CC BY
93УДК 82.091:[821.111+ 821.161.1]
ПОЭТИКА «ВЫСОКОГО БЕЗМОЛВИЯ»: «НАД ПРОПАСТЬЮ ВО РЖИ» ДЖ. Д. СЭЛИНДЖЕРА В КОНТЕКСТЕ ТВОРЧЕСТВА Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО
Ольга Михайловна Любимская
аспирант кафедры зарубежной литературы Тюменский государственный университет
625003, Россия, г. Тюмень, ул. Володарского, 6. lubimskaya89@list.ru
В статье рассматривается влияние творчества Ф. М. Достоевского на формирование художественного мира Дж. Д. Сэлинджера. Особенности восприятия исследуются на примере феномена молчания. Особое внимание уделяется такому аспекту поэтики как «высокое безмолвие», анализируемое в религиозно-философском контексте. Материалом исследования является роман Дж. Д. Сэлинджера «Над пропастью во ржи».
Ключевые слова: Дж. Д. Сэлинджер, Ф. М. Достоевский, восприятие, влияние, поэтика, молчание, безмолвие, тишина.
Одним из самых загадочных феноменов языка является молчание. Безмолвие характерно для природы, мира, человека вообще, и может быть исследовано с различных точек зрения: философия молчания, мифологические аспекты молчания, молчание как коммуникативный феномен, такие его аспекты, как семантика и поэтика молчания и т. п. В данной работе мы обратимся к анализу поэтики молчания в компаративистском ракурсе в романе «Над пропастью во ржи» («The Catcher in the Rye», 1951). Прежде чем перейти к теоретическому рассмотрению проблемы, необходимо заметить, что понятия «молчание», «безмолвие», «тишина» и т. п. могут рассматриваться в качестве ситуативных синонимов (например, см. словарь В. И. Даля, «Словарь языка Пушкина», 17-томный словарь русского языка). Принимая во внимание, что термин безмолвие - более абстрактный, а, следовательно, включающий в себя философский и метафизический подтекст, различные оттенки смыслов, мы можем рассматривать его в качестве обобщающего понятия для молчания и тишины.
Итак, в мифологии и религии тишина является символом Абсолюта, первообраза мира, служит обозначением перехода в сферу сакрального. Так, тишина и безмолвие характеризует опыт духовного станов-
© Любимская О. М., 2016
ления в мистических направлениях философии и религии. Молчанием символизируется сокровенность духовного восхождения, однако оно не подразумевает отсутствия внутренней работы мысли, внутренней речи, абсолютного покоя разума, молчание - невысказанное вслух слово. «В онтологическом аспекте тишина предстает как составная часть важнейших философских антиномий: статика - динамика, покой - движение, космос - хаос»; «как правило, тишина служит показателем внешней и внутренней гармонии, целостности, позитивного начала» [Некрасова 2009]. Феномен молчания играет значительную роль в художественном мире Дж. Д. Сэлинджера, в том числе в романе «Над пропастью во ржи».
К 1940-1960-м годам в литературе Западной Европы и США формируется новый тип романа о подростке, где образ подростка предстает в парадигматическом плане как универсальная модель человека в мире. «Литература о взрослении человека имеет глубокую традицию в США и связана с именами Мелвилла, Готорна, Твена, Хемингуэя, Дос Пассоса, Фицджеральда. Однако именно в 1940—1960-х годах американская литература сосредоточилась на проблемах, связанных с молодежью. В это время происходит формирование нового типа романа о подростке» [Львова 2008: 206]. Помимо «Над пропастью во ржи» Сэлинджера значимыми романами этого периода о подростке являются «Случай Портного» Ф. Рота (Portnoy's Complaint, 1969), «Участница свадьбы» К. Маккаллерс (The Member of the Wedding, 1946), «Под стеклянным колпаком» С. Плат (The Bell Jar, 1963) и другие. Для этого романа характерны символизм, философская проблематика и связанная с нею символика. В критических работах отмечается воздействие экзистенциализма и литературы битников на формирование этой жанровой разновидности в 1950-е годы. Важной составляющей формирования литературно-философского контекста этого типа романа о подростке стало творчество Ф. М. Достоевского.
