CC BY
74
У книжной полки
ТаимасоваЛ.Ю. Зелье для государя: Английский шпионаж в России XVI столетия. М.: Вече, 2010. - 368 с. ПЛАЩАНИЦА, ЗЕЛЬЕ И МЕДОВАЯ ЛОВУШКА КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ КЕЙС (о новой книге Людмилы Таймасовой)
Книга Людмилы Таймасовой с позиции рецензента читается как исторический кейс. В отличие от многих других текстов, форма и содержание которых прямо говорят о том, что это «монография», «статья» или «диссертация», данный текст достаточно необычен, чтобы задать правомерным вопрос: «что это такое?». И лишь сформулировав для себя более или менее убедительный ответ, можно переходить к прочим сюжетам, которые обычно ждут от рецензии.
Скажем сразу: подходить к книге как исторической монографии не вполне продуктивно. Разумеется, автора можно было бы упрекнуть за несоблюдение целого ряда научно-академических установок: в книге нет введения с обоснованием целей и задач автора, нет характеристики источниковой базы и теоретико-методологических оснований, текст очень беден понятийным аппаратом, выводы не исчерпывают и десятой доли авторских наблюдений и обобщений т.д.
Вместе с тем, перед нами - и это следует особо подчеркнуть - научная работа, отражающая результаты оригинального и глубокого исследования исторических реалий России и Европы ХУ-ХУІІ вв. Книга не предназначена для «массового» читателя. Против такого предположения говорит и высокая информационная насыщенность текста, в котором в качестве известных фигурируют десятки (если не сотни) исторических персонажей и столько же исторических событий, и особая структура текста, требующая от читателя сосредоточенного внимания и значительных интеллектуальных усилий.
Основная проблема, связанная с данным кейсом, на наш взгляд, могла бы быть сформулирована следующим образом: «взаимосвязь что и как в историописании». Автору удалось в значительной мере по- новому и, главное, через практику предложить решение двух проблем, всегда волновавших профессионала-историка: 1) как выстроить предмет исследова-
ния, чтобы «схватить» сложность, многомерность, объемность истории и 2) как выстроить текст исследования, чтобы донести до читателя все это схваченное богатство исторического посредством линейного вербального текста.
Выстраивая предмет исследования, Л. Таймасова не обошлась без некоторой доли лукавства: заявление о том, что книга посвящена «английскому шпионажу в России» имеется и в «Прологе» книги, и в аннотации к ней, и в «самопрезентации» на последней странице обложки. Л. Таймасо-ва вообще не мыслит тематически; в ее исследовательском фокусе - эпоха как сложнейшее сплетение событий, вызванных взаимодействием людей. Поэтому «зелье» - одно из главных «слов» текста - с его замечательным консонансом значений (порох/яд/лекарство) становится лишь ракурсом видения целого, но ни в коем случае не «главной темой», к которой «пристраиваются» прочие сюжеты. Плащаница, которую раз за разом ткут мастерицы княгини Старицкой в третьей части книги, - это метафора авторского видения «предмета исследования». Историческое полотно эпохи ткется на глазах читателя, становясь от главы к главе все более сложным и противоречивым, обнаруживая все новые неожиданные детали.
Вся полнота «содержания» книги не заключена в самом тексте; она обнаруживает себя в полной мере лишь в сознании читателя, который должен наложить друг на друга и согласовать (диахронно и синхронно) все описываемые автором события, а точнее - все коммуникации участников этих событий. Почти уникальное качество книги - прописанность «живой» коммуникации исторических персонажей, которая в каждом случае происходит в определенном (прописанном) контексте, с определенными (прописанными) результатами и в связи с (прописанной) коммуникацией других лиц. «Исторический источник» при таком подходе перестает быть только «источником исторической информации»; он в полной мере становится действующим лицом истории. Обильно и пространно цитируемые автором письма, донесения, депеши, шифровки, отчеты, наказы, указания, приказы, инструкции, памятные записки, летописные свидетельства и прочие «работают» в прямом смысле слова, не только «отражая», но и конструируя исторические события эпохи, направляя и корректируя действия исторических персонажей.
Важно, что в этой (по существу, евразийского масштаба) коммуникации все ее акторы оказываются равноправными. Политическая, торговая и военная коммуникация, на протяжении двух веков разворачивавшаяся на огромном пространстве от Англии до Китая и от Северного Ледовитого океана до Средиземного моря, по мнению Л. Таймасовой, любопытна, в первую очередь, не своими барьерами (о чем так много писалось в
исторической литературе), а высокой степенью своего единства, многообразием и сложностью прямых и обратных связей, высокой (даже по меркам XXI в.) оперативностью, развитостью технологий и техник непосредственного и опосредованного общения. В этом смысле книга Л. Таймасовой дает веские основания для пересмотра наших привычных представлений о характере и степени целостности исторического процесса в XV-XVII вв. - по крайней мере, в отношении всего европейского региона.
Не менее любопытно и авторское видение «движущих сил» исторического процесса, представленное (оговоримся еще раз, имплицитно) в книге. Здесь важную роль играет дважды повторенный Л. Таймасовой сюжет о мужике, который, охотясь за медом, попал в глубокое дупло, из которого смог выбраться, лишь «использовав» полезшую туда же медведицу. Перед нами еще одна метафора - на этот раз метафора обратимости «ведущего» и «ведомого» в истории, - которая позволяет автору несколько раз «наталкивать» читателя на очень важный вопрос: кто кого вел (или пытался вести) в «европейском концерте» того времени? Банкиры - монархов? Папство - светскую власть? Английские «спецслужбы» - русскую элиту? Лекари - политиков? Или наоборот? Автор - не прямо, но всей тканью текста - дает читателю свой вариант ответа, который можно сформулировать так: однозначного ответа нет, в зависимости от ситуации роли ведущих и ведомых менялись, причем неоднократно.
Такая позиция Л. Таймасовой вновь побуждает к пересмотру распространенных в историографии представлений. На этот раз - о роли России в общеевропейской истории XV-XVI вв. и о примате какого-либо одного фактора (экономического, политического или военного) в этой истории.
Хотелось бы особо подчеркнуть, что кажущаяся зыбкость авторской точки зрения, своего рода «боязнь окончательных слов», - несомненное достоинство книги, свидетельство уверенного владения материалом, который (увы!) меньше всего располагает к грубой концептуальной генерализации. Однако как найти текстуальную форму, которая в большей или меньшей мере соответствовала бы подобному хрупкому и «неокончательному» видению эпохи?
Решая проблему формы своей книги, Л. Таймасова сознательно отказалась от логически-линейной структуры текста, которая a priori не позволила бы ей донести до читателя свою точку зрения без существенных упрощений и искажений. Главным принципом построения текста автор избрала принцип вариативного повторения, когда одни и те же исторические персонажи и события появляются в книге неоднократно, но всякий раз -
в новых связях и опосредованиях. Такая форма текста, с одной стороны, оказалась более адекватной его содержанию, но с другой - создала непривычные трудности для читателя.
Книгу Л. Таймасовой приходится читать, постоянно возвращаясь мысленно назад, к уже прочитанному ранее. Авторский стиль нередко напоминает детектив, где, как известно, каждая деталь что-нибудь да значит. Количество и «качество» прямых и возвратных движений читателя в пространстве текста определяются, в конечном счете, его интеллектом и эрудицией, но в любом случае сильно влияют на общую оценку прочитанного.
Еще одной особенностью авторского стиля, важной для восприятия книги, но вполне осознаваемой лишь после ее прочтения, является редкое соприсутствие сознательной детализации повествования и его почти полной безоценочности. В книге Л. Таймасовой детали и подробности происходящего делают его конкретным и зримым, как бы продолжая себя в смысловой игре исторических документов. Но само происходящее воспринимается автором «как оно есть», вне отношения «к добру и злу» или иным общим категориям.
