CC BY
388
Н.М. МУХАРЯМОВ, Л.М. МУХАРЯМОВА
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА КАК НАУЧНАЯ ДИСЦИПЛИНА
Тесная взаимная сопряженность языка и политики при всей онтологической самоочевидности адекватного дисциплинарного отражения в обществознании до сих пор не получила. Равным образом простая констатация междисциплинарного характера соответствующей проблематики или ее пограничного свойства сегодня также вряд ли может устраивать, как не устраивают и декларативные призывы к интеграции деятельности специалистов различного профиля, прежде всего - лингвистов и политологов. Однако, несмотря на все эти обстоятельства, специальная отрасль изучения языка и политики в их единстве начинает формироваться, точнее, делает на этом пути самые, можно сказать, первые и достаточно робкие шаги.
Необходимо прояснить ряд вопросов. Во-первых, можно ли рассматривать политическую лингвистику как относительно самостоятельное академическое и профессионально обеспеченное направление исследований? Во-вторых, если да, то когда оно начало отпочковываться от других научных направлений? В-третьих, каково местоположение политической лингвистики среди других дисциплин? Каковы генетическая природа этой сферы познания социальной действительности и ее исконное происхождение -лингвистическое или политическое, проще говоря? В-четвертых, что конкретно входит в предмет политической лингвистики, каков круг эксклюзивно разрабатываемых ею проблем?
Попытаемся ответить на эти вопросы, не обязательно придерживаясь той последовательности, в какой они были поставлены.
Собственно, первый из этих вопросов имеет риторический характер, поскольку политическая лингвистика как зона отдельных аналитических интересов была неоднократно заявлена, обозначена и демаркирована. Другое
дело - проблема общности или расхождения этих интересов. Весьма явственно намечены две линии в разработке того тематического комплекса, который при желании можно отнести к политической лингвистике, а при отсутствии такового - и не относить.
В работах одного направления приоритет отдан языковой политике, шире - политическим измерениям языкового (этно-языкового, по преимуществу) устройства общества. Именно в этом содержательном плане термин «политическая лингвистика» представлен в публикациях Д.Лейтина (21, с.103). Тот же по существу тематический круг - языковая реформа, языковое законодательство, языковой режим и равноправие языков, нормативные основания двуязычия и языковой политики в целом -М.Н.Губогло анализирует в терминах «политологии языка» (3, с.280). Хотя, объективности ради, уместно заметить, что большинство новейших отечественных разработок по проблемам языковой политики какой-то рефлексии относительно новой субдисциплины не содержат.
Вторая линия, получающая все более широкое представительство в потоке российских публикаций, связана с различными аспектами дискурс-анализа, с исследованием политического дискурса. Ниже будет показано, что именно область дискурс-анализа чаще рассматривается в роли исконной почвы для формирования политической лингвистики.
Политическая лингвистика как относительно самостоятельное структурное образование вычленяется, как это будет показано, чаще всего лингвистами. Хотя политологи, как правило, уделяют достаточно большое внимание самой проблематике взаимосвязи языка и политики, они включают предпринимаемый анализ чаще всего в контекст либо политических коммуникаций, либо - политической культуры. Присутствие политической лингвистики в качестве особого направления в процессе дифференциации и специализации знаний о политическом пока общепризнанного статуса не
получило. Разумеется, абсолютизировать это утверждение нельзя, но общая тенденция может быть обозначена вполне определенно: рассматриваемая исследовательская область в номенклатуру разделов политической науки самими политологами практически не включается. Тому можно привести множество свидетельств, но достаточно ограничиться несколькими.
В «Словаре политического анализа» (1982), изданном в США и Англии, дана развернутая и подробная картина структурных элементов политологического знания. При этом выделяются такие блоки, как политическая антропология, политическая психология, политическая социология, политическая теория, политическая философия, политическая экология. Политическая же коммуникация интерпретируется не столько в связи с языком («написанным или произнесенным словом»), сколько с любым средством передачи смысла - знаком, символом или сигналом (См.: Полис. - М., 1993. - № 1. - С. 78-81, 88). То, что политическая лингвистика здесь попросту не упоминается, весьма характерно само по себе.
