CC BY
79
УДК 82-1
А. Т. Липатов
Марийский государственный университет, г. Йошкар-Ола
Поэтическая исповедь Музы Печали.
Перифраз как семантическая организующая и важная составляющая поэтического идиостиля Анны Ахматовой
Поэтическое творчество А. Ахматовой немыслимо представить вне связи со всей общечеловеческой историей. В поэзии этого автора слово живет не на уровне отдельной лексической единицы, а в общей системе поэтического текста, идиостиля в целом. И в этом беспредельном пространстве важное место занимает перифрастика с ее мощным пластом — перифрастикой метафорической, с ее исключительно индиви-дуализированно-образной семантикой, своими особенными ассоциациями и интонациями.
Ключевые слова: поэтический текст; метафорическая перифрастика; А. Ахматова и общечеловеческая история; идиостиль поэтессы.
Златоустая Анна всея Руси.
М. Цветаева. «Ахматовой»
Имя Анны Ахматовой буквально впаяно в историю ее народа, ее времени. Ее поэзия вобрала в себя все боли и радости трудного и мятежного ХХ века, все «изломы души» человечества. А все ее творчество — это «связь со всей человеческой историей», как зеркало отражающее «минувшее в тени будущего» [15, с. 6, 10]. «Души высокая свобода, которой она обладала, давала ей возможность не гнуться под любыми ветрами кле-вет и предательств, обид и несправедливостей» [6, с. 6]. Но Ахматова не была Музой Плача, а вот Печали — да; однако эта ее печаль светлая, созидающая. Она не плакальщица, а пророчица, «некоронованная королева любви и красоты, которым в конечном счете надлежит победить на земле все злое в человеке и человечестве» [6, с. 10]. Ее стихи пронизывают добро и удивление, боль и сочувствие, — то самое, которое так точно определил Ф. И. Тютчев: «И нам сочувствие дается, как нам дается благодать».
Ахматову не случайно называют русской Сапфо. И пусть между нею и ее древнегреческой поэтической соперницей лежат тысячелетия, обе они «служили одному солнцу, жизни и любви» [6, с. 6]. Наша «златоустая Анна» из тех, кто, выражаясь ее же исповедальными стихами, «в тихий час земных чудес <.. .> на стихов палитру бросил радугу небес».
Творчеству выдающейся русской поэтессы посвящено несметное количество исследований, в том числе поэтическому слову и его изобрази -тельно-выразительным средствам. Однако вне
внимания исследований до сих пор остается ее исключительно богатая перифрастика как одна из важных составляющих поэтического идиостиля.
Сегодня, когда шествует XXI век, уже недостаточно «атомарного» рассмотрения поэтической лексики, то есть на уровне значения отдельно взятого слова при чисто вербальном восприятии текста: «слово, опрокинутое в тему и идею художественного замысла» [5, с. 19], сегодня видится исследователям включенным в обширное поле концептуальной стилистики, основной задачей которой является «создание концептуально-лингвистической модели мира и определение способов художественного видения и мировосприятия поэта посредством анализа конкретных поэтических текстов», поскольку «в поэтическом языке формы выражения оказываются формами мышления, или — миропонимания, мироотно-шения» [16, с. 3].
Нынешняя концептостилистика, а с нею и лин-гвогерменевтика, составившие единое целое с когнитивной лингвистикой и теорией текста, вобрали в себя многоаспектность контекстной семантики [8] и перифрастической контекстологии, суть которой «заключается в выявлении того, как в условиях конкретного — особенно художественного — текста реализуется значение конкретной перифрастической единицы» [13, с. 37-38].
В поэзии Ахматовой слово живет не на уров -не его отдельного значения, а в общей системе поэтического текста, который в условиях кон -цептуального уровня представляется синкретично объемным видением мира.
И это тем более важно учитывать при исследовании идиостиля такого крупного мастера
поэзии, как А. Ахматова. Это о ней еще в 1916 году провидчески писал О. Мандельштам: «Ее поэзия близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России». На перифрастику Ахматовой, как и на все ее поэтическое творчество, наложила отпечаток пора ее увлечения акмеизмом, в котором господствовал культ «впечатления», а поэтическая образность покоилась на зыбких не-досказанностях и туманных намеках; отсюда многочисленные метафорические изыски молодой Ахматовой в ее стихах той поры, граничащие с символикой:
Все тебе: и молитва дневная,
И бессонницы млеющий жар,
И стихов моих белая стая,
И очей моих синий пожар.
