CC BY
83© Т.В. Лебедева, 2004
АРХИВНЫЕ ИЗЫСКАНИЯ-
ПОЭЗИЯ В ЖИЗНИ СЕРГЕЯ МАКОВСКОГО
Т.В. Лебедева
Сергей Константинович Маковский рос среди муз. Его отец, дед, два дяди, тетя были художниками. Бабушка преподавала пение в консерватории, мать брала уроки пения у знаменитой Ирецкой, двоюродная сестра Мария Смирнова была примой Ма-риинки, другая кузина — Ольга Пыжова навсегда связала свою жизнь с МХАТом. В доме Маковских на Адмиралтейской набережной ставились оперы и модные тогда «живые картины». В домашних спектаклях вместе с великими артистами пели отец и мать Сергея. Его дядя, художник Владимир Егорович Маковский, в кругу друзей пел под гитару модные романсы, а иногда и сам сочинял их. Например, дошедший до наших дней романс «Сегодня с вами я, цыгане» — его. Константин Егорович Маковский сам учил сыновей и дочь рисованию, но в 12 лет, посмотрев на работы отца, выполненные в том же возрасте, Сергей Маковский отложил кисти в сторону: понял, что отца ему не превзойти. Примерно в то же время началось его увлечение поэзией. В доме бывали поэты и писатели — Апухтин, Боборыкин, Величко, Гончаров, Григорович, Полонский.
Лето 1894 года Сергей и его сестра — погодок Лена провели в тульской деревне Ско-родное. Обстановка располагала к творчеству, и начинающий поэт описывал ее в стихах. Представьте ясный вечер лета, Полутемно в большой гостиной,
Лишь змейки розового цвета Дрожат на мебели старинной. Представьте ясный вечер лета.
В окно из сумрачного сада Цветы струят благоуханья.
Неясный гул. Мычанье стада И мух вечерние жужжанья В окно из сумрачного сада 1.
На следующее лето семья отправилась в Финляндию и обосновалась в пансионате Рауха близ Иманты. Вспоминая об этой поездке более чем через полвека, Маковский писал: «Была особая близость природы, мало заселенной, с бесконечным мелколесьем в брусничных зарослях и мхах... И тишина была особая, летом — без птичьего гама, без мушиного гула и деревенских гомонов среднерусской равнины, тишина северная, застылая, прерываемая только шумом быстрин и водопадов, тишина нелюдимая и, вместе, дружелюбная к человеку и помогающая мыслям»2.
Свое восхищение финской природой передавал Сергей и в стихах. Одно из них, начинавшееся словами:
Безмолвный край, угрюмый край,
холодный край.
Везде — покой унылого простора,
Везде — туман и серые озера...
Моих осенних дум, поэт, не нарушай!3 —
очень понравилось петербургским друзьям Сергея — Феде и Соне Случевским. Тетрадку со стихами они показали отцу, тот — своему другу графу Голенищеву-Кутузову. Через неделю Случевский вернул тетрадь Сергею со словами: «Граф нашел, что лучше других “Сайма”, но в этих строфах грубая ошибка: в шестистопном ямбе недостает цезуры после третьей стопы». Критика подействовала на начинающего поэта: «С тех пор, кажется, не допускал я этого промаха в шестистопном ямбе»4, — заметил Маковский через много лет, уже будучи автором нескольких поэтических сборников и редактором издательства «Рифма». А понравившуюся Случевским и Голенищеву-Кутузову «Сайму» он включил через десять лет в свой первый поэтический сборник.
В 1896 году Маковский окончил гимназию и поступил в Петербургский универ-
ситет, на естественное отделение. Он с детства любил природу, но выбор обосновал тем, что «остальные науки узнаются и так, а для естественных необходим университет»5. После первого курса издательница журнала «Мир Божий» А.А. Давыдова предложила ему сотрудничество. Журнал в это время менял тип издания, превращаясь из юношеского, направленного на самообразование, в литературно-политический для широкой аудитории. Кроме «Мира Божьего» он печатает в это время статьи в газете М.М. Ковалевского «Страна» и в «Северном курьере» Араба-жина и Барятинского. Дягилев приглашает его в «Мир искусства».
Вместе с товарищами по университету — Иваном Ореусом, Леонидом Галичем, Осипом Дымовым и Аркадием Румановым — Маковский основал издательство «Содружество», печатавшее литературные произведения студентов. Леонид Галич вспомнит через полвека: «Мы были тогда еще очень молоды и не по годам незрелы. Но в стихах Сергея Маковского даже в ту пору не было ни крайностей, ни сумбура. Стихи были такие же благовоспитанные и высококультурные, как и сам автор»6. Первая поэтическая книга Маковского вышла в «Содружестве» в 1905 году. Она называлась «Собрание стихов». Основное ее содержание — внутренний мир поэта. Об этом говорят даже названия стихов: «Неведение», «Молитва», «Скорбь», «Предчувствие», «Ожидание», «Тайна», «Одиночество». Но в мир своих предчувствий и ожиданий поэт неохотно пускает посторонних людей: Зачем
кощунственной толпе
нести дары страданья? Забудь слова людей. Не слышимый никем, Стыдясь любви земной, люби свои молчанья. О, будь царем вершин — и холоден, и нем, Как горные снега, как звездные мерцанья 7.
Уже в этой книге проявляются черты, свойственные всей поэзии Маковского: скупое использование цветовых обозначений, приверженность к применению деталей запахов («И льется пряный аромат в тени акаций и черешен»), особое внимание к много-звучию: «Поет вечерний звон... Звон, звеня издалека, со звоном шепчется, как брат с усталым братом... Веселый треск сверчков, пчелиное жужжанье, незримых крыльев трепетанье в ушах без умолку звенят...». Даже ночная тишина представляется поэту царством заколдованных звуков:
...И кажется: весь мир в разливах тени чуть зыблется. И в нем таится хор дыханьем ночи скованных видений 8.
Что же касается красок природы, то только ахроматические цвета обозначены четко: «черный лес», «холодное, странное, серое море», «...и лебедь плыл виденьем нежнобелым». Остальные краски природы чаще всего обозначены с помощью эпитета или сравнения с золотом, серебром и драгоценными камнями: «Опять усталый блеск небесного сафира померк на небесах... Безбурна лазурь небес, и огненно-лазурна в ее лучах немая зыбь воды... На мраморе в узоры кружевные сплелися корни дымчато-сквозные и синие, как дымчатый сапфир...»; «Я знаю кладбище на берегу залива, залива синего, как темная лазурь... Нагорные луга в багряном золоте... Высоко где-то облака, большие, белые, слегка осеребренные лучами... И тают в блеске зорь на небе золоченом цветущие холмы...»9
Цвет угасающей зари приятен поэту на лоне природы: «В розовом сумраке ивы плакучие... И тают, чуть дрожа, как розовые дымы, в прозрачностях небес прозрачности земли». Городская заря, смешанная с производственными дымами, вызывает чувство тревоги. В этом отношении особенно выразительно стихотворение «Город»:
О вечер! — думал я. —
Над каменной громадой
зачем мерцаешь ты зловещею лампадой? В забытых небесах так холодно горя,
какое таинство свершаешь ты над ними? Погасни, не гляди кровавыми очами заря далекая, зловещая заря...10
Что это? Пророчество? Предвидение? Нечаянное совпадение? Книжка вышла до первых революционных бурь, а стихи написаны еще раньше. В дальнейшем творчестве Маковский употребит эту краску только единожды — через полвека, при описании рабочих районов итальянской столицы:
Асфальт и камень. Стены, крыши,
Из труб чугунных дымный прах, Кроваво-красные афиши С косых заборов на углах 11.
С 1906 по 1910 год Маковский выпускает в свет три тома своих «Страниц художественной критики». В 1909 году он становится редактором «Аполлона» — главного литературно-художественного журнала России. Вокруг «Аполлона» группируются подлинные
ценители искусства — художники, театральные деятели, музыканты, поэты. «Смыслом своей деятельности они сделали не отрицание всего и вся, а утверждение человека со всем богатством его “духовности”, утверждение ценности жизни, несовместимой в их восприятии с прозой и пошлостью буржуазного или мещанского существования»12.
