CC BY
69
Поэтика северного текста русской литературы в рассказах А.С. Серафимовича 1889-1890 годов
УДК 821.161.1.09”18'
Копцов Алексей Николаевич
Московский педагогический государственный университет
ПОЭТИКА СЕВЕРНОГО ТЕКСТА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В РАССКАЗАХ А.С. СЕРАФИМОВИЧА 1889-1890 ГОДОВ
В статье рассматриваются рассказы А.С. Серафимовича (1863-1949) «На льдине», «Снежная пустыня» и «На плотах» в аспектах мотивной структуры и мифопоэтики. «Северные» рассказы сопоставляются с очерком В.Г. Короленко «Сон Макара». Автором выдвигается гипотеза о том, что рассказы 1889-1890 гг. есть художественный эксперимент, заключающийся в проверке университетского знания о взаимном подобии природы и человека: молодой писатель сравнивает катаклизмы природные и социальные, доказывая противоестественность последних, их разрушительный характер. В целом реалистические рассказы, полные мотивов преодоления, приключения, опасности, обнаруживают элементы неоромантической эстетики, генетически сближающие эти произведения с ранними очерками Короленко. В первых своих творениях, ещё лишённых какой-либо тенденциозности и изобилующих роскошными пейзажами, Серафимович продемонстрировал богатство и чистоту Слова, не оставшиеся не замеченными для всех, кто высоко оценил творчество одного из лидеров социалистического реализма.
Ключевые слова: А.С. Серафимович, рассказ, поэтика жанра, мотив, Русский Север, сверхтекст, северный текст русской литературы, антропоморфизм, зооморфизм, природа, цивилизация, человек, социум.
Северный текст русской литературы (СТ) есть пример культурно и исторически закрепившегося регионального метатекста, который представлен рядом автономных текстов и предстаёт как связное концептуальное поле. Основа СТ была заложена ещё М.В. Ломоносовым и А.А. Бестужевым-Марлинским, а его географическим ядром является территория Архангельской и Вологодской областей. Интерес к культуре и быту Русского Севера был вызван его активным научным освоением в конце XIX - нач. XX вв. Для А.С. Серафимовича (1863-1949) непосредственным поводом к созданию рассказов о Севере была ссылка в Архангельскую губернию с 1887 по 1890 гг. Жесточайшие природные условия, трудная жизнь поморов и психологический кризис южанина, оказавшегося в чуждых ему климатических и социальных условиях, - вот что, на наш взгляд, определило творческий интерес начинающего писателя. Не случайно в советском серафимовиче-ведении закрепилась формулировка - «северные» рассказы, к которым относят «На льдине» (1889), «Снежную пустыню» (1889) и «На плотах» (1890) (курсив мой. - А.К.).
Репутация Серафимовича сложилась быстро и успешно благодаря его сотрудничеству с уже состоявшимися литераторами и в дореволюционной критике. Впоследствии репутацию упрочила взаимная лояльность писателя и Советской власти. Советские исследователи, формировавшие образ классика в 1950-е гг., прослеживали лейтмотивы «северных» рассказов - борьбу и смерть - в социальном аспекте, игнорируя их философскую проблематику. Так, по мнению Г.Н. Гая, в первых произведениях Серафимовича проявились «лучшие, революционные традиции русской демократической литературы» [3, с. 3]. Идеологическое понимание конфликтов рассказов «На льдине» и «На плотах» видим и у С.В. Филькина. По его мнению, основная мысль писателя заключается в том, что
«система общественного устройства, которая приводит человека к преждевременной смерти, должна быть отвергнута» [12, с. 2].
