CC BY
136
О.Ю. МАЛИНОВА
ПОЧЕМУ ИДЕИ ИМЕЮТ ЗНАЧЕНИЕ? СОВРЕМЕННЫЕ ДИСКУССИИ О РОЛИ
«ИДЕАЛЬНЫХ» ФАКТОРОВ В ПОЛИТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ1
Хотя современная политическая наука и не разделяет открыто основной догмат истмата («бытие определяет сознание»), «материалистические» объяснения, сводящие поведение участников политических процессов к «интересам», заметно превалируют над «идеалистическим» стремлением связывать причины наблюдаемых явлений с тем, что «находится в головах», - идеями, представлениями, убеждениями, ценностями, нормами, когнитивными моделями и пр. Это неявное предпочтение «материального» в какой-то мере является следствием позитивистских установок, сыгравших определяющую роль в формировании научных подходов к изучению политики: будучи ориентирован на выявление и обобщение «объективных» связей между наблюдаемыми признаками, исследователь должен тщательно контролировать все, что зависит от «субъективной» позиции интерпретатора. В этой логике «идеи» оказываются проблематичной переменной, ибо их трудно опера-ционализировать так, чтобы результат наблюдения не зависел от наблюдателя, и не всегда можно выделить в качестве самостоятельно действующего причинного фактора. Неудивительно, что «идеи» нередко приносятся в жертву принципу экономичности
1 Исследование проводится при поддержке Российского гуманитарного научного фонда, грант № 09-03-00218а.
теоретического мышления (parsimony): в поисках объяснений политических явлений и процессов исследователи предпочитают сводить то, что «находится в головах», к более надежным переменным, поддающимся наблюдению и измерению. Доминирующая в политической науке последних десятилетий теория рационального выбора - яркий пример такого рода редукции: возможность объяснения политического поведения связывается со способностью индивидов рационально, т.е. предсказуемо реагировать на (материальный) контекст, который и задает структуру «интересов».
Разумеется, «идеи» остаются главным фокусом исследований, следующих интерпретирующей парадигме; однако такие исследования не претендуют на обобщения, ставя своей задачей реконструкцию и анализ конкретных ситуаций. В рамках же нацеленной на поиск общих закономерностей объясняющей парадигмы «идеям» по умолчанию отводится второстепенная роль.
Было бы неверно утверждать, что «идеальное» вовсе обойдено вниманием политических наук. Систематически сформулированные идеи находятся в центре внимания политических философов, исследователей идеологий и истории политической мысли. Ценностные ориентации, когнитивные установки, поведенческие нормы, социальные представления и идентичности различных общественных групп изучаются политическими социологами и психологами. Циркулирующие в обществе идеи, программы, доктрины, концепции, нарративы более или менее регулярно становятся предметом анализа специалистов, изучающих политические элиты, партии и выборы, политические коммуникации, публичную политику, международные отношения и др. Однако то, что «находится в головах», в большей степени рассматривается на уровне микрополитики, т.е. служит для объяснения поведения индивидов и групп. До недавнего времени переменные, описывающие все, что имеет отношение к мышлению (ideational variables), сравнительно редко включались в теории, описывающие макрополитические явления и процессы - развитие институтов, трансформацию политических режимов, формирование мирового порядка, эволюцию партийных систем и т.п. В последние же пятнадцать лет в целом ряде субдисциплин - в институциональных исследованиях, сравнительной политологии, политической экономии, исследованиях международных отношений и публичной политики - появились работы, в
которых идеи берутся в качестве переменных, объясняющих изменение структур. Некоторые аналитики склонны видеть в этом новую тенденцию - поворот к изучению «идеальных» факторов политики (ideational turn)1. Как поясняет Л.В. Сморгунов, новизна заключается не в признании банального факта влияния идей, а в рассмотрении «идей в качестве значимых объяснительных причин политических процессов и событий. До этого идеи всегда сводились к интересам, функциям, структурам, институтам, мирам, т. е. к чему-то объективно данному, реальному и аналитически выводимому из наблюдений, и эти объективированные факты рассматривались в качестве основы объяснений. Идеи требовалось объяснить, но сами они редко выступали в качестве фактора объяснения»2.
Обращение к «идеям»3 как значимой переменной отчасти было продиктовано ходом мировой политики. Такие события конца
1 Анализ предварительных итогов этого «поворота» в разных областях политических исследований см.: Blyth M.M. «Any more bright ideas?» The ideational turn of comparative political economy // Comparative politics. - N.Y., 1997. - N 1. -P. 229-250; Blyth M.M. Institutions and ideas // Theory and methods in political science / Ed. by D. Marsh and G. Stoker. - L. etc.: Palgrave MacMillan, 2002. - P. 292310; Campbell J.L. Ideas, politics, and public policy // Annual review of sociology. -Palo Alto, 2002. - Vol. 28. - P. 21-38; Ganev V.I. The «triumph of neoliberalism» reconsidered: Critical remarks on ideas-centered analysis of political and economic change in post-communism // East European politics and societies. - Princeton, 2005. -Vol. 19, N 3. - P. 343-378; Gofas A., Hay С. The ideas debate in international and European studies: Towards a cartography and critical assessment. - Barcelona: Institut Barcelona d'estudis internationals, 2008; Hochschild J.L. How ideas affect actions // The Oxford handbook of contextual political analysis / Ed. by R. Goodin and Ch. Tilly. - Oxford etc.: Oxford univ. press, 2006. - P. 284-296; Lieberman R.C. Ideas, institutions, and political order: Explaining political change // American political science review. - Wash., 2002. - Vol. 96, N 4. - P. 697-712; PetrovaM.H. The end of the cold war: a battle or bridging ground between rationalist and ideational approaches in international relations? // European j. of international relations. - L., 2003. - Vol. 9, N 1. -Р. 115-163; Rueschemeyer D. Why and how ideas matter // The Oxford handbook of contextual political analysis. - Op. cit. - P. 227-251 и др.
