CC BY
195
УДК 323(517.3) Родионов Владимир Александрович
кандидат политических наук,
доцент кафедры истории и регионоведения
стран Азии
Бурятского государственного университета
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ МОНГОЛИИ В СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ ПЕРИОД: ОТ ТРАДИЦИИ К МОДЕРНУ
Rodionov Vladimir Aleksandrovich
PhD in Political Science, Assistant Professor, Asian History and Regional Studies Subdepartment,
Buryat State University
POLITICAL TRANSFORMATION OF MONGOLIA DURING SOCIALIST PERIOD: FROM TRADITION TO MODERN
Аннотация:
Статья посвящена анализу политической трансформации Монголии социалистического периода, кардинально изменившей природу и содержание политического процесса в стране. Политическая трансформация проходила в форме социалистической модернизации, основанной на принципиальном отрицании традиционного общества и попытке построения современного (модернистского) общества. Результатами данной модернизации стали принципиально новые элементы политического процесса в стране - идея народного суверенитета и избираемой власти, правовое равенство граждан, светское государство. Несмотря на известную критику социалистической модернизации, многие ее результаты продолжают оказывать влияние на современный политический процесс в Монголии.
Ключевые слова:
Монголия, трансформация, модернизация, седен-таризация, урбанизация, демократизация, секуляризация.
Summary:
The paper deals with political transformation of Mongolia during the socialist period that dramatically changed the kind and the content of the political process in the country. The political transformation was in the form of socialist modernization based on principled denial of the traditional society and attempts to build a modern (modernist) society. In the result of the modernization, there appeared fundamentally new elements of the political process in the country - the idea of people's sovereignty and elected government, equal civil rights, secular state, and so on. Despite the known criticism of the socialist modernization, many of its results continue to influence the current political process in Mongolia.
Keywords:
Mongolia, transformation, modernization, sedentism, urbanization, democratization, secularization.
Одним из наиболее важных достижений Монголии двух постсоциалистических десятилетий многими экспертами называется достигнутый страной высокий уровень демократического развития [1]. Демократия, в свою очередь, рассматривается главным мерилом современности, отделяющим «продвинутые страны» от «стран отсталых» в общественном развитии. Стандартный набор основных признаков демократического режима: открытые и состязательные выборы, сменяемость власти, свобода СМИ, развитое гражданское общество - свидетельствует об успешном опыте демократизации страны, отказавшейся в начале 1990-х гг. от социалистической модели общественного развития.
В связи с этим предпринимаются неоднократные попытки объяснить данный феномен. Одни авторы апеллируют к историко-цивилизационным и религиозным факторам, определившим процесс демократизации политического процесса в Монголии на рубеже ХХ-ХХ1 вв. [2]. Другие склонны искать ответ на данный вопрос в самой политике монгольских реформаторов, принявших эффективные процедурные решения [3]. Третья группа авторов большое внимание уделяет внешнему по отношению к Монголии фактору, стимулирующему страну к демократизации [4]. На этом фоне крайне незначительная роль в деле демократизации Монголии отводится социалистической эпохе, которая непосредственно предшествовала современному периоду в истории страны. Отдельные авторы не видят большой разницы между Монголией традиционной и Монголией социалистической, утверждая, что «одна авторитарная система сменила другую, господ сменили начальники, богдохана сменил генеральный секретарь, автократию - партократия, буддизм - коммунизм» [5]. Присутствуют оценки социализма как периода, в ходе которого страна под влиянием внешних факторов в лице СССР и Коминтерна свернула с «буржуазно-демократического пути развития», на который вступила в ходе революции 1921 г. [6]. В целом подспудно присутствует мысль о бессмысленности и даже вредности социалистического периода в истории Монголии с точки зрения становления современной монгольской демократии.
Однако, на наш взгляд, элементы того, на чём основывается или из чего исходит современное монгольское общество и государство, были заложены именно в социалистический период. Доказательству данного тезиса посвящена эта статья.
