CC BY
73
Вестник Челябинского государственного университета. 2018. № 1 (411). Филологические науки. Вып. 111. С. 65—71.
УДК 81'373:811.511.152.2 ББК 166.31
ПОЛИСЕМИЯ В СОВРЕМЕННОЙ ЛЕКСИЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ
МОКШАНСКОГО ЯЗЫКА
П. Е. Седова, М. З. Левина
Мордовский государственный университет им. Н. П. Огарёва, Саранск, Россия
Многозначность лексики или полисемия — неисчерпаемый источник ее обновления, необычного, неожиданного переосмысления слова. Многозначные слова составляют значимую часть словарного состава мокшанского языка, так как способность слов к многозначности порождает творческую энергию языка. В статье обобщаются наблюдения над многозначностью слов как в письменно-литературном языке, так и в диалектах мокшанского языка, и выявляются причины появления многозначности или полисемии.
Ключевые слова: однозначные слова, многозначные слова, мокшанский язык, язык художественной литературы, литературный язык, диалектизм.
Одной из актуальных задач в современном мордовском языкознании является изучение лексического богатства и диалектных особенностей языка, которое связано с проблемой исчезновения ряда мордовских говоров. Этим вопросам посвящено множество работ как ведущих лингвистов, так и современных исследователей мордовского языкознания [2; 3; 7; 9; 11; 13].
Описание полисемии единиц лексикона (и в первую очередь слов) представляет собой одну из наиболее сложных задач лексической семантики, так как современные подходы, существующие в лингвистике, показывают, что явление полисемии нельзя считать окончательно изученным и исчерпанным, потому что в нем есть «динамика развития и вектор системности» [14. С. 231]. Основные вопросы научного описания многозначности лексических единиц связаны с определением границ этой категории.
В мокшанском языке, как и во всех языках, слова бывают однозначными и многозначными. Однозначные называют какое-нибудь одно понятие, явление действительности, действие и т. п. Так, единственное значение имеют существительные тише «трава», пайге «колокол», топа «мяч», прилагательные тёр «ловкий», ёлай «избалованный», глаголы сиземс «устать», кавлямс «жевать», киськордамс «царапнуть» и т. п. К числу однозначных слов принадлежат в большом количестве термины, используемые в той или иной отрасли знаний или практической деятельности, например: валъюр «корень (слова)», ломаньтнал «народ», валзюлма «словосочетание», валрисьме «предложение» и др. Способность слова иметь одновременно несколько значений называется многозначностью
или полисемией и предлагает возможность передать огромное количество понятий без увеличения числа отдельных звуковых комплексов [4].
Явление полисемии обусловлено природой самого языка и закономерностями процесса познания. Это способность слова употребляться в разных значениях, у некоторых слов таких значений может быть два-три, а у иных — десять или больше. Так, в «Мокшанско-русском словаре» (1998), по нашим подсчетам, многозначных слов 18 %, а вот однозначных, соответственно, 82 %. Например, у глагола сотомс приводится 5 значений: 1) завязать сотомс пикс «завязать веревку»; 2) завязаться тараткять лангса сотсь марь-ня «на яблоне завязалось яблочко»; 3) привязать сотомс вазня «привязать теленка»; 4) связать, увязать, согласовать корхтаманц сотозе тяни-ень пингонь эряфть колга «свой разговор связал с современной жизнью»; 5) перевязать, наложить повязку керфть сотозе бинтса «рану перевязал бинтом»; у глагола озамс «сесть» — 8 значений; у глагола азомс «сказать» — 9 значений; у глагола вачкодемс «вколотить, забить, прибить» — 11 значений; у глагола нолдамс «выпустить» — 18 значений и др. [10].
Многозначные слова наиболее употребительны, они имеют достаточно обобщенные значения; однозначные слова отличаются либо исключительной конкретностью семантики (как имена собственные), либо узким значением (тише «трава», лофца «молоко»). Закрепляясь за определенным понятием, слово называет целый ряд однородных предметов (куд «дом», шуфта «дерево»), это делает речь экономной. Однако однозначное слово со временем может
проявить заложенную в нем способность к полисемии.