2 Сморгунов Л.В. Сравнительная политология в поисках новых методологических ориентаций: значат ли что-либо идеи для объяснения политики? // Полис. - М., 2009. - № 1. - С. 120.
3 Слово «идеи» (ideas) здесь выступает как собирательное название для различных форм выражения сознания. В дальнейшем мы будем использовать данное понятие именно в этом расширительном смысле, уже без кавычек.
ХХ в., как распад СССР и исчезновение мировой коммунистической системы, посткоммунистические трансформации в Восточной Европе, завершение «холодной войны» и последующее изменение международного порядка, новые угрозы безопасности и пр., невозможно понять без учета их идеологической составляющей. Неудивительно, что «идейно-ориентированные» подходы стали активно разрабатываться в исследованиях международных отношений1. В частности, появилась целая серия работ, рассматривающих «новое мышление» части советской политической элиты как одну из причин завершения «холодной войны» и прослеживающих процесс формирования в СССР слоя политиков и экспертов, ставшего питательной средой столь важных идеологических инноваций2. Еще раньше на идеи обратили внимание исследователи экономической политики, пытавшиеся объяснить сходство и различие реакций разных стран на общие вызовы3. В дальнейшем по тому же пути пошли некоторые исследователи политических институтов. Интерес к идеям в какой-то мере был подсказан самими объектами изучения и изначально проявился лишь в некоторых областях политических исследований. Их авторы не ставили под сомнение значение иных объясняющих переменных; они лишь пытались показать, что
1 Их наиболее яркими «манифестами» стали коллективные монографии: Ideas and foreign policy: beliefs, institutions and political change / Ed. by J. Goldstein and R.O. Keohane. - Ithaca: Cornell univ. press, 1993; The culture of national security: Norms and identity in world politics / Ed. by P. Katzenstein. - N.Y.: Columbia univ. press, 1996. Подробнее о разработке роли идей в исследованиях международных отношений см. в аналитическом обзоре А.С. Чеснокова в настоящем номере «Политической науки».
2 Checkel J. Ideas and the international political change: Soviet/Russian behavior and the end of the cold war. - New Haven: Yale univ. press, 1997; Levesque J. The enigma of 1989: The USSR and the liberation of Eastern Europe. - Berkeley: Univ. of California press, 1997; Herman R.G. Identity, norms, and national security: The Soviet foreign policy revolution and the end of the cold war // The culture of national security. - Op. cit. - P. 271-316; English R. Russia and the idea of the West: Gorbachev, intellectuals, and the end of cold war. - N.Y.: Columbia univ. press, 2000; Brown A. Seven years that changed the world: Perestroika in perspective. - Oxford: Oxford univ. press, 2007. - P. 157-189. Обзор этих и др. работ см.: Petrova M.H. The end of the cold war. - Op. cit.
3 The political power of economic ideas: Keynesianism across nations / Ed. by P.A. Hall. - Princeton: Princeton univ. press, 1989; Sikkink K. Ideas and institutions: Developmentalism in Argentina and Brazil. - Ithaca: Cornell univ. press, 1991.
идеи «имеют значение» самостоятельного фактора, который необходимо учитывать1.
В конце 1990-х годов работы, посвященные роли идей в политике, стали объектом методологической рефлексии в контексте дискуссии о достоинствах и недостатках одного из наиболее влиятельных в современной политической науке макроподходов - теории рационального выбора. Сторонники «идейно-ориентированных» подходов полагали, что обращение к идеям может восполнить недостатки данной теории, ибо помогают понять, каким образом формируются убеждения, предпочтения и ожидания акторов, принимаемые «рационалистами» как данность. А это, в свою очередь, позволяет лучше объяснить социальные изменения. При этом одни специалисты считают, что новые подходы должны оформиться в самостоятельную исследовательскую программу, альтернативную рациональному выбору2, другие же видят в них возможность «надстроить» модель рационального выбора поясом вспомогательных теорий3. Похожие споры разгорелись и в исследованиях международных отношений, озабоченных исправлением недостатков доминировавших в этой субдисциплине до 1990-х годов неореализма и неолиберализма или поисками альтернативных подходов4. Так или иначе, за последние 15 лет изучение идей как фактора, значимого для объяснения политических явлений и процессов, в том числе - и
1 Необходимость доказывать это - хорошая иллюстрация устойчивости предпочтения в пользу «материальных» факторов, о котором мы писали выше. Как с удивлением отмечал в рецензии на одну из работ, утверждающих «значение» идей, представитель смежной профессии, «историки охотно согласятся с данным тезисом, но, пожалуй, будут поражены расточительностью усилий, потраченных на доказательство очевидного» (Weitz E.D. [Review on]: Berman S. The social democratic movement: Ideas and politics in the making of interwar Europe. -Cambridge, Mass.: Harvard univ. press, 1998. - XI, 308 p. // J. of modern history. -Chicago, 2000. - Vol. 72, N 4. - Р. 1062).
