CC BY
46
ПОЭТИЧЕСКИЙ ДИАЛОГ КАК ФОРМА ФИЛОСОФСКО-ЭСТЕТИЧЕСКИХ И ДУХОВНО-НРАВСТВЕННЫХ ИСКАНИЙ ЛИТЕРАТУРЫ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА
С.И. Якимова
Ключевые слова: поэтический диалог, философско-эстетические и духовно-нравственные искания, литература русского зарубежья Дальнего Востока, интеграционные процессы, межкультурная коммуникация.
Keywords: poetic dialogue, philosophical-aesthetic and spiritually-moral quest, Russian emigre literature of the Far East, integration processes, intercultural communication.
Поэтическое наследие писателей русского зарубежья Дальнего Востока представляет собой уникальную систему, основанную на глубоких внутренних связях и пересечениях, обусловленных сложной социокультурной динамикой эпохи в контексте глубинно востребованной полемики с гуманистическими традициями русской классики. Одной из особенностей литературы русского зарубежья Дальнего Востока, в отличие от западноевропейской ветви русской эмиграции, является необыкновенно высокая степень единения русских писателей, оказавшихся в окружении чужого языка и малознакомой культуры Востока.
Тенденция к единению русских писателей в Китае в 1920-е годы проявилась в создании многочисленных литературных кружков, объединений, журналов и газет, в выпуске совместных поэтических сборников и т.д. Объединяющим началом каждого из таких начинаний всякий раз становилась конкретная фигура почитаемого как в России, так и в эмиграции литературного деятеля, писателя или поэта.
Для русской эмиграции коррелятом национального самосознания всегда была русская культура. Начиная с Петровской эпохи, основную миссию выражения творческого потенциала русской культуры выполняла литература. Литературоцентризм, как характерологическая черта русской культуры, в ХХ веке с новой силой проявил себя в творчестве эмигрантов. Авангардные позиции литературы были обусловлены стремлением сопротивлявшихся процессу культурной интеграции эмиг-
рантов сохранить свою «русскость». Ведь язык, слово всегда выступают основными признаками принадлежности людей к одной национальной группе. Именно русский язык, русское слово, устное и печатное, связывало разбросанных по свету эмигрантов, создавая единственное в мире государство без границ - Россию за рубежом. «Именно по этой причине, -подчеркивает один из крупнейших исследователей русской культуры за рубежом Марк Раев, - культурная жизнь и творчество в Русском зарубежье развивались по преимуществу, если не исключительно, в словесной форме» [Раев, 1994, с. 22].
До настоящего времени малоизвестным и неизученным остается такой феномен поэтического творчества русских писателей-эмигрантов в Китае, как необыкновенно распространившиеся в практике тогдашней жизни поэтические диалоги между писателями, причем, как воображаемые, между поэтами-эмигрантами и классиками, так и протекавшие в режиме реального времени поэтические полемики внутри диаспоры. Поэтический диалог стал одной из эффективных форм единения творческих усилий россиян-литераторов эмиграции в осмыслении и переживании происходивших драматических событий эпохи, универсальным и весьма продуктивным способом самоопределения и самовыражения художника, оказавшего в окружении новой, совершенно особой, нежели русская, культуры. Полемизируя с корифеями русской классики, литературы Серебряного века, равно как и друг с другом, русские писатели восточной диаспоры осуществляли свои художественные искания, вырабатывали столь необходимые им в изменившихся социокультурных обстоятельствах философские и эстетические принципы сохранения и развития русской жизни и русской культуры и литературы в изгнании.
Обнаруженные в результате поисковой работы новые, богатые фактические материалы из творческого наследия русской эмиграции на Дальнем Востоке побудили нас к выявлению и анализу главных аспектов бытования русской литературы за рубежом в контексте русской классической традиции и основных тенденций развития отечественной поэзии Серебряного века.
Поэзия русского зарубежья Дальнего Востока проявила необыкновенный стоицизм, верность традициям русской классики, ее духовно-нравственным и художественным приоритетам. Среди поэтов-классиков, кому обращали свои поэтические послания русские поэты-эмигранты из Китая, были, прежде всего, А.С. Пушкин, И.С. Тургенев, Ф.И. Тютчев и др. Из современников - рано ушедшие из жизни, неизменные А. Блок и Н. Гумилев. Из поэтов дальневосточной диаспоры активную поэтическую переписку вели между собой Арсений Несмелов и Леонид Ещин, Валерий
Перелешин и Лидия Хаиндрова, Марианна Колосова и Ольга Скопиченко, Арсений Несмелов и Всеволод Иванов. Поэты дальневосточной эмиграции, развивая эпистолярный жанр, адресовали друг другу поэтические послания, вступали в уникальную поэтическую полемику, часто переходившую в феномен творчества. Что побуждало поэтов-эмигрантов к подобному? И чем объективно стали поэтические диалоги между современниками и классиками, а также поэтическая переписка современников, оказавшихся вне России, но не утративших с ней внутренних связей? Необходимость в моральной, творческой и духовной поддержке друг друга рождала поэтические диалоги современников-эмигрантов, чем в значительной мере способствовала их творчеству и жизни в изгнании.
