CC BY
64
Культура и идеология
«ПОГИБШИЙ ПАРИЖ» И «ТРАУРНЫЙ» ПЕТЕРБУРГ В ЕДИНСТВЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ А. АХМАТОВОЙ
УДК 82
Н.В. Владимирова
Омский государственный технический университет
Данная статья посвящена единству восприятия трагических событий Парижа и Петербурга/ Ленинграда в художественном сознании А. Ахматовой. События, факты, герои истории и мировой литературы становятся органичными в понимании Ахматовой гражданского назначения Поэта и поэзии в России.
Ключевые слова: город-текст, «парижский текст», «петербургский текст», символ.
Ахматова, помещая стихотворение «В августе 1940» в сборник «Нечет» (где находятся стихи военных лет, главным образом стихи, посвященные Ленинграду), тем самым вводит тему «погибшего Парижа» в один смысловой ряд с «траурным» Петербургом / Ленинградом: «Когда погребают эпоху, / Надгробный псалом не звучит, / Крапиве, чертополоху /Украсить ее предстоит.// И только могильщики лихо /Работают. Дело не ждет! / И тихо, так, Господи, тихо, / Что слышно, как время идет. // А после она выплывает, / Как труп на весенней реке, / Но матери сын не узнает, / И внук отвернется . в тоске. // И клонятся головы ниже, / Как маятник, ходит луна. // Так вот - над погибшим Парижем / Такая теперь тишина». [1, с. 204]
«Ахматова назвала Петербург траурным городом», - писала Н.Я. Мандельштам [2, с. 89]. Ленинград вообще необыкновенно приспособлен для катастрофы: «эта холодная река, над которой всегда тяжелые тучи, эти угрожающие закаты, эта оперная страшная луна... Черная вода с желтым отблеском света. Все страшно» [2, с. 89]. «Мы встретились с тобой в невероятный год.»1, - поэтически выражала Ахматова время встречи с И. Берлиным, которая принесла ей, как известно, целую вереницу трагических событий. «Невероятный год» и «траур» - это и то, что, по словам Ахматовой, «ХХ век начался осенью 1914 г. вместе с войной <...>... мы чувствовали себя людьми ХХ века и
не хотели оставаться в предыдущем» [3, с. 235]. По воспоминаниям И. Берлина, «послевоенный Ленинград был для нее не чем иным, как огромным кладбищем, где в могилах лежат ее друзья» [4, с. 151]. Это же описание присутствует и в «Поэме без героя»: «Ветер, не то вспоминая» (год 1914-й), «не то пророчествуя» (год 1941-й), «бормочет» (14 и 41 - принцип зеркальности): «И весь траурный город плыл / По неведомому назначенью, / По Неве или против теченья,- / Только прочь от своих могил». [1, с. 332]
В пространстве ахматовского текста Ленинград - с теми кровавыми событиями, центром которых он оказался в 30-е гг., с траурным звучанием скорбной музыки «Реквиема», сопровождающей в поэме описание трагедии народной, с его локусом - зловещими Крестами - и действительно воспринимается как «царство мертвых», напоминая один из своих прообразов - египетский город мертвых, Некрополь» [5, с. 155]. В.Н. Топоров в работе «Петербургский текст», подчеркивая апо-калиптичность Петербурга как «центра зла и преступления, где страдание превысило меру и обратимо отжилось в народном сознании», как «бездны, «иного» царства, смерти», акцентировал внимание на онтологической глубине города, в которой «национальное самосознание и самопознание достигло того предела, за которым открываются новые горизонты жизни...» [6, с. 154].
1 Судьба Города неотделима от трагической судьбы Ахматовой. Как известно, встреча с И. Берлиным, Гостем из Будущего, произошла именно тогда, когда «все было в трауре»: «Мы встретились с тобой в невероятный год, / Когда иссякли мира силы, / Все было в трауре. Все никло от невзгод, / И были свежи лишь могилы. / Без фонарей как смоль был черен невский вал, / Глухонемая ночь вокруг стеной стояла. / Так вот когда тебя мой голос вызывал! / Что делала, сама не понимала». («Ты выдумал меня...» из цикла «Шиповник цветет») [1, с. 272].
