CC BY
102
ПОЭТИКА РУДАКИ Ф.Б. Бобоев
Ключевые слова: литература на фарси, «Тафсир» и «История» ат-Табари, любовная, пейзажная и дидактическая поэзия Руда-ки, мифологема возлюбленной, совмещение новых мотивов и идей, Рудаки и художественность слова.
Keywords: literature in Farsi, at-Tabari's Tafsir and History, Rudaki's love, landscape, and didactic poetry, mythologem of a beloved woman, new ideas and motifs combining, Rudaki and artistic word.
В Х веке внешнее благоденствие арабского Халифата было бесспорным, царил мир, завоевательные войны приостановились, мятежи и перевороты, сопровождавшие смену халифов и династий в VII-IX веках, прекратились. Был найден новый порядок поддержания теократической власти: каждый правитель, принимая правление, с одобрения религиозно-политической аристократии выбирал себе молодого соправителя, который потом становился его преемником. А перемещение центра общественной жизни в Х веке с запада в восточные провинции Ираншахра имело не только важное последствие для возрождения иранской государственности исламского модерна, но, самое главное, -для научно-культурной мысли и новой литературной линии.
Огромная заслуга в создании фундамента, на котором возникла классическая персидская литература, равно как и в зарождении феномена Рудаки, принадлежит авторам арабских прозаических сочинений, чье творчество включало многогранную тематику. Последняя находила отражение в исторических и мифологических сказаниях о персидских царях и включала отрывки на фарси.
Важно отметить, что ранняя проза на фарси, представленная, главным образом, комментированным переводом Корана и исторического свода Табари, получила развитие после смерти Рудаки. Прозаическое сочинение «История пророков и царей» [История, 2003], обнимающее всеобщую историю от сотворения мира до 302 (915) года и представляющее первый образец летописи в мусульманской литературе, пользовалось заслуженной славой среди средневековых авторов.
Главное преимущество этого памятника - наличие огромного объема различных сведений о каждом событии с последовательным указанием цепочки имен авторитетных сказителей (иснад). Теперь, когда иранским ученым Мухаммадом Роушаном издан научно-критический текст древнейших списков персидской версии «Истории Табари» [История, 1999], можно установить, что некоторые известия относительно древней истории и культуры Персии, якобы прибавленные при осуществлении перевода, зафиксированы именно в арабском оригинале. Табари, автор персидского происхождения, пользующийся большим авторитетом в научных кругах столицы Халифата, имел доступ к различным источникам, из которых черпал мифологические, исторические, бого-словско-повествовательные, аллегорические, нравственно-
поучительные прозаические мотивы и сюжеты. Будучи незаурядным знатоком и комментатором коранических аятов и хадисов, он в изобилии цитировал их в своем сочинении на родном языке. Эти сведения не могли остаться незамеченными «Адамом поэтов» Абу Абдуллахом Рудаки.
Поэт знал наизусть Коран, изучал первоисточники и труды арабских авторов в подлиннике, но область литературного восприятия была для него ограничена сферой родного языка. Перенесение занимательного материала Корана на комментированную прозу послужило толчком к сознанию нового жанра в рамках изящной поэзии. При этом в творчестве Рудаки проявляется как уважительное отношение к ценностям новой религии, так и повышенный интерес к возвышению национальных традиций, а «сопоставление одной религии с другой делается только для применения научного сравнительного метода, чтобы яснее представить сущность верования и той идеи, на которой оно основано» [Бартольд, 1966, с. 182]. Прозаические произведения на религиозно-историческую тему с переходом на живые национальные языки становятся объектом бесчисленных поэтических переложений и подражаний, задают поэтической среде нужную интонацию.
Городская культура Бухары и Самарканда проявляла редкую восприимчивость к синтезу передовых идей разных народов и, мастерски переработав «их в качественно новой форме и содержании, выработала литературный язык» [Гафуров, 1985, с. 449]. Поэзия на новоперсидском языке уверенно соперничала с арабской поэзией, позже став образцом для всех народов мусульманского Востока. При дворе саманид-ских правителей сложилась национальная поэтическая школа, где причудливо смешались культурные арабские, греко-византийские, индий-
ские и тюркские традиции, расцвел своеобразный феномен средневековой культуры.
