CC BY
99
УДК 904(470.313)“1/4”
ПОГРЕБАЛЬНЫЕ ОБРЯДЫ КОШИБЕЕВСКОГО МОГИЛЬНИКА
THE BURIAL RITES OF KOSHIBEEVSKY CEMETERY
Е. Н. Кемаев E. N. Kemaev
ГУ «Научно-исследовательский институт гуманитарных наук при Правительстве Республики Мордовия», г. Саранск
Аннотация. Статья посвящена анализу погребальных обрядов Кошибеевского могильника. Особое внимание уделяется истокам многообразия вариантов погребальных обрядов и вопросу о роли влияния соседних культур на формирование населения, оставившего рассматриваемый памятник. Для реконструкции вопросов этнокультурной истории автор привлекает данные хронологии.
Abstract. The article is devoted to the analysis of the burial rites of Koshibeevsky cemetery. Special attention is paid to the sources of variety of variants of the burial rites and to the question of influence of neighboring cultures on forming of population which has left the burial ground. The author uses data of chronology for reconstruction of questions of ethno-cultural history.
Ключевые слова: погребальный обряд, хронология, патронимические особенности, ино-культурное влияние.
Keywords: burial rite, chronology, patronymic features, heterogeneous influence.
Актуальность исследуемой проблемы. Кошибеевский могильник по праву считается одним из ключевых для реконструкции этнокультурных процессов, проходивших в западной части Среднего Поволжья в первой половине 1-го тысячелетия нашей эры. Его богатые и весьма самобытные материалы привлекли пристальный интерес исследователей. Можно говорить об эволюции подходов к интерпретации кошибеевских древностей, в ходе которой выделяются 3 основных этапа. Длительное время господствовала концепция, согласно которой определяющую роль в сложении населения, оставившего данный памятник, сыграла миграция в регион значительного числа выходцев из Прикамья [8, 83]. Существовала точка зрения об особой кошибеевской культуре [13]. В настоящее время материалы Кошибеевского могильника рассматриваются большинством исследователей сквозь призму принадлежности к раннему периоду истории рязано-окских племен [2].
Памятник продолжает привлекать интерес научного сообщества [3], [4]. Однако основное внимание, как правило, уделяется вещевому инвентарю. Учитывая важность материалов могильника для реконструкции ранней истории финно-угорского населения Окско-Сурско-Цнинского бассейна, новые данные по хронологии могильников региона [6] и то, что со времени выхода статьи Н. В. Трубниковой [12] собственно погребальная
обрядность не анализировалась, представляется целесообразным обращение именно к данному вопросу.
Материал и методика исследований. Для разработки избранной темы автор привлек опубликованные данные, полученные в ходе раскопок памятника. Могильник был открыт в 1891 г., когда при проведении земляных работ на гумне братьев Траскиных было обнаружено 3 древних захоронения. Профессиональные раскопки проводились дважды: в 1895 г. А. А. Спицыным было вскрыто 109 погребений [10, 55-71], в 1902 г. В. Н. Глазовым - 97 погребений [15]. Необходимо отметить, что В. Н. Шитов пришел к заключению о том, что памятник обследован далеко не полностью, что позволяет предполагать наличие существенно большего количества захоронений [15, 6].
В работе были использованы типологический метод, методы привлечения аналогий и сопоставительного анализа. Методологическую основу исследования составили принципы историзма, системности, диалектической взаимосвязи явлений и процессов в динамике их развития.
Результаты исследований и их обсуждение. Кошибеевский могильник расположен на правом берегу р. Цны, в ее нижнем течении (в 4,5 км от места впадения в Мокшу). Конкретно на местности памятник локализуется на мысу, образованном двумя оврагами, что характерно для большинства финно-угорских могильников эпохи.
Все захоронения бескурганные, это типичный грунтовый могильник. Остатков каких-либо надмогильных сооружений исследователями при проведении раскопок не прослежено. Могильные ямы простые: без дополнительных земляных или деревянных конструкций, в плане прямоугольные.