Книга Л. Таймасовой - примечательное явление в нашей современной историографии. Думается, она привлечет внимание не только специалистов, занимающихся историей Европы и России XV-XVII вв., но и всех, кому небезразлична старая, как мир, но вечно актуальная проблема исто-риописания. Л. Таймасова предложила свой, во многом субъективный, но очень интересный и убедительный вариант решения этой проблемы, позволивший ей существенно углубить наши представления об эпохе Фуг-геров, Реформации, опричнины, Елизаветы I Английской и Ивана Грозного... Ее книга, несомненно, найдет своего читателя - готового судить автора «лишь на основании законов, им самим над собою признанных», и превыше всего ценящего возможность думать в ситуации добротного интеллектуального затруднения.
Е.Ю. Наумов
Ипполитов С. С. Российская эмиграция и Европа: несостоявшийся альянс. М.: Изд-во Ипполитова, 2004. - 376 с.
«ПРАЖСКИЙ АРХИВ» И СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА О РУССКОМ ЗАРУБЕЖЬЕ
В обширной историографии Русского зарубежья монографическое исследование С.С. Ипполитова уже заняло свою особенную нишу. Дело в том, что автор продемонстрировал оригинальный подход к анализу многогранного феномена возникновения и бытования русской эмиграции в период между двумя мировыми войнами прошлого столетия. Весь комплекс правовых, экономических, социальных и социокультурных проблем, с которыми столкнулись наши соотечественники, оказавшиеся за рубежом помимо или вопреки собственной воле, он рассматривает сквозь магический кристалл конкретных человеческих судеб. Лучшие страницы его научного исследования проникнуты ненавязчивым чувством сопереживания трагизму судеб людей, оказавшихся «чужими среди чужих».
Конечно, не все и не у всех сложилось так, что человек и окружающая общественная среда оказались враждебными друг другу. Однако не случайно в названии книги С.С. Ипполитова присутствуют ключевые слова - «несостоявшийся альянс». И поэтому заключительная глава посвящена исследованию психологических и ментальных особенностей Русского зарубежья. Это едва ли не первая попытка в отечественной и мировой исторической науке подвергнуть серьезному анализу столь сложный, по определению, комплекс проблем, затрагивающих тонкие, деликатные стороны человеческого существования в экстремальных условиях.
Эту попытку можно считать удачной, прежде всего, потому, что она основана на объективном анализе опубликованных и неопубликованных источников, многие из которых вводятся в научный оборот впервые. Монография является логическим результатом исследований, которые автор начал еще в начале 1990-х гг., когда был открыт доступ исследователям в только что снятые с секретного хранения фонды Русского заграничного исторического архива (РЗИА), вывезенные в 1945 г. из Праги в СССР и переданные в ЦГАОР СССР и другие архивохранилища. В 1993 г. С.С. Ипполитов в соавторстве с Е.И. Пивоваром и С.В. Карпенко опубликовали в журнале «Отечественная история» (1993. № 5) статью «Российская эмиграция в Константинополе в начале 1920-х годов: численность, материальное положение, репатриация». Основными источниками для анализа послужили документальные материалы из фондов РЗИА. Обращение к этим документам определило особенности статьи: новизна и богатство факти-
ческого материала, конкретика в характеристике эмигрантских общественных организаций и их деятельности, повышенное внимание к судьбам «простых» эмигрантов. Таким образом, С.С. Ипполитова можно объективно и с полным основанием отнести к числу первопроходцев в сонме пользователей рассекреченных фондов РЗИА.
Дальнейшие изыскания в фондах РЗИА увенчались в 1999 г. выходом в свет книги «Три столицы изгнания», составленной из трех больших очерков трех авторов - С.С. Ипполитова, В.М. Недбаевского и Ю.И. Руденцовой (М.: СПАС, 1999). Эти очерки также отличали новизна и богатство фактического материала, конкретика в изложении истории эмигрантских организаций и их деятельности, повышенное внимание к людским судьбам. И эти основные эти черты книги также были предопределены использованными документами РЗИА.
Более того, С.С. Ипполитов стал одним из первых публикаторов материалов РЗИА, напечатав и прокомментировав исключительно интересные «Воспоминания о службе в Иностранном легионе в Алжире, Тунисе и Сирии» в журнале «Новый исторический вестник» (2000. № 2).
Таким образом, рассекречивание и активное использование историками документов РЗИА, их публикация оказали большое влияние на развитие современной историографии Русского зарубежья.
Русский заграничный исторический архив в Праге, часто именуемый «Пражским архивом», был создан и комплектовался русскими эмигрантами с 1923 по 1945 гг. У истоков его создания стояли более 20 русских историков и архивистов, высланных или эмигрировавших из Советской России. Многолетними руководителями архива были Александр Александрович Кизеветтер (1867-1933) - ученик В.О. Ключевского, и Александр Филаретович Изюмов (1884/1895-1950) - ученик самого Кизеветтера. Они олицетворяют два поколения историков-архивистов и два разных, во многом противоположных, выбора жизненного и творческого пути. Оба были изгнанниками, оба были подвергнуты репрессиям, причем в насильственную эмиграцию отправились на одном и том же «философском пароходе». Наконец, они были связаны ответственной работой по организации РЗИА. Выдающиеся результаты их работы и их коллег и стали тем прочным фундаментом, на котором развивается современная историография Русского зарубежья.
Это их объединяет.
Но беспристрастный взгляд выявляет и существенную разницу между ними.
Председатель Совета и Ученой комиссии РЗИА профессор А.А. Ки-зеветтер был типичным русским ученым-либералом. Занимал влиятель-
ные позиции в кадетской («профессорской») партии. После революции 1905 г. практически отошел от политической деятельности, но открыто и категорично осудил большевистский переворот 1917 г. Был выслан из Советской России в 1922 г., умер в 1935 г. непримиримым противником Советской власти. На смерть Ленина он отозвался в письме к В.А. Маклакову от 6 февраля 1924 г.: «Большевики сознательно и умышленно толкнули Россию в бездну, ибо в этом и состояла их задача. Ведь умерший на днях в Москве дурак с самого начала своего эксперимента так и заявлял в печатной брошюре, что коммунизм в России невозможен, но Россия есть та охапка сухого сена, которую всего легче подпалить для начатия мирового социального пожара. Россия при этом сгорит; ну и черт с ней, зато мир вступит в рай коммунизма» («Большевизм есть несчастье, но несчастье заслуженное»: Переписка В.А. Маклакова и А.А. Кизеветтера // Источник: Документы русской истории. 1996. № 2(21). С. 16).
А вот другая судьба.
Ученик Кизеветтера и его ближайший сотрудник в пражском РЗИА
А.Ф. Изюмов в первые послереволюционные годы активно работал в руководящих органах советской архивной системы. После изгнания в эмиграцию в 1922 г. с первого дня создания РЗИА и до последнего дня его существования на должности заведующего отделом документов применял теоретические и практические знания русского архивиста-гуманиста. Когда РЗИА во время зарубежной командировки посетил первый советский руководитель архивной системы Д.Б. Рязанов, его радушно принимал Изюмов, хотя в эмиграции он подвергся за это ожесточенным нападкам. По этому поводу Изюмов писал Б.И. Николаевскому: «Меня обвинили в том, что я показал весь архив, что был больше любезен, чем нужно, и даже обвинили в том, что если бы меня не было, то нога нечестивого не была в благочестивом месте...» ( ГА РФ. Ф. Р-5962. Оп. 1. Д. 11. Л. 117). В 1941 г. Изюмов был арестован немецкими оккупантами и провел в концлагере четыре года. В 1945 г. активно помогал сотрудникам госбезопасности в организации вывоза документальных фондов архива в СССР. Как отмечает Т.Ф. Павлова, «ему доверяли, и он старался это доверие оправдать». Тем не менее, все предложения Изюмова по преобразованию РЗИА в Праге в научный институт АН СССР были отвергнуты. В Москву он не вернулся и умер, как пишет Павлова, покинутый близкими, больной, в 1951 г. в Праге. (Павлова Т. Ф. А.Ф. Изюмов и Русский заграничный исторический архив // Отечественные архивы. 1996. № 4. С. 36.). В действительности, однако, он трагически погиб под колесами грузовика в 1950 г. Его гибель породила множество тревожных подозрений среди русской интеллигенции в Праге и ускорила их бегство из стремительно «советизирующейся» Чехословакии.
