CC BY
0
2024. Т. 34, вып. 4
СЕРИЯ ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
УДК 821.161.1-31(045) Е.В. Папилова
ПОЭТИКА И ИМАГОЛОГИЯ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЙ ПОВЕСТИ Вс.С. СОЛОВЬЕВА «ПАНСИОН»
В статье повесть Вс. С. Соловьева «Пансион» (1889) рассматривается в контексте поэтики и имагологии. Данное произведение, жанровую специфику которого можно обозначить как роман воспитания, является автобиографическим и относится к социально-психологической прозе писателя. Актуальность и научная новизна работы обусловлены как тем, что текст повести впервые анализируется детально, так и тем, что в целом социально-психологическая проза Вс. Соловьева мало изучена.
Ключевые слова: Вс. С. Соловьев, повесть «Пансион», роман воспитания, социально-психологическая проза, пансионное образование в XIX в., образы иностранцев.
DOI: 10.35634/2412-9534-2024-34-4-866-871
Всеволод Сергеевич Соловьев (1849-1903) принадлежит к так называемому «второму ряду» русских писателей второй половины XIX в., хотя на рубеже Х1Х-ХХ вв. его популярность была велика: по подсчетам исследователей, он стабильно входил в десятку наиболее читаемых авторов петербургских публичных библиотек, занимая часто и пятое, и третье места [1, с. 116-117]. В историю русской литературы он вошел как автор ряда исторических романов (наиболее известные из них - «Юный император», «Касимовская невеста», «Царь-девица», «Княжна Острожская», «Царское посольство» и др.), семейной «Хроники четырех поколений», а также нескольких социально-психологических повестей и рассказов. К числу последних принадлежит и анализируемая в данной статье повесть «Пансион», написанная в 1889 г.
Жанр этого произведения можно определить как роман воспитания, при этом под романом воспитания мы понимаем всякий литературный жанр (роман, повесть, рассказ), который «фокусируется на психологическом и нравственном росте главного героя от детства и юности к зрелости» [2, с. 1]. Этому жанру свойственны следующие признаки: изображение становления характера главного героя, его внутреннее развитие, раскрывающееся в столкновениях с внешним миром, получаемые им жизненные уроки, фокусирование внимания на деятельности главного героя, его устремлениях и внутреннем мире, движение героя от индивидуализма к включенности в общество [2, с. 6-7], проблемы личностного роста и социализации. Все это присуще главному герою рассматриваемой повести.
Сразу заметим, что данное произведение Вс. Соловьева автобиографично. Как пишет исследователь биографии и творчества писателя Е.В. Никольский, до 12-летнего возраста будущего писателя пестовали и обучали домашние гувернеры и учителя, а к 13 годам для продолжения образования Всеволода определили в пансион при реформатской церкви [3, с. 20]. Автор изменил лишь одну букву в имени содержателя пансиона - им был в действительности немец Циммерман, ставший в повести Тим-мерманом. Прототипом хозяйки пансиона, жены Тиммермана, также немки, была жена Циммерамана - англичанка Глярнер [3, с. 21]. Еще одно указание на автобиографичность скрывается в эпизодическом персонаже: Дарья, «хохлушка, доверенная горничная моей матери, бывшая в числе людей, подаренных дедом моему отцу», в повести она приезжает навестить барчонка в пансионе [4, с. 239]. Известно, что мать писателя происходила из украинского дворянства, и в Москве с семьей жили слуги, приехавшие с господами из Херсонской губернии [2, с. 4]. Кроме того, в самом вступлении к повести автор пишет: «Передо мной тетради, озаглавленные: "Книга моей жизни"», из которой он намерен, «сокращая и переменяя имена, печатать некоторые эпизоды, быть может, и не безынтересные для читателя» [4, с. 205]. Главного героя он называет Гавриилом Веригиным (Ганей).