2 Blyth M.M. «Any more bright ideas?» - Op. cit. - Р. 247; Gofas A., Hay С. The ideas debate in international and European studies. - Op. cit. - Р. 26-27.
3 Rueschemeyer D. Why and how ideas matter. - Op. cit. - Р. 232.
4 Подробнее см. статью А.А. Казанцева в настоящем номере «Политической науки».
1
на макроуровне, из «кустарного производства» понемногу выросло в самостоятельное направление исследований, стремящееся выработать адекватную методологию.
Анализируя недавние дискуссии, мы коснемся некоторых проблем, связанных с концептуализацией и операционализацией «идеальных» факторов, а также их включением в уже сложившиеся теоретические модели, и наметим возможные перспективы сопряжения «материального» и «идеального» в исследованиях политики.
Проблема концептуализации и операционализации «идей» в исследованиях политики
Начнем с уточнения содержания понятия «идеальных» (ideational) факторов политики. Рассуждая о причинной значимости «идей», исследователи не всегда поясняют, какой смысл они вкладывают в данное слово. Нередко вместо определения дается перечисление: «идеи, то есть...» (теории, нормы, убеждения, фреймы и т.п.). Вместе с тем возможны различные подходы к концептуализации «идейных» составляющих политического процесса.
Понятие «идеи» чаще всего ассоциируется с более или менее связными формами выражения сознания, которые могут быть выделены в виде понятий, принципов, представлений, концепций, доктрин, теорий, программ и т.п. Идеи такого рода играют значимую роль в публичной политике и представляют собой удобный объект для анализа, поскольку они поддаются идентификации и фиксируются в текстах, которые можно изучать с помощью широкого набора методов. Однако их причинное воздействие на события и процессы не всегда очевидно: поскольку «публичные» идеи нередко специально разрабатываются с целью оказать влияние на общественное мнение, они интуитивно воспринимаются как «словесная завеса», прикрывающая истинные намерения акторов. В той мере, в какой это так, действительными двигателями событий оказываются не идеи, но стоящие за ними интересы. Впрочем, это не означает, что идеи никогда не оказывают влияния на поведение, в том числе - побуждая людей действовать вопреки их «материаль-
1 Так М. Блит охарактеризовал в конце 1990-х годов попытки институцио-налистов использовать фактор идей в разрабатываемых ad hoc теориях (Blyth M.M. «Any more bright ideas?» - Op. cit. - Р. 229).
ным» интересам1: есть немало работ, авторы которых убедительно доказывают обратное2. Таким образом, вопрос заключается не в том, могут ли «публичные» идеи иметь значение самостоятельного причинного фактора, а в том, при каких условиях они его приобретают. В литературе нет недостатка в предположениях на этот счет, однако механизмы влияния идей на политику слишком специфичны, чтобы можно было ожидать появления общей теории, применимой к широкому ряду случаев3.
Идеи могут выступать и в «распыленных» формах коллективно разделяемых представлений и норм, когнитивных моделей и ценностных ориентаций, которые кажутся «очевидными» и не всегда поддаются точной формулировке. Изучение подобного рода подразумеваемых идей требует специальных подходов, поскольку их невозможно обнаружить в «отдельно взятой голове»; их выявление требует сопоставительного анализа различных проявлений общественного сознания (не обязательно вербальных). Коллективно разделяемые представления несомненно оказывают влияние на поведение, задавая репертуар смыслов, на основе которого интерпретируются события и интересы. Однако это влияние плохо вписывается в традиционные представления о причинно-следственных связях, согласно которым причина должна существовать независи-
1 Именно так аргументируют свои позиции некоторые защитники тезиса «идеи имеют значение» (См., напр.: FinnemoreM. Constructing norms of humanitarian intervention // The culture of national security. - Op. cit. - P. 153-155). Хотя возможна и другая линия аргументации, опирающаяся на конструктивистский подход: интересы не есть нечто «объективное», они определяются и переопределяются в процессе социального взаимодействия, причем на основе меняющихся репертуа-ров смыслов (т.е. тех же идей).
2 В качестве примера можно привести исследование М. Финнемор об эволюции модели гуманитарных интервенций в международном праве XIX-ХХ вв. По мнению Финнемор, меняющийся «нормативный контекст формирует интересы международных акторов, причем делает это системно и систематически» (Fin-nemore M. Constructing norms of humanitarian intervention. - Р. 154). Конечно, государства могут нарушать провозглашаемые ими нормы и стандарты. Но если рассматривать их «поведение» по совокупности и на больших временных отрезках, обнаруживаются паттерны, которые соответствуют меняющимся нормативным представлениям. По заключению Финнемор, нормы не детерминируют действия, но формируют для них допускающие условия (Ibid. - P. 158).
3 Ср.: Rueschemeyer D. Why and how ideas matter. - Op. cit. - Р. 237.
мо от следствия и предшествовать ему во времени. В случае коллективно разделяемых идей мы имеем дело не столько с линейными причинно-следственными эффектами, сколько с формированием дискурсивных условий, которые задают определенные рамки для действий, событий или процессов, не детерминируя их однозначно. Влияние на политику не всегда явно выраженных, но широко разделяемых представлений также может быть предметом эмпирического исследования1.
