CC BY
198
УДК 821.161.1
Е.В. Егорова Поэтика ложного жизнетворчества в романе В.В. Набокова «Отчаяние»
Рассматривается, как причудливая фабула романа «Отчаяние» В. Набокова оформляется в иносказание, как при помощи поэтики ложного жизнетворчества решаются «проблемные» вопросы литературы: взаимодействие автора и читателя, автора и героя, соотношение правды и вымысла и т.д.
Ключевые слова: автор, герой, читатель, иносказание, метафора, игра, маскарад, вымысел, псевдотворчество, пародия.
E.V. Egorova
Poetics of False Life-oreativity in V.V. Nabokov's novel «Despair»
The article considers that a freakish plot of Nabokov’s novel «Despair» is presented as an allegory, which by means of poetics of false life-creativity solves «problem» issues of literature: interaction between the author and the reader, the author and the character, truth and fiction parity etc.
Keywords: author, character, reader, allegory, metaphor, game, masquerade, fiction, pseudo-creativity, parody.
Роман «Отчаяние» вышел в 1934 г. в Берлине в журнале «Современные записки» (кн. 44, 45, 46). Герой произведения, посвященного проблеме ложного, мнимого двойничества, Герман создает в воображении себе подобного двойника из случайно встреченного незнакомца Феликса, а затем убивает его. Если ставить Герману диагноз, то характеристикой его душевного состояния можно считать синдром Леопольдо Фреголи (итальянский мим, мастер перевоплощений) или синдром положительного двойника, описанный в медицине в 1927 г.: это состояние гиперидентификации, когда объект переживаний, незнакомый больному, признается за знакомое лицо. Сходства между Германом и Феликсом не существовало либо оно было весьма незначительным. «Сходство не только не оценивалось <...>, но вообще не упоминалось вовсе, - выходило так, что это человек совершенно другого вида.» [1, с. 447], - рассуждает post factum читающий в газете об убийстве герой.
При поверхностном прочтении «Отчаяние» может показаться уголовным романом. Действительно, время действия произведения - 19301931-е гг., и Герман выстрелом в двойника четко «вписывается» в фабулу нескольких чудовищных преступлений (убийства мнимых двойников с целью получения страховки), которые одно за другим прогремели в Германии весной 1931 г. Так, в газете «Руль», где активно сотрудничал Набоков, появилась статья «Убийство в автомобиле» о преступлении Курта Тецнера, вскользь упомянутом в X главе романа. В начале 1930-х гг. Европу захлестнула волна подобных преступлений [2]. Таким образом, видим, что Герман -банальный преступник, идущий проторенной
тропой и следующий даже некоей «моде» на убийство двойников. Он отнюдь не оригинален, так как совершенное им злодеяние клишировано, а потому нисколько не интересно даже в художественном отношении.
«Стремление переселиться в собственного двойника, совершить в убийстве как бы опрокинутое самоубийство и наконец неудача всего замысла - сложное иносказание» [3, с. 128], -отмечает В. Вейдле. Действительно, сюжет романа, представляя собой метафору, предполагает множество трактовок ложного двойничества, его переосмысление и, следовательно, обогащение новыми смыслами.