Мокшанские глаголы, как правило, многозначны. Разные по происхождению, они отличаются друг от друга и по количеству значений. Исконно мокшанские глаголы (максомс «дать», панемс «гнать», путомс «поставить», молемс «идти», су-вамс «зайти» и так далее) имеют самое большое количество значений. Заимствованные глаголы чаще всего однозначны: дивандамс «удивляться», обжамс «обижаться», шумнамс «шуметь», ужяльдемс «жалеть», согласиндамс «согласиться», пращамс «простить», грунтовандамс «про-грунтовать» и др.
Подобно глаголам, существительные в зависимости от происхождения характеризуются разной степенью развития полисемии. Наибольшее количество значений имеют исконно мокшанские существительные, называющие жизненно необходимые предметы: пря «голова», кядь «рука», кяль «язык», куд «дом», тол «огонь» и так далее. Менее развита полисемия у отглагольных существительных, в частности, с суффиксом -мa: са-тома «успех», ласькома «бег», кштима «танец», ванома «зеркало» и т. п.
Характер полисемии позволяет выделить в мно -гозначных словах основные, или первичные, значения, для которых характерна частая употребляемость и минимальная зависимость от контекста; и неосновные, вторичные, значения, менее употребляемые и всегда обусловленные контекстом [1].
В современном мокшанском языке многозначность слов характеризуются способностью к семантическому варьированию, т. е. изменению значения в зависимости от контекста. Например, глагол сатомс имеет 13 значений, но вне контекста их смысл не раскрывается. Вне связи с другими словами глагол сатомс рассматривается только с одним, основным значением — «догнать» синь эрявихть сатомс «их надо догнать». Все богатство его значений раскрывается в контексте. Например, у мокшанского писателя Г. Пинясова в произведении «Вирявань руця» глагол сатомс встречается в таких значениях:
1) «постичь, постигнуть»: Коля Пяштельмовонь зиянць сатозе васенце класса тонафнемстонза [20. С. 36] («Колю Пяштельмова беда постигла в первом классе обучения»);
2) «дотянуться до чего»: Тяни коза сатыхть кя-денза, тоза кепсезе пондонцка [20. С. 40] («Теперь куда мог достать руками, туда и поднимался всем туловищем»);
3) «добиться, достигнуть»: Оду аф карман Прасковья Тихоновнань мархта уроконь тонаф-нема. — Вай, классть эзда лядат. Кода мле сат-сак? [20. С. 48] («Больше не буду делать уроки с Прасковьей Тихоновной. — Ой, да так ты отстанешь. Как потом догонять будешь?»);
4) «достаться»: Содазе — школань директорсь сай. Тевонза стаконга сатнихть [20. С. 50] («Знал — директор школы придет. Дел у него и так хватает»);
5) «хватать»: Оцюфнень фалу аф сатни пин-гсна арьсеф тевснон тиемс [20. С. 52] («У взрослых всегда не хватает времени доделать запланированные дела»);
6) «завоевать — добиться, достичь»: Ломанти арьсефоц сатови аньцек эста, кда тянди пяк ве-рондай и надияй [20. С. 56] («Человек добивается задуманного тогда, когда в это очень верит и надеется»);
7) «хватить — быть достаточным»: Аф сатыхть ярмаконе, шинек-венек карманработама, сякокс семботь тиса [20. С. 47] («У меня не хватит денег, буду работать днем и ночью, все равно все сделаю»);
8) «взять, получить»: Олимпиадаста мрдамда меле сядонга вяри кеподезе шалхконц — сатозе васенце вастть [20. С. 17] («После возвращения с олимпиады еще больше поднял нос кверху — занял первое место») и др.
