CC BY
129
Я. И. ГИН
ПОЭТИКА ГРАММАТИЧЕСКОЙ КАТЕГОРИИ ЛИЦА В РУССКОЙ ЛИРИКЕ*
Грамматическая категория лица местоимений и глаголов занимает особое место в ряду грамматических категорий и лексико-грамматических разрядов. Во-первых, грамматическое значение (в отличие от лексического) является обязательным и дополнительным в слове; этими признаками обладает лицо у глаголов, лицо же у местоимений, занимая место лексического значения, оказывается главным в слове, оно дано как бы крупным планом. Во-вторых, в отличие от категорий с чисто пространственной (род, число и др.) и с чисто временной (время, вид и др.) семантикой, лицо имеет семантику комплексную, пространственно-временную, и поэтому более других способно выразить идею хронотопа (понятие А. А. Ухтомского — М. М. Бахтина). Эти черты категории лица — наряду с шифтерным характером — и определяют во многом ее эстетические возможности.
Общеизвестно исключительно важное место личного дейксиса в структуре художественного текста, а в лирике грамматическое лицо не только создает коммуникативную рамку, но и играет одну из главных ролей в формировании поэтического смысла1.
В грамматике лирической речи категория лица вообще является доминирующей, как в эпической речи категория времени — не случайно многие поэты и филологи определяли лирику, лирическое начало как речь от первого лица.
Если лексическая поэтика идет от норм идиолекта (обычно хорошо различаемых невооруженным глазом) к нормам общим, производным от первых, то грамматическая поэтика — в силу
* Статья подготовлена к печати С. М. Лойтер.
1 См. исследования категории лица в лирике с позиций семиотики, теоретической и исторической поэтики, функционального синтаксиса: Лотман Ю. М. Анализ поэтического произведения: Структура стиха. Л., 1972. С. 74—85; Левин И. И. Лирика с коммуникативной точки зрения/^тсШге of Text and Semiotics of Culture. The Hague; Paris. 1973. P. 177—195; Ковтунова И. И. Поэтический синтаксис. M., 1986. С. 61—146; Бройтман С. Н. Субъектная структура русской лирики XIX—начала XX века в историческом освещении//Известия АН СССР. Серия лит. и языка. Т. 47. М., 1988. С. 527—538.
85
названных особенностей грамматического значения — должна, думается, идти от изучения общих лингвопоэтических норм к грамматическим особенностям идиолекта2. Именно эти общие нормы и являются предметом изучения в настоящей работе.
Проблему поэтики категории лица в поэтической (в первую очередь — лирической) речи можно рассматривать в аспекте внутренней коммуникативной структуры текста (Я, ТЫ, ОН, ОНА — персонажи текста) и в аспекте соотношения внутренней и внешней (Я и ТЫ — автор и читатель) коммуникативных структур. При разработке первого аспекта важно учитывать мысль Ю. М. Лотмана, как бы сближающего функцию лица в лирике с амплуа в старом театре: «...В лирике «право быть первым (или вторым, или третьим. — Я. Г.) лицом» — совершенно определенная характеристика, которая однозначно предопределяет сущность персонажа и его поведение»3. Т. С. Элиот выделял три слоя в лирической коммуникации: а) разговор с самим собой, б) разговор с читателем, в) драматическая речь4, — что перекликается с известной идеей Новалиса о лирическом, эпическом и драматическом началах и их сочетании в художественном тексте.
Если в ситуации обычного (практического) речевого общения говорящий, употребляя формы первого лица, как бы присваивает себе язык5, то в ситуации лирической коммуникации читатель присваивает тебе текст6.
Главной особенностью использования категории лица в лирике является динамика лиц
в тексте, или различного рода переключения лиц, регулярные в лирической речи XX века. Первый тип — «1 л. ^ 2 л.», представляющий собой нормальную взаимообратимость граммем лица в диалоге, служит в лирике для драматизации речи и не является ведущим в плане лингвопоэтическом. Эстетически более значимо переключение типа «3 л. ^ 1 л.», т. е. переход от повествования в третьем лице к перволичному монологу или наоборот, как, например:
Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.
А. Ахматова. Столько просьб...
2 Гин Я. И. Лирическая коммуникация как культурный феномен//Семантическая и коммуникативная категория текста: Тез. докл. Ереван, 1990. С. 46.
3 Лотман Ю. М. Анализ поэтического произведения. С. 85.
4 Eliot Т. S. On poetry and poets: Essays. New York, 1957. 308 p.
5 Бенвенист Э. Общая лингвистика/Под ред., вступ. статья и коммент. Ю. С. Степанова. М., 1974. С. 296.
6 Золян С. Т. «Я» поэтического текста; семантика и прагматика: К проблеме лирического героя//Тыняновский сборник: Третьи тыняновские чтения. Рига, 1988.