Имя Пушкина стало духовно-нравственной опорой и ориентиром для русской эмиграции, как на Востоке, так и на Западе. Примером творческого и гражданского служения России А.С. Пушкин продолжал своим творчеством жить и духовно созидать в изменившихся социально-политических обстоятельствах, с ним сверяли свою жизнь и ценностные ориентиры многие поколения русских эмигрантов. В годы Великой Отечественной войны мотивы пушкинской поэзии проявили свое необыкновенное созвучие драматизму времени в стихотворении харбинской поэтессы Елизаветы Рачинской (8.07.1904, Тюсьбю, Финляндия - 23.01.1993, Лондон), опубликованном в сборнике «У родных рубежей» (Харбин, 1942). Проникновение «в смысл неторопливых строф» А.С. Пушкина открывает для лирического героя стихотворения «Пушкин» Е. Рачинской магию «таинственных созвучий» поэтических душ через века, наделяет его мир жизнеутверждающим пафосом:
Вникаю в смысл неторопливых строф. Как тон их верен, строг и полнозвучен... И дивный ритм магических стихов Душе моей таинственно созвучен. Как был велик его мятежный дух: Сто лет прошло - а песнь не отзвучала, И так же все тревожит смертный слух И шевелит в душе бессмертное начало [Рачинская, 1942, с. 113].
Нерасторжимый пушкинский синтез трагедийности и оптимизма, пронизывающий эти стихи, сближает эпоху Пушкина и эпоху послереволюционного раскола России.
Создавая литературу в лучших национальных традициях, сверяя ее с вершинными творениями русских классиков, русская дальневосточная
эмиграция несла ее в страны Востока, способствуя взаимопроникновению и сближению двух культур и двух цивилизаций - западной и восточной.
Поэты-эмигранты воспринимали и ощущали русскую классику как вечную, временем проверенную ценность, именно в ней искали ответы на сиюминутные вопросы жизни и творчества. Глубоко внутренней, творческой полемикой со стихотворением А.С. Пушкина «Пророк» пронизаны строки одноименного поэтического произведения Николая Шилова (псевдонимы: Герцог Лоренцо, Коля Шилов; ? - 1936, Шанхай):
Я пробродил по бездорожью Три тысячи седьмую ночь, Устал, заснул и слово Божье Услышал: «Встань! Гляди! Пророчь!» Потом святая катастрофа Страну родную потрясла. И внял я гласу Саваофа И пробудился ото сна [Шилов, 1929, с. 1].
Драматические реалии жизни соотечественников воссозданы поэтом конца 1920-х годов через призму пушкинских образов и мотивов. В стихотворении Н. Шилова звучат пушкинские мотивы высокого предназначения поэта-пророка, поэта-патриота и гражданина, без раздумий принимающего на себя груз моральной ответственности за судьбу страны и своего народа. Несмотря на пронизывающие стихотворение драматические мотивы горестного странничества, катастрофичности, вселенского пожара, горящего чертополоха и смрада, его мощный жизнеутверждающий пафос («И зрю за этой гарью смрадной //Я воскресение страны») роднит эти стихи с пушкинским жизнелюбием и светом.
Поэты русского зарубежья, живя на чужбине, открывали для себя и своих читателей-соотечественников в поэтическом наследии русской классики новые глубины и грани, учились у нее высоким, чистым и прекрасным чувствам, которые одни только и способны подвигнуть человека превозмочь непревозмогаемое. Алексей Ачаир (настоящая фамилия Гры-зов; 05.09.1896, станица Ачаир близ Омска - 16.12.1960, Новосибирск) в 1939 году опубликовал в харбинском журнале «Рубеж» стихотворение, представляющее собой художественную ретроспекцию с очень знакомым и близким для всякого русского человека названием «Тургенев». Пронизанное глубокой ностальгией стихотворение до недавнего времени не было знакомо современному читателю-соотечественнику: Как шквал, запрокинув и вспенив прозрачные волны руки,
встает предо мною Тургенев,
читающий тихо стихи.
Ласкается голос негромкий,
и вдруг разрывается вихрь.
И рушится сердце в обломки,
и кровь выступает на них.
И снова, как сказка, как небыль,
бесшумно проносится вновь -
в пространство ли, в вечность ли, в небо ль -
прозрачная тайна - любовь.
И скрытые ясною тканью,
как мир за стеклянной стеной,
немые, глухие рыданья
мне слышатся нежной струной.
Ни крика, ни стона, ни вздоха, -
Что чуждые тешить сердца!..
Лишь гимн красоте одинокой,
не преданной словом певца [Ачаир, 1939, с. 14].