Одним из основных требований норм словоупотребления является, конечно, уместное применение слова в присущем ему лексическом значении. Ошибки здесь особенно непозволительны, так как могут привести к неправильному пониманию высказывания. Стоит, например, перепутать глаголы сатомс «догнать» и сафтомс «достичь» или прилагательные ёру «хитрый, в шутку» и ёню «умный», как мы получим совершенно другой смысл фразы: тейне аф сатови «мне не догнать (в движении)», тейне аф сафтови «мне этого не достичь», ёру ломань «хитрый человек» и ёню шаба «умный ребенок».
Требование смысловой точности многозначных слов представляется самоочевидным и не нуждающимся в особых комментариях. Стоит лишь знать истинное, первоначальное значение слова. В действительности же все эти извечные проблемы правильного применения нужного значения слова сохраняют свою остроту. Нередко истинное значение слова видят лишь в его первоначальном, исконном (этимологическом) смысле. Но если с этой точки зрения взглянуть не только
на художественную, но и на обычную, разговорную речь, то окажется, что она вовсе не точна и не соответствует истине в таком узком ее понимании. В мокшанском языке глагол повфтамс имеет значение «повесить, развесить»: повфтамс муськопт «развесить белье», повфтамс картина «повесить картину». В художественном произведении автор употребляет данный глагол в диалектном значении «заложить (напр. горло)»: Сярядень, кргазень повфнезе, — ляпоняста азозе Катя... [20. С. 40] («Болела, горло заложило, — тихо сказала Катя...»). В данном контексте слово повфнезе в сочетании со слово кргазень «горло (у меня)» обозначает «заложило горло» [8. С. 84]. Использование авторами диалектной лексики во всех случаях оправдывается целью, которую ставит перед собой писатель [9].
В языке полисемия осуществляется в появлении у многозначных слов, наряду с их основным, прямым значением, переносных, образных, значений. Переносные значения всегда вторичны, однако не всякое неосновное значение можно рассматривать как переносное, так как не любое из них образуется на соотношении сходства, но как результат создается явление стилистической образности. Полисемия раскрывает возможности образности речи: перенос названия одного предмета на другой предлагает высказыванию определенную живость, оригинальность, свежесть. Поэтому полисемия широко используется в художественной литературе мокшанского языка в качестве изобразительного средства. Так, прямое значение прилагательного кеме — «такой, ко -торый трудно сломать, разбить, порвать и т. п.» кеме тума «крепкий дуб», переносное — «надежный, верный» кеме ялгаксши (крепкая дружба).
В литературе при передаче языка народа в прямой речи допускается использование диалектизмов, эта черта индивидуального стиля писателя, как и историческое развитие семантики слов, допускает употребление общенародного слова в индивидуально-авторском значении. Создание подобных сочетаний — важный, хотя и не единственный способ, с помощью которого выражается добавочная информация, т. е. порождается новая образная семантика [12].
В результате метафорического переосмысления слова и словосочетания в мокшанском языке формируется как денотативное, так и эмоционально-оценочное значение. А эмоциональность и оценочность лежат в основе языковой информации. Названия многих художественных произве-
дений построены на полисемии, что придает им особую значимость: повесть «Акша тяште» — «Белая звезда», рассказы «Офтть казнец» — «Подарок медведя», «Пичеть мекольце оноц» — «Последний сон сосны» Г. Пинясова и др.
Важна роль метафоры в создании как художественных, так и публицистических образов. Общеязыковые метафоры следует отличать от индивидуально-авторских, значение которых рождается в художественном контексте и не становится распространенным лексическим явлением. Например: в словаре мокшанского языка слово сокоргодомс имеет значение «ослепнуть». В художественном произведении мокшанского автора встречаем новое значение слова сокоргодомс «ослепить»: Петя конязонза ускозе картуз козыреконц — шись сокоргофтсь сельмонзон. [18. С. 29] («Петя надвинул на глаза козырек картуза — солнце ослепляло глаза»). Словесный образ связан с добавочной информацией, которая обусловлена в свою очередь спецификой художественного текста в целом. Авторы произведений на мокшанском языке в художественном контексте раскрывают образность слова, то есть его нормативное значение дополняют особым смыслом. Часто подобное явление происходит из-за метафоризации. Так, денотативное значение слово понамс в словаре раскрывается «вить, свить», понамс пикс «вить веревку», при помощи грамматических форм произошло расширение значения слова с добавочным лексическим элементом по-назевомс «заплетаться»: А поназевихть пильгон-зовок, эста нирахафты азксонь тяштись сонць-ке юкстасы, мезе стамсь юморсь [20. С. 182] («А начнут заплетаться ноги, тогда и сам писа-тель-сатирист забудет о юморе»). Основной причиной создания подобных форм является отсутствие в языке лексических единиц, способных передать необходимое значение. Так появляются сложные словесные образы. Авторы используют их для передачи более глубокого смысла, и необычность формы усиливает семантику единицы и обращает на себя внимание читателя.
