CC BY
19
А.И. СОЛОВЬЕВ
ПОЛИТИЧЕСКИЕ И КУЛЬТУРНЫЕ ОСНОВАНИЯ ИДЕНТИФИКАЦИОННЫХ МОДЕЛЕЙ В РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ
The article reveals the place and role of the political ideas in the processes of identification in the Russian society. Alongside, cultural basis of various identification models areis disclosed; perspectives and means of evolution of various types of group solidarity are demonstrated. Forms of individual acknowledgement of purposes and values of different political communities are also given attention and focus.
Как известно, идентификация представляет собой сложный и многообразный феномен поля культуры. Теоретический дискурс обнаруживает в ней сознательные и неосознанные формы активности человека, индивидуальные формы реализации я-концепций, выражение солидарности, приобщение личности к идеалам группы - эти и другие составляющие моделей идентификации обусловлены культурой. Несмотря на различие в подходах, следует признать, что - даже для тех, кто склонен видеть в идентификации принципиально незавершенный дискурсивный процесс1, - данный культурный феномен раскрывает: а) индивидуальный характер ценностных ориентаций; б) связь индивида с социальным окружением в «форме солидарности», используемой им для выполнения самых разнообразных «со-
1 См.: Малинова О.Ю. Исследование политики и дискурс об идентичности // Политическая наука: Идентичность как фактор политики и предмет политической науки. - М.: ИНИОН РАН, 2005. - С. 12-20. - (Полит. наука; 2005, № 3).
циальных и культурных задач»1. Соотнесение этих явлений с системой общественных ценностей может свидетельствовать о наличии у индивида смыслозначимых оценок и суждений, представляющих его «культурно-историческую индивидуальность» и придающих внутреннюю оформленность его убеждениям. Идентификация выступает как естественный и универсальный механизм позиционирования человека и в социальном пространстве в целом, и в его отдельных -профессиональных, территориальных, политических и прочих - областях. Можно сказать, что, идентификационные механизмы, будучи встроены в систему жизненной ориентации человека, не только сочетают рефлекторные и рефлексивные способы мышления, но и предполагают индивидуальное усвоение коллективных идеалов, ценностей, традиций и стереотипов (т.е. своеобразную отстройку их «персональных вариантов»).
Важно при этом отметить, что поиск базовых, смыслозначимых представлений, раскрывающих основные ориентиры жизнедеятельности индивида, в значительной степени происходит бессознательно, в процессе усвоения ценностного материала группового характера (привычек, стереотипных мыслительных и оценочных реакций). На наш взгляд, идентификацию нельзя интерпретировать как реализацию «права человека на выбор» между разнообразными системами ценностей, норм и традиций, поскольку освоение и практическое воплощение такого рода представлений являются основными способами поддержания перманентного культурного эксперимента, название которому - жизнь.
Идентификация имеет мультиплицируемый характер: индивиды одновременно принадлежат к разным коллективным сообществам. К примеру, М.Н. Губогло в качестве основных выделяет формы гражданской, национальной, языковой, конфессиональной, территориальной, коллективисткой, профессиональной, семейной, гендерной и культурной идентификации2. Впрочем, это множество идентификационных моделей, как правило, редуцируется к нормам
1 Абдуллатипов Р.Г. Парадоксы суверенитета: Перспективы человека, нации, государства. - М., 1995. - С. 64.
2 Губогло М.Н. Идентификация идентичностей: Этносоциол. очерки. - М.: Наука, 2003. - С. 44-45.
какого-то одного доминирующего (в статусном или смыслозначимом отношении) для индивида сообщества. Иными словами, наиболее значимыми оказываются связи индивида с той социальной группой, которая является основным каналом его коммуникации с социумом. Впрочем, и здесь трудно говорить о завершенной и стабильной идентичности. Ведь разновременность приобщения к тем или иным групповым нормам, а главное - открытость этого процесса (свидетельствующая об исторически непрерывном освоении человеком все новых и новых представлений) говорят о перманентной противоречивости и неустойчивости даже доминирующей, базовой идентичности индивида.
Политическая идентификация занимает в этом перечне особое место. Сама по себе потребность в политической активности является для человека не основной, а вторичной и в какой-то степени даже искусственно заданной его внешним окружением (она отчасти конструируется деятельностью центров власти, а также медийными и идеологическими структурами). Политические идентичности носят поверхностный характер и быстро разрушаются жизненными обстоятельствами (речь, конечно, не идет о политическом фанатизме). Политика практически никогда не выступает основным каналом коммуникации индивида с социумом, она лишь в исключительных случаях становится для человека формой выражения «предельных идентичностей», которые «сопротивляются всему преходящему и конечному »1.