Проблема «Сэлинджер и Достоевский» лишь частично освоена в отечественном и зарубежном литературоведении. Некоторые аспекты этой темы проанализированы в работах Майкла Каца (Michael R. Katz), профессора университета Мидлбери, США; Лилиан Фурст (Lillian R. Furst), профессора сравнительного литературоведения при университете Северной Каролины, в статье «"Записки из подполья" Достоевского и "Над пропастью во ржи" Сэлинджера» (1978); Хорст-Юргена Герика [Gerigk 1983] из института Славянской литературы и культуры при Гейдельбергском университете в работе «"Подросток" Достоевского и "Над пропастью во ржи" Сэлинджера» (1983); Дональда Фиена
ф. М. Fiene) в работе «Дж. Д. Сэлинджер и "Братья Карамазовы"» (1987) репе 1987] и т. д.
В монографии И. В. Львовой «Ф. М. Достоевский и американский роман 1940 - 1960-х годов» (2008), в том числе раскрываются особенности преломления открытий Достоевского в художественном мире Сэлинджера. Однако, характер схождений в творчестве Достоевского и Сэлинджера является сложным, что проявляется в осторожной оценке к определению степени влияния русского классика на творчество американского писателя (Д. М. Фиен, И. В. Львова и др.).
Согласно Фиену, религиозная тема является ведущей в романе Сэлинджера и тем роднит это произведение с «Братьями Карамазовыми». Львова сужает рамки влияния русского классика до произведения «Подросток», основываясь на том, что общим является главный мотив взросления, через который вытекают другие сходные мотивы: бегства и поисков учителя, одиночества и конфронтации, утерянного рая. Однако, мы разделяем позицию американского литературоведа и считаем, что во время написания романа «Над пропастью во ржи» Сэлинджер безусловно был хорошо знаком с центральными проблемами «Братьев Карамазовых». В рассказе «Дорогой Эсме - с любовью и всякой мерзостью» (1950) главный герой, солдат Икс, размышляет о невозможности земного рая: «...он уже в третий раз открывал эту книгу и перечитывал краткую надпись на форзаце «Боже милостивый, жизнь - это ад»; «.затем взял огрызок карандаша и с жаром, какого за все эти месяцы не вкладывал ни в одно дело, приписал внизу по-английски: «Отцы и учителя, мыслю: «Что есть ад?» Рассуждаю так: «Страдание о том, что нельзя уже более любить». Он начал выводить под этими словами имя автора - Достоевского»» [Сэлинджер 1983: 521]. Роман «Над пропастью во ржи» был написан годом позднее, таким образом, можно предположить, что роман «Братья Карамазовы» может рассматриваться в качестве одного из его претекстов. Влияние сразу двух произведений Достоевского («Подросток», «Братья Карамазовы») на роман «Над пропастью во ржи» замечает Е. М. Бутенина (доцент кафедры лингвистики и межкультурной коммуникации, Дальневосточный федеральный университет) в работе «Исповедальность Достоевского и современный американский роман о подростке» [см.: Бутенина 2016].
И. В. Львова отмечает, что, несомненно, роман «Подросток» является важной структурной составляющей контекстуального поля романа Сэлинджера, тем не менее, допускает, что стремления Холдена можно сравнить со стремлениями таких героев Достоевского, как Алеша, князь Мышкин, даже Коля [см.: Львова 2008].
Интересно проблема молчания у Достоевского решается в статье молдавского литературоведа Р. Я. Клейман «Поэтика молчания в художественном мире Достоевского и полилог культур Большого времени» (2011). В произведениях Достоевского Клейман выделяет следующие типы молчания: поэтика высокого безмолвия (которую мы рассмотрим ниже), театральное молчание, поэтика внутреннего монолога, а также: молчание порога, серьезно-смеховое молчание и т. д.
Для нашей работы особенно важным нам представляются размышления Клейман о «высоком безмолвии». Этот типологический комплекс по Клейман включает в себя три типа: ветхозаветное, христоло-гическое, исихическое. Сюда же по принципу антитезы примыкает четвертый тип: искусительное молчание. Пример ветхозаветного молчания, как показывает Клейман, являет князь Мышкин, с безмолвным рыданием простирающий руки в синеву швейцарских гор: «Ему вспомнилось теперь, как простирал он руки свои в эту светлую, бесконечную синеву и плакал»; «он мучился глухо и немо» [Достоевский 1973: 351-352]. Этот жест выражает редуцированную аллюзию на библейского Моисея, простирающего руки к Земле обетованной, из которой он один «выкидыш». Христологическое молчание наблюдается в Легенде о Великом инквизиторе. Исихическое молчание как основа православного аскетизма проявляется в старике Григории в романе «Братья Карамазовы». Потрясенный рождением шестипалого младенца, Григорий «... не только молчал вплоть до самого крещения, но и нарочно уходил молчать в сад» [Достоевский 1976: 88]. Сад выступает здесь как хронотопное пространство, причастное к мировому древу, а через него - к вселенской вертикали. Также подробно Клейман анализирует искусительное молчание (рождение Смердякова в баньке, умолчание Смердякова в диалогах с Иваном и т. д.).