Индивидуально-авторские переносы значений наиболее заметны и эмоционально выразительны. Поэтому есть общеязыковые метафоры — ковонь тарваз «серп луны», кяме пря «носок сапога», а есть самобытный художественный образ автора, как например: Перьфпяльсь эреклакшнесь одукс шачезь. Сяс ашезь тяль-кфнев тундать весяла ликонцты калмамань илась [19. С. 29] («Природа оживала как вновь
родившаяся. Поэтому похороны не подходили к веселому лицу весны»). Тялькфнемс «помещаться», эрекламс «жить, развиваться, оживать».
Для речевого воздействия на чувства людей, их волю, эмоции необходимо идеи преобразовывать во впечатления, абстрактное — в конкретное. Именно этой цели и служат словесные образы. Положение о том, что эмоциональность — признак, производный от образности (метафоричности), М. Н. Кожина выразила так: «Образность художественной речи — это образность эстетическая, она отличается индиви-дуализированностью и неповторимостью признаков при их "предельной" конкретности» [6. С. 146]. Метафорическое слово вызывает в сознании читателя и слушателя наглядный зрительный образ, сопровождаемый определенным чувством. В мокшанском языке слово эшендемс раскрывается как «1) остыть; 2) стать прохладным», которое чаще употребляется с изменениями в природе, с горячей пищей. Эшентьфтезе («Похолодало»). Данное слово может встречаться при описании внутреннего состояния человека: Ушеса кърхкаста тарксезе ваймонц (Илья), бта станя ёрась сяда куроконя эшентьфтемс пси потмонц [15. С. 23] («На улице он (Илья) дышал глубоко, как будто хотел быстрее остудить внутренний жар»). Звукоподражательное слово лось-кофтомс в словаре раскрывается как: 1) хлынуть (о дожде); 2) облить, обдать (водой); 3) вылить, выплеснуть (воду); 4) плеснуть (водой). Например, Лоськофтсь вишке пизем. (МРС: 344) («Хлынул сильный дождь»). Данное слово также помогает описать внутреннее состояние человека: Илья комась сёрманц вельхксс, а ня мяльхне эхянь пси ведьса лоськофтозь [15. С. 16] («Илья нагнулся над письмом, а эти мысли окатили его будто горячей водой»). В данном случае при помощи многозначных глаголов выражается эмоциональное состояние человека.
Эмоциональность рождается в результате определенного отношения носителей языка к тем представлениям, которые лежат в основе метафоры. Например, представление о человеке, который глубоко дышал, приходя в себя, на мокшанском языке выражается эшентьфтемс пси пот-моть. Или человека бросило в жар от каких-то мыслей—мяльхне эхянь пси ведьса лоськофтозь.
Очень часто то или иное выражение вызывает эмоциональную оценку иронического неодобрения. Например, ласькомс пильгонь-прянь синдезь «бежать сломя голову». Сон (Петясь) ласьксь
пильгонь прянь синдезь кудснон шири. А ялганза ащесть ширеса и рахасть [20. С. 88] («Он (Петя) сломя голову бежал в сторону дома. А друзья стояли в стороне и смеялись»). И эта ироническая оценка переносится на метафорический, обобщенный смысл фразеологизма «не осознавая, куда бежать, и не замечая никого».