Сказанное могут подтвердить сложности идентификации человека с национальной группой. Как известно, наряду с теми, для кого этнонациональная принадлежность выступает наиболее фундаментальной системой ценностей, существует немало людей, не признающих ее значимости. При этом многие отдают приоритет гражданским, а не этническим аспектам национальной идентичности. Постоянная инкультурация стороннего опыта, сопровождающая процесс нациестроительства, подтачивает устойчивость данного типа идентификации. И в этом смысле политические воззрения «работают» в том же направлении, создавая противоречивые и из-
1 Журавский А.В. Столкновение идентичностей и конфликт интерпретаций // Глобализация и столкновение идентичностей. - М.: КноРус, 2003. - С. 15.
менчивые образы национальных интересов. Устойчивость этнона-циональной идентификации осложняется и наличием «искушений» в виде демонстрационных эффектов, стимулирующих желание овладеть более привлекательными образцами жизнетворчества других общностей. Кроме того, историческая логика последовательной ассимиляции малых этносов, растворение их культур и традиций становятся прекрасным поприщем для формирования различных политических фреймов, влияющих на процессы идентификации. Как справедливо писал В. Тишков, в течение ХХ в. в мире не осталось ни одной страны, «где бы... не исчезла ни одна малая культура и фактически сохранилась бы вся культурная мозаика.»1 Понятно, что политические воззрения способны как купировать негативные последствия этого процесса, сохраняя социальный мир и возможности для культурной автономии малых народов, так и разрушить спокойствие и стабильность социума.
Одной из форм вмешательства политики в идентификационные процессы является признание или непризнание государством самого наличия тех или иных национальных групп. К примеру, на протяжении только последнего столетия численность официально признаваемых в нашей стране наций колебалась от 60 до 300. Многие этнонациональные группы сталкивались с политикой властей, отрицавшей само их существование. Для представителей непризнанных наций социальный ареал идентификации (возможность общаться на родном языке за пределами микрогрупп, обучать детей, исполнять традиционные обряды и пр.) качественно сужался. И хотя микросреда позволяла сохраняться «мелким» этнонацио-нальным группам, официальное давление крайне усложняло и искажало естественный характер идентификации людей с этими доминирующими для них сообществами. Следовательно, возрастающее значение мульти- и (поддерживаемого властью) монокультура-лизма, а также постепенно накапливаемое превосходство этих моделей ориентации над этногрупповыми привязанностями способны, по нашему мнению, - хотя бы на каком-то этапе жизни ин-
1 Тишков В.А. После многонациональности. Культурная мозаика и этническая политика России. - Режим доступа: www.magazines.russ.ru
дивида - полностью исключить национальные приоритеты из перечня его ценностных преференций.
Проиллюстрировать влияние политических представлений на обретение значимых и даже конечных идентичностей можно и на динамике поколений, которые также представляют собой специфические группы. Многовековой опыт свидетельствует о том, что разрывы в групповой морали отцов и детей существенно влияют на духовное родство, восприятие людьми традиций, способности образования особых - кросс- и трансвременных - групповых сообществ. Можно вспомнить соображения Ж. Дермаля, полагавшего, что цикл политического восхождения и доминирования поколения занимает 16 лет, после чего оно как бы завершает свое политическое образование и начинает критику предшественников. Таким образом, в процессе социального и политического восхождения поколений поиск идентификационных образцов завязывает в тугой узел конфликты, связанные с воспроизводством и переинтерпретацией базовых категорий, эпигонством и протестом, конформизмом и претензиями на самостоятельное прочтение норм, уверенным следованием в шлейфе представлений предшественников и скептицизмом, вызванным привыканием людей к новым ролям и статусам. При этом весь спектр ценностей и групповых привязанностей становится предметом критического освоения молодежью. И политические оценки, суждения, представления подчас оказывают определяющее влияние на этот отбор. Перефразируя мысль К. Лоренца, можно сказать, что политические идеи создают тот комплексный «невроз», который испытывают представители нового поколения, когда они сталкиваются с необходимостью выбора базовой идентичности в условиях интенсивной конкуренции групповых ролей и ценностей.