(«Я не знаю, ты жив или умер...», 1915)
Однако поиски «колдовских чар» поэтического слова уже скоро заставили Ахматову решительно отойти от акмеизма и обратиться к пушкинским традициям с их народным ладом слова. И тем не менее в ее поэтическом идиостиле наследие акмеизма не угасло: произошла своеобразная аппликация акмеизма на традиционный пушкинский стиль, в результате чего образовался своеобразно синтезированный и удивительно яркий — «ахматовский» — стиль. И в этом беспредельном пространстве ахматовской поэзии важное место занимает перифрастика. При этом одним из самых мощных пластов в ней — как в раннюю, так и в зрелую пору поэтического творчества Ахматовой — является метафорический перифраз с его исключительно индивидуальными, «ахматовскими», ассоциациями и интонациями:
Словно вся прапамять в сознание
Раскаленной лавой текла.
Словно я свои же рыдания
Из чужих ладоней пила.
(«Это рысьи глаза твои, Азия.», 1945)
Великая поэтесса постоянно производит метафорическое перифразирование денотатов, помещая созданные ею экспрессемы в ярко выраженное индивидуальное «образное поле».
Ахматова ворвалась в поэзию, пожалуй, сразу же почти сложившимся мастером слова — бурно, как метелица-слава. Образно-семантическая полетность ее слова, необычная метафоричность буквально пронизывают не только слово, но и все богатое лексическое полотно ахматовского стиха.
Готовой лексеме-денотату Ахматова предпочитает поэтически-образное фразеосочетание. При
этом ею движет не стремление к красивостям слога или речевому своеобразию, а желание создать особое настроение самого стиха, что достигается путем затушевывания предметности, материальности или же, наоборот, «овеществления» высоких понятий. Подобное сгущение «оттенка предметности» за счет использования перифраза есть одно из выражений принципа материализации духовных сущностей и психических актов, характерных для эстетики Ахматовой [3, с. 404].
Прием перифразирования, семантической передвижки слов из категории отвлеченности — по преимуществу символов с яркой эмоциональной значимостью — в сферу вещественных представлений, зачастую употребляется Ахматовой в форме приложения. При этом экспрессивные оценочные возможности ее перифраза во многом определяются «эффектом неожиданности» (Базарская, Попова 1988, 52), основанном на парадоксальности сочетания семантики разноплановых лексем:
Принцы только такое всегда говорят, Но я эту запомнила речь, Пусть струится она сто веков подряд Горностаевой мантией с плеч. («Читая Гамлета», 1909)
И у Ахматовой перифраз в ее поэтическом тексте выступает, прежде всего, в качестве развернутой метафоры — как синоним-замена определенного слова-понятия и многообразно варьируется — от самого простого (синонима-замены) до самого сложного (перифраза-символа).
И Ахматовой как мастеру слова присущ свой набор классем на семантической шкале перифрастических образований. В арсенал изобразительных средств поэтесса активно вовлекает все виды перифраз, начиная с именного перифраза — «традиционного штампа классической поэзии» [2, с. 109]: «Болотная русалка, хозяйка этих мест» и «А иволга, подруга моих безгрешных дней» («Теперь прощай, столица.», 1917).
Стилю ахматовского стиха противопоказан обнаженный, бьющий в глаза логицизм, поэтому у нее столь редки именные логические перифразы типа только что приведенных. Ее больше привлекают именные метафорические экспрес-семы, включая ономастические: «А в груди моей не слышно трепетания стрекоз» («После ветра и мороза было.», 1914) или «Тебе улыбнется презрительно Блок — / Трагический тенор эпохи» («И в памяти черной пошарив, найдешь.», 1960).
В стихах Ахматовой в качестве именных метафорических перифраз широко представлены перифразы-характеристики, выступающие в качестве перифраз-приложений. Такой перифраз чаще всего следует сразу за денотатом или предшествует ему: «И в памяти, словно в узорной укладке, <...> царственный карлик — гранатовый куст» («Луна в зените», 1944); «Но, может быть, поэзия сама — / Одна великолепная цитата» (Из цикла «Тайны ремесла», 1956); «Я — голос ваш, жар вашего дыханья, / Я — отраженье вашего лица» («Многим», 1922). Или:
И почему-то я всегда вклинялась В запретнейшие зоны естества, Целительница нежного недуга, Чужих мужей вернейшая подруга И многих безутешная вдова. («Луна в зените», 1944)
А нередко у Ахматовой денотат оказывается в обрамлении перифраз-экспрессем: «Принесли <...> на руках во гробе серебряном / Наше солнце, в муке погасшее, — / Александра, лебедя чистого» («А Смоленская нынче именинница.», 1921; речь идет о похоронах Блока).