Стихотворение преисполнено тонким, поэтическим пониманием мира чувств и переживаний большого русского писателя, создателя-мастера «тайной психологии». Перед нами - научно-поэтическое исследование творческой лаборатории русского классика, приверженного строгой сдержанности чувств, воплощающей их силу, глубину и искренность. Стремление остаться «вровень» с классикой, сохранить для последующих поколений высокую планку философско-эстетических и духовно-нравственных достижений отечественной культуры и литературы стало смыслом и целью дальнейших исканий русской поэзии в эмиграции.
Любовь и преклонение перед русской классической литературой творчески по-разному выражались в поэзии дальневосточной эмиграции. Порой это были шутливые, веселые стихи и куплеты, но за их внешней легкостью всякий раз скрывалась грусть и боль по прошлому, в котором осталось все самое лучшее. Всеволод Никанорович Иванов (19.11.1888, г. Волковыск Гродненской губернии - 09.12.1971, г. Хабаровск), незадолго до эмиграции проживая во Владивостоке, опубликовал в литературно-художественном приложении к воскресному номеру газеты «Русский край» от первого января 1922 года стихотворение «Литературная любовь». В нем перед лирическим героем, как в калейдоскопе, мелькают влюбленные пары из эпохи русской и мировой классики. Их чувства просты и вместе с тем истинны и глубоки. Пьянящее чувство любви из далекого про-
шлого пленит лирического героя и пробуждает в его душе надежды на высокое и светлое:
Шампанского бокалы напенив,
Прочтем «Женитьбу Фигаро»,
Припомним, как любил Тургенев
Всю жизнь Полину Виардо...
При свете свеч, в своих мансардах,
Подымем пенистый бокал...
Был Пушкин в черных бакенбардах
И Гончарову целовал...
На зеркалах фигуры плоски,
В зеркальных далях тонкий свет...
Изящно посылал Жуковский
АА. Воейковой привет.
Пролилась золотая пена
На твой нарядный, черный бант...
В Майорке обнимал Шопена
Столь легкомысленный Жорж Занд.
Вино искрится в жидком свете,
Оно старо и нам пример...
Любил седоволосый Гете
Стихи Марианны Виллемер...
О память, память... Помоги мне...
Еще стихи, еще портрет...
Слился друг с другом в вечном гимне
Вновь повторяемый куплет...
Слились с рокочущим прибоем
С лазурью пены переплет...
Пойдем бродить на море двое
И щуриться на яркий блеск [Иванов, 1922, с. 3].
Знаковые фигуры прошлого, представленные в бытовом, казалось бы, снижающем плане, явлены в стихотворении подлинно живыми, реальными и близкими с их глубоко искренними чувствами и переживаниями, заряжают жизнелюбивой энергетикой ту часть русской интеллигенции, что находилась на пороге своей вынужденной эмиграции. Ирония и балагурство, пронизывающие эти стихи, есть не что иное, как форма самозащиты от жестокости мира, раскалывающегося на ее глазах. Мировые традиции смеховой культуры возвращаются в актив поэтического арсенала русской эмиграции, способствуя в условиях кризиса общечеловеческих ценностей сохранению внутренней гармонии человека и мира.
В условиях напряженной социокультурной динамики, вызванной эмиграционными процессами, драматичнее становился и поэтический диалог с отечественной классикой, всегда олицетворявшей гуманистические основы человеческого существования, которое теперь разрушалось на глазах. В ответ на катастрофические проявления бытия поэтическая полемика в стихах русских эмигрантов приобрела драматическое звучание. Трагизм эмигрантских судеб усиливал в сердцах изгнанников чувства сомнения, разочарованности, порой подвигал на протест. Вспыхнувшая философско-эстетическая полемика поэтической диаспоры и русской классики запечатлела тот непродолжительный период, когда эпоха Хаоса выразила свой скепсис в отношении к идеалам Космоса. Не соглашаясь с глубокими философскими утверждениями русской классики, Михаил Волин (Володченко Михаил Николаевич; 12.08.1914, станция Имяньпо КВЖД - 17.05.1997, Аделаида, Австралия) в стихотворении «Разговор с Тютчевым» формулирует свои острые вопросы к одному из ярких представителей русской классики:
«Блажен, кто посетил сей мир
в его минуты роковые»...
Блажен ли, право? Страшный пир,
Где я бренчу еще на лире,
Уж слишком долог, слишком он
Хмельным вином отягощен.
И в жизни сей, где правит случай
И темный ангел Азраил,
Я не согласен с вами, Тютчев,
Что счастлив тот, кто посетил
Сей мир в минуты роковые.
Сказать по правде, всеблагие,
С меня довольно. Рвется нить.
Я место рад освободить! [Волин, 2001, с. 119-120].
Глубинно амбивалентный, пронизанный скепсисом и безверием в силу разума мира и человека, этот поэтический диалог вместе с тем обнажает духовно-нравственную силу и верность лирического героя-поэта своему ремеслу, которое, как представляется его затуманенному сознанию, не в состоянии изменить мир к лучшему. Стихотворение, воссоздавая реальный трагизм неприкаянности эмигрантской жизни, истинную глубину человеческих страданий, граничивших с отчаянием, своим пафосом близко оптимистической трагедии. Если в самые безысходные моменты жизни человеческая душа устремляется к поэзии, к творчеству, значит, жизнь остается высочайшей ценностью, и борьба за нее продолжается.