Таким образом, можно констатировать, что политические представления являются если и не постоянным, то весьма существенным фактором обретения идентичности. Политические образы задают некие опорные точки, осмысление которых с позиций того или иного группового сообщества и формирует базовые ценностные ориентации. К примеру, имидж основных институтов власти, лидеров или же характер политической системы в целом задают некую матрицу, с помощью которой индивид субъективно оценива-
ет социальные объекты. Как справедливо указывает Н.Г. Щербинина, «многие ценности социума не выражены. [вербально. - Авт.], поэтому лидеры дают возможность последовательно идентифицировать смыслы и присваивать их»1. Это позволяет говорить о политических воззрениях как о своеобразном навигаторе в поиске идентичностей.
Справедливость этого положения хорошо видна на примере мифов, идеологий, политических доктрин и даже обыденных политико-риторических интерпретационных схем. Все эти когнитивные конструкции способствуют установлению доверительной и сплачивающей общество (группу) коммуникации, снижающей рассогласованность внутри сообщества. Вместе с тем на уровне социума в целом они усиливают конкурентный, неравновесный и незавершенный характер идентификационных процессов. Это особенно заметно в неустойчивых социальных обстоятельствах (перенасыщенных политическими образами настоящего и будущего), а также на ранних этапах социализации человека (когда он более зависим от сложившихся политических фреймов и стереотипов). Иначе говоря, политика усиливает «столкновение идентичностей», способствует конкуренции различных политико-культурных моделей и когнитивных схем.
В свою очередь, будучи формой воспроизводства политических традиций, норм и стереотипов, идентификация выступает атрибутом политико-культурной динамики общества и индивида. И это особенно заметно, когда политическая манифестация результатов идентификации в публичном дискурсе становится средством борьбы групп за статусные позиции.
Политические средства идентификации функционируют на базе более устойчивых социокультурных образов и представлений, которые глубже укоренены и являются ценностно более значимыми, нежели политические суждения. Если политика отображает влияние на идентификацию логики сюжета, ситуации, контекста, то культура - воздействие значительно более мощных пластов истории, традиций, коллективных смыслов, массовых паттернов и сте-
1 Щербинина Н.Г. Ценности и политика // Микрополитика: субъективные аспекты политического процесса в России / Под ред. Шестопал Е.Б. - М.: Алетейа, 2004. - С. 19.
реотипов. Если политика может интенсифицировать или замедлять поиск ориентационных ценностей, то культура закрепляет результат суммарных эффектов для всего дискурса идентификации. Не случайно А. Нойман писал: «Наши представления о групповой идентичности являются результатом символической борьбы. разных нарративов об идентичности»1.
Все универсальные параметры и механизмы идентификации воплощаются в условиях конкретных стран, создающих собственные социокультурные модели поиска и закрепления ценностных ориентаций. Для российского общества, как и для любого другого, находящегося в состоянии транзитных модификаций, роль массовых идентификационных механизмов становится ключевой и с точки зрения снижения рисков кризиса легитимности режима, и в плане поддержания го -сударствообразующих культурных стандартов. Российские модели неизбежно предлагают собственные ответы на складывание единого информационного пространства, экспансию виртуального капитализма, урбанизацию, усиление межкультурного сотрудничества и прочие тенденции мирового и регионального развития.
Как пишет И. Семененко, в условиях становления глобального миропорядка «постсоветская Россия осмысливает дезинтеграцию своего социокультурного пространства. Формировавшие коллективную идентичность мифы - социалистический (о грядущей победе нового строя) и имперский (о великой державе и непобедимом народе) - с распадом СССР потеряли свою роль в структурировании этого пространства. Мифологизированные культурные модели, считавшиеся идентификационными ориентирами таких групп советского общества, как рабочие, интеллигенция, молодежь, члены партии и др., в одночасье оказались размытыми»2. В принципе такая оценка верно схватывает общий масштаб происходящих в стране изменений. К этой картине можно добавить и то, что партийная и идеологическая идентичности сегодня все меньше влияют на осознание групповых солидарностей, поскольку не соответствуют ни существующим электоральным механизмам, ни базовым
1 Цит. по: Малинова О.Ю. Указ соч. - С. 14-15.
2 Семененко И.С. Социокультурная динамика российского общества // Политический альманах Прикамья. - Пермь, 2003. - Вып. 4. - С. 5.
политическим практикам1. Стоило бы отметить и то, что почти половина населения страны не видит ни партии, ни лидера, которым можно доверять. Показательно и то, что такие настроения развиваются на фоне расширения манипулятивных, мобилизационных стратегий СМИ, зачастую поощряющих исключительно корпоративные модели идентификации.
