Питирим Сорокин и В. И. Ленин Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

УДК 316.43

В.В. Сапов (Москва)

Питирим Сорокин и В.И. Ленин

В статье рассматриваются взаимоотношения двух известных политических оппонентов - П.А. Сорокина и В.И. Ленина. Анализируются социально-политическая публицистика, мемуары и другие исторические документы, в которых показано, как Сорокин оценивал личность Ленина и как действия и решения Ленина повлияли на судьбу Сорокина.

Ключевые слова: П.А. Сорокин; В.И. Ленин; революция; политическая борьба; социализм; большевизм; власть и наука.

V. Sapov (Moskva). Pitirim Sorokin and V.I. Lenin

The article examines the relationship between two prominent political opponents - P.A. Sorokin and V.I. Lenin. Social and political journalism, memoirs and other historical documents are analyzed in order to show how Sorokin evaluated the Lenin's personality, and how Lenin' actions and decisions influenced over the Sorokin's life.

Keywords: P.A. Sorokin; V.I. Lenin; revolution; political struggle; socialism; Bolshevism; power and academia.

Для цитирования: Сапов В.В. Питирим Сорокин и В.И. Ленин // Вестник Сыктывкарского университета. Серия гуманитарных наук. 2017. Вып. 6. С. 10-33.

For citation: Sapov V.V. Pitirim Sorokin and V. I. Lenin // Bulletin of Syktyvkar University. Series of humanitarian Sciences. 2017. №6. Р. 10-33.

Тема «Питирим Сорокин и В.И. Ленин» заслуживает, конечно, большого самостоятельного исследования. Просто удивительно, что такого исследования до сих пор нет ни на Западе, ни в России. И там и здесь «гигантская альтернатива марксизму» (каковой, по словам одного из современников Сорокина, является его социологическое учение) оказалась незамеченной и невостребованной. Между тем П.А. Сорокин абсолютно точно описал сценарий будущего краха советской системы (единственное, в чем он ошибся, так это в сроках), а кроме того, предложил и свой рецепт, который мог бы позволить избежать этого краха. Увы, повторим еще раз, прогноз остался незамеченным, рецепт - невостребованным.

С самого начала стоит отметить, что тема нашей статьи, если переменить местами два имени, вынесенные в ее заголовок, заметно сузится и, так сказать, обмелеет. Для Ленина Питирим Сорокин - предмет двух небольших статей [см.: 7 и 8], причем во второй из них он, видимо, уже забыл, что некогда (хотя, в общем-то, сравнительно недавно) уже писал о нем, и именует его не иначе, как «неким г. П.А. Сорокиным». Отношение Ленина к Сорокину, как и вообще ко всем идейным и политическим противникам, можно охарактеризовать двумя словами: «бешеная ненависть» [1, 46]. Отношение Сорокина к Ленину было не столь однозначным,

хотя в целом на протяжении всей его жизни оставалось негативным. Кроме того, тема «Сорокин и Ленин» предполагает вторжение в такие смежные темы, как «Сорокин и марксизм», «Сорокин и социализм», «Сорокин и большевизм», а эти темы в свою очередь, требуют, чтобы та же самая дихотомия была решена и относительно Ленина. Кем и чем на самом деле был вождь пролетарской революции? Марксистом, социалистом, коммунистом, большевиком? Или и тем, и другим, и третьим, и еще, может быть, чем-то четвертым? К сожалению, на все эти вопросы нет однозначных и общепринятых ответов. Точнее говоря, ответов слишком много. Проблема усложняется еще и тем, что большая часть статей и высказываний Сорокина о Ленине написана на английском языке. И использует он, разумеется, англоамериканскую социально-политическую лексику. Поэтому он пишет не о «большевиках», а о «коммунистах», не о «большевистском перевороте» или «большевистской революции», а о революции «коммунистической» и т. д. Сколько важных оттенков и нюансов исчезает при этом, трудно даже сказать. Все эти оттенки отметить и проанализировать, конечно, невозможно, но следует иметь в виду, что правомерность или ошибочность отождествления таких понятий, как «марксизм», «социализм», «большевизм» и «коммунизм», зависит от контекста и, так сказать, от обстоятельств времени и места. Начать же наш анализ, или, если угодно, исторический обзор, придется ab ovo, т. е. с самого начала.

Если верить воспоминаниям Сорокина, то впервые с работами Ленина он познакомился, находясь в тюрьме г. Кинешмы, в которой оказался в декабре 1906 г. за революционную деятельность. «Ежедневные дискуссии, - писал Сорокин, - и напряженное чтение работ Михайловского, Лаврова, Маркса, Энгельса, Бакунина, Кропоткина, Толстого, Плеханова, Чернова, Ленина и других революционных классиков познакомили меня с различными теориями переустройства общества, идеологиями и социальными проблемами. Знакомясь с трудами Чарльза Дарвина, Герберта Спенсера, других «эволюционистов» и вообще с самыми разными научными работами и философскими трактатами, я расширял свои знания о науке, эволюции и философии. В течение четырех месяцев, проведенных за решеткой, я, по-видимому, узнал больше, чем мог бы дать мне пропущенный семестр в церковно-учительской школе» [12, 38]. В тюрьме, как известно, Сорокин провел около трех с половиной месяцев - за такой срок знакомство с работами целой дюжины авторов может носить только беглый и поверхностно-ознакомительный характер.

