего дела. 4. Интеграция в политический проект представителей
разных слоев и групп, формирование нового набора ролей в политике для различных участников.
Третья глава «Миф как средство мобилизации» посвящена исследованию символической политики в германских государствах в начале XIX в., в период освободительного движения против господства наполеоновской Франции. Анализируя условия, в которых формировалась эта политика, автор выделяет, прежде всего, эрозию в Германии старого сословного социального порядка, которая стала особенно остро осознаваться политико-культурной элитой после поражения Пруссии в войне с Наполеоном (1806). Ответом на это стали реформы «сверху» в Пруссии (1807-1811), направленные на модернизацию отношений общества и государства. Но, по мнению Дёрнера, не эти реформы, локализованные в основном в сфере прусских бюрократических институтов, были драйвером символической политики в Германии в этот период. Подлинным ее основанием был образ народной или национальной войны, заимствованный из арсенала символической политики революционной Франции. Автор подробно анализирует, благодаря каким акторам, с помощью каких средств, на каких уровнях политико-культурной коммуникации этот образ приобретал статус конституирующего смысла символической политики в Германии в этот период. В этом контексте он анализирует роль мифа об Ар-минии / Германе в качестве смыслообразующего нарратива этой политики и тех знаковых средств, которые обеспечивали его мобилизационную функцию.
То, что основной причиной военных успехов Франции является наличие идейно мотивированной национальной / народной армии во главе с харизматическим лидером - Наполеоном, было хорошо понятно основным деятелям прусской военной реформы, отмечает автор. Понимали они и то, что успешно противостоять французам может столь же мотивированная национальная армия. Но в Германии / Пруссии такой народной армии не было, не было там и массового революционного движения, на основе которого можно было бы такую армию создать. Наоборот, армия была автономным от общества профессиональным институтом, а в элитах существовало предубеждение против «вооружения народа». Решить имеющиеся проблемы была призвана военная реформа, но в значительно большей мере и в более сжатые сроки их решение было обеспечено, по мнению Дёрнера, именно благодаря символической политике. Ее главными протагонистами были уже не чиновники, а представители культурных элит - публицисты, писа-
тели, художники, которые смогли придать дискурсу народной освободительной войны необходимое наполнение, вызвавшее политическую мобилизацию массовых социальных слоев. Результатами этой мобилизации стали не только идейное мотивирование армии, но и пополнение ее добровольческими корпусами и действия территориального ополчения.
Автор выделяет три основных стратегических элемента, присущих этой символической политике.
1. Конструирование в политической сфере новых коллективных актантов «народ» и «нация», в которые посредством культуры истолкования включались широкие слои общества, и каждый приобретал чувство причастности к коллективно действующему политическому и историческому субъекту.
2. Конкретизация актанта в смыслообразующем мифическом нарративе, делающая этот смысл очевидным и запускающая процесс трансформации смысла в аффекты и готовность к действию.
3. Смещение этических и культурных норм в направлении этики войны - допустимости насилия, мести, ненависти (с. 119).
Важность обращения именно к мифу о Германе Дёрнер объясняет следующими обстоятельствами. Во-первых, Арминий / Герман был известным персонажем античного периода европейской истории, и события, связанные с ним, были признаны важными еще античными авторами, что придавало ему статус крупной исторической фигуры, связь с которой повышала и статус действующих национальных актантов. Во-вторых, очевидны исторические параллели и констелляции. Герман боролся с мировой империей Рима, Германия - с империей Наполеона, он стремился к объединению племен, Германия тоже стремится к объединению и т.д. В-третьих, нарратив о Германе создавал основу для семантического консенсуса разных социальных слоев, элиты и масс.
Присутствие этого нарратива автор неизменно фиксирует в ходе анализа тех средств символической политики, которые были наиболее характерны для этого периода - в литературной и политической публицистике, художественной литературе, поэзии, драматических произведениях для театра. В последнем случае он обращает особое внимание на драму Генриха фон Клейста «Битва Германа», в которой миф о Германе приобретает особенно выразительные и даже гротескные формы. В тот период она не была поставлена в основном по эстетическим соображениям, но позднее играла в символической политике важную роль.
В последнем сюжете этой главы автор анализирует проекты памятников, которые стали появляться в Германии после победы над Наполеоном. В связи с этим возникло много дискуссий и споров, а образ Германа играл в них уже не мобилизующую, а, скорее, вызывающую расхождения роль.
В четвертой главе «Миф как средство сплочения сообщества» автор рассматривает политическую «работу мифа» в период после объединения Германии и провозглашения Германской империи. Прежде всего, он отмечает очень непростой путь к объединению и высокую политическую гетерогенность вновь образованного государства, которое остро нуждалось в конструировании некоей общей политической идентичности, способной к их интеграции. «Рейх испытывал огромную потребность в символическом обосновании своего создания, в такой интегративной символике, которая делала бы зримым национальное единство и придавала бы смысл его созданию» (с. 206).
