CC BY
62
Русская литература Russian Literature
А.В. Каравашкин (Москва)
ПОЛЕМИЧЕСКИЕ ТЕКСТЫ ИВАНА ГРОЗНОГО: ОПЫТ ИССЛЕДОВАНИЯ ВАЖНЕЙШИХ БЕСТИАРНЫХ СИМВОЛОВ («ПЕС» И «АСПИД»)
Аннотация. В статье исследуются причины и цели обращения державного полемиста, царя Ивана Грозного, к традиционной средневековой символике, связанной с именами и свойствами различных животных, в том числе наделенных фантастическими приметами и повадками. В отличие от многих средневековых авторов, у которых бестиарий вписывается в стратегию описания тварного (созданного Богом) мира или нужен для реалистического воссоздания обстановки, царь обращается к зоосимволизму исключительно в публицистических целях. Ему важно сильнее задеть противника, ярче продемонстрировать негативные стороны его поведения и образа мыслей. Впервые так подробно рассматривается семантика двух ключевых для посланий Ивана IV символов - «пес» и «аспид». «Пес» («собака») - этот символ наделен не только отрицательной экспрессией, но и важной идейной составляющей. Ведь «собака»-изменник в сочинениях царя -один из излюбленных персонажей. Тем не менее нами отмечены весьма редкие для средневековой книжности случаи амбивалентности (осознаваемой современниками Грозного противоречивости) символа. Это, на наш взгляд, доказывает переписка Грозного с опричником Василием Грязным. Символ «аспид» используется в переписке с Андреем Курбским не только для создания образа измены как таковой, но и для разоблачения самой логики предателя, для деконструкции его идейной платформы. Библейский «аспид» наделен в полемических текстах царя Ивана существенной метафизической составляющей.
Ключевые слова: символы; бестиарий; семантика; публицистика; полемика; амбивалентность; библеизмы; сфрагистика.
A.V. Karavashkin (Moscow)
The Polemic Texts of Ivan the Terrible: A Study of the Most Important Bestiary Symbols ("Dog" and "Asp")
Abstract. The article investigates the causes and goals of the address of the sovereign polemicist, Tsar Ivan the Terrible, to traditional medieval symbols associated with the names and properties of various animals, including those endowed with fantastic signs and habits. Unlike many medieval authors, for whom the bestiary fits into the
strategy of describing the created (created by God) world or is necessary for a realistic reconstruction of the situation, the tsar turns to zoo symbolism solely for journalistic purposes. It is important for him to hurt the enemy more strongly, to demonstrate more clearly the negative aspects of his behavior and way of thinking. The novelty of this article is in the fact that for the first time the semantics of the two key characters in the messages of Ivan IV are examined in such detail - "dog" and "asp". The "dog" symbol is endowed not only with a negative connotation, but also with an important ideological component. After all, the "dog", one of the favorite characters in the works of the king, is a traitor. Nevertheless, we noted very rare cases of ambivalence (Grozny's controversy recognized by his contemporaries) of the symbol, which are very rare for medieval book writing. In our opinion, this is proved by the correspondence of Grozny with the oprichnik Vasily Gryazny. The symbol "asp" is used in correspondence with Andrei Kurbsky not only to create an image of treason as such, but also to expose the very logic of the traitor, to deconstruct his ideological platform. The biblical "asp" is endowed in the polemical texts of Tsar Ivan with an essential metaphysical component.
Key words: symbols; bestiary; semantics; journalism; controversy; ambivalence; biblicalisms; sigillography.
Пристрастие Ивана Грозного к символам, связанным с представлениями о животных и мифических зооморфных существах, известно давно. Пожалуй, основополагающими для этой темы могут считаться статьи, посвященные языку и образности первого русского царя. Это работы С.О. Шмидта и В.В. Калугина [Шмидт 1958; Калугин 1994]. Калугин при этом сопоставляет манеру Грозного-публициста с творческой манерой протопопа Аввакума. Но едва ли в полной мере историк и языковед, известные как знатоки и вдумчивые интерпретаторы древнерусского книжного наследия, в том числе памятников полемических, ставили перед собой задачу систематизации семантики бестиарных символов царя Ивана.
