CC BY
46
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
ПОЭТИЧЕСКОЕ СЛОВО НАРОДА В ТВОРЧЕСТВЕ И. С. ШМЕЛЕВА
Ярослава Олеговна ГУДЗОВА,
профессор кафедры литературы
Московского государственного института культуры, Москва, Россия e-mail: disava@yandex. ru
Связь творчества И. С. Шмелева с глубинными основами народного бытия проявилась в непреходящем интересе писателя к традициям русского фольклора. В своих произведениях Шмелев обращался к народнопоэтическим сюжетам, мотивам, образам, жанрам. В художественную ткань «Лета Господня» (1933-1948) органично вписаны народные песни, пословицы, поговорки, загадки, сказочные образы и мотивы, поверья и приметы, прибаутки, дразнилки, детские считалки, гадания. В сказке «Преображенец» (1919) фольклорный мотив восполнения потери и попыток обретения утраченного связан с темой лишенных вектора поисков. Рассказ «Письмо молодого казака» (1925) является редким примером стилизации как одного из способов освоения фольклора. Интонационно и содержательно произведение ориентировано на жанр плача или причитания, однако, органично сочетает в себе признаки похоронно-поминальных плачей и бытовых заплачек. В то же время образ главного героя рассказа по своим идеальным качествам сравним с былинным богатырем.
Ключевые слова: И. С. Шмелев, фольклор, традиция, национальные ценности.
THE POETIC WORD OF THE PEOPLE IN THE CREATIVITY OF I. S. SHMELEV
Y. O. Gudzova, Professor of Department of Literature of the Moscow State Institute of Culture, Moscow, Russia
e-mail: disava@yandex. ru
The connection of creativity with the deep foundations of folk life was manifested in the writer's enduring interest in the traditions of Russian folklore. In his art Shmelev turned to folk poetic plots, motives, images, genres. Folk songs, proverbs, sayings, riddles, fabulous images and motives, beliefs and signs, jokes, teasers, children's countings, divination - all these were organically inscribed in his artistic work of «The Summer of the Lord» (1933-1948). In the tale «Preobrazhenetz» (1919) the folklore motives of the loss compensation and attempts of gaining the lost is associated with the subject of devoid of searches vector. The story «The Letter of the young Cossack» (1925) is a rare example of stylization as one of the ways of mastering folklore. By content and tone this work is focused on the wailing or complaint genre, however, it combines the characteristics of the funeral lamenting and household mournings. At the same time, the image of the story protagonist by its ideal qualities is comparable to the epic hero.
Key words: I. S. Shmelev, folklore, tradition, national values.
Нет необходимости доказывать, что фольклор был мощным подспорьем для русских писателей всех литературных эпох и школ. В числе больших знатоков и ценителей поэтического слова народа можно назвать таких разных по времени, убеждениям и творческой манере художников, как А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, Н. С. Лесков, А. А. Блок, М. Горький, В. Г. Короленко, И. А. Бунин, А. М. Ремизов, М. М. Шолохов и др. В творчестве каждого отдельно взятого писателя фольклорные традиции реализовались по-разному, воплощаясь в употреблении устойчивых словесных формул, традиционных образов и сюжетных поворотов, сказываясь в характере оценочности, являясь средством создания образов. Обращение к кладезю народной мудрости и поэтического мастерства закономерно для такого тонкого знатока русской души и выразителя исконных начал народного миропонимания и быта, как И. С. Шмелев.
Фольклорные истоки творчества Шмелева обнаруживаются в обращении к народнопоэтическим сюжетам, мотивам, образам, жанрам («Под небом», «Солнце мертвых», «Няня из Москвы», «Письмо молодого казака», «Лето Господне» и др.), которые используются писателем в качестве приема реалистического изображения персонажа, в сюжетообразующих, оценочных и стилистических целях.
Роман «Лето Господне» (1933-1948) - ярчайший пример фольклоризма его автора. Стихия народнопоэтического слова в романе Шмелева напрямую связана с общей стилевой доминантой и авторской концепцией произведения, имеет прямое отношение к главным ценностям национальной культуры и общим законам человеческого бытия. Без обращения к запечатленному в фольклорных жанрах традиционному народному миропониманию невозможна также актуализация памятного аспекта шмелевского романа.
