CC BY
25
УДК 821.161.1
Кирилл Владимирович Ратников
Челябинский государственный университет
ПОД ИМЕНЕМ ЯРОПОЛКА:
Скрытноеучастие С. П. Шевырева в газете «Молва» (1857 г.)
Статья первая
В статье анализируется полемическая аргументация С. П. Шевырева, выступившего на страницах славянофильского периодического издания срезкой критикой западнической историко-политической концепции С. М. Соловьева.
Ключевые слова: славянофильство, западничество, русская журналистика 1850-х гг., С. М. Соловьев, С. П. Шевырев, концепции истории России.
1857 год стал в судьбе С. П. Шевырева по-истине переломным - в самом негативном значении этого слова. Произошедший 14 января на заседании Московского художественного общества неожиданный острый конфликт с графом В. А. Бобринским, переросший в ожесточенную потасовку, вызвал громкий общественный скандал, который стоил Шевыреву карьеры: ему пришлось подать в отставку с поста декана историко-филологического факультета Московского университета, лишившись профессорской должности, а заодно и заведования сразу двумя кафедрами - русской словесности и педагогии. Разгневанный император Александр II первоначально вообще намеревался выслать Шевырева на жительство в Ярославль, и лишь благодаря заступничеству влиятельных покровителей опального профессора во главе с президентом Академии наук графом Д. Н. Блудовым эта суровая мера не была приведена в действие. Но репутация Шевырева оказалась непоправимо загублена, он в одночасье стал объектом колких насмешек и открытого злорадства со стороны своих многочисленных идейных противников и личных недоброжелателей. Столь разительная перемена воспринималась им тем более тяжело, что всего два года назад он достиг, казалось бы, вершины общественного успеха в качестве организатора празднования столетия Московского университета, удостоившись аудиенции у императора Николая I, получив в награду высочайшее благоволение и орден. И вдруг такой внезапный поворот в жизни.
Надо отдать должное Шевыреву: в крайне неблагоприятной для него ситуации он сумел держаться достойно, не впал в депрессию, а целенаправленно продолжил интенсивную научную деятельность, сосредоточив усилия на
подготовке к новому изданию своего существенно расширенного и дополненного фундаментального труда - «Истории русской словесности», охватывавшей период от «Слова о полку Игореве» и фольклорных текстов до литературных памятников начала ХУ1-го столетия. В результате отечественная филологическая наука пополнилась весьма ценным исследованием, не утратившим своей значимости и в последующие десятилетия.
И все же одним лишь научно-академическим направлением многогранная деятельность Шевырева в эти трудные для него годы далеко не исчерпывалась. Активный общественный темперамент требовал выхода, а начавшиеся как раз в этот период процессы подготовки политических и экономических реформ давали множество поводов для выступлений в печати по актуальным вопросам. Налагать на себя вынужденное молчание было для Шевырева просто невозможным. В прежнее время он принадлежал к числу наиболее заметных и энергичных публицистов, ведя на страницах «Москвитянина» непримиримую полемику с представителями западнического лагеря. Оппоненты могли во многом не соглашаться с его позицией (и чаще всего категорически не соглашались), но, по крайней мере, не могли не прислушиваться к его аргументам. Теперь ситуация коренным образом изменилась: внезапная опала, постигшая Шевырева, если не совсем исключала его из рядов ведущих общественных деятелей, то, во всяком случае, делала его имя одиозным, компрометируя тем самым высказываемые им взгляды и убеждения. Драматизм положения выразительно передал ближайший друг и соратник Шевырева М. П. Погодин: «Самолюбие его страдало. Имев прежде один из первых голосов, он увидел себя теперь пренебрегае-
мым и забываемым. Даже заступиться за него никому было нельзя, чтобы не подать повода к новым ругательным выходкам» [1. С. 29]. Приходилось искать выход из создавшейся нетерпимой ситуации. Вынужденным решением стало участие Шевырева в полемических баталиях уже не под своим именем, а под псевдонимом. Это явно противоречило обыкновению Шевырева выступать всегда от своего лица и подписывать все свои программные выступления в периодике собственным именем, однако поступить по-другому в сложившихся условиях он уже не мог.
Публицистическим дебютом Шевырева после январского инцидента стало обнародованием им в мае 1857 года, в 5-ом номере газеты «Молва», двух «Критических писем» под знаменательным псевдонимом Ярополк. Вероятно, для такого знатока и любителя древнерусской истории и словесности, каким был Шевырев, при выборе псевдонима имели значение ассоциации, связанные с судьбой великого князя Киевского Ярополка I Святославича, коварно убитого по приказу собственного брата - князя Владимира. Трагическая участь Ярополка в какой-то мере перекликалась с обстоятельствами судьбы самого Шевырева, что должно было придавать псевдониму особую контекстуальную тональность. Впрочем, читатели «Критических писем» едва ли уловили скрытый смысл такого ассоциативного подтекста.
