CC BY
20
вой религиозности (необходимо заметить, что ничего негативного мы в этом процессе не видим). Нельзя утверждать, что мусульманские традиции, религиозные практики полностью пресеклись в советское время. Во многих селениях жили алимы, сохранившие традиции досоветского периода и передававшие их своим духовным наследникам, но в масштабах республики происходили совершенно другие процессы. После революционных изменений конца 1980-х годов, трансформаций в экономике и социальном устройстве ислам и общество как бы искали пути друг к другу. Этот процесс не завершен, и поведенческие стереотипы и религиозные практики в Дагестане будут еще меняться и приспосабливаться друг к другу. Общество не может существовать без некоторых ориентиров, ре-перных точек в истории, которая в ситуации отсутствия перспектив развития становится, по сути, единственной субстанцией, легитимирующей это общество. Конструирование истории не такое безобидное занятие, каким может показаться на первый взгляд, «воссозданная» история способна созидать, программировать наше будущее.
«Этнографическое обозрение», М., 2009, № 4, с. 42-50.
Сергей Маркедонов, кандидат исторических наук ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В ИНГУШЕТИИ
Политическая ситуация в Республике Ингушетия, самом маленьком регионе России (не считая двух городов федерального подчинения), расположенном по соседству с Чечней, в последние годы не раз оказывалась в фокусе всеобщего внимания. Только в июне 2009 г. в результате террористических атак были убиты заместитель председателя Верховного суда Аза Газгиреева, а также Башир Аушев (занимавший в 1990-е годы пост главы МВД республики, а затем работавший вице-премьером республиканского правительства, курировавшим силовые подразделения). 22 июня 2009 г. было совершено покушение на президента Ингушетии Юнус-бека Евкурова.
Это покушение - не первый случай, когда мишенью для боевиков становится республиканский лидер. В апреле 2004 г. боевики покушались на жизнь предшественника Евкурова - второго прези-
дента Ингушетии Мурата Зязикова. Однако террористическая атака на Евкурова (будто специально приуроченная к пятилетней годовщине рейда Шамиля Басаева на Назрань и Карабулак) выделяется в череде громких терактов и диверсий. Тогда было совершено покушение на управленца, предпринявшего попытку системного изменения внутренней ситуации в Ингушетии. В случае успеха именно его опыт (а не Рамзана Кадырова) можно было бы использовать и на всем Северном Кавказе.
Сегодня в статьях и выступлениях, посвященных ситуации, сложившейся в Ингушетии, в открытой или латентной форме нередко присутствует сравнение с соседней Чечней. Между тем ситуация в Ингушетии существенным образом отличается. И это понимание чрезвычайно важно, во-первых, для адекватного осмысления сегодняшнего «ингушского вызова», а во-вторых, для формирования стратегии преодоления политической турбулентности в самой маленькой республике российского Кавказа.
Квазинезависимость
В постсоветский период в Ингушетии было реализовано две модели управления. Создателем первой был харизматический первый президент республики Руслан Аушев. Суть ее была такова: региональная власть сохраняет значительный объем преференций и автономии (самостоятельные контакты с сепаратистами в соседней Чечне, претензии на роль арбитра между непризнанной «Республикой Ичкерия» и федеральным центром, оффшорная зона «Ингушетия»...). Этот управленческий подход, по сути, превращал республику в государство в государстве, противопоставлял ее остальной России, замыкал на себе. Однако видеть в этом исключительно злой умысел первого лидера республики, первого генерала и Героя Советского Союза среди ингушей было бы явным упрощенчеством.