И Кизеветтер, и Изюмов сегодня заняли важное место в историографии «Пражского архива» - как зарубежной, так и отечественной, - хотя итоговые оценки зачастую расходятся радикальным образом.
Сейчас литература и источниковая база по истории РЗИА быстро пополняются за счет ввода в научное обращение публикаций архивных документов и мемуаров эмигрантов. Каждый автор и комментатор документов высказывает свое мнение.
Можно ли свести все эти оценки и мнения к общему знаменателю? Нужно ли это делать?
С.С. Ипполитов в своей монографии не упоминает имен ни Кизеветтера, ни Изюмова. Это его право. Он рассматривает судьбы других людей в аналогичных обстоятельствах. Может быть, это обусловлено тем, что в поле его особого внимания находилась не Прага, а другие европейские столицы. Может быть, его выбор обусловлен личными взглядами и симпатиями.. Важно другое. Частный пример разности в судьбах двух конкретных эмигрантов только подтверждает основной тезис автора, который он сформулировал следующим образом: «Разочарование и духовный кризис старшего поколения, с большим трудом преодолевавшийся ими самими; неумение и нежелание многих из них перестраиваться под реальности нового существования, воспринимались молодым поколением как признак житейской несостоятельности. Все это усугублялось потерей существовавшей на родине духовной, нравственной, образовательной традиции, передававшихся от поколения к поколению» (с. 332). Однако, добавим мы, обрести полноценное счастье на чужбине не удалось ни старшему, ни младшему поколениям эмигрантов послереволюционной волны. В меж-военный период они пережили крах надежды на возвращение и жизнь в свободной России.
С другой стороны, пишет автор, «стала ли эмиграция частью Европы? Была ли стерта граница, разделявшая россиян и европейцев, и проходящая гораздо глубже, нежели граница между устоявшимися правовыми нормами, ментальностью, языками и культурным наследием? Думается, что на эти вопросы можно дать лишь отрицательный ответ. Европа не смогла заменить эмигрантам Россию» (с. 333). Наверное, кому-то этот вывод покажется излишне категоричным. Но оценка С.С. Ипполитова имеет право на жизнь, тем более, что она подтверждается документальными свидетельствами - как архивными, так и мемуарными.
Но ведь неприятие чужих ценностей было во многом взаимным. Приведем только два свидетельства.
Вот что писал оказавшийся в эмиграции известный русский филолог, славист Н.С. Трубецкой (1890-1938) одному из своих корреспондентов в 1922 г. : «Теперь моя надежда - на Чехословакию. Расчет мой состоит в
том, что там теперь три университета... а лингвистов только 2. Однако и там есть всякие трудности, так что, может быть, ничего у меня не выйдет. Во всяком случае, сейчас я усиленно изучаю чешский язык. Язык, откровенно говоря, скверный, самый трудный из всех славянских... Что же касается до национального характера, то, хотя в этом отношении и болгары оставляют желать много лучшего, но чехи и тут переплюнули. Живущие в Чехии русские единогласно утверждают, что иметь друга-чеха задача столь же невыполнимая, как квадратура круга» (Letters and Other Materials from the Moscow and Prague Linguistic Circles, 1912-1945 // Michigan Slavic Publications. 1994. № 1. P. 28-29).
С другой стороны, чехи почти столь же нелицеприятно отзывались о русских. Так, в предисловии к научному изданию «Dokumenty k dejinam ruske a ukrajinske emigrace v Ceskoslovenske republice (1918-1939)» (Praha, 1998) приводятся свидетельства о неприязненном отношении к русским со стороны чехов, включая высшее руководство страны. В отличие от советской историографии, в которой неизменно и однозначно подчеркивались тесные узы братской дружбы между русским, чешским и словацким народами на протяжении многих десятилетий, если не веков, авторы подчеркивают «иллюзорность» того, что в Чехии получило название «русофильства» и характеризовало восприятие России чехами и словаками на протяжении всего XIX в. вплоть до Первой мировой войны, когда сотни тысяч чехов и словаков, в качестве военнопленных, оказались в самой России. Российская действительность обманула их ожидания. Они вернулись домой разочарованными, как утверждают авторы предисловия и приводят знаменательное признание первого президента свободной Чехословакии Т.Г. Масарика: «Мы любили то, чего не знали. В России мы поняли, что представляют из себя русские. Наши парни часто злились на русских офицеров, которые к ним придирались; часто злились и на русских солдат; но, несмотря на весь этот нерадостный опыт, все же полюбили их. И любви этой мы остались верны до конца; думаю, что нашим парням нравятся русские. Но все же эта любовь, исполненная опыта жизни в России и знания того, что представляют из себя русские, это уже не прежнее русофильство».
Еще более горьким стал опыт отношений с большевистским режимом, который рассматривал чехословаков как контрреволюционеров и развязал войну против них.
Такое изменение отношения вело к постепенному отторжению русских эмигрантов местным населением, понижению их социального статуса, лишению элементарных гражданских прав и свобод. Обо всем этом практически в каждой главе, подробно, с приведением документов, рассказывается в монографии С.С. Ипполитова.
Так, он приводит текст официального доклада русского юриста С.И. Николаева, датированный 1927 г. - далеко не самом страшном по сравнению с последующими годами: «Беженец лишен многих прав, он
ограничен в осуществлении права материального и пользования правом процессуальным» (с. 41). Объективность подобной оценки была подтверждена 13 марта 1928 г., когда правительство Чехословакии издало закон, по которому те, кто прибыл в страну после 1 мая 1923 г., лишались права на труд. А это означало только одно: русских вытесняли из страны под угрозой голодной смерти. Но и в других европейских странах, как показывает С.С. Ипполитов, их ожидало практически то же самое.
Не менее страшен был и голод духовный. В главе «Русское слово в изгнании» С.С. Ипполитов рассказывает о малоизвестном эпизоде хождения эмигрантов по мукам, ссылаясь на впервые введенный им в научный оборот текст «Меморандума о новой русской орфографии» (1921 г.). Написанный на немецком языке, но несет на себе неизгладимый отпечаток «русского языка, русского способа мышления и изложения мысли». Документ был выявлен автором в «Пражском архиве» в фонде эмигрантской газеты «Руль», переданном на хранение в РЗИА (с. 218). Это свидетельство отчаянных, но безуспешных попыток русской эмиграции найти взаимопонимание и сочувствие у чуждого им по духу окружения. Их не просто не понимали - их просто не слышали. И можно только присоединиться к мнению автора о том, что тема умирания языка относится к такому разряду национальной трагедии, которая требует «глубокого профессионального изучения и профессионального труда».