Метафорические глаголы и фразеологизмы выполняют воздействующую функцию. Они оказывают наиболее эффективное речевое воздействие на читателя или слушателя. Например, словосочетания с глаголами ласькомс «бежать», валдомомс «посветлеть», озамс «сесть» и др. в функции фразеологизмов обозначают: ласькомс седис «испытать горечь, обиду», кольсь се-дись «расстроиться», валда шама «веселый, добрый». Но кодак содайне (Татуня), печкомонза сърхкасть Сюрокшть, кольсь седиезе [18. С. 41] («Но как только узнала (Татуня), что собрались резать Сюрокш (Рогатого), расстроилась»); Иляста ва конашкава ласьки седизон [19. С. 30] («Иногда до сердца доходит»). Или озаф седи «со спокойным сердцем». Аннакать шамац аф ламо-да валдомсь. Мъзярда седиец аф ламода озась, кармась сюцема [18. С. 52] («Лицо тети Ани посветлело. Когда немного успокоилась, начала ругаться»). Метафорическое сочетание валдомсь шамац «лицо посветлело», как и в русском языке, выражает внутреннее состояние человека.
Глагольные метафоры выявляются чаще всего в узком контексте: в пределах словосочетания, предложения. Например: Коцорды голланд-каса толсь. Аф, аф толсь коцорды, а пенгятне. А толсь кштий и кеняртькшни, сяс мес пенгада нинге сатомшка и паломс теензаламос [18. С. 65] («Скрипит в голландке огонь. Нет, не огонь скрипит, а дрова. А огонь пляшет и радуется, потому что дров достаточно и гореть ему долго»). В данном тексте доминирующий колорит глаголов — нейтральный. Но этот колорит меняет свою стилистическую роль при сочетании глаголов с существительным коцорды толсь «огонь скрипит», толсь кштий «огонь пляшет», толсь кеняртькшни «огонь радуется». Или: Ся шитнень мок-шень моротне исть тяльгонде туста вирти, лиендсть шуфттнень ёткова и нулнофнесть вяри, пефтома келети, и тоса пацясна сядонга келемкшнесть [20. С. 161] («В те дни песни не помещались в густом лесу, они летали между деревьями и взлетали вверх, в бездонный простор, и там крыльям песен разлетались»). Моротне исть тяльгонде «песни не помещались», моротне ли-
ендсть «песни летали», моротне нулнофнесть «песни взлетали», моротнень пацясна келем-кшнесть «крылья песен разлетались». Данные сочетания не меняют смысл текста, но его общий смысл, благодаря общеупотребительным глаголам, выявляет яркую образность. Глагол, являющийся центром высказывания, вступает в синтаксическую связь с существительными. Эта тесная семантико-грамматическая связь словосочетаний нередко приводит к тому, что метафоризация одного из членов глагольно-именного сочетания ведет к метафоризации другого члена. Таким образом, метафорический смысл пронизывает всю комбинированную конструкцию.
Метафорические переносы наименований интенсивно затрагивают те группы лексики мокшанского языка, которые связаны с наиболее насущными в данный период жизни общества явлениями. К метафорическим глаголам применимо положение о том, что в их семантической структуре можно выделить качественно-экспрессивный компонент, который усиливает речевое воздействие — разговорные и просторечные метафорические глаголы. Например: Ломань шачсь! — Тяк сязь кълдомацень, тоньфтомотка содаса, — мъторгодсь Ольга [18. С. 28] («Человек родился! — Не ори, без тебя знаю, — проворчала Ольга»); Кода мле аф кърьвязи (шамац), къда тетькить сельмотнень лангозонза, — ашезь кирде Куля баба [18. С. 90] («Как же не покраснеет (лицо), если ты вытаращил на нее глаза, — не стерпела баба Куля)». Разговорные и просторечные слова отличаются чувственностью и конкретностью — качествами, формирующими образность и эмоциональность [2].