Различие между выделенными здесь подходами к концептуализации идей является сугубо аналитическим. На практике границы весьма условны: «публичные» идеи приобретают влияние, превращаясь в распространенные убеждения и установки, а «скрытые» социальные представления поддаются вербальной реконструкции и могут быть объектом рефлексии. Степень «оформленности» идей всегда относительна. Однако выбор того или иного способа их
концептуализации влечет за собой определенные методологиче-
2
ские следствия, в частности - в отношении социальной онтологии . Хотя идеи всегда находятся «в головах» индивидов, они имеют социальную природу; и связь между индивидуальным и социальным может быть осмыслена по-разному. «Эксплицитные» идеи могут быть продуктом как индивидуального, так и коллективного творчества; но они всегда так или иначе связаны с агентами, которые их производят, распространяют, обсуждают, критикуют, принимают или отвергают. Поэтому такой способ концептуализации тяготеет к онтологии методологического индивидуализма, фокусирующего
1 В качестве примера можно привести работу С. Хоффман, в которой прослеживается влияние того, что она называет «публичной философией» - неявно представленных идеологических парадигм, задающих основные принципы интерпретации социального мира - на политические выборы, определявшие развитие финансовых институтов в США (Hoffman S. Ideas, public policy, and création of financial institutions. - Baltimore; L.: The John Hopkins univ. press, 2001).
2 Онтологическая установка связана с выбором базовых социальных единиц, существование которых мы можем обоснованно предполагать. Основной водораздел пролегает между индивидуализмом, рассматривающим в качестве основной социальной реальности индивидов, и холизмом, приписывающим социальным структурам некую внутреннюю логику и способность к самовоспроизводству. Впрочем, спектр альтернатив в действительности шире.
внимание на поведении индивидов1. «Распыленные» же формы выражения общественного сознания являются для индивидов «объективной» данностью: человек не в состоянии самостоятельно создать полный набор необходимых для жизни в обществе смыслов, кодов, стандартов и пр., хотя и участвует в их воспроизводстве и трансформации. В силу этого второй из обозначенных здесь подходов в большей степени тяготеет к сосредоточенному на «внутренней» логике социальных структур холизму либо к онтологическим установкам, рассматривающим индивидов и социальные структуры как продукт общественных отношений2.
Как полагают некоторые критики, способы концептуализации идей, подчеркивающие их структурные и коллективные свойства, более перспективны для объяснения политических явлений и процессов. По мнению А. Гофаса и С. Хея, «идеи непросто приспособить к онтологии рационалистического индивидуализма и подходам, основанным на методологическом индивидуализме, в силу их социального характера»3. Того же мнения придерживается и болгарский политолог В. Ганев4.
1 В этом русле лежат наработки некоторых приверженцев рационального выбора. См.: Goldstein J., Keohane R.O. Ideas and foreign policy: An analytical framework // Ideas and foreign policy: beliefs, institutions and political change. - Op. cit. - P. 3-30; Goldstein J. Ideas, interests and American trade policy. - Ithaca: Cornell univ. press, 1993.
2 Такой подход характерен для исторического и дискурсивного институ-ционализма. См.: Berman S. The social democratic movement: Ideas and politics in the making of interwar Europe. - Op. cit.; Schmidt V.A. Does discourse matter in the politics of welfare adjustment? // Comparative political studies. - Seattle, Wash., 2002. -Vol. 35, N 2. - P. 168-193.
3 Gofas A, Hay С. The ideas debate in international and European studies. - Op. cit. - Р. 12.
4 Критикуя тезис о «неолиберальной гегемонии», с помощью которого А. Пшеворский и его последователи объясняют экономическую политику посткоммунистических стран Восточной Европы, он доказывает отсутствие причинной связи между идеологией неолиберализма и выбором курса реформ. По мнению Ганева, для того, чтобы адекватно понять значение неолиберализма для посткоммунистической трансформации, следует рассматривать его в смысле тотальной идеологии по К. Манхейму. Нужно искать общий знаменатель для очевидно разных идей и практик, перенося внимание с анализа доктрин, направляющих принятие конкретных решений, на реконструкцию теоретических оснований, лежащих в основе суждений индивидов. Таким образом, неолиберальная идеология оказыва-
В то же время среди приверженцев «идейно-ориентированных» подходов есть и авторы, работающие в логике методологического индивидуализма. По мнению Д. Руешмайера, «эксплицитные» идеи вполне можно приписать коллективным акторам - социальным движениям, сегментам политического спектра или значительной части представителей социальной группы. Для этого требуется интерпретировать релевантные высказывания с учетом положения их авторов в коммуникативных сетях1. Таким образом, и первый из выделенных выше способов концептуализации позволяет учитывать социальные качества идей.