Яркой особенностью Серебряного века было стремление людей искусства к постоянному общению. «Связи между поэтами, писателями, художниками, артистами, философами оказались столь многочисленными и насыщенными, что о них, взятых вместе, можно говорить как о едином историко-культурном контексте»13. Из такого общения родился и «Аполлон». Маковского, жившего тогда в Царском Селе, судьба свела еще с одним царскоселом — М.К. Ушковым, богатым молодым человеком, большим ценителем прекрасного, который предложил помощь для создания журнала. Ближайшими соратниками Маковского, взявшими на себя массу хлопот по организации журнала, были Н.С. Гумилев и И.Ф. Анненский. Анненский подбирал кадры, консультировал молодых поэтов, редактировал статьи, сам писал о молодой поэзии. Соседство по Царскому Селу и общая работа над журналом давали Маковскому возможность говорить с Анненским и о собственной поэзии. В одной из статей, вышедших под рубрикой «О современном лиризме», Анненский тепло отзывается о поэзии Маковского и дает очень тонкое (и по мнению Маковского — верное) толкование его ухода из поэзии сразу после успеха первой книги стихов: «Трудно ожидать, чтобы многие из молодых так гордо и резко, как Сергей Маковский, разом оборвали бы со стихами, особенно в случае столь же заметного успеха своего первого сборника».
И.Ф. Анненский отмечает в стихах С. Маковского «более чем тонкую работу пера». Критик пишет: «Я думаю, что этот иронический натуралист — кто бы подумал про Маковского? — положил перо, признав себя не в силах примирить свой безмолвный рай с тем самым городом, в котором с такой радостью он купает свою жизнь и где глаз эстатика любит не только открывать старое, но угадывать и еще не оформившуюся новизну»14.
Известно, что эпицентром притяжения творческой интеллигенции Петербурга была квартира Вячеслава Иванова на углу Таврической и Тверской улиц. Сюда на знаменитые «Среды» съезжался едва ли не весь твор-
ческий Петербург. «Почти вся наша молодая тогда поэзия, если не “вышла” из Ивановской “Башни”, то прошла через нее...»15 — написал Маковский через много лет в очерке
об Иванове. Постепенно кружок расширился настолько, что «Башня» с трудом вмещала собравшихся. И как только открылся «Аполлон», собрания были перенесены на Мойку, в его редакцию. Они приобрели характер более профессионально-поэтический. Было даже учреждено особое Общество ревнителей художественного слова. Душой этой «поэтической академии» по-прежнему оставался Вячеслав Иванов. Близки к редакции были Блок, Бальмонт, Белый, Волошин.
Заметной фигурой в поэтическом салоне «Аполлона» был граф В.А. Комаровский, поэт исключительного дарования, тоже царскосел, автор единственного сборника стихов «Первая пристань». Уже готовый второй сборник исчез после его ранней смерти в 33 года. Сразу же после «Первой пристани» Гумилев, обычно придирчиво-строгий ценитель творчества дебютантов, возвел Комаровского в ранг Мастера. Маковский был последним из друзей, кто видел графа незадолго до смерти. Они вместе были на выставке «Трехсотлетие Дома Романовых», откуда Маковский отвез друга в больницу, в связи с обострением его болезни, где он умер через несколько дней.
С Гумилевым Маковский познакомился в январе 1909 года на очередном петербургском «Салоне». Маковскому понравилось, что он не принадлежал ни к одному из существовавших тогда литературных направлений: «Его корежило от реалистов-бытовиков, наводнявших толстые журналы, но он считал необходимым бороться и с десятилетним “символическим пленением” русской поэзии»16. Они оба обожали дальние путешествия и любили вспоминать о них, рядом жили, в один год женились, часто бывали в гостях друг у друга, и в октябре 1911 года Гумилев посвятил Маковскому стихотворение «Я верил, я думал», ставшее романсом сначала в исполнении А. Вертинского, а потом — Б. Гребенщикова. Гумилев привел в «Аполлон» своих друзей — М. Кузмина,
А. Толстого, С. Ауслендера. К работе в журнале он относился очень горячо и серьезно, нередко брал рукописи и корректуру, даже уезжая к матери в Слепнево. Благодаря «Аполлону» стала широко известна как поэт Анна Ахматова. С «Аполлоном» связано и становление О. Мандельштама, которого в 1909 году привела в редакцию мама с просьбой опре-
делить, есть у сына талант или нет: «Если талант — пусть талант. Тогда и университет, и прочее. Но если одни выдумки и глупости — ни я, ни отец не позволим. Работай, как все, не марай зря бумаги»17. Маковский пожалел стеснительного юношу и внимательно наблюдал за его образованием и успехами.
Бывали и курьезы. Самый памятный для многих — появление на поэтическом горизонте талантливой, но неуловимой светской красавицы — иностранки Черубины де Габриак, роль которой талантливо разыграла поэтесса Е. Дмитриева, вдохновляемая М. Волошиным. Весь «Аполлон» был влюблен в Черубину. Маковский посылал ей цветы и по телефону просил о встрече. «Увлечение призраком оставило... след, царапина никогда не заживала совсем»18, — признавался он много лет спустя в мемуарах.
В годы Первой мировой войны, когда многие журналы закрылись, «Аполлон» продолжал осуществлять программу, намеченную еще «Миром искусства» — вторжение во все области культуры, включая не только изобразительное искусство, театр, музыку, поэзию, но и дизайн. Приходилось активно бороться за сохранение русской старины против косности, равнодушия и невежества государственных чиновников, чьей задачей была помощь творцам. Временное правительство сообщило о своем желании создать Министерство искусств. Идею поддержали академисты и Институт истории искусств графа Зубова. Маковский считал, что казенный мундир искусства да еще в дни всеобщей тяги к вольности — нонсенс. В учреждениях культуры проходили митинги, создавалась лига «Свобода искусству».
Маковский вместе с семьей покидает Петербург и уезжает в Крым. Чтобы хоть как-то обеспечить семью, он взялся за дело, хотя и знакомое, но не рассматривавшееся раньше как источник дохода, — устройство выставок, концертов, лекций. После Октябрьской революции жизнь в Крыму стала тревожной и даже опасной. Он отвез жену с ребенком в глухое горное село Скеле, снял там хатку-мазанку в глубине сада и для себя, а по ночам ходил в Симеиз проведывать мать.
После Крыма были Прага, Берлин, Париж. Маковский работает в художественном журнале «Жар-Птица», с 1926 года — в газете «Возрождение», пишет книги по искусству и едва сводит концы с концами: в семье трое детей, всех надо одеть-обуть, накормить, а главное — выучить.
Нельзя сказать, что всецело уйдя в журналистскую деятельность, Маковский совсем перестал писать стихи. В его поздних сборниках нередко встречаются произведения, датированные 20-ми и 30-ми годами. Время от времени его стихи появлялись в журналах: например, в «Жар-Птице» он печатался в окружении таких поэтических звезд, как И. Бунин, В. Сирин, А. Черный.
Перед самой войной в Париже выходит сборник стихов Маковского «Вечер». Название закономерно — поэту уже за пятьдесят. Из-за напряженной обстановки в мире сборник не был замечен критикой. Лишь много позже Ю. Терапиано напишет, что с тех пор, как в «Аполлоне» Маковский сделался арбитром «среди двух противоположных атмос-фер»19 и среди двух поколений (Анненского, с его поэзией, рассчитанной на слух и чувство, и Гумилева с Мандельштамом, исповедовавших зрительское, парнасское начало), в его стихах только в «Вечере» обнаружилось «двойственное начало», то есть сходство и с Гумилевым, и с Анненским.