Поэтическое творчество, утверждает автор стихотворения, не есть «пир во время чумы», оно - источник света и добра, которые необходимы миру для сохранения жизни.
Драматизм переживаний отринутых родиной людей приводил их порой к ошибкам и заблуждениям. Поэзия сохранила и донесла до нас, потомков, и эти грани жизни русских эмигрантов в Китае. Арсений Не-смелов (настоящая фамилия Митропольский Арсений Иванович; 8(20).06.1889, Москва - 06.12.1945, Гродековская пересылка близ Владивостока) цикл своих стихов «Без России», изданный в Харбине в 1931 году, открывает полемическим стихотворением без названия: Свою страну, страну судьбы лихой, Я вспоминаю лишь литературно: Какой-то Райский и какой-то Хорь: Саводников кладбищенские урны! [Несмелов, 1990, с. 80].
Лирический герой исполнен горестных чувств утраты, необратимой разлуки с родиной, где у него не осталось ни одной родной души («Не получить мне с родины письма // С простым, коротким: «Возвращайся, милый!»). Боль утраты безмерна. Финал стихотворения со всей полнотой обнажает противоречивые чувства лирического героя к родной стране через его отношения с русской классикой:
Уже печаль, и та едва живет, Отчалил в синь ее безмолвный облак, И от страны, меня отвергшей, вот -Один пустой литературный облик [Несмелов, 1990, с. 80].
Самообман, как способ самоутешения через упрощение экзистенциальных вопросов бытия, не приносит облегчения лирическому герою: русская классика неотступно остается с ним и в изгнании. Сохраняя внутреннюю связь с русской классикой (И.С. Тургенев, И.А. Гончаров и др.), лирический герой вместе с тем в полной мере не осознает масштабность ее влияния, бравирует ею. Безысходность и пустота внутреннего мира изгнанника, преисполненного чувства боли от утраты Родины, отвергшей его, рождают литературные ассоциации с классической темой «лишнего человека». Эти интертекстуальные связи свидетельствуют о философско-эстетическом, духовно-созидательном влиянии классики на литературу и жизнь русской диаспоры. Именно ей, русской классике, которая своими персонажами «шагнула» в реальную жизнь лирического героя-изгнанника, довелось стать тем необходимым в вынужденной эмиграции «спасательным кругом», «лучом света» в духовно-нравственных поисках
и даже громоотводом на долгом и непростом пути эмигранта к надежде на новое обретение родины. Русская классическая литература, как последний якорь, хранила нерасторжимость связи диаспоры с Россией.
Поэтические диалоги поэтов русского зарубежья Дальнего Востока для своих современников-соотечественников актуализировали важнейшие проблемы бытия и творчества, а для последующей эпохи запечатлели и сохранили широкую палитру бытования русской литературы XIX и XX веков в контексте драматических событий первой половины ХХ века. Эта нравственно-философская полемика с отечественной классикой органично дополнялась активным диалогом с поэтами Серебряного века, отразившими в своем творчестве проблемы нового, двадцатого, столетия.
ХХ век стал новой заметной вехой в развитии продуктивных, межкультурных, отношений между народами и странами азиатско-тихоокеанского региона. Пресловутая антитеза Восток - Запад на протяжении ХХ века обнаруживала свою все большую продуктивность в интеграционных процессах. Динамика социокультурных процессов в странах Азиатско-Тихоокеанского региона и Северо-Восточной Азии в данный период в большой мере способствовала этому. Процесс взаимодействия культур и литератур существенно активизировался в эпоху Серебряного века. В это время Восток стал притягательным для многих русских поэтов и писателей, которые стремились через знакомство с философией, культурой и литературой Востока разгадать его загадку, приблизить себе и сопоставить со своим миропониманием малознакомое для своих соотечественников мировосприятие народов соседних азиатских стран.
В художественном исследовании Востока творческое наследие Александра Блока и Николая Гумилева стало программным и базовым для российских писателей, оказавшихся в странах Востока. Поэтика восточной культуры и литературы, осторожно и трепетно осваиваемая русскими писателями и художниками, способствовала развитию межкультурной коммуникации, открывала новые горизонты и перспективы для развития художественного творчества в русском зарубежье Дальнего Востока.
Драматические социально-исторические события в России рубежа 1920-х годов, приведшие к эмиграции большой части россиян в страны Северо-Восточной Азии, главным образом в Китай, создали объективные предпосылки для усиления интеграционных процессов межкультурной коммуникации в этом регионе мира. Российская эмиграция принесла с собой в страны Востока свою, русскую, культуру и здесь, на новой почве, развивала ее в контексте другой культуры, обогащаясь сама и влияя на культуру страны, принявшей российских эмигрантов.