Не менее сложной является задача операционального определения, без которого невозможно эмпирическое исследование «идеальных» факторов. Поскольку идеи бывают разными, требуется выделить среди них категории, предположительно способные оказывать влияние на политические явления и процессы. Как правило, эти категории определяются по функциональному признаку. Чаще всего исследователи считают нужным различать нормативные (предписывающие некие ценности, идеалы и представления о должном) и когнитивные (задающие представления об устройстве социального мира) идеи2. В том же русле лежит классификация Дж. Голдштейн и Р. Кохейна, которые выделяют убеждения-принципы (principled beliefs), обеспечивающие нормативные основания политических решений, каузальные представления (causal beliefs), помогающие определять стратегии достижения целей, а также фундаментальные мировоззрения (world-view)3; впрочем, рассуждая о механизмах влияния «идей», они пишут преимущественно о первых двух типах. Более пространную, но не вполне четкую типологию предлагает Дж. Кэмпбелл. Он различает: 1) национально-специфические когнитивные парадигмы и мировоззрения; 2) нормативные системы; 3) «мировую культуру», т.е. транснацио-
ется «фоновой константой», задающей смысловые рамки для действий политиков и общественности (Ganev V.I. The «triumph of neoliberalism» reconsidered. - Op. cit. - Р. 374-375).
1 Rueschemeyer D. Why and how ideas matter. - Op. cit. - Р. 228-229.
2 Schmidt V.A. Does discourse matter in the politics of welfare adjustment? - Op. cit. - Р. 171; Rueschemeyer D. Why and how ideas matter. - Op. cit. - Р. 228. Последний выделяет еще и третью категорию - идеи, определяющие вкусы и желания.
3 Goldstein J., Keohane R.O. Ideas and foreign policy: An analytical framework. - Op. cit. - Р. 8, 10.
нальные когнитивные парадигмы и системы нормативных представлений, играющие важную роль в переносе институтов и практик; 4) фреймы, разрабатываемые политическими элитами для легитимации собственной политики; 5) идеи, имеющие отношение к программам (programmatic ideas)1. Последние представляют собой разновидность когнитивных идей, которые служат руководством по использованию существующих институтов и инструментов в тех или иных ситуациях2. Приведенные примеры показывают, что исследователям, пытающимся использовать идеи в качестве объясняющей переменной, пока не удалось разработать удобную типологию, на основе которой можно было бы строить перспективную исследовательскую программу. Имеющиеся типологии разработаны ad hoc и имеют фрагментарный характер.
Самостоятельной задачей является идентификация идей, которые должны стать объектами исследования. Основные принципы решения данной задачи можно обнаружить в любом методическом руководстве по дискурс-анализу. Единственная проблема заключается в том, что выявление и полноценное изучение идей, способных «иметь значение» в конкретном контексте, является довольно трудоемкой процедурой. Это обстоятельство отчасти сдерживает применение «идейно-ориентированного» подхода.
Каким образом «идеи» влияют на политику?
В исследованиях макрополитики «идеальные» факторы оказываются значимыми для объяснения стабильности и изменения политических структур. Идеи могут выступать и проводниками инноваций, и инерционной силой, определяющей рамки возможных социальных изменений, т.е. фактором удержания и преемственности. С этой функциональной двойственностью связаны некоторые трудности концептуализации влияния идей на политику. Как правило, рассуждая об эффектах, производимых идеями, исследователи концентрируют внимание на какой-то одной из двух функций - инновационной или консервативно-инерционной (последняя нередко описывается с помощью понятий «культура» и «менталь-
1 Campbell J.L. Ideas, politics, and public policy. - Op. cit. - Р. 22-29.
2 Ibid. - P. 28-29.
ность»). В имеющейся политологической литературе не удалось обнаружить работ, прослеживающих одновременно оба вектора влияния идей. На наш взгляд, ориентиром здесь могла бы служить концепция американского культуролога Э. Свидлер, в которой различаются две модели влияния культуры на поведение индивидов. В ситуации устоявшегося жизненного уклада (settled lives) культура непосредственно включена в действие, обеспечивая образцы, на основе которых индивиды и группы строят свои стратегии; в ситуации же неустановившегося уклада (unsettled lives) она выступает в виде открыто артикулируемых систем смыслов, которые становятся объектами дискуссий и основой для формирования новых способов организации социального действия. Таким образом, причинное воздействие культуры на социальное поведение может протекать в разных режимах1. По-видимому, по аналогии можно говорить о разных режимах влияния идей на политические структуры и процессы. Изучение этих режимов предполагает использование разных подходов: для анализа «консервативного» влияния идей в большей степени пригодны подходы, учитывающие их структурные и коллективные свойства; для исследования же «инновационного» влияния не стоит пренебрегать возможностями методов, позволяющих учитывать роль агентов, производящих, распространяющих и обсуждающих идеи. Данное различение имеет сугубо аналитический смысл, ибо на практике эти режимы могут сосуществовать во времени и пространстве (хотя и в разном соотношении). Поэтому в зависимости от целей исследования возможны различные комбинации подходов.
Доказательство того, что «идеи имеют значение», безусловно, не является самоцелью. Гораздо важнее понять, каковы механизмы влияния идей и при каких условиях «идеальные» факторы оказываются значимыми для объяснения политики и не могут быть сведены к другим переменным. Хотя накопленного материала пока недостаточно для построения развернутых теорий, он содержит интересные наблюдения, которые могут послужить основой для дальнейших исследований.
Одна из первых попыток обобщить способы влияния идей на политику была предпринята международниками Дж. Голдштейн и
1 Swidler A. Culture in action: Symbols and strategies // American sociological review. - Columbus (Oh.), 1986. - Vol. 51, April. - Р. 278-281.