В этой статье мы сосредоточимся в основном на примерах словоупотребления «пес» («собака») - «лай» - «лаяти» и «аспид» - «ехидна». Эти слова отрицательной экспрессии отнюдь не свидетельствовали непременно о каком-то пристрастии Ивана IV к разговорной речи, народной брани. В основном царь отдавал дань книжным словам и формулам. Интересующие нас бестиарные символы были частью традиции. Впрочем, совсем опрометчиво было бы забывать о влиянии фольклора. Вспомним Илью Муромца, который помахивал врагом, как булавой, ухватив соперника за ноги: «А и крепок татарин - не ломится / А жиловат сабака - не изорвется!» [Древние российские стихотворения 1958, 171].
Сразу отметим, что обращение к такому зоосимволизму продиктовано у Грозного исключительно целями разоблачения противников. Животные не вписываются у него в стратегии энциклопедического осмысления окружающего Божьего мира или «биографизма», как это мы видим в древнерусских физиол0гах [Демин 2019, 248-252] или у Владимира Мономаха, и никак почти не соотносятся с реальной бытовой обстановкой, как это зачастую бывает в текстах протопопа Аввакума.
Обращаясь к Курбскому, Грозный оживлял в памяти читателя образы «дивияго зверя», «аспида», «ехидны» и «пса» [Переписка 1979, 16, 18, 26, 30], шведского короля Юхана III он наградил «собачьим ртом» [Послания Ивана Грозного 1951, 160], сравнивал Стефана Батория и протестантского проповедника Яну Рокиту с ослом-«онагром» [Послания Ивана Грозного 1951, 238; Марчалис 2009, 317]. В «Послании в Кирилло-Белозерский монастырь» Иван IV называет себя «смердящим псом», а Василия Соба-кина «злобесным псом», что было, разумеется, несравненно хуже, и, заботясь о благочестии, вспоминает обычай грешников, которые «за четками матерны лают» [Послания Ивана Грозного 1951, 162, 175, 192]. Гетман Гр. Хоткевич изливает яд, «яко скорпия», а «бешеная собака» холоп Ивашка Козлов - «подобно змие» (письма от имени Воротынского Григорию Ходкевичу и польскому королю Сигизмунду II Августу). Польский монарх «злобесовских уродственных людей, собак, в раде своей учинил», а его магнат пишет грамоты «собатцким обычаем» [Послания Ивана Грозного 1951, 256, 262, 268, 276]. О времени, когда всевластие царя было ограничено правительством, рекомендовалось говорить, что это была «собацкая власть» [Послания Ивана Грозного 1951, 48; Шмидт 1958, 263]. И вообще враги «своим злодейственным обычаем» изливают яд «на христьянство» [Послания Ивана Грозного 1951, 247]. Наконец, даже изменению в политической обстановке у соседей русский царь склонен приписывать свойства мифического чудовища менять облик: «...опрометываетеся, как бы гад, розными виды» [Послания Ивана Грозного 1951, 146].
За фасадом этого набора оскорблений скрывается пристрастие к определенным бестиарным символам. Можно даже говорить об устойчивости этих клише, о намеренной топике, отвечавшей представлениям московской дипломатии и главного ее представителя, царя Ивана Грозного, к определенным семантическим группам слов. Если изменник или враг, то «собака», «пес». Если бранится, то «лает». Если возводит ложные обвинения, то «изливает яд». Если не хочет прислушиваться к аргументам, то ведет себя, как «аспид», затыкающий уши от спасительной проповеди. Если упрямится, то по существу поступает не дальновиднее, чем осел («онагр»). Последний оборот - библеизм (о диком осле (онагре), выпущенном на свободу, см.: Иов. 39:5). Если лукавствует, то уподобляется «ехидне» или «гаду». Тварный мир выступает в качестве потенциальной кладовой для обозначения человеческих пороков. Впрочем, внимание державного автора привлекали и отдельные типичные ситуации.