Еще одним примером игнорирования рассматриваемой дисциплины (субдисциплины) является изданная международным коллективом авторов монография «Политическая наука: Новые направления» (1996). Сам уровень издания, участие авторов, которых смело можно отнести к «классикам» мировой политологии, исключают какие-либо случайности или субъективные пристрастия, не говоря уже о профессиональной недостаточности. Перечень отраслей политической науки включает такие субдисциплины, как политические институты, политическое поведение, сравнительная политология, международные отношения, политическая теория, социальная политика и управление, политическая экономия и политическая методология (13). Глава, написанная М.Доганом, трактует соотношение политической науки с другими социальными науками, содержит анализ процессов специализации, фрагментации и гибридизации. В
перечне гибридных областей политологического знания фигурируют политическая психология, политическая география, политическая социология, политическая антропология, в переходе к гибридным региональным исследованиям: политическое развитие, сравнительная политология. Весьма симптоматично, опять-таки, то, что политическая лингвистика осталась вне поля зрения. Даже такая в высшей степени показательная процедура, как предпринятый М.Доганом анализ более 200 понятийных заимствований политической наукой из других областей знания, не учитывает лингвистику как таковую. В этих «донорских зонах» представлено все, что угодно - от социологии до журналистской и политической лексики, но нет лингвистики (там же, с.119].
Словом, ситуация с признанием политической лингвистики профессионалами-политологами на сегодня несколько неопределенна. Противоречивость, собственно, состоит не в том, что забвению предается сам предмет исследования. Напротив, язык политики, язык власти, политический дискурс оказываются в центре внимания. Однако при этом политической лингвистике до сих пор отказано в легитимации профессиональным сообществом, представляющим первую часть этой концептуальной пары.
Еще одна особенность. Специальное выделение политической лингвистики в спектре социально-гуманитарных исследований, вообще интерес к ее тематизации гораздо более типичны для зарубежных разработок и значительно реже встречаются в отечественных публикациях. Это имеет принципиальное значение хотя бы потому, что оперировать придется опытом различной протяженности и насыщенности. К примеру, в контексте перспектив рассматриваемого направления констатируется: «Для российских лингвистов совсем недавно открылись те области приложения знаний о языке, которые вполне традиционны для западного лингвистического
сообщества. В России появился ощутимый спрос на лингвистов, работающих в области рекламы и в сфере публичной политики» (2, с.324).
Следующий из поставленных выше вопросов - о дате рождения политической лингвистики, точнее - о моменте, когда началось ее зарождение в виде самобытной области специализации, тоже предполагает, разумеется, претензии. Ясно, что он ни в коем случае не совпадает с другим самостоятельным вопросом: когда стали писать о том, что язык и политика взаимосвязаны. Вопрос, повторим, поставлен значительно конкретнее и в более узком формате: когда заговорили о политической лингвистике как о сравнительно обособившейся профессиональной «делянке»? Характерно в этом смысле то, что в социолингвистике, главным образом, принято весьма точно датировать введение в научный обиход тех или иных концептов, начавших играть этапную и системообразующую роль. Внедрение в 1959 г. термина «языковое планирование» обычно связывают с Э. Хаугеном, а термина «языковая политика» - с Дж.Фишманом (см.: 19, с.116). Понятно, что маркируемые при этом хронологические точки вовсе не означают того, что самый первый разговор на указанные темы был затеян именно в указанный год или в строго определенной публикации. Любопытно, что начавшееся в середине 60-х годов становление дискурс-анализа или исследование дискурса в процессе интеграции ранее автономных направлений, как полагают, получает завершенный вид к концу 70-х годов, хотя предтечи прослеживаются здесь более чем на 2000-летнюю глубину (4, с.113-114, 119-121).
Специалист по африканским языкам и социолингвистике из Гентского университета Ян Блуммерт, выступающий, надо сказать, самым энергичным сторонником конституирования политической лингвистики, указывает на конкретный момент ее вступления в права - 1992 г.: «Мы впервые встречаем термин "политическая лингвистика" в статье Кэрола Истмана (1992),
который в свою очередь ссылается на работы Дэвида Лейтина как на "политическую лингвистику", т. е. изучение языковой политики» (18, с.8).
Подобная попытка точного датирования несколько противоречит действительному положению дел. Можно привести в качестве примера широко известные разработки Гарольда Лассуэлла. Он не просто использовал связанные с языком приемы исследования коммуникативных составляющих политики. Еще в 1949 г. под его редакцией вышла книга «Язык политики», в которой он, опираясь на предложения Чарльза Мориса, разграничивает два понятия - «политическая семантика» и «политическая синтактика». Первая изучает ключевые понятия, лозунги и доктрины, как они понимаются. Вторая имеет дело с логическими и грамматическими соотношениями (24, с.9). Наивно было бы полагать, что термин «политическая лингвистика» тогда не использовался по некоему неразумению.