В конце 1880-х гг. писатель обрёл друга по ссылке - организатора Морозовской стачки П.А. Моисеенко (1852-1923). Ранняя проза писателя едва ли могла иметь исключительно социальную направленность, поскольку он, ознакомившийся с учением К. Маркса и испытавший определённое влияние ссыльного ткача, только начинает постигать сущность подпольной работы и приобщаться к пролетариату. Елена Лепешинская, автор диссертации и очерка о творчестве Серафимовича, поставила смелый акцент на неоднозначности героев: «Серафимович наблюдает картины жизни “могучих и бессильных” богатырей-поморов» [8, с. 6]. Исследовательница чуть шире понимает проблематику первого рассказа: «О суровой, страшной человеческой судьбе там говорится. Ледяной стужей, скорбью веет со страниц этого рассказа» [9, с. 12]. Но никто из учёных не отметил важности «природной» темы - ключевой для Серафимовича, признавшегося за год до смерти: «.. .меня больше всего интересовала северная природа, которая произвела на меня неотразимое впечатление и послужила материалом для моего первого рассказа.» [11, т. 10, с. 446]. Как видим, даже сам писатель спустя полвека ничего о социальных доминатах не говорит.
Наш подход к раннему творчеству Серафимовича исключает наложение более поздних этапов творчества на «северные» рассказы. В СТ Серафимовича нам интересны сквозные мифопоэтические образы (море, берег, дом), разветвлённая система лейтмотивов (путь, поиск, испытание, преображение, борьба, смерть), композиция повествования и факторы, оказавшие влияние на сознание писателя. «На льдине», первый рассказ писателя, стал своего рода художественно-творческим экспериментом, проверкой университетского знания о феноменальной сближенности человека и природы. В воззре-
© Копцов А.Н., 2015
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова «S> № 6, 2015
77
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
ниях студентов той поры теория классовой борьбы
К. Маркса и теория эволюции и борьбы видов за выживание Ч. Дарвина могли продуктивно сочетаться. Именно недостаток человеческого начала в человеке составляет конфликт первого рассказа. Серафимович представляет природные процессы и лишь внешне схожие с ними явления социальные: катаклизмы природные - нормальны, социальные же - есть отступление от нормы (см. об этом [5]).
Композиция рассказа «На льдине» держится на системе архетипических образов (море, лес) и мотивов (мороз, путь), трансформировавшихся в характерный для СТ лейтмотив «человек в относе морском». Образ моря сохраняет у Серафимовича свой древнейший, сакральный смысл. Оно, ассоциированное с животворящим началом, становится зачастую последним пристанищем человека. Автор в части I рассказа многократно подчёркивает парадоксальную безжизненность природы: то-пос обозначается не иначе как «мёртвая тоска», «мёртвая мгла», «мёртвая тишина», «безжизненная тундра», «мёртвый простор». Но море и лес, в отличие от других составляющих природы, предстают исключительно в качестве субъектов повествования. В образе моря поморы видят божественную силу, что и обуславливает его антропоморфность: в начале рассказа оно при виде охотников «глухо шумело» [11, т. 1, с. 6], а в конце - «злую шутку сыграло» [11, т. 1, с. 11] с Сорокой.
Современный исследователь Е.Ш. Галимова справедливо отмечает, что «чаще о гибели в море говорится не как о смерти, а как об “уходе”; море “берёт”, “забирает”, “отнимает”...» [4, с. 9]. Действительно, ни сам Сорока, замерзающий на льдине, ни его товарищи не обозначают гибель в море словом смерть; напротив - охотники рассматривают конец земной жизни как начало нового, вечного существования. В сознании поморов море равновелико жизни, смерти, бессмертию, вечности. Для поморов море - тот же храм, жилище Бога: «Море чистоту любит, молитву, - говорят промышленники, - а то ежели с табаком, да с песней, да с сквернословием, так и не вынешь ничего: вдруг ветер падёт с берегу и всю кожу отобьёт, да и тебя вглубь вынесет» [11, т. 1, с. 11]. Берег - ещё один ключевой образ, связанный с границей между домом и морем, то есть, по сути, между жизнью земной и потусторонней. Именно поэтому мысли о береге будоражат Сороку: «... а всё-таки радостно тащил он тяжелый юрок <...> “Чтой-то берегу все нету?” - мелькнуло у него. <...> Острое предчувствие кольнуло его. “Ох, не запоздать бы, давно уже с берегу, - время!”» [11, т. 1, с. 10].