В атмосфере придворной литературы нашла выражение любовная поэзия. В ходе развития новой литературы происходило смещение от социального к доминирующему моральному направлению. Поэзия на любовные темы вобрала в себя к тому же сатирический, дидактический и политический элементы. Она была тесно связана с той новой трактовкой любви, которая утвердилась в ареале распространения средневековой мусульманской культуры. В контексте самой арабской поэзии того времени «поездки по пустыне, верблюды, плач над остатками кочевья и прочие атрибуты кочевой жизни бедуина стали нелепыми уже в начале багдадского периода халифата и повторялись только в силу инерции» [Бертельс, 1935, с. 27]. Образный строй любовной лирики вбирал в себя религиозную символику. Религиозность любовной поэзии оказалась также благоприятной и для возникновения литературного движения в неарабской среде. Важным источником сюжетов и мотивов продолжал оставаться Коран. Стихотворные упражнения на ко-ранические темы писали очень многие поэты. Столкновение античных и коранических традиций открывало простор для самых разнообразных поэтических экспериментов. Тематика поэзии Рудаки придает «аллегорическому толкованию Корана огромное значение» [Бертельс, 1958, с. 77] и остается глубоко религиозной.
Лирическую поэзию Рудаки можно сгруппировать по трем основным направлениям - любовные, пейзажные и дидактические.
В любовных стихах поэта персонажи четко делятся на положительные и отрицательные: те, кто помогает героям, добры и благородны, а те, кто злоумышляет против них, совершенные злодеи. Если описательная часть касыды «васф» в арабской поэзии была связана со спецификой бедуинской племенной жизни, то в творчестве Рудаки застольные радости и любовные приключения изображены на фоне живописной природы родного края. Поэт стремится создать образ живой, земной женщины как эталона идеальной красоты. Такой образ в дальнейшем начал доминировать во всей персидско-таджикской средневековой лирике. Поэт наделяет свою возлюбленную следующими качествами: «нигор, сияхчашм, дилбар, сарв-и баланд, ма'шук, турк-и ка-марбаста, нигарин, ашик-и дилдада, дилбарак-и ман» (красавица, черноокая, овладевшая сердцем, высокий кипарис, любимая, опоясанная турчанка, красотка, даровавшая сердце, возлюбленная моя). Опираясь на древний фольклор иранских народов, Рудаки создает мифологему «лоларух» (ЫагыкН) - «тюльпанощекая», женщина-цветок.
May hast u diram hast-u rukh-i lolarukhe hast, Gham nest v-agar hast, nasib-i dil-i a 'dost [Диван..., 2008, с. 21].
Вот вино и звонкая монета и личико краснощекое, Нет печали, а если есть, то пусть она достанется врагам. (Здесь и далее перевод мой. - Ф.Б.).
Agar gul orad bor on rukhon-i u, na shigift, Haroyina chu hame may khurad, ghul orad bor. Ba zulf kazh, valekin ba qadd-u qomat rost, Ba tan durust, vale ba chashmakon bemor [Диван., 2008, с. 61].
Не удивлюсь, если ее щеки расцветут как цветы, Поистине, когда она пьет вино, появляются цветы. Завитки ее курчавые, но стан стройный, Телом здорова она, но больна глазками.
Страдание от подчеркнутой холодности возлюбленной и от ее кокетливой скромности охватывает возлюбленного, позволяя ему раскрыть многообразие собственной души. Поэзия Рудаки приобретала многослойность и многосмысленность, «основанная на сложных аллегориях и персонификациях» [Грюнебаум, 1988, с. 81] любовной тематики, в терминах которой описывались любовные чувства и взаимоотношения поэта и женщины.
Shukuft lola, tu zeghol bishkufon, ki hame Ba davri lola ba kaf barnihoda beh zeghol [Диван., 2008, с. 198].
Расцвел тюльпан, принеси кувшин с вином, ибо
Ходить вокруг тюльпана лучше с чашей на ладони.