Необходимо отметить, что особенностью памятника является большая длина могильных ям. А. А. Спицын указывал на то, что большая часть ям имела длину от 2,3 м до 2,8 м [10, 10]. Длина ям, согласно данным, приведенным В. Н. Глазовым, колеблется в пределах 1,8-2,1 м, что объясняется В. Н. Шитовым методическими недостатками при проведении раскопок [15, 5], хотя возможны и хронологические различия, поскольку большая часть вскрытых В. Н. Глазовым погребений располагалась южнее раскопов, заложенных А. А. Спицыным. Ширина могильных ям 0,5-0,7 м, глубина, на которую совершались захоронения, небольшая - в большинстве случаев от 40 см до 1 м.
Захоронения осуществлялись без гробовин. Имеются данные о наличии в ряде погребений остатков луба, в который заворачивали покойных. В обследованных
А. А. Спицыным погребениях №№ 7, 11, 23, 41, 52, 53, 62, 64, 67, 72, 75, 76, 84 под костяками прослежены остатки досок, а в погребениях №№ 10, 12, 70, 76, 81 следы досок обнаружены поверх костяков. Кроме того, в ряде случаев были прослежены остатки сгоревших (погребения №№ 10, 84, 86, 96 раскопок А. А. Спицына) либо обожженных (погребение № 33 раскопок В. Н. Глазова) досок, что, вероятно, свидетельствует о существенной роли культа огня в мировоззрении древнего населения. Это предположение подтверждается находками зерен угля в погребениях №№ 1, 54а (А. А. Спицын), 2, 21, 33 (В. Н. Глазов).
Погребения осуществлялись по обряду трупоположения. Умерших помещали на дно могильных ям на спине в вытянутом положении. Ввиду крайне плохой сохранности костяков положение рук прослежено лишь в отдельных случаях: обе вытянуты вдоль туловища - №№ 19, 33 (В. Н. Глазов), обе согнуты, причем правая рука положена на пояс, левая - на грудь - № 12 (А. А. Спицын), левая рука положена на грудь, относительно правой данных нет - № 4 (В. Н. Глазов).
В могильнике А. А. Спицыным обнаружено парное ярусное погребение (№ 97). На дне могильной ямы лежал костяк девочки, ориентированный головой на восток, с сосудом у ног. Выше располагались остатки скелета взрослого человека с аналогичной ориентировкой, причем в совершенно не характерной для памятника позе - коленями вверх. Случаи ярусного положения костяков отмечены в пьяноборской культуре [1, 16].
Остатков вторичных, частичных погребений исследователями не выявлено, хотя вновь необходимо сослаться на крайне неудовлетворительную сохранность костяков. Согласно данным А. А. Спицына, могильная яма погребения № 93 была «совершенно пустой» [10, 69], учитывая существенную длину (более 2 м) и глубину (более 80 см), представляется возможным предположить совершение символического захоронения - кенотафа, хотя отсутствие инвентаря не дает полной уверенности в подобной трактовке.
Особый интерес представляет ориентировка костяков в погребениях, бесспорно имевшая некий сакральный смысл в глазах древнего населения. Все исследователи обращают внимание на разнообразие ориентировок в рамках рассматриваемого памятника.
А. А. Спицын отмечал, что большая часть костяков лежала головой «в восточную сторону» [10, 10]. Данное положение было оспорено Н. В. Трубниковой, пришедшей на основании сопоставления дневниковых данных с планом к заключению о наличии «большого количества погребений, ориентированных головой на север, некоторого количества погребений с южной ориентировкой и небольшого количества - с восточной» [12, 85]. Однако ею не приводятся конкретные основания недоверия к дневниковым данным А. А. Спицына, кроме того, не указывается и точное процентное соотношение ориентировок костяков, что в значительной степени обесценивает выводы, полученные исследователем.
Представляется, что для установления соотношения ориентировок необходимо опираться на дневниковые данные в силу их первичности при составлении полевой документации. Результаты, полученные исходя из обозначенного положения, приведены в табл. 1.
Таблица 1
Соотношение ориентировок костяков погребенных в Кошибеевском могильнике, %
Ориентировки Север Северо- восток Восток Юго- восток Юг Юго- запад Запад Северо- запад
По А. А. Спицыну 1 4 40 36 15 - 4 -
По В. Н. Глазову 21 6 12 15 3 - 6 37
Итоговые данные 7 5 32 28 12 - 6 10
Таким образом, на памятнике преобладают 2 варианта ориентировки: восточная и юго-восточная. В то же время выражены и меридиональные варианты, при преобладании южного направления, хотя они существенно уступают количеству доминирующих вариантов.