Однако тот же перифраз может употребляться и без денотата, если тот оказывается представленным в стихотворных заголовках: «О, пленительный город загадок, / Я печальна, тебя полюбив» («В Царском Селе», 1901) или если денотат легко угадывается из самого контекста повествования: «Но ни на что не променяем пышный / Гранитный город славы и беды...» («Ведь где-то есть простая жизнь и свет.», 1915).
Перифраз, в отличие от узуальной лексемы-номината, обладает уникальной способностью вступать в синонимические связи с именами собственными — будь то антропоним или топоним.
В «Северных элегиях» (1940-1943) Ахматова говорит о Достоевском, отбывавшем каторгу в Омске в 1850-1854 гг., не указывая его имени: «Страну знобит, а омский каторжанин / Все понял и на всем поставил крест».
Порою Ахматова как бы нанизывает такие перифразы один на другой, создавая тем самым целые смысловые обоймы — перифразы-периоды. В осложненном контексте подобного рода, содержащем несколько перифраз, тяготеющих друг к другу, по существу создается своеобразный каскад ассоциативных метафор: при этом возникает «эффект спирали» [12, с. 149], как это мож-
но видеть из следующего текста стихотворения «Стансы» (1940):
В Кремле не надо жить — Преображенец прав. Здесь зверства древнего еще кишат микробы: Бориса дикий страх, и всех Иванов злобы, И Самозванца спесь взамен народных прав.
Здесь что ни перифраз, то яркое и точное семантическое иносказание.
Очень выразительны ахматовские метонимические перифразы: «И, кажется, тайно глядится Суоми / В пустые свои зеркала.» («Шиповник цветет», 1956) и «Всего верней свинец душе крылатой / Небесные откроет рубежи.» («Памяти Сергея Есенина», 1925). Ахматова и тут преодолевает присущий ее поэтической музе «антилогицизм» и щедро метафоризирует метонимические перифразы, отчего те, как видим, приобретают особый, поистине ахматовский колорит.
Метафоризированный метонимизм и метони-мизированный метафоризм пронизывают все огромное ахматовское поэтическое полотно. Но, несмотря на свою окказиональность, ее стихи лишены как манерной искусственности, так и искусственной манерности: «Осень смуглая в подоле / Красных листьев принесла» («Вновь подарен мне дремотой.», 1916); «Шатается пьяный огонь / По высохшим серым болотам» («Зачем притворяешься ты.», 1915).
У Ахматовой такие глагольные метафорические перифразы-экспрессемы — это своеобразные акмеистически сочные символы-парадоксоны: «Кто сегодня мне приснится / В пестрой сетке гамака?» («Обман», 1910); «Там музыка рыдала без меня / И без меня упала на колени» («Наброски к циклу «Музыка», 1960-е гг.). И еще два таких ахматовских парадоксона из «Поэмы без героя» (1940-1963): «Дым плясал вприсядку на крыше, / И кладбищем пахла сирень» и «И в лицо мне смеяться будет / Заоконная синева».
Вместе с ростом поэтического мастерства росли у Ахматовой семантическая глубинность и индивидуальность построения метафорических словесных комбинаций. Достаточно сравнить две близкие по семантике конструкции, кои разделены многими годами поэтического творчества: «И месяц прозрачный качался / На серых густых облаках» («И в тайную дружбу с высоким.», 1917) и «В Летнем тонко пела флюгарка, / И серебряный месяц ярко / Над серебряным веком стыл» («Поэма без героя», 1940-1962).
Здесь же, в «Поэме без героя», есть еще несколько ярко-индивидуальных метафорических перифраз, и среди них: «В дверь мою никто не стучится. / Только зеркало зеркалу снится, / Тишина тишину сторожит» и «Мы с тобой еще попируем, / И я царским моим поцелуем / Злую полночь твою награжу».