***
Народная, или национально-демократическая, революция 1921 г. традиционно считается событием, положившим начало почти семидесятилетнему социалистическому периоду в истории Монголии. Основные цели и задачи нового государства сводились к построению общества нового типа (современного общества) через «уничтожение остатков феодально-теократического строя» [7], то есть основ общественно-политической и экономической системы Монголии предыдущей эпохи. Данные установки были частью того, что американский антрополог Дж. Скотт назвал «высоким модернизмом», включавшим в себя грандиозные планы правителей по переустройству общества, основанные на вере в научно-технический прогресс и принципиальную возможность рационального устройства общества. При этом высокий модернизм предполагал радикальный разрыв с историей и традицией [8]. Иными словами, задача построения современного государства и общества была частью модернистской парадигмы, появившейся и утвердившейся на Западе в Новое время, а социалистическая модернизация являлась одной из вариаций данной парадигмы.
На протяжении всего средневекового периода своей истории и вплоть до начала XX в. Монголия представляла собой классический вариант кочевого традиционного общества. Ведущей формой хозяйства являлось экстенсивное пастбищное скотоводство, основанное на регулярных перекочевках. Социальная структура покоилась на сословной иерархии. Верхнюю часть монгольского общества составляли представители светской знати - ханы, тайджи, ваны, нойоны, дзасаки и другие, а также духовные владетели - гэгэны, хубилганы и хутухты, в распоряжении которых находились кочевья и скот. В подчиненном от них положении были лица, именуемые албату (подданные, служилые), делившиеся в свою очередь на «лучших людей» (сайн хумуус) и «чернь» (карачу) [9].
Основанием для верховной власти у монголов начиная с XIII в. считался факт принадлежности к «золотому роду» Чингисхана. Только прямой потомок Чингисхана (чингисид) имел законные права на великоханский престол. С конца XVI в., когда основной религией монголов становится буддизм, легитимация власти стала исходить из буддийской традиции, в идейно-политическом отношении выраженной в концепции «двух законов». Например, буддийское учение о царях - Чакра-вартинах поощряло усилия знати, направленные на укрепление ханской власти в стране. В буддийский период сложилась традиция выведения связи между монгольскими ханами (включая самого Чингисхана) и царями древней Индии и Тибета через институт «перерожденцев» (хубилганов) [10]. Большую роль играл институт ламаистской церкви, верховные иерархи которой также объявлялись святыми «перерожденцами» персонажей пантеона и видных деятелей буддийской религии. Не случайно, что именно Богдо-гэгэн VIII стал лидером освободительного движения Внешней Монголии в начале XX в. и возглавил монгольское теократическое государство, провозглашенное в 1911 г. Таким образом, власть и политика в дореволюционной Монголии считались делом избранных (чингисидов, перерожденцев) и неизменно носили сакральный характер, что, согласно классической веберовской типологизации, может быть отнесено к традиционному типу господства.
В 1921 г., когда в результате борьбы с китайскими оккупантами и белогвардейским бароном Р. Унгерном к власти в Монголии приходит Монгольская народная партия (МНП), между Народно-революционным правительством и Богдо-гэгэном VIII был заключен так называемый «Клятвенный договор». Согласно его условиям, верховный иерарх буддийской церкви становился ограниченным монархом, чьи властные полномочия отныне распространялись преимущественно на церковно-религиозную сферу [11]. В 1924 г., уже после смерти Богдо-гэгэна VIII, была провозглашена Монгольская народная республика и принята первая в истории страны конституция. Именно в конституции 1924 г. прописывались основные элементы новой социально-политической системы и политического процесса, принципиально отличавшие их от прежних эпох.
Во-первых, сам факт провозглашения республики означал появление новой формы государственности, ранее монголам незнакомой. В первой главе основного закона страны утверждалась новая концепция политической власти, исходившей от «трудящегося народа» как единственного источника власти и носителя суверенитета [12]. Впервые народ признавался субъектом политического процесса, что традиционно считалось краеугольным камнем демократии как таковой. Власть, в своих установках исходившая из интересов народа и действовавшая от имени народа, тем самым получала общественный мандат на дальнейшие самые радикальные меры по переустройству общества.