Вследствие этого Петербург/Ленинград как «город-кладбище» в художественном сознании Ахматовой соотносится с Парижем Верле-на - «Элладой теней» - памятью о героической эпохе: «...Я шел, как во сне, в тебя погружен, / Эллада теней. // Мне Фидий сопутствовал и Платон / Под взглядами газовых фонарей». («Парижский набросок» из цикла «Офорты») [7, с. 23].
Париж - «Эллада теней» - у Верлена мыслится как «культурная память» о прошлом, зримо и органично присутствующая в настоящем. Этому способствует, с одной стороны, упоминание знаменитых имен культуры Древней Греции классического периода, с другой
- в возникшем мотиве «тени» прочитывается диалог «теней» (как один из возможных подтекстов) Франсуа Вийона и Альфреда де Мюссе из «Бессонных ночей» (см.: «Две очень изящные тени встретились в лунном сиянии ночи в январе этого года <...>. Они очень изящны, эти тени <...>, и какой парижский вид у этих теней» [7, с. 160]). Верленовский «ночной» Париж как гипертекст эпох и сознаний, связывающий бытие поэта и Города, перекликается с трагическим единством жизни Ахматовой и Петербурга/ленинграда.
Указанный в названии стихотворения «В августе 1940» месяц «август» и эпиграф «То
- град твой, Юлиан!», которым является строка из сонета Вяч. Иванова «Латинский квартал», позволяют видеть, с одной стороны, фигуру Юлия Цезаря (331-363 гг.), до восшествия на римский престол правившего Гельвецией и жившего в Лютеции (Париже), с другой - образ Октавиана Августа, наследника цезаря, период власти которого совпадает со временем
активной творческой жизни Вергилия. Кроме этого, сонет Вяч. Иванова «Латинский квартал» (раздел «Товарищам» из книги «Прозрачность» [8, с. 193]), посвященный художнице Е.С. Круг-ликовой, салон которой в Париже посещали многие русские поэты и художники, содержит имена великих людей прошлого, живших в этом городе: Абеляра («мыслил Абеляр»), Данте («где мрак кромешный / Дант юный числил»), а также, возможно, для Ахматовой сквозь художественное видение Вяч. Иванова просматривается образ «школяра» - Франсуа Вийона и тема «балагана»2. Таким образом, в художественном сознании Ахматовой герои сонета Вяч. Иванова, сплетаясь с судьбами близких людей ахматовского круга, как «тени» прошлого, становятся «мертвыми зеркалами» эпохи.
Но «август» занимает и особое положение в судьбе Ахматовой. Именно с этим месяцем связано большинство ключевых трагических событий жизни поэта, составляющих целый «августовский» некролог:3
«Он и праведный и лукавый / И всех месяцев он страшней: // В каждом августе, Боже правый, / Сколько праздников и смертей.» [11, с. 63].
Помимо трагического «август» у Ахматовой
- месяц, символизирующий «встречи-разлуки». Это также находит свое выражение и в ее восприятии Парижа.
«Париж был оккупирован немецкими войсками 14 июня 1940 г. 7 августа 1940 г. Ахматова прочитала4 стихотворение Л.К. Чуковской, в записи дневника которой от 8 августа 1940 г. указано: «Анна Андреевна прочла мне новое стихотворение - о тишине в Париже
- оконченное, но без одной строки, - которое
2 См. строки: «Кто знает край, где свой - всех стран школяр? / Где молодость стопой стремится спешной, / С огнём в очах, чела мечтой безгрешной / И криком уст, - а уличный фигляр // Толпу зевак собрал игрой потешной? - / Где вам венки, поэт, трибун, маляр, / В дыму и визгах дев?» [9, с. 193].