Если Курбский, к примеру, начнет воевать на стороне польского короля, то он непременно будет разорять церкви и осквернять священные образы. И даже если не дерзнет творить беззаконие руками, то сотворит много зла «мыслию яда своего смертоноснаго» [Переписка 1979, 13]. Так воевода «собацким изменным обычаем» преступил «крестное целование» [Переписка 1979, 15]. Но не менее кощунственно осквернение «ангельского образа», в котором упрекал царя князь Андрей. Согласно Курбскому, возможно, имело место насильственное пострижение противников Гроз-
ного. Царь отвергает это обвинение, адресуя упрек в осквернении монашеского обета сторонникам Курбского [Переписка 1979, 17]. Тимофей Те-терин, которого Иван IV называл «рострига-богатырь» [Послания Ивана Грозного 1951, 212], скинув монашескую мантию, стал воевать против царя. Грозный предвосхищает описание этой ситуации гневной инвективой, обращенной к Курбскому: «Что, собака, и пишешь и болезнуешь, совершив таковую злобу? Чему убо совет твой подобен, паче кала смердяй? Или мниши праведно быти, еже от единомысленников твоих злобесных учинено, еже иноческое одеяние свергше и на крестьян воевати?» [Переписка 1979, 17]. «Злобесный пес» Собакин живет в монастыре не по чину, не знает не только устава, но и не отдает должного элементарным требованиям иноческого бытия: «Но доколе молвы и смущения, доколе плища и мятежа, доколе рети и шепетания, и суесловия? И чесо ради? <.. .> А сей и платья не знает, не токмо жительства». Не отстают от инока с говорящим прозвищем и его соратники по осквернению «ангельского образа»: «Или бесова для сына Иоанна Шереметева? Или дурака для и упиря Хабарова? Воистинну, отцы святии, несть сии черньцы, но поругатели иноческому житию. Или не весте Шереметева отца Василия? Веть его бесом звали!» [Послания Ивана Грозного 1951, 175].
Особое место в ряду посланий, разоблачающих нерадивых слуг русского государя, занимает письмо к Василию Грязному. Тот оказался в крымском плену и потребовал выкупа. Царь не спешил выкупать своего опричника и сперва поглумился над ним, упрекнув в легкомысленном, недостойном исполнении обязанностей. По мнению Ивана IV, Грязной, потерявший бдительность, поступил, как лгун и хвастун, изнеженный и слабый воин. И в этом письме появляются столь характерные для лексикона державного адресанта «собаки», но уже в другой функции, не как бранное слово, а как элемент типичной ситуации: «Что писал еси, что по грехом взяли тебя в полон - ино было, Васюшка, без путя середи крымских улусов не заезжати; а уже заехано - ино было не по объезному спати: ты чаял, что в объезд приехал с собаками за зайцы.» [Послания Ивана Грозного 1951, 193].
Живая сценка охоты «с собаками за зайцы» в переписке с опричником Василием Грязным может считаться редким исключением по отношению ко всем упоминаниям животных в текстах Ивана IV, поскольку выступает в качестве реалистической детали. Вряд ли тут присутствует дополнительная метафизическая составляющая. Мы знаем только один сходный факт. Рассуждение Грозного, где он сравнивает борьбу с врагами и псовую охоту (последняя получила распространение в Московской Руси, возможно, именно под влиянием ордынцев, заимствовавших ее у арабов). Утверждая в послании Курбскому, что зло надлежит уничтожать именно физически, с помощью воинов, царь допускал параллель между охотой со псами на зайцев и казнями будущей опричнины: «На заец потреба множество псов, на враги ж множество вои: како убо безлепа казнити подовластных, имуще разум!» [Переписка 1979, 26]. При этом сами «псы» выступают лишь как
орудие для достижения цели; они не получают ни отрицательной, ни положительной оценки.
В целом же «собака» / «пес» в посланиях Грозного оказываются, в чем мы убедились на многих примерах, в контексте ругательно-уничижительном и нравственно-дидактическом, учительном. Чаще всего слово «собака» служит для обозначения бесовской активности и происков изменников, предающих хозяина, кусающих, лающих. Да и сама охота с собаками «за зайцы» в средневековой книжности вполне могла быть представлена в качестве метафоры нападения бесов на христиан [Белова 2000, 120].