Первым читателем полемических статей Шевырева стал К. С. Аксаков, являвшийся фактическим редактором-издателем газеты «Молва», хотя официально таковым значился С. М. Шпилевский, кандидат Московского университета, недавний слушатель шевырев-ских лекций. Литературная газета «Молва», названная так Аксаковым по аналогии с одноименной газетой, издававшейся в 1830-е гг. Н. И. Надеждиным в виде приложения к журналу «Телескоп», выходила в Москве, еженедельно с апреля по декабрь 1857 года; всего увидело свет 38 номеров. Будучи славянофильским по своей идейной программе изданием, «Молва» призвана была дополнить главный славянофильский печатный орган тех лет -общественно-политический и научно-литературный журнал «Русская беседа». Стратегию редактора «Молвы» удачно определила авторитетная исследовательница славянофильской журналистики Т. Ф. Пирожкова: «Согласно его представлениям о журнальной деятельности, “Русская беседа” оставалась для серьезных
статей, “Молва” же создавалась для сиюминутного отклика, была “конницей при пехоте”, по выражению О. М. Бодянского» (профессора славистики Московского университета. - К. Р.) [2. С. 158]. У отечественных историков журналистики аксаковская «Молва» пользуется не слишком высокой репутацией. Н. И. Цимбаев отказывает этой газете в праве считаться серьезной силой, формировавшей общественные настроения в предреформенную эпоху: «Полемика, иногда довольно ожесточенная, с другими печатными органами шла по специальным, учено-литературным вопросам. Явное невнимание к современным общественным событиям заметно умаляло влияние “Молвы”, приводило к потере читательского интереса к газете» [3. С. 20-21]. Тем не менее, Аксаков издавал «Молву» на собственные средства, регулярно писал для нее передовые статьи на злободневные темы и продолжил бы издание в 1858 году, если бы цензурные строгости по отношению к газете, остававшейся подозрительной в глазах высших властей, не заставили его с сожалением отказаться от этого проекта.
Знакомство Шевырева с Аксаковым было давним - еще со времен обучения последнего в Московском университете в начале 1830-х гг. Отношения между ними были неровными; неоднократно проявлялись достаточно серьезные идейные разногласия в оценках тех или иных аспектов русской истории и современной общественной жизни. Но, как бы то ни было, оба они решительно противостояли западническому лагерю и выступали в этом отношении как многолетние союзники. Вот почему Шевырев направил свои «Критические письма», содержавшие принципиальную полемику с западниками, именно в аксаковскую «Молву». Разумеется, что для хозяина газеты не составляло тайны истинное авторство Ярополка.
Поводом к созданию первого из «Критических писем» послужила публикация в «Русском вестнике» (1857. Апрель. Кн. 2) статьи С. М. Соловьева «Шлецер и антиисторическое направление», безапелляционно направленной против славянофильской концепции отечественной истории. Наглядное представление о том, какое впечатление вызвали выпады знаменитого автора «Истории России с древнейших времен» в славянофильских кругах, дает сжатое изложение опорных тезисов статьи историком Н. П. Барсуковым, чьи симпатии явственно склонялись к славянофилам: «В этой статье Соловьев, рассматривая суждения некоторых
славянофильских писателей о замечательнейших людях допетровской Руси, доказывает, что все эти люди должны быть названы представителями того же самого направления, которое ныне славянофилы называют западническим и отрицательным, что Посошков, митрополит Макарий, Геннадий, Максим Грек, боярин Матвеев, Нащокин, митрополит Киприан и наконец те новгородцы, которые призвали Рюрика, должны быть названы людьми отрицательного направления в том самом смысле, в каком понимается отрицательность славянофилами, потому что все они или жаловались на чрезвычайную неудовлетворительность той степени развития, на которой стояла Русь в их время, или своею деятельностию обнаруживали недостатки тогдашнего быта» [4. С. 271-272].
Как известно, всякое противодействие вызывается обычно каким-либо первоначальным враждебным действием. Так было и на этот раз. Столь категоричное «исповедание исторической веры» [4. С. 271] Соловьевым, метившим прямо в своих оппонентов из среды славянофилов, было спровоцировано ими же самими, а точнее - лично К. С. Аксаковым, напечатавшим в 4-ом номере «Русской беседы» за 1856 год развернутую рецензию «По поводу VI тома “Истории России” г. Соловьева», где он подверг сомнению состоятельность научной методологии ученого-западника, придя к выводу о несоответствии работы Соловьева критериям полноценного, академического исторического труда. Заключение Аксакова выглядело как завуалированный приговор: «Мы знаем: у него довольно исторического художественного таланта для непосредственного представления мыслью проникнутых событий, но эпоха не та, но не пришла еще пора для “Русской истории”, и потому г. Соловьев может написать только историческое исследование» [5. С. 416]. Обвинение не было голословным - Аксаков постарался с четких философско-мировоззренческих позиций обосновать свою скептическую точку зрения на ограниченный масштаб деятельности Соловьева и вообще ученых-исто-риков той эпохи: «Но возможна ли у нас теперь история? Конечно, нет. История есть уже плод ясного самосознания, плод спокойного самосозерцания. А мы еще далеки от того. У нас теперь пора исторических исследований, не более. И кажется, эта пора только еще начинается. - Слишком крепко была отшиблена у нас память, слишком решительно была разорвана нами связь с прошедшим, чтобы не легло
на нас за это законного наказания: непонимания жизни наших предков, непонимания своей собственной народной жизни» [5. С. 414-415]. Отказывая по сути труду Соловьева в праве называться всеобъемлющей концептуальной «Историей России», Аксаков предлагал ему направить усилия на более локальное и скромное поприще частных исследований, решение отдельных вопросов, не претендуя на воссоздание полномасштабной исторической картины, а самое главное - руководствуясь при этом отнюдь не европейскими, заимствованными воззрениями, но опираясь на результаты углубленного национального самосознания: «Итак, устремим же все силы наши на то, чтобы сперва разработать и понять наше прошедшее и стать наконец на свои ноги, вопреки любителям ходить на помочах. А историю писать погодим» [5. С. 415]. Иными словами, славянофил призывал западника к принятию специфически русской, отечественной, национальной системы мировоззрения, без чего всякий труд на ниве историографии будет обречен на заведомую неполноту, ошибочность и ложность в самом своем основании.