В 1945 году в Париже начинает выходить альманах «Встреча», в котором печатаются стихи С. Маковского. Альманах открывался ахматовским стихотворением «Мужество». Патриотические высказывания часто звучали в годы войны и после победы в устах эмигрантов, в их печатных изданиях, в переписке. 19 декабря 1945 года Маковский пишет матери: «Россия, несмотря на все темные и худшие стороны тамошней подъяремной жизни, все же растет духовно. Отрываться от нее нельзя»20. В стихах 45-го года эта мысль выражается еще более ярко:
После ночи темной, дикой, после ночи грозовой чую над тобой, великой, чую день великий твой.
<...>
На волнистые дубравы, на пшеничные моря золотую чашу славы опрокинула заря 21.
В первом номере альманаха были опубликованы также стихи Г. Иванова, проза И. Бунина, Б. Зайцева, Тэффи, Н. Берберовой, И. Одоевцевой, «Приключения обезьяны» М. Зощенко, подвергшиеся жестокой и несправедливой критике в России. Редактировал альманах руководитель Союза русских писателей Сергей Маковский. После выхода в свет второй книги альманаха он пишет ма-
тери, что в этой редакции «работать труднее, чем с “Аполлоном”, когда все было к услугам — и свобода решений, и средства, и обилие материала»22.
Но радость людей, увидевших после тя-гостныгх лет войны книгу, вместившую в себя произведения лучших писателей и поэтов европейской части эмиграции, была той наградой, ради которой стоило преодолевать любые трудности и невзгоды. Редакция «Встречи» на улице Паскаля была буквально завалена благодарственными отзывами из разных городов и стран.
Во втором номере «Встречи» Маковский публикует отрывки из «Апокалипсиса». Осенью 1947 года он знакомится с Вадимом Андреевым, который с Яссен и Терапиано готовил антологию эмигрантской поэзии, и дает в нее два стихотворения — «Плиты» и «Все слезы к старости да снег воспоминаний». Начинает рождаться и замысел собственной книжки. Автор включил в нее «Апокалипсис», цикл стихов о Венеции, «Звезду-полынь» и некоторые произведения 40-х годов. Он назвал книжку — «Somnium Breve» («Сон мимолетный»). Она — о мимолетности жизни, о любви, о той, которую «земное бремя, испепеляющее время сожгло на медленных кострах», и о той, которую «не встретил, но и не мог забыть». Трогательны строки о нищем, который, «как заморщенный серый гриб к придорожной траве прилип». Казалось — навсегда, но вдруг — исчез, и некому протянуть обычные десять су.
И с тех пор, уж не первый день,
Мне мерещится этот пень,
И на сердце комом тоска,
Видно — я любил старика23.
«Somnium Breve» — книга красочная. Краски города по-прежнему серы: «Вечерняя сереет мгла... Серый щебень, запах Сены, опрокинутые в ней дымнорозовые стены... Плывут серомраморным бором стволы полуколонн... Днем серо — все в колодце: люди, камни и сор...». Но восходит луна, и «колодец» преображается:
Изумруды, алмазы весь усеяли скат, в изумрудах, алмазах черепицы горят.
Ночь, угодница Бога, лунным дымом кадит, закоулок убогий жемчугами кропит24.
Представление о красках дается через тропы: поэта окружает не синее, зеленое, желтое, а драгоценные камни, золото, серебро: «В окне моем неровная стена вечерним золотом озарена... А звезды в лунной паутине — как золотые паучки... В серебролунных залах Венеции... Пожары золотых, светорожденных лет. Волшебная лазурь давно угасших дней... Серебристые крылья озаренных небес... Между цветов серебряной сирени найду ли пятилепестный цветок?» Даже названный своим собственным именем, цвет включается в структуру тропа: «Пучины неба голубого... Как тело у девушки, розов обласканный солнцем, парус... Как зыбь седая с желтизной — бугры, песчаные пещеры... Веригами вечности черной гремят колокола...».
Итальянская природа дарит поэту разнообразные запахи: «Дерюгой пахнут, гарью и вином ступенчатые переулки... И пахнет ладаном и воском прохладный камень базилики.. И пахнут вереском и хвоей извилистые берега...».
Как во всей поэзии Маковского, в «Somnium Breve» — разнообразие звуков: «Лепечут горные ключи, жук прожужжит иль свистнет птица... Стонет ночь, куда-то манит, вся слезами исходя, в окна мелко барабанит дробь осеннего дождя... Сонная скользит река, донесется плеск фонтана, стон фабричного гудка из окраин и тумана... Поток внизу шумит упорно, клокочет глухо, будто споря... Как голос рока из глубин, лишь это смутное роптанье, глухонемое бормотанье в дремучих зарослях теснин... В этих старых липах сада ветер шелестит с утра... Громче по оврагам черным горный ключ забормотал... И это дольное дыханье неясных звуков так полно: не то свирель, не то журчанье, напев и шелест заодно, и плеск, и звон... Гремят в долине неугомонные сверчки... Звук шагов усталых... Мелодии полузабытой глухие звуки в час ночной пробормотал рояль разбитый... И старенький вальс не доплакав, умолкнет шарманка вдали... Жалобно скрипят ступени...».
Рисуя звуковую картину окружающего, автор почти не повторяется, даже если говорит об одном предмете, например о колокольном звоне: «Час за часом с колокольни дальней прогудит глухим укором бой. Только там, в селенье горном громче колокол позвал... Далеко звоны колоколен перекликаются друг с другом... Кочует по сводчатым хорам, качается бронзовый звон...».
Поэт не раз признается, что любит «звуки смутные, как зов потустороннего молча-
нья», «тишины безбрежной голоса». Слова Ломоносова «Возлюбленная тишина» он делает эпиграфом к стихотворению «Вечер» и с них же начинает стихотворение: Возлюбленная тишина, вечернее очарованье, виденьями какого дня овеяно твое молчанье?25
Критика тепло приняла новый сборник, отметив в поэзии Маковского традиции Тютчева, Анненского, Брюсова. Г. Адамович писал в «Русской мысли»: «Книга Маковского — книга вечерняя, не то что старческая, нет, но поздняя, проникнутая той особой ясной и светлой печалью, которая для поздних стихов часто бывает характерна. Если поэту до «склона лет» удается оставаться поэтом, сколько он вносит в свои писания такого, что и не снилось ему в юности! Разве единственное и несравненное очарование тютчевской лирики не основано хотя бы отчасти на возрасте автора?»26
Проанализировав несколько стихотворений, Адамович делает вывод: «Стихи в “Somnium Breve” — лучшие, самые живые из всех, которые Маковский до сих пор напечатал. Это тем более замечательно, что Маковский избегает всяких новейших поэтических пряностей»27.
Однако через полтора месяца после рецензии Адамовича та же газета опубликовала довольно желчную рецензию И.И. Тхоржев-ского, который даже всеми отмечаемое сходство с поэзией Тютчева сумел обратить во вред. По его мнению, когда «мир вступил в полосу бурь и литературной модой стало художественное безумие»28, глупо оставаться на позициях «аполлоновского искусства» — «стройного, солнечного, скульптурно законченного, а «дионисовского» — стихийного, трагического, с сумасшедчинкою ни в темпераменте, ни в таланте Маковского нет, остается лишь «Музыка сожалений».
Маковский был очень расстроен. Друзья, поддержка которых всегда много значила для него, принялись убеждать, что Тхор-жевский не прав. Н.А. Тэффи написала, что, будучи больной, читала «Sominium Breve» целый день. «Книжка эта замечательная. После эмигрантской трескотни у меня такое чувство, точно я опомнилась. Столько в ней замечательного и прекрасного. Я очень счастлива, что читаю ее и буду читать еще и еще»29.
Хорошо отозвались о «Somnium Breve» и американские издания, также отметившие
традиционность поэзии Маковского как одно из лучших ее качеств. Критик П.С. Ставров писал: «Особенно ценно, что Маковский принадлежит к тем немногим русским людям, которые, чувствуя “мировой пульс” современной живописи, совершенно все же не увлекаются всякими модерными “измами”, ищет правильного подхода, старается воспитать истинный вкус в изобразительных искусствах. И все же... истинное призвание Маковского — быть поэтом»30. Дальнейшие встречи, беседы, переписка с писателями и поэтами убедили Маковского, что его стихи многим нравятся, и бросать поэтическое творчество не следует.