В «Лете Господнем» богатейший пласт поэтического творчества народа представлен разнообразными жанрами русского фольклора. В художественную ткань шмелевского романа органично вписаны народные песни, пословицы, поговорки, загадки, сказочные образы и мотивы, поверья и приметы, прибаутки, дразнилки, детские считалки, гадания и др. Характер отбора, трактовки, функционирования и способов вживления в повествование фольклорных элементов зависит от конкретной художественной задачи и отличается большим разнообразием.
Ведущую роль в повествовательной ткани «Лета Господня» играют пословицы и поговорки. В качестве иллюстрации морально-нравственных убеждений народа пословицы в романе объясняют законы жизни человека, служат средством оценки поступка или события, подсвечивают характеры героев. Будучи тесно связанными с движением сюжета, они могут направлять поведение персонажей или ход романного действия в целом.
К примеру, пословицы и поговорки, связанные с церковным календарем, ориентированы на православную систему ценностей. Народные наблюдения над погодой закрепились в выражении «Введенье ломает леденье» [2, 326]. Предшествующие Рождеству морозные декабрьские праздники описаны в известной поговорке: «Варвара-Савва мостит, Никола гвоздит» [2, 315]. Радостные рождественские хлопоты, окрашенные настроениями довольства и веселья, рождают в людях чувство праздничной спаянности и почти семейной близости. В такие дни и на жуликов не обижаются - «связываться не время». Красное слово народа гласит: «Что волку в зубы - Егорий дал» [2, 320].
Строгость, простота и воздержанность великопостных дней запечатлена в другой народной мудрости: «Пришел пост - отгрызу у волка хвост» [2, 6]. Праздник Благовещенья в русском быту связывался с великой радостью и знаменовал начало весны. На этот счет есть много образных изречений, любовно запечатленных в романе Шмелева: «Завтра и поста нет: уже был "перелом поста - щука ходит без хвоста"».
К фольклорным традициям в «Лете Господнем» отсылают также другие жанры устного народного творчества, менее распространенные в литературе и поэтому почти неизвестные современному читателю. Это многочисленные приговорки и прибаутки («похлебный грыб сборный, ест протопоп соборный» [2, 43], «соли посолоней, в гробу будешь веселей» [2, 147], «почем почемкую - потом и потомка-ешь» (2, 40)), небылицы («видала во сне - сидит баба на сосне» [2, 309]), детские песенки-считалки («Калачи горячи // На окошко мечи!» [2, 90]) и др.
Бывает, что приверженность к меткому народному слову является сквозной характеристикой персонажа. Так выстроен образ блаженной тетки Пелагеи Ивановны, которая «судьбу видит»: «Столько она всяких словечек знает, приговорок всяких и загадок!» [2, 307]. Приходит она редко и всегда неожиданно, может целый вечер проговорить загадками и прибаутками - «так цветным бисером и сыплет»: «Приехала тетка с чужого околотка... и не звана, а вот вам она!»; «Расти, хохолок, под самый потолок»; «Что, малинка. готова перинка?» [2, 308] и др.
Помимо малых жанров фольклора, традиции народного поэтического творчества в «Лете Господнем» широко представлены разнообразными примерами народной песенной лирики. В художественную ткань «Лета Господня» вписаны разнообразные по жанру народные песни от плясовых, семейных, трудовых и пастушьих до народных романсов и детских песенок. Репертуарно они включают в себя всенародно известные «Лучинушку», «Вниз по матушке по Волге», «Камаринскую», а также менее знакомые современному читателю «Ехали бояре из Нова-города», «На серебряной реке, на златом песочке», «Не велят Маше за реченьку ходить» и др.
Шмелев прибегал к фольклору не только для воскрешения в памяти дорогого сердцу прошлого, но и для живописания картин послереволюционной России. Чаще других для этой цели писатель обращался к жанру сказки с ее двоемирием. Актуальность данного фольклорного жанра связана с катастрофичностью общественно-политической ситуации и надеждами на возрождение Святой Руси, которые питала нравственная философия сказки, отражающая подлинные черты народной психологии и социальные стремления народа.