Итогом исследования Р. Я. Клейман становится идея о рецепции категории молчания Достоевского в мировой литературе и прогноз о мощном творческом потенциале этого влияния: «У нашей темы финал, открытый в будущее, и «мертвая тишина» ей не грозит. Во всяком случае, те мощные пласты семантики молчания, которые таит в себе наследие Достоевского, прочно впаянные в мировой контекст, служат гарантией этого» [Клейман 2011: 254]. Нам же представляется не менее важным и актуальным изучить механизм этого влияния в творчестве Сэлинджера. В своей работе мы обращаемся к этому новому ракурсу исследования творчества американского писателя.
«Высокое безмолвие» Достоевского как типологический комплекс по Клейман обусловлено православной традицией, в то время как «высокое безмолвие» Сэлинджера имеет более сложную природу проис-
хождения. Спорные религиозные воззрения американского писателя (иудаизм, христианство, буддизм) вызывают трудности в однозначном определении типологического комплекса. На данный момент мы находимся в процессе его выработки и, тем не менее, уже сейчас в работах Сэлинджера можно выявить «высокое безмолвие» как общий тип молчания, связанный с сакральными, духовными и метафизическими смыслами.
Так, главный герой романа «Над пропастью во ржи», Холден Кол-филд, проявляет особенную тонкость в разговоре с монахиней, с которой случайно знакомится в кафе за завтраком в буфете вокзала. Монахиня являет собой человека, имеющего прямое отношение к церкви, способного вступать в непосредственный диалог с Богом. И поэтому, несмотря на раздирающее любопытство, Холден не решается потревожить ее праздными вопросами: «Меня так и разбирало любопытство — интересно бы узнать, как эта преподавательница английского могла быть монахиней и все-таки читать некоторые книжки по английской литературе»; «Никаких особенных страстей в ней (в Юс-тасии) не было, и все-таки интересно, что думает монахиня, когда читает про эту самую Юстасию. Но я, конечно, ничего не спросил» [Сэлинджер 2015: 116]. Трепетное обращение со «святыней» обнаруживается и в романе «Братья Карамазовы». Оно присутствует в отношениях Алеши и Зосимы, старца, к которому Алеша питает особые чувства. Не один раз Алексей горит желанием спросить что-то у него или сказать о чем-то важном, но каждый раз, боясь проявить малодушие и поколебать свою веру в божественную могущественность любимого старца, он себя сдерживает: «Он даже хотел рискнуть предупредить старца, сказать ему что-нибудь об этих могущих прибыть лицах, но подумал и промолчал» [Достоевский 1976: 31]; «Хотелось ему еще спросить, и даже с языка срывался вопрос: что предозначал этот земной поклон брату Дмитрию? - но он не посмел спросить» [Достоевский 1976: 72].
На размышления религиозного характера в отношении монахини показывает и выражение «Никаких особенных страстей в Юстасии не было... » («She wasn't too sexy or anything» [Salinger 1979:122]). Чтение монахиней светской литературы может служить примером искуси-тельного молчания, относящегося к «высокому безмолвию» по типологии Клейман. Такая чуткость со стороны Холдена к монахине предопределяется не только ее внешней причастностью к церкви по духовному сану, но и внутренней: простотой характера, приветливостью и добротой; Холден остро реагирует на эти качества характера, которые несомненно служат для него знаком истинной причастности к церкви,
не липовой «святости». Внешнее, декларируемое отношение к церкви герой не принимает и даже воспринимает его как фальшь. Так, Холден бестактно будит одногруппника посреди ночи, три раза произнеся почти грубое «Эй, Экли!»: «Слушай, как это поступают в монастырь?
- спрашиваю я. Мне вдруг вздумалось уйти в монастырь. Надо быть католиком или нет?» [Сэлинджер 2015: 55]. Веру Экли Холден воспринимает как внешнее подражание церковным обычаям, потому не боится потревожить его вопросами как монахиню.