В начале 1949 года он пишет другу — поэту М.А. Форштеттеру: «Заканчиваю сейчас новую поэму (начатую, правда, бог весть когда, еще в чехословацком изгнании, как и остальные мои поэмы). Называется Amor Omnica (пусть опять придирается Зоил Адамович к латинскому заголовку!), и нужна мне эта поэма для полноты моей книжки, которую хочу назвать по заглавию моих русских деревенских сонетов “Год в усадьбе”»31. «Amor Omnica» состояла из пятнадцати сонетов, каждый из которых начинался авторским описанием природы на венецианском кладбище, потом в разговор вступали покоящиеся там возлюбленные Он и Она:
Я был на кладбище. И там весна: ирис, жасмин, сирени белой дымы и ландышем (цветок ее любимый) Весенняя могила убрана.
Стрекозы легкие носились мимо и золотом звенела тишина...
Здесь под крестом берестовым, она уснула навсегда, непостижимо.
Я помню все. Но ты, забыла ль ты, неотданная мне ревнивым раем, любовь мою, и слезы, и мечты, отцветшие когда-то вместе с маем?
И мне в ответ могильные цветы:
— Мы любим, оттого и умираем.
Этот майский сонет очень нравился матери Маковского, и после ее кончины брат Сергея Константиновича Владимир высек строки сонета на могильном камне на кладбище Кокань в Ницце.
Кроме поэмы «Amor Omnica» в «Год в усадьбе» вошли и не печатавшиеся ранее очень старые стихи, написанные в 20-е годы. Сборник вышел в свет летом 1949 года. Родные и друзья поэта сразу отозвались на него. «Я очень тронут присылкой Ваших прекрасных стихов...
В “Год в усадьбе” для меня очень много очень близкого, а также много и неожиданного. Особенно меня поразила “Нагарэль” — какая сильная и свежая вещь»32, — писал из Лондона художник М.В. Добужинский. Закадычный друг Маковского А.М. Ремизов, завлекший к тому времени Сергея Константиновича в свой «Оплешник» и присвоивший ему псевдоним «Копытчик», прислал в связи с выходом книжки такое письмо:
«Дорогой всуе поминаемый бесподобный копытчик С.К.
О.Е. Чернова едет в Америку к дочерям, везет “Оплешник”. Подбросьте мне вашу “Усадьбу” — мне 2 экземпляра. Один она передаст Бурлюку (я ему рассказывал о вас всякие небылицы), а другой экземпляр — для Полевой царицы, вы ее не знаете, но она промечтала всю жизнь о встрече. И, если кому пожелаете, вашу книжку можно всунуть, только не надо загружать никакой копытной мази.
Кланяется вам Акула. Она и это письмо опустит»33.
Критика благосклонно приняла новый сборник, назвав его «близким к классицизму» и обнаружив в стихах традиции не только Тютчева и Анненского, но и Тургенева, Бунина, Пришвина, Паустовского. Ю. Терапиано напомнил о четырехчленной формуле Гумилева: фонетика, стилистика, композиция, отношение к темам, — и отметил, что «многие поэты щеголяют стилистической распущенностью — одни в поисках новаторства, другие — по причине недостаточно развитого у них чувства языка и вкуса. Поэтому с особым удовольствием встречаешь автора, который помнит о стилистике и традициях уже далекой от нас “Петербургской школы”»34.
Автор рецензии особо отмечает такие стихи, как «Лунный водоем», венок сонетов «Костел» и особенно новый цикл «Нагарэль», посвященный памяти Гумилева и сознательно написанный в духе раннего Гумилева, увлекавшегося поэзией странствий. Но Терапиано подметил и разницу: если Гумилеву присуще восхищение происходящим, то для Маковского главное — переживания моряка по поводу давно прошедшей драмы.
На «Год в усадьбе» отозвалась и американская критика. Леонид Галич, однокурсник Маковского и соиздатель «Содружества», особо отметил в стихах Маковского два элемента: «вещее видение» и «гипнотизирующий напев». Рассуждая на эту тему, он делает вывод: «У нас в России... не было ни парнасской музыки (Рамо), ни парнасской поэзии
(Сюлли, Прюдон). У нас были все больше неистовые Мусоргские и неистовые Достоевские. Я не знаю, хорошо ли это или плохо, но знаю, что это именно так. Для Парнаса нужны просвещенность и уравновешенность. У нас не было ни того, ни другого. А вот во Франции и того, и другого было очень много... По существу Парнас — это то же самое, что и эстетизм, и парнасец то же самое, что эстет. С.К. Маковский — один из редких русских эстетов. У нас всякий эстетизм почти сейчас же перерождается в свою противоположность — в самую яркую и неистовую романтику. Так случилось с Минским, Мережковским, Сологубом, Белым, даже, если хотите, с Гумилевым и Волошиным. Эстетизм у нас так и не успел произрасти и пустить корни. К. Маковский — один из редчайших образчиков почти вовсе не существующего русского Парнаса»35.
Э. Райс подробно останавливается на системе образов Маковского и отмечает такие емкие и лаконичные образы, как «осиротелый кипарис», «цепкая повилика», «косматый лес», «морщины каменной земли», «ступенчатые переулки». Доброжелательная критика побудила Маковского взяться за составление нового, пятого томика стихов. 8 марта 1950 года он пишет матери: «Следующая книжка стихов, можно сказать, готова и двадцать раз просмотрена, — не достает только пятишести стихотворений для заключительного аккорда. Рассчитываю написать их весною, приехав к тебе на побывку. Всякий раз, во время этих отлетов на юг, удавалось мне написать несколько неплохих строф»36.
В начале марта следующего, 1951-го, года Юлия Павловна уже держала в руках новую книгу сына: «Спасибо за книгу стихов “Круг и тень”. В нее еще не проникла — не вчиталась, некоторые стихи знаю раньше и люблю их. Но Боже, как эта книга грустна и печальна — так может писать только очень несчастный человек, и мне больно за тебя, больно за твой страх перед вечностью творения. Я бы могла написать в моем одиночестве: “Еще один почти бесследный день” — не ты! Это не мешает стихам быть вдумчиво прекрасными. Не вчиталась, не смею больше ничего говорить о книге сейчас. Ты мечтал ее издать, потрудился немало в “Рифме” и издал, я радуюсь вместе с тобой»37.
Сын отвечает: «Моя книжка “Круг и тень”, как будто, понравилась местным Зоилам. Подождем, что напишут. Я принялся уже и за следующую книжку, совсем в дру-
гом роде стихи — тебя наверное пленят больше “Круга”. Я знаю, что когда-нибудь русский читатель поймет и оценит. Всему свое время. Время наше очень далеко от поэзии, да еще “печальной”. Как будто бывает веселая поэзия. Разве — ну, скажем, Лермонтов, Гейне, Верлен веселы? Да и печаль бывает разная. Утешающая и успокаивающая печаль — лучшее средство против тяжелых житейских переживаний»38.
Кроме упреков в том, что поэзия Маковского грустна, его часто упрекали в традиционализме. Об этом говорили даже близкие друзья, например, Е.А. Зноско-Боровс-кий (в прошлом — секретарь «Аполлона») писал, получив томик «Круга и тени»: «Ты достиг мастерства в традиционной форме поэзии. Почему бы не попытаться тебе и не попробовать другие формы?»39
«Зоил» Адамович, положительно отозвавшись о сборнике, тоже дал понять, что в эпоху «бурного натиска» Маковский не моден: «К штурмам не склонен, он скорей сторонится своего времени, чем ведет с ним спор. И скорей безразличен к требованиям эпохи, чем одушевлен к ним ненавистью»40. Тем не менее считает автор рецензии, «стихи Маковского вовсе не архаичны и не анахроничны. Внутри они никаким отступничеством от нашего времени не поражены. Но в них есть какая-то стилистическая надменность, заставляющая поэта пренебрегать словарем обиходным, житейским и повседневным. Но даже при стилистическом расхождении с Маковским нельзя не почувствовать в его стихах отказа от модерничанья и оригинальничанья, на какой бы ни было образец. Стихи его становятся чем дальше, тем живее и полновеснее, не говоря уже о том, что становятся они искуснее, а ведь впервые имя Маковского появилось в нашей печати чуть не полвека тому назад»41.