Любопытно, что Василий Грязной ответил царю на его упрек в недостаточно ревностной службе (письма эти были отправлены на Русь вместе с посланником Иваном Мясоедовым). Общий смысл упрека царя Ивана заключался в следующем: «Ты в Крым приехал, думая, что тут так же привольно, как на охоте с собаками за зайцы, а тебя самого крымские татары связали, как зайца». Опричника задело это сравнение, и он отвечает царю, продолжая метафору охоты-службы: «...да заец, государь, не укусит ни одное собаки, а яз, холоп твой, над собой укусил шти человек до смерти, а двадцать да дву ранил; тех, государь, и к царю принесли вместе со мною» [Послания Ивана Грозного 1951, 567]. Яркая картина. Хану предъявили Грязного и двадцать с лишним раненых татар. Метафора собачьей верности развернута до целой картины. На этом, казалось бы, можно было остановиться. Апология верной собаки-воина, который загрызет любого на службе у своего государя, вышла вполне яркой. Но Грязной продолжает развивать эту тему. И отдает дань прямо противоположной семантике: теперь собака - это изменник, предатель, враг. Опричник пишет: «А в Крыме что было твоих государевых собак изменников, и Божиим милосердием за твоим государевым счастием, яз, холоп твой, всех перекусал же, все вдруг перепропали, одна собака остался - Кудеяр, и то по моим грехом маленко свернулся.» [Послания Ивана Грозного 1951, 567]. Перед нами довольно редкий для древнерусской письменности случай, когда в одно и то же время символ оборачивается то положительной, а то отрицательной своей стороной. Автор вполне отдавал себе отчет в том, что символ «собаки» амбивалентен, что его можно обыгрывать, развивать в любом направлении.
Итак, и царь, и Василий Грязной не могли не понимать, что метафора воин-собака или опричник-собака несут в себе двусмысленную коннотацию. Ведь и сам Иван отдавал немалую дань отрицательной экспрессии, когда сравнивал с собаками и псами своих врагов. В этом смысле он продолжал многовековую традицию: напомним, что пес в христианской литературе, а начиналось все с посланий апостола Павла, был чаще всего символом ереси, неверия, нечистоты, религиозного отступничества [Калугин 1994, 50]. И эта традиция охватывает широкий круг текстов (от апостольских посланий до протопопа Аввакума).
Еще В.П. Адрианова-Перетц отмечала преобладание отрицательных коннотаций в связи с «собакой» народного эпоса и византийско-славян-ским кругом книжных текстов: «Вслед за "собакой Калиной царем" и хро-
нографическим образом злого царя - "пса бесного" <...> русская историческая повесть с XV в. пользуется этим эпитетом в применении к врагу» [Адрианова-Перетц 1947, 92-93]. Отметим, что ситуация охоты псов (собак) на зайцев рассматривалась порой как метафора сотериологическо-го свойства: ведь заяц часто представлял собой человека (человеческую душу), одолеваемую дьяволом (псом, львом). Впрочем, зайцем, трусливым и скрывающимся, мог быть и еретик. Тогда атакующий его хищник теоретически мог выполнять роль защитника, спасителя. В большинстве случаев зайца (человека, христианина) преследует собака / собаки (псы) -демоны, бесы, темные силы. Причем «злобесные собаки» и «смрадные псы» из посланий Грозного нередко оказывались в духовном отношении носителями предательства, апостасии, измены не только государственной, но и религиозной. «Собаками» оказываются не только Курбский, Сильвестр, Адашев (каждый отдельно), но и вся «Избранная рада» («собацкая власть»). Итак, эта традиция сравнивать еретика с псом (собакой) была давней. И находим мы аналогии не только в текстах Иосифа Волоцкого, Хронографе 1512 г., которые отличались определенной публицистичностью [Калугин 1994, 45], но и в памятниках, ориентированных исключительно на религиозную, богословскую тему. Например, в «Волоколамском патерике» (в видении загробного мира) пес (собака), укрытый дорогой собольей шубой, символизирует иноверца, творившего добрые дела [Древнерусские патерики 1999, 96-97].
Даже когда речь шла о множестве «вой», о борьбе с врагами, за этим сравнением Грозного вставал мир зла. Расправляясь с врагами, царь пользовался метафорами темного, демонического, «кромешного» (по выражению А.М. Курбского) мира. И тут нельзя было делать вид, что борьба с политическими противниками ведется исключительно чистыми руками. Царь намеревался спасать подданных и спасаться сам именно наказанием («страхом»). Отсюда столь любимая Грозным ссылка на авторитет апостола Иуды (Иуд. 1:22-23).