Поскольку приведенная выше цитата относится к позднему творчеству социолога, то её можно трактовать по-разному. Можно гадать о том, с какими именно работами познакомился в тюремных стенах юный революционер (который, кстати говоря, вскоре отойдет от революции и займется наукой) и не является ли зачисление им Ленина в разряд «революционных классиков» вполне объяснимым анахронизмом. По этому поводу можно дискутировать сколько угодно, результат дискуссии - чем бы он ни закончился - все равно будет носить лишь гипотетический характер. К счастью, сохранился дневник Питирима Сорокина, из которого следует, что среди прочих работ Ленина он читал «Проект аграрной программы» [4, с. 23].

Но настоящее «знакомство» Питирима Сорокина с Лениным состоялось лишь в апреле 1917 г. после возвращения Ленина из эмиграции. С этого момента имя большевистского вождя довольно часто появляется на страницах публицистических работ Питирима Сорокина, что дает возможность сравнить некоторые его

оценки и суждения из книги «Листки из русского дневника» с тем, какими они были «на самом деле». Один американский критик «Листков» заподозрил их автора в обычном грехе всех мемуаристов и авторов воспоминаний: в приписывании себе предвидений того, что стало явным спустя лишь некоторое время. Вот что писал в 1925 г. Л. Мартин в статье «Политические мемуары социолога»: «Питирим Сорокин, наконец, обнародовал свой дневник, который он вел в эти страшные годы. Как история или как социология, он имеет два явных дефекта: он написан с явно антибольшевистской позиции и, несомненно, отредактирован и подретуширован. Г-н Сорокин утверждает, что начал писать эту книгу, опираясь на свои дневниковые записи и на свою память, в ноябре 1923 г., когда прибыл в эту страну. Удивительная правота дневниковых пророчеств и предчувствий - вот главное свидетельство ретуши» [15, с. 609].

В «Листках» имя Ленина впервые упоминается в четвертой главе, в которой описываются события апреля 1917 г. «На днях, - пишет Сорокин, не уточняя даты, - ожидается приезд большевистских лидеров - Ленина, Троцкого, Зиновьева и прочих. Они едут через Германию с разрешения немецкого правительства, предоставившего им специальный «пломбированный» вагон. В народе кое-кто негодует на Временное правительство за то, что оно разрешило этим особам вернуться. Распространяется слух, что Ленин и его спутники (около сорока человек) подкуплены германским штабом для того, чтобы подстрекать Россию к гражданской войне и еще сильнее деморализовать русскую армию. Я не знаю, правда ли это, но если это так, то что может сделать правительство, чтобы это предотвратить? Любая попытка правящей партии будет расцениваться взбудораженными массами как контрре-волюция»[15, с. 75-76]. Ленин, как известно, прибыл в Россию 4/17 апреля и сразу же выступил со своими «Апрельскими тезисами», один из которых (всего их было десять) гласил: «Никакой поддержки Временному правительству». В той же главе Сорокин пишет: «Ленин и его спутники прибыли. Их первые выступления на конференции большевиков привели в замешательство даже крайне левых. Ленин и его группа вернулись в Россию очень богатыми людьми, и, как следствие, сильно возросло число большевистских газет, памфлетов, прокламаций и т. п. Троцкий поселился в очень богатых апартаментах. Откуда у них столько денег - вот вопрос.

Началась «национализация». Большевики силой завладели дворцом балерины Кшесинской, анархисты захватили дачу Дурново и другие здания, бесцеремонно выселив их владельцев. И хотя последние обратились в суд и к правительству, ничего не было сделано для того, чтобы вернуть им их собственность» [15, с. 77]. Здесь, конечно, сразу же бросается в глаза допущенная Сорокиным неточность. На основании этой и предыдущей «дневниковой» записи у читателя, не знакомого с хронологией революции 1917 г., может создаться впечатление, что Ленин и Троцкий возвращались и возвратились в Россию вместе и одновременно. На самом деле выехали они из разных мест (Ленин - из Швейцарии, Троцкий - из США) и вернулись в Россию в разное время. Хотя выехали они одновременно, Троцкий (он был интернирован британскими властями в Канаде) прибыл в Петроград 4/17 мая, т. е. через месяц после приезда Ленина и его группы. Так что в апреле 1917 г. Троцкий никак не мог еще поселиться «в очень богатых апартаментах».