Предвзятость критических рекомендаций Аксакова не ускользнула позднее от внимания профессиональных историков. В частности, А. Н. Цамутали раскрыл тенденциозность ак-саковской рецензии на «Историю России» Соловьева: «Не занимаясь специальным изучением эпохи, он препарировал материал тома, выбрав то, что подтверждало бы его концепцию, и соответствующим образом расставив акценты. Получилось нечто вроде исторического наброска, своеобразного эскиза эпохи, выдержанного в тонах, соответствовавших политическим устремлениям как самого Аксакова, так и его единомышленников - славянофилов» [6. С. 123]. Естественно, что и сам Соловьев ни в коей мере не мог согласиться с выдвинутыми против него обвинениями и уж тем более принять славянофильскую концепцию русской истории. Справедливо считая, что наилучшей формой защиты всегда являлось нападение, он не преминул выступить с отповедью славянофилам в статье «Шлецер и антиисторическое направление», подвергнув разгромной критике как отдельные положения славянофильских воззрений на отечественную историю, так и всю их историософскую доктрину в целом. Пунктирно проследив и по-своему интерпретировав основные вехи развития исторической науки в России, начиная с исследования Авгу-
ста Людвига Шлецера о Несторовой «Первоначальной летописи» и доходя до современных воззрений на закономерное вхождение государства Российского в общий ряд европейских держав, в чем западник Соловьев усматривал фактор благотворного влияния на обновление и совершенствование всех сторон народной жизни, он сделал характерную полемическую оговорку, направленную против антиевропейских тенденций славянофильской общественно-исторической мысли: «Но мы не можем высказать это последнее положение как общепринятое, ибо существует мнение противное, существует направление, противоположное историческому направлению, которое начинается Шлецеровым “Нестором”. В чем состоит это направление, которое мы должны назвать антиисторическим, оказывается из положений, высказанных его последователями» [7. С. 321].
Далее следовали возражения по существу. Во главу угла была поставлена воспринятая Соловьевым у Иоганна Густава Эверса и творчески переосмысленная им концепция развития внутренней жизни народа и страны как постепенного перехода от изначального родового быта к сменяющим его государственным отношениям. Именно в этом, по мнению представителей так называемой государственной школы историков, к числу которых принадлежал и Соловьев, заключался исторический прогресс, поступательный ход развития человечества. Так было у всех народов, а значит и славяне не должны были представлять собой какого-либо специфического исключения. Благодаря этому единству глубинных исторических процессов русский народ и Россия органично включались в общемировой, а точнее - европейский контекст, что в полной мере соответствовало западнической системе взглядов на отечественную историю. Но славянофилы были решительно не согласны с выдвигаемой Соловьевым концепцией. По их мнению, русская история (и - шире
- история славянских народов) в корне отличалась от европейских исторических процессов, а главная причина различий состояла в том, что исходную основу развития составляли не родовые отношения, а общинные, определившие собой уникальный характер русской земли, земских связей, тогда как на базе родовых отношений, присущих преимущественному пришлому, варяжскому элементу, строилась не земля, а только государство, то есть внешняя сила по отношению к земле. Таким образом, славянофилы расставляли акценты совершенно иначе, нежели
западники, и приоритет у них получали отнюдь не государственные институты, как это было свойственно Соловьеву, а народная жизнь, хранителем и выразителем которой являлась сельская община. Можно сказать, что нравственный пафос славянофилов попросту не сочетался с государственнической логикой Соловьева.
О правомерности славянофильской критики постулатов государственной школы историков уже давно объективно высказался крупнейший специалист по отечественной историографии Н. Л. Рубинштейн: «Возражая против родовой теории Соловьева, славянофилы указывали, во-первых, что родовой строй не специфичен для России и что не на нем основывается русский исторический процесс; во-вторых, что западники говорят о родовых отношениях тогда, когда эти отношения в действительности уже перестали быть основой общественных отношений, и что они прослеживают их в между-княжеских отношениях, а не в жизни самого народа. Они выдвинули положение, что в народной жизни уже господствует не родовое, а общинное начало. И в этих пределах славянофилы были правы» [8. С. 277]. Не оспаривая в целом философскую обоснованность позиции славянофилов, В. Е. Иллерицкий, однако, делает оговорку о недостаточной историчности их умозрительных построений. Он отмечает эту уязвимость их концепции, обращая внимание на то, что Аксаков, «как и все славянофилы, считал исходной формой общественного развития славян не род, а общину, но трактовал последнюю идеалистически как “нравственный союз”, основанный на “внутренней правде”, т. е. любви и единении между всеми членами общины» [9. С. 106].
Вполне логично поэтому, что Соловьев, имевший все-таки гораздо более основательную профессиональную и научную подготовку в области истории, чем его оппоненты из числа славянофилов, отчетливо сознавал свою силу на этом поле и не склонен был считаться с мнением своих противников. Эта позиция превосходства специалиста над дилетантами со всей очевидностью проявилась и в его полемической по содержанию статье «Шлецер и антиисторическое направление», которую современный исследователь Р. А. Киреева справедливо охарактеризовала как закономерный эпизод идейной борьбы западников со славянофилами: «Фактически Соловьев не признавал никаких заслуг славянофилов перед отечественной исторической наукой. Он нескрываемо решал
чисто полемические задачи: с одной стороны, разбивал теоретические позиции противников, отнюдь не заботясь о выявлении их вклада в историческую науку, а с другой - утверждал свое понимание процесса исторического развития. Таким образом, Соловьев подходил к славянофилам с позиций западника 50-х годов XIX в.» [10. С. 179]. Понятно также, что славянофилы, возмущенные полемической бесцеремонностью Соловьева, приготовились дать ему коллективный ответ, и он действительно состоялся - в 3-ем выпуске «Русской беседы» за 1857 год, увидевшем свет в сентябре, появились четыре статьи активных деятелей славянофильского кружка (П. А. Бессонова, Ю. Ф. Самарина, К. С. Аксакова и А. С. Хомякова), содержавшие многочисленные критические замечания на соловьевскую статью. Но пока славянофилы с присущей им неторопливостью готовили свои основательные контраргументы, Шевырев под псевдонимом Ярополк успел оперативно откликнуться на возникший спор, приняв сторону славянофилов и целиком солидаризовавшись с их исторической концепцией и общественной платформой. Первое из его «Критических писем» носило красноречивое заглавие - «Два слова о новой неисторической школе г-на Соловьева», появившись в «Молве» уже 10 мая, т. е. на четыре месяца раньше, чем были подготовлены ответы в «Русской беседе». Аксаков, обрадовавшись поддержке, оказанной в предстоящем принципиальном споре, с готовностью напечатал в своей газете полемическое письмо Шевырева, сопроводив публикацию небольшим пояснением, выполнявшим одновременно функцию информационного анонса: «Редакция “Молвы” неожиданно получила критические письма за подписью Ярополк и немедленно сообщает их своим читателям. Она считает нужным оговориться, что ответ г. Соловьеву, на который указывается в одной из заметок как на имеющий явиться, - не тот, который читатели “Молвы” прочтут в первом “Критическом письме”. Ответ этот, по всем вероятностям, появится в “Русской беседе”, ибо пределы газеты слишком для него тесны. Но независимо от того, могут быть возражения на статью г. Соловьева, более краткие, которые “Молва” может помещать на своих страницах» [11].
