CC BY
74
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2009. № 1
А.В. Федякин, канд. полит. наук, доцент кафедры российской
*
политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ В ОБРАЗЕ
РОССИИ: ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННЫЕ РЕАЛИИ
В статье исследуются основные идеи социально-политических учений и доктрин Древней Руси и средневековой России, содержащие мотивы политической преемственности отечественной государственности и политической традиции. На основе компаративно-ретроспективного анализа делается вывод о том, что образы наследования и преемственности русского государства служили в большей мере не инструментами политической мобилизации населения страны, а средством легитимации правящего слоя и самого государства, повышения его престижа в международных отношениях.
Ключевые слова: образ России, политическая традиция, государственность.
In article the basic ideas of sociopolitical doctrines of ancient and medieval Russia, containing motives of political continuity of domestic statehood and political tradition are investigated. On the basis of the comparative-retrospective analysis the author makes a conclusion that images of inheritance and continuity of Russian state served not as tools of political mobilization of the population of the country, but as a means of legitimacy of ruling layer and the state, and also increase of its prestige in the international relations.
Key words: image of Russia, political tradition, statehood.
Рассматривая различные структурные компоненты образа России, а также их содержательное наполнение, следует, помимо всего прочего, указать и на такой образ-инвариант, как наследование, политическая преемственность России, российского государства по отношению к власти, авторитету, миссии и статусу государств-предшественников, государственных руководителей, политических деятелей и основателей идейных направлений.
Первым из памятников философской и политической мысли Руси, в котором начинают звучать идеи наследования и преемственности, является "Слово о законе и благодати" митрополита Киевского Илариона. Концепция "Слова" основана на чисто христианском сюжете: противопоставлении двух духовных систем — Закона, под которым скрывается иудаизм, и Благодати, под которой подразумевается христианство. Русь показана как православное государство, в котором христианская Благодать получила свое реальное воплощение.
Федякин Алексей Владимирович, тел.: 939-50-52, e-mail: mrppsd@yandex.ru.
Иларион обосновывает, почему Русь вообще имеет право претендовать на наследование христианской Благодати, ведь до принятия христианства Русь быша языиеской, а Благодать предназначалась, как кажется, тем народам, которые, очистившись от языиеской скверны Законом, должны быши воспринять Истину. По Ила-риону, это не совсем так. "И подобало Благодати и Истине над новыми народами воссиять. Ибо не вливают, по словам Господним, вина учения нового, благодатного в мехи ветхие, обветшавшие в иудействе: прорываются мехи, и вино вытекает" (Иларион, 1994, с. 36). Таким образом, народы, просвещенные иудейством, в нем и остались, Благодать же распространилась на народы новые. А поскольку Благодать — это спасение, то спасутся не иудеи, отринутые Богом, а бывшие язычники, воспринявшие Благодать и ставшие истинными христианами. К таковым Иларион и относит прежде всего государство Русское.
Для объяснения того, как Русь, будучи языиеской, не знавшей Единого христианского Бога, вдруг пришла к Благодати и Истине, Иларион обращается к фигуре князя Владимира Святославовича. Для автора характерна тотальная идеализация этого образа, через универсализм которого Иларион решал массу вполне конкретных задач, стоявших перед ним при написании "Слова". Именно через образ Владимира он связывает проблемы сопоставления Закона и Благодати и взаимоотношений с Византийской империей. Напомним, что Русь приняла христианство в обход "очищения" Законом. На вопрос, как это стало возможным, можно дать вполне однозначный ответ: с помощью князя Владимира Святославовича. "Сей славный, рожденный от славных, благородный — от благородных, князь наш Владимир возрос, окреп от детской младости, паче возмужал, крепостью и силой совершенствуясь, мужеством же и умом преуспевая, и едино-держцем стал земли своей, покорив себе соседние народы, иных — миром, а непокорных — мечом. И вот на него, во дни свои живущего и землю свою пасущего правдою, мужеством и умом, сошло на него посещение Вышнего, призрело на него Всемилостивое Око Благого Бога" (Иларион, 1994, с. 61).