Именно этой основной задачей мотивировалась, по мнению автора, символическая политика в кайзеровской Германии, а ее центральным пунктом было формирование мифа об основании национальной общности (Огйп^^8туЬо8). Эту роль сыграл занял миф о Германе, в котором можно было усмотреть множество актуальных в данном контексте тем: символику исполнения начатого этим героем «исторического замысла» - национального объединения, символику военной победы как основы учреждения национальной общности и объединение вокруг военной победы всех слоев народа, сочетавшее реальную политику и идеальный замысел, и т.д. (с. 215-216).
Для развития новых толкований мифа о Германе и для символической политики в целом большое значение имело формирование в Германии того периода феномена «исторической культуры». Под этим подразумевается достаточно широкая область культурного дискурса, содержащая многообразие интерпретаций истории, направленных на истолкование и оправдание современности. Она охватывала дискурсы профессиональных историков и научных школ, популярной исторической литературы и публицистики, историко-культурных проектов и инсценировок. Дёрнер подробно анализирует становление и развитие всех этих аспектов исторической культуры и приходит к выводу о том, что в этой области постепенно складывалась гегемония пропрусского (Вогге-
81аш8шш): исторического дискурса. Она означала доминирование таких образцов исторических интерпретаций, которые подчеркивали роль Пруссии в истории формирования немецкого единства.
Именно с этой доминирующей исторической культурой были в основном связаны интерпретации мифа о Германе как основателе германского единства в кайзеровский период. Автор подробно прослеживает все перипетии этой тенденции на материале почти 40-летней истории проектирования, сооружения, а затем и церемониального открытия памятника Герману на предполагаемом месте сражения херусков с римлянами в Тевтебургском лесу (1875).
Первоначально присутствовавшие в символике памятника наряду с национально-государственническими также демократические и тираноборческие элементы были вытеснены. В дискуссиях после открытия памятника доминирующими стали интерпретации, близкие к консервативному и националистическому политическому спектру. Прежде всего, они генерировали смыслы сильного национального государства, утверждающего свою идентичность в противостоянии с внешними врагами. Католические круги отнеслись к этому осторожно, склоняясь к умеренной национальной интерпретации, а социал-демократические силы восприняли эту символику негативно. По существу, отмечает автор, миф о Германе как миф об основании немецкого единства выполнял символическую функцию сплочения в основном в отношении северогерманского протестантского большинства, но не всего политического сообщества. И в этом смысле символическая политика в кайзеровском рейхе не была в полной мере успешной.
Пятая глава «Миф как средство символической гражданской войны» посвящена символической политике в период Веймарской Германии, который автор характеризует как период холодной или символической гражданской войны. Это состояние определяется тремя основными моментами: 1) лишенной сдерживающих правил риторикой, наполненной символикой насилия и уничтожения оппонента, заменяющей рассмотрение конфликта как конфликта интересов конфликтом как схваткой на уничтожение; 2) милитаризацией общественно-политической сферы, утверждением в политике милитаристского габитуса, задающим соответствующие семиотические рамки политического дискурса; 3) отсутствие признанного верхов-
1 Боруссия (Borussia) - латинское название Пруссии.
ного и суверенного политического порядка, в рамках которого могут действовать участники политической коммуникации.
Партийно-политическая система Веймарской Германии была очень фрагментированной, но в то же время большую часть этого периода демонстрировала достаточную устойчивость. В ней были представлены три наиболее значимые в электоральном отношении политические силы, унаследованные от периода кайзеровского рейха: правые националисты, католический центр и социал-демократы. Также в нее входили и другие, менее значимые в электоральном плане группы: либералы, аграрии, коммунисты / левые социалисты и национал-социалисты. Но в сфере символической политики, как указывает автор, ситуация была другой - менее фрагментированной и менее устойчивой. Дёрнер говорит о складывании в этот период в политической культуре Германии трех интерпретационных культур: политико-бюрократической (или, как бы мы сегодня сказали, формально-институциональной. - В. А.); мифоло-гическо-натуралистической и социально-классовой. Они существовали поверх политического спектра и могли быть представлены в разных его сегментах, но, как правило, в разных соотношениях. По мысли автора, можно говорить о тяготении политических сил к определенным интерпретационным культурам. Например, национал-социалисты вначале занимали промежуточное положение между мифологически-натуралистической и социально-классовой культурами, соединяя миф расы с классовой борьбой и получая «расовую борьбу с еврейским капиталом». Но затем стали тяготеть к мифологически-натуралистической культуре, что сближало их с правыми националистами, для которых этот тип интерпретационной культуры был изначально более характерен.
