CC BY
96
УДК 327.7
Вестник СПбГУ. Сер. 6. 2015. Вып. 4
Сморгунов Л. В.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИНТЕГРАЦИЯ В СЕТЕВОМ ОБЩЕСТВЕ: ПОИСК НОВОГО ПОРЯДКА ДЛЯ ИНКЛЮЗИВНОГО РАЗВИТИЯ1
В статье рассматриваются проблемы политической интеграции в сетевом обществе, создающем порядок на основе новых форм политической принадлежности. Анализируется соотношение таких направлений глобального сетевого общества, как универсализация, контрколониализм и космополитический национализм; подчеркивается, что угрозу политическому создает не глобализация в целом, а только глобальный универсализм. Нетотализируемый порядок возникает в условиях политических сетей, создающих новые возможности для участия, сотрудничества и использования традиции. Интеграционные процессы в глобальном сетевом обществе трансформируют современную национальную политическую систему, препятствуя авторитарным и тоталитарным тенденциям и создавая условия для инклюзивного развития. Такие интеграционные объединения, как БРИКС, демонстрируют потенциал новой конструкции политического для такого развития. Библиогр. 14 назв.
Ключевые слова: политическое, сетевое общество, сетевая принадлежность, структура, сети, интеграция, БРИКС.
L. V. Smorgunov
POLITICAL INTEGRATION IN NETWORK SOCIETY: IN SEARCH OF NEW ORDER FOR INCLUSIVE DEVELOPMENT
This article discusses the political integration in the network society, which creates order based on new forms of political belonging. The correlation of global trends such as the universalization of the network society, counter-colonialism and cosmopolitan nationalism; it is emphasized, that a threat to the political is created not by globalization as a whole, but only by a global universalism. Political order without totalizing originates in conditions of political networks, building new opportunities for participation, plurality, cooperation and the use of tradition. Integration processes in the global networked society transform modern national political system, preventing the authoritarian and totalitarian tendencies and creating conditions for inclusive development. Such integration associations as the BRICS demonstrate the potential of a new political structure for such development. Refs 14. Keywords: political, network society, network belonging, structure, network, integration, BRICS.
Те, кто следит за политическими событиями в мире, конечно, отметили ряд важных перемен, произошедших в политическом мире последних десятилетий. Среди этих перемен — возрастание роли политических сетей и влияния социальных сетей на политическую мобилизацию и участие. Этот сдвиг определяется новыми возможностями, открываемыми технологиями, которые получили наименование Web 2.0. Их главное достоинство состоит в высокой степени интерактивности, открытости к участию, самостоятельности действия и интенсивности общения.
Движение за «электронное правительство 2.0» позволяет говорить о наступлении нового этапа, характеризующегося развитием коммуникационных связей
Сморгунов Леонид Владимирович — доктор философских наук, профессор, Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9; [email protected]
Smorgunov Leonid V. — Doctor of Philosophical Sciences, Professor, St. Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation; [email protected]
1 Работа выполнена по гранту РГНФ № 14-03-00816 «Управляемость и конкурентоспособность в условиях неопределенности: сравнительный анализ стран БРИКС».
12
между органами государственной власти, бизнесом и гражданами. Исследователи говорят о наиболее высоком этапе развития электронного правительства, на котором оно включается в систему электронной демократии, позволяющей осуществлять электронное голосование, сетевые публичные форумы, сетевые социологические обследования, экспертные оценки и т. д. Некоторые ученые говорят о том, что, по-видимому, необходимо отказаться от прилагательного «электронный» в описании структуры и деятельности государственных органов и либо говорить просто о «правительстве 2.0», либо акцентировать внимание на его новых механизмах и культуре взаимодействия с гражданами, используя термин «ориентированное на граждан правительство». Этот акцент на расширении участников публичного управления является в том числе ответом на вопрос, как повысить управляемость современного государства в условиях сложности, неопределенности и риска. И здесь, как считается, адекватным ответом может быть сетевое управление, базирующееся на новой структуре политических возможностей, предоставляемых электронными и неэлекторонными средствами организации взаимодействия, которые получили наименование «платформы» [1].