Мы можем в заключение лишь проиллюстрировать освещенные в монографии С.С. Ипполитова негативные процессы примером неуклонного ухудшения положения РЗИА. С этой точки зрения всю историю РЗИА можно разделить на три периода - «Золотой век» (от начала «Русской акции» до ее прекращения, когда научное руководство архивом осуществлял А.А. Кизеветтер, а РЗИА существовал как автономный внепартийный институт); «Серебряный век» (когда РЗИА формально находился в ведении МИД ЧСР, а его директором был выдающийся чешский ученый-славист Ян Славик) и «Железный век» (когда РЗИА стал вначале структурным подразделением Министерства внутренних дел, а затем немецкие оккупационные власти начали репрессии против сотрудников РЗИА). Последней ступенью на пути к гибели РЗИА стал вывоз его фондов в СССР. Смена «веков» происходила стремительно, на глазах одного поколения, с 1923 по 1945 гг.
Этот пример лишний раз доказывает справедливость окончательного вывода С.С. Ипполитова: процессы отторжения европейскими странами русской эмиграции сопровождались столь же активным неприятием нашими соотечественниками чуждых им ценностей Запада. «Альянс не состоялся» - вывод трагический, но честный.
Л.В. Серковская
ПановаМ.А. Русские в Тунисе: Судьба эмиграции «первой волны». М.: Изд-во РГГУ, 2008. - 296 с.
«НАСТОЯЩЕЕ БЕЗ ПРОШЛОГО -ЭТО НАСТОЯЩЕЕ БЕЗ БУДУЩЕГО»
C конца 1980-х гг. история Российского зарубежья стала одной из наи-более разрабатываемых тем в отечественной историо-графии. Резко возросший интерес ученых, представляющих самые разные области гуманитарной науки, к трагической судьбе «России в изгнании» был вызван, во-первых, новизной источникового материала, ставшего доступным благодаря рассекречиванию обширных архивных документальных массивов, находившихся в течение предыдущих десятилетий на специальном хранении. Во-вторых, исследователи получили возможность изучить соответствующие пласты зарубежной архивной Россики, а также проанализировать печатные издания эмигрантов, включая мемуарную литературу, которые давали возможность оценить социально-культурную и эмоциональную стороны жизни эмигрантов как бы изнутри, в их собственном восприятии, их собственными глазами. И, наконец, важным стимулом к развитию новой ветви научного россиеведения явилось осознание необходимости восстановить историческую и гражданскую справедливость по отношению к целым поколениям наших соотечественников, которые были вынуждены жить и умирать вдали от Родины.
В конечном счете, культура зарубежья перестала восприниматься как чуждое «Другое»; отношения российской культуры с культурой Зарубежья приобрели новый модус: теперь они все более рассматриваются в оппозиции «Я-Ты» (в противоположность прежнему «Я-Он»), постепенно перерастая в искомую общность «Мы» (См. : Демидова O.P. О системном подходе к изучению культуры русского зарубежья // Выбор метода: Изучение культуры в России 1990-х годов. М., 2001. С. 148).
Иначе говоря, изучая историю судеб русских эмигрантов «первой волны», мы познаем свою собственную историю во всей ее полноте и целостности. Нельзя не отметить, что этот вывод современного исследователя вполне соответствует взглядам крупнейших представителей российской эмигрантской мысли, которые утвердились несколько десятилетий назад. «Историк знает, - писал в конце 1930-х гг. Г.П. Федотов, - что, как ни резки бывают исторические разрывы революционных эпох, они не в силах уничтожить непрерывности... Из катастроф встают ожившими более древние пласты. Можно сказать, пожалуй, что в человеческой истории, как в истории земли, чем древнее, тем тверже: гранит и порфир не легко рассыпаются» (ФедотовГ.П. Судьба и грехи России. СПб., 1992. Т. 2. C. 8).
В последнее десятилетие освоению все более глубинных пластов истории эмиграции способствует бурный «информационный поток», который весьма разнороден по составу и способам представления исходных данных: от традиционных «материальных» форм (книга, статья, письменный или аудиовизуальный документ, архивный источник) до вошедших сравнительно недавно в научный обиход электронных баз данных, Интернет-страниц и других виртуальных форм.
В этом контексте особенно знаменателен тот факт, что с 1990-х гг. стали появляться фундаментальные справочные и энциклопедические издания. Этот факт свидетельствует о том, что изучение культуры Русского зарубежья достигло качественно нового уровня - уровня систематизации накопленных знаний.
Отметим хотя бы три фолианта ГАРФ под редакцией С.В. Миронен-ко - «Путеводитель. Том 4. Фонды Государственного архива Российской Федерации по истории белого движения и эмиграции» (М., 2004. - 798 с.), «Путеводитель. Том 5. Личные фонды Государственного архива Российской Федерации (1917-2000 гг.)» (М., 2001. - 672 с.) и «Путеводитель. Том 6. Перечень фондов Государственного архива Российской Федерации и научно-справочный аппарат к документам архива» (М., 1998. - 633 с.).
Подлинным прорывом в изучении русской эмиграции явилось издание «Фонды русского заграничного архива в Праге: Межархивный путеводитель» (Отв. ред. Т.Ф. Павлова. М., 1999. - 671 с.).
В этих изданиях исследователю предлагаются не только детальные систематизированные описания документальных собраний различных архивов, но и биографические справки на фондообразователей.
К этому же вектору познания русских диаспор за рубежом можно отнести опубликованные издательством «Вече» в серии «Русские за границей» более десяти книг разных авторов, которые носят историко-краеведческий характер. Назовем только некоторые из них: «Русский Париж» (М., 2008) и «Русская Америка» (М., 2009) В.Н. Бурлака, «Русский Египет» (М., 2008) В.В. Белякова; «Русская Африка» (М., 2009) Н.Н. Николавева, «Русский Стамбул» (М., 2009) и «Русская Прага» (М., 2009) Н.Н. Командо-ровой, «Русская Индия» (М., 2010) Н.Н. Непомнящего и другие.
В этот же период нормой российской академической жизни стало проведение учебно-научных конференций, семинаров и круглых столов, предполагающих не только обмен информацией, но и ее осмысление.
В частности, мало изученным страницам истории русского военного и морского зарубежья был посвящен цикл лекций, который состоялся весной 2006 г. в Библиотеке-фонде «Русское зарубежье», в ходе которых, например, Н.А. Кузнецов сопоставил судьбы Русской эскадры адмирала М.А. Кедрова и Сибирской флотилии адмирала Г. К. Старка. Позднее эти
материалы вошли составной частью в его монографию «Русский флот на чужбине» (М., 2009). Автор представил ценные сведения о переходе Черноморского флота в Константинополь и Бизерту, о переименовании его в Русскую эскадру, об условиях жизни русских моряков и членов их семей на чужбине, а также о расформировании Русской эскадры и Морского кадетского корпуса. Отметим также работу О.Г. Г ончаренко «Закат и гибель белого флота» (М., 2006). О судьбах русских моряков-эмигрантов за границей ярко и образно повествуется также в телевизионном документальном сериале Никиты Михалкова «Русский выбор» («Русские без России»).
Нельзя не упомянуть и документальный фильм «Анастасия. Несколько вечеров с Анастасией Александровной Манштейн-Ширинской» режиссера Виктора Лисаковича по сценарию Н.А. Сологубовского. Этот пронзительный фильм, основанный на записях воспоминаний «бабушки» русской диаспоры в Бизерте А.А. Манштейн-Ширинской, завоевал несколько престижных наград на кинофестивалях в России и за рубежом. Восьмилетней девочкой вместе с родителями она прибыла на военном судне в Бизерту и оставалась в эмиграции до самой кончины, которая последовала 21 декабря 2009 г. на 98-м году ее жизни. В фильме разделенные десятилетиями куски истории уверенно соединяет ее голос, которым, кажется, говорит сама История. Именно А.А. Манштейн-Ширинская проникновенно произносит в этом фильме слова, вынесенные нами в название рецензии: «Настоящее без прошлого - это настоящее без будущего».