3 «О август мой, как мог ты весть такую / Мне в годовщину страшную отдать?» - восклицает героиня Сомнамбула в стих. «Сон». И это сразу несколько «годовщин». «Страшная годовщина» - дата написания стихотворения - 14 августа 1956 г. - ровно 10 лет спустя после постановления ЦК, когда две готовые к печати книги Ахматовой «были пущены под нож», а сама она исключена из Союза писателей; постановление появилось 14 августа, в годовщину ареста сына; 7 августа 1921 г. - смерть А.А. Блока; 25 августа 1921 г. - расстрел Н.С. Гумилева; 26 августа 1949 г. - арестован ее третий муж - Н.Н. Пунин. «Об аресте Николая Степановича я узнала на похоронах Блока, - писала в воспоминаних Ахматова. - «Запах тленья обморочно-сладкий» в моем стихотворении «Страх», написанном ночью 25 августа 1921 г., относится к тем же похоронам» [10, с. 7].
В августе 1915 г. «умирал от грудной жабы» отец Ахматовой - А.А. Горенко. «Он заговаривался, и Ахматова потом приводила одну из его фраз: «Николай Степанович - воин, а ты - поэзия» (ср. стихотворение «Тот август, как желтое пламя», написанное осенью 1915 г.: «Тот август, как желтое пламя, / Пробившееся сквозь дым. / Тот август поднялся над нами, / Как огненный серафим. / И в город печали и гнева / Из тихой Корельской земли / Мы двое - воин и дева - / Студеным утром вошли» [1, с. 171]).
Августовский некролог (перечень пострадавших) неизбежно отсылал к роковому августу 14-го (по ст. ст. 19 июля), ставшему всеобщей траурной датой для целого поколения. Но и август 41-го трагически сплетал совпадения. 31 августа 1941 г., как рассказывает Зоя Томашевская в своих воспоминаниях, ее отец и Ахматова, укрываясь от бомбежки, оказались в каком-то подвале, который при последующем рассмотрении был опознан как знаменитая «Бродячая собака». Несколько месяцев спустя в Ташкенте Ахматова узнала от сына цветаевой, что его мать покончила с собой в последний день августа в Елабурге <...> 24 августа 1957 г. в Гурзуфе оборвалась жизнь Б.В. Томашевского» [12, с. 182-184].
4 Заметим, дата прочтения - смерть А.А. Блока - человека-эпохи для Ахматовой.
меня потрясло. Не знаю, придется ли оно по душе поклонницам ее женской Музы, но мне оно представляется гениальным. Стон из глубины души, как выдох: «Лева!» Она услышала горе всего мира.
- Какие там теперь разлуки!5 - сказала мне Анна Андреевна о Франции, о Париже.
Что бы ни происходило с ней или возле нее - крупное или мелкое, она всегда сквозь свои заботы слышит страну и мир» [13, с. 942-943].
Тема «разлуки» в данном случае прочитывается неоднозначно. С одной стороны, Ахматова как поэт Любви провидит горечь «несостоявшейся Встречи» в трагической неразрывности с жизнью Города: «.В этот день через три года - наша первая встреча»; Тень: Где она произойдет? / Она: Там, где сейчас только смерть. Гляди! / В пятне, то есть между ней и Тенью, - Ленинград под обстрелом. Пожары, братские могилы. / Она: Горят все дома, где я жила. Горит моя жизнь. (Содрогаясь.) И это только начало» («Энума Элиш») [11, с. 263].
С другой - здесь видится глубокий онтологический смысл «разлуки» как смерти событийной, разрушающей родовую генеалогическую преемственность (см. в тексте стих «В августе 1940»: «сын не узнает», «внук отвернется»), не целостность мужского начала (ср. в Библии: «Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова» 1:1 «Евангелие от Матфея»).