Все подобные факты и тенденции имеют еще одно измерение, которое не всегда заметно, но является значимым основанием понимания сетевого общества и сетевых процессов. Это измерение связано с тем, как сети трансформируют политику и какое понимание политического они влекут за собой, особенно в условиях современных глобальных процессов. Сети характеризуют современные международные интеграционные механизмы, создавая новые условия для инклюзивного роста. Это, например, заметно в деятельности такого международного объединения, как БРИКС. Как записано в Форталезской Декларации 2014 г., «мы рассматриваем БРИКС как важную движущую силу процесса постепенного преобразования и реформирования нынешних институтов в рамках перехода к более представительной и справедливой системе управления, способной генерировать более инклюзивный глобальный рост и содействовать обеспечению стабильности, мира и процветания во всем мире» [2, с. 3]. Существует убеждение, что современные сетевые структуры, характеризуя глобальные тенденции взаимосвязи, которые ведут к нарушению традиционных отношений политического, укорененных в принадлежности к определенному месту, занимаемому государством, порождают угрозу существованию политики и политического. Оценивая концепцию политического, предложенную Карлом Шмиттом и опирающуюся на логику Земли и определенность разделения на друзей и врагов, следовательно — на динамику внешнего и внутреннего, плю-ральности и единства, различия мест, Ален де Бенуа пишет: «В той мере, в какой глобализация характеризуется распространением сетей и всякого рода потоков (торговых, финансовых, технологических, коммуникационных и т. д.), она также относится к логике Моря, которому не известны ни границы, ни замкнутые территории. Мы привычно (и сама эта обыденность показательна) говорим о глобализации, будто она объединяет землю, но на самом деле, объединяя ее, она подчиняет Землю логике Моря, т. е. логике уничтожения границ, владычеству потоков и оттоков... В своем дневнике Карл Шмитт описал свой ужас, внушаемый перспективой того, что Поль Вирильо назвал "глобалитаризмом", то есть пришествием глобализованного мира, который по определению был бы миром без внешнего и, следовательно, без возможной политики» [3, с. 165, 167]. Действительно ли сетевой
13
мир создает угрозу политическому? Означает ли глобализация переход к сетевому миру, т. е. тождественны ли эти процессы по логике развития? Уничтожает ли се-тевизация проблему «как жить в различии»? Или она создает новые условия для ее решения, а следовательно, для рождения нового политического, более сложного, чем потенциальная вражда друзей и врагов? Является ли политическая интеграция стран лишь инструментальным фактором развития, или она выступает императивом нового его качества?
Глобализация, сетевое общество и политика интеграции
Возникновение сетевого общества создало условия для глобализации. Однако глобализация, используя сети, является отнюдь не однородным движением, которое часто отождествляется с возникновением единообразия и поражения партикуляризма. Как пишет Дерин Барни, «в центре всех теорий глобализации находится заявление о том, что национальные государства были поставлены перед вызовом их способности организовать и объединить ключевые элементы современной экономической, политической и социальной жизни» [4, р. 25]. Наряду с глобализацией как «универсализацией» следует выделять еще ряд тенденций, которые находятся в состоянии конфликта с ней. Контрколониализм и национализм могут представлять здесь особый интерес.
«Универсализация» есть процесс распространения (объективного и навязанного) способа рациональной организации жизни. Экономика (доллар, ТНК, массовое производство), политика (либеральная демократия), социальные условия жизни (благосостояние), культура (массовая культура), коммуникация (электронные формы), мультикультурализм и другие сферы и характеристики становятся образцами, которые задействованы сознательно лидерами других стран или проникают в эти страны под влиянием силы США. Общим признаком универсального глобализма может служить массовизация всех сторон жизни, юридизация отношения к общественному взаимодействию и рационализация общественных процессов. Доллар, «Макдональдс» и американский английский язык стали символами глобализации. «Универсализация» выражается и в создании международных объединений, таких как Международный валютный фонд, Всемирный банк, Всеобщее соглашение о тарифах и торговле (подписанное 124 государствами в 1994 г.), Всемирная торговая организация и др.
«Универсализация» прежде всего связана с логикой неолиберализма. В логике развития экономики глобализация знаменует успех свободного рынка и транснациональных форм организации производства. Так называемая неолиберальная экономическая политика, наконец, получает адекватное пространство для осуществления, когда подрываются национальные границы, государственная регуляция и принцип справедливости распределения результатов экономического развития.
Неолиберальная стратегия, в свою очередь, порождает стремление к юриди-зации взаимодействий. В логике развития права глобализация представляет собой универсализацию рациональных норм, регулирующих поведение субъектов общественной жизнедеятельности как путем приоритетности норм международного права, так и посредством унификации национальных правовых систем. Создание соответствующих юридических институтов, которые занимались бы
14
правотворчеством, правоприменением и правоконтролем на международном уровне, вполне вписывается в эту логику, как и мировое правительство, и региональные демократические организации типа Европейского союза с его управляющими органами. Здесь нормы позитивного права просто переносятся на иной уровень — на уровень мировой системы.
Контрколонизация стран так называемого «третьего мира» есть попытка восстановить справедливость посредством не только своей собственной экспансии (населения, культуры) на Запад, но и пересмотра основ конструирования своей идентичности в идеях «постколониализма», «лиминальности» и «политики народов». Этот процесс приводит к сопротивлению со стороны развитых стран, что в целом порождает угрозу «войны цивилизаций». Контрколонизация имеет экстенсивные и интенсивные измерения; она захватывает как глобальные территории, огромные массы людей, так и внутренний мир человека, его культуру и на Западе, и на Востоке. При этом если логика американизации порождает феномен «мультикультурализма» с его акцентом на толерантности и получает положительное описание с попыткой найти новые парадигмы для таких политических концепций, как права человека и гражданство, то логика контрколонизации подчеркивает сохраняющиеся в мультикуль-турализме ориентации на дистанцирование и отчуждение. Эта логика предлагает не редукцию различий, а ценность жизни с различиями, которые, однако, не фиксируются в противоречии, а сохраняют открытым потенциал политического действия «вместе». Здесь следует отметить новую эпистемологию политической лиминально-сти Хоми Бабы, который рассматривает саму политическую реальность на границе теории и практики, идеи и действия, смысла и его референции. Он пишет: «Язык критики является эффективным не из-за того, что он навсегда сохраняет раздельную терминологию господина и раба, меркантилиста и марксиста, но в той степени, в которой он преодолевает данную основу противоположности и открывает пространство для перевода: пространство, говоря фигуративно, гибридности, где конструкция политического объекта является новой, ни одной ни другой, собственно, отвергает наши политические ожидания и изменяет, как это и должно быть, любую форму нашего узнавания момента политики. Вызов состоит в рассмотрении времени политического действия и понимания как открытого пространства, которое может принимать и регулировать различные структуры момента интервенции без стремления производить единство социального антагонизма или противоречия. Это есть знак того, что история происходит на страницах теории, внутри систем и структур, которые мы конструируем, чтобы участвовать в историческом движении» [5, р. 24].