Думается, Г. Адамович был не совсем прав, считая, что Маковский «сторонится своего времени» и «безразличен к требованиям эпохи». Просто эти понятия были для него вне поэзии и даже вне эстетики, хотя антимилитаристские высказывания типа «грохоча на земли и моря, за тучей туча — стальная саранча» иногда встречаются в его стихах. За происходящим в мире и особенно на Родине он пристально следил. Его возмущала начавшаяся в России травля «врачей-вредителей», о чем свидетельствует его письмо от 7 января 1953 года М.А. Форштеттеру, любимому собеседнику на политические темы, дипломату и поэту: «Кар-
ту интернационального коммунизма отец народов подменивает картой зоологического национализма и тем сближается с арабским миром и с немцами, и еще больше спутывает отношения между “союзниками”»42.
В начале 50-х годов у Маковского, благодаря поддержке сыновей, появилась возможность не только ездить к родственникам и друзьям, но и путешествовать по таким местам, которые он любил, которые всегда питали его вдохновение. Первой целью такого путешествия быш Рим. В нем Маковский работает над очерком о Вячеславе Иванове, но все свободное от знакомства с его рукописями время бродит по улицам древнего города. В путешествиях его сопровождают либо вдова Иванова О.А. Шор, либо кто-то из друзей.
В разгар путешествия по Риму Маковский заболел гриппом, и заботливая О.А. Шор перевезла его из гостиницы во францисканский монастырь, на полный пансион. Чуть оправившись от болезни, он с восхищением оглядел новое место пребывания и описал его своей парижской хозяйке: «Из моего окна панорама почти пуссеновская — зеленым холмистым полукружием, с пиниями, кипарисами и, направо, колонадой виллы Borghese. Пинии поднимают свои зонты и из нашего монастырского садика, тоже словно вырезанного из какой-то старинной картины. Вдоль дорожек, уложенных гравием, цветники и фруктовые деревья, пальмы и кипарисы (сплошной стеной, вместо ограды сбоку), тут же и маленькая пасека с разноцветными ульями-домиками, а поодаль ниша с раскрашенной скульптурой, изображающей Св. Франциска и символического барашка»43.
Впервые после длительного перерыва попав в Рим, Маковский задумывает новую книгу стихов, в которую должны войти и римские впечатления. «Набираюсь настроений для рифмованных строк, — пишет он М.В. Абельман. — После Рима все прежние стихи мои показались мне удивительно слабыми... Теперь, если не какие-нибудь исторические ужасы, каждый год уже наверно буду ездить в Италию — на родину нашего духа»44.
В июне 1953 года выходит новая книжка. Существенной ее частью были стихи, навеянные путешествиями, поэтому автор выбрал название «На пути земном», как бы объединяющее и путешествие по жизни, и путешествие по странам.
Сборник «На пути земном» критики не оставили без внимания. «Официальный оппонент» Сергея Константиновича Г. Адамо-
вич писал: «Стихи Маковского обнаруживают рыцарскую верность “прекрасной даме поэзии”, а внушена эта верность страхом, как бы с прекрасной дамой не повторилась история, рассказанная у Блока: как бы богиня не стала уличной девкой»45.
Посылая эту рецензию матери, Маковский писал: «В этой “бочке меда”, сама увидишь, порядочная “ложка дегтя”... К сожалению только — очень туманно сказано, не всякий поймет. Но я понял и принял к сведению»46.
Следует отметить, что большинство отзывов не содержало «ложки дегтя». П.С. Став-ров, часто рецензировавший книги Маковского, отметил, что «мудрость жизненного смирения роднит поэзию Маковского с тютчевскими настроениями. Это не влияние поэзии большого мастера, а какая-то перекличка с Тютчевым-человеком»47. Одним из подтверждений этого тезиса он считает стихотворение «Тютчеву»:
На память древнюю ты наложил печать, ты заклинал тоску: «Учись молчать,
молчать,
для тайны, все равно, признанья
не найдешь, словами сон развеешь и — солжешь».
Но память древняя ответила: «Поэт, не говори, что слов тайноречивых нет, дремучую тоску молчанью не учи, в подземной тишине — поют ключи».
Э.В. Райс высказал мнение, что «поэзия старости — самая значительная, самая серьезная, самая совершенная. Только стихи, написанные после пятидесяти лет, носят печать подлинности и ответственности. Всей своей жизнью автор доказывает свое серьезное к ним отношение. Любовь его к поэзии — не преходящее увлечение, а судьба. К этому возрасту личность и слово его отстаиваются, как старое вино.
Мастерство это — не только в умении писать стихи, безукоризненные с точки зрения языка и внутренней гармонии между формой и содержанием, оно обогащено также долгим и глубоким опытом, накопленным за целую жизнь, посвященную поэзии, своей и чужой, любви, труду и размышлению над ней.
Редкие в русской поэзии вкус и чувство меры дают его стихам исключительную, им одним свойственную гармонию внутренней тишины и словесной музыки:
Казалось, что звуки из отдаленья Веков и веков зовут на покой,
Вся жизнь предстала мне как
виденье,
Тень жизни... Какой-то другой...
Народы и царства, слава, величье —
Давно, сегодня... Забыто... Мертво...
Вообще у Маковского мало романтизма — мало динамики, силы, порыва. Его темперамент спокоен, ясен, слегка печален, подернут горечью, но его обостренная и гибкая чуткость говорит о любви к жизни и о красоте мира»48.
Особенно выделяет Райс цикл «Рим» и, сравнивая его с «Римскими огнями» Вяч. Иванова, отмечает, что такие стихи дают заметить все условное и книжное у бессчисленных писавших о Риме их предшественников. Процитировав строчки:
Неотвязней и угрюмей Всех тревог о дне земном Было что-то в этом шуме,
В этом плаче за окном, —
Райс делает вывод, что человек, который сумел так слышать римские фонтаны, всегда будет «постоянным спутником всех российских паломников в город Гоголя, Аполлона Григорьева, Блока и Вячеслава Иванова и займет прочное место в одном ряду с ними»49.
Е.А. Зноско-Боровский в личном письме упрекнул друга за «бескрасочность» некоторых стихотворений. Объективно он был прав. Как уже отмечалось, Маковский редко называет цвета предметов, считая это ненужным — любой читатель знает, что кипарис зеленый, небо голубое, ландыш и мрамор статуй белый и представляет их такими без подсказки. Другое дело — такие определения, как «ослепительный», «прозрачный», «сверкающий», «серебристый», «сияющий», «туманный», «яркий». Они-то и способствуют созданию образа леса, луга или того же древнего Рима. Причем «серебристым» может быть и ландыш, и звучанье фонтанных струй. Из множества звуков в поэзии Маковского наиболее часто встречаются звуки воды. Его воды журчат, льются песней и плещут, дожди мелко барабанят, водопады грохочут, потоки глухо клокочут, смутно ропщут и упорно шумят, ключи поют, фонтаны бормочут и шелестят струями, золотом звенит тишина. Стихией воды поразил Маковского древний Рим. Наверное, поэтому так удачен оказался его римский цикл.
Высоко оценил сборник «На пути земном» критик «Русской мысли» А. Шик. Он отметил, что «стихи Маковского всегда красивы, полны словесного очарования, язык его цветист, образен, рифмы и размеры раз-
нообразны, богаты, напевны. Поэтому весело и радостно, когда “белеют ландышами травы”, когда “закудрявился лес весенний”, когда “осенняя лазурь слепит глаза”. Перечитывая стихи Маковского, удивляешься, что мечта его: “Только б не угасла в сердце золотая заводь”, — осуществилась»50.