Конечно, это незначительная ошибка, простительная для мемуариста, описывающего события почти семилетней давности. Важнее то, что уже во втором номе-

ре «Воли народа» (30 апреля/13 мая) Сорокин публикует статью «На распутье», посвященную вопросу «Сохранится ли единство государства?» [13, с. 22] Прошло всего два месяца после свержения царизма и формирования Временного правительства, а уже начался процесс, который, выражаясь языком современной политики, можно назвать «парадом суверенитетов». ««Шлиссельбургская республика» объявила себя автономной и ввела свои порядки. Быть может, они и очень хороши, но хорошая самовольная организация Шлиссельбургской единицы означает дезорганизацию всей страны» [13, с. 23]. И далее: «В Кронштадте, быть может, тоже отличнейшие порядки. Но вместе с тем, поскольку он знать ничего не хочет о центральной власти, эти порядки становятся всероссийским беспорядком». Кроме того, 20 и 21 апреля 1917 г. в Петрограде произошли массовые выступления и беспорядки, вызванные нотой министра иностранных дел Временного правительства П.Н. Милюкова, в которой он подтвердил, что Россия сохранит верность взятым на себя союзническим обязательствам, т. е. не заключит сепаратного мира с Германией, а продолжит войну. Это привело к первой вооруженной демонстрации в столице против Временного правительства. К вечеру 21-го апреля на улицах началась стрельба, и были жертвы. На этот раз правительству удалось договориться с Исполнительным комитетом Совета, и ситуация была взята под контроль. Тем не менее Временное правительство первого состава было заменено правительством так называемой первой коалиции с социалистами (сформирована 5 мая 1917 г.), в котором пост министра иностранных дел занял М.И. Терещенко. Кризис вроде бы миновал, но как быть с образовавшимися «автономиями» и другими признаками начинающегося распада страны, каковых можно привести множество? Но «к чему иллюстрации! - восклицает Сорокин. - Их каждый видит, слышит, читает о них. Прибавьте к этому агитацию «ленинцев», исключительную проповедь вражды классов, классовой войны и целый ряд других призывов, где стирается грань между призывом к революции и призывом к преступлению. Учтите все тяжелое наследие старого режима: дезорганизацию продовольствия, железнодорожного движения, глубокое невежество, недоверие к власти вообще, какова бы она ни была, распоясавшиеся аппетиты, отсутствие прочных моральных устоев, культурных навыков и т. д. и т. д.; прибавьте, наконец, угрозу внешнего нашествия, угрозу «труса, потопа, огня и меча», и легко понять, почему в радостные дни свободы лица многих стали сумрачными, почему вздох облегчения соединяется с вздохом тревоги, почему под синим небом весны и красным знаменем революции взгляды людей не светлы, речи - не радостны, жизнь - не спокойна»[13, с. 24].

Следующие записи в «Листках», касающиеся Ленина, относятся к маю-июню 1917 г. (глава пятая: «Агония»). Именно их чаще всего цитируют и подвергают сомнению. «Из интересных эпизодов, - пишет Сорокин, - отмечу появление на съезде Ленина (имеется в виду I Всероссийский съезд крестьянских депутатов, на котором Ленин выступил 22 мая / 4 июня 1917 г. - В.С.). Поднявшись на трибуну, он театральным жестом скинул с себя пальто и начал говорить. Лицо этого человека напоминает мне лица прирожденных преступников из альбома Ломброзо, и в то же время в нем есть что-то похожее на религиозных фанатиков из числа староверов. Он неважный оратор, и все его усилия пробудить энтузиазм к большевикам пропали совершенно напрасно. К его речи отнеслись холодно, личность его возбудила неприязнь, и, закончив выступление, он удалился в явном замешательстве».

И чуть далее (без указания даты): «Я остановился у дворца Кшесинской, чтобы послушать Ленина. Хотя он и неважный оратор, мне кажется, что этот человек пойдет далеко. Почему? Потому что в нем есть готовность и решимость поощрять любое насилие, преступность и непристойность, которые в нынешних деморализующих обстоятельствах пока еще сдерживаются.

- Товарищи рабочие, - так начал Ленин свою речь, - отбирайте фабрики у тех, кто вас эксплуатирует! Товарищи крестьяне, отбирайте землю у ваших врагов, помещиков! Товарищи солдаты, кончайте войну, идите по домам. Заключайте мир с Германией и объявляйте войну богатым! Бедняки, вы умираете с голоду в то время, когда кругом полно банкиров и плутократов. Почему бы вам не отнять все это богатство? Грабьте награбленное! Разрушим до основания капиталистическое общество! Долой его! Долой это правительство! Долой всякую войну! Да здравствует социальная революция! Да здравствует классовая борьба! Да здравствует диктатура пролетариата!

Такая речь всегда вызывает живой отклик. В данный момент это благая весть для преступников, лентяев, грабителей, паразитов и всех неустойчивых умов. Ленин хорошо знает, что кратчайший путь к его цели лежит в пробуждении самых низменных животных инстинктов у бездумных масс. За Лениным следует Зиновьев. Что за отвратное создание этот Зиновьев! В его писклявом бабьем голосе, в его лице и жирной фигуре есть что-то отвратительное и непристойное; это редкий моральный и умственный выродок. Прекрасного ученика нашел себе Ленин.

Послушав около часа, я пересек Троицкий мост, направляясь в редакцию. День был чудесный. Ярко светило солнце, и безоблачное небо отражалось в Неве. Но душу мою переполняла мрачная тоска. Я знал, что эти люди - предвестники ужасных событий. На месте правительства я бы арестовал их без всяких колебаний. Если необходимо, я бы казнил их для того, чтобы предотвратить ужасающую катастрофу, в которую они хотят ввергнуть страну» [15, с. 79-80].