В романе «Отчаяние» на первый план выдвинута проблема правды и лжи в художественной литературе. «Произведение Германа от первой до последней строчки основано на обмане, и Герман это обстоятельство не только не скрывает, но даже им щеголяет» [4, с. 48], - заключает исследователь С. Давыдов. Творчество здесь понимается как прекрасная, литературно обработанная ложь, созидающая новую гармонию. Так, жизнетворчество Германа - создание им двойника - абсолютная ложь. Автор вкладывает в сюжет о двойниках размышления на излюбленные им темы художественного творчества и писательского вдохновения. «Тема творчества Сирина - само творчество» [3, с. 127], - отмечал В. Вейдле. «Отчаяние» - это. роман об искусстве, о его отношениях с действительностью» [5, с. 287], - пишет современный писатель, биограф Набокова Б. Носик. В подтексте произведения автор рассуждает о судьбе искусства в целом и о своем творчестве в частности. Так, Герман создает двойника, подобно тому как писатель тво-
рит произведение. «С первого, поверхностного взгляда это - повесть об убийстве. В действительности. это повесть о творчестве. Герман. - художник убийства, мастер» [6, с. 120], - писал В. Ходасевич. Однако получается, что тема творчества в «Отчаянии» тесно переплетена с темой преступления. В работе «"Тексты-матрёшки” Владимира Набокова» С. Давыдов указывает на эссе английского автора первой половины XIX в. Томаса Де Квинси (1785-1859) «Убийство как одно из изящных искусств», которое гипотетически могло повлиять на Набокова. «Убийца - это художник, а убийство - его художественное произведение» [4, с. 66], - излагает идею английского писателя отечественный исследователь. Преступление в «Отчаянии» -воплощение творческого замысла, что, в свою очередь, также тяготеет к иносказанию.
Об иносказательном характере творчества Набокова, ставя его в один ряд с Н.В. Гоголем и М.Е. Салтыковым-Щедриным, писал П.М. Би-цилли: «Искусство Сирина - искусство аллегории» [7, с. 150]. Следует отметить, что, по мысли Бицилли, аллегория Набокова намного шире, чем однозначное толкование. Ученый подчеркивает, что «иносказание связано с отношением к жизни как к своего рода “инобытию”» [7, с. 152]. Иными словами, Набоков, причудливо шифруя сюжет и образы героев, выходит на философский уровень обобщения. Сквозь призму категорий двойничества, преступления и творчества писатель осмысливает как бытие Германа, так и его «инобытие», связанное с сознанием и процессами восприятия. В романе «Отчаяние» посредством двойничества изображен кризис сознания героя, связанный с тем, что ему требуется переродиться, сбросив прежнюю оболочку, стать другим человеком не внешне, но внутренне, поменяться разумом и тяготящими его особенностями восприятия жизни с другим - его, как оказалось, мнимым двойником.
Французский писатель и критик Ж. Бло отмечает, что Набоков в «Отчаянии» обращается к теме двойничества, «введя в нее блестящие и сложные вариации» [8, с. 129-130]. Одной из них является то, что Герман «отнюдь не окажется жертвой своего двойника Феликса, как того требует традиция, а напротив, станет его палачом» [8, с. 130]. Другую вариацию темы описывает литературовед А.С. Мулярчик: «”Отчая-ние” написано в откровенно детективной манере с той только особенностью против обычного стандарта, что и подготовка преступления, и его расследование были вверены одному и тому же лицу - самому рассказчику» [9, с. 67].
Еще одна неожиданная вариация: написав повесть в защиту своей мнимой гениальности, Герман совершает преступление повторно. «И вот, для того, чтобы добиться признания, оправдать и спасти мое детище, пояснить миру всю глубину моего творения, я и затеял писание сего труда» [1, с. 452], - признается он в главе X. С. Давыдов приходит к выводу, что «Герман пытается добиться признания как литератор, создавая художественный вариант преступления, вторичную его модель» [4, с. 40]. Однако это защита мнимая, еще раз доказывающая чудовищную неправомерность преступления. «Встреча с
псевдодвойником дает возможность лишь псевдотворчества. Герман не может создать кого-то другого, поистине автономного, а только двойника» [8, с. 131]. Так о трагедии героя «Отчаяния» пишет Ж. Бло.