Национализм (или автономия) следует обозначить в качестве третьего измерения глобализации, возникающей в сетевом обществе. Но это не национализм закрытости и жесткой идентификации, а космополитический национализм политической принадлежности современному миру, который выставляет национальную особенность как глобально значимую и ценную, при этом не противопоставляя один вид такого национализма другому. В этом отношении следует обратить внимание на концепцию партикуляризма С. Поллока, которая проводит различие между «проповедническим партикуляризмом» с его настойчивым акцентом на источнике и «партикулярным бытием», возникающим в локальных формах или практиках, которые определяются местом, но не сводятся к нему [6, р. 620]. Современные страны, регионы и мир в целом демонстрируют, что разнообразие форм организации
15
экономики, культуры и политики становится все более значимым в качестве не только фактора, но и цели динамичного развития. Глобальный мир, характеризующийся интенсификацией обмена ресурсами в различных сферах общественной жизни, становится более сложным и противоречивым. Усиливаются внутренняя и международная конкуренция фирм, университетов, театров, городов, регионов, государств, различного рода объединений и союзов. При расширении общих стандартов оценок конкурентоспособности на первый план выходят уникальные ресурсы, обеспечивающие конкурентное преимущество. В числе последних немаловажное значение приобретают факторы духовного развития — знания, культура, национальные особенности. Нередко это проявляется в грубых формах национализма и культурной исключительности, однако интенсивный поиск духовной самобытности всеми государствами вовсе не сводится к этим архаичным формам. Более того: растет понимание значимости культурного разнообразия и национальной идентичности не только в качестве ресурса, но и цели общественного развития. Вместо универсального прагматизма XX в., сделавшего ставку на рационализм технического детерминизма, все более привлекательной становится умонастроение, где развитие оказыватся не самоцелью, а инструментом для национального прогресса. При этом целью и инструментом такого прогресса выступают особые стратегические ресурсы стран и регионов. В этом отношении внимание к консерватизму как наиболее чувствительной к национальной специфике идеологии и политической практике становится оправданным и разумным в тех пределах, которые соотносят его с фактором конкурентоспособности и смыслом цивилизованного развития.
Именно «универсализация», как считается, порождает угрозу политическому, гомогенизируя пространство политического и скрывая политическое под флагом тотальной войны за справедливость и мораль, тогда как политика различий, выраженная в контрколонизации и в космополитическом национализме (партикуляризме), противостоит гомогенизации и вводит в рассмотрение плюрализм сложного сетевого взаимодействия.
Глобализация, развитие и политическая интеграция
С одной стороны, глобализация вносит в процесс управляемости государства еще одну переменную — глобальное управление, которое должно учитываться в процессах национального управления. До мирового финансового кризиса действовала гибридная система глобального управления, которая разделяла принципы и методы координации между развитыми и развивающимися странами. Сегодня ситуация изменилась. Как пишет Майкл Спенс, сегодня нужна система, которая бы предполагала «кооперативное поведение» глобализируемых национальных структур с высокими темпами роста. «Для стран, составляющих ядро "Большой двадцатки", потребуется новая система, которая будет учитывать разнообразные потребности, но уравновешивать это разнообразие общесистемным балансом и вопросами распределения» [7, с. 327]. С другой стороны, глобализация стала завершением процесса исчерпания ресурса интернационализации, что было характерно для последних двух веков. Ее пределы ограничили терроризм, миграция и финансовый кризис 2008-2010 гг. Идентичность становится вновь притягательным фактором и приобретает значение принципа существования и развития. Однако ее особен-
16
ностью сегодня и на перспективу является не устойчивая самотождественность, а множественность определений, которые человек дает себе в гетерогенном мире. И здесь управление уже не может базироваться на заранее определенных и оформленных методах. Фактически управление становится ситуационным. В ситуационной концепции управления содержание функции координации и ее форма определяются условиями действия организации, ее культурой, особенностями производственного процесса, характерными чертами окружающей среды. Здесь в одном случае подчеркивают формальные или неформальные способы координации деятельности, во втором делают акцент на «буферные запасы ресурсов», позволяющие координировать внутренние процессы в системе в соответствии со средой, в других подходах акцентируют внимание на переходе от вертикальной коммуникационной структуры к горизонтальной в случае перегрузки первой. Еще один аспект, с этим связанный, касается проблемы национального государства и возможных перспектив его трансформации в новых условиях. Здесь появляется проблема соотношения формируемых глобальных структур координации и современных национальных государств. В этом смысле страны БРИКС представляют собой достаточно любопытный объект изучения, позволяющий понять, как соотносятся проблемы глобальной и региональной трансформации с сохранением национальной специфики государств. Более того, последняя начинает использоваться в качестве фактора управляемости и конкурентоспособности. Национальный патриотизм становится ресурсом глобальной и региональной миссии государств.