Ba navbahoron bisitoy abr-i giryonro,
Ki az giristan-i ust in zamin khandon
[Диван., 2008, с. 206].
Воспой плачущую тучу ранней весной,
Ведь благодаря ее слезам смеется земля.
Moh-i tamom ast rukh-i dilbarak-i man, V-az du gul-i surkh andar u pergola [Диван., 2008, с. 210].
Моей милой возлюбленной лицо - полнолуние, На ее щеках лепестки двух тюльпанов.
Любимая женщина превращается в поэтическую аллегорию женственности, в символ почти религиозного характера. Поэт описывает любовь как «сладостную болезнь» [Жуковский, 1900, с. 6], как некое наваждение, как нечто внезапное и необъяснимое.
Goh giryon-u gah binolad zor, Bomdodon-u ruz to shabgir, On zabonovar-u zabonash ne, Khabar-i oshiqon kunad tafsir. Goh devonaro kunad hushyor,
Gah ba hushyor barnihad zanjir [Диван..., 2008, с. 75].
То плачет, то он жалобно стонет С утра и днем до темноты. Он говорит, но не безъязыко, Повествует сказ о возлюбленных. То будит сумасшедшего, То заковывает в цепи пробудившегося.
Это был уже новый подход к осмыслению и поэтическому воплощению коранических образов и понятий; «божественное» наделялось живыми человеческими качествами, и тем самым как бы обожествлялось человеческое начало. Если «голос Рудаки звучит, прежде всего, как голос нового человека, то причину этого следует искать в том, что он черпал свое вдохновение из вечно живой стихии народного творчества» [Бертельс, 1960, с. 136]. Поэтический канон обогащается новыми кораническими идеями. Новые образы служат для поэта средством сближения человеческого и божественного. На эти черты поэтики Рудаки указывал академик В.В. Бартольд: «Он находил, что нет смысла обращать лицо к Каабе, когда сердце влечет к языческим святыням; надо удовольствоваться общей для всех вероучений любовью к Богу: «Наш Бог принимает от тебя волнение любви, а намаза не принимает» [Бартольд, 1966, с. 178]. Эти идеи изложены в следующих стихотворных отрывках поэта:
Ruy ba mehrob nihodan chi sud, Dil ba Bukhoro wu butoni Taroz. Ezad-i mo vasvasa-i oshiqi, Az tu pazirad, napazirad namoz [Диван, 2008, с. 80].
Какая польза от обращения лица к михрабу, Если сердце влечет в Бухару и к красавицам Тараза. Наш Господь приемлет страсть любви,
А не молитвы твои приемлет.
Makki ba Ka 'ba fakhr kunad, misriyon ba Nil, Tarso ba usquf-u alawi b-iftikhor-i jad. Fakhr-i rahi bad-on du siyah chashmakon-i tust, K-omad padid zer-i niqob az bar-i du khad [Диван..., 2008, с. 49].
Мекканец гордится Каабой, египтяне Нилом, Христианин - епископом, алавит гордится предками. А гордость грешника - твои черные очи, Показавшиеся из-под вуали две щеки. Рудаки с поэтической тонкостью описывает реальные радости и горести любви, жаркий трепет объятий и печаль разлуки, особенно вынужденной разлуки с возлюбленной:
Hama jamol-i tu binam, chu dida boz kunam, Hama tanam dil gardad, ki bo tu roz kunam. Harom doram bo digaron sukhan guftan, Kujo hadis-i tu oyad, sukhan daroz kunam [Диван., 2008, с. 92].
Твою красоту вижу всюду, лишь открою глаза, Сердцем становится все тело, когда хочу признаться тебе. Отказываюсь от общения со всеми другими, Но как только речь заходит о тебе, то я многословен.
Человек всегда рождается чистым и совершенным, и лишь затем в несовершенном и грешном мире он погружается в грехи и преступления, растлевает свою первоначальную сущность, и может спастись, уповая только на Бога (dust - друг).
Az dust ba har chiz charo boyad-t ozard, K-in ishq chunin boshad: gah shodi wu gah dard... U khashm hamegirad, tu uzr hamekhoh, Har ruz ba naw yor-i digar menatavon kard [Диван., 2008, с. 42].