На «высокое безмолвие» в романе Сэлинджера указывает и появление образа «могильных плит» («the tomb»). Герой ощущает сильную потребность в уединении, в том месте, где не было бы пошлости и пустой болтовни. Ожидая Фиби после занятий, он с горечью подмечает, что школа не является таким местом, что на стенах повсюду написана или даже нацарапана непечатная брань. Тогда он решает подождать сестру в музее, который расположен у школы, и в тихом месте среди египетских экспонатов Холден ожидает найти покой. Но и там его идиллия нарушена похабщиной: «Я остался один среди могильных плит. Мне тут нравилось - тихо, спокойно. И вдруг я увидел на стене
- догадайтесь, что? Опять похабщина! Красным карандашом, прямо под стеклянной витриной, на камне» [Сэлинджер 2015: 212].
Примечательно и то, что в музее Холден встречает двух мальчишек, один из которых совсем не проявляет желания разговаривать: «А твой приятель немой, что ли? - Он мне не приятель, он мой братишка. - Разве он не умеет говорить? - спрашиваю я. - Ты что, говорить не умеешь? - Умею, - отвечает. - Только не хочу» [Сэлинджер 2015: 211]. Безгласный мальчик определенно обладает такой же сильной тягой к молчанию. Как и Холден, мальчишки сбежали из школы и также им интересно посмотреть на мумии: «А почему вы не в школе, ребята? - спрашиваю. - Нет занятий, - говорит тот, что все время разговаривал. Я видел, что он врет, подлец» [Сэлинджер 2015: 211]. Здесь мы видим и отражение биографии писателя. Постоянно переезжая семьей в более престижные районы, Сэлинджер жил вблизи Музея естественной истории (с 1928 г.) и Музея «Метрополитен» (с 1932 г). Факт о том, что писатель любил проводить там время, отмечен биографом Кеннетом Славенски: «Учеба его интересовала мало, на уроках он скучал, а все свободное время просиживал у окна, глядя на Центральный парк, либо же пропадал в расположенном поблизости от дома Музее естественной истории» [Славенски 2014: 20]. Однако, разница между мальчиком и главным героем очевидна: молчащий мальчик испугался открывшейся перед ним тишины и пустоты, исходящих от могильных плит, и сбежал из этого места: «Они прижима-
лись ко мне, как котята, а неразговорчивый даже вцепился в мой рукав. - Пойдем домой, - сказал он вдруг. - Я уже все видел. Пойдем скорее! - Он повернулся и побежал» [Сэлинджер 2015: 212]. Холден же, напротив, обретает гармонию только в полном уединении. В свете нескончаемых дискуссий о том, является ли бунт Холдена героическим, можно ли вообще назвать его стремление к побегу бунтом и отвагой, эта ситуация как нельзя лучше демонстрирует, что мужество Холдена проявляется в бесстрашие остаться наедине с собой.
Далее герой доводит свои размышления до гротеска, делая вывод о невозможности рая на земле. Никогда, по мнению героя, на земле не наступит гармония и красота: «Мне иногда кажется - вот я умру, попаду на кладбище, поставят надо мной памятник, напишут «Холден Колфилд», и год рождения, и год смерти, а под всем этим кто-нибудь нацарапает похабщину. Уверен, что так оно и будет» [Сэлинджер 2015: 212]. По некоторым традициям, в том числе и еврейским, кладбище считается Святой землей, и для всех, вне зависимости от народности, обряд погребения является священным. Соответственно лексема «кладбище» («a cemetery») также относит ситуацию нарушенной тишины к типу «высокого безмолвия». Нарушение тишины, красоты даже в таком месте, которому должно сопутствовать безмолвие по определению, доводит ситуацию до предельного трагизма. В «Братьях Карамазовых» кладбище также являет собой знаковое место, связанное с молчанием. Так, несколько раз мы видим на кладбище молчащего Алексея: «Алеша не выказал на могилке матери никакой особенной чувствительности; он только выслушал важный и резонный рассказ Григория о сооружении плиты, постоял понурившись и ушел, не вымолвив ни слова» [Достоевский 1976: 22]; Алеша, сидящий на могильном камне одного инока «безгласно, но горько плачет» [Достоевский 1976: 297]. Немного далее в тексте романа раскрывается, что эта могила - старца Иова «великого постника и молчальника» [Достоевский 1976: 298]. Однако, в художественном мире Достоевского присутствует идея земного рая, который проявляется в том числе и на кладбище: «Цветники устроены были в оградах церквей и между могил» [Достоевский 1976: 35]. У Сэлинджера же, напротив, нет места для рая на земле, поскольку даже такое место как кладбище осквернено похабщиной: «.нельзя найти спокойное, тихое место - нет его на свете» [Сэлинджер 2015: 212]. Неблагозвучие, проявленное графически, является выражением земного ада в противоположность тишине, раю.