Во-вторых, высшим органом власти объявлялся Великий народный хурал (ВНХ), ответственный за издание законов и формирование правительства. Сам ВНХ формировался путем всенародных выборов, которые становились неотъемлемой процедурой создания и легитимации органов
власти. Также посредством выборов создавались местные хуралы - аймачные, хошунные, сомон-ные, баговые, десятидворные и городские. Даже при том, что реальная власть на протяжении всего социалистического периода находилась в руках МНП (в 1925 г. переименованной в Монгольскую народно-революционную партию - МНРП) и выборы носили формальный характер, правящие круги никогда не отказывались от избирательной процедуры как легитимирующего механизма их господства, и в целом такая практика имела довольно широкую массовую поддержку.
В-третьих, конституция и иные законы, регламентирующие деятельность органов государственной власти, вводили европейский принцип разделения властей. Данный принцип приходил на смену традиционному для кочевников Монголии принципу соединения различных властных функций в одном человеке - обладателе харизмы и сверхъестественных способностей [13]. Взамен теократии, где в лице одного человека соединялись политические, военные, экономические, судебные, религиозные функции, утверждалась парламентская республика, в рамках которой основные общественно-политические функции делегировались различным органам власти. И хотя, как и в случае с выборами, принцип разделения властей в социалистический период был декларативным и реальная власть была в руках лидеров МНРП, наличие соответствующих институтов власти (парламента, правительства, судов) принципиально отличало государство социалистической эпохи от государства предшествующих эпох. Более того, эти институты в модифицированном варианте были унаследованы постсоциалистической Монголией и остаются базовыми элементами современной политической системы.
В-четвертых, Конституция 1924 г. была документом, основанным не на нормах обычного и феодального права монголов (каковыми были «Великая Яса» Чингисхана или «Халха Джирум»), закреплявшего юридическое неравенство в сословной организации общества. Конституция вобрала в себя многие положения и принципы западноевропейского гражданского законодательства. Провозглашалось равноправие граждан страны, вне зависимости от их национальности, религии и пола, упразднялись феодальные титулы и владетельные права хутухт и хубилганов. Иными словами, основной закон утверждал такой принцип социальной справедливости, как равенство в распределении основных прав и обязанностей всех граждан.
При этом стоит отметить, что представители светской и духовной знати поражались в избирательных правах. Более того, к «народу» на первых порах были отнесены только представители трудовых слоев - кочевников-аратов (пастухов). С этой целью в монгольский политический лексикон даже было введено новое понятие, обозначавшее «народ» - «ард тYмэн», что дословно переводится как «масса пастухов». Тем самым по своему характеру Конституция 1924 г. являлась демократической, но со значительными элементами классового подхода. Однако уже в последующих конституциях социалистического периода избирательным правом наделялись все без исключения граждане страны, что было обусловлено серьезными изменениями в социальной структуре монгольского общества.
В-пятых, церковь отделялась от государства, а религия объявлялась частным делом граждан. Так начался долгий и неоднозначный по своему характеру и содержанию процесс перехода от общества, политически регулируемого религиозной традицией, к светской модели общественного устройства на основе внерелигиозных норм. Хотя в первые годы становления новой власти в формировании ее институтов деятельное участие приняли бывшие священнослужители, в конечном итоге государственная власть стала базироваться на секулярных принципах управления обществом. В функционировании государственных институтов определяющую, а затем и монопольную роль стали исполнять гражданские чиновники, члены партии, военные и ученые.