Нельзя держать обиду на друга из-за всякой мелочи, Такова эта любовь со всеми печалями и радостями. Он гневается на тебя, но ты прощения проси, Ибо нельзя каждый день находит нового друга. В этой двуплановости, взаимопроникновении земного и мистического в любовной поэзии - секрет поэтического обаяния Рудаки, которому «принадлежит секрет мудрецов Хорасана» [Диван., 2008,
с. 177]. Рудаки обычно не обращался к религиозным мотивам, мистическим образам, цитированию коранических стихов. В своих стихах он противопоставляет Любовь и Разум, опираясь на фольклорную традицию, живое восприятие природы, ощущения радостей жизни. Используя ресурсы новоперсидского языка, Рудаки смело соревновался с возможностями арабского языка и тем самым заложил перспективу для фарси, определив ему достойное место в толковании Божьего Слова. Эта программная задача четко сформулирована в следующем стихотворном фрагменте поэта:
Chaman-i aqlro khazoni, agar
Gulshan-i ishqro bahor tuyi.
Ishqro man payambaram, lekin
Husnro ofaridgor tuyi [Диван., 2008, с. 132].
Для сада разума - ты осень, Весна - для цветника любви. Если любовь зовет меня пророком, -Творцом любви себя зови.
Рудаки впервые в новоперсидской литературе сделал природу объектом поэзии. Он показал человека и его духовный мир как частицу живой природы. Неповторимые картины живой, вечно обновляющейся природы поэт нарисовал в своих весенних стихах - «bahariyya», где ярко выражено все лучшее, что было создано поэзией предшествующих эпох в описании величественной красоты природы.
Gul digar rah ba guliston omad,
Vora-i bogh-u buston omad.
Vor-i ozar guzasht-u shu 'la-i on
Shu 'la-i lolaro zamon omad [Диван., 2008, с. 44].
Вновь вернулся цветок в сад,
Настал черед сада и цветника.
Время огня и пламени прошло,
Тюльпана пламени настало время.
Любовь эта была поначалу радостной и просветленной, как весна нежная и сияющая. Тема пробуждающейся природы сопрягается с мотивом молодой торжествующей любви и ее преобразующей магической силы. Описание весеннего утра, щебета птиц, шелеста листвы становится символом и обозначением психологической ситуации, а не только и не столько картиной пробуждающейся природы. Символический и ситуационный смысл приобретали в лирике цветы и деревья, животные и птицы, страны света и часы дня. На этом условном кра-
сочном фоне появлялись еще более условные фигуры Юности и Старости, Любви и Желания, Надежды и Скорби, Доброты и Зависти, разные аллегорические хитросплетения.
Наследие поэта еще раз указывает на то, что «тема человеческих пороков была, и, увы, останется одной из актуальнейших тем в художественном творчестве писателей и поэтов всех народов и всех поколений» [Мардони, 2006, с. 69]. В мусульманской литературе господствовали традиционные темы, сюжеты и образы, которые оставляли, казалось бы, мало места для самовыражения поэта. Однако почитатели поэзии Рудаки ждали не столько нового и неожиданного, сколько знакомого и привычного. Он смог найти удачное соотношение привычного и нового. Но подвергнутые литературной обработке, лирика любви и разума, наземно-поэтическое описание райской природы родного края «с помощью испытанного оружия аллегорической дидактики» [Иностранцев, 1909, с. 25] переплетаются и взаимно обогащаются независимо друг от друга в новоперсидском единстве. В рамках описания весны поэт не только говорит об омоложении природы материального мира, но и намекает на непостоянство земной жизни, ее изменчивость и бренность, готовность рода человеческого к превратностям судьбы:
Omad bahor-i khurram bo rang-u buy-i tyib, Bo sad hazor nuzhat-u oroyish-i ajib. Shoyad ki mard-i pir bad-in gah shavadjavon, Geti badilyoft shabob azpayi mashib... Soqi guzin sabza wu may khur ba bong-i zer, K-az kisht sor nolad-u az bogh andalib. Harchand navbahor-i jahon ast ba chashm khub, Didar-i khoja khubtar, on mehtar-i hasib [Диван., 2008, с. 13].