Образы моря, воды - ещё и апокалиптические, они связаны с мотивом конца света. Первоначальный текст «На льдине» [10] обнаруживает фрагмент, изъятый Серафимовичем после 1917 г. Старый промышленник перед известием о беде,
случившейся с Сорокой, рассказывает «бывальщину»: в былые времена в скит на Кулае завезли священную книгу «М1ротворный Кругъ» (здесь упоминается, вероятно, один из списков «Великого миротворного круга», литературного памятника XVI в. - А.К.), которую никто не мог «разобрать». Тогда сыскался хромой писарь Игнат из Щельи (Большая Щелья - посёлок в Архангельской области. -А.К.) и вызвался истолковать книгу: «.“Сказано (Там. - А.К.) <...> гдЪ будутъ посл^дтя кровопролипя и войны передъ самымъ концомъ св'Ьта” <...> “.будутъ эти кровопролипя <.> въ эфтихъ самыхъ мЪстахъ у Бълаго моря, и когда придетъ посл'Ьднш часъ, и изъ Оксана придутъ льды, и возстанетъ сила.”» [10, с. 14-15].
В аспекте СТ данный эпизод иллюстративен: поморы убеждены в сверхъестественной способности воды давать человеку жизнь и забирать её. Неспокойное море, вздымающееся при приливах и опускающееся при отливах, напоминает грудную клетку человека, поэтому в СТ оно всегда «дышит»: «.ожило мертвое море и тихо дышало бесконечным простором, и тонкий пар его дыхания подымался к далёким звездам.» [11, т. 1, с. 15]. Автор не сообщает прямо, что его герой погибает, а дважды вкрапляет в сюжет мотив сна: в первой дрёме Сороке является самоед, когда-то им опоённый и обокраденный, а во втором случае онейрический мотив использован при изображении смерти героя. Во сне герой переживает пограничное состояние -он еще не «там», но уже и не «здесь». Сорока обретает после долгих мучений долгожданные покой и блаженство, до конца ему самому непонятные, но не теряет надежды на спасение и будто бы видит лодку, символизирующую связь с Большой землёй, связь, которая вот-вот должна порваться: «И сквозь морозный туман чудится Сороке: <.> плывёт на него, не касаясь воды, полупрозрачная, смутно-неясная лодка» [11, т. 1, с. 15-16].
Мотивы сна и чуда включают раннего Серафимовича в канву СТ. Учитывая тот факт, что сам писатель признавался в сильном эстетическом влиянии на него раннего творчества В.Г. Короленко, можно соотносить рассказ «На льдине» не только с легендой «Лес шумит» (1886), близкой ему в плане пантеистического мировосприятия, но и со святочным рассказом «Сон Макара» (1883), где проблема справедливости также является центральной. Близки рассказы и сюжетно (объякутив-шийся крестьянин Макар, как и Сорока, гибнет во время промысла), и в художественном отношении. В северных текстах Короленко и Серафимовича показан поединок человека и природы. Природа предстаёт суровой, враждебной человеку, но именно она формирует особенный тип человеческой личности - волевой, закалённой, самостоятельной, способной к борьбе. Макар и Алёшка, герои Короленко, и Сорока у Серафимовича - представляют
78
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова jij- № 6, 2015
Поэтика северного текста русской литературы в рассказах А.С. Серафимовича 1889-1890 годов
один тип: северные охотники звероподобны, выступают как зооморфные ввиду своей жестокости.