Согласно Илариону, христианство появилось на Руси благодаря божественному озарению, сошедшему на Владимира. Причем Ила-рион неоднократно подчеркивает, что Владимир никогда не видел Христа, но стал его учеником. Здесь он вспоминает благословение Иисуса, "реченное Фоме": блаженны не видевшие и уверовавшие. В этой похвале Владимиру ни слова не говорится о Византии, ее влияние на князя и на его религиозный выбор вообще исключается. Таким образом, подчеркивая самостоятельность княжеской власти в таком важном вопросе, как крещение Руси, Иларион исключает всяческое давление на последнюю извне. Дабы усилить впечатление относительно самостоятельности решения Владимира, Иларион ставит его в один ряд с христианскими апостолами. К тому же, несмотря
на нежелание упоминать империю, Иларион все же допускает одно сравнение: Владимир и его бабка княгиня Ольга сравниваются с византийским императором Константином и его матерью Еленой. Необходимость такого сравнения продиктована основной задачей: показать самостоятельность Руси, ведь, по мысли Илариона, как Константин принял христианство без какого бы то ни было внешнего принуждения, так и Владимир сделал это самостоятельно.
Через призму этого образа Иларион рассматривает не только отношения Руси с внешним миром, но и внутреннюю ситуацию в государстве. Иларион был первым русским автором, в труде которого появилась династическая идея, идея преемственности великокняжеской власти. Владимир позиционируется им как наследник, продолжатель традиций князей Игоря и Святослава, что само по себе может показаться абсурдным, ведь оба князя быши языиниками. Но если вспомнить завоевательные походы на Византию того и другого, все становится ясным. Да, Византия в тексте не упоминается, но князьям, которые не раз ставили ее на колени, в "Слове" уделено достаточно пристальное внимание как предкам Владимира.
Что же касается династической преемственности, то наряду с четким указанием на Владимира как на продолжателя традиций своих предков в конце "Слова" появляется упоминание о его сыне Ярославе Мудром, названном своим христианским именем Георгий. Причем указание на преемственность прослеживается достаточно четко: "Добрый и верный свидетель — сын твой Георгий, которого Господь создал преемником твоему владыиеству..." (Иларион, 1994, с. 65). Ярослав упоминается не один, а со всем своим родом. Таким образом, линия Владимира в роду Рюриковичей получает совершенно особый статус и развитие (через потомков Ярослава) в бесконечность, причем и в будущем подразумевается ее господство в Русской Земле.
"Сказание о Борисе и Глебе" продолжает традицию формирования образа государства, заложенную Иларионом: оно мыслится как единое и в политическом смысле, и в своей вере; независимое, что подкрепляется появлением первыгх святыгх; управляемое сильной княжеской властью, опирающейся на преемственность династии и определенную систему наследования от старшего к младшему, которую надо свято хранить как завет предков. В эпоху написания "Сказания" эти идеологемы становятся ближе к народу, постепенно перестают быть особой, искусственно выработанной реальностью и сливаются с повседневной жизнью. Вместе с тем "Сказание" не только продолжает традицию киевского митрополита, но и привносит в понимание образа государства совершенно особый аспект — стиль поведения человека, живущего в таком государстве: стиль, который в первую очередь соответствует христианским заповедям и вырабатывает покорность и доверие к княжеской власти как единственному источнику благосостояния народа, как к власти, данной от Бога (Памятники литературы Древней Руси, 1978, 1981).