Впервые приступающему к чтению романа могут импонировать некоторые художественные находки прозы Германа, но его преступление нивелирует тщетные попытки оправдания мнимого «поэта» перед «толпой», поэтому предпринятая «защита Германа» ни к чему не ведет. Из убийства и повести о нем герой мечтает создать истинные шедевры, однако забывает, что построены они на самообмане и лжи перед читателем. Можно говорить о разработке в романе темы «гения и злодейства». По Набокову, как и по
А.С. Пушкину, они оказываются несовместными. Герман экспериментом над одним человеком показывает всю губительность своего мастерства для человечества в целом. В определенном смысле Набоков романом «Отчаяние» предостерегает, демонстрируя, как виртуозный мастер слова может стать изощреннейшим преступником. Рассуждения Германа о своих творениях высокопарны: он вкладывает как в убийство, так и в написание книги по его мотивам последние силы, ожидая оценки и признания своей гениальности людьми: «Хотя в душе-то я не сомневался, что мое произведение мне удалось в совершенстве, т.е. что в черно-белом лесу лежит мертвец, в совершенстве на меня похожий, - я, гениальный новичок, еще не вкусивший славы, столь же самолюбивый, сколь взыскательный к себе, мучительно жаждал, чтобы скорее это мое произведение, законченное и подписанное девятого марта в глухом лесу, было оценено людьми, чтобы обман - а всякое произведение искусства обман - удался» [1, с. 441], - говорит он в главе X. Но ожидание признания зиждется на обыкновенной попытке скрыть совершенное убийство, получить страховые тысячи, преодолеть профессиональный и душевный кризис, а
также поиграть в сверхчеловека.
Герман предстает в романе влюбленным в двойника: «Я мучительно прислушивался, ожидая звонка. . Я находился в ужасном, прямо-таки болезненном и нестерпимом волнении, я не знал, что делать, я готов был молиться небыт-ному Богу, чтобы раздался звонок. . Я умру, если он не придет, - он должен придти» [1, с. 400]. Ж. Бло проницательно замечает, что Герман отнюдь не пришел от двойника в ужас, как это произошло бы у Гоголя или Достоевского, а «испытал величайшее счастье» [8, с. 130]. Думается, что эта влюбленность является крайним проявлением нарциссизма. Герман как творец кажется влюбленным не в творчество, а в себя как гения. «Самовлюбленность не дает герою возможности шагнуть за пределы своего “я”, войти в жизнь других людей, вообразить чужую боль.» [5, с. 286], - комментирует поступки героя Б. Носик.
В философском смысле преступление Германа зиждется на приобретении чужой души, теме «Фауста». Герой «Отчаяния», желая завладеть душой Феликса, действует лишь в собственных интересах, мысля преступление, подобно Мефистофелю, актом присвоения чужой воли. Он с сожалением говорит о том, что недостаточно хорошо изучил внутренний мир Феликса, чтобы на правах владельца обладать его душой: «О, если б я хорошо его знал, знал близко и давно, мне было бы даже забавно новоселье в душе, унаследованной мною. Я знал бы все ее углы, все коридоры ее прошлого, пользовался бы всеми ее удобствами» [1, с. 440].
В романе «Отчаяние» писатель обращается к темам творчества и двойничества на разных уровнях. Параллель «двойник - произведение» здесь многоаспектна, приведем ее возможные трактовки.
1. С. Давыдов, разбирая эпизод, в котором Герман наблюдает за листком дерева, летящим по направлению к своему отражению в воде, рассуждает о том, что древесный лист подобен бумажному: «Метафора падающего и встречающего свое отражение листа относится, конечно, к самой повести Германа. Подобно осенним листьям, страницы-“листы” повести встречаются на полпути со своими отражениями» [4, с. 44]. Направляясь к читателю, «лист» требует отклика на мысли и чувства, вложенные в книгу писателем. Однако ни один читатель не способен в полной мере постичь то, что хотел выразить автор. Отделенные друг от друга временем, пространством, разным жизненным и читательским опытом, автор и воспринимающий отнюдь
не равноценны. Читатель, связывая текст с собственным индивидуальным опытом и системой ценностей, никогда не станет идентичен создателю, а отклик на книгу не совпадет с авторским посылом. Книга представляется Набокову, как и У. Эко, позднее обосновавшим теорию [10], открытой системой, обновляемой каждым новым прочтением. Одной из вариаций темы является то, что и между читателями нет «двойников», поскольку каждым из них текст воспринимается по-особому из-за принадлежности к разным эпохам, по причине различных культурного и языкового уровней, а также простого несходства пристрастий и интересов и т.д. Так, Набоков обогащает тему двойничества введением в подтекст романа размышлений о судьбе книги. В силу открытости любого литературного творения автор не способен полностью донести до читателя своих идей. Тщетность столь недостижимой попытки творца в романе доведена до абсурда с помощью пародийного образа Германа, чей дьявольский шедевр осудили люди.