В 1919 году в Алуште Шмелев создал несколько политических сказок, в числе которых «Преображенский солдат» (с 1924 г.- «Преображенец»). Здесь писатель продолжил солдатскую тему, властно заявившую о себе в цикле рассказов «Суровые дни» (1914-1916). Однако персонаж крымской сказки далек от традиционных народнопоэтических представлений о величии духа и героизме русского солдата. Авторский замысел подчеркивает название произведения, пережившее трансформацию от стилистически нейтрального «Преображенский солдат», вызывающего ассоциации историко-героического характера, до уничижительно-разговорного «Преображенец», содержащего, помимо прочего, намек на дискредитацию ожидаемого эффекта от процесса преображения.
Как и в народной сказке, основой произведения Шмелева является история приключений традиционно безымянного героя. Фольклорный мотив восполнения
потери и попыток обретения утраченного связан с темой лишенных вектора поисков: «поди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что». Путь солдата соотносим также со сказочным мотивом нарушения запрета и следующих за этим бед.
Ущерб, понесенный героем Шмелева, очевидно, случился в результате превращения «преображенского солдата» в «преображенца». При этом скорость и характер процесса указывают не только на сближение с традицией, но и на отличие вполне земных метаморфоз от ирреальных сказочных «обращений». Здесь поиски недостающего - одновременно реализация лишенной духовного содержания, циничной и заносчивой свободы: «Уж чего-чего не пытал гвардеец преображенский: и стекла сапогом бил, и фонари-то из монтекристы резал, и суконце господское в вагонах обдирать принимался и... На чугунного коня у вокзала лазил, а настоящей радости нет и нет!» [3, 567].
Значимость потери, обнаружившейся в отсутствии подлинной жизни, до поры не увязывается преображенцем с категориями нравственными, вызывая недоумение охваченного революционным хаосом русского «простеца» (И.А. Ильин»): «С чего такое?» [3, 567]. Отсюда дикие метания героя, циничные до жестокости поступки и неизменный результат: «любопытно, а настоящего чего нет», «нет тебе настоящего удовольствия».
В полном согласии с фольклорной традицией пространственные изменения в сказке Шмелева определяют динамику времени. Пространственные категории доминируют даже тогда, когда солдат спит и, соответственно, не меняет своего положения в материальном мире.
Нелинейное течение сказочного времени допускает возвраты и повторения, в контексте которых сама смерть героя возможна как обратимое изменение, например, сон. В художественном пространстве шмелевского произведения, отражающем перевернутую реальность пореволюционного безвременья, подлинным оказывается именно сновидение героя, предоставляющее возможность для полноценной реализации его внутренних сил. В центре нравственной иерархии заблудившегося в революции персонажа традиционные ценности веры, долга, дома. Не случайно в эпизоде с ожившим Медным Всадником слово «честь» возникает трижды.
Сон вскрывает сущностной смысл «своего» и «чужого» мира героя. Солдат «живет» в обоих мирах. В реально-бытовом, наделенном признаками разрушения и небытия, герой не может избавиться от разъедающей душу скуки. Идеальный мир сновидения возвращает ему забытую радость, утрату которой не могли восполнить никакие «изобретения» и «игры».
Противоположные типы реальности раскрываются при описании Петербурга. С пространственно-временной точки зрения это «свое» представлено рядоположенными событиями и персонажами. Сновидческий хронотоп отражает этапы внутреннего движения героя, ценностные доминанты которого связаны с образами Николая Угодника, Медного Всадника и «Царя Николая». За границами «своего» мира начинается мир чужих, в народнопоэтической традиции связанный с миром мертвых. В произведении Шмелева речь идет о душевном омертвении и нравственно безотчетной жизни.
От сказки - стилистическая маркированность повествования Шмелева. Отсылкой к народнопоэтическим традициям являются лексические единицы со значением уменьшительности: «винца всякого попил», «сабелькой головки бутылочкам срубал», «семечки <...> в горсточку поклевывать», «солдатик», «патрулек», «зорька» и др.
Ориентация на фольклор связана с использованием различного рода повторов. Тавтологические словосочетания как средство языковой выразительности в произведении Шмелева отличаются удивительным многообразием. Это прежде всего повтор знаменательных частей речи, преимущественно глаголов со значением движения, реже - существительных, прилагательных, а также местоимений и частиц: «крутился-крутился», «играл-играл», «гулял-гулял», «вертелся-вертелся», «чистый-чистый», «сталь сталью», «чего-чего», «нет и нет», «вот-вот».