Наконец, сам закон отныне рассматривался в качестве инструмента реализации поставленных государством целей. Это десакрализировало закон, который можно было в дальнейшем исправлять, отменять, принимая новый. Например, в Конституции МНР 1960 г. прописывалось, что она «будет отменена тогда, когда исчезнет необходимость в существовании государства, являющегося главным орудием построения социализма и коммунизма, когда оно будет заменено коммунистической ассоциацией трудящихся» [14]. Основанием для разработки и санкционирования норм права, подобно современным западным странам, стали не обычай, религиозные традиции или суверенитет монарха, будь то великий хан, богдо-гэгэн или цинский император, а суверенитет государства, политической организации, монополизирующей политическую власть. Десакрализация закона сказалась как на частоте его обновлений (в социалистический период были приняты три конституции - 1924, 1940 и 1960 гг.), так и на строгости его соблюдения (особенно в эпоху политических репрессий 1930-х гг.).
Помимо нормативно-законодательных актов, важнейшими факторами трансформации политического процесса монгольского общества и основных элементов социально-политической системы стала практическая деятельность монгольских властей, направленная на построение основ социализма. К наиболее важным из таких мероприятий можно отнести следующие:
1. Коллективизация и седентаризация. Неотъемлемой составляющей проекта социалистической модернизации в МНР стал процесс коллективизации сельского хозяйства и седента-ризации, то есть оседания кочевников. Эти два процесса были тесно взаимосвязаны и преследовали как экономические, так и политические цели. С одной стороны, перевод на оседлость должен был предоставить возможность широкого внедрения механизации, увеличить производительность хозяйства, поднять материальный уровень жизни аратов [15]. С другой стороны, формирование общества «нового типа» предполагало в том числе создание более понятной для социалистического государства ситуации, при которой население не перемещается с места на место, но стационарно проживает на отведенной территории. Это давало возможность властям проводить коллективизацию худона (деревни), контролировать политическую ситуацию на местах, осуществлять социальную политику (внедрение системы массового образования и здравоохранения), проводить военную мобилизацию. Иными словами, государство стремилось сделать общество более понятным и предсказуемым [16]. Созданная в рамках коллективизации и седен-таризации новая территориально-административная система (аймаки, сомоны, баги) была призвана упорядочить процесс управления худоном. На основе данной системы проводился учет населения, осуществлялся сбор статических данных, отражавших уровень социально-экономического и демографического развития страны. Достаточно напомнить, что первая перепись населения в Монголии была проведена в 1926 г.
Данные меры, помимо прямого воздействия на характер и уровень производительности сельского хозяйства и образа жизни населения, подрывали основы политического процесса дореволюционной Монголии. С древних времен важнейшим условием широкой автономии кочевников по отношению к политическому центру было наличие у них возможности в любой момент откочевать на новые места (как правило в западном направлении) и тем самым уйти из-под неудобной власти [17]. Оседание значительной части монгольских кочевников вкупе с проведением четких и хорошо охраняемых государственных границ изъяло из политического процесса мобильность как способ протеста против власти. Это в свою очередь усиливало степень подконтрольности общества государству, влияния центра в регионах, превращая страну де-юре и де-факто в унитарное государство. Здесь важно отметить, что, отказавшись от ряда полномочий в сфере контроля за населением и регионами страны в начале 1990-х гг., монгольское государство сохранило унитарное устройство и созданную в социалистический период территориально-административную систему.
Кроме того, седентаризация эпохи социализма способствовала разрушению сословной, регионально-родовой и хошунно-сеймовой идентичности, основывающихся на традиционной системе вассально-сеньориальных отношений. Взамен предлагалась государственно-гражданская идентичность, формировавшаяся через политико-юридическую связь между формально равными между собой гражданами и государством. Этот элемент политического процесса в Монголии был также успешно адаптирован к ситуации постсоциалистической эпохи.
2. Индустриализация и урбанизация. Руководством МНР в качестве одного из основных условий построения социалистического общества рассматривалась индустриализация и образование рабочего класса как социальной опоры новой власти. Следует уточнить, что основной акцент на этих направлениях был сделан только после Второй мировой войны при прямой поддержке со стороны СССР, что обусловливалось как геополитическими интересами двух стран, так и возросшим потенциалом материально-технической базы Советского Союза. В 1950-1970-е гг. были основаны ведущие промышленные предприятия страны, вокруг крупнейших из них создавались новые города (Дархан, Эрдэнэт).