2. Другая проблема, предложенная для осмысления Набоковым, - взаимодействие в тексте автора и героя. Решение ее осложняется за счет того, что герой является и рассказчиком, от имени которого ведется повествование, и писателем, автором повести «Отчаяние», что дает основание сближать его с автором романа с одноименным заглавием. Но оговоримся: как рассказчик Герман ненадежен. «Мы с вами простодушно следуем за рассказчиком и оказываемся обмануты во всем: и жена-то ему не верна, и двойник на него не похож, . и преступление его не гениально.» [5, с. 288] - такой представляется Б. Носику иллюзия доверия Герману. «Приходится. разбираться, где звучит голос рассказчика, а где голос самого автора» [5, с. 288], - пишет он далее. Герман - травестийная ипостась Набокова. Герой и автор в «Отчаянии», очевидно, не двойники, хотя некоторые литературоведы говорили об обратном. Например, Ж. Бло пишет: «Он (Герман) сходен с автором, которого неотступно преследует проклятие солипсизма и который слишком близок, по его мнению, к главным своим героям» [8, с. 130-131]. С подобным суждением нельзя полностью согласиться, поскольку, в противном случае, пришлось бы признать за Набоковым возможность оправдания преступления героя. Герман, действительно, приближен к автору по уровню словесного мастерства, но в корне отличен от него по решаемым художественным задачам, идеям и пафосу. Герман - разрушитель в отличие от своего автора - созидателя.
Набоков являет собой редкий тип художника, который решает проблему взаимодействия автора и героя пародийно, показывая, что Феликс как герой «произведения» Германа не является его двойником. С. Давыдов пишет об этом так: «Если между Германом и Феликсом сходства не оказалось, следовательно, его не должно быть и между автором и Германом. Между ними есть параллель, но не сходство» [4, с. 60], считая, что хорошему, в представлении Набокова, читателю должно напомнить «сходство» между Пушкиным и Онегиным. По определению С. Давыдова, «Отчаяние» - это «роман, в котором автор и его персонаж вступают в открытый конфликт» [4, с. 62]. Это «роман о примате авторского сознания» [4, с. 62] над сознанием героя. Шире - о первенстве сознания Бога как творца Вселенной над человеком, который не способен самостоятельно создать себе подобного.
Размышляя о поэтике «Отчаяния», правомерно применить метод М. М. Бахтина, анализирующего взаимоотношения автора и героя в пространстве художественного произведения. Если разбирать отношение автора к Герману, можно сказать о «вненаходимости автора всем моментам героя» [11, с. 15], несмотря на кажущееся сближение их в качестве двух творцов. Герман - враг автора, антигерой, разрушающий природную гармонию. Герой не «завладевает» автором, поскольку последний изначально представлен более мудрым и опытным, чем сотворенный им персонаж. Но и автор не вполне завладевает» своим героем. Так, Герман, осмысливая собственную жизнь эстетически, сам является своим автором, поскольку строит свою искусственную жизнь по самостоятельно составленным правилам и законам.
