CC BY
55
The poetics of everyday life in Anastasia Verbitskaya's novel «Keys to happiness» Klenova Yu.
Поэтика повседневности в романе А. А. Вербицкой «Ключи счастья» Кленова Ю. В.
Кленова Юлия Викторовна / Klenova Yuliya - аспирант, кафедра русской, зарубежной литературы и методики преподавания литературы, филологический факультет, Самарский государственный социально-педагогический университет, г. Самара
Аннотация: статья посвящена репрезентации повседневности в одном из самых известных романов в России начала XX века. В произведении «Ключи счастья» А. А. Вербицкая прибегает к использованию архетипов и символики, эстетизации и гармонизации действительности. Автор в подробностях описывает десятки пространственных измерений, ориентируясь на вкусы массового читателя. Abstract: the study is devoted to the representation of everyday life in Anastasia Verbitskaya's famous novel «Keys to Happiness». To describe the daify routine author uses symbols and archetypes. She is also resorts to aesthetization and harmonization of the character's everyday life. The writer depicts many localizations looking about the tastes of the general reader.
Ключевые слова: повседневность, архетип, роман, деталь, массовый читатель. Keywords: everyday life, archetype, novel, detail, general reader.
На всем протяжении своего творческого пути Анастасия Вербицкая показывала проблемы современного ей общества сквозь призму повседневности, «центральной художественной и нравственно-философской категории творчества, синтезирующей бытовое и бытийное содержание жизни», как характеризует эту категорию М. В. Селеменева [5, с. 197]. Подход писательницы к изображению реалий повседневности со временем менялся: в ранних рассказах А. А. Вербицкая придавала деталям сакральный смысл, обращая отдельные предметы в символы приближающейся катастрофы; в повестях 1900-1904 годов бытовые мелочи становятся отражением главных качеств персонажей. В романе «Дух времени» отношение автора к изображению повседневности усложняется: она мыслится не только как пространство жизнедеятельности героев, но и социально-культурная категория.
Так, Анастасия Вербицкая передает свое видение революции 1905 года: «Это была уже неуловимо изменившаяся, вглубь и вширь непоправимо расколовшаяся жизнь. <...> В существовании обывателей дух времени отражался в мелочах. Но эти привычные мелочи, ускользнувшие из быта, раздражали и волновали. Разносчики, извозчики, приказчики, полотеры - все держались иначе, шапки никто не снимал, глядели дерзко» [1, с. 601]. А. А. Вербицкая опирается на архетипы, которые, как указывает И. В. Ерофеева, «воспринимаются как знакомый контекст, стимулируя доверие <...> При удачном совмещении эмоционального фона изображаемого события с экспрессией архетипа <...> присоединяется совокупность личных переживаний читателя» [4, с. 152]. Повреждённые смерчем деревья сопоставляются в романе с покалеченными революцией людьми. «Красноречиво до ужаса - до ужаса ярко - поднимали они к синему небу искалеченные руки, как бы застывшие в взрыве бессильного отчаяния [1, с. 572]. С помощью нескольких фраз писательница дает понять, что россияне почти сломлены, обессилены постоянными погромами и выстрелами на улицах.
Сопоставление романа «Ключи счастья» с предшествующими произведениями А. А. Вербицкой выявляет усложнившийся подход автора к изображению реалий повседневного мира. Прибегая к архетипическим представлениям и символике, А. А. Вербицкая формирует отношение аудитории к изображаемому, настраивает читателя на определенные события, подталкивает к нужным выводам и, в конечном счете, склоняет к своей точке зрения.
Так, накануне смерти Яна его ручная сова бьется о стекла: «Она рвалась на свободу. Я ее выпустил... Она улетела. И нынче утром уже не вернулась» [2, т. 1, с. 130]. Общеизвестна архетипическая связь птицы со сверхъестественными силами и душой человека; автор готовит читателя к тому, что Ян выполнил свою миссию на земле - он создал философское учение, изложил его в книге, и теперь ему пришла пора покинуть этот мир. В то же время, ночная птица сова символизирует темное начало и женскую энергию. Ян случайно подстрелил совенка, пожалел его, забрал и вырастил; приближающаяся смерть философа дает птице возможность отправиться на волю. История с совой выступает в роли эпиграфа к дальнейшей жизни Мани: Ян, который влюбился в девушку, навсегда сделал ее адептом своего учения; он заботился о ее развитии до самой смерти, которая открыла для Мани свободу действий. Эпизод с совой имеет еще и третий семиотический план: птица, бьющаяся в стекло, по русским народным поверьям, означает скорое несчастье и предвещает приближающуюся смерть Яна.