86
Мы ехали огромною Москвой... По улицам меня везут без шапки... Царевича везут, немеет страшно тело...
О. Мандельштам. На розвальнях...
Этот тип переключения лица широко распространен в фольклорной лирике как следствие ее «субъектного синкретизма»7, а в лирике нашего столетия может возрождаться память о мифопоэтической «подкладке» этого приема:
B жилищах наших Мы тут живем умно и некрасиво. Справляя жизнь, рождаясь от людей, Мы забываем о деревьях...
Мы стали тоньше. Головы растут, И небо приближается навстречу...
И мы стояли, тонкие деревья, В бесцветной пустоте небес...
Н. Заболоцкий. В жилищах наших.
Однако переключение типа «3 л. ^ 1 л.» не представляется специфически лирическим: взаимодействие двух основных манер повествования широко распространено в эпической речи. Свойственным именно лирике и наиболее встречающимся в ней оказывается переключение типа «3 л. ^ 2 л.», когда об одном и том же предмете говорится вначале в третьем лице, а затем во втором (или в обратном порядке), например:
Нежный Нижний! — Волгам нужный, Каме и Оке. Нежный Нижний Виден вдалеке...
Ты не выдуман, И не книжный Своим видом он.
В. Хлебников. Нижний (Нижний Новгород. — Я. Г.).
Ты, друг полночных похорон, В высоком строгом кабинете Самоубийцы — телефон...
Когда проснулся телефон... Молчи, проклятая шкатулка...
О. Мандельштам. Телефон.
7 Медриш Д. Н. Литература и фольклорная традиция: Вопросы поэтики. Саратов, 1980. С. 179—193; Бройтман С. Н. К проблеме субъектного синкретизма в устной народной лирике//Литературное произведение и литературный процесс в аспекте исторической поэтики: Межвуз. сб. науч. тр. Кемерово, 1988. С. 23—31.
87
Как жаль ее слез!..
В тот день всю тебя, от гребенок до ног...
Плитняк раскалялся...
Что будет со мною, старинные плиты?
Б. Пастернак. Марбург.
Жаль юношу Илюшу Лапшина, Его война убила,..
Вокруг весна, рассветная Москва...
Прощай, Илья, прощай, Москва тех лет...
Д. Самойлов. Памяти юноши.
Переключение лиц в ряде случаев сопровождается сменой времен в тексте, ср. миниатюру К. А. Некрасовой:
Нет! Зеркало не льстец, правдивее поклонников оно, мой милый, мой домашний друг, я скоро подойду к тебе и ты, не улыбаясь, отразишь седую голову мою.
Переход от 3 л. к 2 л. совершается в пределах одного предложения и совпадает с переходом от настоящего времени к будущему. Текст делится, с точки зрения поэтико-грамматической, на три части: а) первое двустишие — зеркало в 3 л.; б) третье двустишие — зеркало во 2 л.; в) второе двустишие, центральное — неопределенность лица делает переход плавным, постепенным (регрессивная связь с первой частью позволяет видеть здесь 3 л., прогрессивная связь с заключительной частью дает возможность трактовать друга как обращение, т. е. 2 л.). Поэты пользуются и иными приемами «смягчения» переключения лиц, например:
Куда меня ведет подруга — Моя судьба, моя судьба?..
Бредем, теряя кромку круга... Не видно месяца над нами...
Ты помнишь ли, скажи, старуха, Как проходили мы с тобой...
А. Тарковский. Зимой.
В этом и подобных примерах, когда явление олицетворено уже с самого начала
текста — еще в 3 л., переход сглажен местоимением множественного числа мы, которое приобретает грамматическую неоднозначность: это и «я+она», и «я+ты». Регулярным является и такой прием: вначале — 2 л. (обращение к какому-то пространству, месту), затем — это олицетворе-88
ние как бы растворяется в описании, в пейзаже, а появляющиеся слова здесь, там и т. п., синекдохические наименования пейзажа соответствуют 3 л.:
Окружена высокими холмами,
Овечьим стадом ты (Феодосия. — Я. Г.) с горы сбегаешь...
А в переулочках чуть свечерело...
Идем (к неопределенному собеседнику. — Я. Г.) туда,
где разные науки...
Здесь девушки стареющие, в челках...
О. Мандельштам. Феодосия.
То же может быть в обратном порядке:
Топи да болота,
Синий плат небес.
Хвойной позолотой
Взвенивает лес...
Край ты мой забытый,
Край ты мой родной!
С. Есенин. Топи да болота...
Огнями улиц озарюсь...
Опять знакомостью напева
Пахнут деревья и дома...
Как ты ползешь, как ты дымишься,
Встаешь и строишься, Москва.