3. Герман совершает еще одно преступление, заключающееся в том, что он «досоздавал» реальность, приводя ее в соответствие с придуманным им миром. В «Отчаянии» Набоков размышляет о противостоянии жизни и искусства. Произведение Германа предельно искусственно: в убитом им двойнике он видит нечто, подобное живописному полотну или фотографическому шедевру. «Оттого, вероятно, снимок так и отчетлив, что он сделан с мертвой, неподвижной натуры.» [12, с. 125], - замечает Г. Адамович. Чтобы сделать точный снимок с мертвой натуры и подписаться под ним, подобно тому как автор подписывает законченную книгу, герой «Отчаяния» уничтожает Феликса. Такая ситуация коррелирует с умерщвлением бабочки, с целью сохранения ее красоты в коллекционном альбоме, а не в живой природе, энтомологом, которым
был и Набоков. Автор решает обозначенную проблему и посредством обращения в романе к разнице, в понимании Германа, между категориями «внешнего» и «внутреннего». Так, герой зачарован собственной внешностью; он утверждает, что безукоризненно знает свое лицо. Он сравнивает с собой двойника, опираясь лишь на внешние признаки. Уничтожив свою точную копию, Герман пытается освободиться от душевного кризиса. Но ведь выход из сложной ситуации мог бы заключаться в поисках не идеального дубликата, а, напротив, родственной души, способной понять и полюбить героя. Симптоматично, что Герман не предпринимает попыток познать Феликса как личность. Форма для героя очевидно заслоняет содержание, что в конечном итоге ведет его к мировоззренческому краху.
Герман полагает, что искусство выше действительности, а значит, с помощью своей гениальности перехитрив жизнь, он сможет выдать другого человека за себя. «Героем “Отчаяния” движет. потребность утвердить себя, стать хозяином своей судьбы, идя ей наперекор» [5, с. 285], - пишет о позиционировании героем себя в качестве Творца Б. Носик. Создавая повесть в свою защиту, Герман уже осознает тщетность любых попыток обмануть «живую жизнь» и, в качестве утешения, забавляется игрой в опережение судьбы в мнимом эпилоге: «В один прекрасный день наконец приехала ко мне за границу Лида <.> Теперь я женился на ней, на вдовушке <.>» [1, с. 441]. Однако такое планирование оборачивается трагедией для героя, который вскоре будет обнаружен полицией. Жизнь, по Набокову, оказывается правдивее искусства. «Жизнь оказалась намного изобретательней его.» [5, с. 286], - говорит о Германе Б. Носик. Итак, Набокова, несмотря на множество так называемых «искусственных» построений в произведениях, можно причислить к категории художников, сомневающихся в том, что писатель-творец, создавая искусственный мир, может быть мудрее «живой жизни».
Противостояние жизни и искусства в романе «Отчаяние», думается, можно подкрепить обращением к концепции «игры» и «маскарада» Ю.В. Манна. Маскарад литературоведом осмысливается как условность, сопричастная жизни, в силу отражения основных ее механизмов: «Маскарад - не просто образ жизненной борьбы, но борьбы под чужой личиной, образ скрытого соперничества» [13, с. 211]. В подтексте «Отчаяния» автор реминисцирует скрытое соперничество Германа с его двойником - своеобразной маской, которую после убийства герой желает
присвоить. На протяжении всего романного времени он примеривает эту «личину», таким образом, привыкая к новому облику. Однако Феликс в понимании Германа - мертвая маска, а не живое человеческое лицо. Набоков фиксирует внимание на том, что героя в спящем двойнике более всего привлекает именно мертвенность: «подчеркнутая неподвижность», «мёртво раздвинутые колени», «деревянность полусогнутой руки» [1, с. 360]. Герман представляет Феликса -куклой, марионеткой, родом зеркала. Факт того, что Феликс левша, в интерпретации Германа, еще красноречивее говорит о том, что двойник -всего лишь «олакрез», а не человек со своей биографией и судьбой. Герой «Отчаяния» всячески пытается обособиться от людского общества. Не любит он и своих будущих читателей, не раз высокомерно именуя их «негодяями». Герману незнакома любовь к людям, но крайне необходимы предметы, которые можно отливать в разнообразные формы, как шоколад, производством которого он занимается. Убийством Герман хочет обратить человека в вещь и, присвоив ее как ординарный потребитель, использовать в качестве маски.