Повествуя о жизни Марка Штейнбаха, писательница часто прибегает к использованию символа железной дороги. В начале XX века перемещение по ней в силу дороговизны билетов было уделом обеспеченных, избранных людей; едущие в пассажирских вагонах вызывали зависть. Штейнбах, потерявший способность к простым человеческим радостям, сравнивает себя с телеграфистом, который завидует путешественникам, а Маню - с пассажиром, едущим в светлые дали: «Поезд мчался. Огни его гасли.. Станция тонула опять во мраке.. И все уходили спать. Но они, эти незаметные люди, рыдали, быть может. Грызли подушки. Они видели мельком в окне ваше личико . И оно разбудило их мечты.. И жгучая зависть к недоступному и далекому отравила надолго их душу . Так и я.. Когда вы забудете меня с другим...» [2, т. 1, с. 197]. А. А. Вербицкая проясняет характер чувства Марка к Мане: ее непосредственность и жажда жизни пробуждает и его реакцию, придает ему сил, возрождает надежды и желания. Если героини не будет рядом, Штейнбах снова погрузится в беспросветную тьму своих мыслей и одиночества. Именно поэтому он удовлетворяет все потребности Мани, спасает ее от смерти, воспитывает дочь соперника и готов мириться с изменами.
Отметим, что повседневность в «Ключах счастья» эстетизирована, здесь нельзя встретить каким-либо образом травмирующих мелочей: шокирующих, вызывающих отвращение, оскорбляющих чувство прекрасного. То, что вызывает у Мани неприязнь, писательница изображает нейтрально, не сгущая краски: «Она видит изъяны этого лица. Уши.<.> Мертвенно -бледные, прозрачные как будто. О, какое отвращение! И синеватые веки.» [2, т. 1, с. 177]. Даже мертвые никогда не выглядят в романе устрашающими. Так, утонувший князь Сицкий также красив, как при жизни: «Ян словно спит и улыбается. Прекрасно его лицо и загадочна улыбка» [2, т. 1, с. 134].
При подобной авторской позиции, как писал В. Д. Лелеко, роль искусства и художника видится в том, чтобы избавлять повседневный мир от уродливых элементов [6]. Согласно представлениям ученого, эстетизация действительности в первом томе романа достигает максимально возможной, предельной степени, когда известные феномены предстают «загадочно прекрасными». Так, в восприятии семнадцатилетней Мани цветы в оранжерее Штейнбаха выглядят удивительными созданиями: «Разноцветные бабочки, казалось, задремали над цветочным горшком. Странные, чуждые, гигантские насекомые прильнули к ветке. Все, что хотите, только не цветы. Самая причудливая фантазия не могла бы создать таких
загадочных контуров, таких разнообразных красок» [2, т. 1, с. 96]. Героине, ждущей любви, представляются сказочными малороссийские пейзажи: «Ландо повернуло. На фоне догорающей зари, как на картине, стоит вся черная мельница, воздушная и сказочная...<...>. Влево аллея пирамидальных тополей сбегает в яр. И между ними, на зеленом небе, призрачно мерцает еле видный серп луны» [2, т. 1, с. 46].
Отечественные исследователи, изучающие реализацию феномена повседневности в художественном произведении, указывают на то, что она, как правило, подразумевает несколько аспектов, параллельно существующих пространств -физических и нематериальных. Т. Г. Струкова пишет о «различных ипостасях жизни человека»: публичной и домашней, приватной [7, с. 12]. Е. Н. Черноземова, описывая повседневность в романе А. Дольского «Анна», выделяет несколько пластов: мир мастерской художника, мир городских ландшафтов и пейзажей, мир капитала и бюрократии [9].
В романе «Ключи счастья» обнаруживается целый ряд пространств, замещающих друг друга по мере развития сюжета или сосуществующих параллельно. Часть из них отсылали читателя начала XX века к хорошо узнаваемым реалиям (купеческий дом, где проживает семья Ельцовых, частный интернат для девочек, усадьба в Малороссии), другие давали представление о неизвестной жизни (имение миллионера Штейнбаха в Липовке и его московский дом-крепость, музеи и замки Флоренции, балетный класс Изы Хименес в Париже, мир театрального закулисья). В шести томах романа сменяются десятки локаций, описанные в подробностях. Важнейшей из сфер человеческого бытия в «Ключах счастья» выступает искусство - для героев романа это один из аспектов повседневности, столь же существенный для течения их жизни, как физически осязаемый мир вокруг.