Б. Пастернак. Волны.
Переключение лиц вообще связано с проблемой поэтической номинации: грамматический сдвиг может сопровождаться заменой наименования предмета. Так, в «Черноземе» О. Мандельштама переключение «3 л. — 2 л.» совпадает с переходом от слова земля к слову чернозем, у С. Есенина в «И небо, и земля все те же...» этот сдвиг совпадает с переходом от слова воды к слову океан. Отметим, что в таких текстах акцентируются и морфологические различия существительных (род, число). В «Бессоннице» А. Ахматовой, кроме обращения к герою («Хорошо твои слова баюкают...»), встречается и обращение к самой бессоннице («Ты опять, опять со мной, бессоница!»), но перед этим восклицанием поэт говорит: «Третий месяц я от них (слов героя. — Я. Г.) не сплю». В этой фразе «я... не сплю» равнозначно «у меня бессонница», то есть бессонница имплицитно соотнесена с 3 л., а грамматический сдвиг завуалирован. Аналогичный случай — «На берегу реки, название которой...» А. Кушнера: наряду с переходом «1 л. — 3 л.» (от мы к они) есть и переход «3 л. — 2 л.- 3 л.», первый шаг которого отчасти скрыт:
89
Казалось: жизнь ушла... (= «смерть пришла». — Я. Г.)
Не страшно умереть... (= «принять смерть». — Я. Г.)
Ведь все равно придешь, приди ж сейчас, окутай
Их милосердной тьмой... но смерть щадила их.
Переключение лица связано и с проблемой композиции лирических стихотворений: часто переключение лиц совершается в финале текста (в последней строфе, строке, фразе) и, таким образом, играет роль семантико-грамматического пуанта:
(Начало текста) Кто-то шепчет и смеется Сквозь лазоревый туман...
(Середина текста) Снова шепот — и в шептаньи Чья-то ласка, как во сне...
(Финал) Пошепчи, посмейся, милый,
Милый образ, нежный сон...
А. Блок. Кто-то шепчет...
(Начало) О, ризы вечера, багряно золотые,
Как ярое вино, пьяните вы меня!..
(Середина текста) Горите же мрачней, закатные завесы!..
(Финал) Одежды вечера пьянят багряным цветом...
Н. Клюев. О, ризы вечера...
Переключение лиц, накладываясь на кольцевое построение текста, противопоставляет в грамматическом плане лексически сходные начало и конец:
(Начало) Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь. Дремлю — и за дремотой тайна, И в тайне — ты почиешь, Русь.
(Финал) Дремлю — и за дремотой тайна, И в тайне почивает Русь, Она и в снах необычайна. Ее одежды не коснусь.
А. Блок. Русь.
(Начало) Солнце — мое. Я его никому не отдам...
(Финал) Солнце мое! Я тебя никому не отдам!
М. Цветаева. Солнце — одно...
На фоне общих тенденций употребления переключения лиц типа «3 л. ^ 2 л.» прослеживаются некоторые индивидуально-авторские особенности и пристрастия. Так, М. Цветаева со свойственным ей максимализмом (в том числе, и лингвопоэтическим) стремится не завуалировать, а, наоборот, предельно обнажить, обострить грамматический сдвиг; в приведенном выше примере не только заменяются формы 3 л. на 2 л. (как 90
у А. Блока), но первая (синтаксическая) часть стиха подвергается грамматическому переосмыслению. В ее стихотворении «Родина» вслед за 3 л.:
Но и с калужского холма
Мне открывалася она (курсив поэта. — Я. Г.) — Даль — тридевятая земля! Чужбина, родина моя! —
в финале местоимение 2 л. синтаксически обособлено (как обращение), и этот «грамматический курсив», выражающий высший предел эмоционального накала речи, делал переключение лиц едва ли не важнейшим событием в мире текста:
Ты! Сей руки своей лишусь, — Хоть двух! Губами подпишусь На плахе: распрь моих земля —
Гордыня, родина моя!
Характерной особенностью переключения лиц у А. Ахматовой является частый переход от личной неопределенности, обычно выраженной глагольной формой прошедшего времени, к определенной граммеме лица:
а) Углем наметил на левом боку
Место, куда стрелять...
Милый! не дрогнет твоя рука...
б) Стал мне реже сниться, слава богу...
Больше не мерещится везде...
Особая значимость прошедшего времени у Ахматовой обусловлена тематически: разлука, воспоминание о былом — важнейшие мотивы ее лирики. В целом же отмеченный прием связан с такой доминантой поэтического языка Ахматовой, как игра семантической категорией определенности—неопределенности8.