Герман и в период борьбы за «чужую личину» Феликса меняет ряд собственных «личин»: надевает маску зажиточного буржуа (при первой встрече с Феликсом), маску актера (когда рассказывает двойнику придуманную историю о своей профессии). Наконец, в финале произведения, отвоевав у жизни ценой убийства желанную маску, чувствует себя бродягой-скрипачом. Мотив «маски» в «Отчаянии» акцентирован в следующих сюжетных ситуациях и деталях: 1) Роман «Отчаяние» изобилует элементами бутафории. К примеру, после того как Герман узнает о провале своего преступления, его рука оказывается «загажена» томатным соусом, что вызывает в памяти пролитую им кровь; 2) Ложь героя в романе оборачивается правдой, а правда - ложью. Так, Герман сообщает Орловиусу, что жена Лида ему изменяет, однако сам убежден в обратном. В действительности, ее роман с Ар-далионом очевиден для всех, кроме Германа; 3) Герой «Отчаяния» пытается совершить преступление «чужими руками»: просит случайно
встреченного им ребенка отправить письмо, «приглашающее» Феликса на место будущего преступления; 4) Герман маскируется, стараясь внешне походить на Феликса, например, перестает бриться, заметив, что его двойник три дня этого не делал.
Герой романа «Отчаяние» - многоликая натура, недаром он является редким обладателем
двадцати пяти почерков. Герман поочередно надевает маски пролившего кровь преступника, небритого бродяги, обманутого мужа; передает письмо девочке, на секунду персонифицируя себя в ничего не ведающего ребенка. Смена разнообразных «личин» - основной поведенческий мотив героя. «Маскарад - знак необычной естественности, откровенности, обнаружения того, что во вседневной жизни сдавлено приличием и этикетом» [13, с. 212], - рассуждает Ю.В. Манн. Стихия маскарада - единственно возможный способ существования Германа. Меняя маски, он, как ни странно, кажется самим собой. Одно амплуа (честного предпринимателя и любящего мужа) - это то, что ему, казалось бы, навязывает жизнь, но то, от чего он без оглядки бежит. Герой «Отчаяния», играя с жизнью, будто пытается исправить ошибки Творца. Присвоивший себе его функции Герман диктует жизни свои правила, безжалостно верша суд над Феликсом. Гордыня превращает героя в истинного творца им же созданной вселенной. Герман стремится вступить в пространство маскарада, длящегося всю жизнь. В некотором роде это предоставило бы ему возможность сбросить надоевшую за тридцать шесть лет телесную оболочку, т.е. переоценить пройденный путь и душевно возродиться. Однако ради осуществления своей цели Герман отступает от закономерностей действительности, придумывая собственные правила игры.
«Маскарад» и «игра» - две излюбленные ипостаси героя «Отчаяния». Но связаны они в романе с величайшим преступлением против человека. Поэтому «игра» с жизнью заканчивается выигрышем жизни, а «маскарад» не состоится, поскольку маска выбрана неверно: двойника не существовало. В этом провал теургических амбиций героя, который не смог переиграть жизнь, т.к. отступил от ее законов, блефуя и профанируя жизненные ценности. «Последней всегда “играет” жизнь. Играет по правилам, никогда до конца не совпадающим с любыми индивидуальными или корпоративными узаконениями» [13, с. 236], - так пишет об этом Ю.В. Манн. Итак, жизнь в романе «Отчаяние» не дает герою возможности выйти за пределы собственного «я» и подменить законы мироздания личным произволом. Она переигрывает героя, согласуясь с его же беспощадными правилами игры.
Подводя итоги анализа романа «Отчаяние», отметим, что Набоков использует в нем распространенную в мировой литературе тему двойни-чества, но одновременно уходит от характерной для нее трактовки.