Внимательный анализ выступления Шевырева позволит не только более детально выявить узловые точки сближения его позиции с взглядами славянофилов, но и проследить при-
емы характерного для него яркого полемического мастерства.
Прежде всего, обращает на себя внимание, конечно же, заголовок первого «Критического письма». «Антиисторическому направлению», к которому Соловьев относил славянофилов, противопоставляется обвинение самого Соловьева в принадлежности к «неисторической школе». Таким образом, один полемический жупел нейтрализовался другим. И это была не просто игра словами - Шевырев вполне убедительно обосновал свою оценку, использовав для этого остроумный литературный ход. «Критическому письму» предпослан эпиграф из басни Крылова «Зеркало и Обезьяна», задающий подчеркнуто иронический лейтмотив всей последующей аргументации:
Про взятки Климычу читают,
А он украдкою кивает на Петра.
Сатирическая адресация этих строк тотчас же поясняется Шевыревым с хлесткой тональностью и стилистикой, сближающей «Критическое письмо» с полемическим фельетоном: «На Петра, да еще и не на одного! Как так? А вот как: после долговременного молчания, середи коего г. Соловьев спокойно ратовал на поле русской истории, оставленный без внимания первыми своими противниками, явились наконец новые, которые, быв выведены из терпения его невероятными выходками, решились предложить ему несколько критических замечаний» [12]. Изложенная далее предыстория спора, разгоревшегося между западником Соловьевым и его противниками-славянофилами, объясняла причину появления термина «антиисторическое направление», призванного якобы, по предполагаемому замыслу его создателя, обеспечить победу в полемике при помощи ловких и нечестных приемов: «Г-ну Соловьеву очень снисходительно, и даже легко, замечены были в “Беседе” некоторые из его промахов и заключено, что так нельзя обходиться с исто-риею. Что же? Вместо того, чтобы с благодар-ностию отвечать скромному рецензенту, он взял несколько других исследований, поставил их рядом, хотя они не имеют ничего между собою общего, выбрал из них без связи, что показалось ему удобным для опровержения, сочинил по ним новое направление и дал ему имя антиисторического, - с больной головы да на здоровую» [12]. В таком контексте задача автора «Критического письма» сводилась к
разоблачению предосудительных уловок, допущенных Соловьевым по отношению к его оппонентам, и вынесению общей моральной оценки попавшемуся впросак представителю западнического направления в науке, дискредитирующему эту науку своими неблагородными и лукавыми действиями: «Не найдутся, разумеется, читатели, которые назовут новую статью г-на Соловьева слишком правдиво-сочиненною, но будут, вероятно, такие, которые почтут ее довольно хитро-сплетенною. Сочинение разберут, без сомнения, сотрудники “Русской беседы”, против которых в особенности она направлена, а хитрость позвольте раскрыть мне, нижеподписавшемуся. Хитрость эта очень проста и заключается вся в одном только изобретенном слове: антиисторическая школа» [12].
Первым объектом полемической атаки Ярополка-Шевырева стала та самая теория родового быта, против которой решительно возражали славянофилы и с которыми Шевырев был в полной мере согласен в этом ключевом для объяснения внутреннего хода русской истории вопросе: «Г-н Соловьев изобретает для каждого тома своей журнальной “Истории” по нескольку таких громких и эффектных слов, которыми в ушах толпы и покрывается отсутствие всяких положительных мыслей и исследований. В первых томах гремел у него “родовой быт”. Напрасно многие знатоки русской истории осудили его на первых порах его появления, а другие после опровергли фактически. “Родовой быт” не слушал никаких опровержений, раздавался несколько лет беспрерывно, а цели своей достигнул, то есть славу пустил, хоть и не объяснил ни одного события в русской истории» [12]. Чтобы уж окончательно опровергнуть соловьевскую псевдоисторическую («неисторическую», по определению автора «Критического письма») концепцию, Шевырев не ограничился отсылкой к работам славянофилов, но счел целесообразным сослаться даже на авторитетное мнение ученого из западнического лагеря - видного представителя государственной школы историков Б.
Н. Чичерина, который в своей магистерской диссертации «Областные учреждения в России в XVII веке» сформулировал некоторые коррективы к высказывавшимся Соловьевым взглядам на хронологические рамки перехода родовых отношений в государственные: «Теперь сам г. Чичерин объявляет решительно, что родового быта с прибытия Рюрика искать в
России нечего. Так из чего же такой шум поднимался, и не правы ли его противники, причисляемые, однако ж, теперь г-м Соловьевым к антиисторической школе? [12]. Заключение, выведенное из такой неожиданной апелляции к мнениям идейного и методологического оппонента, тем более сильно порывало позицию Соловьева, что основывалось на объективных предпосылках, позаимствованных из того же лагеря: «Странно, однако ж, что ошибка попала на долю школе исторической, а в исправлениях провинилась антиисторическая; здесь что-нибудь да не так и, верно, не на своем месте поставлена частица анти-!» [12].