Тема «матери-сына» как непреодолимый трагизм «разлуки» в стихотворении «В августе 1940» созвучна с «Реквиемом» Ахматовой. Центральная оппозиция «Реквиема» «мать-сын» соотнесена в сознании Ахматовой с евангельским сюжетом, а страдание матери, которую «разлучили с единственным сыном», - со страданиями Матери Божией. Поэтому образ Богородицы в «Реквиеме» является не просто одним из «ликов» героини, а главным образом поэмы, - всеобщим голосом Поэта Ахматовой: «Для них соткала я широкий покров / Из бездны, у них же подслушанных слов.// О них вспоминаю всегда и везде, / О них не забуду и в новой беде, / И если зажмут мой измученный рот, / Которым кричит стомильонный народ, / Пусть так же они поминают меня / В канун моего поминального дня». («Эпилог» «Реквиема») [1, с. 202].
«Гибель эпохи» у Ахматовой непосредственно проявляется и в параллели исторических событий: Россия-Германия-Франция - 40-е гг. ХХ века и Франция-Пруссия 1870 г. (в 1870 г. Франция потерпела катастрофическое поражение в войне с Пруссией). Тема «погребения эпохи» как крушение нравственных ценностей в контексте ее лирики непосредственно связана с образом «мамзель Фифи» (стихотворение «Еще одно лирическое отступление»). В фигуре немецкого офицера, «нового Нерона», «отличавшегося изощренной жестокостью» [14, с. 61], Ахматова, соотнося разрушительные действия немецких оккупантов 1941-1945 гг. с событиями во Франции в 1870 г. («майор отеческим оком озирал громадную комнату, разгромленную <....> и усеянную обломками произведений искусства» [14, с. 62]), подчеркивает беспредел национального цинизма: «Так было в том году проклятом, / Когда опять мамзель Фифи / Хамила, как в семидесятом». [1, с. 218]
В этом стихотворении, ретроспектируя событийный ряд Франко-прусской войны, воплощенный в новелле Мопассана «Пышка», поэт констатирует, с одной стороны, дух непокорности Франции (именно проститутка «вонзила <...> серебряное лезвие» в грудь капитана, отважившегося сказать: «Мы здесь - господа! Вся Франция - наша!» [14, с. 67], а также священник «дерзал утверждать народный траур упорным молчанием своей церкви» [14, с. 69]). С другой - «встречу» «падшей женщины» в гибели и «разлуках» войны с «человеком» («Некоторое время спустя ее вызволил оттуда (из публичного дома) человек без предрассудков, патриот, который пленился ее героическим поступком, а позднее, полюбив ее, женился на ней, и она стала дамой, не менее достойной, чем многие другие» [14, с. 70]).
«Погибший» Париж в мертвенно звучащей тишине («И тихо, так, Господи, тихо, / ...слышно, как время идет. / <...> Как маятник, ходит луна»), как и «траурный» Петербург/Ленинград в контексте Ахматовой, апокалиптичен. Ахматова совершенно не случайно ставит эпиграфом к стихотворению «Лондонцам» (второму стихотворению цикла «В сороковом году») строчку из Апокалипсиса: «И сделалась война на небе». Именно война становится «двадцать четвертой драмой Шекспира»: «Двадцать четвертую
5 У Ахматовой «гибель» Города, в частности Петербурга/Ленинграда, непосредственно связывается со всеми ее «бедами». См., например, в драме «Энума Элиш»: это «обстрелы, голод, трехкратный разрыв сердца, черный тифозный барак, повторные торжества гражданской смерти»; в «Поэме без героя»: «А не ставший моей могилой, / Ты, крамольный, опальный, милый, / Побледнел, помертвел, затих. / Разлучение наше мнимо: / Я с тобою неразлучима, / Тень моя на стенах твоих, / Отраженье мое в каналах, / Звук шагов в Эрмитажных залах, / Где со мною мой друг бродил, / И на старом Волковом Поле, / Где могу я рыдать на воле / Над безмолвием братских могил» [1, с. 343].