Необходимо понимать коридор возможностей, реально существовавших у первого президента Ингушетии. В результате распада СССР и начала де-факто суверенизации Чечни произошел раздел некогда единой Чечено-Ингушской автономной республики на два образования. И если Чечня, возглавленная Джохаром Дудаевым, объявила о создании независимого от России образования, то Ингушетия осталась в составе РФ. При этом у нового субъекта Федерации даже не было четких границ. До сих пор неизвестна точная площадь республики (в разных источниках указывается от 2,6 до
3,8 тыс. км2; чаще всего называется цифра 3,4-3,6 тыс. км2. Существуют значительные расхождения в оценке численности ее населения - от 360 до 500 тыс. человек. В начале же 1990-х годов, с одной стороны, Ингушетия оспаривала принадлежность Пригородного района с соседней Северной Осетией (в состав которой эта территория была включена после сталинской депортации в феврале 1944 г.); с другой - до сих пор не определена административная граница между Чечней и Ингушетией. Части территорий Малго-бекского и Сунженского районов являются спорными между Чечней и Ингушетией. И претензии на эти земли высказывали как сепаратистские правительства непризнанной «Чеченской Республики Ичкерия», так и официальные власти Чечни, признающей российскую юрисдикцию. С начала 1990-х годов на республику свалилась такая проблема, как обустройство беженцев и вынужденных переселенцев. Еще накануне распада СССР в 1989-1990 гг. в Ингушетию вернулись примерно 10 тыс. ингушей из Казахстана, а после «ичкерийской революции» в Чечне ее покинули около 20 тыс. перебравшихся на свою «историческую родину».
В результате же «развода» с Чечней Ингушетии предстояло попросту с нуля создавать всю властную инфраструктуру. И все это на фоне осетино-ингушского этнополитического конфликта и появления сепаратистской «Чеченской Республики Ичкерия». В 1992 г. осетино-ингушское противостояние вылилось в «пятидневную войну» из-за Пригородного района, в результате которого в Ингушетии оказалось 40 тыс. вынужденных переселенцев. Все это сопровождалось массовыми разочарованиями в новой демократической России (напомним, что Борис Ельцин на первых выборах президента России в июне 1991 г. получил в ингушских районах почти стопроцентную поддержку, несмотря на то что тогдашнее руководство Чечено-Ингушской автономной республики выражало иное мнение). В связи с этим приход к власти Руслана Аушева (он выиграл выборы 28 февраля 1993 г. на безальтернативной основе) был, во-первых, приходом кризисного управляющего. Кроме того, принимая во внимание все реалии, описанные выше, в своих действиях он не мог опираться на общероссийскую легитимность (которая была у Северной Осетии или Кабардино-Балкарии, чье руководство успешно противостояло попыткам разделения республики по этническому принципу). Отсюда и его ставка на «неполную независимость».
С 1994 г., т.е. с момента ввода российских армейских частей и подразделений внутренних войск на территорию Чечни, Ингушетия оказалась вовлеченной в военно-политическое разрешение «чеченского кризиса». На начало 2000-х годов около 130 тыс. вынужденных переселенцев (главным образом этнических чеченцев) оказались на ингушской территории. С самого начала первой чеченской военной кампании руководство Ингушетии высказало свою резко негативную оценку силового сценария борьбы с чеченским сепаратизмом. Президент Ингушетии Аушев предложил программу урегулирования ситуации в Чечне. Она предусматривала прекращение военных действий, проведение мирных переговоров, поэтапный вывод частей Российской армии с территории Чечни, формирование коалиционного правительства Чечни. Впоследствии Аушев неоднократно инициировал подобного рода миротворческие проекты. Однако их лейтмотивом было возложение всей полноты ответственности за «чеченский кризис» на федеральный центр. Действия сепаратистов рассматривались ингушским президентом как не вполне адекватные, но вынужденные.
Во время боевых действий Российский армии и внутренних войск против чеченских сепаратистов Аушев не раз выступал в качестве посредника в переговорах между Москвой и сепаратистами. В период второй чеченской кампании миротворчество Аушева оказалось невостребованным федеральным руководством, поскольку на этот раз Москва жестко обозначила свои принципы - не вести переговоров с лидерами сепаратистов. Несмотря на неоднократные обвинения в адрес главы Ингушетии в пособничестве сепаратистам, можно констатировать, что президент Ингушетии не пошел по чеченскому пути. Ингушский руководитель управлял республикой в авторитарном стиле (в 1993-1995 гг. в республике была приостановлена деятельность всех общественно-политических организаций) и весьма способствовал политико-правовому и экономическому партикуляризму. Однако ни Аушев, ни другие политики, претендовавшие на пост главы Ингушетии, не поднимали вопрос о ее выходе из состава РФ.