Р. Кохейном, исследовавшими возможности использования новой переменной в объяснительных моделях рационального выбора. В работе, опубликованной в 1993 г., они выделили три типа причинных эффектов, порождаемых идеями. Согласно их классификации, во-первых, идеи выступают в роли «дорожных карт», направляющих акторов в выборе стратегии осуществления интересов и помогающих решать проблему неполноты информации1. По мнению Голдштейн и Кохейна, каузальные представления частично снимают проблему неопределенности, задавая паттерны достижения поставленных целей, а убеждения-принципы придают поступкам моральную окраску, что позволяет акторам действовать более решительно в отсутствие возможности до конца рассчитать последствия. Во-вторых, идеи имеют значение «фокусных точек» (focal points). Они «влияют на стратегические взаимодействия, способствуя или препятствуя коллективным усилиям, направленным на достижение более эффективных результатов... в отсутствие
2 т-)
единственной точки равновесия» . В конечном счете исход определяется материальными интересами акторов, однако идеи опосредуют переговоры. В-третьих, идеи оказывать влияние на принятие решений, выступая в институциональной оболочке, т.е. будучи во-
3
площенными в институтах .
Однако, как полагают критики, возможности включения идей в объяснительную модель рационального выбора заведомо ограничены, ибо допущение о способности акторов по-разному интерпретировать контекст и собственные интересы противоречит ее фундаментальной посылке о «рациональности» поведения. Идеи могут быть включены в данную модель лишь по остаточному принципу, в роли вспомогательной переменной, рассчитанной на случаи, не поддающиеся объяснению с точки зрения материальных интересов. По заключению А. Гофаса и С. Хея, теория рационального выбора «едва ли может служить естественным основанием для развития исследовательской программы, направленной на изучение факто-
1 Goldstein J., Keohane R.O. Ideas and foreign policy: An analytical framework. - Op. cit. - Р. 8.
2 Ibid. - P. 12.
3 Ibid. - P. 20.
ров, связанных с мышлением (ideational research program)»1. Прежде всего - потому, что в силу методологических ограничений она не готова учитывать весь спектр воздействия идей на политические явления и процессы. Кроме того, связывая эти воздействия с ситуацией неопределенности, когда однозначная оценка интересов невозможна, теория рационального выбора не объясняет, откуда берутся нужные идеи и как происходит их отбор.
Несколько лучше с задачей привлечения «идейных» переменных для объяснения крупномасштабных изменений справляется исторический институционализм, который рассматривает идеи как один из факторов, определяющих представления акторов об их интересах. Примером исследования такого рода может служить книга Ш. Берман, объясняющая различия политики германских и шведских социал-демократов в условиях кризиса 1920-х годов. Причину того, что находившаяся у власти СДПГ не предпринимала эффективных попыток борьбы с кризисом, а более слабой и малочисленной шведской социал-демократии удалось в тот же период заложить основы весьма успешной экономической модели, Берман видит в идеологических ограничениях, которыми были связаны выступавшие в роли «хранителей веры» германские социал-демократы, а также в том, что шведам удалось более творчески отнестись к марксистскому наследию2. Таким образом, различие, созданное идеями, повлияло на выбор политического курса, который оказался судьбоносным.
Однако и у этого направления есть свои критики. По мнению М. Блита, удачно объясняя роль идей как «инициаторов» принципиальных изменений, исторический институционализм в меньшей степени готов учитывать их влияние на уровне более простых инструментальных перемен3. Это связано с тем, что исторический институционализм делает упор на «коллективные» качества идей и рассматривает их как «политические парадигмы», усваиваемые акторами в процессе социализации. Кардинальные сдвиги в политике определяются сменой парадигм; однако как происходит изменение самих парадигм - остается «за кадром».
1 Gofas A., Hay С. The ideas debate in international and European studies. - Op. cit. - Р. 9. Cf.: BlythM.M. «Any more bright ideas?» - Op. cit. - Р. 245.
2 Berman S. The social democratic movement. - Op. cit. - Р. 176-180.
3 BlythM.M. «Any more bright ideas?» - Op. cit. - Р. 245.
Объяснение двойного процесса изменения политики и идей лучше удается исследователям, работающим в русле так называемого дискурсивного институционализма. Представители данного направления делают следующий шаг в осмыслении роли идей, используя понятие «дискурс», указывающее одновременно и на набор идей, и на интерактивный процесс, в котором эти идеи производятся и оспариваются. По мнению В. Шмидт, дискурс «является элементом, которого недостает анализу изменений политического курса... Понимаемый и в качестве набора идей в пользу необходимости и приемлемости реформы, и в качестве интерактивного процесса конструирования и обсуждения политического курса, дискурс способен формировать интерактивный консенсус в пользу изменений»1. Таким образом, процесс выработки и изменения идей удается концептуализировать как часть самой политики (politics), составной частью которой оказывается дискурсивная борьба за переопределение интересов.