Неотъемлемым атрибутом индустриализации становилась урбанизация. В период между 1926 и 1989 гг. население только одной столицы страны - Улан-Батора выросло с 1,5 тыс. (0,22 % от всего населения страны) до 548,4 тыс. (26,8 %) жителей [18]. К 1986 г. удельный вес городского населения всей Монголии составил 52 % [19], на основании чего монгольское общество можно было отнести, хотя и формально, к индустриальному типу. Рост городского населения привел к оформлению и институционализации иных, не связанных с кочевым скотоводством видов занятости. Всё это способствовало кардинальным переменам в социальной структуре Монголии. Наряду с аратами-скотоводами большую долю в экономически занятом населении страны стали занимать рабочие промышленных предприятий, работники умственного труда (госслужащие, врачи, учителя, студенты, деятели науки и искусства и другие). За 1956-1985 гг. удельный вес рабочих, служащих (и членов их семей) увеличился с 25,9 % до 65,1 % [20]. Вместе со сменой места жительства и сферы деятельности изменялись экономические и социальные предпочтения, потребности и ожидания, структура потребления монголов.
Индустриализация и урбанизация в МНР способствовали разрушению натурального характера сельского хозяйства и вовлекали большинство монгольского населения в процесс товарообмена и массового потребления товаров и услуг. Объем розничного товарооборота в 1950-1985 гг. вырос более чем в 12,5 раз, в том числе по сравнению с 1960 г. - в 3,4 раза [21]. Это превращало хозяйство страны в единое целое и устанавливало прямую зависимость между макроэкономической ситуацией в стране и благосостоянием широких масс населения. В этом отношении ситуация принципиально не изменилась и после отказа от командно-плановых методов в управлении экономикой страны после 1990 г. Состояние и динамика развития национальной экономики и главным образом промышленного сектора, а также качество социальной политики государства остаются важными составляющими повседневной жизни населения Монголии. Такие социально-экономические показатели, как ВВП, уровень доходов на душу населения, бедности, безработицы, являются факторами политического процесса в современной Монголии.
3. Одной из ключевых задач руководства МНР в деле построения общества «нового типа» было внедрение социалистической идеологии в массы. Начиная с 1920-х гг. политика государства была направлена на создание светской системы массового начального образования, посредством которого должна была формироваться новая идентичность населения страны. Решению данной задачи мешала конкурирующая идеология - буддизм, проводником которой выступала буддийская церковь. В целом буддийская церковь в Монголии представляла собой могущественный и влиятельный институт власти. Несколько столетий монастыри обладали фактической монополией на образование, являлись крупнейшими собственниками скота и пастбищ, в зависимости от церкви находились тысячи шабинаров - крепостных аратов, трудившихся в пользу монастырей [22]. Поэтому неслучайно, что в первые полтора десятилетия после революции 1921 г. именно церковь была главным конкурентом государства во внутриполитическом процессе в Монголии.
Влияние церкви и ее институтов на умонастроения монголов было настолько значительным, что усилия государства в 1920-х гг. по созданию альтернативной светской системы образования, а также запрет 1925 г. на поиск нового богдо-гэгэна и специальный Закон об отделении церкви от государства 1926 г. не могли серьезно изменить ситуацию. В этой связи политические репрессии 1930-х гг. против церкви были крайней мерой и во многом стали показателем слабости государства, неспособного снизить ее роль в обществе иными, более мягкими методами. В результате массовых репрессий к 1940 г. в МНР были разрушены или закрыты все монастыри и иные культовые места, а духовенство как социальная группа перестало существовать: часть была расстреляна, большая же часть переведена в светский статус [23].