Все эти довольно абстрактные рассуждения имеют прямое отношение к современному политическому миру, в котором национальное самоутверждение связано со стремлением к региональной и глобальной интеграции на основе плюральности и сотрудничества. Императивом современности становится новая конфигурация политического, когда государства, оставаясь в границах своей территориальной определенности, испытывают потребность в выходе национально-политического в сферу обмена и конкурентного сотрудничества. Особое значение это приобретает в связи с ориентацией на инклюзивное развитие, когда ценности благосостояния перевешивают калькуляцию чистого экономического роста. Политическая интеграция и сотрудничество становятся фактором, позволяющим сделать инклюзивный рост реальностью. При этом глобальное и региональное сотрудничество приобретает многовекторный характер, позволяющий государствам быть одновременно участником многих международных союзов и ассоциаций. Говоря об экономическом росте стран БРИКС, Джим О'Нил подчеркивал, что и другие страны могут воспользоваться всеми преимуществами их роста: «Если мы действительно хотим вытянуть больше людей из нищеты в средний класс и содействовать расширению торговли и благосостояния, то мы должны задуматься об устранении препятствий, стоящих на пути свободного торгового обмена» [8, с. 174]. Новую философию интеграции и сотрудничества создает концепция сетевого взаимодействия.
Сети, структуры и политика принадлежности
Часто политические сети отождествляют с политическими структурами, а сетевой подход к политике — со структурным. В политической науке структурный подход вот уже более 60 лет используется для анализа и объяснения политики.
17
Разработанный применительно к политическому исследованию Дэвидом Истоном и Гэбриэлом Алмондом, он до сих пор остается одной из ведущих методологий, позволяющей выявлять в политике общие элементы, связи и функции, объединяя все это в понятии политической системы. Его основными принципами выступают целостность системы, принцип функциональной необходимости, приоритет отношений над элементами, неоднозначное соответствие между структурой и функциями. Реляционность, т. е. систематичность отношений между элементами, выступала главной характеристикой структурного функционализма. Некоторые авторы в последние годы стали определять сетевой подход к политике через реляцион-ность. Как пишут Скотт Маккларг и Дэвид Лезер, «политика по своей сути является сетевым феноменом. Власть — центральный конструкт политической науки — существенно реляционная, когда власть существует между акторами в сложном, дифференцированном состоянии» [9, р. 1]. Эти и другие авторы пробуют доказать, что политические сети и сетевой подход — это прежде всего связи. В этом ключе они пытаются противопоставить сетевой анализ политики бихевиоризму и инсти-туционализму, которые рассматривают ее как деятельность дифференцированных акторов в институциональной среде. В какой-то степени это правомерный подход. Мануэль Кастельс — ведущий исследователь сетевого общества — подчеркивал, что в современном обществе структуры доминируют над деятельностью. Он писал: «Наше исследование возникающих социальных структур, которые захватывают человеческое действие и опыт, приводит к важному выводу: историческая тенденция состоит в том, что основные функции и процессы в информационном веке в основном организованы в сети. Сети составляют новую социальную морфологию нашего общества, и распространение сетевой логики модифицирует операции и результаты в процессах производства, опыта, власти и культуры. Хотя сетевая форма социальной организации существовала в другие времена и в иных местах, новые информационные технологии обеспечивают материальную основу для ее безграничного расширения во всем социальном мире. Более того, я хотел бы доказать, что эта сетевая логика производит социальный результат более высокого уровня, чем тот, который социальные интересы связывали с сетями: власть потоков имеет преимущество над потоками власти. Присутствие или отсутствие в сетях и динамика взаимодействия сетей являются решающим источником доминирования и изменения в нашем обществе: общество, которое, следовательно, мы можем, собственно, назвать сетевым обществом, характеризуется преобладанием социальной морфологии над социальным действием» [10, р. 500].
Это так, но не всякая структура является сетью. Более того, если брать структурный подход и структуру, т. е. принципиальное различие между ними и сетевым подходом и сетью, то сетям, рассмотренным под углом зрения структуры, будет всегда не хватать ряда существенных определений. Действительно, в политических сетях отношения являются конституирующим элементом, но не составляют всего многообразия их существенных характеристик. Следует различать структурный (реляционный) и сетевой подходы в политической науке. Если рассмотрение политики как структуры было достижением методологическим, т. е. изменились наши представления о политических феноменах, то сетевой анализ базируется на изменении самой политической реальности, а не только нашего подхода к ней. Сегодня сетевизация составляет существенную характеристику общества, не только
18
связывая акторов и меняя характер отношений между ними, но и создавая другое пространство осуществления жизненных целей. В этом смысле, находясь всегда в определенной системе отношений, человек не всегда находится в сетевых отношениях и не всегда является актором сетевого взаимодействия. Сети и структуры — это различные феномены. Как пишет Кай Эрикссон, «идея сети, очевидно, служит решению определенной задачи: сделать возможной единую речь о сложных, нере-дуцируемых и гетерогенных феноменах с показом их множественности. Следовательно, понятие сети не предполагает какой-либо особой структуры, ибо сеть явно не структура» [11, р. 309].