Цветущая весна пришла полная благовониями, С сотней тысяч радостей и удивительных украшений. Вдруг может ли старец стать молодым?! А после старости мир юность обретет ли взамен? Выбери виночерпия, пей вино под мелодию «зир», Ибо с полей доносится пение скворца, из сада - трель соловья. Хотя оживление мира прекрасно в глазах, Но лицезренье досточтимого Господа еще прекраснее.
Дидактико-назидательная персидская литература (andarz) вошла в мусульманскую культуру как переводы на арабский. Многие из этих
памятников, обретая вторую жизнь в переработанном виде, стали одним из источников мирового письменного басенного творчества. Основу исламского кодекса морального поведения составляют мотивы в виде поучительных сентенций (hikma) и афористичных притч (masal). Многочисленные коранические эпизоды повествовательного и притче-вого характера (qisas va masal) вошли в важнейший жанр назидательной литературы «адаб», также в нем «заимствовалось все лучшее из книги поучений, притч и наставлений покоренных народов» [Бобоев, 2007, с. 331].
В сфере поведенческих норм, понимания мудрости и нравственного величия Рудаки также являлся поэтом-новатором. В дидактических мотивах поэта ярко выражено религиозно-национальное самосознание. Свои афоризмы и поучения он называет наставлениями (pand) или мудрыми наставлениями (pand-i azadvar): Zamona pande ozodvor dod maro Zamona, chun nigari, sar ba sar hama pand ast [Диван., 2008, с. 25].
Времена дали мне мудрое наставление, А если присмотреться поглубже, то времена полны наставлений.
Совершенство стиха и высокая дидактика Рудаки более ярко проявляется в его касыдах «О старости» и «Мать вина».
Автобиографическая касыда - это не печальная повесть о старости, а гимн молодости, вечной красоты и радости жизни. Именно эта контрастность, внутренняя противоречивость, мгновенные переходы от упоения молодостью и радостных воспоминаний к скорби и безнадежности составляют суть трагического оптимизма Рудаки. Поэт сознательно использует контрасты в описаниях места действия, построения образа, в переживаниях героя. Но в этих контрастах, как мы видим, нет противоречия, различные проявления жизни внешней и жизни внутренней не отрицают друг друга, а сливаются в многостороннем и многоплановом единстве. Мастерство владения языком зачастую сводится не столько к словесной изощренности, сколько к простоте выражения и доступности понимания. Противопоставление поэтического мотива «юности» и «старости» принимается поэтом как нормальный процесс развития каждого индивида, усовершенствования и обновления общества:
Kunun zamona digar gasht-u man digar gashtam, Aso biyor, ki vaqt-i aso wu anbon bud
[Диван., 2008, с. 36].
Ныне изменились времена, и сам я изменился, Дай посох: с посохом, с сумой должны брести седые.
В блестящем образце жанра касыды «Мать вина», кроме искусных поэтических фигур панегирика, важна этическая сторона: гуманистические афоризмы о разуме и человечности. Между панегирическими строками появляются мысли о справедливости и человеколюбии:
Inak madhe, chunon ki toqat-i man bud Lafz hama khub-u ham ba ma 'ni oson [Диван., 2008, с. 108].
Вот восхваление согласно моим силам И все слова красивы и смысл легко понятен.
Рудаки, как зачинатель, стоящий у истоков дидактического направления в новоперсидской литературе, также создал восемь дидактических поэм - месневи. Названия двух из них известны: «Солнцеворот» - поэтическое изложение «Синдбад-наме», нравоучительного произведения о женской хитрости; «Калила и Димна» - поэтическое переложение одноименного пехлевийского произведения, сохранившегося на арабском языке» [Нафиси, 1992, с. 76]. До недавнего времени из этого корпуса поэм был известен лишь один бейт: Har ki n-omukht az guzasht-i ruzgor, Niz n-omuzadzi hej omuzgor [Диван., 2008, с. 227]. Тех, кто, прожив, от жизни не научится уму, Никакой учитель в мире не научит ничему.