Начнем с самого, пожалуй, резкого, а для сторонников «вождя мирового пролетариата» и оскорбительного утверждения Сорокина: «Лицо этого человека напоминает мне лица прирожденных преступников из альбома Ломброзо». Действительно, в «альбоме Ломброзо» есть лицо преступника, напоминающее Ленина на фотографии 1910 года, сделанной в Париже (Ленин на ней с усами, но без бороды) [24; tav. VI, № 31 - maniaci]. Но, во-первых, при желании для любого человека (тем более, если есть фотографии, на которых он запечатлен в разные периоды жизни и в разных ракурсах) - от Алкивиада до Квазимодо - в коллекции Ломброзо можно найти некое подобие. Во-вторых, основной постулат итальянского криминалиста «Преступниками не становятся, преступниками рождаются» давно опровергнут и современной психиатрией, и криминалистикой, и социологией. Да и сам Питирим Сорокин еще в первой свой крупной работе писал: «Мы считаем совершенно невозможным установление антропологического типа преступника ввиду изменчивости самого понятия преступления» [18, с. 101].

Что касается утверждения Сорокина о том, что Ленин «неважный оратор», то это тоже вопрос спорный. У каждого выступающего бывают удачи и неудачи, бывают даже срывы. Кроме того, как говорил Чаадаев, «слово звучит лишь в отзывчивой среде». В тот день Ленин выступал в аудитории, в целом настроенной к нему враждебно, поэтому слово его и «не звучало». «Важным оратором» (да еще каким!) был А.Ф. Керенский - известно, однако, чем кончилось дело.

Еще интереснее следующий эпизод из воспоминаний Сорокина. Если, опять-таки, ему верить, то оказывается, что он единственный свидетель, собственными ушами слышавший речь Ленина, в которой тот призывал «грабить награбленное». В Полном собрании сочинений В.И. Ленина, в котором зафиксированы все его выступления с балкона дома Кшесинской, такого выступления нет. Известно, что в январе 1918 г. Ленин употребил это выражение, сославшись при этом на «одного старого большевика»[9], но это было, во-первых, годом позже, а во-вторых, в это самое время Питирим Сорокин сидел в Петропавловской крепости и слышать слова Ленина никак не мог. Единственным источником, подтверждающим ленинское авторство этих слов, служит брошюра Л.Д. Троцкого «О Ленине», но и в ней эпизод этот не датирован. В главе «Правительственная работа», начинающейся со слов «Власть в Петербурге завоевана. Надо формировать правительство», Троцкий пишет:

«Газеты особенно ухватились за слова «грабь награбленное» и ворочали их на все лады: и в передовицах, и в стихах, и в фельетонах.

- И далось им это «грабь награбленное», - с шутливым отчаянием говорил раз Ленин.

- Да чьи это слова? - спросил я. - Или это выдумка?

- Да нет же, я как-то действительно это сказал, - ответил Ленин, - сказал да и позабыл, а они из этого сделали целую программу. - И он юмористически замахал рукой» [23, с. 213].

Слово «юмористически» здесь особенно характерно. К некоторым вещам, от которых у обычных людей, пробегает мороз по коже, Ленин относился с юмором и говорил о них с улыбкой.

«Однажды, - рассказывает А.М. Горький, - он, улыбаясь, показал мне телеграмму:

«Опять арестовали скажите чтобы выпустили».

Подписано: Иван Вольный» [2, с. 261].

А еще был случай, когда Ленин так весело хохотал, что едва не умер. Ну, там дело было совсем пустяковое: разогнали Учредительное собрание. К этому эпизоду мы еще вернемся, а пока дальше полистаем страницы «Воли народа». Полистаем - и с удивлением обнаружим, что там ничего этого нет. То есть - ни о выступлении Ленина на съезде крестьянских депутатов, ни о Ломброзо, ни о «грабь награбленном». Ближайшая по времени к событиям, рассказанным в «Листках», статья Сорокина называется «Возможна ли в России реакция» и датирована она 26 мая / 8 июня. Сначала на этот вопрос дается оптимистичный ответ: «Большинство из нас уверено, что реакция в России невозможна. Доказательством этого положения выставляют тот факт, что у нас нет крупных реакционных сил, что старый порядок почти что не имеет защитников, что крестьянский и рабочий класс всецело на стороне революции и т. д.» [13, с. 43]. Затем Сорокин вкратце излагает урок, которому учит «история всех революций». Этот «урок» (впоследствии он станет концептуальной основой его «Социологии революции») состоит в следующем: «Всякая революция в своем развитии проходит два этапа: в первый период революционный маятник, раскачавшись, сносит все старое и в своем движении вперед достигает своего максимума; затем начинается второй этап: революционный маятник начинает ползти обратно, отдает одну позицию за другой, пока не останавливается на одном из пунктов, довольно далеком от ранее достигнутой максимальной точки» [13, с. 44].