Другой литературный критик, Ю. Иваск, процитировав строчки из цикла «Лето»: Нынче я не жду улова, —
Разве ершик? И не надо.
От затишья золотого На душе и так отрада, —
выразил восхищение: «Как хорошо, что есть ершик русского лета и статуи вечного Рима!» И добавил: «Но есть и грусть в его поэзии — светлая грусть»51. Свойственное поэту чувство примирения со всеми земными скорбями отмечает А.В. Руманов. Цитируя «Птицу певчую»: И сердце жалостью безмерной сжато, и вечность о прощении молю за то, что мало я любил когда-то, что мертвых я сильней люблю, —
он заключает: «Это высокая и чистая поэзия, чуждая суетливости и стихийной взволнованности. Полное соответствие между словом и мыслью, мыслью и чувством. Красота уподобляется Добру. Добро сливается с Высшей Силой. Его Аполлон молится Высшему Разуму, и купол его Храма — Любовь»52.
В начале 1954 года Маковский начинает формировать новый сборник стихов, уже седьмой. «Толчком к работе, — объясняет он матери, — является и только что появившаяся книга “Чеховского издательства”, антология русских поэтов-эмигрантов под заглавием “На Западе”... Мне (моим стихам) уделено почетное место и, главное, выбор сделан хороший»53.
Вскоре подборка его стихов появляется в «Новом журнале». Три стихотворения объединены рубрикой «Ночью» и образом «потусторонней тьмы». Его составляющими снова становятся «ползучий грохот города», влившись в него, человек ощущает себя призрачной частицей бурного потока, который подхватит, оглушит, сомнет и бросит куда-то за предельную черту, в уничтожающую пустоту. там исчезают тени, души, лица...
Человеческая жизнь, по Маковскому, лишь миг в течении этого потока. Стихотворение «Миг» он предваряет словами Гете:
«Der Augenblick ist Ewigekeit»54. Тема жизни и смерти звучит и в стихотворении «Одиночество», грустном, но, пожалуй, самом светлом в подборке.
Грустные мысли о близком конце жизни, о старости, об одиночестве отодвигались путешествиями, и, как ни странно, в Париже, среди детей, друзей, заботливых хозяек Абельман и Элькан он часто чувствовал себя одиноким, а в путешествиях это чувство исчезало — то из-за переполненности впечатлениями, то из-за того, что почти всегда в путешествиях его кто-то сопровождал. Так какое-то время своего второго путешествия по Италии он разделил с Форштеттером, затем — с давним приятелем А.А. Трубниковым, тоже увлекавшимся древностями. Ему Маковский посвятил одно из лучших стихотворений второго итальянского цикла — «Тринакрия» — своеобразный поэтический репортаж о древней Сицилии.
Путешествие по югу Европы продолжалось и в 1954 году. Побывав у матери в Ницце, Маковский посетил Марсель, а оттуда направился на испанский остров Мальорка, затем перебрался в континентальную Испанию, избрав маршрут Барселона — Мадрид — Севилья — Толедо — Леон — Сан-Себастьян. На обратном пути из Испании Маковский сильно простужается. Врачи сначала определяют плеврит, потом возникает подозрение на туберкулез. Этому диагнозу он не верил, но и лечение, назначенное врачами, помогало плохо. Тревожили сообщения о болезни матери. В январе 1954 года Юлия Павловна отметила 95-летний юбилей, а в конце года скончалась от апоплексического удара. Поехать на похороны Сергей Константинович не смог. Но перед новым, 1955 годом парижское светило — профессор Куриятский отменил все не помогающие выздоровлению способы лечения и все прежние диагнозы, обнаружив лишь застарелую пневмонию и посоветовав поехать на юг, в горы. Маковский посетил могилу матери в Ницце. Заехал к брату в Антиб и поселился в Грассе у И. Грабовской, подруги матери. По возвращении он выпустил в свет новую книжку стихов — «В лесу». Первые оттиски были посланы брату, другу-музыканту
В.И. Полю (в его имении Thory поэт любил отдыхать) и Форштеттеру, которому предложил еще одно толкование названия — символическое: «Все мы, в сущности, “как в лесу” сейчас. Окончательно заблудился мир»55.
Откликов на сборник «В лесу» было немного, может быть, потому, что он вышел в
Мюнхене, а армия критиков в основном была сосредоточена в Париже. К.Д. Померанцев отметил, что каждая книга стихов — это прежде всего человеческий документ, откровение
о внутреннем мире человека. «Стихи выражают именно его любовь, его единую и неповторимую личность»56. Как главное достоинство сборника Померанцев отметил искренность чувств автора и назвал сборник «В лесу» не только лучшей книгой стихов Маковского, но и вообще одной из лучших, написанных в эмиграции.
Ю. Терапиано отметил «тютчевскую остроту ощущений»57 и огромные заслуги Маковского как редактора «Рифмы» в развитии эмигрантской поэзии. «В стихах Маковского все дышит старой русской культурой с ее стремлением к границам естества, где в музыку и пламя духа преображаются слова»58, — отмечал критик С. Невский.
Между тем Маковский продолжает «преображать слова в музыку и пламя духа». На отдыхе в Сен-Поле он пишет стихотворение «Элегия», посвященное Форштетте-ру, и сообщает ему, что оно будет опубликовано в новой, восьмой книге его стихов «Еще страница». В «Элегии» тоже есть строчки о конце жизненного пути, но в целом она производит необыкновенно светлое впечатление — от яркого солнца, голубого моря и прозрачных струй фонтанов, так любимых поэтом:
Сверкает яро солнце юга, но низкорослые дома вползли по скалам друг на друга, и в узких переулках тьма.
Когда скитаться в них устану, скамью знакомую найду, или на площади к фонтану присяду. Вдохновенья жду.
От струй журчащих водоема — всепримеренная тоска.
Из каждого пустого дома глядят минувшие века 59.
Когда сборник «Еще страница» вышел из печати и Сергей Константинович послал одну из книжек В.Н. Буниной, она отметила именно это стихотворение: «Вспомнила, было: “Кругом из каждой щели дома глядят минувшие века”. Ведь там мы бывали, знали каждый дом, улицу.
Уж этого больше никогда не увижу. А “Мистраль”, как верно: “Пальмы ярче, выше стали”... Да не мне указывать такому мастеру, что хорошо. Вы сами знаете»60.
Среди множества откликов было письмо от Татьяны Смирновой из Ниццы, которая любила и пропагандировала его стихи. Татьяна Александровна сообщила поэту, что Литературное общество Ниццы отметило его 80-летие. «Председатель сказал о Вас маленькую речь, где обрисовал Вас как прекрасного поэта и культурного человека, каких, увы, уже мало остается в нашей эмиграции. Собралось человек сорок, все аплодировали и единодушно просили выразить Вам симпатию и послать привет от нашего общества»61.
Растроганный поэт послал Татьяне «Еще страницу» с дарственной надписью.
В сборник «Еще страница» поэт включил семь нехарактерных для его творчества зимних стихотворений, очевидно, навеянных воспоминаниями о далекой родине.
Среди дубов, от изморози белых, печален путь. Ни звука. Вдоль дорог в буграх и рытвинах заледенелых весь папоротник пожелтел и лег.
Кружится снег над порослью холодной. Снежинок белый сонм! Глаза закрой: тебе предстанет пылью, звёздам сродной, в небесных глубях этот снежный рой 62.
Эта пейзажная лирика была замечена и высоко оценена рецензентами. Критик А. Булд писал, что Маковский — «замечательный пейзажист, и его, по большей части, миниатюрные зарисовки бывают так исполнены, что по ним можно красками на полотне воспроизвести искусно сделанную словами картину природы»63.
Как человек новый среди постоянных рецензентов Маковского, Булд (в очередной раз!) отметил сходство поэзии Маковского и Анненского, а постоянный критик Ю. Терапиано написал, что «внутренняя линия, присущая философской лирике», сближает его с З. Гиппиус, но «этот жанр менее близок Маковскому, чем чистая лирика»64.