драму Шекспира / Пишет время бесстрастной рукой. // Сами участники чумного пира, <.> / Только не эту, не эту, не эту, / Эту уже мы не в силах читать!» [1, с. 205]
И смерть принимает символический смысл. «В августе 1940» становится так же, как «Поэма без героя», Реквиемом эпохи. Ахматова самой структурой композиции стихотворения - две последние строки отделены от общего текста и звучат резонансно первой части, теме «погребение эпохи» - стягивает весь смысл в ударный аккорд Времени - Тишины («Когда погребают эпоху, <...> тишина».). «Рядом с ней, - подчеркивала Ахматова в «записных книжках»,
- такой пестрой <...> и тонущей в музыке, шел траурный Requiem, единственным аккомпанементом которого может быть только Тишина и редкие отдаленные удары похоронного звона» [1, с. 360]. Ситуация траурного восклицания, не доходя до своего художественного воплощения («Так вот - над погибшим Парижем»), переходит в глубину ритмически звучащего Времени
- Тишины («Такая теперь тишина»). Более того, начало («..погребают эпоху») и конец («Как маятник, ходит луна») первой части контекстуально соотносятся с Петербургом Достоевского из «Северных элегий» Ахматовой (см.: «Россия Достоевского. Луна / Почти на четверть скрыта колокольней» [1, с. 259]).
Как известно из мемуаров самой Ахматовой, «первый (нижний) пласт <...> - Петербург 90-х годов, Петербург Достоевского. Он был <...> весь в барабанном бое, так всегда напоминавшем смертную казнь, в хорошем французском языке, в грандиозных похоронных процессиях...» [15, с. 181]. Для Ахматовой Достоевский не просто писатель, он для нее пророк, предсказавший то, что происходит сейчас, на глазах, в начале века.
Вследствие этого «погибший Париж» для Ахматовой-Кассандры становится и синонимом гибели эпохи - «старой» культурной Европы. Ахматова, называя событие «гибели» Парижа как «погребение эпохи», тем самым непосредственно вводит «погибший Париж» в «текст» Некрополя эпохи - в «гипертекст» «Поэмы без героя», где «текст» «теней» и «зеркал» лирики Ахматовой становится в целом «текстом» Памяти о Прошлом.
Ключевым образом трагической лирики Ахматовой является и фигура Жанны д'Арк. В воспоминаниях о Модильяни Ахматова помещает лишь две строки из баллады Франсуа Вийона «О дамах минувших дней» (причем на французском языке: «Et Jehanne, la bonne Lorraine, / Qu' Anglois brûlerent à Rouen. («И добрая Жанна из лотарингии, сожженная
англичанами в Руане...» [11, с. 148]), указывающие на тему пограничности жизни-смерти, - на «костер» Жанны д'Арк, символизирующий для Ахматовой, с одной стороны, воплощенное знание своего пути: «Себе самой я с самого начала / То чьим-то сном казалась или бредом, / Иль отраженьем в зеркале чужом, / Без имени, без плоти, без причины. // Уже я знала список преступлений. / Которые должна я совершить. <.> // И знала я, что заплачу сторицей /В тюрьме, в могиле, в сумасшедшем доме, / Везде, где просыпаться надлежит /Таким, как я, - но длилась пытка счастьем.» («О десятых годах» из цикла «Северные элегии») [1, с. 261].
С другой стороны, костер Жанны для Анны Ахматовой является также «костром инквизиции» - состоявшимся событием - постановлением от 14 августа 1946 г. Как и Жанна д'Арк, обвиненная английским судом инквизиции в ереси и колдовстве, Ахматова была названа «полумонашенкой», «полублудницей». Образ легендарной французской героини - Орлеанской Девы-воина - семантически связывается у Ахматовой со строчками стихотворения «Тот август, как желтое пламя»: Мы двое - воин и дева -Студеным утром вошли. [1, с. 171] (здесь: «воин и дева» - поэты Н. Гумилев и А. Ахматова в августе 1914 г.).