Более поздний пример - в 1976 г. в Гааге и Париже вышел сборник статей «Язык и политика». Специалисты различных отраслей, в том числе политологи, на широком материале обосновывали актуальность изучения языковых и политических проблем в их взаимосвязи. «Социальная значимость и специфичность исследований, которые ведутся в этом направлении, - говорится в опубликованном в ИНИОН АН СССР реферате на эту книгу, - дают основания для выделения в кругу общественных дисциплин так называемой "политико-лингвистики", занимающейся систематическим изучением воздействия языкового варьирования и структуры речевой коммуникации на политику в широком смысле слова. Цель подобных исследований заключается в выяснении того, каким образом язык используется в конкретной политической деятельности, и способен ли язык оказывать влияние на результаты этой деятельности» (16, с.65-66). Таким образом, дата появления термина «политико-лингвистика» (буквально синонимичного к «политической лингвистике»), как минимум, должна быть
ретроспективно существенно отодвинута. Хотя к вопросу о том, насколько убедителен подход авторов сборника к предмету политической лингвистики (с возможной поправкой на точность реферирования), целесообразно вернуться ниже.
Еще одно подтверждение того, что рассматриваемая исследовательская область была идентифицирована раньше 90-х годов, - изданная в 1987 г. в Торонто монография Ж.А.Лапонса «Языки и их территории» (23). Во введении к работе акцентирована ее предметная принадлежность - стык между политической лингвистикой и политической географией. Содержательное наполнение исследования, его основные тематические узлы - сознание как поле битвы языков, двуязычие и идентичность, многоязычные страны и мультиэтнические языки, этнолингвистический сепаратизм, язык и права человека, персональный и территориальный типы разрешения проблем в многоязычных странах. Перед нами, таким образом, - очередной довод в пользу того, что датировка, предложенная Я.Блуммертом, может быть несколько откорректирована.
Есть и другие свидетельства более раннего происхождения политической лингвистики как обособленного дисциплинарного (субдисциплинарного) поля. Это подтверждает, например, анализ, предпринятый Полом Коркораном в монографии «Новые направления в политической коммуникации» (1990). Показательно, что автор констатирует определенный скепсис социологов по поводу того, насколько эффективным может быть вклад лингвистов в другие социальные науки, в разрешение стоящих перед обществом проблем. Крайне принципиальным является и одно из предварительных замечаний П.Коркорана: «Лишь немногие из политологов озабочены исследованием "просто" языка или использования лингвистических принципов и методов анализа» (20, с.58-59). Отмечается, что при этом даже в специализированных исследованиях по
«лингвистической политике» выделяют несколько академических ориентаций - гуманистическую (поэтика и стилистика), социологическую (социолингвистика, прагматика и дискурс анализ) и лингвистически «автономную». В рамках последней специалисты по фонетике или теоретической грамматике подходят к языку, как естествоиспытатели подходят к физическим феноменам, будучи уверенными, в том, что язык может быть успешно исследован без учета общества или взглядов говорящих.
Однако современная ситуация в социально-гуманитарном познании уже не оставляет места для жесткого взаимного отчуждения представителей разных отраслей науки. П.Коркоран в связи с этим подробно рассматривает феномен «лингвистического поворота в философии» и аналогичного «лингвистического поворота в политической науке». В первом случае это ассоциируется и с английской аналитической или «лингвистической» философией, и с деятельностью «Венского кружка», и с теорией дискурса. Что касается второго «поворота», то здесь отмечается, что «язык как аналитическая парадигма в политической науке это - все, что угодно, но не то, что получает строгое определение». Впрочем, после появления психолингвистики и социолингвистики возникновение «политической лингвистики» стало лишь вопросом времени. Причем, поначалу внимание было сфокусировано на эпистемологической стороне дела. Энтузиазм по отношению к «эмпирической политической лингвистике», обращенной к подъему электроники и кибернетики, в то время еще не выказывался (там же, с.66). Вместе с тем, с возможностями лингвистики стали увязываться большие надежды на то, что означенный «поворот» политической науки наметит новые пути, упрочит эпистемологические и методологические связи между философией, литературой и социальными науками. С этим же поворотом начал отождествляться и подход к политике как к схеме
коммуникативных актов. Выделение проблематики власти из контекста социолингвистики вызвало у части специалистов такой оптимизм, что возникли разговоры о наступлении «нового дня». Впрочем, как отмечает П.Коркоран, надежды на какой-то ранее неизвестный исследовательский дизайн еще долго оставались на уровне деклараций или тавтологии. Все-таки, несмотря на «шатания» в этой новой области, здесь стало разрабатываться несколько важных течений политологического исследования. Это - работы по символике политического языка, эмпирические исследования вербального поведения, наконец, - дискурс-анализ политики.
Вопрос критической важности, вопрос жизненности для любой научной дисциплины - это, разумеется, вопрос о ее предмете. В конце концов, гораздо важнее не то, когда впервые той или иной области исследований было присвоено какое-то свое название или осуществлено переименование, а то, определены ли границы той зоны, за которую на нее возлагается ответственность. Как же в этом смысле обстоят дела с политической лингвистикой?