Здесь нет нарочитой гиперболизации, а дана вполне реалистическая зарисовка. Вот как охотники у Короленко делят пойманную (но потом сбежавшую от них) лису (часть IV): «Он бросился наперерез к упавшей плахе. Там была лисица. Алёшка своею развалистою, медвежьей походкой направлялся туда же. Надо было поспевать ранее <...> - Тытыма (не тронь)!.. Это моё! - крикнул Макар Алёшке. - Тытыма! - отдался, точно эхо, голос Алёшки. - Моё!» [6, т. 1, с. 49]. Точно так же, как природа казнит Сороку, она наказывает и Макара, оставшегося наедине с тайгой: «Он совсем ослаб. Теперь молодые деревья прямо, без всяких стеснений, били его по лицу, издеваясь над его беспомощным положением <.> Теперь даже дальние деревья <...> хватали его за волосы, били по глазам, по лицу» [6, т. 1, с. 51].
Общий для писателей мотив сна выполняет разные функции. У Серафимовича он посредник, примиряющий человека и природу, Короленко же посредством его выходит к христианской идее -к проблеме справедливости - и вуалирует социальную направленность рассказа. Именно сон открывает Истину и Сороке, обретшему гармонию, и Макару, сон-смерть которого развязывает герою язык и восстанавливает долгожданную справедливость. Таким образом, рассказы Серафимовича обогащают СТ романтической эстетикой за счёт своей образной, мотивной структуры, в частности - и онейропоэтической.
Применительно к СТ Серафимовича речь может идти скорее о неоромантической эстетике. Атмосфера Севера, пугающая и в то же время завораживающая, смогла создать у писателя неоромантическое настроение и скорректировать соответствующим образом его рецепцию. Романтическое начало СТ уже коренится в антагонистической эклектике страшного и прекрасного. Именно внутренний рецептивный разлад обусловил своеобразие СТ Серафимовича: переживание, тревога и, более того, кризис личности составляют основу трагического пафоса рассказа «На льдине», который и для самого автора - настоящая квинтэссенция эмоций: «Читаю да читаю до сумерек, больно глазам, а я читаю. <...> Что влекло и поражало - это ощущение, что по белому листу чёрными значками изображены мои собственные переживания» («Рассказ о первом рассказе») [11, т. 10, с. 405]. Ещё одна неоромантическая зарисовка в СТ писателя - рассказ «На плотах».
Рассказ «На плотах», замыкающий «северный» цикл, впервые был опубликован в «Русских ведомостях» в июне 1890 г. Здесь классик вывел целую триаду: человек - природа - цивилизация. С Сорокой Кузьму роднит нужда. Как и Сорока, Толоконников оказывается между жизнью
и смертью. Но, в отличие от большинства героев раннего Серафимовича, Кузьме оставлена жизнь, а значит, образ лесоруба - иной, обогащён новыми смыслами. В рассказах «На льдине» и «На плотах» писатель демонстрирует «северное» преломление популярного в XIX в. руссоизма, обратившего на себя внимание ещё Н.М. Карамзина и продолженного Л.Н. Толстым. Серафимович доказывает, что в условиях Русского Севера закон вечной гармонии человека и природы «не работает». При этом писатель последовательно изображает природу в рассказе «На плотах» живой, антропоморфной.
В явлениях природы Серафимович видел человеческое, что не мешало ему оставаться эмпириком и убеждённым позитивистом. Монография проф. К.А. Тимирязева «Жизнь растений» (1878) оказала на писателя серьёзное влияние, о чём Серафимович написал в очерке «К.А. Тимирязев»: «В отрочестве <...> я был страшно религиозен. Часами стоял и мотал рукой перед иконой <...> Попалась мне книга “Жизнь растений”. Прочитал её, не отрываясь, и <...> вывалился из души каменный истукан божества. Но ведь в книге ни слова о боге. Там гениально рассказана <...> жизнь растения. Но позвольте, тогда есть конструкция и моей жизни <.> Да ведь я сам из таких клеточек. И каменный бог рухнул» [11, т. 8, с. 106]. Труды по ботанике Тимирязева развили в молодом человеке чувство природы, способность на глубинном уровне понимать происходящие в ней процессы. Деревья-великаны в рассказе «На плотах» сражаются за жизнь, словно живые люди, а «полудикий» [7, с. 314] лесоруб органично вписывается в природу, неразличим с ней: «Пар идёт от Кузьмова полушубка, и упорный топор всё глубже входит в рану векового дерева; вырубленное у корня место темно зияет, как открытый рот <...> Дерево вздрагивает, с секунду с страшным усилием сопротивляется, и вдруг <.> проносится треск.» [11, т. 1, с. 43-44].