Во фрагменте известной драмы Ахматовой «Энума Элиш» проецируется постоянная пограничная ситуация «жизни-смерти» для поэта: Гость (сходит со стены, берет лист и читает): «Отчего ты знаешь все, что будет?..». Икс: «Потому что я наполовину в смерти, а когда я лежала в тифозном бреду, мне показали мою жизнь. до поворота.» <.> (здесь «наполовину в смерти» - постоянство жизни Ахматовой на грани «жизни-смерти». - Н. В.) Икс: «Нет, я боюсь всего, как Жанна. J'ai eu peur du feu . («Я испугалась огня»). Но зачем так долго. Это будет очень долго (Стонет)» [11, с. 283].
Ситуация «страха» («я боюсь, как Жанна») - ситуация Времени - «Настоящего Двадцатого Века». «Мне один человек в 38-м сказал, припомнила Анна Андреевна: «Вы бесстрашная. Вы ничего не боитесь». Я ему: «Что вы! Я только и делаю, что боюсь». Правда, разве можно было не бояться? Тебя возьмут и, прежде чем убить, заставят предать других» [16, с. 46]. В «Записках об Анне Ахматовой» Л.К. Чуковская от 19 сентября 1962 года повторила слова Ахматовой: «Это история общечеловеческая. <.> Страх. В крови остается страх. Чаадаев испугался повторения. («Чаадаев, узнав о выходе за границей брошюры Герцена «Развитие революционных идей в России» и услыхав,
будто он там числится в революционерах (чего вовсе не было) <.> срочно, спешно <.> написал письмо <.> в котором, благоговея перед Николаем, изливался в верноподданических чувствах» [16, с. 47-48]). Осип после первой ссылки воспел Сталина. Потом он сам говорил мне: «это была болезнь». Сохранились допросы Жанны д'Арк. На третьем ей показали в окно приготовленный костер. И она отреклась. На четвертом снова стала утверждать свое. Ее спросили: почему же вы вчера были согласны? «Я испугалась огня».
Молчание. Мы обе глядели в окно.
- «Я испугалась огня», - повторила Анна Андреевна нежным, берущим за душу жалобным голосом. И еще раз по-французски: «J'ai <eu> peur du feu.» [16, с. 48].
Таким образом, ситуация «костра» для поэта - необходимость «жертвенности» (ср.: «Путь мой жертвенный и славный / Здесь окончу я» [1, с. 85] ). «Жертвенность» Ахматовой-Жанны - подвиг - в бессмертии ее Слова: «Католическая церковь канонизировала Жанну д'Арк» (в 1920 г. как покровительницу Франции). <.> Я вспомнила <.> строки бессмертной баллады, глядя на статуэтки новой святой» [11, с. 148].
В образе Жанны - Анны Ахматовой прочитывается и тема верности Родине в годы «страшных» испытаний: войны, казни, расстрелы, запреты. Слова «Не с теми я, кто бросил землю / На растерзание врагам» [1, с. 147] и «Я была тогда с моим народом, / Там, где мой народ, к несчастью, был» имеют полное право быть произнесенными и Жанной д'Арк в ответ предавшим Францию Карлу VII и его клевретам священникам-бургундцам. В этом видна и «верность Пути» как несломленность духа девы-воина - Жанны - Анны Ахматовой. В.Е. Ардов в воспоминаниях писал о реакции Зощенко и Ахматовой на постановление 1946 г.: «Зощенко это подкосило вконец. Он умер так же, как умерли художник Александр Иванов и как Гоголь: он отказался принимать пищу впоследствии и от этого рано умер. <.> Анна Андреевна реагировала на это следующим образом. Она сказала: «Они с ума сошли! Разве со мной можно так бороться: ведь теперь на моей могиле будут чудеса делаться. Меня надо замалчивать, они же это умеют, так зачем же эта глупость?» [17, с. 4]. А в стихотворении «Зачем вы отравили воду» (входящем в цикл «Из стихотворений 30-х годов») написала: «За то, что я не издевалась / Над горькой гибелью друзей? // За то, что я верна осталась / Печальной Родине моей? // Пусть так. Без палача и плахи / Поэту на земле не быть». [1, с. 255]