5 ВМУ, политические науки, № 1
65
Во второй половине XV столетия на Руси появляются и идеи преемственности великих русских князей по отношению к Византии. Историческим предшественником великого княжества Московского в этом стала Тверь. Тверской инок Фома отразил данные мотивы в похвальном "Слове" тверскому князю Борису Александровичу. Тема Византии поднимается в "Слове" в связи с приходом вестей о падении Константинополя. Это событие трактуется как кара за моральное падение и предательство истинной христианской веры — православия — на "нечестивом латинском" Флорентийском соборе. В связи с этим Фома делает вывод о том, что лишь на Руси сохранилось православие, и наследие Византии может принадлежать только тверскому князю Борису ¿Александровичу. Он является "вторым Константином" и благоверным православным царем, сравнивается с Августом и Константином Великим. То, что великий князь Борис Александрович в "Слове" инока Фомы именуется царствующим государем, было новаторством в русской политической мысли. И это в значительной степени определяется сложившейся международной обстановкой (Памятники литературы Древней Руси, 1982).
После присоединения в 1485 г. тверских земель к Московскому княжеству образ наследования появляется и в произведениях московских авторов. Так, он прослеживается в "Сказании о князьях владимирских", литературно-публицистическом памятнике XVI в., использовавшемся в политической борьбе за укрепление авторитета великокняжеской, а затем царской власти. В обоснование претензий на главенство среди восточных славян московские великие князья напоминали о своем родстве с Владимиром Святым, великими князьями киевскими и владимирскими. В основе "Сказания о князьях владимирских" лежит легенда о происхождении русских великих князей от римского императора Августа через легендарного Пруса, который, с одной стороны, состоял в родстве с Августом, а с другой — якобы был родственником Рюрика. Вторая легенда, входящая в "Сказание", повествует о приобретении Владимиром Мономахом царских регалий от византийского императора Константина Мономаха (Сказание о князьях владимирских, 2000, с. 271).
Стремление московских государей стать если не выше, то хотя бы вровень с государями европейских держав побудило московских идеологов внести в содержание легенды о начале Русского государства соответствующие положения. Основателем династии московских князей был объявлен не кто иной, как римский император Октавиан Август: "...Рюрик, который был из римского рода Августа-царя" (Сказание о князьях владимирских, 2000, с. 254). Древний Рим во времена Августа мыслился как средоточие всего мира, ведущая мировая держава, почти все европейские государства происходят из лона Римской империи. Выводя свое происхождение от Августа, московские государи утверждали мировое значение собственной державы. Чем дальше в будущее шла династия, тем более удлинялось ее про-
шлое, и подобная идея была обозначена также в "Степенной книге", составленной в 1563 г., в посланиях Ивана Грозного и других памятниках письменности XVI в. (Послания Ивана Грозного, 1986).
Преемственность великокняжеской власти и обоснование притязаний на установление власти московских государей над восточными литовскими и иными землями, ранее принадлежавшими Рюриковичам, олицетворяла и утверждала фигура Владимира Мономаха: "А четвертое колено от великого князя Рюрика — великий князь Владимир, который просветил Русскую землю святым крещением... А от великого князя Владимира четвертое колено — правнук его Владимир Всеволодович Мономах" (Сказание о князьях владимирских, 2000, с. 283). Он быш носителем образа идеального монарха, почитаемого еще со времен Киевской Руси всеми слоями русского общества — как аристократией, так и простым народом. В эпоху Московского государства этот образ получил развитие в устном народном творчестве и литературе в том, что включил в себя мифы о Владимире Святом. Владимира Мономаха связывали не только с Киевской Русью, но и с Византией, т. к. он родился от дочери византийского императора Константина Мономаха и после своего восшествия на великокняжеский престол в Киеве получил его царский венец.