Итак для современной историографической ситуации, для исследований Русского зарубежья последнего времени характерно стремление историков самого разного профиля к выходу на новый уровень научного познания, особенностью которого является синтез систематизации и осмысления максимально большого и разнообразного массива источников.
Такой концептуальный подход характерен и для рецензируемого монографического исследования М.А. Пановой, которое посвящено трагической истории русской эмиграции «первой волны» в Тунисе с 1920 по 1980-е гг.
Автор изначально поставила перед собой трудную задачу - комплексно, всесторонне и глубоко осветить жизнь эмиграции во всех ее проявлениях, включая историю гибели Российского Черноморского флота (Русской эскадры), социально-экономические аспекты жизни моряков и их семей, формирование русской православной общины, которая стала духовным фундаментом сохранения национальной самоидентификации диаспоры, и, в конечном счете, попытаться дать ответ на главные вопросы: как удавалось русским эмигрантам приспосабливаться к чуждым им условиям существования в этой арабско-мусульманской стране? какую память о себе они оставили?
Сразу отметим, что автор избрала трудный путь - она впервые проанализировала судьбы «белых» русских не только в обобщенном контексте, но через призму судеб конкретных людей. Работая с 1999 г. в Тунисском Высшем институте языков, и преподавая там русский язык, российскую историю и культуру, М.А. Панова собрала уникальные устные свидетельства очевидцев, как самих эмигрантов, так и их потомков, а также тунисцев.
Автор обогатила традиционную источниковую базу исследования предоставленными ей неопубликованными материалами из личных архивов А.А. Манштейн- Ширинской (Бизерта), К.В. Махрова и Т.В. Лагодовс-кой-Камбулив (Париж), а также документами из церковных архивов русских православных храмов в Тунисе и Бизерте. Кроме того, она широко использовала документы на арабском и французском языках, хранящихся в архивохранилищах Туниса и Франции.
К достоинствам монографии можно отнести и то, что М.А. Пановой удалось увлеченно и одновременно на строго научной основе проанализировать эпопею русской эмиграции в Тунисе как двуединый процесс, имеющий важное значение как для истории России, так и для истории Туниса.
Надо заметить, что Тунис - страна с редким умением видеть себя глазами других и создавать собственную историю из «чужого», казалось бы, материала. Не случайно исследованию судеб русских изгнанников в книге М.А. Пановой предпослан краткий обзор истории принявшей их страны: финикийцы, римляне, византийцы, турки, арабы, французы и снова арабы - все в конечном счете становились здесь своими и заполняли страницы летописи страны неповторимыми судьбами.
В этом контексте к монографии «Русские в Тунисе» применима оценка современного этапа в изучении русской эмиграции, которую дал Е.И. Пивовар в своей монографии «Российское зарубежье» (М., 2008): «Нынешняя глобализация гуманитарного знания приводит историков к пониманию взаимосвязанности и взаимозависимости всего нашего мира. История эмигра-ции и зарубежья рассматривается не как история людей без родины, чужаков в своей стране и за ее пределами, а как одно из интереснейших, присущих всем периодам и странам проявлений множественности в единстве человеческой истории» (с. 37).
В соответствии с изложенной выше современной концепцией исследований Русского зарубежья, книга М.А. Пановой четко структурирована и разделена на три главы.
Первая глава - «Последний поход Российского Императорского флота. Люди и корабли (1920-1980-ые годы)» освещает начало исхода Черноморского флота из Севастополя, создание Русской эскадры и жизнь «пла-
вучего города» в канале Бизерты, а также социально-экономические и правовые аспекты бытования русских в контексте становления тунисской государственности (напомним, что Тунис с 1881 по 1956 гг. был протекторатом Франции).
Вторая глава - «Православная община русских эмигрантов Туниса» -повествует о роли деятельной веры в деле сплочения русских эмигрантов в единую семью, о праздниках и буднях русских под куполами православных храмов в небе Туниса с начала эмиграции и до наших дней.
Третья, заключительная, глава освещает различные аспекты культурной жизни русских изгнанников: их образовательную и научно-исследовательскую деятельность, достижения в области литературы, музыки, театра и балета. Особенно большое внимание уделяется вкладу русского художника-ориенталиста А.А. Рубцова в становление и развитие национальной школы тунисской живописи, а также рассказу о самобытных творениях архитектора М.Ф. Козмина, о художнице Галине Махровой, которая всю жизнь чувствовала себя русской и француженкой одновременно, а Тунис рисовала так, что местные жители говорили: «Ты открываешь нам нашу страну».
К сожалению, автор в понятном стремлении сделать изложение фактов более интересным для любого читателя опирается, в основном, на литературные источники, устные свидетельства участников событий и на их неописанные архивы. В целом ряде случаев такой подход представляется недостаточно оправданным. Это особенно заметно при цитировании документов и составлении биографических справок.
Так, краткий биографический очерк о командующем Черноморским флотом в Крыму и организаторе его эвакуации в Бизерту адмирале М.А. Кедрове (1878-1945) составлен, судя по ссылке на с. 24, по материалам книги Г.В. Г орячкина, Т.Г. Гриценко и О.И.Фомина «Русская эмиграция в Египте и Тунисе. 1920-1939 гг.» (М., 2000). Между тем, в указанном нами выше путеводителе по личным фондам ГАРФ (М., 2001) содержится подробное описание фонда М.А. Кедрова (ф. Р-6666), который поступил на хранение из Пражского РЗИА в 1946 г. Помимо точной и научно выверенной биографической справки на фондообразователя, здесь, согласно описи, содержатся такие бесценные неопубликованные документы, как рукопись М.А. Кедрова «Моя автобиография», а также его переписка с П.Н. Врангелем, М.А. Беренсом и военно-морскими агентами в Турции, Франции, США и других странах по вопросам пребывания Русской эскадры в Тунисе.
А в личном фонде Н.А. Антипова (ф. Р-5934) хранятся журналы русских студентов в Тунисе за 1921-1922 гг., которые, несомненно, обогатили бы рассказ М.А. Пановой об организации системы образования для русской эмигрантской молодежи «первой волны».
Нам также представляется необоснованным цитировать исторический приказ генерала Врангеля № 4187 от 08 ноября 1920 г. об организации ухода Русской армии из Крыма по тексту сборника документальных повестей «Узники Бизерты» (М., 1998).
Нельзя не отметить и ряд неточностей. Так, одни и те же издания включены одновременно и в список опубликованных источников, и в список литературы. Например, монография В.Г. Бортневского «Загадка смерти генерала Врангеля». А также книги Е.Х. Даватца, который в списке литературы под номерами 214-216 (с. 283) трижды назван «Давотцем». На протяжении всей книги упоминается «один из бывших белогвардейцев Владимир фон Берг» (с. 48), автор неоднократно цитируемой М.А. Пановой документальной повести «Последние гардемарины». Между тем, речь идет не просто об «одном из бывших белогвардейцев», а о капитане II ранга Владимире Владимировиче Берге, одном из основателей и преподавателей Морского кадетского корпуса в Севастополе, а затем в Тунисе.
Несомненной научной и творческой удачей М.А. Пановой явился многоплановый рассказ о том, что стало с моряками русской эскадры, которые на 33-х судах зимой 1920/21 гг. пришли в тунисский порт Бизерта, надеясь совсем скоро вернуться на Родину, чтобы продолжить вооруженную борьбу против большевиков. Автору повезло: она еще застала немногих оставшихся в живых эмигрантов «первой волны» и их прямых потомков, которые поделились с ней воспоминаниями о том, как эти корабли стали для них и домом (именно на них изгнанники жили целых четыре года), и школой, и церковью - словом, маленькой Россией. И о том, как бережно сберегаемые ими для будущих битв корабли Русской эскадры в 1924 г. были отправлены французами на слом, а русские в Тунисе от мала до велика постигли трагическую истину: изгнание - это навсегда.