Жизнь россиян на Востоке, в окружении новой культуры, способствовала активизации русской научной и художественной мысли в исследовании истории России, выявлении ее глубинных корней, связанных с азиатской составляющей. В этой драматической ситуации достижения русской литературы Серебряного века стали для эмигрантов основой, прочным фундаментом в сохранении и развитии связей с утраченной Россией, надежным ориентиром в их подвижнической деятельности на благо России, ее будущего. Опираясь на художественные открытия Серебряного века, крепкой нитью связанные с русской классикой, русские писатели и журналисты за рубежом укрепляли преемственность гуманистической традиции в развитии отечественной культуры и литературы. Вместе с тем отечественная литература в окружении китайской культуры активно «входила» в новый историко-культурный контекст, способствуя развитию межкультурной коммуникации в этом регионе мира. В создании нового художественного пространства литература русского зарубежья Дальнего Востока в своем развитии шла «рука об руку» с журналистикой, сохраняя и преумножая свою органическую связь с историей России и русской классикой.
Историко-литературный процесс, направляемый и корректируемый социально-историческими сдвигами, в своей внутренней, «имманентной» составляющей определяется, в свою очередь, двумя взаимодействующими факторами. Одним из них, базовых, является национальная культурная традиция, художественная реализация которой дополняется, обогащается воздействием инонациональной культуры. Художественное произведение всегда существует в мощной сфере литературных и культурных контекстов. Литературный контекст 1920-х годов представлял собой сложное взаимодействие политики и искусства. Это было одинаково характерно и для внутрироссийской литературы, и для эмигрантской. Слишком высокой была «политическая зарядка» эмигрантской массы в первое десятилетие эмиграции. Поэтому литературный процесс 1920-х годов был сложным, противоречивым и разнонаправленным. В 1920-е годы поступательный ход отечественной литературы шел по двум направлениям. Первое нашло свое выражение в развитии очеркистики и публицистики, так называемом «газетном буме». Второе направление литературного развития характеризовалось нарастанием условий, созданием почвы для рождения эпических жанров (поэма, рассказ, повесть, роман). Рождение эпических жанров сопровождалось необыкновенным всплеском поэтического творчества, вобравшего в себя во всей полноте глубину новых чувств и переживаний человека, разлученного с Родиной.
Историко-литературный процесс 1920-х годов в русском зарубежье Дальнего Востока развивался в русле традиций русской классики и Серебряного века, которые стали духовно-нравственной основой творчества эмигрантов на Востоке. Традиции русской классики нашли свое художественное воплощение и развитие в наследии ярчайших представителей Серебряного века. Подлинно вершинными фигурами для эмигрантов стали знаковые явления русской литературы начала XX века - Александр Блок и Николай Гумилев. В этом проявилась высота творческих, художественных устремлений писателей русского зарубежья Дальнего Востока.
Вместе с тем эмиграция в большой мере способствовала раскрытию и выявлению глубинных содержательных пластов творческого наследия великих русских поэтов, чья жизнь трагически оборвалась революцией. Жизнь в изгнании потребовала от эмигрантов огромной духовно-нравственной стойкости, выдержки и мужества в своем служении России. Творчество Блока и Гумилева стало основой и опорой, тем мощным духовно-нравственным фундаментом, который сформировал главные линии и направления в развитии творчества поэтов-эмигрантов. Жанрово-тематическое богатство наследия А. Блока и Н. Гумилева в контексте новой, восточной, культуры стало уникальным, мощным средством межкультурной коммуникации. Особое отношение этих писателей к Востоку, темы и мотивы Востока и восточной культуры, занявшие большое художественное пространство в их творчестве, только усиливали интерес эмигрантов к ним. Тема России, ее исторической судьбы в контексте истории мировой культуры и культуры Востока стали главными направляющими линиями в развитии русской литературы дальневосточной эмиграции.
В 1921 году, ставшем годом трагических утрат русской литературы, в Петрограде большевиками был расстрелян поэт Николай Гумилев, умер поэт Александр Блок. Трагедия необыкновенным образом сблизила этих разных поэтов, которые стали вершинными фигурами, высокими ориентирами для поэтов-эмигрантов.