Некоторые уроки дискуссии о роли «идеальных» факторов
Увенчались ли успехом усилия тех, кто стремился доказать значимость идей для объяснения политики? Ответ на этот вопрос зависит от того, как мы понимаем процедуру «объяснения». Следует ли рассматривать идеи в качестве причин, порождающих некие политические следствия, или же нужно отказаться от логики линейной причинности и видеть в идеях контекст, задающий некие рамки для действий акторов, но не детерминирующий их однозначно? Мы разделяем позицию тех, кто считает последний путь более перспективным. Возможно, он хуже вписывается в исследовательские программы, нацеленные на выявление «закономерностей», однако прекрасно работает в проектах, посвященных изучению социальных механизмов. По определению Ч. Тилли и Р. Гудина, «механизмы образуют определенный класс событий, которые меняют отношения между выделенными элементами сходным или почти сходным образом во множестве ситуаций». Хотя механизмы по определению производят единообразные непосредственные эф-
1 Schmidt V.A. Does discourse matter in the politics of welfare adjustment? -Op. cit. - Р. 169.
фекты, их кумулятивные и долговременные эффекты более вариативны, ибо зависят от внешних условий и взаимодействия с другими социальными механизмами1. Таким образом, исследователь, изучающий механизмы, заведомо отказывается от редуцирующей простоты и «экономичности» теоретического мышления и стремится учитывать значимые для решения его задач элементы контекста, чтобы быть в состоянии выявить их кумулятивные эффекты. Строго говоря, такое представление об исследовательских задачах не исключает анализа причинно-следственных связей, однако побуждает отказаться от представления об однозначной детерминированности в логике линейного причинения. Исследователю социальных механизмов приходится сталкиваться с множеством разнообразных факторов, работающих на разных уровнях и в разных темпоральных срезах, используя соответствующие когнитивные схемы2.
На наш взгляд, наиболее интересные наработки исследователей, практикующих «идейно-ориентированные» подходы, связаны с выявлением взаимодействия и взаимовлияния идей, акторов и институтов. Именно через изучение такого рода связей удается находить решения проблем, которые возникают, если мы пытаемся видеть элементы данной триады исключительно в качестве причин или следствий. Например, «рационалистов» справедливо критиковали за то, что, рассматривая идеи как фактор преодоления неопределенности, они оставляют без ответа вопрос об источниках «нужных» идей. Действительно, отнюдь не все идеи, циркулирующие в публичной среде, оказывают влияние на принятие решений. Их относительная «сила» или «слабость» зависят не только от их интеллектуальных качеств, но от их способности соответствовать
1 Tilly C., Goodin R. It depends // The Oxford handbook of contextual political analysis. - Op. cit. - P. 15. См. реферат в этом номере «Политической науки».
2 Один из возможных подходов - «воронка причинности». См.: Ильин М.В. Инструментарий политолога: «воронка причинности» // Полис. - М., 2002. -№ 2. - С. 43-45; Мелешкина Е.Ю. «Воронка причинности» в электоральных исследованиях // Полис. - М., 2002. - № 2. - С. 47-53; Мельвиль А.Ю. Методология «воронки причинности» как промежуточный синтез «структуры и агента» в анализе демократических транзитов // Полис. - М., 2002. - № 2. - С. 54-59; Лебедева М.М. «Воронка причинности» при исследовании мировых политических процессов // Полис. - М., 2002. - № 2. - С. 60-63.
1
контексту и современным технологиям политических коммуникаций. Однако значение имеют не только идеи. Очевидно, что влияние последних в известной мере определяется характером политического режима2, особенностями институтов3 и процедур принятия
1 Считается, что второй аспект более важен. См.: Moore M.H. What sort of ideas become public ideas? // The power of public ideas / Ed. by R.B. Reich. - Cambridge, Mass.: Ballinger publishing company, 1988. - Р. 79-80.
2 Например, согласно концепции Дж. Чекела, «окна возможностей» для продвижения новых идей возникают в условиях неопределенности. Однако условия их «внедрения» принципиально различны в демократических и «централизованных» политических системах. В первых политические антрепренеры имеют более легкий доступ к лидерам, но и уровень конкуренции идей гораздо выше. Во вторых все зависит от поддержки лидера - дальше централизация и иерархия сделают свое дело (Checkel J. Ideas and the international political change. - Op. cit. -Р. 42). Правда, не все исследователи согласны с данной интерпретацией. Как показывают в своих работах Р. Инглиш, А. Браун и др., для успеха перестройки важное значение имело появление в период хрущевской оттепели целой когорты специалистов из разных областей, сыгравших в 1980-х годах роль агентов интеллектуальных перемен (см.: Herman R.G. Identity, norms, and national security; Ziegler J.N. Governing ideas. - Ithaca, NY: Cornell univ. press, 1997; English R. Russia and the idea of the West. - Op. cit. - Ch. 4; Bockman J., Eyal G. Eastern Europe as a laboratory of economic knowledge: the transnational roots of neoliberalism // American j. of sociology. - Chicago, 2002. - Vol. 108, N 2. - P. 310-352; Brown A. Seven years that changed the world. - Op. cit. - Ch. 6). Таким образом, не все решалось «командной системой».