Наибольшее речевое воздействие в мокшанском языке оказывают развернутые метафоры. Например, А тон, бабай, между прочим, тюха-деть правлениять решениянц лангс, — казям-ста азозе колхозонь прясь [18. С. 85] («А ты, бабушка, между прочим, плюнула на решение правления, — жестко сказал председатель колхоза»). Развернутую метафору иногда называют стилистической метафорой. Такое сочетание привлекает внимание читателя, помогает глубже осознать, представить событие.
Важность метафоричности в мокшанском языке заключается в образности художественного текста, которые раскрывают суть и важность события или факта. И очень выразительно, эмоционально, часто с применением сатирических средств обличения, выражают автор-
скую оценку: ... сон каннесь ни мяль: лункфтамс алянь пирьфста кафта учат и уйфтемс скал-нят [17. С. 56] («.он уже размышлял: выдернуть из отцовского двора две овцы и угнать телок»); Или глагол тяемс имеет значение: 1) мести, подмести, вымести, смести тяемс киякс «подмести пол»; 2) перен. ударить тяемс шамати «ударить в лицо»; 3) перен. убежать, сбежать тяезе тоста «убежал оттуда»: А монь тюремати ашель асу-возе. — няян, бывала, скандал срхкси — тяйса от греха подальше [6. С. 273] («Я не умел драться. — бывало, вижу скандал назревает, ухожу от греха подальше»). Переносные значения присущи разговорной речи, а авторы отражают речь героев в своих произведениях.
В мокшанском языке полисемия слова органически связана с явлениями антонимии и синонимии. Многозначное слово в разных значениях может иметь разные синонимы и антонимы. Так, прилагательное в мокшанском языке сире «старый» в значении «достигший старости» имеет антоним од «молодой», а синоним эряфкшу «пожилой»: од ломань «молодой человек», эряфкшу ломань «пожилой человек»; в значении кунардонь «давний, существующий с давних времен» — антоним од «новый», синонимы ётмелень «давний, исторический», сире «прежний»: од ялгат «новые друзья», сире ялгат «прежние (старые) друзья», ётмелень пинге «исторический период», сире пинге «старое время». Внутренне присущая связь полисемии с антонимией и синонимией — свидетельство системности лексических единиц, их взаимозависимости и взаимообусловленности. Далеко не все значения полисемантических слов способны вступать в синонимические и антонимические отношения. У одних классов слов, в частности, у существительных, это свойство развито слабее, у других, например, у прилагательных — сильнее.
Таким образом, семантическая структура многозначного слова в мокшанском языке отражает сложный процесс всестороннего познания окружающей действительности. Способность слова приобретать все новые значения не ограничена, но не всегда установление новой линии понятийно-предметной соотнесенности слова равнозначно приобретению нового понятийного значения.
Как видно из вышеизложенного материала, мокшанскими писателями широко используются многозначные слова как эмоциональные речевые средства, насыщенные метафоричностью,
яркой образностью, пробуждая в читателе ответные мысли и чувства. Изучение многозначности лексики более значимо для стилистики, так как
наличие различных значений у одного и того же слова объясняет особенности употребления его в речи, влияет на его стилистическую окраску.
Список литературы
1. Голуб, И. Б. Стилистика русского языка / И. Б. Голуб. — М., 2010. — 448 с.
2. Гришунина, В. П. Использование диалектных глаголов в мокшанской разговорной речи / В. П. Гри-шунина, В. Ф. Рогожина // Вестн. Чуваш. гос. ун-та. — 2013. — № 1. — С. 162-167.
3. Ефимов, А. И. Стилистика художественной речи / А. И. Ефимов. — М., 1961. — 520 с.
4. Иванова, Г. С. Тяниень пингонь мокшень кялень лексикология = Лексикология современного мокшанского языка / Г. С. Иванова, П. Е. Седова. — Саранск, 2014. — 84 с.
5. Калинин, А. В. Лексика русского языка / А. В. Калинин. — М., 2012. — 320 с.
6. Кожина, М. Н. Стилистика русского языка / М. Н. Кожина, Л. Р. Дускаева, В. А. Салимовский. — М., 2008. — 464 с.