В итоге мы оказываемся вовлеченными в стремительный поток событий на перекрестке европейской и восточной цивилизаций, в котором эмигранты «первой волны» до конца дней своих стремились сохранить стойкость и верность воинской присяге, чести и долгу перед Отечеством.
Как справедливо отмечает М.А. Панова, именно в этом состоит важная отличительная особенность русской эмиграции в Бизерте. «Русские беженцы, оказавшиеся в Тунисе, - пишет она, - являлись частью наиболее крупной волны «белой» эмиграции, выплеснувшейся в Турцию и страны Восточной Европы осенью-зимой 1920-1921 года в результате Крымской эвакуации... В Тунисе же оказался наиболее воинственный отряд русской военной эмиграции - остатки Российского Императорского военно-морского флота (моряки, офицеры и члены их семей), а также Севастопольский Морской корпус (кадеты и преподавательский состав)» (с. 17-18).
М.А. Панова стремится оценивать прошлое с максимальной степенью объективности. С этой целью она перелистывает страницы прессы
того времени и вполне обоснованно констатирует, что местные французские власти приняли эскадру холодно. Так, уже 23 декабря 1920 г. издатель и редактор одной из крупнейших газет того времени «Тюнизи франсэз» X. Тридон в статье «Русские Врангеля в Бизерте» заявил, что жители города (читай - французские колонизаторы) не испытывают никакого энтузиазма при виде русского флота на рейде: «Кто эти люди, мы не знаем. Среди них, возможно, есть элементы, особо опасные тем, что в состоянии спровоцировать столкновения с нашими войсками... Мы рекомендуем всем торговцам в Бизерте относиться к русским с осторожностью: какой валютой собираются оплачивать они свои покупки?.. Жаль, что Тунис не имеет достаточно сильного голоса, чтобы заявить о нежелании быть страной, на которую свалилась эта неожиданная неприятность» (с. 47).
Проблемы интеграции «белых» русских в Тунисе М.А. Панова рассматривает «день за днем, за годом год», считая переломной датой в судьбе бизертских изгнанников 28 октября 1924 г., когда Франция признала большевистский СССР. Адмирал Эксельманс (Ехеїшаш), французский морской префект, сам объявил об этом собравшимся на «Дерзком» офицерам и гардемаринам. В связи с этим М.А. Панова цитирует слова бывшего начальника штаба Русской эскадры в Бизерте контр-адмирала
А.И. Тихменева: «В далекой Бизерте, в Северной Африке, где нашли себе приют остатки Российского Императорского Флота, не только у моряков, но и у всех русских людей дрогнуло сердце, когда в 17 часов 25 мин. 29 октября 1924 года раздалась последняя команда: „На Флаг и Гюйс”, - и спустя одну минуту: „Флаг и Гюйс спустить”. Тихо спускались флаги с изображением креста святого Андрея Первозванного, символ Флота, нет - символ былой, почти 250-летней славы и величия России».
Понятно, что западные державы, бывшие «благородные союзники» России по Антанте, боялись усиления советского флота за счет бизертских кораблей. В итоге Франция отказалась передавать корабли СССР, и они так и остались умирать в Бизерте. Русские корабли простояли в тунисском порту еще примерно шесть лет, затем они были проданы на металлический лом. Последним из крупных кораблей в 1934 г.был продан броненосец «Генерал Алексеев» (бывший «Император Александр Ш»). С его исчезновением завершилась трагическая эпопея русской эскадры в Бизерте, а вместе с ней - и большей части русской эмиграции «первой волны» в Тунисе.
Так закончила свое существование Русская эскадра. Но не закончилась ее история во времени, предлагая все новые сюжеты для сопереживания и осмысления. Драматические коллизии личных судеб русских в Тунисе освещаются на последующих страницах яркой и интересной книги М.А. Пановой.
М.Г. Гришунькина
Ларин А.Г. Китайские мигранты в России: История и современность. М.: Восточная книга, 2009. - 512 с.
ТРЕВОЖАЩАЯ БЛИЗОСТЬ ГРАНИНЫ: ПРОШЛОЕ, НАСТОЯЩЕЕ И БУДУЩЕЕ КИТАЙСКОЙ ДИАСПОРЫ В РОССИИ
Китайская миграция в Россию - проблема, будоражащая общественное сознание на протяжении последних двух десятилетий. Россияне выражают обеспокоенность ее растущими масштабами (они, кстати, чрезмерно преувеличиваются средствами массовой информации), негативным влиянием на российскую экономику и, особенно, стратегическими геополитическими целями. Нередко высказываются утверждения об осуществляющейся со стороны КНР планомерной «демографической экспансии» в Россию. Подобные заявления вызывают резкие ответные протесты с китайской стороны, называющей их абсолютно беспочвенными.
Сложная демографическая ситуация, сложившаяся в современной России, особенно в ее Дальневосточном федеральном округе, в очередной раз создает экономические условия для роста китайской миграции. Поэтому необходимо всесторонне оценить ее перспективы и риски. Это невозможно сделать без всестороннего анализа исторического опыта китайской миграции в Россию.
Научное исследование этого процесса началось еще в 1860-е гг., практически одновременно с его возникновением. Главным предметом, занимавшим российских исследователей дореволюционного времени, был вопрос о «желтой опасности». Она виделась в формировании на отдаленной и слабозаселенной российской окраине многочисленной и сплоченной китайской общины, сохранявшей тесные связи с этнической родиной. В 1920-е гг. в новых исторических условиях, при власти большевиков, проблема китайской миграции стала рассматриваться преимущественно в связи с оценкой экономического потенциала дальневосточного региона Советской России и задач национального строительства. В 1930-е гг., в связи с массовыми репрессиями и депортацией китайцев с Дальнего Востока, тема китайской диаспоры была закрыта для исследователей. Только с конца 1950-х гг. стали появляться работы по единственной одобрявшейся властью теме: об участии китайских мигрантов в революции и Гражданской войне на стороне большевиков.
Всплеск интереса к этой темы наметился в конце 1980-х гг., чему способствовало как освобождение общественных наук от тотального идеологического диктата, так и новый рост китайской миграции в Россию. Впервые появились не только исторические, но и политологические, экономические, социологические, этнографические исследования, посвященные китайской диаспоре. Внимание российских ученых привлекли новые аспекты проблемы: политика центральных и местных органов власти по воп-
росу использования труда китайских отходников, их адаптация в условиях постоянно меняющейся российской действительности, восприятие мигрантов из Китая различными слоями российского общества и другие.
Не обошли вниманием эту тематику и китайские исследователи. В их работах всячески подчеркивается значение китайского труда в хозяйственном освоении Дальнего Востока России, жестокая эксплуатация китайских рабочих царской администрацией, манипулирование революционно настроенными китайскими мигрантами в советский период с целью распространения влияния СССР на приграничные районы Китая. Основные усилия китайских ученых направлены на развенчание мифа о «китайской демографической экспансии». Подобные подходы и оценки не могут быть оставлены без внимания российскими исследователями. Очевидно, что они требуют серьезного изучения и обсуждения.