Вторую модель управления Ингушетией реализовал Мурат Зязиков. Он был избран президентом республики 28 апреля 2002 г. во втором туре (хотя многие наблюдатели отмечали жесткое давление федерального центра по «продавливанию» нужного кандидата). Сегодня в российских СМИ можно встретить утверждения, будто Зязиков был для республики «варягом», не представляющим
себе ингушских реалий. Между тем это предположение не вполне адекватно. В 1992-1996 гг. Зязиков занимал пост заместителя министра безопасности и заместителя начальника Управления ФСБ по Республике Ингушетия и одновременно секретаря ее Совбеза. Занимая в 1996-2002 гг. пост заместителя начальника астраханского Управления ФСБ, он также работал в Комиссии Совета Федерации по проблемам Северного Кавказа. До своего избрания президентом он в течение месяца работал в аппарате полпреда президента в Южном федеральном округе.
Таким образом, чужаком для Ингушетии Мурат Зязиков не был, однако его представления о необходимости улучшения ситуации в республике были весьма специфическими (что, впрочем, можно объяснить и профессиональным опытом). От политического фрондерства своего предшественника в период шестилетнего президентства Зязикова не осталось и следа. Более того, республика неизменно демонстрировала высокие результаты голосования за правящую партию «Единая Россия» и за президентских кандидатов от нынешней федеральной элиты (соответственно Владимира Путина в 2004 г. и Дмитрия Медведева в 2008-м). Однако при этом был практически свернут диалог с представителями неправительственных структур и правозащитниками. За шесть лет не было проведено ни одного Съезда народа Ингушетии (которые по сути своей являлись конгрессами гражданского общества республики).
За весь постсоветский период одной из наиболее мощных атак на Ингушетию стало массированное вооруженное нападение боевиков во главе с Шамилем Басаевым на Назрань и Карабулак в ночь на 22 июня 2004 г. В результате этой акции были убиты 97 и ранены 105 человек (главным образом сотрудники силовых структур республики). Эта акция (как бы цинично это ни прозвучало) могла стать поворотным пунктом в изменении общественных настроений в Ингушетии, а также в налаживании конструктивных отношений между властью всех уровней и оппозицией. По справедливому замечанию известного правозащитника Т. Локшиной, в то время «население республики в большой степени мобилизовалось вокруг власти и поддерживало контртеррористические меры и на самом деле призывало власть делать все для того, чтобы подобное не повторялось». Однако ответные антитеррористические мероприятия, сопровождаемые нарушением закона и служебными злоупотреблениями, привели к обратным результатам. Между властью и обществом возникла стена взаимного непонимания. Подоб-
ная ситуация создавала предпосылки роста экстремистских или минимум «нейтральных» настроений (что для государства не менее опасно, чем открытый экстремальный протест). В результате антитеррористических мероприятий, проведенных вне жестких рамок российского же закона, в республике раскрутился маятник взаимного насилия. Год 2007-й стал в определенной мере поворотным пунктом, когда террористические и диверсионные акты практически превратились в каждодневную реальность. Только по данным республиканской прокуратуры, в 2007 г. число посягательств на жизнь сотрудников правоохранительных структур увеличилось на 85% (!) по сравнению с предыдущим периодом.
В 2007-2008 гг. в Ингушетии было оформлено два протест-ных потока. Первый - это светская оппозиция (правозащитники, активисты республиканских НПО). Основой для их протеста являются эксцессы, связанные с действиями российских силовых структур, дислоцированных в Ингушетии. При этом участники этого движения действовали в рамках российского права и апеллировали к федеральной власти. Проводимые лидерами светской оппозиции публичные митинги и мероприятия по большей части проводились под лозунгами поддержки курса президента РФ, необходимости борьбы с коррупцией, но с критикой республиканских властей и силовых структур. Главная акция светских оппозиционеров 2008 г. - сбор подписей в поддержку первого президента Ингушетии Руслана Аушева - была обращена не к Совету Европы или ПАСЕ, а к администрации федерального президента (именно туда были сданы собранные подписи). На Чрезвычайном съезде ингушского народа (состоялся 8 марта 2008 г.) к Владимиру Путину и его преемнику было подготовлено обращение, в котором, в частности, говорилось: «У народа Ингушетии складывается впечатление, что у центральной власти России нет никаких механизмов воздействия на ситуацию в республике. Нынешнее руководство Ингушетии, вопреки Конституции РФ и всем законодательным актам, занимается террором и бесчинством в отношении граждан - в республике процветает произвол силовых структур, коррупционеров и мздоимцев, безработица достигла крайних пределов, а чиновники из центрального аппарата утверждают о "динамичном развитии Ингушетии"».
