CC BY
53
3. Бороздна И. П. Опыты в стихах. - М.: тип. С. Селивановского, 1828. - 112 с.
4. Бродский Н.Л. Я.М. Неверов и его автобиография // Вестник воспитания. - 1915. - №6. -С. 105-126.
5. Вацуро В. Э. Лирика пушкинской поры. «Элегическая школа». - СПб.: Наука, 1994. - 288 с.
6. <Габбе П.А. > Отрывок из поэмы Т. Мура «Любовь ангелов» // Московский телеграф. -1828. - Ч. 23. - №17. - С. 36-49.
7. ГиривенкоЛ.Н. Отражение творчества Томаса Мура в русской литературе первой трети XIX в. // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. - 1984. - Т. 43. - №6. - С. 537-543.
8. Ирландские мелодии / Перевод Т. Антоновой // Дамский журнал. - 1823. - Ч. II. - №18. -С. 203-205.
9. Исаков С.Г. Журналы «Esthona» (1828-1830) и «Der Refractor» (1836-1837) как пропагандисты русской литературы // Труды по русской и славянской филологии. XVIII. Литературоведение. -Тарту: Изд-во Тартуского ун-та, 1971. - С. 19-36.
10. Мур Т. Эпикуреец / Перевод В.М. // Русский зритель. - 1829. - Ч. 5. - №17-20. - С. 105-142.
11. <Очкин А.Н. > Нечто о Томасе Муре // Благонамеренный. - 1822. - Ч. 19. - №28. - С. 45-52.
12. Письма А.И. Тургенева к Н.И. Тургеневу. -Leipzig: Hector, 1872. - 464 с.
13. Полевой Н.А. [Рец.:] Эпикуреец. Сочинение Т Мура / Перевел А. Савицкий. СПб., 1833 // Московский телеграф. - 1833. - Ч. 52. - .№13. - С. 106-116.
14. Редкин А. Ирландская мелодия (из Мура) // Редкин А. Цевница: Стихотворения. - М.: тип.
Н. Степанова, 1828. - С. 7-10.
15. Редкин А. Ирландская мелодия (Подражание Муру) // Сын отечества. - 1828. - Ч. 117. -№1. - С. 87-88.
16. Стихотворения Василия Романовича. -СПб.: тип. Александра Смирдина, 1832. - 142 с.
17. Толбин В. В.И. Любич-Романович // Гимназия высших наук и лицей кн. Безбородко. Изд. 2-е. -СПб.: тип. А.Ф. Пантелеева, 1881. - С. 414-417.
18. Увядшая роза: Ирландская песня / Перевод М. Васильевой // Дамский журнал. - 1823. -
Ч. IV - №>21. - С. 102-103.
19. Эпикуреец. Сочинение Т. Мура / Перевел
А. Савицкий. - СПб. : тип. Плюшара, 1833. - Ч. I-II.
20. Bruchstuck aus gedieht, «Diebe der engel» von Thomas Moor (Aus dem Mosk. Telegraphe) / Ubergsetzt von Georg Baron Rosen // Esthona. -1828. - №8. - S. 47-56; №10. - S. 61-68; 1829. -№15. - S. 57-74.
УДК 821. 09
Н.В. Котова
«ПОДЪЁМ ИСТОРИЧЕСКОЙ КРИТИКИ» О. УАЙЛЬДА:
ПЕРВЫЕ ШАГИ В ЭСТЕТИКО-ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Научное исследование О. Уайльда «Подъём исторической критики», тематически не связанное с проблемами эстетики и по этой причине оставшееся без внимания в отечественном литературоведении, сыграло, тем не менее, важную роль в становлении диалектического способа рассуждения будущего теоретика эстетизма. Обзор основных содержательных моментов исследования даёт представление и о формировании сферы эстетических интересов писателя.
Ключевые слова: Уайльд, «дух исторической критики», диалектика, эстетика.
Т1ворческая карьера английского эстета
О. Уайльда (1854—1900) развивалась необычайно стремительно. Добиваясь известности и успеха, он занимался журналистикой и редакторской деятельностью, писал литературно-критические эссе, пробовал себя в поэзии, прозе и драматургии. Но мало кому известно, что первая серьёзная авторская работа Уайльда была научно-исследовательской.