Однако надо учитывать, что исконная человеческая «потребность в корнях» (need for rootedness) по-разному реализуется в тех или иных группах российского социума. Поэтому, если в масштабах общества исчезновение интеграционных культурных механизмов ушедших в небытие доктрин и институтов следует признать справедливым, то для ряда - даже входящих в жизнь - поколений их значимость все еще остается высокой. Причем подпитываемые ностальгией более зрелых социальных слоев, эти идейные конструкции все еще способны создавать определенные идентификационные образы. Другими словами, даже сегодня в отдельных секторах отечественного социума можно констатировать доминирование советской идентичности.
Кроме того, социокультурная ситуация характеризуется нарастанием катастрофичности сознания, кризисом субъектности российского общества, низким авторитетом государства, расплывчатостью имиджа страны (представляющей то ли строящуюся демократию, то ли возрождающуюся империю), неустроенностью широких социальных слоев и т.д. Своеобразным ответом на хаос сознания стали нарастание аморфности группового мышления, мозаичность, интерференция и даже анклавный характер ценностного поиска.
В самом общем виде можно с уверенностью говорить о том, что мы наблюдаем особую форму российского мультикультурализ-ма, который складывается не как противовес какой-то одной культурной модели идентификации, предполагающий при этом сохранение позитивных отношений между группами внутри круга меж-культурного общения (что, собственно, и отличает мультикультура-лизм от российской версии культурной фрагментации общества). Скорее, напротив, в культурном поле российского общества сохраняется привычная для него традиция множественных расколов, не
1 См.: Базиков Р.А. Мотивы и детерминанты электорального поведения в постсоветской России. - М., 2003. - С. 37.
только препятствующая контактам различных групп, но и повышающая градус противоречий внутри идентификационных процессов у абсолютного большинства населения. Причем в отечественном социуме даже субкультурный уровень не является препятствием для продолжения - на более низком, микрогрупповом уровне -поиска людьми приоритетов и идеалов, нарастания ценностной неопределенности. Иными словами, для российского человека ориентиры и ценности широких социальных аудиторий становятся сегодня явно недостаточными. Учитывая такого рода тенденции, многие ученые справедливо говорят о перманентном политикокультурном кризисе идентичности в России, его обострении на стыке веков и усилении социальных и политических «разрывов» в социуме, препятствующих усвоению необходимых для развития общества культурных программ.
Мощными, сопутствующими логике внутренних разломов в поле культуры факторами выступают кастовость и корпоративизм в российском обществе. Они консервируют внутригрупповую ограниченность контактов и даже - как в случае с правящими элитарными слоями - поощряют социальную закрытость и автаркичность мышления их представителей. По мнению С.П. Перегудова, сегодня в стране крайне высокий уровень замкнутости правящих кругов, формируется новый тип номенклатуры, все более отдаляющийся от общества1, но при этом не теряющий статуса мощного источника социокультурной динамики социума. Одним словом, вертикальная атомизация общества усиливает фрагментацию поля национальной культуры и одновременно доказывает неспособность властей найти единые политические (и даже государственные) формы для интеграции социокультурного разнообразия.
Конечно, правящие элиты предпринимают определенные действия, призванные сплотить и интегрировать гражданские чувства всего населения (т.е. те черты сознания, которые лежат в основании общенациональной идентичности). Однако такая ориентированная вовне политика не слишком перспективна. В частности, нынешняя внешняя политика обесценивает идею превращения страны
1 Перегудов С.П. Бизнес и бюрократия: Особенности симбиоза // Независимая газ. - М., 2006. - 10 марта. - С. 11.
в культурный «мост» между Востоком и Западом, демонстрирует (впрочем, поддерживаемую многими силами и с другой стороны) явную дистанцированность России от интеграционных процессов в Европе, настороженное, а временами и просто недружелюбное отношение к странам СНГ и особенно «оранжевой» Украине, новой Грузии и отчасти Киргизии. И такую политику нельзя не оценить как явное проявление курса нового имперского национализма.
Такого рода политические и идеологические императивы режима особенно важны для анализа эволюции массовых настроений, демонстрирующих - по оценкам ряда специалистов - низкое понимание самого факта участия страны в глобализирующихся процессах и тем более важности вытекающих из этого факта последст-вий1. На наш взгляд, возможность интегрироваться «в расширенное западное сообщество, не утратив своей идентичности»2 поможет России освоить нормы рыночной конкуренции, свободно и выборочно приобщиться к нормам европейской культуры.