Описывая любую физическую локацию, Анастасия Вербицкая всегда уделяет много внимания пейзажу, интерьеру и облику действующих лиц. Так выглядит любимая комната Мани в интернате для девочек: «В нижнем этаже дома есть круглая, большая комната, вся в широких окнах, похожая на беседку. Там стоят рояль и два стула. Больше ничего. Профессор Вольф дает здесь уроки музыки, а в свободные часы здесь играют пианистки. В окна виден сад, остатки заглохшего цветника, занесенного снегом» [2, т. 1, с. 60]. Интерьеры красноречиво характеризуют своих владельцев: так Штейнбах снимает дом во Франции, и читателю предстает его тонкий вкус, пристрастие к антиквариату: «Он и здесь сумел окружить себя красивыми вещами, создать иллюзию «home» - интимной жизни, отразить в обстановке свое «я». Вся мебель в трех комнатах внизу строго выдержана в стиле empire. Темная, мрачная, царственная. Не подделка под старину, а настоящее красное дерево и карельская береза, с инкрустациями из слоновой кости, с львиными головами и лапами из бронзы» [2, т. 3, с. 221].
Одежда выступает в романе признаком принадлежности героя к определенному сообществу, она маркирует его социальный статус. «На нем, как на Горленке, куртка и высокие сапоги. На голове студенческая фуражка. Но это ничего не доказывает... Это в моде. И все парубки на селе носят такие фуражки», - таким Маня впервые видит дворянина Сицкого, приговоренного к повешению как опасного политического преступника, пытается мимикрировать, слиться с толпой [2, т. 1, с. 92]. Мода важна в романе: герои, следующие ей, активны, они живут в соответствии с требованиями времени, подстраиваясь под них или вступая в противостояние; немодного, плохо одетого персонажа пугает реальный мир, он не находит в себе сил встретиться с вызовами лицом к лицу. Николай Нелидов отстаивающий свои права и интересы с поистине львиным напором, не только сам одевается модно и стильно, но и требует того же от всех в доме: «Пожалуйте, барыня, самовар готов», - фамильярно-ласково говорит, входя в будуар Кати, нарядная Одарка, одетая как столичная горничная. Катя лежит на кушетке в светлом платье, в корсете и локонах. Этого всегда требует Николенька» [2, т. 6, с. 163]. Лия Гринберг, слишком слабая и покорная, чтобы бороться
за место под солнцем, одета плохо и не к лицу: «На ней черная короткая каракулевая жакетка. В тени барашковой шляпы с широкими полями бледное личико с огромными глазами кажется совсем маленьким и призрачным. <...> Нет... На искательницу приключений она не похожа. В руке у нее футляр от скрипки» [2, т. 5, с. 107].
Пейзажи в романе «Ключи счастья» ассоциируются с нерушимыми законами мироздания, преступить которые не под силу никому. Незадолго до смерти, предчувствуя свой уход, Маня рада ощутить себя частью этого мира: «Люблю тебя во всем твоем непрестанном творчестве, во всем твоем безудержном стремлении. Пусть загадочны твои веленья! Я безропотно приму их и исполню твой закон, как этот цветок, как это поле, как эти облака вверху, как пчелы, гудящие рядом, как мошки, гибнущие с закатом. Пусть и я умру! Пусть уйду во мрак! Но что отнимет у меня эту радость - слышать в себе все эти голоса, чувствовать в себе все эти соки, сливаться с птицами и мошками, с травой и камнями в одном гимне тебе, прекрасная Жизнь!» [2, т. 6, с. 235].
Особое значение в произведении имеет тема искусства как творческого отражения действительности, она раскрывается в описаниях театральных премьер и будней закулисья, монологах и диалогах экспертов (сюда можно причислить и лекции Штейнбаха по истории искусства), рассказах о мировых музеях. Для небогатой публики роман «Ключи и счастья» был шансом заочно побывать в театре. «Перед кассой за две недели до этого вечера стояла толпа молодежи всю ночь, стояла терпеливо под дождем, ожидая очереди, хотя только треть из них могла попасть в театр», - описывает автор современную ей ситуацию во время модных премьер [2, т. 5, с. 31]. Глазами драматурга, хорошо знающего театральную публику Москвы, читатель видит балерин, самых шикарных женщин в фойе: «обнаженные плечи, светлые туалеты, соболя и горностаи», «знакомые лица журналистов, с которыми приходилось сталкиваться в 1905 году» [т. 5, с. 32], шепчущихся рецензентов. «Людские волны плывут одна за другой, и среди кружев, газа и светлого шелка, как вороны на снегу, чернеют сюртуки и потертые фраки с развевающимися фалдами» [2, т. 5, с. 33]. В пятом томе романа практически полностью приводится пьеса «Сказка», написанная одним из героев романа, драматургом Гаральдом. Реплики в тексте перемежаются с впечатлениями от актерской игры: «И так глубоко впечатление от игры Marion, что зал словно замер. И ни один вызов, ни один хлопок не нарушают настроения. Многие женщины плачут.» [2, т. 5, с. 70]. «Спектакль кончился. Но публика еще не расходится. Это вызовы без конца. Неудержимы порыв, слезы благодарности, лица, полные экстаза. Те, кто все-таки поспешили за калошами, успокоившиеся и одетые в шубы, еще толпятся, запружая все проходы» [2, т. 5, с. 73].