Работа «Подъём исторической критики» была написана Уайльдом, студентом классического отделения оксфордского колледжа Магдалины,
в 1879 году для конкурса на ректорскую премию. Заданная тема — «Историческая критика в античном мире» — непосредственно касалась сферы его интеллектуальных интересов и, как показывает анализ, заложила философско-методологические основы его будущей теоретической деятельности.
План содержания работы достаточно логично структурирован. Уайльд выделяет четыре части,
и, хотя он не даёт им названий, каждая из них имеет определённую цель в раскрытии темы. Так, первая часть представляет собой своего рода введение в тему. Здесь Уайльд определяет цель (описать
процесс становления исторической критики), предмет (теория и практика философов и историков, чьи методы продвинули дух исторической критики) и метод исследования (диалектический).
Для аргументированного обозначения предмета исследования Уайльд делает краткий обзор деятельности древних историков. По его мнению, большинство древних цивилизаций не сформировали историю как науку, а лишь сами стали её материалом: Азия была слишком материалистична, Египет — неизменен, индусы — аналитичны и логичны, а китайские летописи зафиксировали лишь голые факты. Не устраивает Уайльда и деятельность римских историков, в работах которых он обнаруживает лишь подробные отчёты о событиях. Он ищет творческий подход к трактовке истории: ему нужна не столько материя, сколько дух, не сухая информация, а её интеллектуальная и одухотворённая обработка. Такую обработку он находит у древних греков и называет её «духом исторической критики». Дух исторической критики выступает как особая способность разума, состоящая в умении находить закономерность и единство и критически и творчески перерабатывать информацию.
Содержание второй части работы являет собой развёрнутое рассуждение о том, как греки подошли к идее исторической критики, пытаясь совместить рациональное и метафизическое понимание хода истории. Для Уайльда, современника эпохи позитивизма, очевидца процесса секуляризации исторического сознания, было принципиально важно обнаружить «дух рационализма» у античных историков.
Развитие исторической критики, по Уайльду, связано с развитием человеческого сознания, с появлением «духа скептицизма» и возникновением этических претензий к «негуманной» греческой мифологии. Поскольку этическая критика ещё не могла быть прямой, она «прикрывалась метафорами и скрытыми значениями» [3, с. 1120], в которых и следует усматривать истоки исторической критики.
Уайльд обозначает этот первый этап трактовки истории, самый ранний пример синтеза критических и творческих способностей, как теорию, основанную на аллегорических принципах интерпретации. Эту методологию далее отвергает Платон, который «переписывает историю с дидактической целью, определяя этические каноны исторической критики. Бог — это добро, справедли-
вость, истина, бесстрастность» [3, с. 1200]. Этот этап развития исторической теории Уайльд обозначает как «этическую реконструкцию истории» [3, с. 1201].
Выделяется Уайльдом и третий, «полуистори-ческий этап», родоначальником которого был Евгемер, пытавшийся дать рациональное объяснение мифам и исходивший из убеждения, что «боги и герои были простыми смертными, чьи достижения были преувеличены и неверно истолкованы» [3, с. 1201]. Уайльд, глубоко понимающий специфику мифологического мышления, неотъемлемо связанного с творческой, преобразующей способностью сознания, расценивает такой подход как неудачный и утверждает, что «красть у мифа его суть, состоящую в сверхъестественности, представлять сухую шелуху как исторический факт... — это всецело ошибаться в истинном методе исследования и идентифицировать правдоподобие с истиной» [3, с. 1201—1202]. К мифу не следует подходить рационально, надо просто принять его условия, считает Уайльд; в этом и будет состоять критический и творческий подход.
Пример такого подхода Уайльд усматривает в методе Геродота, сумевшего совместить сверхъестественное с использованием канонов рационализма, эмпирическую связь причины и следствия с обращением к объективно существующему своду непреложных законов бытия, установленных волей богов.
Анализируя метод Геродота, Уайльд выводит одно из главных, по его мнению, правил исторической критики: описываемое событие должно быть «психологически вероятным» или, другими словами, — правдоподобным. Так Уайльд походит к постулированию близости методов исторической критики и художественного творчества. Ведущая теория поэтического искусства — теория правдоподобия — объявляется также и главным правилом искусства исторической критики.