В этих условиях монографическое исследование А.Г. Ларина, охватывающее полтора столетия существования китайской общины в России, представляет огромный научный интерес. Вызывает уважение и главная методологическая установка автора - сохранять объективность анализа. Добиться ее, учитывая устойчивую политическую подоплеку выбранной темы, оказалось непросто. По признанию автора, ему пришлось преодолевать не только въевшиеся в сознание догмы советского времени: все, что делал СССР - однозначно правильно, а все, что творил царизм, заслуживает осуждения. Но и приобретшие популярность постсоветские самоуничижительные «догмы навыворот», полученные посредством примитивной замены знаков «плюс» на «минус» и наоборот. Нелегко было справиться и с искушением поддаться соблазнительным псевдопатриотическим постулатам: наша Россия всегда права.
В хронике взаимоотношений любой эмигрантской общины с местными властями и местным населением, считает А.Г. Ларин, можно найти и взаимовыгодное сотрудничество, и разногласия, трения, конфликты, и историк не вправе замалчивать ни то, ни другое. Но, по его глубокому убеждению, никакие коллизии, имевшие место в истории китайской диаспоры в России, не должны бросать тень на нынешние дружественные отношения России и Китая. Напротив, изучение прошлого и настоящего китайской диаспоры в России должно содействовать укреплению и развитию отношений между двумя странами. Выбранная позиция потребовала от автора максимальной политкорректности, которую, в отличие от многих других исследователей данной проблемы, ему удалось соблюсти.
Первая глава монографии посвящена собственно истории китайской эмиграции в царской России, в период революций 1917 г., Гражданской войны и в советское время. Главным образом в ней рассказывается о китайцах на российском Дальнем Востоке, где они появились не ранее чем за 30 лет до подписания Айгуньского (1858 г.) и Пекинского (1860 г.) договоров, определивших границу между Китаем и Россией. Установить численность мигрантов очень сложно. Они были временными жителями, при-
езжавшими на заработки на срок не более 3-4 лет, поэтому в историографии бытуют противоречивые цифры. Официально доля китайских мигрантов в конце XIX - начале XX вв. составляла 10-12 % всего дальневосточного населения. В действительности, убежден А.Г. Ларин, она была, безусловно, выше, но, вопреки распространенному мнению, вряд ли более чем в 1,5-2 раза (с. 27).
Оценки роли китайского труда в освоении дальневосточного региона России также неоднозначны. Российская историография в отличие от китайской, признавая его значимость, обращает внимание и на негативные последствия. Они выразились в разграблении природных богатств края, изъятии из его экономики значительных денежных средств, непродуктивной конкуренции российских и китайских рабочих, приводившей к стагнации ужасающих условий труда и быта дальневосточных жителей. Закрытость китайской диаспоры, ее сплоченность и независимость от российских законов вызывали естественные опасения и у дальневосточного населения, и у российских властей, пытавшихся всеми возможными мерами приостановить рост ее численности и влияния. К началу Первой мировой войны в политических сферах страны все прочнее утверждалось мнение, что сохранение суверенитета России над ее дальневосточными территориями - это проблема, коренное решение которой состоит в более или менее плотном заселении этих территорий собственным населением. Однако Первая мировая война, увеличившая спрос на рабочую силу, заставила забыть о «желтой опасности». Были сняты все запреты на использования труда китайцев, началась их активная вербовка. В этот период, как отмечает А.Г. Ларин, китайские мигранты стали проникать не только в дальневосточную, но и европейскую часть России: Петербург, Москву, Новгород. Ригу, Симферополь, Карелию, Урал, Северный Кавказ...
Должное место в монографии отведено судьбе китайской эмиграции в годы революции и Гражданской войны. Автор постарался рассмотреть этот период максимально всесторонне, подвергнув тщательному анализу не только политику Советской России в отношении китайских мигрантов, но и всевозможные реакции на нее со стороны Пекина. После Октябрьской революции китайская диаспора оказалась разделенной на две части. Более или менее зажиточные эмигранты стали объектом революционного насилия, начиная с реквизиции производственных помещений, жилищ и имущества, и заканчивая введением крупных налогов и сборов. Китайским пролетариям Советская власть, напротив, гарантировала свое покровительство. Наиболее революционно настроенная часть их, прежде всего красноармейцы, рассматривались советским правительством в качестве интернационального боевого резерва, способного внести свой вклад в торжество китайской революции. А.Г. Ларин обращает внимание на то, что в оценке реальной степени революционности представителей китайской диаспоры, как и истинных целей Советской России, российские и китайские историки существенно расходятся. Последние всячески
подчеркивают «несамостоятельность» российских китайцев, использование их Москвой в качестве «слепых инструментов» для отстаивания в Китае российских интересов. Критикуя односторонность данной позиции, автор справедливо заявляет о неправомерности сведения «борьбы Советской России против пекинского (бэйянского) правительства к конфликту государственных интересов», ибо в этот период «противоречия между Москвой и Пекином носили классовый характер» (с. 109-111).
Жизни китайской эмиграции в условиях существования СССР в монографии уделено значительно меньше внимания. Она рассматривается, преимущественно, в рамках проблем национального строительства и социально-экономических преобразований, проводившихся, по мнению автора, в отношении китайской общины в том же объеме и столь же твердо, как и в отношении советских граждан других национальностей. Внутренняя жизнь китайской диаспоры в новых для нее, советских, условиях, к сожалению, осталась за рамками книги. Не показаны реакции простых китайцев на принимаемые в отношении них меры со стороны центральных и региональных органов власти. Не освещена в должном объеме проблема взаимоотношений между эмигрантами и местными жителями. Недостаточно рассмотрены вопросы культурно-просветительной работы среди китайского населения и многое другое. Разделяя сложившуюся в российской историографии точку зрения, А.Г. Ларин полагает, что к концу 1920-х гг. в действиях советской администрации «все более отчетливо просматривался курс на вытеснение китайцев с советского Дальнего Востока». Это привело к постепенному сокращению китайской диаспоры: от 101,7 тыс. в 1926 г. до 32 тыс. в 1939 г. и 26 тыс. в 1959 г. (с. 111, 124, 139-140).
Однако на рубеже 1980-1990-х гг., одновременно с радикальным обновлением советско/российско-китайских отношений, миграция из Китая обрела второе дыхание. Ее исследованию посвящена вторая, центральная, по определению самого автора, глава монографии. Прежде всего, в ней рассматривается наиболее волнующий российского обывателя вопрос: «Какое количество китайских мигрантов находится в России в настоящее время?» Ответ на этот вопрос выходит далеко за рамки простой статистики и носит политический характер, так как служит главным инструментом в спорах о «китайской демографической экспансии». При этом сторонники ее реальности для России оперируют миллионами, противники говорят о сотнях тысяч. Стремясь занять максимально объективную и беспристрастную позицию в этом вопросе, А.Г. Ларин склонен согласиться с цифрой в 400-500 тыс. человек, традиционно даваемой экспертным сообществом (с. 149). Ее признают в качестве наиболее вероятной и другие серьезные исследователи китайской миграции, в частности профессор
В.Г. Гельбрас (Гелъбрас В.Г. Россия в условиях глобальной китайской миграции. М., 2004.), считающий, что, хотя за последнее время ее масштабы возросли, но пока они не создают поводов для тревоги. Тем более нет оснований для утверждений о «китайской демографической экспансии».
Однако для понимания действительного значения китайской миграции для современной России недостаточно одного представления о ее размерах. Необходимо учитывать и данные о природе, составе и истинных намерениях всех участников процесса. По мнению А.Г. Ларина, нынешний состав мигрантов из Китая отличается, как и прежний, высокой текучестью, но вместе с тем по ряду параметров приближается к понятию диаспоры. Он характеризуется высокой степенью внутренней структурированности, наличием ядра («долгожителей»), обеспечивающего непрерывную передачу опыта новичкам, и безусловным сохранением самобытности. Все это дает возможность автору назвать совокупность китайских мигрантов в России «квазидиаспорой» (с. 159).