Герой произведения Герман - жизнетворец, собственными усилиями пытающийся преобразовать косную действительность, превратив ее сменой игровых образов в пространство маскарада. Однако такое жизнетворчество оказывается ложным, поскольку герой «Отчаяния», увлекшись погоней за разнообразными масками, превращается в банального преступника, чье преступление - лишение жизни Феликса, принятого им за двойника, - повторяет ряд убийств, совершенных в Германии в начале 1930-х гг. Таким образом, символистское претворение творчества в жизнь и, наоборот, жизни в творчество проваливается: повесть Германа становится
уликой, выдающей читателю его преступные помыслы. Однако в сложном и многоуровневом романе «Отчаяние» Набоков переводит темы двойничества, творчества и преступления в план иносказания, решая с их помощью традиционные вопросы литературы: взаимодействие автора и героя, автора и читателя, соотношение в художественном произведении правды и вымысла, искусства и «живой жизни», «игры» и «маскарада». Итак, поэтика ложного жизнетворчества, характеризующая «Отчаяние», повесть Германа, травестийного двойника автора, причудливо оттеняет основные проблемы, поднимаемые в романе Набокова.
Литература
1. Набоков В.В. Собр. соч.: в 4 т. - М.: Правда, 1990. Т. 3.
2. Мельников Н. Криминальный шедевр Владимира Владимировича и Германа Карловича (о творческой истории ро-
мана В. Набокова «Отчаяние») // Волшебная гора. - 1994. - № 2.
3. Вейдле В. «Отчаяние» Набокова // Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. - М.: Новое литературное обозрение, 2000.
4. Давыдов С. «Тексты-матрёшки» Владимира Набокова. - СПб.: Кирцидели, 2004.
5. Носик Б. Мир и дар Набокова. Первая русская биография писателя. - М.: Пенаты, 1995.
6. Ходасевич В. О Сирине // Классик без ретуши. - М.: НЛО, 2000.
7. Бицилли П. И. Возрождение аллегории // Русская литература. - 1990. - № 2.
8. Бло Ж. Набоков / пер. с фр. В. и Е.Мельниковых. - СПб.: БЛИЦ, 2000.
9. Мулярчик А.С. Русская проза Владимира Набокова. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1997.
10. Эко У. Открытое произведение: Форма и неопределенность в современной поэтике. - СПб.: Академический проект, 2009.
11. Бахтин М.М. Проблема отношения автора к герою // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М.: Искусство, 1979.
12. Адамович Г. Рецензия: Современные записки, кн. 55 // Классик без ретуши. - М., 2000.
13. Манн Ю.В. О понятии игры как художественном образе // Диалектика художественного образа. - М.: Советский писатель, 1987.
Егорова Екатерина Вячеславовна, ассистент, аспирант кафедры русской литературы Московского педагогического государственного университета,
Egorova Ekaterina Vyacheslavovna, assistant, postgraduate student, department of Russian literature, Moscow Pedagogical State University
Тел: (495) 3590376; +79151520012; е-mail: [email protected].
УДК 882(Q92)
В.Я. Иванова
Архиметафора «рукавичка» в повести В. Распутина «Последний срок»
Утверждается, что слово «рукавичка» в повести В. Распутина «Последний срок» аккумулирует энергию метонимического ряда «рука-ладонь-рукавичка» и приобретает сакральную семантику.
Ключевые слова: сакральная семантика, метафора, метонимический ряд, диалог, синергетика, трансцендентное пространство.
V.Ya. Ivanova
The Archimetaphor «Mitten» in V. Rasputin’s Story «The Last Term»
It is stated that a word «mitten» in the story «The Last Term» by Valentin Rasputin accumulates the energy of metonymical row «hand-palm-mitten» and gets sacral semantics.
Keywords: sacral semantics, metaphor, metonymy’s row, dialogue, synergetics, transcendental space.