Структуры отличаются от сетей по сумме критериев. Отметим, что структуры и сети отличаются по составу, т. е. в структурах действуют агенты, значение которых определяется их вполне определенным положением. При этом агенты и их отношения разделены, действует принцип приоритета отношений над агентами. В сетях каждый элемент является действующим лицом (актором) и без активности не может подтвердить свое положение. По сути, актор в сети соотносим с другими акторами посредством своей деятельности и рассматривается в единстве с отношениями. Это в определенной мере перекликается с пониманием актора в актор-но-сетевой теории французского ученого Бруно Латура, где актор рассматривается фундаментально неопределенным, без заранее известной сущности. Он формирует свою природу в ходе взаимодействия в сети. Хотя для Латура сеть скорее является методологическим ключом для открытия того, что такое социальное, однако его трактовки понятий сетевого анализа имеют и онтологическое значение. Латур пишет, что под сетью он понимает «вереницу действий, где каждый участник рассматривается в качестве полномасштабного медиатора. Скажем проще: хорошее понимание АСТ (акторно-сетевой теории) состоит в том, что это нарратив или описание, или предположение о том, что все акторы что-то делают, а не только сидят рядом. Вместо простой передачи результатов без учета их трансформации каждая точка в тексте может стать бифуркацией, событием или истоком нового перевода. Вследствие того что акторы рассматриваются не как агенты, а как медиаторы, они делают социальное видимым для читателя» [12, р. 128-129]. Функциональный характер отношений в структуре определяет цели и задачи элемента, тогда как коммуникационный характер отношений в сетях может не предполагать выполнения определенной структурной задачи. Процессы в структуре строятся по типу передачи команд и получения отклика на них, тогда как заинтересованность участника сети во взаимодействии определяется наличием разнообразных ресурсов, которыми обмениваются акторы для решения общих и частных задач.
Инструментальность отношений в структуре основана на зафиксированных положениях ее участников, которые ждут от другого только эффективного выполнения функции. Взаимность в сетях определяется условиями вхождения в сети. Если сети фиксируют принадлежность, то структуры фиксируют включенность/ исключение. Последнее значимо для структуры, которая строит свой порядок на основе нормы. Включенность означает нормальность, т. е. соответствие норме. Исключение применяется к тем феноменам, которые не соответствуют норме. Определенный и устойчивый порядок в структуре обеспечивается принципом функциональной необходимости, когда каждый элемент функционален для структуры. Неопределенность и неустойчивость в сетях возникают на основе их открытости
19
и постоянно изменяющихся конфигураций, определяемых по случаю. И наконец, структура пытается оформить целое чрез тоталитаризацию своих элементов, сети отдают приоритет многообразию и возникновению единства без тоталитаризации. Важно подчеркнуть, что реляционный подход к политике хотя и составляет определенную характеристику политических сетей, но все же к ним не сводится.
Различие между структурной и сетевой организациями имеет решающее значение для критики универсализма тотального подчинения единому стандарту деятельности, предполагающему понимать политическое как центрированную структуру насилия/подчинения, а политический порядок — как универсальную беспристрастность нормы. В этом отношении, конечно, угроза политическому в глобальном сетевом мире связана с «универсализацией». Но если принять во внимание и другие тенденции глобального мира (именно глобального, а не противоречащего глобализации), например контрколонизацию и космополитический национализм, то глобальное сетевое общество создает новое политическое в том значении, что история не завершается, а приобретает новые черты и возможности, которые связаны не только с верой в положительное решение вопроса. Новые угрозы и вызовы не менее важны, но поиск не должен, как представляется, вести к восстановлению старых разделений и гегемоний, тотальных подчинений и вытеснений. «Текучая современность» (З. Бауман), заменяющая структуры сетями, приводит к политическому как действию без цели, но со смыслом. И этот смысл связан с решением вопроса о том, как «жить в различии», не подвергая ее (жизнь) соблазну включения/ исключения. Сетевое политическое не является беспорядком или анархией, а предполагает установление новой политической принадлежности, которая устанавливается без тоталитаризации, т. е. с сохранением различий и дифференциаций, и в постоянном утверждении. Патриция Христенсен правильно, в общем, отмечает всю сложность и неопределенность, которые здесь возникают: «В отсутствии ясных разделительных линий и в контексте, когда перемены рассматриваются как панацея, а устойчивость подобна смерти, индивидам нужно использовать свое воображение для изобретения своей идентичности, полагаясь на каждый отдельный шаг в своей жизни. Так как нет общего правила, люди находят свой собственный путь, проверяя различные возможности, создавая новые, адаптируясь все время к изменяющимся обстоятельствам так, как текучесть заставляет их делать» [13, р. 553-554]. При этом территориальность не отменяется в качестве условия принадлежности. Важно лишь помнить, что она также меняется, и коммуна, на ней базирующаяся, представляет собой «воображаемое сообщество», реальность которого подтверждается участием.