Еще более весомый контраргумент был направлен Шевыревым против кульминационного момента исторической концепции Соловьева о завершающем этапе борьбы государственных начал в лице самодержавной власти Ивана Грозного с пережитками прежних родовых отношений, последние представители которых олицетворялись в боярстве, беспощадно истреблявшемся первым русским царем. Не соглашаясь с той повышенной значимостью, которую Соловьев придавал родовым отношениям, славянофилы, а вместе с ними и Шевырев, отказывались видеть в тирании Грозного глубокий государственнический смысл, объясняя жестокость царя патологическими особенностями его личности. Следовательно, сама идея борьбы бояр с самодержцем ставилась под сомнение, о чем прямо, и даже с излишней категоричностью, заявил Шевырев в «Критическом письме», продолжая разоблачение ничем не подкрепленных деклараций Соловьева, иронически названных примером «громких слов с свободными от постоя картинами»: «Для шестого тома своей так называемой “Истории” новый историк изобрел государственную борьбу в царствование Иоанна Грозного. Всякая борьба предполагает борцов, а кто же боролся с Иоанном Грозным? <...> Да, бояре не боролись, а беспрекословно клали свои головы на плаху или спасались бегством в чужие краи. Борьбы, следовательно, не было никакой, а выдумана она для эффекта...» [12]. В данном случае Шевырев непосредственно присоединился к упрекам, высказанным Аксаковым Соловьеву в рецензии на VI-ой том «Истории России»: «Прежде всего скажем, что борьба эта (царя с боярством) была весьма не ровная, не только по силе той и другой стороны, силе, даруемой большей или меньшей современной потребностью, но и по характеру своему; с одной сторо-
ны - борьба действительная, с другой - чисто страдательная, так что слово “борьба”, принимаемое и г. Соловьевым и нами, едва ли есть, впрочем, вполне соответственное слово» [5. С. 421]. Аксаков считал, что Грозный царь «не встретил никаких препятствий, никакого сопротивления; он рубил и терзал бояр, сколько хотел: а они шли кротко на казнь, некоторые только позволяли себе бегство» [2. С. 423]. Кстати сказать, аналогичное мнение о недостоверности интерпретации Соловьевым взаимоотношений между Иваном Грозным и боярами высказал и Хомяков в опубликованных позднее в «Русской беседе» своих критических замечаниях на соловьевскую статью о Шлецере и антиисторическом направлении: «Не ни следа восстания, ни следа заговора, ни следа даже ослушания» [13. С. 266]. Стало быть, с точки зрения Хомякова, Соловьев тут явно не прав, и «самая борьба есть опять чистая выдумка, ни на чем не основанная» [13. С. 267]. Таким образом, солидарность критики обусловливалась единством мировоззренческой позиции в исторических вопросах между Шевыревым и ведущими славянофилами.
Вообще говоря, именно за не совсем удачное изображение личности Ивана Грозного Соловьеву досталось больше всего и от Ше-вырева, и от славянофилов. Первым промах, допущенный Соловьевым при не слишком-то последовательном повествовании о личной жизни царя, подметил еще Аксаков в рецензии на VI том «Истории России», упрекнув автора за сбивчивость изложения: «Так, начав говорить о сношения Иоанна с Елизаветой, с целью жениться на ее родственнице, автор говорит в скобках, что Иоанн был женат в пятый или седьмой раз. Читатель знает лишь об Анастасии, первой жене, и, ничем не приготовленный к такому многоженству (ибо рассказ касался лишь свирепостей Иоанна), непременно должен изумиться» [5. С. 411]. Шевырев в «Критическом письме» также не упустил случая вменить Соловьеву в вину умолчание о столь знаменательном обстоятельстве: «Что говорил нового г. Соловьев? Ровно ничего. Найдите мне во всех его писаниях одну какую-нибудь положительную мысль, - а старое позабывал он сплошь и рядом. Так позабыл этот историк, например, в жизни Иоанна Грозного, что он был женат на семи женах, - каково?» [12]. Наконец, Хомяков в критических замечаниях на полемическую статью Соловьева вслед за Аксаковым дал в свою очередь волю напраши-
вавшейся иронии над столь очевидной оплошностью противника, красноречиво сопоставив фигуры русского царя и английского короля, одинаково замеченных в излишествах чересчур бурной семейной жизни: «Лицо самого Иоанна до такой степени бесцветно и призрачно, что, по справедливому замечанию К. С. Аксакова, чуть-чуть не остается под сомнением, был ли он более одного разу под брачным венцом. Любопытно знать, что бы сказала Англия об истории Генриха VIII, где ни слова не сказано бы было о его семи женах? Не скоро бы забыла она такой подвиг исторического писателя: ведь там считают семиженство Генриха чертою несколько характеристическою» [13. С. 266]. Но, конечно же, не этими частностями определялось негативное мнение славянофилов и Шевырева об историческом труде Соловьева. Дело было в западнической концепции историка, неприемлемой для представителей славянофильского направления научного знания.