Гораздо более продуктивным в контексте литературной сказки оказывается употребление семантически сопряженных пар лексем, элементы которых вносят в повествование дополнительный оттенок значения. Прежде всего это повтор связанных по смыслу глаголов («оглядел-обсмотрел», «орали-призывали», «пропили-поделили»), существительных («ревизия-допрос», «глаза-думы», «визг-гогот»), прилагательных («голубые-золотые-серебряные», «голубая-зеленая», «тонкий-легкий») и наречий («здорово-крепко», «лихо-властно», «где-где»).
Крестьянское происхождение служилого человека подчеркивает просторечная лексика («надоть», «пятыя», «етажи», «зямельный», «ослобоните», «выпучил», «помога») и синтаксические конструкции («да вдруг заскучал и заскучал», «ан -пожарные налетели», «к добру ай к худу»). Эмоционально-характерологическую функцию выполняет также обращение к простонародной служебной лексике («ан», «да», «ай», «уж»), широкое использование междометий («эй», «ну», «ой», «ух», «эх», «ах»), грамматических форм с частицей «то» («девки-то», «сон-то»).
Отсылкой к стилистике народной сказки с ее яркостью и эмоциональностью служит интонационное решение произведения Шмелева. Рассказ о злоключениях преображенского солдата изобилует восклицательными и вопросительными конструкциями: «А ну, как нос провалится?! В деревню, в полной парадной форме, при багонах да галунах, при троих часах, и вдруг - без носу?.. Девки-то засмеют, стерьвы!» «Чегой-то,- скажут,- ай у тебя немцы нос обточили?» [3, 569].
В творчестве Шмелева есть редкие примеры стилизации как одного из способов освоения фольклора. Образец такого рода представляет рассказ «Письмо молодого казака» (1925). Произведение Шмелева соотносится сразу с несколькими фольклорными жанрами. Интонационно и содержательно «Письмо молодого казака» ориентировано на жанр плача, или причитания. При этом произведение органично сочетает в себе признаки похоронно-поминальных плачей и бытовых заплачек. В то же время образ главного героя рассказа по своим идеальным качествам сравним с образом былинного богатыря.
Связь с народнопоэтической традицией обнаруживается уже на сюжетно-ком-позиционном уровне. Начало и конец произведения маркированы в соответствии с канонами русского фольклора. Письмо молодого казака Ивана Николаевича Думакова к родителям на Дон начинается характерным зачином с устоявшимися приемами сравнения и обращения: «Лети мое письмо еропланом-птицей скрозь всю Европу и Германию, прямо на Тихий Дон, в наше место, в Большие Куты, на Семой Проулок на уголок, под кривой явор, в родительское гнездо, к дорогим и бесценным родителям старому казаку Николаю Ористарховичу Думакову и родительнице нашей Настасье Митревне в руки» [4, 587]. Традиционные просьбы и поклоны завершают рассказ: «Помолите Угодников и Пресвятую Богородицу и спаса нашего на Хоруге нашем Казацком, Глаз Строг. <...> Поклоны мои земные дайте Земле Казацкой,
Донскому Войску, Батюшке Дону Тихому, солнцу красному, месячку ясному, Степи широкой. <...> А вам в ноги припадаю, родители мои старые, горевые батюшка и матушка» [4, 592].
В дальнейшем повествовании о жизни казака «под ветром чужих государств» в соответствии с народнопоэтическими канонами доминируют образы доли, горя, печали, слез, смерти. Рассказ о собственной нелегкой судьбе, тоске и одиночестве для Ивана Думакова второстепенен. На первом месте - скорбь о неизвестной судьбе родителей, ранящие душу воспоминания о расстрелах в погоревших Кутах, печаль о нелегкой судьбе казаков-эмигрантов.
Эмоциональность рассказа подчеркнута интонационно. Письмо молодого казака изобилует восклицательными и вопросительными конструкциями: «Где теперь Казаки, слава ваша? Под кем живете?! Перед кем шапку ломаете?! Пики гнете?!..» [4, 591].
В русле жанровых канонов плачей - поэтизация природы в рассказе Шмелева. Скорбя о пожаре в родной станице, Иван Думаков печалится также о порубленных ракитах и высохших ставках, а его обращение к родителям органично «вписано» в пейзаж: «Зачем вы молчите не говорите, как в земле лежите? Аль уж и Тихий Дон не текет, и ветер не несет, летняя птица не прокричит?» [4, 588].