Основу сюжета рассказа «На плотах» составляет борьба главного героя сначала с силами природными (часть I), а затем - и с социальными (часть II). Толоконников, подобно былинному богатырю, переживает целую череду несчастий и преодолевает одно препятствие за другим: сначала его придавливает деревом, после - герой разбивает плитку своих товарищей, чтобы сплавиться по реке в месте затора, в конце - Кузьма одерживает победу в противостоянии с пароходом. Авторская позиция в рассказе «На плотах» очевидна: Серафимовичу импонирует его герой, выдержавший тройную проверку на прочность. Придавленного деревом Кузьму Серафимович сравнивает с лисицей: «Как-то случилось - повалилось подрубленное дерево; не успел Кузьма отскочить <...> Он лежал притиснутый как лисица в капкане» [11, т. 1, с. 45]. Этот эпизод наталкивает нас на мысли о возможной переработке автором сюжета расска-
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова «S> № 6, 2015
79
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
за «Сон Макара»: герои Короленко сделали капкан из брёвен для лисы, Кузьме такой «капкан» заготовила сама природа. Натуралистическое описание дальнейших действий лесоруба выдаёт в нём звериное начало: «...как-то ухитрился подтянуться к дереву и стал ногтями разрывать смёрзшийся снег и землю. Кожа стала сдираться с рук клочьями, и всё кругом окровавилось. Мороз жёг свежие раны» [11, т. 1, с. 45]. Награждая героя за терпение, «живая» природа человеческим словом будит заснувшего на плоту лесоруба: «Не заметил, как задремал Кузьма. Да кто-то как толкнёт, и ахнул над самым ухом: - Ай спишь!.. Вскочил Кузьма, всё задрожало в нём, а это плот стукнуло об дерево» [11, т. 1, с. 47]. Подчёркивает человеческое начало в окружающей героя природе и сам автор, обозначая дерево, об которое ударился плот Кузьмы, местоимением кто-то.
Противостояние человека и природы в рассказе «На плотах» переходит в конфликт Кузьмы с товарищами, то есть в социальный конфликт. Увидев застрявших на реке плотовщиков, герой, испугавшийся сесть на мель, инстинктивно рушит один из плотов, чтобы продолжить спуск по Двине: «С треском раздался шов, брёвна разошлись и всплыли, и <...> быстро прошла, подгоняемая шестом, плитка. Град ругательств посыпался на голову Кузьмы» [11, т. 1, с. 47-48]. Ужаса творимого лесоруб до конца не понимает: «- Ничаво... пущай себе. Под берегом-то мне неспособно. ничаво.» - говорил Кузьма, гоня шестом плитку <.> - Ничаво. пущай. Главное, неспособно под берегом-то.» [11, т. 1, с. 48]. Так победил Кузьма и в социальной схватке.
Кузьма установил с природой прочную внутреннюю связь, он слышит и понимает её, поэтому читателя и не смущает очевидная гиперболичность образа лесоруба, в особенности в той сцене, где он, подобно былинному богатырю, противостоит пароходу, порождению цивилизации: «У него не было никакой <.> осознанной цели, он делал это <.> инстинктивно <.> Крепко нажал бревно одним концом к груди, а другой выпятил вперед» [11, т. 1, с. 49]. Придя в себя, Кузьма понял: «Пароход задел плот боком, а он со своим бревном смягчил удар» [11, т. 1, с. 52]. Заметим, Серафимович машинально пишет не «своим», а - «со своим»: и этот сугубо лингвистический штрих ещё раз высвечивает подлинный смысл рассказа «На плотах» и эстетическую позицию писателя, последовательно занимающего сторону природы, мира совершенного и идеального. Нельзя провозглашать Серафимовича первооткрывателем подобных идей и образов, но важно понимать, что писатель продолжает традицию своего старшего современника - В.Г. Короленко.