В пансион Ганю привозит мама. Ее разговор с Тиммерманом не очень клеится, несмотря на старание немца казаться ласковым и любезным. Чувствуется сомнение матери в том, будет ли сыну тут хорошо. Она «то краснела, то бледнела» [4, с. 214], «невольно поморщилась» [4, с. 216], когда увидела мрачные, холодные дортуары, из которых «обдавало дурным воздухом» [4, с. 215]. Сам Ганя тоже обескуражен видом пансиона: «мне вдруг стало очень жутко» [4, с. 209], «я трусил страшно, и при этом мне было так тяжело, что хотелось даже плакать» [4, с. 211]. Зловещим кажется ребенку человеческий
СЕРИЯ ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
2024. Т. 34, вып. 4
скелет, который будто «насмешливо скалит зубы» мальчику в кабинете директора. Но в семье решение было уже принято - и Ганя должен был остаться в пансионе, потому что «отец, по своим новым обязанностям, должен был проводить всю осень, зиму и весну в Петербурге, мать не решалась надолго покидать его и, когда она уезжала в Петербург, большой дом, наполненный детьми, оставался в руках бабушки. Бабушка, опасаясь, что со мною, уже большим мальчиком и "упругим", по ее выражению, ей не сладить, кажется, первая напала на мысль о пансионе» [4, с. 209].
Изначально Ганя воодушевлен своим определением в пансион, считавшийся «самым лучшим учебным заведением, достигшим высшей степени процветания и вообще бывший в большой моде» [4, с.207-208]. Мальчику кажется, что пансион, должно быть, нечто подобное древним афинским школам, где юноши облачены в белоснежные тоги [4, с. 209]. Однако действительность разочаровала его с порога «рассадника просвещения». Он оказался среди множества мальчиков, которым, как и ему, не нашлось места в кругу родных. Среди них Алексеев - 14-летний подросток с «бледным лицом, хилый и вялый» [4, с. 234], сирота, отправленный сюда старшими сестрой и братом, не забирающими его домой даже несмотря на его просьбы и заверения врача, что ему необходимы лечение и жизнь в деревне. «Мне кажется, я умру скоро!» - спокойно заключает Алексеев [4, с. 249]. Другой «пленник» пансиона - больной ребенок по фамилии Клебер. «Вид его невольно возбуждал жалость. Тщедушный, бледный, запуганный; один глаз у него отчего-то вытек, и пустое его отверстие гноилось» [4, с. 307]. Считая, что от «дурной привычки» Клебера надо отучать, Тиммерманы устраивали по утрам публичную экзекуцию, закутывая его в грязную сырую простынь и заставляя ходить по всему пансиону.
Жизнь пансиона поражает Ганю отвратительным бытом и жестокостью. Мальчики не гуляют на свежем воздухе, спят в плохо отапливаемых дортуарах, напоминающих многоместные больничные палаты. Особенно удручает Ганю питание, вот как описан его первый обед: «Грязная, толстая, дырявая скатерть, такие же салфетки. Передо мною в толстой сероватой тарелке суп. Я попробовал и тотчас же оставил ложку, так этот суп был невкусен. Вслед за супом подали нам по куску жесткой говядины, облитой каким-то желтоватым, вязким и дурно пахнувшим соусом. Я понюхал, меня даже стало почти тошнить. Я не притронулся к тарелке и ждал, что будет дальше. А дальше был розоватого цвета кисель с двумя черносливинами. Я вздохнул и стал есть лежавший передо мною кусок черного хлеба» [4, с. 236-237]. Пансионеры жалуются, что «вторую неделю хлеб мышами пахнет», а «как-то недавно в миске с щами нашли целую мышь» [4, с. 237]. Очевидна параллель с романом И. С. Гончарова: там Обломовы отсылали с Илюшей в пансион Штольца съестные припасы, уверенные в том, что «у немца нежирно кормят».
Первая ночь в пансионе стала для подростка испытанием - ему кажется, что он лежит «в холодной сырой могиле», и «стоит только мне протянуть немного руку - и она дотронется до стенки гроба. Мое сердце то совсем почти замирало, то болезненно, мучительно билось» [4, с. 274]. Виденный Ганей в кабинете директора человеческий скелет становится олицетворением всего пансиона - символом мертвенности, царящей в стенах заведения.
