CC BY
35
VI Державинские чтения, 2001
образие этих отношений обеспечивается наличием вопросительности.
Частновопросительные сочиненные предложения. В пределах сочиненного предложения могут сочетаться как однотипные, так и разнотипные частные вопросы.
8) Comment monte-t-elle et descend-elle? (Elle)
9) Qui donc tenait compagnie à la belle veuve et que mon arrivée avait contraint à la fuite? (Exbrayat)
В смысловом плане однотипные частные вопросы настолько тесно связаны друг с другом, что на них можно дать один ответ. Смысловое единство предложения подчеркивается пропуском вопросительного слова во второй предикативной единице (пример 8). Разнотипные частные вопросы более автономны по сравнению с общевопросительными и частновопросительными предложениями с однотипными вопросами (пример 9).
В частных вопросах остается неизвестным лишь понятие, обозначенное одним из приглагольных членов или подлежащим. Поэтому сочетание частновопросительных предложений представляет, в основном, лишь запрос о дополнительных характеристиках при одном подлежащем (при моносубъектной структуре) или при различных подлежащих (при полисубъектной структуре сложносочиненного предложения). В этом случае между частновопросительными предложениями устанавливаются соединительные отношения, которые выражаются посредством союза et (примеры 8 и 9). Широкоупотребительный в таких
сложных предложениях союз et выражает иногда и причинно-следственные отношения. Этот тип семантических отношений возникает в частновопросительных однотипных предложениях с общим вопросительных словом pourquoi в первой части.
10) Pourquoi acceptez-vous de rencontrer Patrice sans moi et ne voulez-vous jamais me rencontrer sans Patrice? (Troyat)
Другие сочинительные союзы в частновопросительных предложениях не используются. Таким образом, частновопросительные предложения в современном французском языке характеризуются еще большим ограничением (по сравнению с оощевопросительными предложениями) в употреблении сочинительных союзов. Единственно возможным в них оказывается соединительный союз et.
1. Pohl J. Observations sur les formes d’interrogation
dans la langue parlée et dans la langue écrite non littéraire // Actes et colloques. X Congrès international de linguistique et philologie romane. T II 1962 P. 504. '
2. Луе.в В. И. Вопросительные предложения в совре-
менном французском языке // АКД М 1971 С. 17-18. ’ '
3. Минкин Л.М. Коммуникативные типы сложного предложения в современном французском языке (повествовательно-вопросительные и вопросительные конструкции). Курск, 1974. С. 48.
ПОЛИФОНИЧНОСТЬ ВО ФРАНЦУЗСКОЙ И В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРАХ НАЧАЛА XX ВЕКА
И.А. Панкова
Обычно выделяют несколько наиболее важных аспектов полифоничного письма: интертек-сгуальность, метатекстуальность, гипертекстуальность. Среди «следов», оставленных русской литературой во французской, значение которых недостаточно оценено, как раз и следует отметить усвоение такой особенности русской литературы конца XIX — начала XX веков, как интертекстуальная диалогичность. Перекличка мотивов поверх актуальной причинности, отказ от взаимо-подгонки деталей, карамазовский бунт против «эвклидовой дичи» - порядка вещей, при котором «все прямо и просто одно из другого выходит», оказались методологически созвучными литературным произведениям, имеющим, казалось бы, совсем иные духовно-этнические корни. Так, например, в романах Блеза Сандрара, уроженца Швейцарии, называемой иногда «Россией наоборот», мы видим прозу, в которой главное состав-
ляет не сюжет, не целенаправленное, заранее рассчитанное движение от завязки к развязке, а движение души то ли героя, то ли автора, то ли человека вообще, взаимодействие «своего» и «чужого» слова. Автор не является источником своего и чужого смыслов. Он - функциональный принцип, посредством которого осуществляется процесс ограничения и выбора смыслов.
Авторитет текстов Б. Сандрара часто обосновывается аллюзиями и цитатами из текстов, имеющих авторитет в традиции, закрепившейся в рамках русской художественной культуры.
Отмечая сходство по критерию метатекстуальности, можно констатировать «вписанность» текста одного из основателей французской неклассической литературы Блеза Сандрара в Пи-тербургский текст русской литературы.
Удивительна близость друг к другу разных описаний Петербурга у различных авторов, как
русских, так и европейских. Близость наблюдается вплоть до совпадений, причем их источники не скрываются, а становятся элементами, которые включаются в игру, работают на создание «петербургской атмосферы». Россия осознает себя через Петербург, а Россию понимают через Петербург, причем Петербург остраняст и Россию, и Запад.