Камнем преткновения в их споре с автором «Истории России с древнейших времен» явилась однозначно положительная оценка Соловьевым последствий петровских реформ для развития страны в соответствии с общим вектором европейского пути. Что же касается допетровской Руси, то она представала у Соловьева в сравнении с послепетровской эпохой преимущественно в критическом освещении вследствие накопившихся в древнем периоде отечественной истории устарелых форм общественной жизни, переставших соответствовать настоятельным запросам нового времени. Он прямо утверждал в своей статье о Шлецере: «Древнее русское общество, несмотря на величие подвигов, совершенных им в деле внешнего государственного созидания, в преодолении препятствий, этому созиданию противопоставленных, не могло двигаться далее на пути нравственных и материальных улучшений, не вступив в семью европейско-христианских народов, да и по характеру своему не могло не вступить в эту семью при первой возможности» [7. С. 340]. С этим ни славянофилы, ни Шевырев категорически не могли согласиться: для них именно древняя Русь во многом представляла идеал органической национальной жизни, еще не искаженной чужеземными влияниями, насильственно насаждавшимися Петром. Вот почему недооценка Соловьевым нравственных заветов древней Руси заставляла его оппонентов решительно возражать ему. При этом они единодушно отвергали упреки Соловьева в
допускаемой ими значительной идеализации допетровского периода. Им представлялось совершенно необоснованным саркастическое предложение Соловьева о том, что, с точки зрения славянофилов, «из древней русской истории надобно исключить все те знаменитые лица, которые жаловались на недостатки современного им общества за недостаток образованности, ибо это всё вольнодумцы, выскочки, люди отрицательного направления!» [7. С. 349]. К числу таких людей, подвергших острой критике унаследованные петровским временем пороки предшествующей эпохи, Соловьев отнес среди прочих также Ивана Посо-шкова, автора известной «Книги о скудости и богатстве», наполненная немалым количеством откровенных и даже дерзких замечаний о разного рода несовершенствах русской жизни. Как известно, впервые полный текст сочинения Посошкова издал в 1842 году сподвижник Шевырева Погодин, так что ему было очень хорошо известно содержание этой книги. По справедливому мнению Шевырева, относить Посошкова к безоговорочным сторонникам деятельности Петра никак не следовало -ив неправомерности такого использования имени русского мыслителя XVIII столетия он с полным на то основанием уличил Соловьева: «А каково противоречие? Посошкова причисляет г. Соловьев к передовым людям; кому же представил Посошков свои мысли, свои мечтания, свои жалобы? кем он был недоволен? Петром Первым. Когда? За несколько месяцев до кончины сего последнего, следовательно, по новой исторической теории г. Соловьева, должно бы Петра Первого считать отсталым: Посошков указывал ему множество недостатков его управления» [12].
Конечно, Шевырев не обошелся в данном случае без некоторого полемического перегиба, но общий пафос противоборства этого, безусловно, требовал. Дело в том, что объектом критики Шевырева явилась не только одна отдельно взятая статья Соловьева о Шлецере и антиисторическом направлении, но и сама концепция противопоставления старой Руси и современной России - явное предпочтение, отдаваемое последней за счет первой, которое было отчетливо продекларировано в опубликованной Соловьевым годом ранее в «Русском вестнике» статье под знаменательно говорящим заглавием «Древняя и новая Россия». В этой статье Соловьев сформулировал обращенное к славянофилам осуждение за попытки закон-
сервировать идеалы древней Руси и во что бы то ни стало навязать их в качестве руководящих идей для современной России, тем самым сводя практически на нет значимость европейских ценностей, привнесенных петровскими реформами в жизнь русского общества. В освещении Соловьева лучшие деятели древней Руси представали не антагонистами, а предтечами Петра, сторонниками прогресса и развития, тогда как славянофильская интерпретация, с его точки зрения, обрекала восприятие их исторической роли в духе закоснелого рутинерства и ретроградства: «Мы сравнили наших предков с людьми передовыми, которые, подвергаясь всякого рода лишениям, физическим и нравственным, совершили многотрудный подвиг и по тому самому часто не могут являться перед нами в привлекательном образе. Если есть люди, которые из любви к своему стараются изукрасить этот образ, не думая, что этим самым уменьшают подвиги предков, то могут найтись люди, которые, взяв этот образ, как он есть, постараются приравнять к нему свой собственный образ, позабыв, что предки как только вздохнули свободнее после великого труда, так начали искать средства изменить этот образ, в чем оставили для нас священный завет и пример» [7. С. 275-276]. В глазах Шевырева это было уж слишком! Активный исследователь духовной жизни древней Руси, запечатленной в памятниках словесности, он ни в коем случае не соглашался уступить Соловьеву право на истолкование дорогих ему национальных исторических идеалов в западническом ключе. Негодование Шевырева по этому поводу было абсолютно искренним: «Теперь г. Соловьев забирает всех порядочных людей из древней Руси в свой полк, в редакцию “Русского вестника”, и восклицает: это передовые люди, это наши, это мы. Да по какому же праву считаете вы их своими? Их протесты не имеют ли аналогии больше с другими выражениями русской мысли, чем с изменениями самого западного воззрения?» [12]. Итоговый вывод Шевырева звучал непреклонно: «Нет, г. Соловьев, вы понимаете не так процесс русской истории, разбирая передовых и отсталых ее деятелей» [12].