Впрочем, Терапиано высоко ценил творчество Маковского и к каждой из его книжек, стараясь не повторяться, обращался неоднократно. Через четыре месяца после первого отклика он снова включает «Еще страницу» в обзор новых книг и на этот раз отмечает всегда интересную в его творчестве проблему «вражды-дружбы видимого и невидимого»: «Художник прежде всего обращен к формам, цветам, оттенкам, его орудие — зрение. Тогда как поэт, по преимуществу, чувствует, слушает внутренним слухом иррациональную музыку, воспринима-
ет как бы шестым чувством тайный отблеск жизни, любви и смерти»65.
Особенно полно проанализировал все шесть послевоенных книжек Маковского Эммануил Райс. Он высказал мнение, что неожиданное цветение после перехода автора за седьмой десяток — не случайно. Маковский никогда не переставал развивать свой вкус, пополнять богатейший и разнообразнейший материал впечатлений, изощрять и совершенствовать свое чутье. «Его утонченное, четкое, сосредоточенное, сознательное, строгое к себе мастерство дало плод в годы, когда другие поэты уже перестают писать или оказываются позади своей эпохи. В этом возрасте человек никогда не берется за новое дело спроста или необдуманно. Такое решение свидетельствует о наличии глубокого и серьезного призвания»66.
Райс отмечает, что достоинство поэзии Маковского не в силе, не в новизне, не в яркости и своеобразии открываемых им миров, а «чистоте его голоса, в точности и строгости выражения, выдержанности и сдержанности его манеры и в изощренном мастерстве, насквозь проникнутом литературностью, в хорошем смысле слова, которая в том и состоит, что он умеет избегать книжности, подражательности, риторики и декламации»67.
Маковский всегда интересовался творчеством молодых русских поэтов, независимо от того, по какую сторону российской границы они жили. В его архиве хранится толстая тетрадь, озаглавленная «Заметки и выписки из произведений советских поэтов». В ней — удачные строки из произведений мало известного поэта Бориса Весельчакова и очень известного
— Константина Симонова. Но, очевидно, любимым советским поэтом у него был Семен Гудзенко. Кроме отдельных строчек («Было поле с безмолвными рельсами, позабывшими стук колес»; «Не думали, что глушь подвала — такой обетованный дом»; «Потому-то здесь песни нужны, как жилье, и стихи — как колодцы с водой»; «В заводи, в тихой тине теплые звезды лежат»; «Битым стеклом — не росою травы на солнце блестят») в тетрадь выписаны и целые строфы.
Однако внимание к русской поэзии в России не могло приуменьшить интерес к русской поэзии на Западе, особенно к творчеству тех поэтов, талант которых расцветал на чужбине. Не удивительно, что Маковский не мог согласиться с мнением, будто творчество поэтов-эмигрантов никому не нужно. «Поэзия умерла? — обращался он с вопросом к аудитории на одном из литературных
вечеров. — Если эмигрантские поэты по большей части пишут для собратьев-поэтов, это не значит, что иссякает русское поэтическое творчество... Мы не чувствуем себя какими-то отсталыми от истории мечтателями, мы делаем именно то, что делает свободный русский писатель, верный заветам и русской, и общечеловеческой культуры. Мы хотим выразить поэтическим словом то самое главное, что влечет человека к духовным вершинам, к чему-то, что больше человека... Потому что поэзия, выражение чувств и мыслей размеренными строчками, есть высшая форма человеческого творчества»68.
Именно стремлением сохранить поэтическое наследие русской эмиграции вызвано решение Маковского создать издательство «Рифма», которое было бы в состоянии помочь поэтам выпустить в свет собственные сборники стихов. Он был заинтересован в этом и как друг и наставник многих молодых поэтов, и как руководитель Объединения русских писателей.
«Рифма» была организована в Париже в 1949—1950 гг. Маковским и некоторыми состоятельными поклонниками русской поэзии (главным вкладчиком была Р.С. Яс-сен-Чеквер) с почти благотворительными целями — для издания поэтических сборников последних произведений русских по-этов-эмигрантов. Это были тоненькие книжки, выходившие небольшими тиражами. Оборудование типографии было убогим, работа отнимала у Маковского массу времени, но благородная цель — сохранить для истории поэзию русского зарубежья — побуждала к действию. Авторы издаваемых книг в личных беседах и в письмах выражали редактору «Рифмы» глубокую признательность за почти безвозмездный, но на редкость кропотливый труд. «Спасибо Вам за хлопоты о моей книге, — пишет Ирина Одоевцева. — Обратите внимание, как послушалась Ваших советов»69.
«Мне нет нужды говорить Вам, какое живое удовольствие я испытал при виде своих стихов, собранных в этот маленький том, столь тщательно изданный и столь изящно оформленный, — пишет Владимир Набоков. — Я не надеялся увидеть это чудо в 1952 году, в момент столь мало благоприятный для выхода в свет книги русских стихов автора-эмигранта. Поистине это очаровательный сюрприз»70.
Главной задачей «Рифмы» Маковский считал открытие новых поэтических имен. Одним из них было имя живущего в Мюнхе-
не молодого поэта Игоря Чиннова, которого Маковский по-отечески опекал: отбирал стихи в сборники, анализировал написанное, давал советы. В момент, когда Маковский работал в «Рифме» над изданием его первой книжки, Чиннов быш катастрофически беден. «Частые поездки на метро мне не по карману. Сейчас я совсем без денег»71, — писал он своему редактору. Естественно, что издать книжку за свой счет Игорь Владимирович не мог бы.
В 1955 году в Нью-Йорке вышла первая мемуарная книга Маковского «Портреты современников». Ее героями стали люди искусства и литературы, чьи судьбы переплелись с судьбой автора на заре его жизни. Большая часть героев — поэты: Владимир Соловьев, Александр Добролюбов, Иннокентий Анненский, Вячеслав Иванов, Максимилиан Волошин, Черубина де Габриак, Осип Мандельштам. Автор сразу же начинает работу над новой книгой, в которой снова появятся в качестве главных героев Владимир Соловьев и Иннокентий Анненский, а еще — Константин Случевский, Зинаида Гиппиус, Александр Блок, Иван Коневской (Ореус), Николай Гумилев, Василий Комаровский. Книга «На Парнасе Серебряного века» вышла в Мюнхене в 1962 году. Первые читатели неизменно отмечали особую теплоту и доброжелательность автора по отношению к своим героям.
В последние годы жизни Маковский часто задумывается над проблемами, на которых не мог сосредоточиться раньше. Например, слова из письма сестры Елены о ее трех сыновьях: «Дав и разбудив в них русскую душу— не могла дать им Россию»72, — заставили подумать о том, что дети сестры больше привязаны к России, чем его сыновья и дочь. В результате таких раздумий рождались стихи.
ЛЕБЕДИ
На острове неведомом, за тридевять
земель
зимуют внуки с дедами, дружины
лебедей.
Да, видно, воды южные не любы
лебедям:
проходят зимы вьюжные, весна —
и по домам!
Зовут озера синие, камыш на берегу
и гнезда лебединые в нестаявшем снегу.
Обратно стаи просятся, к теплу
родной тиши.
И лебеди уносятся на Север,
в камыши! 73
Запечатлеть пережитые мгновения, наиболее яркие события, факты, встречи он стремится в письмах, статьях и стихах. О том, как приходит вдохновение, он написал в стихотворении «Ars Poötica», посвященном памяти И. Анненского и обращенном к юной поэтической смене:
Когда в тебя толпой ворвутся Слова, которых ты не звал,
И звуки дремные проснутся,
Которых ты не пробуждал;
Когда на землю с безучастьем Вдруг взглянешь, и во тьме души Повеет холодом и счастьем И вечностью, — тогда спеши,
Спеши облечь мгновенный трепет В пылающие ризы слов,
Души внимай волшебный лепет, Журчанье тайных родников,
И пусть на звон творящей муки Ответит мирная строфа,
Словами вызывая звуки, Невоплотимые в слова74.
В стихах последнего периода, по сравнению с предыдущими, меньше говорится о жалости, тоске, печали, скорби. Больше — о красоте самых простых вещей:
Ах, в мире нет краше, я знаю, приволья за этой сторожкой...