Для поэтики молчания в романе «Над пропастью во ржи» вообще характерно графическое выражение уровня шума. Тишину, которую Холден отождествляет с красотой и спокойствием, нарушают нецен-
зурные слова, написанные повсюду на стенах Нью-Йорка. Персонажи не могут скрыть свою душевную дисгармонию, они не могут молчать, молчание для них сродни насилию. Если они не кричат, ни орут, не гогочут, то проявляют свой внутренний разлад через обсценную лексику, оставленную карандашом. Все это неблагозвучие воспринимается героем как открытая дверь для проявления ада и невозможность рая на земле.
Таким образом, мы выявили некоторые примеры «высокого безмолвия» в тексте романа «Над пропастью во ржи». Этот тип молчания, однако, является не единственным в романе, что позволяет нам говорить о «полифонии» молчания у Сэлинджера. Этот факт, несомненно, сближает художественный мир Сэлинджера с творчеством Достоевского. И в этой связи открывается интересная перспектива проанализировать другие типы молчания (экзистенциальное, эстетическое и т. д.) в романе «Над пропастью во ржи», а также сопоставить в этом ракурсе рай Сэлинджера и Достоевского, найти параллели и влияние русского классика.
Список литературы
Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Советский писатель, 1963. 362 с.
Бутенина Е. М. Исповедальность Достоевского и современный американский роман о подростке // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. Вып. 2(34). 2016. С. 94-100.
Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1981.
Клейман Р. Я. Поэтика молчания в художественном мире Достоевского и полилог культур большого времени // Аспекты поэтики Достоевского в контексте литературно-культурных диалогов: сб. ст. / под ред. К. Кроо, Т. Сабо и Г. Ш. Хорвата. СПб.: Дмитрий Буланин, 2011. С. 242-254.
Львова И. В. Ф. М. Достоевский и американский роман 1940 -1960-х годов. Петрозаводск: ПетрГУ, 2008. 312 с.
Некрасова И. М. Целая вселенная: к проблеме исследования поэтики тишины // ГЭЗета. 2009. Вып. 3. URL: http://sound-museumspb.ru/ en/gezeta/42-articles/1202-inna-nekrasova (дата обращения: 27.01.2016).
Славенски К. Дж. Д. Сэлинджер. Человек, идущий через рожь / пер. с англ. А. Дорошевича, Д. Карельского. СПб.: Азбука, 2014. 512 с.
Сэлинджер Дж. Д. Над пропастью во ржи / пер. с англ. Р. Я. Райт-Ковалевой. М.: Эксмо, 2015. 214 с.
Сэлинджер Дж. Д. Над пропастью во ржи. Повести. Девять рассказов; пер. с англ. / сост. А. Мулярчик. М.: Худож. лит. 1983. 168 с.
Fiene D. M. J. D. Salinger and The Brothers Karamazov: A Response to Horst-Jurgen Gerigk's Dostojewskijs Jungling und Salinger's "The Catcher in the Rye" // Dostoevsky Studies. 1987. Vol. 4. P. 171-186.
Furst L. Dostoevsky's Notes from Underground and Salinger's "The Catcher in the Rye" // Canadian review of comparative Literature. 1978. Vol. 5. P. 72-85.
Gerigk H. J. Dostojewskijs Jungling und Salinger's "The Catcher in the Rye" // Dostoevsky Studies. 1983. Vol. 4. P. 37-52.
Salinger J. D. The Catcher in the Rye. M.: Прогресс, 1979.
POETICS OF "HIGH SILENCE": "THE CATCHER IN THE RYE" BY J. D. SALINGER IN THE CONTEXT OF F. M. DOSTOEVSKY'S WORKS
Olga M. Lubimskaya
Postgraduate Student in the Department of Foreign Literature Tyumen State University
625003, Russia, Tyumen, Volodarskogo st., 6. lubimskaya89@list.ru
The article deals with the influence of F. M. Dostoevsky's works on J. D. Salinger's artistic world. The peculiarities of this perception have been studied through the phenomenon of silence. The author of the paper pays attention to such aspect of the poetics as "high silence" analyzed in the religious and philosophical context. The material under investigation is the novel «The Catcher in the Rye» by J. D. Salinger.
Key words: J. D. Salinger, F. M. Dostoevsky, perception, influence, poetics, silence, high silence, quietness.