Наряду с этим заметны отличия в данных, полученных исследователями, - преобладание северо-западной и северной ориентировок в погребениях, вскрытых
В. Н. Глазовым. Данное обстоятельство, вероятно, следует связывать с хронологическими изменениями.
А. А. Спицын особо подчеркнул, что женское погребение № 67 с западной ориентировкой было совершено «в обратном положении» детскому погребению № 66 [10, 66]. Таким образом, исследователь вполне определенно указывает на присутствие противолежащих захоронений - древней традиции, фиксируемой в финно-угорской среде на материалах могильников пьяноборской культуры [1, 16]. Факт наличия на памятнике захоронений с ориентировкой, противоположной принятой, косвенно подтверждается тем, что все погребения с западной ориентировкой - женские. На это указывал еще
А. А. Спицын [10, 11], раскопки В. Н. Глазова не опровергли данного положения.
Необходимо отметить, что раскопки памятника проводились передвижными траншеями - данный метод являлся тогда общепринятым для изучения грунтовых могильников. Исследователи отмечают, что данное обстоятельство необходимо иметь в виду в силу того, что зачастую подобная методика приводила к искажениям на общем плане раскопа [15, 5]. Таким образом, нельзя абсолютизировать полученные выводы, хотя надо полагать, что, несмотря на методологические погрешности, общая картина соотношения вариантов ориентировок костяков, особенно в плане соотношения широтных и меридиональных, может считаться в достаточной мере корректной для построения выводов этнокультурного характера.
Важной составляющей частью погребального обряда является наличие либо отсутствие сосудов в погребениях, а также место их положения относительно костяка. Кроме того, формы и технологические особенности изготовления керамики могут в совокупности с другими данными выступать в качестве этнических маркеров.
Необходимо отметить, что А. А. Спицын уделял существенное внимание керамическому материалу. В частности, при вскрытии погребений в дневник заносились данные о величине сосудов, способе их положения, приводилась предварительная типологическая характеристика, даже в случае, если сосуд был раздавлен. В. Н. Глазов не брал развалы сосудов, в его дневниковых данных нет описания обнаруженных комплексов, хотя он отмечает присутствие керамического материала в 61 погребении.
В Кошибеевском могильнике керамика была очень распространенной частью сопроводительного инвентаря. Независимо от ориентировки количество погребений с сосудами всегда существенно преобладает. В женских погребениях керамика фиксируется в большем количестве случаев, однако ее следует считать характерной и для мужских захоронений.
В большинстве случаев сосуды ставились в ногах погребенных. Такой вариант обрядности доминирует в погребениях с восточной, южной и юго-восточной ориентировкой. Причем это касается как женских, так и мужских захоронений. Роднит погребения с восточной и юго-восточной ориентировкой тот факт, что среди женских захоронений зафиксировано (в двух и одном случае соответственно) помещение в могильную яму двух сосудов, у головы и у ног.
Как отмечалось выше, все погребения с западной ориентировкой - женские, косвенным свидетельством их «вторичности», т. е. ориентировки противоположно господствующей, является тот факт, что обнаруженные сосуды в них были расположены у ног, и в то же время, численно преобладали погребения без сосудов.
Погребения, ориентированные головой на север и северо-запад, объединяет то, что в них сосуды чаще ставились у головы.
Промежуточное положение занимают захоронения с северо-восточной ориентировкой, где сосуды чаще ставились у ног, однако о существенном преобладании данного варианта говорить не приходится, поскольку количество захоронений с сосудом у головы проигрывает незначительно.
Необходимо отметить, что в ряде случаев А. А. Спицыным зафиксировано весьма специфическое расположение сосудов: вверх дном (№ 31), на боку (№№ 42, 68, 102 - в последнем был обнаружен нож), один в другом (№ 34). Если на бок горшки могли быть случайно опрокинуты во время засыпки могильной ямы, то оставшиеся варианты явно фиксируют особые проявления погребальной обрядности.