Очень точны и необычайно своеобразны у Ахматовой метафорические перифразы-сравнения: «И светится месяца тусклый осколок, / Как финский зазубренный нож» («Шиповник цветет», 1956); «И трепещет, как дивная птица, / Голос твой у тебя за плечом» («Годовщину последнюю празднуй.», 1939). Или в «Полночных стихах» (1963):
Меж сосен метель присмирела, Но, пьяная и без вина, Там, словно Офелия, пела Всю ночь нам сама тишина.
К метафорическим перифразам данного типа тесно примыкают сравнительные перифразы, в которых существительные употреблены в форме творительного падежа: «Молчание арктическими льдами / Стоит вокруг бессчетными ночами» («Северные элегии», 1958, 1964); «Нежной пленницею песня / Умерла в груди моей» («Сразу стало тихо в доме.», 1917); «А тайная боль разлуки / Застонала белой чайкой / Над серой полынной степью.» («У самого моря», 1914).
Исключительно высокий экспрессивный эффект содержат у Ахматовой антонимические перифразы. В отличие от лексических антонимов, они более мыслеемки и, как правило, носят сугубо окказиональный характер: именно с их помощью создается возможность глубже раскрыть антитезность поступков или мыслей персонажей:
Я для него не женщина земная, А солнца зимнего утешный свет И песня дикая родного края. («Сказала, что у меня соперниц нет.», 1921)
Или:
Днем перед нами ласточка кружила, Улыбкой расцветала на губах, А ночью ледяной рукой душила Обоих разом. В разных городах. («Полночные стихи», 1963)
Включение антитез в структуру стиха помогает поэтессе создать также условие резкой смены в настроении героев, как это видно на примере ее «Двустишия» (1931): «От других мне хвала —
что зола, / От тебя и хула — похвала». Здесь Ахматова идет от Пушкина: ср. это ее двустишие с пушкинским двустишием «Признание» (1826): «Вы улыбнетесь — мне отрада; / Вы отвернетесь — мне тоска».
Хотя Ахматову не назовешь поэтом-эпиграммистом, в ее поэтическом арсенале содержится несколько эпиграмм перифрастического типа. Таковы «Он любил три вещи на свете.» (1910) и «Ты ли, Путаница Психея..» из «Поэмы без героя» (1945). А самую удачную и самую колоритную перифрастическую эпиграмму Ахматовой приведем целиком:
Могла ли Биче словно Дант творить, Или Лаура жар любви восславить? Я научила женщин говорить . Но, Боже, как их замолчать заставить! («Тайны ремесла», 1958)
Особенно мыслеемкими и впечатляющими символами-образами большого обобщающего значения являются перифразы-притчи; в их использовании Ахматова идет за Пушкиным:
Двадцать четвертую драму Шекспира Пишет время бесстрастной рукой. («Лондонцам», 1940)
Известно, что Шекспиром написано двадцать три, а не двадцать четыре пьесы. Поэтому легко представить о трагедии какого масштаба иносказательно ведет речь великая поэтесса, прозванная М. Цветаевой «Музой Печали».
И можно ли не привести еще одну — и тоже по-пушкински емкую — ахматовскую поэтическую притчу из «Новогодней баллады» (1923). Вот ее заключительные строфы:
Хозяин, поднявши полный стакан,
Был важен и недвижим:
«Я пью за землю родных полян,
В которой мы все лежим!»
А друг, поглядевши в лицо мое
И вспомнив Бог весть о чем,
Воскликнул: «А я за песни ее,
В которых мы все живем!»
Но третий, не знавший ничего,
Когда он покинул свет,
Мыслям моим в ответ
Промолвил: «Мы выпить должны за того,
Кого еще с нами нет».
Поэт энциклопедической эрудиции, знаток не только русской и античной, но и мировой
литературы, знаток Библии, Ахматова широко использует перифразы-реминисценции как наиболее удобный вид интервключений, и тут она идет за своим великим учителем — Пушкиным. Именно перифраз такого типа представляет собой следующее четверостишие из стихотворения «Последняя роза» (1962):
Мне с Морозовою класть поклоны, С падчерицей Ирода плясать, Дымом улетать с костра Дидоны, Чтобы с Жанной на костер опять.