В третьей части эссе Уайльда занимает вопрос о возникновении философии истории, причем в той форме, в какой он обозначен в греческой мысли. Хотя традиционно считается, что в языческой картине мира смысл истории не был акцентирован, Уайльд полагает, что подход к этой теме у греков присутствовал, хотя и не проявил себя логично и последовательно. «Как все другие великие мысли, мысль о философии истории пришла к грекам спонтанно, через великолепие воображения, ещё до того, как индуктивный спо-
соб вооружил их инструментами подтверждения». Уайльду кажется возможным обнаружение в «мистических спекуляциях ранних греческих мыслителей желания раскрыть формулу закона, который поможет объяснить различные проявления жизни органических тел, включая человека» [3, с. 1215], выявление попытки постижения смысла и закономерностей исторического процесса. А это уже будет зачатком философии истории, на котором, по мнению Уайльда, и зиждется историческая критика.
Уайльд пишет эссе на материале древней, телеологической картины мира, где целевая причина объясняет и мир природы, и мир человека, но при этом интерпретирует учения древних в русле каузальной традиции Нового Времени. «Основной реквизит любой научной концепции истории - доктрина однообразной последовательности, которая подразумевает, что если произошли определённые события, то за ними как результат произойдут другие, что прошлое - есть ключ к будущему» [3, с. 1215]. Уайльд пытается обнаружить примеры понимания древними закономерности исторического процесса и выявляет, что поначалу функцию философии истории выполняла религия. Так, у Геродота, представителя ортодоксальной мысли, идея последовательности причины и следствия появляется в виде Немезиды и провидения, что, по мнению Уайльда, и есть «научная концепция закона, только обозреваемая с этической точки зрения» [3, с. 1215]. У Фукидида философия истории базируется на теории вероятности, основанной на единообразии человеческой природы. Он полагает, что будущее будет походить на прошлое. Уайльд называет эту теорию «циклической теорией чередований» [3, с. 1215].
В четвёртой части эссе Уайльд рассматривает тему прогресса и развития в оценке древних историков и определяет специфику их метода. Уайльд подчёркивает, что признание эволюционных тенденций развития социума играет важную роль в понимании хода истории. Думается, ход мысли Уайльда в «Подъёме исторической критики» определяется философией Г. Спенсера, учение которого олицетворяет рационалистические и обобщающие тенденции в науке и философии XIX века: создание синтетической философии, объединяющей данные всех наук и формулирующей общие закономерности. Эта цель, платоновская по духу, сродни цели уайльдовской исторической критики: объединить исторические дан-
ные и сформулировать общие законы развития общества.
Как в социальных, так и в естественных науках должен учитываться принцип увядания, считает Уайльд, — «всё имеет начало, и всё имеет конец. Постоянное перераспределение материи и движения — есть неизбежный результат обычной настойчивости силы, и совершенное равновесие невозможно в политике и, конечно, в физике» [3, с. 1217].
Недостатком платоновского «Города Солнца» и является, по Уайльду, игнорирование «принципа увядания», вот почему платоновская последовательность государств кажется Уайльду скорее последовательностью идей философского сознания, чем исторической последовательностью времени. Объективный идеализм Платона не совмещается со спенсеровским эмпирическим постижением действительности. Гораздо ближе к идее прогресса стоит Аристотель, эволюционировавший в сторону естественнонаучного эмпиризма. По Аристотелю, если теория упадка — научна, то она будет действовать для всех государств, в том числе и идеальных [3, с. 1217].
Уайльд определяет метод Платона как «априорный и дедуктивный», и, именно как априорный теоретик, он и критикуется Аристотелем. Метод Аристотеля Уайльд определяет как «исторический и эмпирический» и, как вся античная мысль, основанный на дедукции.
Уайльд обнаруживает у Аристотеля черты, характерные для теории прогресса. Так, в начале «Политики» Аристотель указывает на то, что человека надо исследовать в развитии от низших форм к высшим. Также Уайльд полагает, что Аристотель приблизился к современной теории эволюции по вопросам «дифференциации функций» и «выживания сильнейших», и это было «важнейшим шагом в развитии исторической критики» [3, с. 1218].