Николай Гумилев занял особое место в литературной жизни русского зарубежья на Востоке. Один из известных поэтов русского зарубежья Дальнего Востока Арсений Несмелов написал стихотворение, навеянное трагическими событиями гибели Н. Гумилева, где поставил поэта в тот ряд русской классической поэзии, что обладала необыкновенным даром предвидения («Ты грозно умер, смерть предугадав, —// О, это Лермонтовское прозренье!..») [Гумилевский сборник, 1937, с. 5]. Впервые это стихотворение было опубликовано в сборнике А. Несмелова «Уступы» (Владивосток, 1924) без названия, возможно, из политических опасений, и только
в «Гумилевском сборнике» (Харбин, 1937) стихотворение получило название по имени своего адресата («Гумилеву»). Автор уподобляет поэтическое творчество Н. Гумилева плодоносному древу жизни («Ты - древо, опустившее над нами//Шатер ветвей <...> И сень его шумит, // Уже отягощенная плодами») [Гумилевский сборник, 1937, с. 5]. В этом стихотворении Гумилев предстает поэтом-героем, олицетворяющим вечное движение бытия. В творчестве Гумилева автор видит залог жизни, неиссякаемый творческий импульс и источник вдохновения. Безмерная благодарность побуждает автора стихотворения вознести поэта к небожителям, обожествить и его провидческий дар («Поэт, герой! У гроба твоего //Грядущее, обняв былое, грезит, //И ты не человек, а божество // С могилой, превращающейся в гейзер!» [Гумилевский сборник, 1937, с. 5]. Сам факт выхода в свет в эмигрантском Харбине «Гумилевского сборника», являющегося уникальной библиографической редкостью, подтверждает приверженность русской эмиграции имени и творчеству Гумилева, пережившего свое полузабвение в России. Своей беспримерной судьбой и творчеством Николай Гумилев стал связующей нитью между русской классикой и литературой русского зарубежья, которая своим духовным подвижничеством на благо России жила созвучно Гумилеву, черпала в его творчестве деятельное, героическое начало. Призыв из стихотворения Алексея Ачаира «Защита» («Бей молотом, пока ты в силах, // и в отдых сладостный - не верь!»), опубликованного в этом же сборнике, отражает общий патриотический пафос эмигрантского творчества, пафос служения России [Гумилевский сборник, 1937, с. 13-14].
Трагическая смерть Н. Гумилева вызвала к жизни полемику с теми, кто был повинен в этой трагедии. Особой остроты полемика приобрела там, куда советская власть в те годы в полной мере еще не пришла. Так было во Владивостоке, где в это время жил журналист и писатель Всеволод Иванов, перу которого принадлежит статья в литературно-художественном приложении к воскресному номеру владивостокской газеты «Русский край» с громким подзаголовком «В Петрограде большевиками расстрелян поэт Николай Гумилев». Три страницы из четырех данного приложения посвящены трагической дате и открываются глубокими стихами самого Н. Гумилева «Измучен огненной жарой...». Статья Вс. Иванова пронизана горечью утраты великого российского поэта, непримиримостью в адрес виновников трагедии, переходящей в сарказм: «Советскую власть можно поздравить с новым серьезным завоеванием. Еще меньше одним пленительным человеком на русской земле. Еще больше простора осталось для творцов новой жизни, хамов с низкими лбами. Конечно, он должен был умереть. Он не был творцом новой жизни. Он
был певцом жизни вечной, прекрасной, такой, какая она есть на самом деле» [Иванов, 1921а, с. 2]. Отображенный в очерке Вс. Иванова трагедийный конфликт поэта-пророка с обществом в ХХ столетии рождает литературные реминисценции с художественно воссозданным М.Ю. Лермонтовым в стихотворении «Смерть поэта». Созвучие двух эпох, Пушкина и Гумилева, Золотого и Серебряного веков, усиливает трагедийное звучание в восприятии Ивановым своего времени, делает этот конфликт трагедийно типическим для истории русской культуры в целом. Поэтическим голосом Гумилева Иванов раскывает глубинную сущность конфликта поэта и новой эпохи:
Я вежлив с жизнью современною, Но между нами есть преграда: Все, что смешит ее, надменную, Моя единая отрада... [Иванов, 1921а, с. 2].
Уходя от надменной жизни в созерцание экзотики, Гумилев не уходил от реальности, в этой «экзотике, - подчеркивает Иванов, - ищет он только усугубления этого мира, который, таким образом, мог бы соответствовать его грезам» [Иванов, 1921, с. 2]. Поэт грезит о высоком и героическом: «Победа, слава, подвиг - бледные // Слова, затерянные ныне, //Гремят в душе, как громы медные, //Как голос Господа в пустыне...» [Иванов, 1921, с. 2]. Вс. Иванов воспринимает поиски Гумилевым экзотики как поэтическое стремление к жизни в ее концентрации: «...жизнь, сплошная и одинаковая, имеет в себе экзотику АКМЕ, имеет полдень, сладкий и нежащий, концентрирующий ее. Гумилеву надобен был этот полдень...» [Иванов, 1921а, с. 2].
Гумилевское стремление к подлинности, сущности жизни, а не к ее внешним проявлениям, было необыкновенно близким ощущению жизни русских эмигрантов: «Гумилев гнался за этой подлинностью. И точно так же, как он охотился в Абиссинии на львов, он отправился на Русско-Германскую войну. Георгиевский кавалер-солдат, георгиевский кавалер-офицер, - он следил смерть с холодной любопытной улыбкой, скандируя из Т. Готье запечатленные радости жизни...» [Иванов, 1921, с. 3]. Стремление к жизни и постоянная готовность умереть за нее, за жизнь, что неотрывна от России, роднят чувства поэта-патриота Гумилева и поэтов-эмигрантов, утративших связи с Родиной и терявших надежду вернуться к ней. Именно поэтому гумилевские строки («Словно молоты громовые //Или воды гневных морей, //Золотое сердце России //Мерно бьется в груди моей») станут лейтмотивом патриотической лирики русского зарубежья Дальнего Востока в первой половине ХХ столетия, а позднее уйдут
вместе с русскими беженцами в дальние страны, включая Австралию [Фестиваль..., 1971, с. 9].