Чтобы провести демаркационную линию между структурным и сетевым политическим, можно отметить четыре оппозиции, в центре которых лежит проблема политической принадлежности. Основываясь на концепции «народной политики» Эша Амина, Сюзанн Холл пишет о следующих оппозициях [14, р. 52] (с некоторой нашей реконструкцией. — Л. С.): (1) участие Ув патернализм; (2) множество У8 тотальность; (3) сотрудничество Ув коллаборационизм; (4) традиция как поиск У8 традиция как практика. Первая оппозиция указывает на то, что современное государство способствует скорее участию, чем простой заботе о гражданах (патернализм), и, следовательно, поощряет государственные инвестиции в людей и децентрализацию ответственных и гибких институтов. Вторая оппозиция поддерживает
20
множество против тотальности, т. е. дифференцированные союзы против сцепленных сингулярностей. В этом отношении для вовлечения необходимо широкое множество моделей и типов ассоциаций и платформ, где экспериментирование поощряется технологиями и сетями, которые пересекают локальные границы. На этой основе возникает эффективное и активное сотрудничество граждан с государством в политике, которое должно быть признано и поддержано. На этой основе возникают новые типы интеграционного взаимодействия государств, национального бизнеса и многообразных структур гражданского общества. И, наконец, преимущество плюральных демократических сетей как пространств для экспериментов и обновлений может быть объединено с локальной жизнью и научением так, чтобы местные традиции были лучше поняты и включены в действие, но не как ретроспективные практики, а в качестве инструмента поиска продвижения вперед. В этом отношении БРИКС демонстрирует новые возможности выхода за рамки локального как для развития национальных политий, так и использования преимуществ роста другими государствами. Концепция сетевого политического порядка позволяет оценить развитие новых форм интеграционных взаимодействий.
Инклюзивное развитие и интеграция в БРИКС
В перечне обсуждаемых сегодня вопросов, касающихся развития стран БРИКС, находится связь темпов экономического роста с проблемами справедливости и качества жизни. Хотя в теории экономического роста утверждалась несовместимость эффективности и справедливости, многие исследователи сегодня говорят о том, что сам по себе интенсивный экономический рост без справедливости не может служить показателем современного развития. Да, по темпам роста некоторые страны БРИКС опережают «старый мир», однако им еще далеко до того состояния, которое обеспечивает удовлетворенность жизнью населения этих стран. При этом в виде простого допущения принимается тезис, что политика экономического роста в этих странах не увязана с проблематикой справедливости и качества жизни. Хотя, конечно, допускается, что без экономического роста эта проблематика не может быть актуализирована, однако считается, что трудно или даже невозможно одновременно решать задачи сочетания роста и качества жизни в условиях современной экономической конкуренции. Взаимосвязь экономического роста и справедливости описывает концепция инклюзивного развития. Как писал лауреат Нобелевской премии по экономике Майкл Спенс, «инклюзивность стала самой существенной частью устойчивого роста. Изначально понятие "инклюзивность" пришло в экономическую науку из Индии, но теперь оно используется очень широко. Оно касается распределительных аспектов роста и выражает две основные идеи: 1) возможности, создаваемые ростом, должны быть открыты для людей; 2) степень неравенства доходов и доступа к основным услугам должна быть ограничена приемлемыми пределами» [7, с. 116-117]. Проблема, следовательно, упирается в синергию целей государственной политики и ее способности сочетать экономический рост и исполнение жизненных функций. Подобная синергия может быть достигнута не только в рамках согласованного национального управления публичной политикой. Значимыми выступают согласование и координация в международном порядке сотрудничества.
21
Интеграционные процессы в этом отношении позволяют более эффективно реализовать поставленные политикой инклюзивного развития цели. При этом формируется новый характер интеграции, определяемый сетевым сотрудничеством. Как подчеркивается в Форталезской Декларации, «с момента своего создания БРИКС руководствуется общими целями обеспечения мира, безопасности, развития и сотрудничества. В рамках этого нового цикла мы, подтверждая свою приверженность этим целям, обязуемся углублять наши партнерские отношения на основе открытости, инклюзивности и взаимовыгодного сотрудничества и с новым видением перспектив. В этой связи мы готовы изучать новые области для налаживания полномасштабного сотрудничества и более тесного экономического партнерства в целях содействия развитию связей между рынками, финансовой интеграции, осуществлению общих инфраструктурных проектов, а также межличностным контактам» [2, с. 2]. Центральным понятием, демонстрирующим новый характер интеграционного сотрудничества, выступает координация.