7. Кулакова, Н. А. Стилистика мокшанского языка / Н. А. Кулакова, О. Е. Поляков, В. Ф. Рогожина. — Саранск, 2014. — 144 с.
8. Левина, М. З. Мокшень диалектологиясь = Диалектология мокшанского языка / М. З. Левина. — Саранск, 2014. — 176 с.
9. Левина, М. З. Диалектизмы в языке мокшанской художественной литературы / М. З. Левина, П. Е. Седова // Вестн. Чуваш. ун-та. Гуманитар. науки. — 2015. — № 2. — С. 178-187.
10. Мокшанско-русский словарь / под ред. Б. А. Серебренникова, А. П. Феоктистова, О. Е. Полякова. — М., 1998. — 920 с.
11. Седова, П. Е. Функционирование метафорических глаголов / П. Е. Седова // Функционально-семантическое исследование : межвуз. сб. науч. тр. — Саранск, 2004. — Вып. 3. — С. 78-81.
12. Седова, П. Е. Окказионализмы в мокшанском литературном языке / П. Е. Седова // Finno-Ugrica 1: Проблемы языков, литератур и фольклора народов Урало-Поволжья. — Йошкар-Ола, 2008. — С. 123126.
13. Седова, П. Е. Диалектная вариантность в языке мокшанской художественной литературы / П. Е. Седова // Финно-угор. мир. — 2013. — № 4. — С. 40-43.
14. Стернина, М. А. Лексико-грамматическая полисемия в системе языка : дис. ... д-ра филол. наук / М. А. Стернина. — Воронеж, 1999. — 253 с.
15. Кудашкин, И. Ломанти эряви кельгома: повесть, азкст / И. Кудашкин. — Саранск, 1996. — 222 с.
16. Кишняков, И. Монь тяштезе — менельсь: роман / И. Кишняков. — Саранск, 1982. — 304 с.
17. Лашманов, И. Сяпи пильгокит : азкс / И. Лашманов // Мокша. — 2015. — № 8. — С. 55-69.
18. Мишанина, В. Вальмафтома куд: повесть, азкст, пьесат / В. Мишанина. — Саранск, 2002. — 318 с.
19. Мишанина, В. Эсь берякозонза: повесть / В. Мишанина // Мокша, — 2015. — № 12. — С. 4-36.
20. Пинясов, Г. Вирявань руця: ёфкст, азкст, повесть / Г. Пинясов. — Саранск, 2004. — 416 с.
Сведения об авторах
Седова Полина Егоровна — кандидат филологических наук, доцент кафедры мордовских языков, Мордовский государственный университет им. Н. П. Огарёва. Саранск, Россия. [email protected]
Левина Мария Захаровна — кандидат филологических наук, доцент кафедры мордовских языков, Мордовский государственный университет им. Н. П. Огарёва. Саранск, Россия. [email protected]
Bulletin of Chelyabinsk State University.
2018. No. 1 (411). Philology Sciences. Iss. 111. Рp. 65—71.
POLYSEMY IN MODERN LEXICAL SYSTEM OF MOKSHA LANGUAGE
P. E. Sedova
Mordovian State University. N. P. Ogaryova, Saransk, Russia. [email protected]
М. Z. Levina
Mordovian State University. N. P. Ogaryova, Saransk, Russia. [email protected]
The polysemy of a vocabulary or polysemy is an inexhaustible source of its renewal, an unusual, unexpected rethinking of the word. Multivalued words form a significant part of the vocabulary of the Moksha language, since the ability of words to multivalence generates the creative energy of language.
The article generalizes observations on the polysemy of words in both written and literary language, as well as in dialects of the Moksha language and reveals the reasons for the appearance of polysemy or polysemy.
Keywords: single-valued words, polysemantic words, Moksha language, language of fiction, literary language, dialectism.