Своей статье Вс.Иванов предпослал эпиграф из поэмы Г. Маслова «Кольцо» («Одно понять - права лишь сила - // Так не права в кольце стальном //Хихикающая горилла// За председательским столом ...»), прямо и открыто обвинив большевиков в убийстве поэта, ставшего знаменем своей эпохи [Иванов, 1921 а, с. 2].
В ряду ярких представителей Серебряного века (А. Белый, А. Блок, Н. Гумилев, В. Маяковский, С. Есенин) совершенно особое место занимает Александр Блок. Феноменальность личности Блока, его творческий гений, созданная им философско-эстетическая система поэтических образов и мотивов послужили источником вдохновения для многих писателей и поэтов, современников А. Блока, оказавшихся в эмиграции. Блок стал концептуальной фигурой отечественного искусства, воплотившей в своем творчестве актуальную для XX-XXI веков проблему межкультурной коммуникации (Запад - Россия - Восток). А космический масштаб раздумий и переживаний его лирического героя, воплощенных в его наследии, оказался в высшей степени созвучным мироощущению универсальной по размаху аудитории: и для строителей новой культуры, и для представителей «духовной» эмиграции, и для вынужденных уехать в эмиграцию россиян.
Трагический уход из жизни Блока-поэта и Блока-человека в буквальном смысле потряс Россию, но в официальной советской литературе никто не мог и подумать публично обсуждать глубинные причины этого ухода. Одной из немногих на трагический уход из жизни А. Блока пронзительно откликнулась упомянутая выше владивостокская «Вечерняя газета» статьей Вс. Иванова, озаглавленной поэтическими строками Блока («Причастный тайнам») [Иванов, 19216, с. 2]. В этой статье Вс. Иванов одним из первых отметил «безумно-сложное» содержание «Двенадцати» А. Блока, которое вбирает многогранность самой жизни, являясь в то же время «полным выражением мировоззрения поэта». Блок «с его мистическим ясновидением, с его напряженным, пронизывающим, созерцательным взором, направленным <... > в будничную жизнь», открывает там иные, «подлинные аспекты жизни» [Иванов, 19216, с. 2]. Иванов указывает на пушкинский источник мотива тоски, что пронизывает поэму Блока. Через мистическое содержание иной подлинности, «тоскующей реальности», Иванов открывает в поэме А. Блока другое содержание, тоску мировой души, исполненной философской мыслью о безнадежности бытия всех, приходящих в этот мир. Иванов называет Блока «рыцарем смерти», который не обещает никому никакой «нечаянной радости». Этим проник-
новением в глубинный смысл происходящего Блок был близок обеим противоборствующим сторонам революции, хотя и не был понят ими до конца. Только поэту, Причастному особым Тайнам, доступно это проникновение. Это сродни духовному подвигу. Патриотизм, духовное подвижничество, пронизывающие творчество А. Блока, были примером для поэтов эмиграции в их духовно-нравственном служении России.
В начале 1920-х годов культурная жизнь Владивостока бурлила вокруг огромного числа периодических изданий. Различные по своей идейной и политической направленности периодические издания Дальнего Востока России на рубеже 1920-х годов, в преддверии эмиграции, своим содержанием отражая глубинную устойчивость духовно-нравственных основ русской национальной культуры и государственности, стали залогом последующей духовной, национально-культурной миссии русской эмиграции. Среди них большой популярностью пользовались издаваемая Вс. Ивановым «Вечерняя газета», газета «Русский край» со своими уникальными литературно-художественными приложениями.
Журналистика Дальнего Востока России стала в этот исторический момент предтечей, «собиранием сил» будущей русской эмиграции в Китае. Здесь формировались духовные ценности и приоритеты той части российской интеллигенции, которая чуть позже сделает свой трудный выбор и покинет Россию. Русские писатели и журналисты на отдаленном «пятачке» России, ощущая свою оторванность от центра, вели активную творческую жизнь. Свою причастность общей жизни страны они выражали через творчество, напрямую связанное с журналистикой. Статьи Вс. Иванова «Причастный тайнам (Памяти А. Блока)» и «Н.С. Гумилев (расстрелян Н.С. Гумилев)» открыли новый этап в осмыслении творческого наследия поэтов, прозревавших за трагедией настоящего светлые дали. Вс. Иванов одним из первых ощутил в поэме «Двенадцать» А. Блока не романтику революции, а «стихийное бушевание этой подлинной, мировой тоски, которая в русском народе» [Иванов, 1921 б, с. 2]. Иванов открывает истинную художественность и глубинность поэмы А. Блока: «И надо знать Блока, с его мистическим ясновидением, с его напряженным пронизывающим созерцательным взором, направленным именно в будничную жизнь, чтобы там открыть иные, подлинные аспекты жизни, чтобы понять, что поэма эта - не только фотографический снимок, а полное выражение мировоззрения поэта» [Иванов, 1921 б, с. 2]. По мнению писателя и критика Вс. Иванова, «мистическое содержание этой иной подлинности тоскующей реальности и составляет другое содержание «Двенадцати» [Иванов, 1921 б, с. 2]. Очевидной становится и причина полярных трактовок поэмы разными политическими силами. Она - в неразга-
данности, в недостаточности проникновения в ее глубинный смысл, «потому что проникновение - это дело самого поэта, дело Причастного Тайнам, особым тайнам поэта» [Иванов, 19216, с. 2].