«Чувство Родины» у Ахматовой часто проявлялось в неожиданных ситуациях, подобных встрече с И. Берлиным. В «Записках об Анне Ахматовой» Л.К. Чуковская передает слова Ахматовой, сказанные 19 сентября 1962 г.: «Потом она заговорила о МаНа, о ВегНп'е, а в сущности - о России. МаНа передал мне слова Берлина: «Ахматова и Пастернак вернули мне Родину». Лестно, не правда ли? И я понимаю, что МаНа все время пытается от меня получить в подарок чувство России. Я ему однажды призналась, что и сама редко ее чувствую» [16, с. 47]. И это не случайно. А. Хейт, цитируя работу К.И. Чуковского «Две России», писала: «Для нее (Ахматовой. - Н. В.) высшая святыня - Россия, Родина, «наша земля» [3, с. 85-86]. Поэтому здесь «вернули Родину» - «вернули» незыблемость историко-культурных ценностей. «Ахматова есть бережливая наследница всех драгоценнейших дореволюционных богатств русской словесной культуры. У нее множество предков: и Пушкин, и Баратынский, и Анненский. В ней та душевная изысканность и прелесть, которые даются человеку веками культурных традиций. <.> У нее издревле сбереженная старорусская вера в Бога» [3, с. 85]. Поэтому в драме «Энума Элиш» контрастно явлению смерти («страшный полумертвый город», «проклятый дом»-«тюрьма») акцентированы слова «вернешь главное, что есть у человека, - чувство Родины» как внутренне/общее, устойчивое, непоколебимое - дух России: «Я уже вспоминаю наши пять встреч в страшном полумертвом городе в новогодние дни, когда ты <мне пришедшему> «в проклятый дом - в твою тюрьму», из своих бедных нищих рук вернешь главное, что есть у человека, - чувство Родины, а я за это погублю тебя» [11, с. 281].
Героическое начало воина-девы Жанны д'Арк в истории Франции воплощено в образе женщины-свободы. По воспоминаниям современников событий июля 1830 г., женщины самоотверженно боролись на баррикадах: «И женщины, прежде всего женщины из простонародья - разгоряченные, возбужденные, воодушевляли, поощряли, ожесточали своих братьев, мужей и детей. Они помогали раненым под пулями и картечью или бросались на своих врагов, как львицы» [18, с. 119]. Как писал Э. Делакруа: «Если я не сражался за свое Отечество, то по крайней мере буду делать живопись в его честь» [18, с. 119]. В этом видится роль Ахматовой - «роль рокового хора» («Поэма без героя») [1, с. 330], роль «страшной книги грозовых вестей» («Памяти 19 июля 1914») [1, с. 106]. Ее подвиг - женщины-поэта - запечатлеть: «Тогда стоящая за мной женщина с го-
лубыми губами <...> сказала мне на ухо <...>: «А это вы можете описать?» И я сказала: «Могу». («Реквием») [1, с. 196].
Подвиг Ахматовой-Поэта по значимости и высоте подобен бесстрашию Жанны д'Арк. Ахматовой ведомы глубинные тайны Слова, Слова Поэта, ставшего под ее пером «вещим», «власти» которого «в мире нет <...> грозней и страшней». «Слово», где прослеживаются плас-
ты культуры, уходящей корнями в далекие времена, слышны голоса поэтов Прошлого и ее современников, где каждая буква, звук наполнены глубоким смыслом, дающим право поэту, «как колокол на башне вечевой», «звонить» о радостях, горестях, правде «мира сего», опускаться в потаенные уголки души, открывая, чаще опосредованно, самое сокровенное, что невозможно произнести вслух.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИМ СПИСОК
1. Ахматова, А.А. Собрание сочинений. В 2 т. Т. 1. / А.А. Ахматова; вступ. ст., сост. и подгот. текста, примеч. М.М. Кралина. - М.: Цитадель, 1997. - 448 с.