Курс на интеграцию с европейским сообществом, думаю, даст возможность изжить такую весьма негативную черту культуры российского социума, как отсутствие у значительной части населения (по некоторым оценкам, более чем у 40%) высших нравственных авторитетов. Ценностные ориентиры, лишенные живых носителей, теряют в социальном «весе», усиливая существующие меж-культурные противоречия. Пока же в поле российской культуры явно преобладает вектор дифференциации и малопроницаемые друг для друга и во многом дискоммуникативные модели идентификации. Таково состояние культурного ядра общества.
Однако надо признать, что в этом диверсифицированном культурном пространстве можно увидеть и некие относительно устойчивые тенденции, обозначающие определенные направления ценностного поиска. В этом плане весьма удачным представляется классификация на основе трансформации стилей жизни, данная Л. Беляевой: преуспевающие, адаптированные и выживающие.
1 См.: Куда пришла Россия? / Под общ. ред. Заславской Т.И. - М.: МВШСЭН, 2003. - С. 326-327.
2 Тренин Д. Идентичность и интеграция: Россия и Запад в XXI веке // Pro et oontra. - М., 2004. - Т. 8, № 3. - С. 22.
К первой группе, несомненно, принадлежат динамично развивающиеся, социально продвинутые группы, которые уже хорошо сориентировались в переходных условиях и адаптировались к реалиям нашего времени. Причем эти группы весьма успешно демонстрируют свои идентификационные модели. В то же время надо отметить, что именно в этой культурной среде заметно распространение модели так называемой ускоренной идентификации. Эта модель характеризуется более динамичным, ускоренным темпом приобщения человека к групповым идеалам и нормам. По понятным причинам такая форма существования в информационно насыщенном, виртуализированном и, коротко говоря, постсовременном обществе демонстрирует быструю смену человеком ролевых нагрузок, групповых стилей и вкусов, привязанностей и интересов. Го -воря проще, групповые нормы и принципы воспринимаются и без внутрненней одухотворенности, свойственной усвоению авторитетных представлений, и в более прикладном формате (когда нормы становятся не более чем условием правильного поведения, успешного позиционирования в группе, карьерного продвижения и других сугубо служебных проектов).
Причем в таком формате многие - экспериментальные по сути - формы групповой активности вообще не вписываются в модели идентификации, оставаясь на глубокой периферии индивидуального сознания. В целом же темпоральная подвижность индивидуальной жизни (демонстрирующая быструю смену ролей и позиций), а равно временная ограниченность контактов индивида с группами ведут к тому, что у человека не хватает времени для глубокого усвоения коллективных верований и норм, привыкания к ним, систематического использования соответствующих стереотипов. Как отмечает М.С. Яницкий, «более высокий уровень образования сопряжен с меньшей ориентацией на ценности адаптации, и наоборот»1.
На этом фоне действуют и более универсальные тенденции, свидетельствующие о сокращении внешних форм поддержания групповой принадлежности. Как справедливо пишет Р. Мюнх, сего-
1 Яницкий М.С. Ценностная структура массового сознания современной России // Политико-психологические проблемы исследования массового сознания / Под ред. Шестопал Е.Б. - М.: ЭКСМО-ПРЕСС, 2002. - С. 24.
дня «коллективная солидарность государства-нации распадается, уступая место более сложной системе видов солидарности и переходя с уровня местного значения на глобальный уровень» с учетом наличия «сети свободно связанных гражданско-общественных объеди-нений»1. Публичные идентификационные механизмы ослабевают, оставляя пространство для микрогрупповых и сетевых факторов.
Следствием динамичной межгрупповой смены ролей выступает и так называемая отложенная идентификация. Этот тип групповой приобщенности демонстрирует, что человек оказывается способным выработать фундаментальные представления о своем месте в обществе на значительно более поздних стадиях социализации, чем это требуется для его самоидентификации.
Конечно, российское государство прикладывает усилия, чтобы воспрепятствовать таким тенденциям, усилить общесоциальные основания идентичности, поскольку модели ускоренной и отложенной идентичностей неминуемо ведут к неукорененности в индивидуальном сознании групповых норм и идеалов.
С описанными выше моделями идентификации конкурируют традиционалистские схемы поддержания групповой солидарности. Объективно их наличие в поле российской культуры связано с сохранением многих экстенсивных форм экономической жизни, социальной иммобильностью, авторитарными механизмами правления, а также другими аналогичными проявлениями хозяйственной неразвитости, территориальной замкнутости и политической пассивности населения. Мощным сопутствующим фактором репродукции этих идентификационных моделей выступают мифологизация и идеализация советского этатизма, патерналистские традиции.