Следует заметить также, что именно светские оппозиционеры Ингушетии обратили внимание на многочисленные факты насилия по отношению к представителям иноэтничного населения
республики. В конце ноября 2007 г. было подготовлено «Открытое письмо» представителей общественности республики к Президенту РФ, а также высшим должностным лицам Российского государства. Текст письма подписал 81 человек. «Шоком для всех стала серия убийств, в том числе представителей нетитульных национальностей - семей русских учителей Терехиной и Драганчук, главного врача станции переливания крови Натальи Мударовой, корейцев -отца и сына Лагай, дагестанских пастухов Булатова и Зуберова, цыганской семьи Люляковых - отца и двоих сыновей, семьи Кор-тиковых, Валентины Немовой, троих рабочих - В.Н. Оськина, В.Б. Понамарева и С.А. Бутусова, двух армянских железнодорожников - С.А. Аветисова и В.С. Хуршудяна. Кем бы они ни совершались, эти преступления направлены на подрыв основ ингушской государственности, дискредитацию ингушского народа и на дестабилизацию ситуации в регионе. Эти убийства не только жестоки, но и труднообъяснимы - совершившие их не могут рассчитывать ни на что, кроме отвращения и негодования со стороны ингушей. Мы считаем, что непредвзятое расследование этих преступлений -дело чести народа Ингушетии. Мы хотим знать, кто устраивает подобные провокации в нашей республике, какие силы пытаются расшатать ситуацию, какие политические цели они преследуют, совершая столь жестокие и бессмысленные убийства мирных людей. Преступники должны быть наказаны по всей строгости закона, кем бы они ни оказались, а правда о совершенных ими злодеяниях положит конец бродящим в народе слухам и домыслам».
Вторым же мощным протестным потоком в середине 2000-х годов стало радикальное исламистское подполье. Именно с ним связана активизация диверсионно-террористической деятельности. Скорее всего оно было причастно к покушению на третьего президента Ингушетии 22 июня 2009 г. При этом следует подчеркнуть, что мотивация радикальных исламистов различна. Среди тех, кто сегодня ведет активную вооруженную борьбу с подразделениями МВД и Министерства обороны, есть и религиозно мотивированные деятели, и представители республиканского криминалитета, использующие ислам для легитимации своей деятельности, и фруст-рированные обыватели. Среди последних нередко попадаются жертвы внеправовых действий «силовиков» - и это печальный факт, от которого нельзя отмахнуться. Среди причин роста экстремистского направления мы можем выделить, во-первых, утрату доверия власти, и, во-вторых, разочарование в этническом нацио-
нализме, поскольку приход во власть в начале 1990-х годов поборников идеи этнического самоопределения не принес решения проблем рядовых граждан, но зато вовлек республику и ее население в конфликт с соседями.