Жанровое своеобразие «Письма молодого казака» особенно явственно проявляется в образе главного героя рассказа. Высокие нравственные качества, смелость, патриотический пафос и возвышенный эмоциональный настрой роднят Ивана Думакова с былинными богатырями. В контексте народнопоэтических представлений он «сокол», носитель лучших качеств народа. Как и следует настоящему богатырю, герой наделен сказочной силой и выносливостью: «Молитвами вашими и благословением, как отпущали на бранный бой, жив ваш сын Казачий сокол Иван Николаевич Думаков. И от пули, и от снаряда, и с газов, и с-под красного расстрелу, окроме всяких болезней. И с голоду, и с политической измены. Прошел наскрозь» [4, 587].
Как известно, «свои богатырские качества герои былин проявляют в воинских подвигах во имя защиты родной земли. Былинный враг, нападающий на Русь, всегда жесток и безжалостен, он намерен уничтожить народ, его государственность, культуру, святыни» [4, 8]. Принцип антитезы в сюжете шмелевского рассказа органично прорастает из жанровых свойств былин. Однако в «Письме молодого казака» этот прием значительно трансформирован. Противником главного героя выступает не привычный «басурманин», «злое татаровье» или «Литва поганая», иноверец и чужак, а внутренний враг, красный безбожник, представленный в фольклорном образе черной птицы, стервятника.
С былинной традицией связано пространственное решение образа молодого казака. Мотив стояния на дозоре не только содержит память о героях народных былин, но также воскрешает идею подвига и неизменной победы над врагом. В разных вариациях эта мысль представлена в рассказе четырежды с постепенным повышением смысловой и эмоциональной нагрузки словесного ряда: «И стою на посту-дозору, хочь и давно пику перворядную сломило не стыдным ветром, а безвинным горем» [4, 587]; «Я стою во весь рост, шапка только на мне чужая, шляпа мятая, а не шапка наша» [4, 589]; «Я теперь прямо гляжу на свет через многие страны, через всякие народы вижу. <...> Нет теперь меня выше, хоть и сточили ноги. Не хуже другого сын ваш молодой Казак. Не утеряюсь в других народах, дождусь доли» [4, 591]; «Во весь рост стою я, меньшой ваш сын, ширше плечами
стал, могутней. До радостного свиданьица!..» [4, 592]. Прием повторений служит не только ретардации повествования, но также акцентирует внимание на важных элементах сюжета.
Былинный размер и напевный слог в «Письме молодого казака» органично сочетаются с фольклорными образно-эмоциональными характеристиками и свойственными народной поэзии постоянными эпитетами, метафорами и сравнениями: бело лицо, сыра земля, белый лебедь, красное солнце, ясный месяц, степи широкие, Тихий Дон и др. Свойственная былинам замедленность изложения достигается разнообразными повторами: пост-дозор, горы-леса, дороги-пути и т.д.
Актуальность обращения к фольклорным жанрам в условиях эмиграции обусловлена, с одной стороны, катастрофичностью общественно-политической ситуации в советской России, с другой - тяжелым положением вынужденных изгнанников в чужой и неприветливой Европе. В свете фольклорной традиции оживали чаяния «европейских скитальцев», жаждущих возрождения Святой Руси. Надежды на исход из «современного мирового окаянства» были сказочными, для победы над воцарившимся злом требовались чудеса и былинные богатыри. О неиссякающей вере в свет русской Души Шмелев писал Бредиус-Субботиной: «Обманываюсь ли я? Не думаю. А если порой и так, то. разве в темные времена сугубых испытаний откажешься от освещающей темный путь мечты?» [1, 257].
Литература
1. Шмелев И.С. Переписка с О.А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Т. 3 (доп.). Ч. 1. - Москва : РОССПЭН, 2005.
2. Шмелев И.С. Собрание сочинений : в 12 т. - Москва : Сибирская Благозвонни-ца, 2008. - Т. 10.
3. Шмелев И.С. Собрание сочинений : в 5 т. - Москва : Русская книга, 2000. - Т. 8 (доп.).
4. Шмелев И.С. Собрание сочинений : в 12 т. - Москва : Сибирская Благозвонни-ца, 2008. - Т. 7.