К нему-то по самому краю ржаного несжатого поля прямая — прямая дорожка...75 —
и чаще всего — о любви. Любовь становится, пожалуй, главной категорией в его стихах. Редкое стихотворение обходится без слов о любви — к избраннице Музе, к друзьям — живым и ушедшим, — к далекой родине, к природе, ко всему земному:
Жизни суета и скверна —
Сон неправедный — забыты.
Мысли с тишиною слиты...
Вечность, даль любви безмерной, Где-то. Навсегда. Наверно76.
«Береги себя, мы еще свидимся», — писала из Гамбурга сестра. А он, словно почувствовав неожиданный прилив сил, сочинял стихи чуть ли не ежедневно. Написанное в апреле сложилось в цикл. Последним по времени — 28 апреля 1962 года — датировано стихотворение «Апрельский ландыш»:
Ландыш, колоколец нежный прозвонил к весне.
На краю ложбины снежной кланяется мне.
Из лесной замшелой прели возвещает май77.
Сергей Маковский умер 13 мая 1962 года на 85-м году жизни. Девятый сборник стихов — «Requiem» — вышел уже после его кончины.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Цит по: Маковская-Лукш Е.К. Воспоминания о К.Е. Маковском. Российский государственный архив литературы и искусства. Ф. 2512. Ед. хр. 746. Далее — РГАЛИ.
2 Маковский С.К. Портреты современников. Нью-Йорк, 1955. С. 126—127.
3 Маковский С.К. Портреты современников. М., 2000. С. 131.
4 Маковский С.К. Портреты современников. Нью-Йорк, 1955. С. 129.
5 Там же. С. 141.
6 Галич Л. Отблески русского Парнаса (по поводу двух сборников стихов С.К. Маковского) // Новое русское слово. 1949. 30 окт.
7 Маковский С.К. Собр. стихов. СПб., 1905. С. 12.
8 Там же. С. 40.
9 Там же.
10 Там же. Здесь и далее курсив наш. — Т. Л
11 Маковский С.К. Издалека // Новый журнал. 1953. № 32. С. 130.
12 Неклюдова М.Г. Традиции и новаторство в русском искусстве конца XIX — начала XX века. М., 1991. С. 30.
13 Крейд В. Встречи с Серебряным веком // Воспоминания о Серебряном веке. М., 1993. С. 14.
14 Анненский И.Ф. О современном лиризме // Аполлон. 1909. J№ 2. С. 12—13.
15 Маковский С.К. Вячеслав Иванов в России // Новый журнал. 1952. J№ 30. С. 137.
16 Маковский С.К. Николай Гумилев // Николай Гумилев в воспоминаниях современников. М., 1990. С. 47.
17 Маковский С.К. Портреты современников. С. 378.
18 Там же. С. 352.
19 Терапиано Ю. Новые книги // Русская мысль. 1958. 15 авг.
20 Маковский С.К. — Ю.П. Маковской. РГАЛИ. Ф. 2512. Ед. хр. 110.
21 Маковский С.К. После ночи... // Встреча. 1945. J№ 1. С. 16.
22 Маковский С.К. — Ю.П. Маковской. РГАЛИ. Ф. 2512. Ед. хр. 110.
23 Маковский С.К. Somnium Breve. Париж, 1948. С. 33.
24 Там же. С. 34—35.
25 Там же.
26 Адамович Г.В. Литературные заметки // Русская мысль. 1948. 7 марта.
27 Там же.
28 Тхоржевский И.И. Стихи Сергея Маковского // Русская мысль. 1948. 23 апр.
29 Тэффи Н.А. — С.К. Маковскому. РГАЛИ. Ф. 2512. Ед. хр. 706.
30 Ставров П.И. Сон мимолетный // Новое русское слово. 1949. 2 окт.
31 Маковский С.К. — М.А. Форштеттеру. РГАЛИ. Ф. 2512. Ед. хр. 123.
32 Добужинский М.В. — С.К. Маковскому. Там же. Ед. хр. 706.
33 Ремизов А.М. — С.К. Маковскому. Там же. Ед. хр. 397.
34 Терапиано Ю. «Год в усадьбе» // Русская мысль. 1947. 20 июля.
35 Галич Л. Указ. соч.
36 Маковский С.К. — Ю.П. Маковской. РГАЛИ. Ф. 2512. Ед. хр. 113.
37 Маковская Ю.П. — С.К. Маковскому. Там же. Ед. хр. 325.
38 Маковский С.К. — Ю.П. Маковской. Там же. Ед. хр. 114.
39 Зноско-Боровский Е.А. — С.К. Маковскому. Там же. Ед. хр. 239.
40 Адамович Г.В. «Круг и тень» (стихи Сергея Маковского) // Новое русской слово. 1951.
3 июня.
41 Там же.
42 Маковский С.К. — М.А. Форштеттеру. РГАЛИ. Ф. 2512. Ед. хр. 123.
43 Маковский С.К. — М.В. Абельман. Там же. Ед. хр. 93.
44 Там же.
45 Адамович Г.В. Новые стихи // Новое русское слово. 1954. 4 окт.
46 Маковский С.К. — Ю.П. Маковской. РГАЛИ. Ф. 2512. Ед. хр. 115.
47 Ставров П.С. «На пути земном». Там же. Ед. хр. 701.
48 Райс Э.В. Поэзия С.К. Маковского. Там же. Ед. хр. 699. Здесь и далее критика цитируется по газетным вырезкам, хранящимся в архиве писателя.
49 Там же.
50 Шик А. «На пути земном» Сергея Маковского // Русская мысль. 1953. 1 июля.
51 Иваск Ю. Сергей Маковский «На пути земном». РГАЛИ. Ф. 2512. Ед. хр. 705.
52 Руманов А. В. Творчество и благодать // Новое русское слово. 1954. 25 июня.
53 Маковский С.К. — Ю.П. Маковской. РГАЛИ. Ф. 2512. Ед. хр. 115.
54 См.: Маковский С.К. Миг // Новый журнал. 1954. № 36. С. 125.
55 Маковский С.К. — М.А. Форштеттеру. РГАЛИ. Ф. 2512. Ед. хр. 123.
56 Померанцев К.Д. Искренность и поэзия. Там же. Ед. хр. 698.
57 Терапиано Ю. Новые книги // Русская мысль. 1956. 14 апр.
58 Невский С. Книги о нашем народе // Там же. 1 июня.
59 Маковский С.К. — М.А. Форштеттеру. РГАЛИ. Ф. 2512. Ед. хр. 123.
60 Бунина В.Н. — С.К. Маковскому. РГАЛИ. Ф. 2512. Ед. хр. 162.
61 Смирнова Т.А. — С.К. Маковскому. Там же. Ед. хр. 424.
62 Маковский С.К. Зимой: Цикл стихотворений // Грани. 1956. №° 32. С. 185.
63 Булд А. Критика и библиография. Поэт Сергей Маковский (по поводу его стихов «Еще страница») // Россия. 1958. 7 мая.
64 Терапиано Ю. Новые книги // Русская мыль. 1958. 15 апр.
65 Там же. 15 авг.
66 Райс Э. Указ. соч.
67 Там же.
68 Маковский С.К. Выступление на вечере. РГАЛИ. Ф. 2512. Ед. хр. 53.
69 Одоевцева И.В. — С.К. Маковскому. Там же. Ед. хр. 243.
70 Набоков В.В. — С.К. Маковскому. Там же. Ед. хр. 350.
71 Чиннов И.В. — С.К. Маковскому. Там же. Ед. хр. 479.
72 Маковская Е.К. — С.К. Маковскому. Там же. Ед. хр. 331.
73 Маковский С.К. Requiem. Париж, 1963. С. 68.
74 Цит. по: Анненков Ю.П. Дневник моих встреч. Т. 2. М., 1991. С. 233.
75 Маковский С.К. Requiem. С. 31.
76 Там же. С. 32.
77 Там же. С. 26.