Однако два социальных движения - правозащитное и исламистское - не пересекались. Более того, правозащитники видели своим естественным союзником федеральную власть, в то время как боевиков считали вызовом не только для государства, но и для демократических ценностей. В то же самое время у правозащитников и федеральной власти существовали серьезные расхождения во взглядах и подходах к разрешению кризиса. В Москве ситуация в Ингушетии рассматривалась (и рассматривается сейчас) по большей части как террористическая угроза. Таким образом, проблема в значительной степени упрощается, сводится к черно-белому восприятию. А потому вся программа действий Москвы нередко ограничивалась одним лишь «силовым алгоритмом. 9 августа 2007 г. в республику были введены дополнительные подразделения внутренних войск МВД РФ (около 2,5 тыс. военнослужащих и несколько десятков единиц бронетехники). При том, что помимо этого в Ингушетии располагался (и сейчас располагается) один из наиболее сильных полков Северо-Кавказского военного округа - 503-й мотострелковый полк 58-й армии в станице Троицкой Сунженского района. Однако все действия Москвы не привели к заметной стабилизации. Более того, они и не могли к ним привести, поскольку не опирались на доверие населения к местной власти и силовым структурам (без чего невозможна эффективная борьба с терроризмом и экстремистской деятельностью).
Эту тяжелую проблему попытался разрешить Юнус-бек Ев-куров, который был назначен Дмитрием Медведевым на должность президента республики 30 октября 2008 г. Российский президент выдвинул на высший должностной пост в Ингушетии человека, сделавшего блестящую военную карьеру. В данном случае речь идет именно о практической карьере, а не об успешном «паркетном продвижении» по службе. Нынешний президент республики до поступления в военное училище проходил действительную службу в морской пехоте, по праву считающейся элитой вооруженных сил. Затем, окончив Рязанское десантное училище, он в 1989 г. стал офицером ВДВ. Заметим: это было время стремительного снижения социального и политического престижа воинской службы (сле-
довательно, для такого выбора присутствовала серьезная мотивация).
Евкуров принимал участие в военных действиях на Северном Кавказе, а также имел опыт миротворческих операций в Боснии и Косове (он - участник знаменитого марша десантников на Приш-тину). Имея богатый военный опыт, Евкуров понимал, что добиться доверия к армии и правоохранительным структурам невозможно без выстраивания эффективной обратной связи с гражданским обществом. В ноябре 2008 г. посредством новых кадровых назначений он вовлек во власть некоторых представителей светской оппозиции (среди них был Магомед-Сали Аушев, входивший до того в оппозиционный «альтернативный парламент» Ингушетии). Среди первых инициатив Евкурова - предложения по кадровым заменам в МВД республики (результатом стала смена министра). Он же начал диалог с правозащитниками не только регионального, но и федерального уровня.
Евкуров подписал указ о проведении 8 января 2009 г. Съезда народа Ингушетии (который в период президентства Зязикова не собирался). Сам форум состоялся 31 января 2009 г. и стал своеобразной инвентаризацией проблем, сложившихся в республике (начиная от Пригородного района и вынужденных переселенцев до противодействия экстремизму и коррупции). «Самое важное в съезде - это то, что он состоялся. За последние 6-7 лет это первое подобное общественно-политическое событие в республике, где собрались не только официальные лица, но и представители общественных неправительственных организаций. Кроме того, простые люди - делегаты, выдвинутые населенными пунктами, также могли выразить свое мнение.
Люди самых разных убеждений обсуждали важные вопросы, касающиеся общественного уклада в республике. Для многих это вообще была первая возможность высказаться публично и открыто. Такой площадки раньше не было», - заявил М. Муцольгов. Впервые за много лет президент Ингушетии выступил как посредник и переговорщик с представителями враждующих семей. В канун 65-й годовщины депортации ингушей Евкуров встретился с представителями «кровников» (на тот момент в состоянии «кровной мести» в республике находились 180 семей). В ходе этой встречи президент заявил, что будет «продолжать работу по примирению семей».
В то же время было бы неверным рассматривать третьего президента Ингушетии как «правозащитника на троне». Евкуров не
раз публично заявлял о необходимости жесткой и последовательной борьбы с экстремистским подпольем. После убийства заместителя председателя Верховного суда республики Азы Газгиреевой он со всей определенностью заявил: «Мы предполагаем, кто это сделал, сегодня-завтра пройдут жесткие адресные мероприятия». Между тем в этой фразе заложен основной пафос евкуровской методики антитеррористической борьбы. Согласно его подходу, такие меры должны быть адресными, во-первых, а во-вторых -проводиться исключительно в рамках закона.