В строфе — сама история в лицах: боярыня Морозова, последовательница раскольного протопопа Аввакума; падчерица Ирода — красавица Саломея, по наущению матери потребовавшая у отчима голову пророка Иоанна Крестителя и танцевавшая с нею; Жанна д'Арк — национальная героиня Франции, в 1431 году сожженная на костре по обвинению в ереси и колдовстве; Дидона — царица — основательница Карфагена; согласно Вергилиевой «Энеиде», гостеприимно встретила Энея, бежавшего из разрушенной Трои, и тот стал ее возлюбленным; но, следуя велению богов, он вынужден был расстаться с нею и отплыл в Италию, чтобы основать там Рим; покинутая Энеем, Дидона не вынесла разлуки и добровольно взошла на костер.
Но эта строфа еще и живая проекция на саму действительность тех лет — лет отлучения поэтессы от живого родника творчества; это горькое чувство она, словно крик души, выразила в стихотворении «Надпись на камне» (1959):
Из-под каких развалин говорю, Из-под какого я кричу обвала, Я снова все на свете раздарю. И этого опять мне будет мало. Я притворюсь и смертью и зимой И тяжкие опять захлопну двери. И все-таки узнают голос мой, И все-таки ему опять поверят.
Можно ли насильно закрыть уста поэту? Для него стихи — это его воздух, его исповедальная связь с народом. Не сломалась, выстояла ахма-товская песенная душа. И когда время сняло с великой Музы Печали тяжкие вериги молчания, голос ее снова узнали, снова ему поверили.
Перифразы-реминисценции подобного рода глубинны и содержательны: они будят в читателе его память и, подобно свитку, разворачивают перед ним «веков минувших череду».
В поэтическом микрокосме Ахматовой одним из очень активных и неожиданных приемов перефразирования выступают так называемые пе-рифразы-«плагиаты». Причем «в широком смысле — «плагиат» — своего рода творческий прием Ахматовой <.>. Она, обычно без ссылок на источники, вводит в текст множество полускрытых цитат из самых разных авторов, независимо от степени их известности, не ссылаясь при этом на источники» [9, с. 431].
Ахматова широко использует такой прием неявного введения в собственный текст интертек-стем (цитат из чужого текста). В этом отношении показательна следующая строфа:
Но вечно жалок мне изгнанник, Как заключенный, как больной, Темна твоя дорога, странник, Полынью пахнет хлеб чужой.
Здесь слышится Данте: «Ты по себе узнаешь, как горек хлеб чужой и как тяжело спускаться и всходить по чужим ступеням». Но слышится по-особенному: стихи творца «Божественной комедии» поэтесса «пропускает» через стихи К. Н. Батюшкова:
Младенцем был уже изгнанник; Под небом сладостной Италии моей Скитаяся, как бедный странник <.> Где успокоился? где мой насущный хлеб Слезами скорби не кропился?
Так создан их яркий перифраз-интертекстема.
Есть у Ахматовой реминисценции и из любимейшего ею поэта — А. Блока. Одну из них В. М. Жирмунский отмечает в своих исследованиях по поэтике и стилистике [7, с. 337]:
И такая влекущая сила,
Что готов я твердить за молвой .
А. Блок «К музе»
И такая могучая сила Зачарованный голос влечет. А. Ахматова «Слушай пение»
В стихах Ахматовой подобно эху откликаются запретные поэтические строки дорогих ей собратьев по перу — Н. Гумилева, О. Мандельштама, В. Нарбута, Вс. Князева и др. Так, появляются скрытые цитаты:
Безмолвна песня, музыка нема, Но воздух жжется их благоуханьем. («В Выборге», 1964)
Здесь налицо перекличка с «Канцоной» Н. Гумилева (1917): «Лучшая музыка в мире — нема!»
Наше священное ремесло Существует тысячи лет <...>, С ним и без света миру светло. («Наше священное ремесло. », 1944)
И тут скрытый эховый повтор строки из «Стихов неизвестного солдата» О. Мандельштама: «От меня будет свету светло...»
Так, в пору гонения на Ахматову этот литера -турный прием выступал в качестве своеобразной «тайнописи»: «шифровка усложнялась и совершенствовалась; поэтесса включала в свою поэзию «чужие голоса» разнообразными способами, свободно и естественно приспосабливая их к собственному голосу» [15, с. 11].