В последние десятилетия обнаруживаются все новые отрывки его дидактических поэм на страницах различных рукописей. Последняя находка принадлежит таджикскому ученому-текстологу Саиднурид-дину Шахобуддинову. В контексте одной рукописи комментария к Корану неизвестного автора под номером 1394 в Фонде восточных рукописей Академии наук Республики Таджикистан он обнаруживал следующую кит'а Рудаки:
Sukhan ovardam-u shamsher-u qalam nawruzi, To ba dastat buvado moya-i har piruzi. Ba sukhan may ba zabon bosh-u ba shamsher birez Khun-i a 'do, ba tavqe'-i qalam deh ruzi [Диван., 2008, с. 165].
Я принес для Науруза слово, меч и перо, Чтобы в твоих руках они были основой победы.
Словом будь как вино в языке и мечом проливай Кровь врагов, а пропитание дай печатью пера.
Этот стих является доказательством того, что Рудаки прекрасно знал доисламские предания и традиции иранских народов и мастерски описывал некоторые атрибуты придворного празднования Науруза. По таким отрывкам можно убедиться в умении Рудаки одновременно воспринимать новые мотивы и использовать старое в блестящем новом колорите, переработать жанровые формы и довести их на своем национальном материале до совершенства.
Ba ando namudand vakhshurro
Bididon saropo hama nurro [Диван., 2008, с. 112].
Во сне показали ему Пророка, И увидел он того полным сияния.
Показательно, что Рудаки использует образы, взятые из повседневной жизни. О ком бы ни писал, поэт всегда открывает новую грань обыкновенной человеческой личности. В его стихах много свежих мотивов и идей, простых по форме и остроумных по содержанию. Самую верную оценку творчества Рудаки дал в свое время выдающийся современник поэта Шахид Балхи, писавший на фарси и по-арабски стихи глубокого философского содержания:
Ba sukhan monad she'r-i shu 'aro, Rudakiro sukhane tilv-i Nubost [Поэты., 1999, с. 35]. Стихи поэтов подобны [обычным] словам, А слова Рудаки схожи со стихами Корана.
Таким образом, гениальность Рудаки - основоположника таджик-ско-персидской литературы - заключается в том, что он, отказавшись от арабского языка, стал творить на современном ему родном языке, чем приблизил литературу к народу. Если переводы «Тафсира» и «Истории» ат-Табари послужили мощным средством укрепления позиции и расширения роли языка фарси в мусульманской культуре, то поэзия Рудаки выполнила эту уникальную миссию в области художественного слова.
Литература
Бартольд В.В. Персидская культура и ее влияние на другие страны. М., 1966. Т. 6.
Бертельс Е. Персидская поэзия в Бухаре (Х век). М.-Л., 1935.
Бертельс Е.С. Рудаки и карматы // Рудаки и его эпоха. Сталинабад, 1958.
Бертельс Е.Э. Избранные труды. История персидско-таджикской литературы. М.,
1960.
Бобоев Ф. Три рубашки Иосифа // Рудаки: традиции и современность. Душанбе,
2007.
Гафуров Б.Г. Исторические связи Средней Азии со странами Арабского Востока. Изб. труды. М., 1985.
Грюнебаум Г.Э. Классический ислам. Очерк истории (600-1258). М., 1988. Диван поэзии Рудаки. Душанбе, 2008.
Иностранцев К.А. Персидская литературная традиция в первые века ислама. СПб.,
1909.
История Табари: в 6-ти тт. Бейрут, 2003.
История Табари: персидский перевод, приписываемый Бал'ами (Та'рихнамэ-и Табари: гарданида-и мансуб ба Бал'ами): в 5-ти тт. Тегеран, 1999.
Жуковский В.А. К истории персидской литературы при Саманидах // ЗВОРАО, СПб., 1900. Т. XII, Вып. 1.
Мардони Т. Поэзия Ибн Сина на арабском языке. Душанбе, 2006. Нафиси С. Жизнь и творчество Абуабдуллах Джаъфар ибн Мухаммада Рудаки Самарканди. Тегеран, 1371. Т. 1.
Поэты эпохи Саманидов. Душанбе, 1999.