К позитивным интенциям в деятельности Евкурова следует отнести и его подходы к разрешению многолетней проблемы Пригородного района. Еще в ходе работы Съезда народа Ингушетии он заявил, что «однажды нарушенное внутреннее единство наших народов восстановить очень трудно», однако необходимо «заботиться о бережном отношении к понятиям "дружба народов", "братство народов" и максимально ограничить себя от провокационных лозунгов и высказываний». Таким образом, Евкуров попытался перевести столь острый вопрос в плоскость конструктивного переговорного процесса. Для этого им была создана должность фактического посла Ингушетии в Северной Осетии (представителя президента в соседней республике), которую занял Мухарбек Аушев, опытный бизнесмен и политический деятель. Республиканская власть перестала требовать возвращения района, некогда принадлежавшего Чечено-Ингушской АССР, а также отказалась от «особого режима управления» им. Одновременно Евкуров актуализировал вопрос о возвращении вынужденных переселенцев в села Пригородного района, в которых они проживали до конфликта 1992 г.
Однако многие из проблем, за которые взялся Евкуров, по определению были для него непосильными, поскольку без общегосударственной поддержки они не могут быть решенными принципиально. В Ингушетии отсутствуют крупные города и слабо развиты все виды социальной инфраструктуры. В городах проживает менее половины (42,5%) населения; их всего четыре: новая столица Магас с населением 285 человек (самый маленький и самый молодой город в России), единственный относительно крупный город и реальная столица Назрань (128,9 тыс. человек) и два небольших города - Малгобек (42,8 тыс.) и Карабулак (32,7 тыс.). При этом в четырех сельских районах республики насчитывается всего 37 сельских поселений, но их средняя «людность» исключительно вы-
сока - 7480 человек. Этот показатель в 25 раз превосходит среднюю «людность» сельских поселений страны. Почти три четверти населения Ингушетии проживает на 10% территории - в Сунженской долине и прилегающих участках. Очевидно, что весь спектр перечисленных выше проблем ресурсами маленькой дотационной республики не решаем. Особенно на фоне форсированного восстановления за счет средств федерального бюджета соседней Чечни и частично признанной Южной Осетии.
То же касается и стратегии антитеррористической борьбы. Без согласованных позиций по выстраиванию общей северокавказской стратегии (в которой Ингушетия будет вписана в общий контекст с Дагестаном, Чечней, западной частью Кавказа) любые «новые подходы» в отдельно взятой республике будут иметь лишь ограниченный успех. Однако в любом случае политика третьего президента Ингушетии заслуживает особого внимания, поскольку Юнус-бек Евкуров постарался вывести республику из состояния выбора между «полунезависимостью с относительной стабильностью» и «сверхлояльностью вкупе со сползанием в гражданский конфликт». Президент Ингушетии на практике попытался устранить и другой, во многом искусственный, выбор (между безопасностью и демократией). Именно такие действия сделали его непримиримым врагом экстремистов, поскольку системное изменение социально-политической реальности лишало их моральной поддержки (гораздо удобнее агитировать в условиях неэффективной деятельности коррумпированной гражданской администрации и безадресных «зачисток» со стороны силовиков).
Покушение на Евкурова в июне 2009 г. ставит перед российской властью в первую очередь проблему адекватной реакции. В конце концов основная проблема не в том, кто конкретно стоит за дерзким покушением на президента (а также за другими террористическими акциями). Необходимо устранять социальные основы для популярности экстремистских лозунгов. Как справедливо отмечает российский востоковед Алексей Малашенко, адепты радикального исламизма «поступают в соответствии с собственной логикой (а не в соответствии с правозащитными увещеваниями), чувствуя за собой если не поддержку, то симпатию значительной части общества. Они прекрасно умеют пользоваться лозунгами социальной справедливости, критиковать коррупцию, жуликоватость официального духовенства. И все это подавать в ясной и понятной религиозной оболочке». А потому главной проблемой является ми-
нимизация «жуликоватости» и коррупции, а не ввод новых подразделений армии и внутренних войск (которых и без того достаточно). Скорее всего экстремисты ждут гипертрофированно жесткой реакции Кремля. Более того, они готовы извлекать дивиденды из этой ситуации (учитывая и отмеченные выше «сопутствующие факторы»).