«Собака» как традиционный символ в текстах Грозного никогда не служила обозначению холопьей верности. Все было наоборот. Большая (подавляющая) часть примеров относится к случаям разоблачения, брани, словесного приговора. Ведь, по уверению Ивана IV, собак «везде казнят» [Переписка 1979, 26]. Расхожее мнение (со ссылками на Таубе и Крузе) о том, что собака была для царя обозначением преданности преторианцев своему государю [Калугин 1994, 55], нуждается в коррекции. Не случайно историк Р.Г. Скрынников отмечал, что единственным бесспорным символом опричнины может считаться именно метелка, прикрепленная к колчанам (саадакам), а сторожевых собак в боярских усадьбах, действительно, казнили. Отрубленные головы собак, если встречались, прикрепленными к доспехам и упряжи, могли напоминать лишь о беспощадной расправе с собакой-изменником, они становились знаком скверны, от которой и предстояло освободиться с помощью метлы [Скрынников 1992, 224-225]. Первое послание Ивана Грозного Курбскому 1564 г., «манифест» само-
державия, задавало тон не только идеологии, но и символике опричнины, создавая целую систему символов, которые были наделены напряженной религиозной составляющей.
«Собацкая» измена и «злобесные» псы - вот тот кошмарный мир страха, в который погружен царь, всеми силами пытающийся отбиться от своих недругов. В полемических целях Грозный нередко представляет ответ противника как нескончаемый поток брани-«лая». Самый яркий пример находим в письме шведскому королю Юхану III: «А что писал еси к нам лаю и вперед хочешь лаем писати против нашего писма, и нам великим государем и без лае к тебе писати нечево, да и не пригодтца великим государем лая писати...» [Послания Ивана Грозного 1951, 160]. Этот пассаж выглядит своеобразной пародией на стиль «извития словес», распространенный в агиографии и проповеди XV-XVI вв. Сходным образом отвечал царь Стефану Баторию в 1579 г.: «А учнешь с нами и вперед такими укоризны бранитися (здесь и далее курсив наш - А.К.), ино то знатно, какова еси отечества, таково зделаешь и пишешь. А мы как есть християне по християнскому обычаю со смирением напоминаем и бранитися с тобою не хотим, занеже тебе со мною бранитися честь, а мне с тобою бранитися безчестье» [Уо 1972, 360]. Здесь экспрессивное «лаяти» заменено на нейтральное «бранитися». Однако смысл приема остается прежним: для того, чтобы подчеркнуть важную семантическую составляющую значительного
контекста, автор прибегает к повтору.
***
Еще одним символом, относящимся к миру зла, становится «аспид». И он наделен не столько экспрессивной, сколько идеологической и даже интеллектуальной составляющей. Можно даже сказать, что он венчает иерархию бестиария ненависти в текстах Грозного. Связано это с тем, что «аспид» был, скорее всего, увековечен в символах Русского государства эпохи поздних Рюриковичей-Калитичей. Во всяком случае, на печатях русских государей XVI-XVII вв. он появляется в качестве выразительного символа зла, поверженного под копытами апокрифического коня, на котором восседает царь. Если в большинстве случаев аспид представлен в виде крылатого двуногого существа с рогами, клювом, крыльями и хвостом, то в отдельных случаях заметно ухо существа, то есть перед нами «аспид глухой». Материал средневековой сфрагистики на большом числе примеров показывает, что победа царя над злом как устойчивая эмблема православного царства предполагала поверженного аспида-кераста, воплощавшего идею последних времен [Юрганов 2009, 270-271].