Причиной начинающегося «обратного сползания» революционного маятника является все большее нарастание недовольства среди различных слоев населения. Это нарастающее недовольство само по себе является интереснейшей социологической проблемой, но Сорокин ее, по сути дела, обходит. Иначе пришлось бы констатировать еще одну закономерность: любая революция побеждает в результате минимального и иногда чисто случайного перевеса сил. Известно, что бывает «достаточно двух батарей, чтобы смести эту сволочь». Но вот не оказалось в нужное время и в нужном месте этих самых двух батарей, и придворный докладывает: «Нет, ваше величество, это не бунт, это - революция». А окажись они под рукой, и, может быть, эта самая революция закончилась бы в тот самый момент, в какой началась. После победы революции (даже если она «народная», «мирная» и «бескровная») вскоре оказывается, что недовольных гораздо больше, чем предполагалось. Прежде всего, это те, кого революция лишила власти, богатства и привилегий. Т. е. сторонники «старого режима», «монархисты» в самом широком смысле этого слова. С точки зрения революционеров это «реакционные силы». Их, считает Сорокин, «у нас нет». Кто же или что же угрожает революции? «Прежде всего, - пишет Сорокин, - бесформенная, но весьма значительная общественная группа, которая носит название «обывателя». Обыватель напуган революцией. Она отняла у него покой. Она нарушила его мир, увеличила опасности, внесла беспорядок в его жизнь, короче, дала ему минусы, а не плюсы. Обыватель всегда консерватор. Он любит порядок, чинопочитание, сложившийся уклад жизни. Революция все это перевернула вверх дном - и обыватель негодует. Пока он негодует втихомолку, но скоро, вероятно, его голос из шепота превратится в обывательский вопль» [13, с. 44].

Слово «обыватель» в русском языке имеет, как известно, несколько значений. Уничижительный: ограниченный человек с мещанскими взглядами, тихий человек с нулевым уровнем пассионарности, приспособленец, равнодушный к политическим вопросам. В немецком языке «обывателю» более или менее соответствует словечко «филистер» (т. е. филистимлянин; в Библии - это огромный тупой почти трехметровый великан, покрытый тяжелой медной броней и вооруженный копьем, один только наконечник которого весит больше семи килограммов; вот это чудовище и победил почти безоружный юноша - почти мальчик - Давид). Аналогия с огромной, но косной обывательской массой и кучкой юных студентов-революционеров, вооруженных одной только вдохновляющей их высокой идеей, абсолютно прозрачна.

Но есть и другое значение. В Российской империи обывателями официально назывались купцы, мещане и ремесленники (городские обыватели), крестьяне и поселенцы (обыватели сельские). То есть это - чуть ли не 90 процентов всего населения России! И всю эту массу людей так уже к концу мая достала начавшаяся в феврале революция, что они скоро издадут «вопль»!

И это еще не все. «С каждым днем растет недовольство против революции и у несознательной части народных масс. Да, революция дала им многое. Рабочим она дала 8-часовой рабочий день, повышение заработной платы, крестьянству - сулит всю землю. Тем и другим дала волю». Но и рабочие недовольны: продуктов становится все меньше, денег много, но они обесцениваются и на них ничего нельзя купить. В результате - предприятия начинают закрываться, и рабочие выбрасываются на улицу. То же и со свободой. «Свобода дана, но вместе с ее благодеяниями рас-

тет и злоупотребление ею: учащаются убийства, кражи, грабежи, погромы, беспорядки, насилия, самовольные действия, поджоги и т. д. и т. д.» [14; 45] И вот, заключает Питирим Сорокин, «когда в эту и без того насыщенную атмосферу вносятся ленински-троцкистские лозунги, заставляющие отшатываться от них и нереакционные классы, когда единое и сильное правительство отсутствует и страна носится по волнам революции без руля и без ветрил, тогда поистине создается атмосфера, благоприятнейшая для всяких реакционных движений и поворотов» [13, с. 45]. Кто осуществит эти «реакционные повороты», остается неясным. Но, во всяком случае, не большевики, не Ленин с Троцким. Они лишь способствуют численному росту реакционных классов, максимально отклоняют маятник революции влево, тем самым усиливая его отклонение вправо, которое - Сорокин как социолог хорошо это знает - начнется на втором этапе революции. Казалось бы, если не за все перечисленные им негативные последствия победившей в России революции, то хотя бы за часть из них можно возложить вину и на Временное правительство. Но, нет, Сорокин остается верен обещанию, данному им в статье «Политическая программа временного правительства». Эта статья, первая из написанных Сорокиным после свержения царизма, начинается словами: «Давно желанное совершилось. Старая власть и старый порядок, сковывавшие жизнь великого народа по рукам и ногам, - пали» [17, с. 282]. Затем, по пунктам разобрав всю программу нового правительства (всего в ней восемь пунктов), заканчивает ее выражением полной поддержки: «Правительство заслуживает полной поддержки в осуществлении начертанной программы.

<...> Однако... эту поддержку оно заслуживает лишь в том случае, если прямо и искренно будет идти объявленной декларацией дорогой. Если же оно будет уклоняться от исполнения своих обещаний, если в объявленные формулы будет вводить ограничения и кривотолкования, естественно, должно измениться и наше отношение к нему. В этом случае, быть может, тактику активной поддержки правительства придется заменить тактикой активной борьбы с ним.