Трактовки предмета политической лингвистики не слишком многочисленны. Типичные для отечественных публикаций подходы, насколько можно судить по первым шагам, склонны ставить - и это крайне принципиально подчеркнуть - знак равенства между политической лингвистикой и исследованием политического дискурса. Так, П.Б.Паршин, анализируя языковую деятельность в рамках политической коммуникации, делает характерное замечание: «Выражение "политическая лингвистика" вполне способно вызвать как минимум оторопь, однако оно проще, чем "теория политического дискурса" и т.п. обозначения, и при этом устроено так же, как давно уже привычное название дисциплины "политическая
психология": определение в нем относится не к самой науке, а к ее объекту»
(11)45.
Близкий подход к теме содержится в монографии А.Н.Баранова. Ввиду особо принципиального характера рассматриваемой проблематики для интересов настоящего анализа, позволим себе воспроизвести авторские аргументы в форме достаточно пространного цитирования: «Изучение политического языка было инициировано по крайней мере тремя факторами. Во-первых, внутренними потребностями лингвистической теории, которая с завидным постоянством в разные периоды истории лингвистики обращалась к реальным сферам функционирования языковой системы. ... Во-вторых, чисто политологическими проблемами изучения политического мышления, его связи с политическим поведением; необходимостью построения предсказывающих моделей в политологии, а также разработки методов анализа политических текстов и текстов средств массовой информации. И, наконец, социальным заказом - малорезультативными попытками мыслящей части общества освободить политическую коммуникацию от манипуляций политиканов, обманывающих народ.
Предмет политической лингвистики - политический дискурс как совокупность дискурсивных практик, идентифицирующих участников политического дискурса как таковых или формирующих конкретную тематику политической коммуникации» (2, с.245-246).
Под дискурсивными практиками с лингвистической точки зрения, при этом, автор понимает то, что определяется устойчивыми наборами языковых
45 Можно соглашаться или не соглашаться с разведением терминов «наука» и «дисциплина». Само использование определения «политическое», как явствует из приведенных ранее суждений, уже знаменует ту или иную степень обособления «гибридных» областей знания, указывает на междисциплинарный характер этих областей. В том и состоит проблема: указывает ли прилагательное «политическая» на выделение какого-то раздела в рамках самостоятельных наук (психологии, географии, в данном случае -лингвистики), либо же предполагается или уже имеет место синтез. Если происходит соединение способов познания, методов, приемов, инструментария психологии, географии, лингвистики, с одной стороны, и политической науки, с другой стороны, то возникает основание для того, чтобы говорить: определение относится не только к объекту, но и ко вновь выделяемой отрасли познания. Впрочем, в данном случае
средств вариативной интерпретации, свойственными данному политическому субъекту или характерными для обсуждения данной темы политической коммуникации. Соответствующие примеры - «дискурс Рейгана», «дискурс Горбачёва», «тоталитарный дискурс», «дискурс безопасности», «дискурс свободы и справедливости», «парламентский дискурс». Стало быть, в одних случаях под дискурсивными практиками понимаются высказывания лидера. В других - тематический блок (безопасность или справедливость) безотносительно к субъекту или социально-политической среде. В третьем варианте - политический язык, присущий обществу с тем или иным политическим устройством.
Насколько правомерен такой взгляд, учитывая его притязания одновременно на лингвистическую и политологическую объяснительную значимость? Здесь остается довольно много места, свободного для дискуссии.
Отметим некоторую тавтологичность определения дискурса через так называемые дискурсивные практики, идентифицирующие участников дискурса. Что касается собственно концептуальной стороны вопроса, то развиваемая А.Н.Барановым логика сводит содержание политической лингвистики к дискурсивным проявлениям языка (предмет политической лингвистики = политический дискурс). По-видимому, против этого могут быть выдвинуты достаточно уместные возражения. Вопрос может быть сформулирован следующим образом: существуют ли в языке (в том числе - в языке политики) недискурсивные проявления практик, или все, что попадает в орбиту языка (политического языка), автоматически становится составляющей дискурса? Ответ, думается, очевиден. В языке политики не могут не присутствовать такие элементы, которые не укладываются в дискурсивные рамки. Это, скажем, формы использования языка политики
принципиальнее другое - само прямое отождествление политической лингвистики с дискурс-анализом политики.
или вовлеченности в политическую коммуникацию, не претендующие на выраженную рационализацию, на сложившуюся системную аргументированность и логически аранжированную стройность. В противном случае, сознание вообще, политическое сознание в частности, пришлось бы свести исключительно к рассудочным проявлениям.
Дискурсивность, в том числе относящаяся к политике, очевидно, обладает бесчисленным множеством свойств. «Всякий дискурс рассматривается трояко, - пишет Э.Ле, - как использование языка; как "вживление" в общественное сознание определенных представлений; как взаимодействие социальных групп и индивидов» (8, с.93). Собственно политический дискурс определяют и как институциональное общение, использующее систему профессионально ориентированных знаков, происходящее в ситуативном контексте (политический дискурс = «подъязык + текст + контекст») (15, с.15). Главное предназначение политического дискурса состоит, наверное, в «смысловой и логической организации политического процесса» (Ильин). В целом же здесь существуют бесспорные вещи: дискурс - это всегда нечто, ставшее регулярным, обладающим предписывающей силой, получающим статус инстанции по производству истины, притязающим на коммуникативную общезначимость.