«Аспид», согласно апокрифической легенде физиологов, затыкает уши от гласа «обовающих» [Белова 2000, 59-60]. Этот образ часто использовали для иллюстрации слов псалмопевца о нечестивых (Пс. 57:5-6). Ловля аспида становилась метафорой проповеди, которую слышат верные и которую не хотят воспринимать дьявол и его слуги. Это древнее представле-
ние, запечатленное еще на миниатюрах византийской Хлудовской псалтыри IX века и во многих латинских рукописях-бестиариях, было, конечно, хорошо знакомо книжникам Древней и Средневековой Руси. Для Ивана Грозного (с учетом особенностей его полемики с изменником) проповедь «аспиду глухому» служила прекрасной метафорой его диалога с «еретиком» Курбским, который не прислушивался к аргументам, но лишь, подобно «ехидне» (в данном случае - ядовитая змея) и «аспиду», извергал свой яд. «А еже нечто облыгаем православных - и понеже убо уподобился еси аспиду глухому, по пророку глаголющему, яко "аспид глухий затыкает уши свои, иже не слышит гласа обавающаго, обаче обаваем обавается от премудра, понеже зубы их во устех их сокрушил есть Господь, и членовныя лвом сокрушил есть"; и аще аз облыгаю, о ином же истинна о ком явится?» [Переписка 1979, 26]. Попутно отметим, что «ехидна» в славянском бестиарии могла быть обозначением как черепахи, так и фантастического антропоморфного чудовища [Белова 2000, 111-113]. У Грозного актуализируется именно семантика ядовитого пресмыкающегося, коварной змеи.
В Первом «широковещательном» послании 1564 г. царь-пастырь, возложивший на себя некую духовную миссию по защите православия и спасению душ подданных (а в пастырстве великого князя были убеждены и многие современники Ивана), обращается к бывшему воеводе с проповедью. Впрочем, забота о спасении оппонента характерна и для Курбского, который неоднократно призывал Грозного покаяться. В определенном смысле ситуация «аспид» / «обовающий» оказалась для переписки и плодотворной в смысле развития темы, и пророческой.
Если Курбский следовал в основном риторической модели спора, избегая подробного разбора аргументации царя, то Грозный, напротив, стремился выявить все слабые стороны утверждений оппонента, внимательно следил за ходом полемики, отличаясь логикой и памятливостью. Так, например, Иван IV подробно рассматривает тезисы Курбского о пострадавших воеводах-мучениках, грядущем Страшном Суде, предтече антихриста. И все эти рассуждения воеводы царь не только подробно комментирует (случай небывалый в переписке государя и его слуги), но и всеми силами пытается доказать, что Курбский выдает желаемое за действительное, что он ослеплен злобой и неверием. Отсюда два семантических уровня символа «аспид». С одной стороны, это яд и смерть, с другой - отказ от учения Христа. Такое понимание восходит к христианским толкованиям Псалтыри (Пс. 57:5-6). Недаром изложение всех аргументов Курбского Иван начинает с упоминания «аспида». Последний и становится в определенном смысле центральным, всеобъемлющим символом Первого «широковещательного» послания 1564 г.: «Писание же твое приято бысть и уразумлено внятельно. Понеже бо еси положил яд аспиден под устнами своими, наполнено убо меда и сота по твоему разуму, горчайши же пелыни обретающеся...» [Переписка 1979, 15]. То есть, по мысли Курбского, его писание подобно меду, но на самом деле оно горше полыни. Державный оппонент видит в этом одно из умственных проявлений «аспида», который
слышит только себя и не может измениться под воздействием проповеди.
Итак, изучение бестиарных символов в полемических текстах Грозного имеет смысл проводить не только с точки зрения их выразительной функции, но и с точки зрения тех смысловых уровней, к которым они принадлежат.
ЛИТЕРАТУРА
1. Адрианова-Перетц В.П. Очерки поэтического стиля Древней Руси. М.; Л., 1947.
2. Белова О.В. Славянский бестиарий. Словарь названий и символики. М., 2000.
3. Демин А.С. Художественная семантика древнерусских литературных форм и средств // Герменевтика древнерусской литературы. М.; Берлин, 2019. Сборник 18. С. 180-306.
4. Древнерусские патерики. Киево-Печерский патерик. Волоколамский патерик. М., 1999.
5. Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М.; Л., 1958.
6. Калугин В.В. «Псы» и «зайцы» (Иван Грозный и протопоп Аввакум) // Старообрядчество в России. М., 1994. С. 44-63.
7. Марчалис Н. Люторъ иже лютъ. Прение о вере царя Ивана Грозного с пастором Рокитой. М., 2009.