В результате политики официального атеизма церковь была отделена от государства, а политический процесс в Монголии оказался десакрализирован. Частичная реабилитация религии и церкви в МНР в конце 1940-х - начале 1950-х гг. произошла на основе развития иного церковного института, нежели института богдо-гэгэна. Монгольскую сангху возглавил хамбо-лама монастыря Гандантекчинлинг, избираемый членами общины, а не занимающий этот пост по праву перерождения [24]. После 1990 г. в страну вместе с демократическими переменами пришла свобода вероисповедания. В 1991 г. на съезде буддистов путем демократических выборов был избран глава Ассоциации (Центра) монгольских буддистов - Хамбо-лама Дамдинсурэн (в 1993 г. его сменил Хамбо-лама Д. Чойжамц) [25]. Более того, возвращение в Монголию в 1990-е гг. Богдо-гэгэна IX не означало его восстановления в правах главы буддийской церкви и тем более главы государства. Лишь 2 ноября 2011 г. (незадолго до смерти) его провозгласили главой Ассоциации буддистов Монголии.
В целом религиозное возрождение в Монголии в 1990-е гг. отнюдь не привело к полной ревитализации ламаистских институтов дореволюционного периода и обращению всех монголов к буддийской вере [26], а идеи реконструкции теократии оказались непопулярны и неприемлемы как для монгольской политической элиты, так и для большинства населения страны. Более того, сам Богдо-гэгэн IX неоднократно отказывался от каких-либо претензий на политическую власть [27], тем самым признавая положение ныне действующей конституции Монголии о том, что «религия не вправе заниматься политической деятельностью» [28].
***
Вопреки распространенному мнению в монгольском и зарубежном исследовательском сообществе, Монголия оказалась готовой к относительно легкому восприятию демократии в ее современном понимании не столько благодаря политической культуре эпохи Чингисхана, буддийской идентичности или психологии номадов, сколько по причине семи десятилетий эпохи социализма. Именно политические (во многом декларативные) нормы социалистического режима, нередко насаждаемые силой этим режимом, оказались ближе всего к нормам западной демократии: народ как источник власти и опоры государства, выборы как механизм легитимации власти, социальная справедливость, выраженная в политико-правовом равенстве граждан, гражданское
право как основной источник политического действия, секулярность политики. Сформированная за годы социализма новая социальная структура, иные в сравнении с традиционным обществом социальные предпочтения и ценности легли в основу монгольского постсоциалистического общества. Кризис социалистической системы второй половины 1980-х гг. подорвал легитимность идеологии правящей партии и социалистической системы в целом, но не основ политического процесса, сформированных в эпоху социализма.
Ссылки и примечания:
1. См., например: Интервью с руководителем администрации президента Монголии П. Цагааном [Электронный ресурс] URL: http://mongolnow.com/Tsagaan.html (дата обращения: 27.10.2014) ; Риккардо Мильори: Монголия стала образцом свободы в своем регионе // Монголия сегодня. 2013. 14 марта.
2. Например, президент Монголии Ц. Элбэгдорж в своем послании участникам международной научной конференции по изучению Чингисхана заявил, что «демократический выбор был основой Великой Монгольской империи». См.: International conference on Chinggis Khaan studies held [Электронный ресурс]. URL: http://english.news.mn/con-tent/97000.shtml (дата обращения: 27.10.2014). Также см.: Железняков А.С. Монгольский полюс политического устройства мира. М., 2009. 272 с. ; Сабиров Р.Т. Возрождение буддизма в Монголии // Азия и Африка сегодня. 2002. № 8. С. 71 ; Sabloff P. Why Mongolia? The political culture of an emerging democracy // Central Asian Survey. 2002. № 21. P. 19-36.
3. Дагбаев Э.Д. Институциональный дизайн политических процессов в российских регионах Внутренней Азии и Монголии. Улан-Удэ, 2011. 304 с. ; Дэлгэрма Б. Демократические преобразования в Монголии на рубеже XX и XXI вв. : автореф. ... канд. ист. наук. Улан-Удэ, 2005 ; Монголын ардчиллын телевшил / ред. Г. Чулуунбаатар. Улаанбаатар. 2011. 224 х.