Перечень культурных атрибуций этих способов обретения идентичностей хорошо известен. Это созерцательность и тяготение к исполнительности (в ущерб политической инициативности), нетерпимость к инакомыслию и низкая самокритичность, одномерность жизненных ориентаций и пренебрежение правом, снисходительность к теневым формам активности и т.д. Особо стоит отметить напряженность сознания. Такое внутреннее состояние вызвано реакцией людей
1 Мюнх Р. Труд и общественная солидарность в условиях глобальной экономики // Глобализация и столкновение идентичностей. - М.: КноРус, 2003. - С. 370.
на несовпадение их убеждений с такими проявлениями современного политического порядка, как сложность и несбалансированность развития современных государств, постоянно нарастающая конкурентность, идейная эклектичность и конформизм, пассивность и абсентеизм и т.д. Впрочем, здесь же присутствуют и стабилизирующие механизмы идентификации - это прежде всего авторитаризм как политикокультурный архетип, абсолютно позитивный и признанный людьми способ осуществления государственной политики, легитимный продукт векового сотворчества власти и общества1.
Признавая неизбежность существования - и даже культурное доминирование на определенных социальных и политических площадках - этих моделей идентификации в российском обществе, необходимо констатировать их столь же неизбежное влияние на общую политико-культурную атмосферу. В данном случае, на наш взгляд, стоит обратить внимание на два-три существенных момента.
Прежде всего необходимо отметить, что такие модели идентичности служат воспроизводству новых вариантов хорошо знакомых массовых стереотипов, распространяющих мифологемы («заговоров», «происков», «козней врагов» и «злодеев»), «демонизирующих» неприемлемые для носителей традиционалистских ценностей социально-политические феномены (частную собственность, капитализм, евроинтеграцию, ислам и пр.), отражающих социокультурные травмы и социальные комплексы. Здесь находит приют и пресловутый российский индивидуализм, исключающий ответственность человека перед обществом и интерпретирующий свободу как своеволие. В конечном счете репродукция традиционалистских моделей идентификации насаждает в обществе настроения периферий-ности и провинциализма, усиливает закрытость и патернализм.
Социальное пространство носителей традиционалистских схем поиска групповой солидарности ограничивается минимальным набором параметров. Человеку достаточно быть только представителем национальной группы, профессионального сообщества, гендерной ассоциации и т.д. Традиционалистская субкультурная ориентация становится наиболее адекватной основой для распро-
1 Седых Н.Н. Социально-философское измерение динамики российской политической культуры: Автореф. дис. канд. полит. наук. - М., 2003. - С. 3.
странения ксенофобии, усиления ненависти к «инородцам», воспроизводства антисемитизма и черносотенства, националистических и шовинистических ориентаций. Публичный поиск «русской идеи» или попытки утверждения в стране государствообразующего народа де-факто расширяют этот мутный поток, усиливающий разломы в политическом пространстве общества.
В то же время нельзя не видеть, что и традиционализм обладает культурной неоднозначностью. Так, в этом русле заметна активизация первичных уровней идентичности - семьи, религиозных и неформальных сообществ (что противостоит чрезмерной диверсификации социокультурного пространства).
Как бы то ни было, есть все основания полагать, что российская версия политического поощрения культурного фундаментализма находится в непримиримом противоречии с пониманием культуры как формы свободного поиска индивидом приоритетных идентичностей в условиях конкуренции ценностных систем и ориентаций. Иными словами, культура, как и сама жизнь, весьма релятивна, и единственная политически адекватная ей форма государственнополитического регулирования должна непременно сохранять свободу внутреннего выбора человека. Правда, ряд исследователей полагают, что «мультикультурализм показывает себя с негативной стороны», и желательно двигаться в сторону более гомогенного общества1.
Конечно, надо признать, что культурная множественность так или иначе противоречит интегрированности - подчеркнем, абстрактной интегрированности - государства. Но, во-первых, у любой страны есть запас общесоциальных ценностей, авторитет государства, потенциал его легитимации. И одно это может устранить большинство из дезинтегративных эффектов локальных идентичностей. Во-вторых, перспектива стабильности и подлинного - а не показного - единства страны заключается в способности власти предложить людям единую политическую форму для сохранения субкультурных идентичностей. Но сделать это можно только на основе институализации государством свободного поиска людьми групповых и общесоциальных ценностей.