8. Послания Ивана Грозного. М.; Л., 1951.
9. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1979.
10. Скрынников Р.Г. Царство террора. СПб., 1992.
11. Уо Д.К. Неизвестный памятник древнерусской литературы: «Грамота государя царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии к Степану, королю польскому» // Археографический ежегодник за 1971 год. М., 1972. С. 357-361.
12. Шмидт С.О. Заметки о языке посланий Ивана Грозного // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинского Дома) АН СССР. М.; Л., 1958. Т. 14. С. 256-265.
13. Юрганов А.Л. Категории русской средневековой культуры. СПб., 2009.
REFERENCES
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
1. Demin A.S. Khudozhestvennaya semantika drevnerusskikh literaturnykh form i sredstv [The Artistic Semantics of Old Russian Literary Forms and Means]. Germenev-tika drevnerusskoy literatury [The Hermeneutics of Ancient Russian Literature]. Moscow; Berlin, 2019, vol. 18, pp. 180-306. (In Russian).
2. Kalugin V.V. "Psy" i "zaytsy" (Ivan Groznyy i protopop Avvakum) ["Dogs" and "Hares" (Ivan the Terrible and Protopop Avvakum)]. Staroobryadchestvo vRossii [Old Belief in Russia]. Moscow, 1994, рp. 44-63. (In Russian).
3. Shmidt S.O. Zametki o yazyke poslaniy Ivana Groznogo [The Notes on the Lan-
Новый филологический вестник. 2020. №2(53). ----
guage of Ivan the Terrible's Messages]. Trudy Otdela drevnerusskoy literatury Instituta russkoy literatury (Pushkinskogo Doma) AN SSSR [The Works of the Department of Old Russian Literature at the Institute of Russian Literature (Pushkinskij Dom) of the USSR Academy of Sciences]. Moscow; Leningrad, 1958, vol. 14, pp. 256-265. (In Russian).
4. Waugh D.C. Neizvestnyy pamyatnik drevnerusskoy literatury: "Gramota gos-udarya tsarya i velikogo knyazya Ivana Vasil'yevicha vsea Rusii k Stepanu, korolyu pol'skomu" [An Unknown Monument of Old Russian Literature: "The Tsar Message and Grand Duke Ivan Vasilyevich of All Russia, Addressed to Stepan, King of Poland"]. Arkheograficheskiy ezhegodnik za 1971 god [The Archaeographic Yearbook of 1971]. Moscow, 1972, pp. 357-361. (In Russian).
(Monographs)
5. Adrianova-Peretts V.P. Ocherki poeticheskogo stilya Drevney Rusi [The Essays on the Poetic Style of Ancient Russia]. Moscow, Leningrad, 1970. (In Russian).
6. Belova O.V. Slavyanskiy bestiariy. Slovar'nazvaniy i simvoliki [The Slavic Bestiary. A Dictionary of Names and Symbols]. Moscow, 2000. (In Russian).
7. Marcialis N. Lyutor izhe lyut. Preniye o vere tsarya Ivana Groznogo spastorom Rokitoy [Luthor because that Fierce. A Debate on the Faith of Ivan the Terrible with Pastor Rokita]. Moscow, 2009. (In Russian).
8. Skrynnikov R.G. Tsarstvo terrora [The Reign of Terror]. Saint-Petersburg, 1992. (In Russian).
9. Yurganov A.L. Kategorii russkoy srednevekovoy kul'tury [The Categories of Russian Medieval Culture]. Saint-Petersburg, 2009. (In Russian).
Каравашкин Андрей Витальевич, Российский государственный гуманитарный университет, Институт мировой литературы им. А.М. Горького РАН.
Доктор филологических наук, профессор. Ведущий научный сотрудник. Научные интересы: история древнерусской литературы, историческая поэтика, текстология, герменевтика.
E-mail: karavash2008@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0001-7296-005X
Andrei V. Karavashkin, Russian State University for the Humanities, A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences.
Doctor of Philology, Professor. Leading Research Fellow. Research interests: history of old Russian literature, historical poetics, textology, hermeneutics.
E-mail: karavash2008@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0001-7296-005X