О том, насколько значимую роль играла эта легенда в официальной политической идеологии Московского государства, свидетельствует один только факт включения ее в середине XVI в. в состав чина венчания русских царей. Молодой великий князь Иван IV быш коронован шапкой Мономаха и объявлен царем всея Руси. Следовательно, политическая легенда, возникшая на русской почве, связывала династию великих московских князей с представителями старейшей мировой монархии, закрепляла права московских государей на единодержавную власть. Эта идея проникла даже в изобразительное искусство: сцены1 из "Сказания о князьях владимирских" вырезаны на дверцах "царского места" (ограды для трона Ивана IV) в московском Успенском соборе. Дипломаты Ивана IV ссышались на нее при переговорах с Великим княжеством Литовским, а послы Федора Ивановича — при переговорах с Польшей (Зимин, 1982; Санин, 1999). Придание этой легенде повышенного идеологического значения свидетельствует о том, что здесь сложилось понимание сущности царской власти как явления традиционного, т. е. передающегося по наследству. Царем нельзя стать — им можно только родиться. Титул царя нельзя присвоить самому себе — он исходит от высшего авторитета. В качестве последнего выступает Бог (Томсинов, 2003, с. 67).
Образ наследования есть и в доктрине "Москва — Третий Рим", где Русь представлена преемницей Византии и ее роли "катехона" — государства, "удерживающего" мир от гибели и являющегося последним островом православного христианства. Кроме того, хотя историческая преемственность Московского государства от Киевской Руси была реальным фактом, она стала еще и политической идеей,
кратким выражением которой является формула "Москва — второй Киев".
В своем послании дьяку Мисюрю Мунихену, написанном около 1523—1524 гг., монах Псково-Печерского монастыря Филофей связал судьбу государств, в которых официальной идеологией является православная христианская вера, с отношением власти и населения к данной вере. Такие государства гибнут только в том случае, если отступают от истинной веры. Именно предательство православной веры привело Византию к гибели. Она еще не была завоевана турками, но душа византийцев уже была пленена дьяволом — из-за этого и пало государство. Московское царство приобрело вследствие этого особое значение, т. к. судьба его и сохранение теперь прочно связаны с судьбой и сохранением православной христианской веры. Отсюда проистекала идея особой ответственности русского царя за вверенное ему Богом государство (Памятники литературы Древней Руси, 1984).
Данное произведение чуть позже появилось в несколько видоизмененном варианте и стало называться "Послание Московскому великому князю Василию Ивановичу". В нем окончательно сформировалась концепция "Москва — третий Рим", согласно которой Россия — наследница не только идеологии, но и территории Византии. Общей во всех этих памятниках была идея, постепенно становившаяся незыблемой основой официальной идеологии, — идея особой роли России как единственной православной страны, уцелевшей в мире, утратившем истинное христианство: "два Рима пали, а третий стоит, четвертому же не бывать" (Послания старца Филофея, 2000, с. 305).
Незадолго до завоевания Константинополя турками византийский император и патриарх, желая получить помощь с Запада, согласились на соединение греко-православной церкви с католической. Но церковная уния не спасла Константинополь, и в 1453 г. он был завоеван турками. В России не признали унию, а завоевание Царьграда рассматривали как Божью кару грекам за отказ от православия. В 1492 г. близкий к еретикам митрополит Зосима заявил, что теперь на смену "первым" — грекам приходят "последние" — русские, и назвал Москву "новым градом Константина". Он высказал довольно распространенное в русской публицистике мнение о греховности всего латинского мира, а также о том, что как "первый Рим", так и "второй Рим" впали в ересь и перестали быть центрами христианского мира. На смену им приходит Русское царство — "третий Рим". Идее "Москвы — нового города Константина" он придал еще большую широту, объявив Москву духовным центром всего христианского мира.
Таким образом, Русское государство предстает в сочинении Филофея наследником реально существовавших и погибших Древнего Рима и Константинополя, а также новым носителем идеала христианского государства, средоточием духовной силы христианства:
"...пусть знает твоя державность, благочестивый царь, что все православные царства христианской веры сошлись в едином твоем царстве: один ты во всей поднебесной христианский царь" (Послания старца Филофея, 2000, с. 303).