References
1. Golub I.B. Stilistika russkogo jazyka [Stylistics of the Russian language]. Moscow, 2010. 448 p. (In Russ.).
2. Grishunina V.P., Rogozhina V.F. Ispol'zovanie dialektnyh glagolov v mokshanskoj razgovornoj rechi [The usage of the dialectic verbs in Moksha spoken language]. Vestnik Chuvashskogo gosudarstvennogo universiteta [Bulletin of the Chuvash State University], 2013, no. 1, pp. 162-167. (In Russ.).
3. Efimov A.I. Stilistika hudozhestvennoj rechi [The style of artistic speech]. Moscow, 1961. 520 p. (In Russ.).
4. Ivanova G.S., Sedova P.E. Tjanien'pingon' mokshen' kjalen' leksikologija = Leksikologija sovremennogo mokshanskogo jazyka [Lexicology of the modern Moksha language]. Saransk, 2014. 84 p. (In Russ.).
5. Kalinin A.V. Leksika russkogo jazyka [Lexicology of the Russian language]. Moscow, 2012. 320 p. (In Russ.).
6. Kozhina M.N., Duskaeva L.R., Salimovskij V.A. Stilistika russkogo jazyka [Stylistics of the Russian language]. Moscow, 2008. 464 p. (In Russ.).
7. Kulakova N.A. Poljakov O.E. Rogozhina V.F. Stilistika mokshanskogo jazyka [Stylistics of the Moksha language]. Saransk, 2014. 144 p. (In Russ.).
8. Levina M.Z. Mokshen' dialektologiyas' = Dialektologiya mokshanskogo yazyka [Dialectology of the Moksha language]. Saransk, 2014. 176 p. (In Russ.).
9. Levina M.Z., Sedova P.E. Dialektizmy v jazyke mokshanskoj hudozhestvennoj literatury [Dialectisms in language of Moksha fiction]. Vestnik Chuvashskogo gosuniversiteta [Bulletin of the Chuvash State University], 2015, no. 2, pp. 178-187. (In Russ.).
10. Serebrennikova B.A., Feoktistova A.P., Poljakova O.E. (eds.). Mokshansko-russkij slovar' [Moksha-Rus-sian Dictionary]. Moscow, 1998. 920 p. (In Russ.).
11. Sedova P.E. Funkcionirovanie metaforicheskih glagolov [Functioning of metaphorical verbs]. Funkcional 'no-semanticheskoe issledovanie [Functional-semantic research]. Saransk, 2004. Pp. 78-81. (In Russ.).
12. Sedova P.E. Okkazionalizmy v mokshanskom literaturnom jazyke [Occasionalisms in the Moksha literary language]. Finno-Ugrica 1. Joshkar-Ola, 2008. Pp. 123-126. (In Russ.).
13. Sedova P.E. Dialektnaja variantnost' v jazyke mokshanskoj hudozhestvennoj literatury [Dialectal Variation in Fiction in the Moksha Language]. Finno-ugorskij mir [Finno-Ugric World], 2013, no. 4, pp. 40-43. (In Russ.).
14. Sternina M.A. Leksiko-grammaticheskajapolisemija v sisteme jazyka [Lexico-grammatical polysemy in the system of language]. Voronezh, 1999. 253 p. (In Russ.).
15. Kudashkin I. Lomanti eriavi kelgoma [Man needs love]. Saransk, 1996. 222 p. (In Mokshan).
16. Kishniakov I. Mon tiashteze — menels [My star is the sky]. Saransk, 1982. 304 p. (In Mokshan).
17. Lashmanov I. Siapi pilgokit [Bitter Footprints]. Moksha [Moksha], 2015, no. 8, pp. 55-69. (In Mokshan).
18. Mishanina V. Valmaftoma kud [House without windows]. Saransk, 2002. 318 p. (In Mokshan).
19. Mishanina V. Es beriakozonza [To its shores]. Moksha [Moksha], 2015, no. 12, pp. 4-36. (In Mokshan).
20. Piniasov G. Viriavan rutsia [Goddess of the forest]. Saransk, 2004. 416 p. (In Mokshan).