Особняком в СТ Серафимовича стоит рассказ «Снежная пустыня» (1890), впервые появившийся в «Русских ведомостях» под заголовком «В тун-
дре». Здесь писатель обратился к миру души отдельно взятого человека. Его герой - молодой следователь, которого самоед везёт многими километрами тундры к Ламбею - зажиточному кре-стьянину-самоеду, зверски убившему свою старую жену. В рассказе писатель сталкивает два полярных в культурном отношении мира - интеллигентскую среду (в лице следователя) и среду дикарей-само-едов (в лице Ламбея). Однако % текста путевого очерка отводится описанию дороги по «снежной пустыне», что показательно для нас. В СТ мотив пути является одним из ключевых. И в «Снежной пустыне» грозящее гибелью пространство тундры описывается и воспринимается героем как прекрасное, очищающее: «Я весь отдавался движению, отдавался пространству, которое, чудилось, поглощало меня <.> Молодость, жажда жизни, жажда счастья, накипавшие силы и какие-то смутные желания приливали в виду этого бесконечного простора.» [11, т. 1, с. 19]. Дорога по тундре ассоциируется у героя с жизненным путём. Сознание следователя настолько устремлено в будущее, что для воспоминаний в нём не остаётся места: «Порой только, по странной ассоциации, в мозгу вспыхивало то или иное воспоминание, тот или другой образ, которые, казалось, совсем не вязались с теперешним состоянием.» [11, т. 1, с. 19-20]. Но тут же состояние эмоционального подъёма героя сменяется по мере приближения ночи чувством страха: «По мере того как сгущалась мгла, в сердце незаметно прокрадывалось острое чувство одиночества и полной отрезанности от всего живого, дорогого, близкого» [11, т. 1, с. 22]. Эта подмеченная Серафимовичем особенность восприятия «несеверным» человеком пространства Севера также позволяет включить «Снежную пустыню» в корпус СТ: «Северная ночь осмысляется как одиночество, тьма, грусть и холод <.> как ситуация разлуки, состояние депрессии, тоски», - замечает Я.Э. Ахапкина [1, с. 220]. Но, несмотря на то что сознание героя раздвоено, он полон оптимизма и дословно цитирует ставшую афористической цитату из романа Вольтера «Кандид, или Оптимизм»: «“Всё к лучшему в этом лучшем из миров” (В первоисточнике: Tout est pour le mieux dans le meilleur des mondes possibles. - А.К.), - подумал я и совсем спрятал голову в капюшон» [11, т. 1, с. 25]. Продолжающееся опасное путешествие по равнине выбивает героя за рамки времени, приобретает вневременной характер: «Казалось, время остановилось в своём непрерывном беге и застыло в неподвижных формах. Это было странное приближение к небытию» [11, т. 1, с. 28].
Хронотоп рассказа «Снежная пустыня» сужается по мере развития сюжета, образуя конусообразную модель: бескрайнее пространство тундры ^ чум самоеда Ламбея ^ «пятнышко» на горизонте. Герою довелось столкнуться с двумя колоссаль-
80
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова jij- № 6, 2015
Поэтика северного текста русской литературы в рассказах А.С. Серафимовича 1889-1890 годов
ными силами - беспощадной природной стихией и поражающей своей жестокостью социальной средой, но если природа, не щадившая героя, удивила его своей красотой, то семья самоеда не вызвала у следователя ничего, кроме отвращения. История с Ламбеем реалистична, ведь самоеды действительно отличаются бесчеловечным отношением к женщинам: «Свою жену самоед бьет нещадно за вину и без вины, трезвый и пьяный <...> Самоед считает женщину низшим, нечистым существом <.> Он не задумается прогнать свою старую больную жену и взять другую» [2, с. 233]. Важно понимать, что снова Серафимович соотносит природное и социальное, представляя в качестве прекрасного стихию (при всей её внешней дисгармоничности) и осуждая социум, поправший все существующие законы мироздания. Подчеркнём, что мир природы и мир людей и в «Снежной пустыне» противопоставлены, потому герой и стремится скорее покинуть ещё недавно столь желанное и призрачное жилище, превозмогая звучащие за спиной стоны родственников убийцы: «- .И посмотрит он через каменную стену. оххо, - донеслось до меня и смолкло вдали. Тёмный конус чума <.> быстро пробежал от нас к самому краю равнины. Сначала он превратился в маленький, игрушечный чум, потом в пятнышко, потом в точку - и исчез на горизонте» [11, т. 1, с. 42].