Пока этого отклонения нет. Пока правительство последовательно и честно выполняет свои обещания. В силу этого оно заслуживает полной поддержки русского общества, поддержки, диктуемой спасением родины и закрепощением добытых революцией свобод.

В этих случаях должно помнить слова Герцена: Мы идем с теми, кто освобождает народы, и до тех пор, пока освобождает» [17, с. 293].

Казалось бы, Сорокин, заявивший о своей полной поддержке временного правительства, и Ленин, с момента прибытия в революционный Петроград заявивший: «Никакой поддержки временному правительству» - должны ощущать себя политическими противниками. Что касается Ленина, то так оно и есть. Он с момента зарождения большевизма (а это произошло в 1903 г. на втором съезде РСДРП) считал большевистскую партию единственной революционной партией в России, все остальные либо прикидываются революционерами, либо в действительности являются сторонниками контрреволюции. Но Сорокин на конец мая 1917 г. еще не считает Ленина и его партию главной угрозой революции, а лишь крайне левым ее крылом, деятельность которого отталкивает от революции колеблющиеся элементы (главным образом «обывателей»), тем самым превращая их в сторонников «реакции» (облик которой все еще туманен). Здесь уместно будет напомнить, что и

Сорокин и Ленин находятся в рядах партий, в названии которых присутствует слово «социализм». И это, несмотря на все противоречия между нами, их объединяет. В 1917 г. Сорокин выпустил по крайней мере две брошюры о социализме [21, 22]. Общепринятое определение социализма («общественная собственность на средства производства») представляется Питириму Сорокину односторонним и неполным. «Если бы меня спросили, - пишет Сорокин, - в чем основное различие социализма от современного капиталистического строя, я бы не сказал, что это основное различие заключается в обобществлении средств и орудий производства, как это обычно говорится; это только средство достижения социализма, а основное различие заключается в следующем: современная культура основана на таких принципах, которые радикально противоречат принципам социалистическим» [21, с. 3]. Проанализировав эти принципы, он дает социализму такое определение: «Социалистический строй это такой строй, когда люди будут добросовестно исполнять свои общественные обязанности, не ради того, что им будет грозить каторга или смертная казнь, не ради того, чтобы обеспечить себя и близких, а во имя самого общественного долга, бескорыстного альтруизма, во имя категорического императива. Каждый член социалистического общества выполняет добросовестно необходимые для общества функции, в силу того, что это нужно для общества. Вот та мотивация и основной стержень, на котором строится социалистический режим» [21, с. 7]. По своей идеалистической наивности это определение социализма напоминает то, что незабвенный М.С. Горбачев говорил о «перестройке» (до «альтруизма» и «категорического императива» он, правда, не додумался). При таком понимании социализма, предполагающем подлинное, а не фиктивное воплощение в жизнь лозунга «Свобода, равенство, братство», социализм «становится идеалом всеобъемлющим, таким строем, выше которого придумать что-нибудь трудно» [21, с. 11]. В конце своей брошюры автор приходит к выводу, что «подлинный социализм - дело будущего и, увы, быть может, довольно далекого будущего» [21, с. 16]. То же самое он пишет и в брошюре «Что такое социализм»: «Само собой разумеется, что такой порядок осуществим не скоро. До него не созрели еще люди. Лишь шаг за шагом возможно его воплощение в жизнь. Хотя и медленно, но человечество несомненно идет к этому светлому будущему! Хотя и не скоро, но все же социализм наступит. Задача каждого из нас - стремиться к нему и работать - в этом направлении» [22, с. 4]. Как видим, стратегического противоречия между большевиками и эсерами практически нет. Разница только тактическая: эсер Сорокин считает, что социализм - светлое будущее - наступит еще очень нескоро, большевик Ленин считает, что приход к власти его партии и будет означать осуществление социализма (или начало его осуществления). Поэтому для Сорокина большевики - это, выражаясь в терминах французской революции, якобинцы, а он сам, партия эсеров и вообще все умеренные социалисты - жирондисты. Все такого рода сравнения и параллели всегда очень опасны тем, что, помогая уловить поверхностное сходство событий, затуманивают понимание их глубинной сущности. По логике французской революции «якобинцы» должны были свергнуть «жирондистов», установить на какое-то время режим кровавого террора. После чего должен был явиться русский Бонапарт и начать второй этап революции. Русская революция грубо нарушила эту логику.

После событий 3 июля Временное правительство объявило партию большевиков вне закона. Некоторые большевистские лидеры были арестованы (Троцкий, Коллонтай и др.), Ленин и Зиновьев ушли в подполье («бежали», по словам Сорокина), газета «Правда» была запрещена. Мы-то теперь знаем, чем завершилась эта история, но люди того времени жили в ожидании неведомого им будущего. Не был исключением из их числа и Питирим Сорокин, хотя именно в это время его социальный статус значительно повысился: он стал секретарем А.Ф. Керенского, занявшего 7/20 июля пост премьер-министра Временного правительства. Это был пик политической карьеры Сорокина, никогда в жизни он уже не приблизится к верховной власти настолько, как в эти месяцы.