Приемом такого включения в стихи «чужих голосов» (интертекстем) стала у Ахматовой и ее богатая эпиграфика. Ее эпиграфы органично сливаются с самой структурой стиха. Так, очень интимное стихотворение «Cinque» (1945-1946) предваряет эпиграф из Шарля Бодлера: «Autant que toi sans doute, il te sera fidele, Et constant jusqu'à la mort» в собственном переводе Ахматовой: «Как ты ему верна, тебе он будет верен, / И не изменит до конца». Точно найденный эпиграф почти ощутимо соединяет бодлеровские и ахма-товские стихи-исповеди. А как о многом говорят эпиграфы к стихотворению «Нас четверо» (1961)! И тут своеобразный прием «тайнописи». Эпиграфов — три; скрытые под инициалами, они тем не менее «говорят»: пусть друзей и нет рядом, но они — О. Мандельштам, Б. Пастернак, М. Цветаева — в памяти великой поэтессы. Это к ним обращено щемящее душу ахматовское двустишие:
Непогребенных всех я хоронила их,
Я всех оплакала, а кто меня оплачет?
И ушедшие из жизни поэты — тут как на перекличке. Да и само название «Нас четверо» скорее тоже перекличка со стихотворением Б. Пастернака «Нас мало. Нас, может быть, трое.» (1921). Такое допущение справедливо делает М. Мейлах в своих примечаниях к этим стихам [17, с. 491].
Особенно обилен «цитатный слой» в ахматов-ской «Поэме без героя». Выделим лишь некоторые из них.
Отлучить от стола и ложа -
Это вздор еще, но негоже
Выносить, что досталось мне.
Отлучить от стола и ложа — это формула, в римском праве обозначающая лишение гражданства; Ахматова свое исключение из Союза писателей в 1946 году сравнивает с положением человека, подвергнутого обряду гражданской казни.
А в ахматовском перифразе «Если бы не такая ночь, когда нужно платить по счету» ощущается явная (и полемическая) перекличка со словами Воланда из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»: «Сегодня такая ночь, когда сводятся счеты . ».
В богатой поэтической шкатулке Ахматовой есть оригинальное стихотворение «Надпись на портрете» (1946), посвященное балерине Т. М. Вечесловой. Это одна из выразительнейших поэтических жемчужин, представляющая собой единый каскад метафорических экспрес-сем с общим для них денотатом: сначала — цепочка четырех именных перифраз, а потом — трех глагольных:
Дымное исчадье полнолунья, Белый мрамор в сумраке аллей, Роковая девочка, плясунья, Лучшая из всех камей. От таких и погибали люди, За такой Чингиз послал посла, И такая на кровавом блюде Голову Крестителя несла.
Проведенный анализ словотворчества Анны Ахматовой, связанный с созданием широкой гаммы перифрастических образований, дает основание утверждать, что общая перифрастич-ность великой поэтессы выступает как реализация одной из идиостилевых особенностей ее поэтического текста — принципа своеобразного «эмоционального эвфемизма» [4, с. 66].
Поэзия А. Ахматовой — это редчайший взлет мировой лирики. «Ее творчество завершило период классической русской литературы XIX века и легло в основание и стало одним из главных компонентов нового искусства» [15, с. 20]; более того, оно мощным эхом отзывается и в поэтике XXI века [15, с. 181-187; 11, с. 78-85].
—т—-
1. Базарская Н. И., Попова З. Д. Семантические типы перифраз и их экспрессивные возможности // Исследования по семантике. Семантика языковых единиц разных уровней. Уфа, 1988.
2. Балли Ш. Французская стилистика. М., 1961.
3. Виноградов В. В. О поэзии Анны Ахматовой // Поэтика русской литературы. М., 1975.
4. Гулова И. А. «..И все-таки узнают голос мой». Поэтическая фразеология в лаборатории А. А. Ахматовой // Русский язык в школе. 1999. № 3.
5. Донецких Л. И. Слово и мысль в художественном тексте. Кишинев, 1990.
6. Дудин М. Души высокая свобода // Ахматова А. Сочинения: в 2 т. М.: Панорама, 1990. Т. 1.
7. Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977.
8. Колшанский Г. В. Контекстная семантика. М., 1980.
9. Кралин М. Примечания // Ахматова А. А. Сочинения: в 2 т. М., 1990. Т. 1.
10. Лежнина И. С., Липатов А. Т. Поэтический перифраз Анны Ахматовой и его семантические особенности // Четвертые Вавиловские чтения: Диалог науки и практики в поисках новой парадигмы общественного развития России в новом тысячелетии. Йошкар-Ола, 2000. Ч. 2.