Фактором, стимулировавшим возникновение новой волны миграции, по образному выражению А.Г. Ларина, стала облетевшая провинции КНР «весть о том, что в России можно разбогатеть». В отличие от предыдущего периода, современные китайские мигранты в своем большинстве пытаются не спастись от внутренней безработицы, а ищут возможности более высоких заработков и прибыли. Поэтому сегодня лицо китайской общины определяют не рабочие, а мелкие и средние коммерсанты. Граждане КНР заняли среди иностранцев, торгующих на рынках России лидирующее положение: 61 % в среднем по стране, 42 % - на Урале, 83 % - на Дальнем Востоке и 76 % - в Центральном федеральном округе. При этом, по оценкам А.Г. Ларина, доля китайских торговцев на московских рынках составляет 40 %, а в Приморье - лишь 31,5 % (с. 162).
Таким образом, вопреки устоявшемуся мнению, наиболее притягательным для китайских коммерсантов в настоящее время является далеко не Дальний Восток. Особенностью нового этапа стало то, что мелкий китайский бизнес, занятый «челночной торговлей, сосредоточился в основном в приграничной полосе Дальнего Востока, а более крупный почти сразу устремился в центральные районы страны, прежде всего в Москву. Итоги опроса китайских коммерсантов показали, что, хотя обстановка на Дальнем Востоке ими оценивается как более благоприятная, их устремления обращены именно к центральной России, как более перспективному с точки зрения развития предпринимательства региону. Среди проживающих в Москве китайских предпринимателей велика доля тех, кто хотел бы связать свою дальнейшую судьбу и судьбы своих детей с Россией. На Дальнем Востоке таких меньшинство, но зато больше тех, кто хотел бы прекратить свою деятельность и уехать из России. Задавая себе по этому поводу вопрос «Почему?», Ларин оставляет его «открытым» (с. 200).
Значительная доля и активность коммерсантов в составе современной китайской миграции позволяет высветить и еще одну волнующую россиян проблему: «Справедливо ли утверждение, что китайские коммерсанты вытесняют с рынка российских, делают их присутствие экономически невозможным? Или же китайцы с начала 1990-х гг. занимают пустующую нишу, не задевая чьих-либо интересов?». Сам автор считает, что
единого ответа на эти вопросы нет, в каждом отдельном регионе ситуация выглядит по-своему. На самом деле эта проблема куда глубже, чем кажется на первый взгляд. Она связана с приоритетами государственной экономической политики. Прямой долг государства, не пуская дело на волю рыночной стихии, создать условия для защиты интересов отечественных потребителей и производителей. Российское правительство пока с этой задачей явно не справляется. Пассивность российских административных структур резко контрастирует с деятельностью властей КНР: с целью максимального расширения своих позиций на российском рынке, те оказывают своим предпринимателям-экспортерам активную и разнообразную поддержку. Именно это, как полагает
A.Г. Ларин, придает силы китайским коммерсантам в России (с. 203).
Значительно более привлекательной для нас представляется трудовая китайская миграция. Китайские рабочие трудятся в России на контрактной основе, преимущественно в строительстве, сельском хозяйстве и лесной промышленности. Основным районом применения их труда традиционно остается Дальневосточный федеральный округ. Причины его особой заинтересованности в мигрантах российские исследователи, в частности
B.П. Федоров и М.С. Пальников (Федоров В.П. Трагедия России: Вымирание народа и территориальная незащищенность. М., 2004; Палъников М. С. Миграционная экспансия Китая: вызовы и угрозы для России // Актуальные проблемы Европы. М., 2008. С. 186-213) связывают с теми негативными последствиями, которыми обернулись для восточных районов России шоковые реформы 1990-х гг. и последующие правительственные решения. Дело не только в сворачивании централизованного финансирования, разрушении хозяйственных связей и остановке производств (в том числе и из-за непомерного роста транспортных тарифов). Усилив отток дальневосточного населения, эти реформы создали нарастающий дефицит трудовых ресурсов. В борьбе за выживание восточные регионы стали ориентироваться на Китай, Южную Корею, Японию, страны Юго-Восточной Азии, выросла их внешнеэкономическая зависимость от этих стран, в том числе и в плане рабочей силы. Сложившаяся ситуация, сопровождающаяся неизбежным ослаблением связей с центром, не может не беспокоить дальневосточное население. А после вступления России в полосу финансовоэкономического кризиса продолжающийся рост трудовой китайской миграции породил опасения, что падение производства приведет к обострению конкуренции за рабочие места между россиянами и мигрантами по всей стране.
Однако, по мнению большинства российских и китайских ученых, эти опасения беспочвенны, так как большинство китайских трудовых мигрантов заняты в таких отраслях хозяйства, в которых россияне сами не хотят работать. При этом китайская сторона не скрывает свою заинтересованность в экспорте трудовых ресурсов и всячески стремится к увеличению его масштабов.
По общему мнению, наиболее благоприятные перспективы для России могли бы быть связаны с расширением доли студенчества среди китайских мигрантов. В.Г. Гельбрас даже называет китайских студентов «важ-
ным резервом необходимой и желательной миграции в России» (Гелъб-рас В.Г. Россия в условиях глобальной китайской миграции. С. 34). Такой же точки зрения придерживается и А.Г. Ларин. В настоящее время в России учится всего около 20 тыс. студентов из КНР. Это значительно уступает тому количеству молодых китайцев, которые обучаются в странах, находящихся на переднем крае технологического прогресса и, значит, способных обеспечить вступающих в трудовую жизнь широкими возможностями для успешной карьеры. К сожалению, Россия на этом фоне выглядит значительно менее конкурентоспособной. К тому же руководство нашей страны не проявляет заинтересованности в развитии этого канала миграции. В то время как масштабное привлечение китайских студентов позволило бы увеличить доходы российских вузов и осуществить их модернизацию. Но самое главное, это могло бы существенно изменить качественный состав китайской трудовой миграции. Российские вузы способны подготовить из китайских студентов квалифицированных, хорошо владеющих русским языком специалистов не только для китайской, но и для российской экономики.
Большой интерес представляет третья глава монографии, в которой автор анализирует политику правительства КНР в отношении китайских диаспор и миграции за рубеж. Этот аспект заявленной проблемы до сих пор в российской историографии никем целостно не исследовался, освещались лишь его отдельные фрагменты. Между тем, правительство Китая -будь то во времена Цинской империи, или Китайской республики, или КНР - никогда не оставалось безразличным к судьбе своих эмигрантов. С целью определения перспектив китайской миграции в Россию Ларин попытался оценить эмиграционный потенциал Китая, рассмотреть механизмы управления эмиграционными процессами и проанализировать ди-аспоральную политику Пекина. По его мнению, в обозримом будущем Китай сможет удовлетворить любые потребности России в импорте рабочей силы. Массовая миграция из страны экономически полезна КНР, поэтому правительство осуществляет политику либерализации выезда за рубеж. Ключом к понимаю сложившейся ситуации является тот факт, что в противовес алармистским прогнозам некоторых западных экспертов, китайские ученые оценивают растущую китайскую миграцию «вовне» как закономерное явление, играющее конструктивную роль в международной экономике и имеющее полное право на существование даже в больших масштабах, чем сегодня. При этом Пекин делает все возможное для сплочения китайской диаспоры в любой стране и сохранению ее тесных связей с этнической родиной. Руководство КНР рассматривает многочисленную китайскую эмиграцию как важнейший резерв модернизации самого Китая - источник инвестиций, современных технологий, предпринимательских и научно-преподавательских кадров. Все это справедливо и по отношению к той «квазидиаспоре», которая сложилась в современной России.
Н.Г. Кулинич