Уайльд сравнивает трактовку идеи прогресса в древнегреческой философской традиции и концепцию прогресса в том виде, в каком она существовала на рубеже Х1Х—ХХ веков. Если Платон в «Законах» и Аристотель в «Политике» рассуждали о совершенствовании социально-политической организации, которая развивается от семьи и первобытной общины до греческого полиса, то большинство современных Уайльду исследователей были убеждены в том, что прогресс происходит на всех уровнях, во всех основных структурах общества, и на основании этого делали заключе-
ние, что в конечном итоге можно достичь полного процветания. «Современная концепция прогресса основана частью на новом энтузиазме и поклонении человеческой природе, а частью — надеждах на материальное улучшение жизни цивилизации, которое прогнозирует наука» [3, с. 1221]. Уайльд рассуждает в русле традиции позитивизма, согласно которой в историческом процессе имеет место медленное и неуклонное наращивание определённого позитивного содержания, и суммирует триумф идеи прогресса, опиравшегося на достижения науки и технологии. Идеальным же принципом греков были порядок и постоянство, что не позволило им развить идею «неопределённого», в сравнении с порядком, прогресса.
Довольно пространно Уайльд рассуждает об объективности, всеобщности и всеохватности информации, предоставляемой историками. Только на основе объективности они смогут выполнять свою просветительскую обязанность: учить народы не повторять прошлых ошибок. Анализируя степень объективности фактов, записанных историками, Уайльд обращает особое внимание на речи исторических деятелей, подтверждающих то или иное событие.
Объективность ни одной из речей установить невозможно, но, по Уайльду, в этом и нет необходимости. Поскольку эти речи призваны лишь оживлять повествование, вносить определённый драматический элемент, они должны просто обладать психологической вероятностью. «Античный историк в ответ на современную критику сказал бы, возможно, что эти выдуманные речи в реальности более истинны, чем действительные, подобно тому, как Аристотель говорит, что поэзия более истинна, чем история» [3, с. 1233]. Вновь Уайльд вводит в историческую критику художественный элемент. Типичное, правдоподобное, психологически вероятное — категории художественной литературы, но их способность обобщать, максимально приближаться к истине, играет важную роль в воссоздании объективной исторической картины и помогает историку в создании документального повествования.
По Уайльду, и настоящий поэт, и настоящий историк — фигуры не пассивные; они должны не просто наблюдать жизнь, а активно её проживать в разных ипостасях. В частности, идеальный историк должен быть современником событий, которые описывает, или быть удалённым от них только на одно поколение, поскольку его обязан-
ность — не доверять, но проверять. Он не должен быть в изоляции от жизни, а должен находиться в самой гуще событий: быть и солдатом, и политиком, и путешественником, «как Байрон и Эсхил, — быть и бардом, и героем» [3, с. 1234]. Здесь чувствуется зарождение собственной позиции Уайльда по отношению к жизни как акту творческому, дающему материал для будущих творений, а далее и приобретающей творческую самоценность.
Далее Уайльд сравнивает идеального историка и идеального философа. Они оба — «зрители всех времён и всех форм существования», для них всё имеет значение. Но если философ «равнодушен к жизненным штормам и его глаза обращены к отдалённым солнечным высотам, он любит знание ради самого знания и мудрости, то историк — энергичный участник жизни, готовый применять свои знания для пользы дела. Оба равно хотят достичь истины, но один — из соображений пользы, другой — красоты» [3, с. 1235]. Здесь появляются краеугольные для будущей эстетики Уайльда понятия: польза и красота. Кем должен будет стать поэт: «историком» или «философом»? или стать и тем, и другим, ведь они оба — искатели истины? Сравнивая поэта, историка и философа, Уайльд намекает на близость деятельности этих творцов смыслов, фактов и истин.
В исследовании показано, как постепенно из мифологических верований развивается историческая критика. Критико-творческий дух, впервые проявивший себя как «историческое чувство», позднее рационализируется как наука исторической критики, как осознанная методология и философия. Делая особый акцент на конституирующий «дух критики» синтез критических и творческих способностей, Уайльд усматривает художественный элемент в научном познании и одновременно привносит научную методологию в творческую деятельность. «Дух исторической критики» должен быть рационален и недогматичен, совмещать логику и воображение, объединять законы, лежащие в основе бытия, и ориентироваться на типичное, правдоподобное и психологически вероятное. Творческая способность для Уайльда выступает атрибутивной характеристикой сознания, диалектический метод — единственным способом теоретического и критического мышления.