1 См.: Борисов А.А. Мультикультурализм и современная Россия // Политический альманах Прикамья. - Пермь, 2003. - Вып. 4. - С. 28.
Осложняющим эту ситуацию фактором является несоответствие институционального дизайна общей социокультурной динамике общества, в которой важную роль играют ограничение политических свобод населения, множественные перекосы в качественном информировании граждан, массовое использование манипулятивных технологий, нетолерантность государства к этнонациональным традициям и устоям (вспомним хотя бы запрет на использование латинской графики в Татарстане), а также иные проявления политики насильственной идентификации.
Мощный фактор, тормозящий социокультурную динамику общества, - функциональная невостребованность институтами власти тех ценностных параметров, которые объявлены правящим режимом в качестве основополагающих для российской политической системы. В частности, об этом свидетельствуют реальная практика преобразования партийной системы, слом оппозиции, постоянные попытки властей взять под контроль структуры гражданского общества, их последовательные усилия по огосударствлению бизнес-сектора, показной характер административной и военной реформ, а также реализации многих других стратегических проектов.
Вопреки обнадеживающим заявлениям политического руководства люди вынуждены констатировать, что ценности демократии и порядка, социальной справедливости и «диктатуры закона» на деле если и не подменяются, то зачастую соседствуют с пренебрежением общественным мнением, масштабными злоупотреблениями властью, сохранением социальной пропасти между верхушкой общества и населением страны, операциональным подходом к исполнению законов и конституции, административным произволом и другими типичными для авторитарного управления действиями.
Впрочем, отсутствие прочной интегративной формы социокультурных связей не означает, что государство не пытается решать эту проблему. Как справедливо указывают ряд исследователей, сегодня, как и в былые годы, в политике реализуется смешанная модель, предполагающая как опору на доминирующие настроения и общественные вызовы, так и действия вопреки массовым ожидани-
ям1. Власти стремятся предложить некие дополнительные источники для политико-культурной интеграции общества. К этим - правда, малоинституализированным - усилиям можно отнести и «объединительную» политическую риторику высшего руководства, и попытки реализации социально-экономических «национальных проектов», и ряд других акций.
В то же время нельзя забывать, что у населения тоже сложились не менее устойчивые и совершенно определенные традиции «прочтения» усилий государства, и эта реакция может привести к неожиданным последствиям. Известно, к примеру, что из всех вариантов ценностного отображения государственных целей большинство населения выбирает нормы этатизма и дистанцированно-сти по отношению к действиям верхов.
И все же, думается, что нарисованная картина будет неполной, если оставить без внимания и те положительные перемены, ту динамику, которые наблюдаются в поле политической и национальной культуры российского общества. Более позитивным стало отношение к частной собственности, ценностям социального порядка и организованности, роли права в жизни общества. Наряду с этим часто отрицается самоочевидная ценность почвенничества, амнистируются ценности гедонизма (в советском словаре - мещанства), дух либеральных свобод проникает в повседневные интерпретационные схемы. Для достаточно консервативного - с немалыми вкраплениями анархизма - российского социума весьма важным показателем социокультурной динамики стало и то, что опыт - и прошлый, и современный - меньше стереотипизируется в сознании, социально-политические образы стали не только идеологически расплывчатыми, но и более подвижными и даже эклектичными. Индивидуальное сознание стало менее гомогенным, зато приобрело адаптивность к динамичной современной ситуации.
Правда, признавая динамику ценностных представлений, строго говоря, следовало бы повременить относительно констатации тенденций, поскольку мнения исследователей, которые пользуются более надежными инструментами, чем включенное наблю-
1 См.: Лившин А.Я. Общественные настроения в Советской России 19171929 гг. - М.: Унив. гуманит. лицей, 2004. - С. 3.
дение, здесь все еще расходятся. К примеру, такой авторитетный ученый, как Н.И. Лапин, пишет о возрастании ценностей либерализма, прав человека, терпимости и других идеалов, все шире распространяющихся в нашем обществе1. В то же время другие теоретики приводят данные о том, что такого рода ценности не находятся в числе приоритетов российского населения и их влияние на социокультурный климат общества малозаметно2.