Столь же категоричное неприятие Шевырева вызвала и провозглашенная в конце со-ловьевской статьи о Шлецере и антиисторическом направлении апология той исторической школы, к которой Соловьев относил себя и своих единомышленников из западнического
общественного лагеря: «Положительная сторона в трудах по русской истории обозначилась ясно; последователи исторического направления с глубоким вниманием и сочувствием следят за строением великого здания; замечают, как участвует в этой постройке каждый век, каждое поколение, что прибавляет к зданию прочного, остающегося; участие к строителям, к передовым людям в деле созидания усиливается при виде тех страшных препятствий, с которыми они должны бороться; с особенным сочувствием прислушиваются к жалобе на недостаток света» [7. С. 351]. Особенно задел его выпад Соловьева против антизападнической позиции славянофилов, чьи исторические воззрения оказались представленными в нарочито гротесковой и уничижительной манере: «А тут слышатся другие голоса: “Что ваше здание? Началось оно строиться хорошо, материал был свой, крепкий; но ничего не вышло, ни цвета, ни плода; с конца XV века уже начало подгнивать; выскочки, люди отрицательного направления стали кричать, что света нет, взяли свет чужой, и стало еще темнее прежнего”» [7. С. 351]. Эта ирония выглядела как открытое заявление об окончательной победе над противниками и отказ в признании за ними хотя бы относительной, частичной исторической правоты. По аргументированному суждению Р. А. Киреевой, в пылу полемики «Соловьев обвинял славянофилов в плохо знании и плохом понимании истории, а их позицию квалифицировал как позицию застоя, противопоставляя ей идею исторического прогресса» [10. С. 179]. В такой ситуации Шевырев счел необходимым вступиться за честь славянофильского знамени, раскрыв содержавшийся в соловьевской статье обидный намек и самым энергичным образом отвергнув выдвинутые против славянофилов обвинения, попутно обосновав присущее им органическое понимание хода национальной истории: «Нет, г. Соловьев, вы понимаете не так славянофилов, приписывая им расположение к тьме. <...> Нет, г. Соловьев, эти люди могут ошибаться, как и прочие, в своих исследованиях и рассуждениях, но искреннее, горячее желание ими света не подлежит никакому сомнению. Все они, как истые славяне, не только славянофилы, имеют каждый свой образ мыслей и много разнятся в частностях, подробностях, но в желании света, равно как и в главных основаниях своих убеждений, они согласны. Вникните в их сочинения и вы увидите, что они верно следуют истори-
ческому Шлецерову направлению, уважают историю и прямой путь ее, а вопиют только против уклонений и заблуждений, но где, когда, кем уклонения и заблуждения считались прогрессом?» [12].
Статья Соловьева завершалась необычным литературным приемом. Риторически утверждая, что «отрицательное направление высказалось, кажется, вполне» и что «между последователями его уже начинает пробуждаться сознание его несостоятельности» [7. С. 351], Соловьев привел в качестве полемической характеристики славянофильства фрагмент стихотворения одного «из их поэтов»:
Порыв, упрек, негодованья,
Как мне наскучил ваш причет!
Увы! путь мертвый отрицанья Плодов живых не принесет!
Анонимная цитата сопровождалась торжествующе-ироническим напутствием: «Пользуемся этими прекрасными стихами, чтобы окончить статью словом сочувствия: Бог помочь на новой дороге!» [7. С. 352]. Шевырев не оставил этот полемический демарш без ответа, сравнив автора статьи с одиозной фигурой горе-ученого В. К. Тредиаковского и заодно переадресовав автору статьи сатирический пассаж из державинской оды «Вельможа»:
«Трудишься много ты, сказал Петр Первый Тредьяковскому, но мастером тебе не бывать, а Державин сказал, чтоб окончить наше письмо стихами, точно как кончил стихами г. Соловьев:
Каких ни вымышляй пружин,
Чтоб мужу бую умудриться,
Не можно век носить личин,
И истина должна открыться!» [12].
Остро и дельно написанное «Критическое письмо» Ярополка привлекло к себе повышенное внимание общественности, с интересом следившей за перипетиями спора западников со славянофилами. Желая внести максимально полную ясность в вопрос об отношении к полемической аргументации Шевырева, Аксаков поместил в следующем, 6-ом номере «Молвы», вышедшем в свет 18 мая, специально по этому случаю написанное им же самим «Письмо к редактору», опубликованное под псевдонимом Имрек, которым он постоянно пользовался. В этом письме Аксаков посчитал целесообраз-
ным отмежеваться от чересчур негативной характеристики Шевыревым объективной значимости и научной состоятельности трудов Соловьева: «В самом деле, не есть ли необыкновенная насмешка над наукою и публикою -выдавать каждый год по тому так называемой “Истории”, где описывается по триста, по двести и по сту лет, а решается по стольку же важнейших исторических спорных вопросов, без апелляции? Есть ли физическая возможность справиться достойным образом с такою огромною задачею? Можно ли писать “Историю” в наше время прямо набело?» [12]. Движимый, поимо идейной розни, также чувством личной антипатии к Соловьеву, Шевырев не поскупился на нелестные эпитеты: «Кто понимает сколько-нибудь значение истории и знает, чего стоит исследование одного какого-нибудь вопроса, - а их сотни, - тот не мог, разумеется, смотреть равнодушно на эту недостойную игру» [12]. Аксаков проявил гораздо большую взвешенность в оценке фундаментального труда Соловьева и, несмотря на существенные методологические и историософские расхождения с исторической концепцией западнической государственной школы, все-таки не стал отказывать соловьевской «Истории России» в праве считаться ценным вкладом в отечественную науку. Но для этого Аксакову пришлось опровергнуть суждение автора «Критического письма», что он и сделал в наиболее мягкой форме внутренней дискуссии в среде единомышленников: «Ярополк сказал верно: между славянофилами нет формального принудительного единства; всё их единство - в главных существенных основаниях; поэтому не бояться они его нарушить горячими, открытыми спорами между собою в частностях; черта, извините, г-да антагонисты, черта чисто народная, историческая: неохота формулировать своего направления.
На основании этой-то, так верно схваченной Ярополком черты, позволю я себе сказать, что не согласен с ним в его мнении о достоинстве исторических трудов г. Соловьева. Полезные труды его займут свое место в истории русской исторической науки; правда, они труды приготовительные, как, впрочем, и труды всех его предшественников. - Я не согласен с г. Соловьевым в его основных взглядах на историю России, не согласен и во всех почти частных его выводах. Между нами будет, вероятно, подробный литературный спор. Но я постоянно признавал и признаю г. Соловьева не
только трудолюбивым, но и даровитым нашим ученым.
Вот и пример откровенного несогласия в частностях при согласии в общем основании между славянофилами, если предполагать, что Ярополк, которого не имею чести знать, принадлежит к этому направлению» [14].