Единство петербургского текста определяется не столько единым объектом описания, сколько единством и цельностью идеи, семантической связностью. Семантическое родство наблюдается у Блеза Сандрара с произведениями Достоевского, Блока, Белого. Тем более, что имено с их творчеством Сандрар непосредственно знакомился во время своего Петербургского периода жизни в России. Он даже пытался переводить на французский язык роман Достоевского «Идиот».
Блез Сандрар воспринимает и гипертекстуальность с ее главной дилеммой - «иррациональная образность — рационально выстраеваемая образность» .
В творчестве многих русских и европейских писателей можно заметить большое влияние романтической традиции. Романтизм в самом широком смысле трактует мир не как совершенный механизм, а как существо, которое душа человека желает постичь. Обретение истины поэтому должно нести прежде всего внутреннее преображение. В буквализме рационального мышления такие в целом разные писатели как Е. Замятин и Б. Сандрар одинаково усматривали форму идолопоклонства. Их не устраивали и символы рационализированного сознания - механические и безличные. Рассудочным формам символизма в романах этих двух авторов противопоставляется неразложимая образность. Отсюда и характерный интерес к дилемме: первобытное - цивилизованное, а также глубоко неоднозначное отношение к современности. У обоих писателей можно проследить большое сомнение в бесспорном превосходстве цивилизации и неизбежной прогрессивности рационального человека.
Так, у Замятина герой романа «Мы» Д-503 (намеренно обозначаемый с помощью формального механизма сознания - алфавита) потрясен сообщением о том, что у него есть «несколько капель солнечной, лесной крови». Город и природа противопоставляются: город как вертикаль культуры, символ обжитости, «энтропийности», природа же, «волосатость» как нечто, позволяющее ярко ощутить свою причастность к изначальному органическому целому. Неслучайно в другом романе Замятина его герой, тевтонский вождь, грезит о том, чтобы раздавить город своей рукой.
У Б. Сандрара мы обнаруживаем схожие моменты. В романе «Мораважин» тоже отдается дань осмыслению вышеназванной дилеммы, и его
символика выстроена в схожем ключе. Персонаж романа с характерным именем Рэймон Сьянс (Наука) высвобождает человека, обуреваемого дикими страстями, звучащими уже в его сконструированной автором фамилии - Мораважин, в которой на французском языке слышны слова «смерть, разрушение, женский детородный орган» .
Многосмысловая структура такой символики допускает только диалогический характер ее интерпретации и поэтому противостоит как «методологии чувствования», так и «методологии окончательного истолкования».
Во французской литературе можно наблюдать и жанровые переклички с русской литературой, объединяемые духом эстетической игры с традицией. Сущностное противоречие русского литературного творчества - противоречие межд\ поэтическими ценностными устремлениями человека и прозаической, порой бездуховной действительностью - находит заметный отклик в творчестве «поэтического прозаика» Блеза Сандрара У него прослеживаются ходы мысли и действий, хорошо знакомые по героям Достоевского и утопиям отечественных мыслителей. Главный герой романа «Дэн Иек», вкладывающий все свои средства в образцовый промышленный центр, призванный поддержать существование нищенствующего населения и способствовать социальной гармонии, выглядит органично рядом с героями «литературы бунта». Все они выявляют лживость общепринятой морали, верят в справедливость, поддерживают социальные утопии. «Герои нравственной свободы» мечтают построить жизнь на основе веры, надежды, любви, прошения, ненасилия. Результат обычно оказывается противоположным намерениям. Несмотря на ауру негативного эмоционального смысла, которой окружены позитивные идеи, активность символической: формы выражает и порождает веру в то, что никакое механическое тоталитарное устройство не способно завладеть миром до конца. Пафос по-лифоничной литературы состоит в укреплении надежды на торжество подлинно вечных ценностей - любви и свободы.
Российская литература служит Блезу Санд-рару источником мировых обобщений. Запечатленные в ней драматические российские коллизии начала века выступают для Запада в романах «Мораважин» и «Дэн Иек» в качестве урока, который надо, если не усвоить (невозможно буквально «занять» чужой исторический опыт), тс хотя бы держать в поле зрения.
Следует отметить тот момент, что ориентация на интертекстуальную диалогичность, усиливающую внутреннюю активность художественной формы, позволяет не превращать русскую литературу в памятник, а выявляет ее жизнеспособность.