С именем и творчеством А. Блока русские эмигранты на Востоке связывали свои мысли о России и надежды на возвращение. Через десять лет, уже в эмиграции, Вс. Иванов в статье «А. Блок (к 10-летию со дня смерти)» вновь задастся вопросом: «Неужели вы позабыли,// Что поэзии имя - Блок?» [Иванов, 1931, с. 2]. Обратившись к поэтическому наследию А. Блока, Иванов открывает в нем актуальные для эмиграции ценностные ориентиры. Трагизм настоящего сменяется верой и надеждой: «Едва ли у кого из русских писателей столь явственно видна вся эволюция духовной жизни России перед революцией. Блок не просто прожил, не просто просмотрел два страшных десятилетия XX века, - нет, он пережил, перечувствовал их... Революция задавила его годами, кровью, глухотой, но он провидел за ней какие-то новые, светлые, примиренные дали. <...>
- Все будет хорошо, - записывал Блок в 1918 г. в своей 49-й книжке. - Россия будет великой!.. Но как трудно ждать и как трудно дожидаться!.
И великий поэт умер, не дождавшись, в темном Петербурге, умер со старым, светлым именем Пушкина на последнем своем стихе» [Иванов, 1931, с. 4]. Скорбь и надежда здесь неразлучны, как были они неразрывны в чувствах и переживаниях российских эмигрантов. Поиски духовной опоры продолжались в русле исканий поэтов Серебряного века в направлении к русской классике.
В созданной Вс. Ивановым в первые годы эмиграции «Беженской поэме» одна из главных тем, тема Востока, неизменно восходит к Пушкину и Блоку. Именно их поэтическими строками в качестве эпиграфов («От потрясенного Кремля//До стен недвижного Китая ...», Пушкин; «Закат в крови. Из сердца кровь струится. //Плачь, сердце, плачь!// Покоя нет ... Степная кобылица//Несется вскачь ...», Блок) Иванов задает художественную траекторию чаяний и раздумий своего лирического героя [Иванов, 1992, с. 514]. Драматический текст поэмы Иванова скрепляет пушкинская жизнеутверждающая мысль об общем для всех объединяющем начале жизни («Не потому ль прозренья ясны, //Мила китайская земля, // Что так же как и эти красны // И стены древнего Кремля?» [Иванов, 1992, с. 525-526].
Традиции Серебряного века, сформировавшиеся на прочном фундаменте гуманистической традиции русской классики, способствовали творческому созиданию в эмиграции, вдохновляли на новые открытия, направляли на продуктивное изучение Востока, определяли философско-
эстетические, духовно-нравственные направления творческих поисков в изгнании. Поэтический диалог стал формой художественной переклички времен, залогом преемственности в развитии гуманистических традиций отечественной классики для россиян на все времена, куда бы ни забрасывала их судьба. Литература и журналистика российского и эмигрантского Дальнего Востока в этот период времени становились универсальным средством межкультурной коммуникации, вобравшим в себя полифонию социокультурной жизни большого региона Дальнего Востока России и Северо-Востока Китая, обретая свою новую реальность в контексте культуры Востока.
Литература
Ачаир А. Тургенев // Рубеж. 1939. № 4.
Волин М. Разговор с Тютчевым // Русская поэзия в Китае. М., 2001.
Гумилевский сборник (1921-1936) : Поэты Харбина в память кровавой даты умерщвления большевиками Николая Степановича Гумилева. Харбин, 1937.
Иванов Вс. А. Блок // Рубеж. 1931. № 35.
Иванов Вс.Н. Императрица Фике; Дочь маршала. М., 1992.
Иванов Вс.Н. Литературная любовь // Русский край. 1922. № 186.
Иванов Вс. Н.С. Гумилев (Расстрелян Н.С. Гумилев). Русский край. 1921а. № 144.
Иванов Вс. Причастный тайнам (памяти А. Блока)// Вечерняя газета. 19216. № 75.
Несмелов А. «Свою страну, страну судьбы лихой...» // Несмелов А. Без Москвы, без России. М., 1990.
Раев М. Россия за рубежом : История культуры русской эмиграции. 1919-1939. М.,
1994.
Рачинская Е. Пушкин // У родных рубежей. Харбин. 1942.
Шилов Н. Пророк // Рубеж. 1929. № 14.
Фестиваль русских поэтов Австралии. Мельбурн, 1971.