На историю страны или народа, писал Л.Н. Гумилев, можно смотреть по-разному: «с птичьего полета, с вершины холма, из мышиной норы. В каждом случае мы что-то заметим, а что-то упустим, но совместить все три уровня рассмотрения невозможно. Следовательно, приходится выбирать тот, который нам нужен в данный момент»[3, с. 14]. Применительно к Питириму Сорокину последнюю фразу Гумилева можно переиначить так: какой нам доступен в данный момент. До июля 1917 г. Сорокин в общем- то смотрел на события из мышиной норы. Разница между ним и обычным российским обывателем состояла лишь в том, что из своей мышиной норы он смотрел заинтересованно, вооруженный биноклем научных общественных знаний и пытался оказать на события посильное влияние. Или можно сказать по-другому: до сих пор он был общественно-политическим деятелем, теперь стал деятелем государственным. В «Листках из русского дневника» он пишет, что слабость временного правительства стала очевидной для него чуть ли не с первых же дней его секретарства у Керенского. Это и так и не так. В статье «Трагедия революции» (13 июля) Сорокин отмечает: «Трудно быть в одно и то же время зрителем и участником той великой пьесы, которую сейчас дает история. И однако, это делать приходится. И делая это, приходится отметить новый этап в процессе революции. Этап ее спада» [13, с. 97]. Критика правительства - всего кабинета министров - усиливается (статья «Нельзя запаздывать»), но в пример ему ставится. А.Ф. Керенский. Но наибольшее расхождение между оценками, содержащимися в «Листках» и в текущей публицистике Сорокина, наблюдается, когда речь идет о так называемом корниловском мятеже. Вот что читаем в «Листках»: «На мой взгляд, - пишет Сорокин, - все дело Корнилова было трагедией. Его мотивы, так же как и мотивы Крымова, его главного помощника, были совершенно бескорыстными и патриотическими. Ни в коей мере они не были «контрреволюционерами». Теперь триумф большевизма стал всего лишь вопросом времени» [15, с. 103].

А вот цитата из «Воли народа»: «Главным изменником своему долгу, предателем родины и революции является ген. Корнилов. Контрреволюционный и антипатриотический характер его поступка - бесспорен. Открыть гражданскую войну, взять часть войск с фронта, предпринять авантюру, грозящую громадным междоусобием армии и сеющую снова рознь между офицерами и солдатами, поднять восстание, ведущее за собой смерть, расстройство транспорта, порчу железных дорог, отвлекающее силы от фронта, окончательно раскалывающее страну, сделать все это в то время, когда враг стоит у ворот - да какое же всему это имя, как не измена, как не предательство России. Какой изменник в состоянии оказать врагу большую услугу! И кто это сделал? Не случайный человек, а верховный главнокомандующий [13, с. 124].

Разумеется, на основании всех этих примеров (а их можно и приумножить) не следует делать вывод о том, что в своих более поздних мемуарах Сорокин шел на сознательную фальсификацию событий. К тому же ход событий он излагает в основном довольно точно (по крайней мере, тех, в которых он сам участвовал или был свидетелем которых). Речь идет об оценке и интерпретации событий, а это в значительной степени зависит от понимания их смысла. Но вполне можно утверждать, что далеко не все события 1917 г. он понимал правильно. В частности, не вполне он понимал и роль Ленина и возглавляемой им партии. В начале сентября (до октябрьского переворота остается менее двух месяцев) он пишет: «В лихорадке современной политической сумятицы, в потоке резолюций, одобрений и протестов, после множества руководящих и скучных статей позволительно иногда побаловать себя парадоксами и «несерьезными» рассуждениями. Этим правом я собираюсь воспользоваться сегодня и заняться социологическими соображениями об одной общественной группе, всего более опасной и для порядка, и для блага страны, и для судеб революции.

Читатель, вероятно, думает, что речь идет либо о большевиках, либо о подлинных реакционерах. К счастью или к сожаленью, ни о тех, ни о других. Они и так достаточно надоели, да и большой опасности, с моей точки зрения, они не представляют. Речь идет.» Ну да, конечно, в сентябре, как и в мае, речь идет «просто-напросто об обывателе и об обывательщине» [13, с. 126-127]. Имя Ленина в эти месяцы почти исчезает из публицистики Сорокина или упоминается им в случайном и почти обезличенном контексте, зачастую в связке «Ленин - Троцкий». 19 октября он пишет о большевиках статью с говорящим названием «Банкроты революции». Чуть раньше, сличая «характеры» французской революции с характерами «нашей» революции, Сорокин приходит к выводу, что в нашей «характеров» нет: нет Кондорсе, нет Верньо «со знаменитой репликой Робеспьеру» («Революция, подобно Сатурну, пожирает собственных детей»). Если нет даже Верньо, то что уж там говорить о Дантоне! «Быть может, нигде это различие не проявляется так резко, - пишет Сорокин о различии между двумя революциями, - как в сравнении поведения Ленина и Дантона. Первый после предъявления к нему обвинения скрылся и скрывается до сих пор. Второй идет на эшафот и в ответ на уговоры друзей бежать отвечает: «Разве я могу на подошвах моих сапог унести отечество?»« [13, с. 161].