Отношения учеников и педагогов также далеки от нормы. Среди учителей и надзирателей - немало жестоких деспотов, наказывающих детей отказом в пище и лишением поездки домой. Отношения воспитанников между собой главным образом основаны на культе силы; это отношения, которые «могли родиться только в обстановке полнейшего равнодушия к детским судьбам со стороны взрослых» [2, с. 5]. Практически все дети делятся на угнетателей и угнетенных, процветают надругательство и избиение слабых. Привезенные Дарьей гостинцы отнимают у Гани взрослые мальчики, они же запугивают его, чтобы он не «фискалил» Тиммерману. «Распущенность пансионеров была необыкновенна. С утра и до вечера мальчики ругались самым отвратительным образом» [4, с. 308]. Неудивительно, что в такой обстановке рождалась ответная жестокость воспитанников к учителям, впоследствии вылившаяся в издевательство и даже избиение, как будет показано ниже.
В повести холодность и враждебность пансиона противопоставлены домашнему уюту привычной мальчику жизни в кругу близких людей. Это особенно чувствуется в ряде сцен, например, когда Ганя пытается пробиться утром к умывальнику, но ему достается несколько капель воды, он невольно сравнивает это с умыванием дома, где он «привык умываться холодной, чистой водою, намыливая себе руки, лицо и шею» [4, с. 278]. Перед сном он ищет и не находит в комнате икону (хозяин пансиона Тиммерман - протестант, почитания икон в протестантизме нет), а потом «неумело приступил к раздеванию. Я в первый раз в жизни раздевался сам» [4, с. 267]. Противопоставление домашнего уюта и радушия жестокости пансиона проходит мотивом через всю повесть.
2024. Т. 34, вып. 4 СЕРИЯ ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
Вернувшегося на выходные домой Ганю бабушка сразу же посылает в ванну отмываться. Мальчик, в предчувствии удивления домашних от его описания жизни в пансионе, начинает было рассказывать бабушке, сестрам и братьям о лишениях, испытанных им, но те не воспринимают услышанное всерьез. «Выдумывает!» - кричит сестра Вера; «Ну, уж это что-то так, да не так! <.. .> Конечно, нельзя требовать, чтобы в пансионе был такой обед, как дома. Что ж, приучись, в жизни ко всему привыкать надо!» [4, с. 287] - вздохнув, заключает бабушка. И все же через два месяца Ганя перевелся в полупансионеры (то есть являлся туда только на уроки), а после избиения его толпой мальчишек числом «человек двадцать» и вовсе покинул это учебное заведение.
В повести выведены представители нескольких национальностей - как пансионеров, так и учителей, и надзирателей. Среди них больше всего индивидуализированных немцев, несколько французов и англичан, безликая группа армянских мальчиков. Иногда персонажи наделены типичными для своей нации чертами внешности, речью, характером, поведением. Так, у «маленьких армянчиков» «в карманах непременно были целые запасы кишмишу, а с 12-летнего возраста они уже обрастали бородой и усами» [4, с. 208]. Один из «армяшек» плутовал с сочинениями, добыв книгу, по которой рассказывал учитель [4, с. 294]. Неприятие главным героем армян достигает апогея в ситуации, когда договоренность всего класса молчать на уроке истории, в пику новому учителю истории Решману, нарушается Мамиконианцем, поддерживаемым другим армянином, Мирзоевым, впоследствии побившими Ганю («Два сильных армянских кулака треснули меня в грудь» [4, с. 324]).
Пансионер Штуббендорф - «беленький хорошенький немчик, немножко курносенький, с голубенькими как фиалки глазами» [4, с. 232] - был любимчиком учителя Фреймута, также немца. Содержатель пансиона Тиммерман - «маленький, плотный немец лет около пятидесяти, с некрасивым, красным, очень серьезным и старавшимся казаться еще серьезнее лицом, с большою лысиной, прикрываемой длинной прядью через всю голову зачесанных волос» [4, с. 211]. Он с дурным акцентом выговаривает французские слова [4, с. 212] и на немецкий манер (традиционно для русской речи немцев) коверкает русские: «Касподин Ифанов, пожалюйте в приемная!» [4, с. 219], «Ви привезли весши? Ка-рашо, я сейчас скажу моей жене» [4, с. 240]. На протяжении всей повести он носится по пансиону и пронзительно визжит «Sile^e! Ruhig!» Его жена, г-жа Тиммерман, «маленькая, худенькая, с прилизанными волосами, с круглыми серыми глазами, в простеньком черном шерстяном платье пожилая женщина» [4, с. 240]. «Всегда спокойная, с холодным и безжалостным взглядом круглых глаз, она, чуть свет, уже была в движении, в работе, поглощенная выниманием денег отовсюду» [4, с. 300].