В. В. Гришаков отмечает, что для раннего керамического комплекса Кошибеевско-го могильника характерны горшки средних пропорций с высоким раструбообразным горлом. IV - началом V в. датируется исследователем распространение тюльпановидных сосудов. Отмечается, что характеристика позднего керамического комплекса памятника затруднительна в силу ограниченности имеющегося материала. Однако автор указывает на то, что постепенно сосуды приобретают более стройную профилировку, а наиболее распространенной формой горла становится блоковидное. Особенностью керамического комплекса памятника является высокое содержание орнаментированных горшков: насечки или оттиски зубчатого штампа по краю горла иногда с дополнительным узором по ту-лову [7, 78-79]. Кроме того, коллекция Кошибеевского могильника включает сосуд баночной формы, однако нет сведений, в каком погребении он был обнаружен. В погребении № 25 (А. А. Спицын) была обнаружена миска с округлым профилированным туловом без четко выраженного горла (чаша, согласно типологии В. В. Гришакова) [7, 17-18].
Для достоверной реконструкции этнокультурных процессов, следствием которых явилось сложение населения, оставившего Кошибеевский могильник, особую значимость приобретают данные хронологии.
Наиболее ранние захоронения памятника датируются концом II - первой половиной III в. Они имеют западную (№ 30 раскопок В. Н. Глазова) и юго-восточную (№№ 50, 54 раскопок А. А. Спицына) ориентировку. Кроме того, погребение № 92, вскрытое
В. Н. Глазовым, где точная ориентировка не установлена, было вытянуто по линии ЗСЗ -ВЮВ [6, 132].
Второй половиной III в. датируется погребение № 95 раскопок В. Н. Глазова, ориентированное на северо-запад. Концом III - первой половиной IV в. датируется ориентированное на восток погребение № 25 раскопок А. А. Спицына [6, 133-134].
Завершающая стадия функционирования памятника относится к IV-V вв. К ней относятся погребения с юго-восточной (№№ 70, 76), восточной (№ 49) (раскопок
А. А. Спицына) и с южной (№ 57 раскопок В. Н. Глазова) ориентировкой [6, 137].
Таким образом, на раннем этапе функционирования памятника четко фиксируется широтная ориентировка. К данной группе, кроме упомянутых, должны быть отнесены обследованные А. А. Спицыным, ориентированные на восток погребения №№ 52 и 62, которые датируются по круглопроволочным гривнам с замком в виде скользящей петли и крючка с грибовидной конической головкой, которые бытовали не позднее конца III в. [6, 133]. Аналогичные гривны были обнаружены в погребениях №№ 4 и 64 раскопок А. А. Спицына, что позволяет говорить о наличии меридианальной ориентировки на ранней стадии функционирования памятника (оба погребения ориентированы на юг). В этой связи необходимо обратить
внимание на обследованное В. Н. Глазовым погребение № 40, ориентированное на северо-запад, которое синхронизируется с вышеописанными на тех же основаниях.
Уже упомянуто, что погребения с северной и северо-западной ориентировкой объединяет один существенный признак - сосуды в них ставились у головы погребенного, что с определенными оговорками позволяет отнести их к одной меридиональной группе.
Н. В. Трубникова относила погребения с различной ориентировкой к разным хронологическим периодам [12, 86]. Однако полученные результаты заставляют усомниться в подобной трактовке. Безусловно, с течением времени соотношение различных вариантов ориентировки могло претерпевать изменения, однако истоки пестроты погребальной обрядности Кошибеевского могильника, видимо, следует искать в иной плоскости.
Рассматриваемый памятник - один из наиболее ранних грунтовых могильников региона. Длительное время территория, на которой он расположен, входила в ареал центрального локального варианта городецкой культуры, погребальный обряд которой нам не известен. Появление подобного рода памятника бесспорно фиксирует коренные изменения в течении этнокультурных процессов на рассматриваемой территории.
В. И. Вихляев выдвинул гипотезу о переселении племен андреевской культуры в конце II в. из Сурско-Волжско-Свияжского междуречья на запад, на р. Цну, где они в результате смешения с местным позднегородецким населением, испытывавшим кризис традиционного хозяйства, дали начало культуре цнинско-мокшанских племен [5, 81-85].