Таким образом, говоря несколько утрированно, сведение политического языка, входящего в предметное поле политической лингвистики, к дискурсу означает удаление из этого языка всего, что так или иначе не получает санкцию в широком смысле. Это должно было бы означать одно: все то, что принимает форму свободной артикуляции политических интересов и позиций, чуть ли не автоматически «поражается в правах».
Своеобразное выяснение отношений между лингвистикой и политической наукой затрагивает существенный пункт - технику
эмпирического исследования, его конкретные приемы. Речь, естественно, не идет о прямом соперничестве за приоритет в разработке таких методик. Вместе с тем, здесь излагаются разнящиеся точки зрения. В частности, А.К.Михальченко «разводит» роли обеих наук так: «Обычно политология использует... метод контент-анализа текстов, но современная лингвистика обладает некоторыми концепциями и подходами, значительно расширяющими сферу и возможности такого познания. Особенно интересны в этой связи методология и методика дискурс-анализа.» (17). Несколько иначе подходит к предмету А.Н.Баранов: «Основные области приложения политической лингвистики в политологии связаны с изучением политического мышления политиков по языковым данным и реконструкцией и мониторингом сознания по текстам средств массовой информации. Для работы с этими сложными феноменами были разработаны специальные методики - метод контент-анализа и методика когнитивного картирования» (2, с.246-257).
Суть, конечно же, не в том, кто первый начал практиковать эти исследовательские приемы. Классические образцы их применения в контексте политической науки - это работы Г.Лассуэлла конца 20-х - первой половины 30-х годов прошлого века, в которых использованы количественные и лабораторные методы изучения массовых коммуникативных процессов. В монографии «Язык политики» (1949) Г. Лассуэлл формулирует тезис: изучение политики может быть эффективно продвинуто за счет количественных методов анализа политического дискурса (24, с. 40). Суть также не том, что одни делают упор на изучение «политического мышления политиков», а другие - их речевого поведения. Проблема состоит в том, чтобы не рассматривать лингвистику и политическую науку в системе взаимоотношений «донор - реципиент» или «разработчик - пользователь». Клубок потенциальных следствий включает
здесь и формирование субъекта языковой политики, и приоритеты, распределяемые в экспертном сообществе при оценке принимаемых решений, и критерии общественного восприятия РЯ-технологий. Это, не говоря уже о том, что события последних полутора десятилетий со всей убедительностью показали, сколь утопичны надежды на «деполитизацию» языка и языкового планирования. Лингвистический анализ языкового поведения политиков, по-видимому, настолько же правомерен, уместен и продуктивен, так же отвечает общественному запросу, насколько и как -политический анализ языкового, скажем, инжиниринга или иных (экстралингвистических) профессиональных притязаний языковедов.
Присутствует, наконец, еще одна уязвимая точка в определении политической лингвистики только лишь как изучения политического дискурса. Эта субдисциплина отнюдь не должна все-таки сводиться только ко второй (лингвистической) компоненте из своего наименования. Шанс на то, чтобы по-настоящему состояться, появляется здесь при одном важнейшем условии - соблюдении равноправного двуединства обоих начал, при соблюдении известной симметрии взаимодействия языка и политики в качестве объектов исследования. Следовательно, и рассмотрению подлежит не только влияние языка на политику через дискурс, коммуникацию и т. п., но и политики - на язык. В этом сосредоточена ключевая методологическая проблема всей обсуждаемой темы. Политическая лингвистика, если это не просто раздел языкознания, но «гибридная», «пограничная», «симбиотическая», «синтетическая», какая угодно, но не унитарная, область знания, может быть построена только на началах определенного паритета обеих составляющих. Эффективная специализация начинается уже в пределах общего предметного пространства политической лингвистики. В отличие от «естественного» языка, язык политики в целом не возникает только за счет стихийных факторов или произвольности языкового знака, о
чем так настойчиво говорил Ф. де Соссюр. Точно так же - языковая политика не является самодостаточной деятельностью, чистой инженерией при самодовлеющей значимости моделируемого объекта. Эта практика чаще всего мотивирована соображениями власти и господства. Она связана с распределительными «правилами игры», с доступом к позициям престижа и влияния, с ресурсами, включая (далеко не в последнюю очередь) ресурсы символические. Сказанное как раз и находит свое подтверждение в первых шагах становления политической лингвистики, в ее начавшемся вычленении как отдельной зоны исследовательских интересов.