2. Мандельштам, Н.Я. Вторая книга: воспоминания об О. Мандельштаме и его литературном окружении / Н.Я. Мандельштам; подгот. текста, пре-дисл., примеч. М.К. Поливанова. - М.: Московский рабочий, 1990. - 559 с.
3. Хейт, А. Анна Ахматова. Поэтическое странствие / А.Хейт // А. Хейт. Дневники, воспоминания, письма А. Ахматовой: пер с англ. / предисл. А. Найма-на; коммент. В. Черных. - М.: Радуга, 1991. - 382 с.
4. Берлин, И. Встречи с русскими писателями в 1945-1956 гг. / И. Берлин // Звезда. - 1990. - № 2.
- С. 159.
5. Бурдина, С.В. «Реквием» А. Ахматовой как «петербургский текст» русской литературы / С.В. Бурдина // Вестник Моск. ун. Сер. 9, Филология.
- 2003. - № 5. - С. 148-158.
6. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ.: исследования в области мифопоэтического.
- М.: Прогресс-Культура, 1995. - 624 с.
7. Верлен, П. Избранное: пер. с франц. / П. Вер-лен; сост., вступ. ст., коммент. М. Яснова. - М.: ТЕРРА
- Книжный клуб, 1999. - 480 с.
8. Иванов, В.И. Стихотворения. Поэмы. Трагедия / В.И. Иванов; вступ. ст. А.Е. Барзаха, сост., подгот. текста и прим. Р.Е. Помирчего. - СПб.: Академический проект, 1995. - 480 с.
9. Вийон, Ф. Баллада повешенного /Ф. Вийон;
предисл. О.Э. Мандельштама, ред. Р.В. Грищенков, сост. Я.Р. Криворучкина. - СПб.: ООО «Изд-во «Кристалл», 2000. - 496 с.
10. Ахматова, А. Автобиографическая проза /
A. Ахматова // Литературное обозрение. - 1989.
- № 5. - С. 7.
11. Ахматова, А.А. Собрание сочинений. В 2 т. Т. 2. / А.А. Ахматова; вступ. ст., сост. и подгот. текста, примеч. М.М.Кралина. - М.: Цитадель, 1997. - 432 с.
12. Тименчик, Р. Неизвестное стихотворение Ахматовой / Р. Тименчик // Октябрь. - 1989. - № 10.
- С. 182-184.
13. Айхенвальд, Ю. Анна Ахматова / Ю. Айхен-вальд. // Воспоминания об Анне Ахматовой / сост.
B.Я. Виленкин; коммент. А.В. Курт, К.М. Поливанова. - М.: Сов. писатель, 1991.
14. Мопассан, Г. де Новеллы: пер. с франц. / Г. де Мопассан; вступ. ст. И. Лилеевой. - М.: Правда, 1982. - 560 с.
15. Степанов, А. Петербург Ахматовой / А. Степанов // Нева. - 1991.- № 2. - С. 180-184.
16. Чуковская, Л.К. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3 / Л.К. Чуковская // Нева. - 1996. - № 8, 9, 10.
17. Ардов, В.Е. Королева - бродяга / В.Е. Ардов // Юность. - 1999. - № 6. - С. 2-5.
18. Алпатов, М.В. Этюды по всеобщей истории искусства / М.В. Алпатов // Избран. искусствоведческие работы. Западно-европейское искусство. Русское и советское искусство / вступ. ст. Д.И. Сарабьянова.
- М.: Сов. художник, 1979. - 287 с.
Владимирова Наталья Васильевна, кандидат филологических наук, доцент Статья поступила в редакцию
кафедры «Философия и социальные коммуникации» Омского государственного 15.09.2011 г.
технического университета.
© Н.В. Владимирова, 2011.