Методологический и критический ход мысли Уайльда-исследователя основан на диалектичес-
ком принципе. Истина для него процесс, а не данность, процесс рефлексии, в котором познаётся взаимосвязь противостоящих друг другу явлений, обнаруживается общее начало у частных, зачастую противоположных феноменов. Диалектика, как «умение познающего субъекта вести спор с собой в диалоге мыслящих» [2, с. 645], как логика снятия противоречий и рождения нового смысла, как констатация единства противоположностей в мыслимом, помогает Уайльду сориентироваться в сложнейшем и объёмном материале.
Эссе «Подъём исторической критики» демонстрирует глубину аналитической мысли Уайльда, широту его интеллектуальных интересов и несомненный исследовательский талант. Хотя тематика эссе не связана с эстетикой, даже с имплицитной, но, думается, эта работа имела важное значение в становлении философско-эстетического направления мысли Уайльда. В «Подъёме исторической
критики» впервые на практике опробован диалектический метод. В ряде случаев Уайльд изменяет логике диалектики и мыслит плюралистично. А плюрализм, как частный случай эклектики, как санкционирование истинности различных мнений, является признаком неблагополучия теории, как, собственно, и знаменитые уайльдовские парадоксы. Но это и есть то, что особенно привлекает в Уайльде.
Библиографический список
1. Эллман Р. Оскар Уайльд: Биография. - М. : Независимая газета, 2000. - 688 с.
2. Михайлов Ф. Т. Диалектика // Новая философская энциклопедия: в 4 т. / рук. проекта
В.С. Степин, Г.Ю. Семгин; науч. ред. М.С. Ковалева и др. - М.: Мысль, 2000. - Т. 1. - С. 645-652.
3. Wilde O. The Rise of Historical Criticism // Complete Works of Oscar Wilde. - Glasgow: Harper Collins Publishers, 1994. - P 1198-1241.
УДК 82.09
А.С. Литовченко
«КНИГИ ОТРАЖЕНИЙ» И. АННЕНСКОГО КАК ВЫРАЖЕНИЕ КРИТИКО-ЭССЕИСТСКОЙ ПОЗИЦИИ АВТОРА
Рассматриваются особенности организационного единства «Книг отражений» и своеобразие позиции Анненского-критика, обеспечивающей наличие этого единства.
Ключевые слова: критика, поэт, личность, манера, символ, единство.
Иннокентий Анненский оставил яркие свидетельства своего глубокого и тонкого понимания литературы, что достаточно полно и ярко проявилось в совокупности его критико-эссеистских работ, объединенных в «Книгах отражений», — признанном шедевре критической прозы поэта. Они вызывают не меньший исследовательский интерес, чем его поэзия. И это не случайно: критические статьи и выступления Анненского влияли на формирование современных ему поэтических концепций, являясь объектом полемических реакций и во многом предопределяя новые пути развития художественной культуры.
Однако критическое творчество Анненского ценно и как выражение литературной личности поэта. Психологическую доминанту в критике Анненского выделяет литературовед Л.Д. Щеме-лева. Она представляет ее как «подспудную основу художественного сознания, что порождает искусство и “красоту”» [8]. Такое психологическое проникновение в художественный текст, по
мысли автора, не обеспечивает адекватности его интерпретации, но помогает создать некий дотекстовый психологический план, что приближает метод Анненского-критика к биографическому, точнее к духовно-биографическому прочтению конкретного произведения, как и творчества художника в целом.
Вряд ли такое понимание критического метода Анненского можно считать адекватным. Гораздо важнее увидеть за этим характер его интеллектуальной реакции на тот или иной анализируемый им художественный феномен.
Можно было бы в этой связи согласиться с И. Корецкой, которая относит критический метод Анненского по специфике повествовательной структуры к импрессионистической критике, подчеркивая, что «эстетические суждения разрозненны, отрывочны, подчинены стихии субъективного» [4, с. 207]. Как видим, отнесение критической прозы Анненского к области импрессионистической критики осуществляется И. Корецкой прежде всего на основе повествовательных особенностей,