Следует отметить, что писательница не ставила задачу показать в «Ключах счастья» повседневность во всей ее жизненной правде. Мы имеем дело с моделированием новой художественной реальности, попыткой гармонизации действительности. Анастасии Вербицкой близок подход, о котором писали В. Е. Хализев и С. И. Кормилов: в рамках «опоэтизированной повседневности» вся жизнь оказывается «непринудительным» и «инициативным» приобщением к сложности бытия [8, с. 22].
Как отмечает М. А. Черняк, «фактографическая точность, с которой Вербицкая воссоздает современную ей действительность (мода, культура, московская театральная жизнь, исторические события и т. д.), спустя 100 лет оказывается важным источником информации об ушедшей эпохе» [10, с. 46]. Carte postale с портретом Мани, matineé (женская домашняя одежда в виде легкой, широкой и длинной кофты), жакетка и салоп (теплая накидка с прорезями), рецепты декокта (отвара), мебель, обтянутая кретоном (жёсткой хлопчатобумажной тканью), «боскетная» комната (расписанная пейзажами) - одни только эти наименования, уже утраченные в быту, дают совершенно иное, живое и яркое представление об эпохе, несравнимое с сухим изложением фактов в учебниках.
Анализ репрезентации повседневности в романе «Ключи счастья» является ключом к пониманию феноменального успеха произведения у современников. Автор
выстраивает свое произведение с учетом потребностей самой большой аудитории страны - людей небольшого достатка и незнатного происхождения, нестарых, полных желаний и надежд на лучшую жизнь. Отдельно следует отметить гендерную ориентированность текста, которая вполне объяснима, если учесть количественное преобладание женщин в Европейской России начала XX века. В романе в удивительном балансе реализуются основные функции чтения, ради которых массовый читатель испокон веков обращается к книге (развлекательные, познавательные, коммуникативные, психосоматические).
Исследование открывает дальнейшие перспективы изучения романа в контексте массовой литературы и указывает на правомерность применения инструментов, распространённых в данной научной сфере.
Литература
1. Вербицкая А. А. Дух времени: роман / А. А. Вербицкая. Спб. Северо-Запад, 1993. 704 с.
2. Вербицкая А. А. Ключи счастья: роман: [кн. 1-6] / А. А. Вербицкая. М.: т-во И. Н. Кушнерев и К°, 1909-1913.
3. Дадонов В. А. А. Вербицкая и ее романы «Ключи счастья» и «Дух времени»: критический очерк / В. А. Дадонов. М.: Златоцвет, 1911. 80 с.
4. Ерофеева И. В. Архетип в медиатексте: возможности и особенности воспроизведения / И. В. Ерофеева // Вестник Читинского государственного университета, 2009. № 2. С. 150-154.
5. Селеменева М. В. Поэтика повседневности в прозе Трифонова / М. В. Селеменева // Известия Уральского государственного университета, 2008. № 59. (Вып. 16. Филология). С. 195-208.
6. Лелеко В. Д. Эстетика повседневности / В. Д. Лелеко. СПб.: Санкт-Петербургская государственная академия культуры, 1994. 141 с.
7. Струкова Т. Г. Повседневность и литература / Т. Г. Струкова // Известия Южного федерального университета. Филологические науки, 2010. № 4. С. 8-20.
8. Хализев В. Е. Роман Л. Н. Толстого «Война и мир» / В. Е. Хализев, С. И. Кормилов. М.: Высш. шк., 1983. 112 с.
9. Черноземова Е. Н. Повседневность в пространстве современного отечественного романа в стихах (А. Дольский, «Анна») / Е. Н. Черноземова //Гуманитарные аспекты повседневности: проблемы и перспективы в XXI веке, 2013. С. 12-18.
10. Черняк М. А. Массовая литература ХХ века. Учебное пособие / М. А. Черняк. 4-е изд. М.: Флинта, 2013. 430 с.