Можно говорить о значимых параллелях в погребальной обрядности и вещевом инвентаре рассматриваемых памятников. В частности, длинные могильные ямы (отдельные до 2,5-3 м) с незначительной глубиной (0,3-1,05 м) характерны для впускных погребений Андреевского кургана [11, 5-7]. И. Р. Ахмедов и И. В. Белоцерковская соглашаются с мнением В. Ф. Генинга и В. Н. Шитова о том, что почти все кошибеевские вещи «пьяноборского» типа не имеют прототипов в Прикамье и своим происхождением связаны с этническим кругом, фиксирующимся по материалам Андреевского и Писеральского курганов. Причем исследователи полагают, что типы вещей Кошибеевского могильника, имеющие прототипы в Андреевском кургане, можно считать ведущими формами для раннего этапа существования памятника [3, 34]. В этой связи особый интерес представляют спиральные височные кольца, обнаруженные в погребениях №№ 26 и 57 раскопок
А. А. Спицына [5, 68].
Поздние захоронения в насыпи Андреевского кургана имели северную и северозападную ориентировку [11, 8-25]. Факты, изложенные выше, дают основание для характеристики населения, оставившего погребения с данным вариантом ориентировки, как имевшее определенную генетическую связь с поздеандреевским. Важно отметить, что женское погребение № 26 (А. А. Спицын), ориентированное на юго-восток, было совершено без сосуда. На основании обнаружения в нем круглопроволочной гривны с замком в виде скользящей петли и крючка с грибовидной конической головкой и бляхи с валиковым штампованным орнаментом в виде концентрических кругов и полушарными выпуклостями его можно датировать ранним периодом функционирования памятника, т. е. концом II - первой половиной III в. [6, 132]. Это дает основание предполагать, что противолежащая ориентировка была свойственна и меридианальной группе погребений.
Н. В. Трубникова отмечала, что на территории могильника можно выделить 16 групп погребений с различной ориентировкой и разновременными вещевыми комплексами, причем ряд из них имеет круговую планировку [12, 81]. В. Н. Шитов полагал, что данное положение неверно и вытекает из расположения отдельных раскопов
В. Н. Глазова, тогда как могильник полностью не исследован [15, 6]. Однако большинство групп Н. В. Трубникова выделяла в рамках площади больших раскопов, что позволяет все же делать предположение о существовании отдельных семейных групп. Однако подобное предположение может быть правомерным лишь для северной части могильника ближе к оконечности мыса, где погребения располагаются существенно реже, чем в центральной части памятника.
Следовательно, имеются основания утверждать, что на пестроту вариантов погребальной обрядности повлияли патронимические (родовые) особенности, которые, несомненно, преобладали над общеплеменными на ранней стадии сложения населения, оставившего Кошибеевский могильник.
Особый интерес при анализе погребальной обрядности Кошибеевского могильника представляет решение вопроса относительно участия населения верховий Днепра и Оки в накоплении рассматриваемых материалов.
В. В. Гришаков пришел к заключению о проникновении в регион носителей позд-незарубинецкой культуры на основании наличия в материалах памятника лощеной керамики (миска из погребения № 25 раскопок А. А. Спицына) и тюльпановидных сосудов [7, 104-105]. Однако данное положение встретило критику исследователей. И. В. Бело-церковская отмечает, что среднеокская керамика более близка к дьяковским сосудам с лощением [4, 106], а В. И. Вихляев указывает на то, что тюльпановидные горшки были зафиксированы на территории Среднего Поочья еще в материалах городецкой культуры, т. е. это местная форма посуды [5, 85].
Весьма распространенным украшением (обнаружены в 13 погребениях) являются спиральные кольца с лопастью. В. Н. Шитов пришел к выводу об их восточно-балтском происхождении [15, 14]. Подобная интерпретация не вызывает сомнений, однако представляется, что наличие данного рода украшений не может являться прямым свидетельством проникновения балтоязычного населения. Доказательством тому является погребальная обрядность. Так, для населения мощинской культуры верховьев Оки, на поселениях которой обнаружены близкие типы лопастных колец, обрядом погребения было трупосожжение в основании насыпи курганов [9, 42-43]. Одномоментная утрата собственной погребальной обрядности при проникновении в инородную среду представляется невозможной. Следует предположить, что лопастные височные кольца были заимствованы кошибеевским населением на раннем этапе сложения культуры, когда еще не был сформирован эталон традиционного костюма и материальной культуре был свойственен известный синкретизм. По всей видимости, данная категория украшений соответствовала эстетическим представлениям местного финно-угорского населения.
Наиболее вероятным путем проникновения лопастных колец являются контакты с этнически родственным населением городищ Москворечья, испытавшим существенное влияние со стороны балтского мира. Данные контакты подтверждаются наличием в инвентаре Кошибеевского могильника украшений, сочетающих в своем декоре ложное плетение, ложную зернь и S-видные завитки [4, 99-104].