3 Так, В. Шмидт показывает, что дискурс об изменении курса в области социального благосостояния «имеет значение» по-разному в зависимости от институционального дизайна политической системы. В системах «единственного актора», где правительство может самостоятельно изменить курс (как в Британии, Новой Зеландии до середины 1990-х годов и во Франции), обсуждение политических инициатив происходит в более широкой публичной сфере. Результативность легитимирующего дискурса выявляется уже после внедрения нового курса, ибо публика может дать свою санкцию лишь на выборах. В «многоакторных» же системах, где в разработке программы нового курса участвует значительно более широкий сегмент политической элиты, дискурс носит координирующий характер и направлен преимущественно на саму элиту. Коммуникативный дискурс правительства, призванный легитимировать новый курс, оказывается менее насыщенным. В таких системах дискурс оказывает непосредственное влияние на выработку курса, ибо санкцию требуется получить до того, как новая политика станет фактом (Schmidt V.A. Does discourse matter in the politics of welfare adjustment? -Op. cit. - Р. 171-173).
решений1. Наконец, не следует сбрасывать со счетов и личности людей, которые производят, распространяют, отстаивают или критикуют «публичные» идеи2.
Исходя из этого, едва ли имеет смысл тратить силы на выявление причинной значимости идей как отдельно взятого фактора, как делали это некоторые сторонники «идейно-ориентированных» подходов. Гораздо перспективнее объединение усилий специалистов из разных областей в рамках исследовательских программ, ориентированных на комплексное изучение циркулирующих в обществе идей во взаимосвязи с институциональными условиями, определяющими правила игры и стратегии акторов, которые эти идеи производят, а также с политическими коммуникациями, обеспечивающими обращение последних. Инициативу в такой постановке проблемы взял на себя созданный в 2006 г. Исследовательский комитет Российской ассоциации политической науки по изучению идей и идеологий в публичной сфере3, при активном участии которого подготовлен настоящий номер «Политической науки».
Его материалы вводят в круг теоретических и методологических проблем, связанных с изучением идей и их влияния на политику, а также знакомят с исследованиями отечественных и зарубежных специалистов, посвященными особенностям современных идеологических практик. Статья Л.В. Сморгунова ставит вопрос о том, каким было и каким может быть влияние идей. Различая позиции интеллектуала и политического философа, автор доказывает, что функция последнего насущно необходима, но плохо представлена в современной политике. Работы Е.Н. Рощина и Ф.П. Казулы знакомят с возможностями двух теоретико-методологических подходов, связанных с изучением идей, - историей понятий и теорией
1 Как показывает К. Сиккинг, роль идей на этапах принятия политического курса, его консолидации и воплощения различна (Sikkink K. Ideas and institutions: Developmentalism in Argentina and Brazil. - Op. cit.).
2 Не случайно в литературе о роли идей заметное место занимают работы, прослеживающие, как конкретные акторы - think tanks, исследовательские институты, сети экспертов - вносят идеи, а также исследующие каналы, по которым эти идеи продвигаются в сферу принятия политических решений (см.: English R. Russia and the idea of the West. - Op. cit. - Ch. 4; Brown A. Seven years that changed the world. - Op. cit. - Ch. 6).
3 Подробнее см.: http://www.rapn.ru/?grup=586
дискурса. Первый подход нацелен на изучение того, как понятия используются для легитимации действий политических агентов; прослеживая трансформацию смыслов, данный подход позволяет выявлять логику изменения определяемых этими смыслами структур и процессов. Второй подход связан с анализом дискурса и опирается на теорию гегемонии и дискурса Эрнесто Лаклау, которая, по мнению Ф.П. Казулы, дает интересные возможности для анализа стабильности и социальных перемен. Рубрику «Теоретические проблемы и методологические подходы» заключает статья А.А. Гончарика, посвященная различным интерпретациям понятия мифа.
В номер включена подборка материалов, отражающих поворот в сторону «идей», наблюдаемый в последние 10-15 лет в исследованиях международных отношений. Ее открывает статья А.А. Казанцева, анализирующая строящую за этим поворотом смену парадигм. Автор проводит любопытные параллели между внедрением умеренного конструктивизма в теорию международных отношений и распространением неоинституционализма в исследованиях политики. Анализу опыта исследователей-международников посвящены и аналитические обзоры А.С. Чеснокова (об «идейно-ориентированных» подходах) и И.Ю. Окунева (о критической геополитике).
Статьи М.В. Гавриловой и Т.П. Вязовик знакомят с некоторыми результатами исследований идейно-символической сферы современной российской политики. М.В. Гаврилова демонстрирует объяснительные возможности дискурсивного анализа на примере нового для российской политической системы текстового жанра -инаугурационных речей президентов. Т.П. Вязовик исследует особенности конструирования консервативной идеологии традиционалистского типа в постсоветской России.
Номер завершают рефераты. Подготовленный О.Ю. Малиновой реферат Оксфордского энциклопедического справочника по политическому анализу контекста (под ред. Р. Гудина и Ч. Тилли) дает представление об одном из томов серии фундаментальных аналитических обзоров, отражающих современное состояние различных отраслей политической науки, которая выходит в издательстве Оксфордского университета. Реферируемый том вводит читателя в проблематику изучения контекста, значимого для объяснения политики. Частью такого контекста являются и идеи. Тему возможностей дискурс-анализа продолжает написанный Е.В. Пинюгиной ре-
ферат статьи Т.А. ван Дейка, посвященной интерпретации понятия «манипуляция», которое нередко связывают с политическими функциями идей. В реферате статьи П. Помбени, подготовленном Ю.Ю. Тыртовой, на примере веберовской концепции харизматического лидерства поднимается проблема влияния на политику идей, развиваемых ее исследователями, и обратного влияния политики на теории, разрабатываемые учеными.