Учитель немецкого языка Фреймут - «большой жирный немец с гладко выбритым честным немецким лицом, с круглыми очками и в рыжеватом парике. На нем был надет коричневый старомодный фрак со стальными пуговицами, клетчатый атласный жилет и бледно-голубоватые брюки в обтяжку и со штрипками. Его красные блестящие щеки подпирались туго накрахмаленным высочайшим воротничком манишки. Шея была обвязана бесконечным галстуком» [4, с. 228]. Портрет Фреймута схож с портретом гувернера Herr Frost, сменившего старого доброго Карла Иваныча и всячески старающегося подчеркнуть свою красоту и модность («Детство. Отрочество. Юность» Л.Н. Толстого): он «носилрыжие усы, большую рубиновую булавку в черном атласном шарфе, <...> и светло-голубые панталоны с отливом и со штрипками, <...> был молод, имел красивую, самодовольную наружность и необыкновенно видные, мускулистые ноги», которые «старался выставлять на самое видное место». Вместе с тем, Ганя называет Фреймута «самым строгим, хотя и справедливым учителем» [4, с. 288].
Немец Хинц - «грязный, глупый и глухой, вечно был облеплен пластырями и, страдая хроническим насморком, мыл в классе, из графина, над плевальницей, свои носовые платки, а затем сушил их на классных подоконниках. <.> Класс же при нем мог невозбранно предаваться всем своим инстинктам» [4, с. 301]. Надзиратель Грюнвальд - «сухой как мумия человек средних лет, или спал на кафедре, или вел беседу с нашими немчиками, которыми только и занимался» [4, с. 301]. Мертенс, «добродушного и наивно-комичного вида толстяк, называвшийся у нас "водовозом", только и делал, что рассказывал своим любимчикам смешные и непристойные анекдоты и всех старших пансионеров приглашал к себе, уверяя, что у него "ошень миленьки, добри и смешни дочки"» [4, с. 301-302] (в его речи - вновь обнаруживаются признаки немецкой интерференции).
Вторую по численности группу составляют французы. Учитель французского языка Сатиас -«еще молодой и красивый высокого роста брюнет с тонкими чертами лица, с великолепными бакенбардами. Его белье отличалось безукоризненною чистотою, галстук был красиво повязан. Черный фрак почти без малейшей складочки плотно охватывал его стан. Он очень походил на хорошего актера в
СЕРИЯ ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
2024. Т. 34, вып. 4
роли светского человека» [4, с. 245]. Самолюбованием Сатиас напоминает толстовского гувернера St.-Jerome («Детство. Отрочество. Юность»), молодого щеголя-француза. Благодаря хорошему знанию Га-ней французского Сатиас остался им доволен.
Другой француз, надзиратель Дерондольф, был «самый злой из всех надзирателей». По легенде, он был барабанщиком в Севастопольскую кампанию, попал в плен к русским, и теперь очутился надзирателем. «Во всем пансионе нельзя было найти ни одного воспитанника, который бы хоть сколько-нибудь симпатично относился к этому человеку: его ненавидели все без исключения, и он положительно находил удовольствие наказывать мальчиков, иногда без всякой вины» [4, с. 254]. Француз m-r Жюльяр «был еще молодой человек, худенький, юркий, с таким большим, непонятно-тонким и острым носом, что мог, кажется, обмакнув его в чернила, писать им вместо пера. Но хоть и не носом, а он писал, писал стихи - и даже издал книжку своих стихов. Особенность его музы заключалась в том, что он писал свои стихотворения так, что из их строк образовывались разные предметы: то графин, то рюмка, то ваза, то крест» [4, с. 302]. Преисполненный мыслью о своей гениальности, он заставлял детей декламировать его стихи. Вскоре те обратили его в шута, всячески над ним издевались, чего Жюльяр не выдержал и покинул пансион, к «величайшему огорчению» пансионеров.