4. Родионов В.А. Демократия как внешнеполитический ресурс: случай Монголии // Вестник Бурятского государственного университета. 2013. Вып. 8: Востоковедение. С. 96-100 ; Яскина Г. С. Монголия и внешний мир. М., 2002. 370 с. ; Rossabi M. Modern Mongolia. From khans to commissars and capitalists. Berkley ; Los Angeles ; London, 2005. 400 p.
5. Цэцэнбилэг Ц. Проблемы модернизации монгольского общества. Улан-Батор, 2002. С. 6.
6. Дашдаваа Ч. Улаан туух: Коминтерн ба Монгол. Улаанбаатар, 2003. 304 с. ; Дашдаваа Ч. От демократизма к авторитаризму // Вестник Бурятского научного центра СО РАН. 2011. № 3. С. 43-56.
7. Конституция Монгольской народной республики 26 ноября 1924 г. [Электронный ресурс]. URL: http://constitu-tions.ru/archives/8185 (дата обращения: 27.10.2014).
8. Скотт Дж. Благими намерениями государства. Почему и как проваливались проекты улучшения условий человеческой жизни / пер. с англ. Э.Н. Гусинского, Ю.И. Турчаниновой. М., 2005. С. 151-152.
9. Владимирцов Б.Я. Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм. Л., 1934. С. 138, 158.
10. Лиштованный Е.И. Буддийское учение о Чакравартинах как правовое обоснование государственной независимости и суверенитета Монголии // Вестник Бурятского государственного университета. 2012. Вып. 2а: Право. С. 56-57.
11. Клятвенный договор между Народно-революционным правительством Монголии и богдо-гэгэном 1 ноября 1921 г. [Электронный ресурс]. URL: http://historic.ru/books/item/f00/s00/z0000129/st026.shtml (дата обращения: 27.10.2014).
12. Конституция Монгольской народной республики 26 ноября 1924 г.
13. Скрынникова Т.Д. Харизма и власть в эпоху Чингисхана. М., 1997. 216 с.
14. Конституция Монгольской народной республики 6 июля 1960 г. [Электронный ресурс]. URL: http://www.so-vetika.ru/mnr/konst.htm (дата обращения: 27.10.2014).
15. Батнасан Г. Некоторые особенности перехода к оседлому образу жизни в Монгольской народной республике // Советская этнография. 1977. № 2. С. 70.
16. Скотт Дж. Указ. соч. С. 18.
17. Крадин Н.Н. Структура власти в кочевых империях // Кочевая альтернатива социальной эволюции. М., 2002. С. 86.
18. Хун амын тоо, хуйсээр, оны эхэнд, мянган хун [Электронный ресурс]. URL: http://ubstat.mn/StatTable=11 (дата обращения: 27.10.2014).
19. История Монголии. XX век. М., 2007. С. 295.
20. Там же. С. 297.
21. Там же. С. 286.
22. Скрынникова Т.Д. Ламаистская церковь и государство. Внешняя Монголия XVI - начала XX века. Новосибирск, 1988. С. 51-65.
23. История Монголии. XX век. М., 2007. 103 c.
24. Belka L. Institution of Mongolian (Khalkha) Jibzundamba Khutugtu: religion and politics on the threshold of the 21st century // Пятые торчиновские чтения. Философия, религия и культура стран Востока. 6-9 февраля 2008 г. СПб., 2009. С. 310.
25. Сабиров Р.Т. Буддийская сангха в Монголии: конец 1980-х - 2003 гг. // Восток: история, филология, экономика. Вып. 3. М., 2004. С. 127-147.
26. По данным переписи населения 2010 г., только 53 % граждан назвали себя буддистами, 38,6 % не связали себя ни с какой религией. См.: Хун ам, орон сууцны 2010 оны улсын тооллогын ур дунх. Улаанбаатар, 2011. Х. 34.
27. Намсараева С. Проблемы монгольской «дхармы» // НГ-Религии. 1999. 13 окт.
28. Конституция Монголии 13 января 1992 г. [Электронный ресурс] URL: http://mongolnow.com/law1.html (дата обращения: 27.10.2014).