Царский титул в свете такого представления о Русском государстве приобрел особое значение — он стал титулом не просто главы государства, верховного правителя, а хранителя Святой Руси. Следовательно, царь начинает выступать в русском политическом сознании в качестве носителя не только государственной власти, но и устоев всего общества — его социально-политической организации и официальной идеологии. Таким образом, идею, внесенную Фило-феем в русскую политическую идеологию, можно выразить формулой: без царя нет Святой Руси, без Святой Руси нет царя (Томсинов, 2003, с. 71).
Политическая и правовая идеология Московии отражала состояние крепнущего в своих материальных и духовных силах, растущего в своих территориальных размерах, гордого и независимого государства. Оно уже вполне осознавало свои великие возможности и перспективы и проявляло стремление утвердиться в качестве не только европейской или азиатской, но и мировой державы.
Образ преемственности власти есть и в политико-правовой концепции Ивана IV. Ее можно назвать теорией православного христианского самодержавия — именно так царь определял сущность своей власти (Коваленко, 2000, с. 75—76).
Православное христианское самодержавие — это прежде всего династийная власть, т. е. власть, передающаяся в течение многих веков в рамках одной династии государей. Эта линия начинается с Владимира Святого и ведется через таких русских государей, как Владимир Мономах, Александр Невский, Дмитрий Донской, Иван III и Василий III. В посланиях к королям Иван IV в качестве родоначальника своей династии также называет русского великого князя Рюрика и древнеримского императора Октавиана Августа. При этом в понимании Ивана Грозного истинная власть — это власть, действующая в соответствии с традициями предков.
Кроме того, царь трактовал свою власть как данную Богом. Эту трактовку он выводил из Священного писания, провозглашавшего, что нет власти, кроме как от Бога. В его теории идея божественного происхождения царской власти служила прежде всего для обоснования ее полной независимости как от общества в целом, так и от каких-либо элитных групп. Иван Грозный представлял свою власть не просто данной от Бога, а отданной в единоличное его обладание. Это положение своей политической теории царь-идеолог обосновывал, обращаясь прежде всего к мифам и образам наследования и преемственности Ветхого Завета.
По мнению Ивана Грозного, наличие в государстве разных властей приводит его к гибели. Как преемник той же власти, которая
была дана древним израильским царям, царь должен сосредоточивать в своих руках абсолютно все дела управления. Он был убежден, что отстраненность монарха от каких-то государственных дел низводит его до роли простого подданного: "Неужели это свет — когда поп и лукавые рабы правят, царь же — только по имени и по чести царь, а властью нисколько не лучше раба? И неужели это тьма — когда царь управляет и владеет своим царством, а рабы выполняют приказания?" (Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским, 2001, с. 33). Царь — это персона, ответственная перед Богом не только за свои собственные грехи, но и за поступки и помыслы своих подданных. В представлении Ивана Грозного отношения царя и его подданных — это отношения не равных людей, а господина и рабов.
Все политические помыслы царя сводятся к одной идее — к мысли о самодержавной власти. Самодержавие для него не просто нормальный, свыше установленный государственный порядок, но и исконный факт нашей истории: "Русские же самодержцы изначала сами владеют своими государствами, а не их бояре и вельможи" (там же, с. 27). Мысль о похищении царской власти боярами больше всего возмущает царя. Он против не отдельных высказываний Курбского, а всего образа мыслей боярства, защитником которого выступил князь. Курбский пытается сказать Грозному о мудрых советниках, для царя же есть только люди, служащие при его дворе, дворовые холопы: "Земля правится Божиим милосердием и родителей наших благословением, а потом нами, своими государями, а не судьями и воеводами, не ипатами и стратигами" (Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским, 2001, с. 29).
В конце XVI — начале XVII в. с появлением в России собственного патриаршества осуществляется фактическое воплощение в жизнь доктрины "Москва — Третий Рим". Москва предстает средоточием вселенского православия, местом, куда переместилась Святая земля1. Россия в глазах ханов и князей Поволжья, Сибири и Средней Азии — наследница и продолжательница державы "белого царя", преемница империи Чингисхана.