Совсем жестоко дети расправились с англичанином мистером Джэкоби по прозванию «козел». «Он, действительно, как две капли воды походил на козла и совсем по-козлиному тряс своей козлиной бородой. Он был зол и свиреп; кроме английского языка ни на каком не понимал ни слова, и это его, очевидно, особенно раздражало» [4, с. 304]. Его придирки и взыскания с «иной раз ни в чем неповинных» привели к ответной мести - мальчики постарше, скрутив ему руки и ноги, воткнув в рот платок, «всего его избили сапогами так, что он, кажется, потерял сознание» [4, с. 306]. Увезенный в больницу, он больше не вернулся в пансион.
Учитель географии Чалинский, «не то польского, не то малороссийского происхождения», «вовсе и не походил на учителя, а имел вид юноши. Всем мальчуганам говорил не иначе как "господин такой-то" и любил разнообразить свое преподавание, так сказать, приватными разговорами. <...> У него в классе никто не стесняется, всякий занят своим делом, некоторые ученики переменяют места, ведут довольно оживленные разговоры и споры» [4, с. 246].
Ганя замечает, что «побаиваются» в пансионе только законоучителя, «священника в фиолетовой, муар-антиковой рясе, с магистерским крестом на груди, с крупным носом и черными навыкате глазами» [4, с. 279]. И только один педагог - учитель истории Александр Капитоныч Иванов (он единственный, чье имя приведено в повести полностью) - был «всеобщим любимцем» [4, с. 310]. Именно доброта и любовь к детям выделяют его на фоне других учителей: «он невысоко парил и ученость его была не велика; но в нем заключался истинный огонек, любовь к своему предмету - истории, а главное - любовь к воспитанникам, человечность, доброе сердце» [4, с. 310].
Подвести итог описанию пансионских педагогов поручим самому герою: «Учителя наши! - восклицает Ганя. - Я тщетно ищу среди них добрых и умных наставников. Мы их не любили, да и не за что было любить. Один только бедный Иванов оставался нашим всеобщим любимцем» [4, с. 310].
«Не был ли устроен этот пансион для того, чтобы всячески терзать и портить попавших в него мальчиков?» - задается вопросом главный герой. Сам Тиммерман не имел ничего общего с педагогикой и открыл этот пансион «по настоянию своей жены, весьма практичной, холодной немки, которая видела в этом деле способ большой наживы». И, как говорили об «алчной немке» madame Тиммерман, она достигла своей цели: «пансион принес ей весьма значительное состояние» [4, с. 299].
Автор особо отмечает, что «надзора над пансионом со стороны министерства народного просвещения не существовало никакого» [4, с. 309]. Ежегодные визиты попечителя округа носили чисто декларативный, показной характер (этот день был заранее известен, к нему готовились), так что пансион был полностью предоставлен сам себе.
Так что же вынес Гавриил Веригин из этого опыта? Очевидно, так же, как и для других воспитанников, итогом его пребывания в пансионе стала закалка характера, приобретение социально-психологического опыта, осознание ценности того, что раньше он считал само собой разумеющимся (уют отчего дома, забота родных и слуг, добрые отношения и взаимоуважение). В результате пережитых испытаний у мальчика происходит переоценка ценностей.
Образы иностранцев в повести наделены крайне негативными характеристиками. Они стереотипны, отражают бытующие в русском народном сознании и подкрепленные опытом взаимодействия
2024. Т. 34, вып. 4 СЕРИЯ ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
с представителями других наций представления об их типичных чертах - скупости немцев (Тиммер-маны), самолюбовании и щегольстве французов (Сатиас и Жюльяр), высокомерии англичан (Джэкоби). Образы иностранцев не лишены экспрессии, и это связано с тем, что главный герой получил от этих персонажей психологические травмы. Биограф Вс. Соловьева П. В. Быков писал, что автор «Пансиона», «рано развившись, прекрасно понимал окружающее и болел душою от пансионской жизни» [5, с. 8].
Повесть Вс. С. Соловьева «Пансион» - яркий пример социально-психологической прозы конца XIX в. В ней реалистично и психологически точно воспроизведена обстановка закрытого частного учебного заведения середины XIX в., представлена целая галерея образов иностранцев, переданы нравы и национальный колорит поликультурного общества.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Васильева С.А. Редакционно-издательская деятельность Вс.С. Соловьева: монография. Тверь: Марина, 2007. 206 с.