В упоминавшейся уже монографии «Язык и политика» отчетливо проводится мысль о том, что использование языка в политических целях должно рассматриваться «как результат (выделено. - Н.М., Л.М.) официальной языковой политики или как следствие действия неузаконенных тенденций, которые тем не менее имеют определенный политический эффект» (16, с.70).
Немалый потенциал концептуализации содержится в методологически уже непосредственно отрефлексированных разработках по предмету политической лингвистики. В этом отношении особого внимания достойны результаты обсуждений, предпринятых при инициирующем участии Я.Блуммерта. Ежегодная конференция Бельгийского лингвистического общества, состоявшаяся в 1995 г., была посвящена теме политической лингвистики.
Значение этой конференции применительно к рассматриваемой здесь проблематике не поддается оценке с точки зрения полезности. Круг обсуждавшихся проблем вместил впечатляющее многообразие предметных ракурсов - от политической риторики до медиа-дискурса, от институционального дискурса расизма, политики идентичности, национализма до языкового планирования, языковой стандартизации и
образования. Намерение подвергнуть анализу «взаимодействие языка в наиболее общем смысле и политики также в наиболее общем смысле» было мотивировано одной существенной исходной установкой - не сводить тему к ни к «политическому дискурсу», ни к «языковой политике», взятым по отдельности. Отсюда - желание избежать узких ограничительных рамок достаточно идентифицированных дисциплин - «критическая лингвистика», «критическая социолингвистика» или других «критических» дисциплин, имеющих дело с языком и политикой. Достаточно характерная деталь этого тематического выбора состоит в том, что устроители конференции сами определили свой замысел как «опасный» (18).
Труды Франкфуртской школы (особенно работы Ю.Хабермаса), идеи Грамши и его концепция идеологии и гегемонии, концепция «дискурсивного порядка» М.Фуко, «советские исследователи Бахтин и Волошинов» (вероятно, автор воспринимает эти два имени как принадлежащие двум отдельным авторам) и американская лингвистическая антропология (Майкл Сильверстейн) - это своего рода интеллектуальные истоки политической лингвистики. Критическая лингвистика и критический дискурсивный анализ квалифицируют при этом как вполне «установившиеся и признанные субдисциплины». Инновационные идеи о взаимоотношении языка и общества стали изучаться именно в рамках указанных направлений.
Историко-научный пласт анализа, помимо упомянутой традиции критического анализа, содержит и другую принципиальную констатацию. В 60-70-е годы наблюдался бум вокруг языкового планирования и взаимодействия языка со строительством наций (nation building). Изучение языка заметно выиграло от усиленного исследовательского внимания к проблемам этничности и национализма - «очевидных областей, в которых политика, власть и идеология сблизились с проблематикой языка, культуры и идентичности». Рубеж же 80-90-х годов ознаменовался новым усилением
интереса к языку и политике, появлением инновационных подходов на стыке этнологии и макро-социетального политического анализа. «В результате, -пишет Я.Блуммерт, - было получено проницательное отображение того, как социальные отношения по поводу власти, равно как и политика в самом общем смысле, а также идеологические предпочтения, передаваясь через различные институты, в итоге получают контроль и влияние по отношению к повседневному коммуникативному поведению "на уровне почвы"» (там же).
Своеобразная квинтэссенция этих рассуждений выражена в следующем: языковая политика как предмет изучения перестает восприниматься исключительно в терминах описательности или регуляции, преимущественно с дескриптивного или прескриптивного углов зрения. Теперь эта область приобретает интерпретирующий аналитический компонент, а соответствующие подходы - междисциплинарный характер. Они формируются за счет сочетания лингвистической антропологии с историческим, социологическим и политическим анализом.
Ранее социолингвистические феномены чаще всего воспринимались post hoc как нечто органичное и естественное. В прошлом традиция изучения языкового планирования часто была отмечена допущением относительно их политической и идеологической нейтральности, рационалистичности. Теперь становится более понятным, что эти феномены могут скрывать историю власти, планирования, тщательной имплементации. Таким образом, политическое измерение представляет собой новый элемент в дискурсе языкового планирования. «Языковое планирование является, вероятно, более, чем какие-либо области современной социолингвистики, полем, в пределах которого лингвист должен мыслить политически» (там же, с.6).
Комплекс задач, возникающих на базе этих новых подходов, содержит определяющую ориентацию - включение политических аспектов в теоретический и аналитический инструментарий языковых исследований, с
одной стороны, и включение политических обязательств в профессиональное, а также методологическое и эпистемологическое определение роли исследователей языка - с другой. Сочетание этих двух направлений позволит избежать двух нежелательных следствий -«превращения политической лингвистики в хорошую, но бесполезную науку или в плохую науку, делающую политику» (там же).