Дёрнер отмечает крайнюю слабость символической политики германского республиканского государства, которое так и не смогло создать устойчивую и харизматическую систему республиканских символов. Это могло быть связано, в частности, с тем, что его символическая элита не была интегрирована в культуру мифологических истолкований, а ориентировалась на культуру институциональных интерпретаций. Противники республики - правые националисты - напротив, были активно включены в культуру мифологических интерпретаций и активно формировали символическую политику при помощи ее средств.
Использование мифа о Германе в качестве оружия в символической гражданской войне автор рассматривает на примере двух кампаний: празднования 50-летия открытия памятника Герману в
1925 г. и празднования 150-летия со дня рождения автора драмы «Битва Германа» фон Клейста в 1927 г. Многие черты символической политики правых в этих кампаниях были сходны. В интерпретации мифа на на первом плане оказалась тема предательства, но не предательства Германа по отношению к Риму, о чем писали еще античные авторы, а предательства племенной знати по отношению к Герману. Герою, поднявшемуся на борьбу с врагами, стремились нанести «удар в спину» предатели из ближайшего окружения. Несомненно, здесь имелись в виду «ноябрьские предатели», «версаль-цы», которые «нанесли удар в спину Германии», подписав перемирие в ноябре 1918 г. Второй мотив: Герман как герой, человек действия, против знати как корыстных бездельников, отвечающий на запрос о харизматическом лидере. Третий мотив: военная победа Германа, отвечающая идее военного реванша. Все эти мотивы, как показывает Дёрнер, были обильно представлены в кампании правых на юбилее памятника, включая массовые забеги памяти Германа по всей Германии.
Кампания к юбилею фон Клейста была интерпретирована примерно в том же ключе, однако она была обращена еще и к художественной элите. Трактовку драмы фон Клейста, предложенную в юбилейных постановках, автор называет «символическим разрушением республики»: погрязшую в предательстве и корысти республику должен сменить новый герой, ведущий народ к победе.
Став оружием правых националистов в символической гражданской войне, миф о Германе способствовал политической де-легитимации Веймарской республики и послужил сближению правых националистов и нацистов. По мысли Дёрнера, в какой-то мере интерпретации данного мифа стали еще и прообразом реального заключительного акта этой драмы - передачи республиканской власти президентом Гинденбургом Гитлеру.
После крушения Веймарской республики и прихода нацистов к власти интерпретация символики мифа о Германе несколько меняется, что, по мнению автора, было связано с особой констелляцией архаики и модерна в символической политике Третьего рейха. Он по-прежнему входит в пантеон нацистских мифов и однозначно интерпретируется как символ сплочения национального сообщества в его борьбе с врагами. Но эстетика формы выражения уже не во всем удовлетворяла нацистский режим. Поэтому памятник Герману в нацистской символической политике почти не использовался, как эстетически устаревший. В отличие от него драма фон Клейста использовалась значительно активнее, так как
ее драматургия и язык больше соответствовали представлениям о синтезе архаики и модерна в символике Третьего рейха.
Заключительная шестая глава работы носит название «Миф как средство рефлексии». В ней миф рассматривается уже не как «работающее» средство символической политики, а как объект культуры, своего рода музейный экспонат, который помогает понять устройство и динамику прошлой жизни. В связи с этим Дёрнер анализирует несколько процессов: фольклоризацию, табуирование, рефлексивную апроприацию мифа. Фольклоризация мифа означает придание ему статуса фольклорного объекта, т.е. рассмотрение его в ряду памятников народного мифотворчества (легенд, сказаний, баллад и т.д.). Табуирование мифа предполагает запрет на рассмотрение / демонстрацию каких-то сторон культурного объекта в силу их действительной или предполагаемой опасности для восприятия. Так, в послевоенной Германии долгое время была не рекомендована к постановке драма фон Клейста «Битва Германа», отнесенная к образцам нацистской и милитаристской пропаганды.
Процесс рефлексивной апроприации - более сложен. В теории современного искусства он означает использование реальных предметов в произведениях искусства, где они выполняют не свою прямую прагматическую функцию, а функцию составной части произведения искусства. В качестве примера автор приводит постановку в Германии в 1982 г. после долгого перерыва драмы фон Клейста «Битва Германа». Он подробно анализирует характер этой постановки, сценические решения, визуальные эффекты, игру актеров и т.д. и, сравнивая все это с постановками этой драмы в прошлом, делает вывод о том, что сама драма фон Клейста в данном случае стала объектом рефлексивной апроприации другого произведения искусства.
Итак, заключает автор, миф о Германе как средство символической политики ушел в прошлое. У послевоенной Германии возникли другие символы (экономическое чудо, прочная валюта, благосостояние, марки автомобилей, чемпионская футбольная команда и др.), имеющие другую семантику. Но насколько они способны противостоять символической политике, основанной на мифологических нарративах, подобных мифу о Германе?
В. С. Авдонин, доктор политических наук, ведущий научный сотрудник ИНИОН РАН, e-mail: [email protected]