2. Никольский Е.В. «В начале жизни школу помню я»: автобиографическое повествование о сложном детстве (специфика проблематики и жанра) // Пушкинские чтения - 2013. Художественные стратегии классической и новой литературы: жанр, автор, текст. Материалы XVIII международной научной конференции. Под общей ред. В. Н. Скворцова. 2013. С. 27-34.
3. Никольский Е. В. Историческая романистика Всеволода Соловьева. Типология жанра. Saarbrücken: Lambert Academic Publishing, 2010. 206 с.
4. Соловьев Всеволод. Новые рассказы. СПб.: Тип. Н. А. Лебедева, 1892. 340 с.
5. Быков П. В. Вс. С. Соловьев: его жизнь и творчество // Соловьев Вс. Полное собрание сочинений. Кн.1. Пг.: Тип. П. П. Сойкина, 1917. 184 с.
Поступила в редакцию 28.12.2023
Папилова Елена Вячеславовна, кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка
РГУ нефти и газа (НИУ) им. И.М. Губкина
119991, Россия, г. Москва, Ленинский просп., 65 (корп. 1)
E-mail: llennochka@mail.ru
E.V. Papilova
POETICS AND IMAGOLOGY OF VSEVOLOD S. SOLOVYOV's AUTOBIOGRAPHICAL STORY "PANSION"
DOI: 10.35634/2412-9534-2024-34-4-866-871
In this article, the story "Pansion" ("Boarding School") (1889) is considered from the point of view of poetics and imagology. This story fits in the genre of "education novel" (bildungsroman). It is autobiographical and belongs to socio-psychological prose of the writer. The relevance and the scientific novelty of the article are determined both by the fact that this story is analyzed in detail for the first time and that Solovyov's socio-psychological prose is not studied enough.
Keywords: Vsevold S. Solovyov, story "Pansion", education novel, bildungsroman, socio-psychological prose, pansion education in the XIX century, images of foreigners.
REFERENCES
1. Vasilieva S. A. Redakzionno-izdatel'skaya deyatel'nost' Vs.S . Solovyova: monografia [Vs. S. Solovyov's editing and publishing activity: monograph]. Tver': Marina, 2007. 206 p.
2. Nikolskii Ye. V. "V nachale zhizni shkolu pomnu ya": avtobiograficheskoye povestvovanie o slozhnom detstve (spezif-ika problematiki i zhanra) ["I remember the school in the beginning of my life": autobiographical narration about the difficult childhood (specifics of problematic and genre)] // Pushkin Readings - 2013. Khudozhestvennie strategii klassicheskoi i novoi literaturi: janr, avtor, tekst. Materiali XVIII mezhdunarodnoi nauchnoi konferenzii. Pod obschei red. V.N. Skvorzova [Artistic strategies of classical and new literature: genre, author, text. XVIII International Scientific conference materials. Ed. By V.N. Skvortsov]. 2013. P. 27-34.
СЕРИЯ ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
2024. Т. 34, вып. 4
3. Nikolskii Ye. V. Istoricheskaya novelistika Vsevoloda Solovyova. Tipología zhanra [Historical Novelistic of Vsevolod Solovyov. The typology of the genre]. Saarbruken: Lambert Academic Publishing [Saarbrücken: Lambert Academic Publishing], 2010. 206 p.
4. Solovyov Vsevolod. Novie rasskazi [New stories]. St. Petersburg: N. A. Lebedev, 1892. 340 p.
5. BikovP. V. Vs. S. Solovyov: ego zhizn' i tvorchestvo [Vs.S. Solovyov: his life and creativity] // Solovyov Vs. Polnoe sobranie sochinenii. Kn.1 [Solovyov Vs. Complete works. Book 1]. Petrograd: P.P. Soikin Publ., 1917. 184 p.
Received 28.12.2023
Papilova E.V., Candidate of Philology, Associate Professor at Department of Russian language Gubkin Russian State University of Oil and Gas Leninskii prospekt, 65/1, Moscow, Russia, 119991 E-mail: llennochka@mail.ru