Терроризм не сможет быть эффективным, если политические силы, использующие его как инструмент, будут лишены моральной легитимности со стороны народа. А для лишения врагов государства моральной легитимности сама держава должна выглядеть более пристойно. Только в этом случае недовольные пойдут вместе с властью против террористов, а не будут рассматривать их как «меньшее зло». Национальный интерес в государстве должен быть выше конъюнктурного пиара (когда ради популярности можно пренебречь реальными оценками ситуации в проблемном регионе).
Кроме того, терроризм нужно сделать политически и экономически нерациональным. В связи с этим население Ингушетии и всего Северного Кавказа должно ощутить выгоду от поддержки и защиты России. Если оно этого не увидит (а, напротив, усмотрит нарушение российских же законов и местной, и федеральной властью), то его симпатии вполне рационально (а не по причине приезда проповедников экстремизма из Пакистана или Саудовской Аравии) будут на стороне минимум оппонентов власти. Любая антитеррористическая работа должна быть в первую очередь заботой о стране, а не о сохранении выгодных отдельным личностям административно-бюрократических рент.
Известный российский историк и общественный деятель Сергей Сватиков (вынужденный в 1920-1942 гг. жить в эмиграции) в своем актуальном и сегодня исследовании «Русский политический сыск за границею» (увидело свет в 1918 г. на «белом Юге»), подводя исторический итог работы царских «рыцарей плаща и кинжала», написал: «Боязнь за неприкосновенность личности и за жизнь правящих, боязнь террора преобладала над боязнью за старый порядок». Следовательно, чтобы нынешняя Россия, как ее великая предшественница - Российская империя, «не слиняла за три дня», государственный порядок надо любить больше, чем начальство. Бояться же надо не конкретных террористов-исполнителей (которые - лишь инструмент в руках, пославших их), но социальной реальности, их порождающей, делающей кумирами толпы (иногда - скрыто, а иногда - и открыто).
Как верно отмечает известный российский этнополитолог Тимур Музаев, «силовые методы эффективны только во время открытого вооруженного противостояния. В условиях идеологической, политической борьбы эти методы не только бесполезны, они, может быть, даже вредны для самих федеральных властей. Здесь нужны скорее меры политические, социально-экономические, но и они бесполезны без реального изменения ситуации на Северном Кавказе. Ряды незаконных вооруженных формирований на Северном Кавказе пополняются далеко не всегда в результате религиозного фактора. Как показывают исследования, есть группы людей, готовых к открытому сопротивлению власти, но это не связано с какой-то ваххабитской идеологией и с каким-то единым координирующим центром. Это скорее люди, поставленные в безвыходное положение. Очень много молодежи, не находящей себе места в той социальной структуре, которая существует в республиках Северного Кавказа».
Наверное, говорить о полном элиминировании силовых методов ныне нельзя. Но они не могут быть единственными в арсенале средств. Между тем именно описанная выше реальность делает востребованными и экстремистский сепаратизм, и радикальный ислам, т.е. идеологии, практикующие такой инструмент, как терроризм. Чтобы успешно выигрывать идеологическую конкуренцию с теоретиками и практиками насилия, нужно менять окружающую действительность. И не с помощью не вполне юридически корректных механизмов, а благодаря институционализации государства.
Таким образом, покушение на президента Евкурова ставит перед федеральной властью вопрос о трансформации управления всем Северным Кавказом. Принятие жестких мер по борьбе с радикальным исламизмом необходимо. Здесь двух мнений быть не может. Как не должно быть двух мнений относительно того, что эта бескомпромиссная борьба должна вестись по правилам, цивилизованно и в правовых рамках. Именно этим качеством она отличается от басаевских приемов. Защита прав человека и «диктатура закона» не противоречат друг другу, а помогают жесткой борьбе с экстремизмом и терроризмом. В конечном итоге они помогают созданию сильного и ответственного перед своими гражданами государства.
«Свободная мысль», М., 2009, с. 109-120.