В настоящем исследовании мы коснулись далеко не всех проблем, связанных со спецификой СТ русской литературы в творчестве Серафимовича 1889-1890 гг., но, как нам видится, смогли доказать, что «северные» рассказы имеют не столько социальную, сколько философскую проблематику. СТ Серафимовича не ограничивается тремя рассмотренными нами произведениями: к теме Севера писатель возвращался позднее в своих воспоминаниях, а также рассказах - «У холодного моря», «Лесная жизнь», «Гуси» и др. Рассказы периода ссылки есть итог эмпирического наблюдения писателя, результат осмысления сущности феноменов общества и природы в условиях суровой действительности. Соотнёсший природное и социальное и избравший первое в качестве предмета любования и подражания, меры всех вещей, Серафимович выступает прямым продолжателем толстовской традиции постижения сложной диалектики природы и человека; чётко прослеживающаяся
антропоморфизация объектов природы выражает телеологическую устремлённость первых сюжетов русского классика.
Библиографический список
1. Ахапкина Я.Э. Атрибуты «северного времени» в художественном тексте и языковом сознании // Северный текст в русской культуре: Материалы международной конференции, Северодвинск, 2527 июня 2003 г. / отв. ред. Н.И. Николаев. - Архангельск: Поморский университет, 2003. - С. 216-222.
2. Барсов К. Самоеды // Русская земля. Область крайнего севера. Т I. - СПб.: Типолитография М.П. Фроловой, 1899. - С. 231-238. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: Шр://ко1ашар. rn/1ibrary/1899_barsov.hta (дата обращения: 10.11.2015).
3. Гай Г.Н. Творческий путь А. С. Серафимовича: автореф. дис. ... док. филол. наук. - М.: Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького АН СССР, 1951. - 22 с.
4. Галимова Е.Ш. Поэзия пространства: образы моря, реки, леса, болота, тундры и мотив пути в Северном тексте русской литературы: Научная монография. - Архангельск: КИРА, 2013. - 128 с.
5. Копцов А.Н. Диалектика взаимодействия природы и человека в рассказе А.С. Серафимовича «На льдине» // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. -
2015. - № 3. - С. 98-102.
6. Короленко В.Г. Собр. соч.: в 6 т. - М.: Правда, 1971.
7. Короленко В.Г. А. Серафимович. Очерки и рассказы // Короленко В.Г. Собр. соч.: в 10 т. -Т. 8. - М.: ГИХЛ, 1955. - С. 313-315.
8. Лепешинская Е.Л. Творческий путь А.С. Серафимовича (до Октября): автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М.: МГУ им. М.В. Ломоносова, 1952. - 16 с.
9. Лепешинская Е.Л. Наш Серафимович. Литературно-критический очерк. - Воронеж: Воронежское кн. изд-во, 1963. - 93 с.
10. Серафимович А.С. На льдине. - М.: Книгоиздательство писателей в Москве, 1916. - 24 с.
11. Серафимович А.С. Собр. соч.: в 10 т. - М.: ГИХЛ, 1940-1948 гг.
12. Филькин С.В. Серафимович - художник революции: автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М.: МГПИ им. В.И. Ленина, 1954. - 12 с.
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова «S> № 6, 2015
81