Резюме. По результатам проведенного исследования мы имеем основания утверждать, что на пестроту вариантов погребальных обрядов Кошибеевского могильника повлияли инфильтрация позднеандреевского населения, патронимические (родовые) особенности и противоположные традиции совершения погребений.
Население, оставившее Кошибеевский могильник, принимало активное участие в этнокультурной истории Окско-Сурско-Цнинского междуречья. Это подтверждается материалами верхнесурских [5, 93-95], сергачских [14], [10, 24] могильников. При изучении погребальной обрядности начала и первой половины 1-го тыс. н. э. обозначенного региона необходимо учитывать территориальную близость, этническое родство и тесную взаимосвязь различных групп населения региона. Таким образом, достоверная реконструкция возможна только на основе комплексного рассмотрения материалов широкого круга памятников.
ЛИТЕРАТУРА
1. Агеев, Б. Б. Пьяноборская культура / Б. Б. Агеев. - Уфа : Уфимский полиграфкомбинат, 1992. - 140 с.
2. Ахмедов, И. Р. О кошибеевской культуре / И. Р. Ахмедов, И. В. Белоцерковская // Российская археология. - 1996. - № 4. - С. 192-200.
3. Ахмедов, И. Р. О начальной дате рязано-окских могильников / И. Р. Ахмедов, И. В. Белоцерковская // Археологический сборник : труды ГИМ. - М., 1998. - Вып. 96. - С. 32-42.
4. Белоцерковская, И. В. Верхнеокские элементы в культуре рязано-окских могильников / И. В. Белоцерковская // Научное наследие А. П. Смирнова и современные проблемы археологии Волго-Камья : труды ГИМ. - М., 2000. - Вып. 122. - С. 99-108.
5. Вихляев, В. И. Происхождение древнемордовской культуры / В. И. Вихляев. - Саранск : Типография «Красный Октябрь», 2000. - 132 с.
6. Вихляев, В. И. Хронология могильников населения I-XIV вв. западной части Среднего Поволжья / В. И. Вихляев, А. А. Беговаткин, О. В. Зеленцова, В. Н. Шитов. - Саранск : Типография «Красный Октябрь», 2008. - 352 с.
7. Гришаков, В. В. Керамика финно-угорских племен правобережья Волги в эпоху раннего средневековья / В. В. Гришаков. - Йошкар-Ола : ППФ «PAGE», 1993. - 196 с.
8. Ефименко, П. П. Рязанские могильники. Опыт культурно-стратиграфического анализа могильников массового типа / П. П. Ефименко // Материалы по этнографии. - Л., 1926. - Т. 3. - Вып. 1. - С. 59-84.
9. Седов, В. В. Мощинская культура / В. В. Седов // Восточные славяне в VI-XIII вв. - М. : Наука, 1982. - С. 41-45.
10. Спицын, А. А. Древности бассейнов рек Оки и Камы / А. А. Спицын // Материалы по археологии России. - СПб., 1901. - № 25. - Вып. 1. - 150 с.
11. Степанов, П. Д. Андреевский курган. К истории мордовских племен на рубеже нашей эры / П. Д. Степанов. - Саранск : Мордов. кн. изд-во, 1980. - 108 с.
12. Трубникова, Н. В. К вопросу о погребальном обряде и планировке Кошибеевского могильника / Н. В. Трубникова // Археологический сборник : труды ГИМ. - М., 1966. - Вып. 40. - С. 80-88.
13. Циркин, А. В. В защиту кошибеевской культуры / А. В. Циркин // Российская археология. - 1995. -№ 1. - С. 81-90.
14. Шитов, В. Н. Сергачский могильник «Святой ключ» / В. Н. Шитов // Материалы по археологии Мордовии : труды МНИИяЛиЭ. - Саранск, 1988. - Вып. 85. - С. 134-138.
15. Шитов, В. Н. Кошибеевский могильник (по материалам раскопок В. Н. Глазова в 1902 г.) / В. Н. Шитов // Вопросы этнической истории мордовского народа в I - начале II тыс. н. э. : труды МНИИЯЛИЭ. - Саранск, 1988. - Вып. 93. - С. 4-43.