Как же решался во время работы конференции вопрос о дисциплинарном статусе политической лингвистики? Надо отметить, что без излишней претенциозности и наигранного оптимизма. Во-первых, ни один из разрабатываемых подходов не представлялся как абсолютно новый. Во-вторых, ни один из них не увязывался с какими-то притязаниями на статус «новой науки». Речь шла - и это весьма существенно - о «парадигматическом сдвиге», пусть и с достаточно скромными измерениями. Сдвиг этот связан, по мнению участников дискуссии, с осознанием самими лингвистами того, что политика, власть, идеология и другие концепты, до сих пор строго ограничивавшие уважающего себя лингвиста, являются релевантными, иногда - критическими для истолкования лингвистических феноменов различных типов и масштабов. Эти понятия должны восприниматься как часть концептуального, теоретического и методологического аппарата при исследовании языка. Завершить обозрение проблематики, находившейся в центре внимания участников дискуссии, следует одним в высшей степени принципиальным пунктом всей повестки дня. Наиболее очевидным знаменателем для общих тем и подходов тогда стала языковая политика, языковые практики (микро- и макро-, повседневные или институционализированные, индивидуальные или коллективные), которые имеют политические цели, политический эффект, соответствующие характеристики или аспекты. Ключевым тезисом при этом было предложенное М.Сильверстейном всеобъемлющее видение языковых
идеологий. Любой акт языка есть языковая политика - артикуляция языковых идеологий. То, что социолингвисты обычно называли «культурными» или «социальными» измерениями языка (использования языка), ныне совпадает с языковой политикой. Целевая установка, вытекающая из такого понимания, - покончить с наследием былой категоризации в пределах объекта исследования, свойственным прежним исследованиям языка. Такая категоризация базировалась на допущении разделенности близких явлений, каждое из которых могло рассматриваться как автономный объект изучения (язык и культура, например).
Приведенную позицию можно с долей условности расценивать как некое выражение заочной полемики с уже приводившейся позицией: в политической лингвистике определение относится не к самой науке, а к ее объекту.
Итоговый вывод из предпринятого рассмотрения заключается в том, что политическая лингвистика не сводится ни к изучению политического дискурса, ни языковой политики, которые взяты по отдельности. Более того, теоретико-методологическим ядром, отправной точкой в самоопределении этой субдисциплины становится момент пересечения, наложения или взаимопроникновения того и другого - языка политики и языковой политики.
Предложенная линия концептуализации получила свое продолжение в сборнике «Языковые идеологические дебаты», вышедшем в 1999 г. в Берлине и Нью-Йорке в серии «Язык, власть и социальные процессы». Новый шаг, предпринятый в этом направлении, приближает к решению вопроса о структурировании политической лингвистики, получающей в данном случае освещение в тематическом ракурсе идеологических дискуссий о языке. Основные целевые области исследования на «пересечении дискурсивных практик и социополитических процессов» выделены здесь в следующем виде:
1) языковая политика и языковое планирование, центральным инструментом которых выступает авторитетный (полномочный) метадискурс о предпочтительной языковой ситуации в обществе;
2) язык в процессе национального строительства (nation building);
3) язык и символическая власть, конкретизация таких феноменов, как языковой рынок, неравенство в распределении языкового символического капитала, а также соотношения символико-языковой власти с более «жесткими» проявлениями власти;
4) языковые изменения с точки зрения их детерминирующих процессов, включая установки и идеологические ориентации;
5) политика как дискурсивно/текстуальный процесс - внесение поправок в традиционное видение политического процесса как сфокусированного исключительно на интересах, строго зафиксированных идеологических лагерях и пр.;
6) идеология и идеологический процесс (22, с.30-33).
Присутствуют, таким образом, все основания для того, чтобы
констатировать существование двух принципиальных подходов к предмету политической лингвистики.
Один из них очерчивает содержательные границы этой исследовательской области как совпадающие с дискурсивными практиками, политическим дискурсом или дискурсивным анализом политики. Можно также отметить, что этот подход, по существу, расценивает политическую лингвистику в качестве одного из разделов прикладной лингвистики, как это делает А.Н.Баранов.
Другой подход связан с пониманием данной аналитической области в качестве междисциплнарной и комплексной. В этом - более широком -смысле политическая лингвистика не сводится к изучению лишь одной из линий онтологического взаимодействия языка и политики. Ее объект - это не
только политический дискурс и даже не в первую очередь политический дискурс. В сферу интересов здесь начинают включаться гораздо более многообразные проявления указанного взаимодействия - и язык политики в совокупности дискурсивных и недискурсивных составляющих, и языковые аспекты отношений власти-подчинения, с одной стороны, и языковая политика, политико-правовой режим языковой жизни общества с другой стороны. Если говорить обобщенно, то предметом политической лингвистики в таком ее понимании является вся совокупность политико-языковых отношений; позиции, взгляды и установки, мотивы поведения и деятельности субъектов этих отношений, весь спектр политических измерений языковой жизни общества и языковых измерений политики. Этот ракурс не вмещается в пределы одного лишь из разделов только лингвистики или только политической науки. В соответствии с этим гораздо дальше простираются и эвристические амбиции, познавательные притязания. Иное дело, как эффективно, как скоро сможет обнаружиться действительный потенциал этой междисциплинарной отрасли. Оптимизм или пессимизм здесь одинаково уместны - и тот, и другой имеют под собой совершенно реальные основания и доводы.