11. Лежнина И. С., Липатов А. Т. Поэтическая перифра-стика Анны Ахматовой [Текст] // Структура и семантика: доклады VIII международной конференции. Т. 2. М., 2001.
12. Липатов А. Т. Перифраз в романе Л. М. Леонова «Скутаревский» как семантико-стилистическое средство // Исследования по семантике: Лексическая семантика. Уфа, 1 982.
13. Липатов А. Т. Перифраз как бинарная единица текста // Культура и текст. Барнаул, 1997. Вып. 2. Ч. 2.
14. Мейлах М. Примечания // Стихотворения Анны Ахматовой. Душанбе: Адиб, 1990.
15. Найман А. «В то время я гостила на земле» // Стихотворения Анны Ахматовой. Душанбе: Адиб, 1990.
16. Хохулина А. Н. Лингвопоэтика Иннокентия Анненского (динамический аспект описания): автореф. дис. . канд. филол. наук. СПб., 1997.
1. Bazarskaya N. I., Popova Z. D. 8ешап11сЬе8к1е Иру реп-йж i ек8рге881упуе У07шсиЬп0811 // ^ксйоуашуа ро 8е
mantike. Semantika yazykovykh edinits raznykh urovney. Ufa, 1988.
2. Balli Sh. Francuzskaya stilistika. M., 1961.
3. Vinogradov V. V. O poyezii Anny Akhmatovoy // Poye-tika russkoy literatury. M., 1975.
4. Gulova I. A. «...I vse-taki uznayut golos moy». Po-eticheskaya frazeologiya v laboratorii A. A. Akhmatovoy // Russkiy yazyk v shkole. 1999. № 3.
5. Donetskikh L. I. Slovo i mysl v khudozhestvennom tekste. Kishinev, 1990.
6. Dudin M. Dushi vysokaya svoboda // Ahmatova A. So-chineniya v 2-h t. M.: Panorama, 1990. T. 1.
7. Zhirmunskiy V. M.Teoriya literatury. Poetika. Stilistika. L., 1977.
8. Kolshanskiy G. V. Kontekstnaya semantika. M., 1980.
9. Kralin M. Primechaniya // Akhmatova A. A. Sochineniya v 2-h t. M., 1990. T. 1.
10. Lezhnina I. S., Lipatov A. T. Poeticheskiy perifraz Anny Akhmatovoy i ego semanticheskie osobennosti // Chetvertye Vavilovskie chteniya: Dialog nauki i praktiki v poiskakh novoy paradigmy obshchestvennogo razvitiya Rossii v novom tysyach-eletii. Yoshkar-Ola, 2000. Ch. 2.
11. Lezhnina I. S., Lipatov A. T. Poeticheskaya perifrastika Anny Akhmatovoy // Tekst. Struktura i semantika: Doklady VIII Mezhdunarodnoy konferentsii. T. 2. M., 2001.
12. Lipatov A. T. Perifraz v romane L. M. Leonova «Sku-tarevskiy» kak semantiko-stilisticheskoe sredstvo // Issledo-vaniya po semantike: Leksicheskaya semantika. Ufa, 1982.
13. Lipatov A. T. Perifraz kak binarnaya edinitsa teksta // Kultura i tekst. Barnaul, 1997. Vyp. 2. Ch. 2.
14. Meylakh M. Primechaniya // Stikhotvoreniya Anny Akhmatovoy. Dushanbe: Adib, 1990.
15. Nayman A. «V to vremya ya gostila na zemle» // Stihot-voreniya Anny Akhmatovoy. Dushanbe: Adib, 1990.
16. Khokhulina A. N. Lingvopoetika Innokentiya Annen-skogo (dinamicheskiy aspekt opisaniya): avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. SPb, 1997.
A. T. Lipatov
Mari State University, Yoshkar-Ola
The Poetic Confession of Muse of Sorrow.
The Periphrasis as a Semantic Organisation Element and an Important Feature of Anna Akhmatova's Poetic Idiostyle
One cannot imagine A. Akhmatova's poetry without the connection with universal human history. In her works, the word lives not at the level of a separate unit but in the general system of the poetic text and the idiostyle on the whole. Periphrastics with its powerful part — metaphorical periphrastics with its exclusively individual-imaginative semantics, its peculiar associations and intonations takes an important place in this boundless space of A. Akhmatova's poetry.
Key words: poetic text, metaphorical periphrasis, A. Akhmatova and universal history, A. Akhmatova's idiostyle.