Дезавуирующее заявление Аксакова возмутило поэта и критика А. А. Григорьева, усмотревшего здесь неоправданное и непростительное отступление перед научным авторитетом представителя западнического лагеря. Своими впечатлениями Григорьев поделился всё с тем же Погодиным, чья реакция в данном случае не могла не быть солидарной: «Посмотрите, с другой стороны, как бары (они же - православные и славянофилы) постоянно с глубоким уважением спорят с “Русским вестником” и кадят ему, как ярый К. С. Аксаков торопится извиниться перед Соловьевым за ловкую статью Ярополка!» (15. С. 384).
Впрочем, примирительная оговорка Аксакова так и не смогла предотвратить крайне раздраженного ответа сторонников Соловьева из числа сотрудников «Русского вестника». В 1-ой майской книжке этого журнала появилась полемическая отповедь «Физиология кружка (Письмо к редактору)», подписанная псевдонимом Ярослав - непосредственно в пику Ярополку. Направленная в целом против славянофилов, группировавшихся вокруг “Русской беседы», «Физиология кружка» уделила особое место Ярополку, охарактеризованному самым что ни есть пренебрежительным и уничижительным образом: «Во всяком случае, статья г. Соловьева не подавала ни малейшего повода к такой выходке, какую позволил себе тот же “кружок” в своей газете, за подписью Ярополк. <...> В статье г. Ярополка так и слышится то самое змеиное шипение зависти, которое встретило первые шаги г. Соловьева. <...> Но мне стыдно говорить о достоинствах и заслугах г. Соловьева, по случаю презренного нападения, которое в главную вину поставляет ему то, что он ежегодно издает по тому своей истории; в этом критик-славянофил видит недостойную игру перед публикой; видно, что ему ничего не было бы так приятно, как если б г. Соловьев ничего не делал и, по возможности, не существовал.
Вот что значит самолюбие кружка! Задетое за живое, оно не знает конца злобе и может даже представить из своей среды такое явление, какЯрополк» [16. С. 58-59].
Такой высокомерно-третирующий тон по отношению к Ярополку мог иметь лишь одно объяснение: сотрудникам «Русского вестника» стало известно, что под этим историческим именем скрывался давний, упорный противник западников Шевырев, оказавшийся ныне в ситуации общественного остракизма. Как же было не воспользоваться столь удачным поводом и не свести старые счеты? Инкогнито сохранить не удалось, княжеский псевдоним не спас опального профессора от разоблачения. Секреты беречь трудно, особенно в журналистской среде, а слухи распространяются быстро. По крайней мере, близкий к славянофилам профессор-юрист Московского университета И. Д. Беляев поделился с Погодиным свежей новостью в письме от 17 мая 1857 года: «Шевырев под именем Ярополка напечатал в “Молве” статью <...> прегорячую, хотя и дельную; а во вражьем стане уже знают, что Яро-полк - Шевырев, и, разумеется, ругают...» [4. С. 240]. Однако эти ругательства, доставшиеся на долю Шевыреву за его первое «Критическое письмо», были лишь прологом той кампании грубой полемики, временами переходящей в настоящую травлю, которую вызвало второе «Письмо» - «Запросы профессору Леонтьеву». Однако этот новый эпизод, связанный с продолжением в журнально-газетной периодике очередного витка борьбы славянофилов с западниками, будет подробнее рассмотрен во второй, заключительной статье.
Список литературы
1. Погодин, М. П. Воспоминание о Степане Петровиче Шевыреве [Текст] / М. П. Погодин.
- СПб. : Печатня В. Головина, 1869. - 60 с.
2. Пирожкова, Т. Ф. Славянофильская журналистика [Текст] / Т. Ф. Пирожкова. - М. : Изд-во МГУ, 1997.-221 с.
3. Цимбаев, Н. И. Газета «Молва» 1857 года (Из истории славянофильской периодики) [Текст] / Н. И. Цимбаев // Вестник Москов-
ского университета. Сер. 8. История. - 1984. -№ 6. - С. 14-24.
4. Барсуков, Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина: В 21 кн. Кн. 15 [Текст] / Н. П. Барсуков. - СПб. : Тип. М. М. Стасюлевича, 1901.
- 522 с.
5. Аксаков, К. С. Государство и народ [Текст] / К. С. Аксаков. - М. : Ин-т рус. цивилизации, 2009. - 608 с.
6. Цамутали, А. Н. Борьба течений в русской историографии во второй половине XIX века [Текст] / А. Н. Цамутали. - Л. : Наука, 1977.-256 с.
7. Соловьев, С. М. Сочинения: В 18 кн. Кн. 16 [Текст] / С. М. Соловьев. - М. : Мысль, 1995. -734 с.
8. Рубинштейн, Н. Л. Русская историография [Текст] / Н. Л. Рубинштейн. - М. : Госпо-литиздат, 1941.- 660 с.
9. Иллерицкий, В. Е. Сергей Михайлович Соловьев [Текст] / В. Е. Иллерицкий. - М. : Наука, 1980. - 192 с.
10. Киреева, Р. А. Изучение отечественной историографии в дореволюционной России середины XIX в. до 1917 г. - М. : Наука, 1983. -214 с.
11. Аксаков, К. С. Заметка от редакции [Текст] / К. С. Аксаков // Молва. - 1857. - 10 мая (№ 5).
12. Шевырев, С. П. Критические письма [Текст] / С. П. Шевырев // Молва. - 1857. - 10 мая (№ 5).
13. Хомяков, А. С. Всемирная задача России. - М.: Ин-т. рус. цивилизации, 2008. - 784 с.
14. Аксаков, К. С. Письмо к редактору [Текст] / К. С. Аксаков // Молва. - 1857. - 18 мая (№ 6).
15. Григорьев А. А. Сочинения: В 2 т. Т. 2 [Текст] / А. А. Григорьев. - М. : Худож. лит., 1990.-510 с.
16. Ярослав. Физиология кружка (Письмо редактору) [Текст] / Ярослав // Русский вестник. - 1857. - Май. - Кн. 1. - Отд. «Современная летопись». - С. 48-70.