Более того, суть заключается в результативности анализа, в приращении знаний и расширении адекватных представлений, а не в априорном констатировании предметной принадлежности исследования. И первый из названных подходов, и второй, разумеется, не просто имеют право на существование. У них есть объединяющие моменты, область совпадающих интересов и не только применительно к тому или иному отдельному аспекту.
Список литературы
1. Алпатов В.М. 150 языков и политика, 1917-2000: Социолингвистические проблемы СССР и постсоветского пространства. - М.: ИВ РАН, 2000. -191 с.
2. Баранов А.Н. Введение в прикладную лингвистику/МГУ им.М.В. Ломоносова. Филос. фак. - М.: Эдиториал УРСС, 2001.-358 с.
3. Губогло М.Н. Языки этнической мобилизации. - М.: Яз. рус. культуры, 1998. - 811 с.
4. Дейк Т.А., ван. Язык. Познание. Коммуникация: Пер. с анг. - М.: Прогресс, 1989.- 312 с.
5. Желтухина М.Р. Комическое в политическом дискурсе конца ХХ века: Русские и немецкие политики/ РАН. Ин-т языкознания, Моск.ун-т потреб. кооп. Волгог. фил. - М.: Волгоград, 2000. - 264 с.
6. Илишев И.Г. Язык и политика в многонациональном государстве: Политологические очерки. - Уфа: Китап, 2000. - 270 с.
7. Ильин М. В. Слова и смыслы: Опыт описания ключевых политических понятий. - М.: РОССПЭН, 1997. - 431 с.
8. Ле Э. Лингвистический анализ политического дискурса: язык статей о чеченской войне в американской прессе//Полис. -М., 2001.- № 2. - С.93-112.
9. Мечковская Н.Б. Общее языкознание: Структурная и социальная типология языков. - М.: Флинта: Наука, 2001. - 312 с.
10. Михальская А. О речевом поведении политиков: По тому, как они говорят, мы можем узнать их... //Независимая газ. - М., 1999. - 3 дек.
11. Паршин П.Б. Об оппозиции системоцентричности и антропоцентричности применительно к политической лингвистике.
12.Письменные языки мира: Языки Российской Федерации: Социолингвистическая энциклопедия/МакКонелл Г. Д., Солнцев В., Михальченко В. - М.: Academia, 2000. - Кн. 1.- 294 с.
13. Политическая наука: новые направления: Пер. с англ.. - М.: Вече,1999.-816 с.
14. Слово в действии: Интент-анализ политического дискурса/РАН. Ин-т психологии; Под ред. Ушаковой Т.Н., Павловой Н.Д.- СПб.: Алетейя, 2000. - 316 с.
15.Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса/РАН. Ин-т языкознания; Волгогр. гос.пед.ун-т. - М.; Волгоград: Перемена, 2000. - 367 с.
16.Язык, идеология и политика.- М.: ИНИОН РАН, 1982. - 206 с.
17. Языки Российской Федерации и нового зарубежья: Статус и функции/РАН. Ин-т языкознания; Редкол.: Михальченко В.Ю. (отв.ред.) и др.- М.: Эдиториал УРСС, 2000. - 393 с.
18.Blommaert J. Language and politics, language politics, political linguistics// Belgian j. of linguistics. - Bruxelles, 1997. - N 11. - P. 45-67.
19. Calvet J.-L. Language wars and linguisti policy. - Oxford; N.Y.: Oxford. univ. press, 1998. - XVI, 212 p.
20. Corcoran P. Language and politics//New directions in political communications. - New. Park; L.; New Delhi,1990. - P. 254-289.
21.Laitin D. Language repertoires and state construction in Africa.- Cambridge; N.Y.: Cambridge univ.press, 1992. - XII, 205 p.
22.Language ideological debates/ Ed. by Blommaert J. - N.Y.: de Gruyter, 1999.
23.Laponce J.A. Languages and their territories/Trans. from the French.- Toronto; Buffalo: Univ. of Toronto press, 1987. - X, 265 p.
24.Lasswell H.D., Leites N. Language of politics: Studies in quantitative semanyics. - N.Y.: Sewart, 1949. - VII, 398 p.