Координация в сетях основывается на описании сотрудничества как основного метода взаимодействия. Проблема сотрудничества — одна из актуальных тем в теории сетевого управления. Она базируется на трех основных постулатах:
— все акторы, включенные в сеть, имеют совместные задачи и не преследуют эгоистических интересов, которые бы стимулировали разрыв отношений или доминирование в ущерб общему развитию; однако при возникающих дополнительных внешних ресурсах сотрудничество может нарушаться в угоду перераспределению новых ресурсов;
— акторы обмениваются ресурсами, значимость которых не дана изначально, а определяется в процессе обмена; в связи с этим моральная поддержка становится важным ресурсом в принятии решений; следует подчеркнуть, что сети формируют новые сетевые ресурсы, которые выполняют важную задачу поддержания устойчивости сетевого взаимодействия;
— установление сотрудничества — сложный процесс, предполагающий постоянное взаимодействие между различными акторами, обладающими собственными ресурсами; уровни взаимодействия не разделены жесткими границами, поэтому сотрудничество в сети является сложным и нелинейным процессом.
Ясно, что сетевые структуры отличаются от рыночных и иерархических систем управления. Если рынок основывается на таком механизме координации взаимодействий, как переговорный процесс, завершающийся системой договоров, а иерархические структуры используют вертикальные механизмы координации, основанные на власти или собственности, то общественные сети используют другие механизмы координации взаимодействия, которые позволяют делать сотрудничество взаимовыгодным и долговременным. При этом сети довольно открыты и подвижны относительно не только состава участников, но и возможных форм управления и координации взаимодействия. Координация взаимодействия здесь определяется всем комплексом участия взаимодействующих акторов в сетевом общении. Комплекс конкретных институтов координации включает в себя формирование ассоциативных групп; информационный обмен посредством рассы-лок, конференций, семинаров, форумов; работа комиссий, советов, совещаний; двухсторонние и многосторонние соглашения; репутационные механизмы взаимодействия; совместные ресурсные фонды поддержки; программы по основным
22
направлениям деятельности; согласования на различных уровнях взаимодействия. Сетевая координация основывается скорее на лидерстве, чем на формальном руководстве и управлении.
Говоря в этом отношении о координации и сотрудничестве в рамках БРИКС, следует отметить следующие основные черты сетевой интеграции. Во-первых, структура сетевого общения характеризуется разнообразием, основанным на трехстороннем характере взаимодействия — государственных структур, бизнеса и ассоциаций гражданского общества. Такая многосторонность взаимодействия является целенаправленной политикой БРИКС. Во-вторых, данное объединение характеризуется гибкостью и довольно открыто к возможным другим участникам интеграции. Как подчеркивается в Форталезской Декларации, «мы вновь заявляем о нашей открытости для более широкого взаимодействия с другими странами, в том числе развивающимися странами и странами с формирующейся рыночной экономикой, а также с международными и региональными организациями, в целях укрепления сотрудничества и солидарности в контексте наших отношений со всеми странами и народами» [2, с. 1-2]. В-третьих, БРИКС как интеграционное объединение создает свою политику для быстрого реагирования на изменения окружающей среды. Одним из важнейших условий такой политики выступает многовекторность сотрудничества как внутри БРИКС, так и в отношении взаимодействия БРИКС с другими национальными и международными акторами мировой политики. В-четвертых, БРИКС строится по типу легитимных и субсидиарных структур, позволяющих решать проблемы сотрудничества там, где они возникают. Это важное преимущество сетевого характера взаимодействия повышает общую эффективность региональной публичной политики.
* * *
История сетевого политического порядка только начинается. Пока не до конца ясны все перспективы и не до конца проявились все тенденции, связанные с трансформацией политики под влиянием политических сетей, сетевого сознания и образа жизни. Современное государство встало перед проблемой, как относиться к данному феномену, к сетевому обществу вообще, к сетевому взаимодействию на международной арене в частности. С одной стороны, стратегия электронного правительства и электронной демократии создает условия для более эффективной реализации государственных функций. Государство стремится повысить управляемость за счет использования социальных сетей. В последние десятилетия повышается значение самоорганизации, управления через сообщества, интенсификация взаимодействий между обществом и государством. В этом отношении говорят, что государство в общественных делах не должно само «грести», оно должно «быть капитаном». Функция координации приобретает решающую роль, а вовлечение всех в публичность становится новой мобилизацией для бизнеса и гражданского общества. Поэтому понятной становится социальная ответственность для бизнес-структур и гражданских ассоциаций. Каковы возможные тенденции в государственном управлении, которые будут связаны с этими изменениями? Можно ли признать все современные трансформации в них перспективными? Как быть со случайными событиями, которые могут значительно повлиять на возможную кон-
23
фигурацию государственного управления в этих странах? Например, отмечено, что часто неэффективность государственных структур в этих странах компенсируется активностью сообществ, в том числе и сетевых. Это заметно особенно в условиях чрезвычайных ситуаций. В целом управляемость и конкурентоспособность повышаются при помощи управления за счет сообществ. Что в этом случае означает бездеятельность или слабая эффективность государственного управления? Каковы способы взаимной поддержки и стимулирования активности государства и сообществ? С другой стороны, внутренний сетевой порядок формирует в процессе научения общий этос сотрудничества, переходящий в международную сферу. Формирующиеся многообразные интеграционные объединения здесь выполняют важную задачу диффузии технологических, экономических, социальных и политических инноваций, которые создают платформу для нового качества экономического роста. БРИКС находится только в начале пути, однако ряд отмеченных характеристик интеграционного взаимодействия свидетельствуют о потенциале и значимости начинания.