Мотивы преемственности обнаруживаются и в советское время — коммунистическая партия, Советский Союз также непосредственно восприняли другое "великое учение" — коммунизм и марксизм, первыми практически стали воплощать его в жизнь.
Современная Россия выступает в роли получателя демократических ценностей и институтов из Европы. Нередко Российская Федерация позиционируется как преемница Российской империи и про-
1 Здесь уместно вспомнить подмосковный Новый Иерусалим и обозначение ряда мест в столице России ветхо- и новозаветными библейскими топонимами: улицы Воздвиженка, Волхонка, Покровка, Пречистенка, Сретенка, площади Воскресенская и Преображенская, Всехсвятский и Трехсвятительский переулки и т. д. (Мелентьев, 1990; Смолицкая, 1990).
должательница Советского Союза с соответствующей эклектической символикой2.
Образы наследования и преемственности русского государства служили в большей мере не инструментами политической мобилизации населения страны, а средством легитимации правящего слоя и самого государства, повышения его престижа в международных отношениях. Позиционирование российского государства как наследника Византии способствовало успеху его внешней политики на Балканах, в Восточной Европе, отчасти в Закавказье; позиционирование как державы "белого царя" — в целом успешному территориальному расширению Московского царства и Российской империи на Восток. Образ Советской России как восприемницы марксистских идей также в большей мере работал не на интеграцию вокруг коммунистической партии населения страны, мало знакомого с основами коммунистической идеологии, а на позитивное представление РСФСР и СССР в среде пролетариата за рубежом, прежде всего в странах Западной Европы и Северной Америки.
Современная практика позиционирования России в качестве восприемницы демократических ценностей и институтов Запада вследствие утверждения в этой формуле государственной несамостоятельности и цивилизационной зависимости страны сегодня уже не вызывает массовой поддержки среди российских граждан. Это, по-видимому, было замечено ответственными за позитивное позиционирование государственной власти ведомствами и взамен ими был предложен другой образ: образ России — "суверенной демократии". Вместе с тем ипостась России как демократического государства является востребованной и соответствует ожиданиям современного западного общества, поэтому полностью отбрасывать данный образ было бы контрпродуктивным шагом.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Зимин A.A., Хоро шкевич A.A. Россия времени Ивана Грозного. М.,
1982.
2. Иларион. Слово о Законе и Благодати / Сост., вступ. ст., пер. В.Я. Дерягина. М., 1994.
3. Коваленко В.И. Иван IV Грозный // Политическая мысль в России: Словарь персоналий (XI в. — 1917 г.). М., 2000.
4. Мелентъев Ю.С. О "золотом кольце" и связи времен. М., 1990.
5. Памятники литературы Древней Руси. Начало русской литературы. XI — начало XII в. М., 1978.
6. Памятники литературы Древней Руси. XII век. М., 1981.
2 В частности, мало совместимыми на первый взгляд друг с другом государственными гербом, утвержденным во времена Ивана Грозного, флагом, появившимся в эпоху Петра I, и гимном, мелодия которого была написана при И.В. Сталине.
7. Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XV в. М., 1982.
8. Памятники литературы Древней Руси. Конец XV — первая половина XVI в. М., 1984.
9. Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI в. М., 1986.
10. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 11. СПб., 2001.
11. Послания Ивана Грозного. М.; Л., 1951.
12. Послания старца Филофея // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 9. СПб., 2000.
13. Санин А.Г. История внешней политики России. Конец XV — XVII в. (от свержения ордынского ига до Северной войны). М., 1999.
14. Сказание о князьях владимирских // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 9. СПб., 2000.
15. Смолицкая Т.П. Занимательная топонимика. М., 1990.
16. Томсинов В.А. История русской политической и правовой мысли. X—XVII вв. М., 2003.