И. И. Ковтунова истолковала переключение лица типа «3 л. ^ 2 л.» как результат контаминации образа внутренней речи и образа разговорной речи в лирике, как переход предмета
8 Отметим, что ставшая традиционной схема эволюции поэтики Ахматовой (от точности, прозрачности, простоты — к усложненности, загадочности, «темноте») нуждается в существенной поправке: неопределенность, неоднозначность, свойственная дейктической сфере речи, начиная с самых ранних стихов поэта, в дальнейшем распространилась и на другие уровни поэтической семантики — вплоть до сюжетного. Цивьян Т. В. Наблюдения над категорией определенности—неопределенности в поэтическом тексте//Категория определенности—неопределенности в славянских и балканских языках. М., 1979. С. 348 —363.
91
из пространства внешнего мира в пространство внутреннего мира («3 л. — 2 л.») или, наоборот, из внутреннего пространства во внешнее («2 л. — 3 л.»)9. Такая интерпретация представляется в целом убедительной, но слишком общей и поэтому не полностью раскрывающей специфику данного явления. При его рассмотрении бросается в глаза то, что подавляющее большинство предметов, подвергаемых такому переключению лиц, могут быть только условными адресатами (об адресатах в поэтической речи см. в работе Л. Максимова10): это неодушевленные предметы, абстрактные понятия, животные, а если это лица, то чаще всего умершие или вымышленные (персонажи мифологии, литературы). Итак, исходным пунктом является, очевидно, такая форма олицетворения, как обращение к неантропоморфному персонажу (апостроф — в риторике), т. е. сдвиг «3 л. — 2 л.», но не синтагматический, а парадигматический. «Поэтическая функция проецирует принцип эквивалентности с оси селекции на ось комбинации», — в этой ставшей уже классической формуле Р. О. Якобсона11 не все компоненты универсальны: «принцип эквивалентности» наблюдается не на всех уровнях поэтического языка, господствует же он, безусловно, в стихосложении. Поэтому приведенный тезис можно несколько обобщить: специфика поэтического языка обусловлена взаимодействием в самых разнообразных формах парадигматики и синтагматики. В свете этой идеи можно истолковать и переключение лиц: парадигматический сдвиг «3 л. — 2 л.» линеаризуется, переводится в план синтагматики. Синтагматизации могут подвергаться и другие типы олицетворения, ср. яркий пример из Б. Пастернака, где порядок слов и граница стиха максимально актуализируют последовательность персонификации:
Никого не будет в доме,
Кроме сумерек...
Здесь постепенно расширяется мир «кто» за счет сужения мира «что», причем в тексте эта антропоморфизирующая экспансия имеет продолжение:
Только крыши, снег, и кроме Крыш и снега, — никого.
Ставший уже синтагматическим сдвиг «3 л. — 2 л.» может выступать в инвертированном виде («2 л. — 3 л.»), а в результате транспозиции этот прием применяется и к «реальным» адре-
9 Ковтунова И. И. Поэтический синтаксис. С. 89—96, 179—192.
10 Максимов Л. Ю. Обращение в стихотворной речи//Современный русский язык. М., 1965.
11 Якобсон Р. О. Лингвистика и поэтика//Структурализм «за» и «против»: Сб. статей. М., 1975. С. 204.
92
сатам. Весьма примечательны те случаи, когда еще до переключения «3 л. - 2 л.» в тексте неантропоморфный предмет уже олицетворен (см. приведенные выше примеры): здесь наблюдается развитие олицетворения вглубь, так как разные уровни языка, разные средства постепенно вовлекаются в процесс персонификации.
При парадигматическом сдвиге «3 л. - 2 л.» семантическая структура грамматической категории лица не претерпевает изменений — расширяется лишь сфера употребления 2 л. Иное дело — сдвиг синтагматический: 2 л., как и 1 л., принадлежит времени и пространству акта речи, тогда как 3 л. может принадлежать иному времени и пространству. (Небольшой объем лирического текста делает его сопоставимым с одним обычным актом коммуникации; эпос же соотносится с несколькими актами коммуникации, поэтому переключение лиц типа «3 л. ^ 2 л.» в эпической речи, представляющее собой примету лирического отступления, имеет здесь другую функцию). При регулярном переключении лиц в лирике типа «3 л. ^ 2 л.» снимаются рамки, отделяющие время и пространство акта речи от других времен и пространств; иначе говоря, границы лирического акта коммуникации раздвигаются и могут охватить, включить в себя любое другое время и пространство (в том числе внешнее время и пространство акта чтения лирического текста). Итак, в лирической речи XX века прослеживается тенденция к динамике «3 л. ^ 2 л.» в пределах одного текста, сопоставимая с «нормальной» динамикой «1 л. ^ 2 л.» в «нормальной» речи и даже отчасти возмещающая последнюю, вытесненную на периферию лирической речи.
93