Литература
1. Сморгунов Л. В. Электронное правительство 2.0: от порталов к платформам // Каспийский регион: политика, экономика, культура. 2014. № 2 (39). С. 66-75.
2. Форталезская Декларация. (Принята по итогам шестого саммита БРИКС). г. Форталеза, Бразилия, 15 июля 2014 г. 39 с. // Сайт Президента РФ. URL: http://kremlin.ru/events/president/news/46227 (дата обращения: 12.05.2015).
3. Бенуа А. де. Карл Шмитт сегодня. М.: Институт Общегуманитарных Исследований, 2013. 192 с.
4. Barney D. The Network Society. Cambridge: The Polity Press, 2004. 216 p.
5. Bhabha H. The Location of Culture. London; New York: Routledge, 2004. 440 p.
6. Pollock S. Cosmopolitan and vernacular in history // Public Culture. 2000. Vol. 12, N 3. P. 591-625.
7. Спенс М. Следующая конвергенция. Будущее экономического роста в мире, живущем на разных скоростях. М.: Изд-во Института Гайдара, 2013. 336 с.
8. О'Нил Дж. Карта роста. Будущее стран БРИКС и других развивающихся рынков. М.: Альпина Бизнес Буксб Манн, Иванов и Фербер, 2013. 256 с.
9. McClurg S., Lazer D. Political Network // Social Network. 2014 . Vol. 36, N 1. P. 1-4.
10. Castels M. The Rise of the Network Society. 2nd ed. Malden, M.A.; Oxford, U.K.; Chichester, U.K.: Wiley-Blackwell, 2010. 597 p.
11. Eriksson K. On the Ontology of Networks // Communication and Critical/Cultural Studies. 2005. Vol. 2, N 4. P. 305-323.
12. Latour B. Reassembling the Social. An Introduction to Actor-Network-Theory. Oxford; New York: Oxford University Press, 2005. 320 p.
13. Christensen P. V. Until Further Notice: Post-Modernity and Socio-Territorial Belonging // International Review of Sociology. 2005. Vol. 15, N 3. P. 547-561.
14. Hall S. The Politics of Belonging // Identities: Global Studies in Culture and Power. 2013. Vol. 20, N 1. P. 46-53.
References
1. Smorgunov L. V. Elektronnoe pravitel'stvo 2.0: ot portalov k platformam [Electronnoe pravitelstvo 2.0: ot portalov k platformam]. Kaspiiskii region: politika, ekonomika, kul'tura [Kaspiysky region: politika, ekonomika, kultura], 2014, no. 2 (39), pp. 66-75. (In Russian)
2. Fortalezskaia Deklaratsiia. (Priniata po itogam shestogo sammita BRIKS) [Fortaleza Declaration. (Adopted at the sixth summit of the BRICS)]. g. Fortaleza, Braziliia, 15 iiulia 2014 goda. 39 p. Sait Prezidenta RF [The Website of the President of the RF]. Available at: http://kremlin.ru/events/president/news/46227 (accessed 12.05.2015). (In Russian)
3. Benua A. de. Carl Schmitt segodnia [Carl Schmitt of Today]. Moscow, Institut Obshchegumanitarnykh Issledovanii, 2013. 192 p. (In Russian)
24
4. Barney D. The Network Society. Cambridge, The Polity Press, 2004. 216 p
5. Bhabha H. The Location of Culture. London; New York, Routledge, 2004. 440 p.
6. Pollock S. Cosmopolitan and vernacular in history. Public Culture, 2000. vol. 12, no. 3, pp. 591-625.
7. Spens M. Sleduiushchaia konvergentsiia. Budushchee ekonomicheskogo rosta v mire, zhivushchem na raznykh skorostiakh [The Next Convergence: The Future of Economic Growth in a Multispeed World]. Moscow, Izd. Instituta Gaidara, 2013. 336 p. (In Russian)
8. O'Nil Dzh. Karta rosta. Budushchee stran BRIKS i drugikh razvivaiushchikhsia rynkov [The Growth Map: Economic Opportunity in the BRICs and Beyond]. Moscow, Al'pina Biznes Buksb Mann, Ivanov i Ferber, 2013. 256 p. (In Russian)
9. McClurg S., Lazer D. Political Network. Social Network. 2014, vol. 36, no. 1, pp. 1-4.
10. Castels M. The Rise of the Network Society. 2nd ed. Malden, M.A., Oxford, U.K.; Chichester, U.K.: Wiley-Blackwell, 2010. 597 p.
11. Eriksson K. On the Ontology of Networks. Communication and Critical/Cultural Studies, 2005, vol. 2, no. 4, pp. 305-323.
12. Latour B. Reassembling the Social. An Introduction to Actor-Network-Theory. Oxford, New York, Oxford University Press, 2005. 320 p.
13. Christensen P. V. Until Further Notice: Post-Modernity and Socio-Territorial Belonging. International Review of Sociology, 2005, vol. 15, no. 3, pp. 547-561.
14. Hall S. The Politics of Belonging. Identities: Global Studies in Culture and Power, 2013, vol. 20, no. 1, pp. 46-53.
Статья поступила в редакцию 20 июня 2015 г.
25