Итак, в качестве некоего итога можно признать наличие разнородных идентификационных моделей в социокультурном пространстве российского общества. Думается, впрочем, что такое состояние является показателем его цивилизационной специфики и скорее всего сохранится в течение исторически длительного времени. При этом стоит заметить, что в пространстве рецидивирующих расколов субкультуры, содержащие рациональное отношение их носителей к действительности, здоровый критицизм, идеалы свободы и либеральный дух (т.е. ценности внутренне свободного и ответственного перед обществом индивида), не способны задать тон трансформации окружающей культурной среды.
В то же время было бы ошибкой драматизировать это состояние. Ведь активный культурогенез «в патерналистских системах минует практическую политику»3. Весьма обнадеживающим фактом является и то, что доминирующая раздробленность культурных этосов, дисбаланс множественных форм коллективности сочетаются с внешне менее заметными, но тем не менее более глубинными процессами трансформации архетипических образов российского социума.
Полагаем, что в основании этих противоречивых идентификационных процессов лежат незавершенность обретения российским суперэтносом своих очертаний и его постепенное встраивание в глобальные транзакции (создающие новые ценностные ори-
1 См.: Лапин Н.И. Модернизация базовых ценностей россиян // Социол. ис-след. - М.,1996. - № 5.
2 Яницкий М.С. Ценностная структура массового сознания современной России // Политико-психологические проблемы исследования массового сознания / Под ред. Шестопал Е.Б. - М.: ЭКСМО-ПРЕСС, 2002. - С. 19-22.
3 Булдаков В.П. Красная смута: Природа и последствия революционного насилия. - М.: РОССПЭН, 1997. - С. 40.
ентиры, групповые солидарности, межколлективные нормы и взаимодействия). В силу этого полярно противоположными (но, правда, с различным потенциалом влияния) способами политической самоидентификации наших граждан по преимуществу выступают либо «этноцентристские стереотипы»1, либо нормы и установки мульти-культурализма (и космополитизма). Понятно, что такая социокультурная разнородность общества ограничивает его развитие.
Ориентация на рационализм и трезво понятые национальные интересы дает возможность сформировать вполне конструктивное отношение к традиционализму, поскольку внутренняя и внешняя политические среды по-разному позиционируют его мотивы и ценности. Например, как пишет Д. Тренин, «.тезис о возвращении России в XIX столетие... не выдерживает научной критики. Тем не менее, что касается международной идентичности России, такое условное сравнение может оказаться полезным. Установка на отказ как от конфронтации, так и от институциональной интеграции, ставка на самостоятельность призваны помочь вывести российскую внешнюю политику из состояния кажущейся безысходности, когда Россия является слишком большой и сложной страной для того, чтобы быть интегрированной в структуры Запада, но слишком слабой и отсталой, чтобы эффективно противостоять ему»2. Он же полагает, что идеалом страны сегодня мог бы являться «Александр Третий - почвенник, прагматик и миротворец, попечитель капиталистического развития страны и охранитель ее традиционных ценностей. И при этом европеец»3.
Основная надежда на преодоление чрезмерной расколотости поля российской культуры - на новые поколения. Именно они в меньшей степени зависят от прошлого негативного опыта и способны укоренить в российской культуре ценности новой эпохи. А государство должно создавать возможности для их лидерства.
Одним словом, пассионарность новых поколений, рационально и компетентно относящихся к вызовам времени, - это ос-
1 Земскова Е.Г. Этноцентризм как фактор восприятия политической власти в современной России: Автореф. дис... канд. полит. наук. - М., 2006. - С. 9.
2 Тренин Д. Указ соч. - С. 11.
3 Там же.
новная надежда российского общества. Позитивным фактом следует признать то, что у молодых людей уже возникла «общность опыта, которого никогда не было и не будет у старших. И наоборот, старшее поколение никогда не найдет в жизни молодых повторения своего беспрецедентного опыта перемен, сменяющих друг друга. Этот разрыв нов... глобален и всеобщ»1. Конечно, социальнополитических последствий такого лидерства больше, чем собственно культурных, но, думается, процесс явно «пошел», и образцы таких идентификационных моделей становятся все более притягательными для основной части населения.
Самый глубокий урон этим поколениям, а следовательно, и обществу в целом можно нанести, ориентируясь на построение в нашей поликонфессиональной стране унитарной государственности, импер-скость (неразрывно связанную с военными конфликтами и открытым использованием силы), неприятие основ гражданского нациестрои-тельства, мобилизационные модели участия и идентичности.
Статья подготовлена при поддержке РГНФ, грант № 06-03-00152а.
1 Анохин С.В. Поколение как субъект политического процесса в современной России: Автореф. дис... канд. полит. наук. - М. 2003. - С. 14.