Но несмотря на то, что Ленин и большевики в эти последние перед октябрьским переворотом недели и дни уходят в публицистике Сорокина на второй план, предчувствия надвигающейся катастрофы не оставляют его. Характерны даже сами названия его статей: «Гибель нации», «Мене, текел, фарес», «Безумие и выздоровление».

Наконец, 25 октября 1917 г. «бездна разверзлась. Большевизм одержал победу.» [15, с. 107]. Как и многим в те дни, Сорокину казалось, что большевики не смогут удержать власть надолго. Публицистическая страстность его статей в эти оставшиеся месяцы 1917 г. достигает невиданного накала. Много статей подписано его обычными псевдонимами (В. Вьюгов, Н. Чаадаев), но под многими - причем самыми хлесткими и вызывающими - стоит его полная подпись. Его, как и прежде, возмущает пассивно-безразличное поведение обывателя. «Я недоумеваю... - пишет он 28 октября. - Совершено величайшее преступление перед народом и революцией, а публика, многоликая, многоголовая, интеллигентная и неинтеллигентная,

бездействует и ничем не проявляет своего возмущения и протеста. По-прежнему по Невскому гуляют толпы... Лица - спокойные. Как будто не произошло ничего. Как будто нет преступления, больше того, говорят, в университетах даже идут лекции.» [13, с. 180]. Во всей этой горестной тираде выделить курсивом следовало бы первых два слова: «Я недоумеваю.» Здесь непроизвольно зафиксировано начало того мировоззренческого кризиса, о котором впоследствии Питирим Сорокин расскажет в своей автобиографии «Дальняя дорога».

А пока гневные филиппики в адрес Ленина, Бронштейна-Троцкого и К° сыплются из-под пера Сорокина, как из рога изобилия. Приведем лишь самые яркие.

«Комический кабинет министров во главе с Лениным «всурьез» вообразил себя властью. Поставив себя своею волею во главе Российской республики, он пытается играть свою высокую роль и выдает один «декрет» за другим. <...> Если же люди, подобные Ленину и К°, с ума не сошли, то за совершенные ими дела они подлежат суду и место им - в доме заключения» [13, с. 184].

«Какая свобода, какой земной рай подарили нам Ленины и Бронштейны (Троцкие), Розенфельды и Апфельбаумы, Крыленки и Кацы. <...> Наконец-то мы дождались настоящей «свободы», далеко превосходящей свободы Николая Романова. <...> То, до чего не додумалось деспотическое правительство Николая, додумалось революционное, большевистское правительство великодержавного, своею милостью властителя Владимира Ленина!» [13, с. 189]1.

«Да, В.И. Ленин-Ульянов вполне оплатил Германии за бесплатный проезд в германском пломбированном вагоне. Он, вместе со своими соратниками, заплатил ей кровью, кровью тысяч русских граждан, слезами жен и матерей, разрушенной Москвой и тысячами ужасов, весьма приятных немецкому сердцу» [13, с. 199].

«Если вначале еще могли быть какие-либо сомнения, то теперь без всякого колебания, с полной убежденностью мы имеем право сказать: злейшие враги социализма, революции и свободы - большевики, и прежде всего их лидеры: г. Ленин-Ульянов и г. Троцкий-Бронштейн.

<...> Ленин, Троцкий и К2... закрыли газеты, арестовали редакторов, конфисковали типографии, запретили собрания и митинги, закрыли общества и союзы. И в этой политике дошли до таких границ, до которых никогда не доходил царизм. Таково их преступление № 1.

<...> Программа всех социалистических партий требует неприкосновенности личности. Они цинично надругались над ней. Произвольные аресты идут вовсю. Арестуют прежде всего и больше всего социалистов. Арестуя - издеваются. Арестовав, держат их в условиях, которые неведомы царизму.

Рядом с арестами - избиения, угрозы, насилия, обыски. Таково их преступление № 2.

<...> господа Бронштейны-Ленины ввели смертную казнь в наихудшей форме. Они дали право себе и своим опричникам расправляться со всеми неугодными им лицами. Они ввели смертную казнь с пытками. Сотни людей с их ведома расстре-

1 Даже «бабушка русской революции» Екатерина Брешко-Брешковская куда-то спряталась

от большевиков, с горечью констатирует Сорокин в этой статье. Впрочем, он напрасно беспокоился: «бабушка» спряталась очень хорошо, в конце 1918 г. она перебралась в США, оттуда в Европу и, наконец, в Чехословакию, где и умерла в возрасте 90 лет.

ляны, проколоты штыками, забиты ударами, растерзаны их бандами, утоплены и зарезаны. Таково их преступление № 3.

<...> Так действовать, как господа большевики, могут только злейшие враги революции, свободы, родины и социализма. Поэтому - Ленин, Троцкий и К° должны быть объявлены врагами свободы и родины.

Они - опасные контрреволюционеры. Они - враги народа, и потому для борьбы с ними и их преступлениями законны все средства и пути, которые применялись к царскому правительству и его жандармам. Иных выводов быть не может» [13, с. 206-207].

«Людовик XIV говорил: «Государство - это я». Подобно ему Ленин объявляет: «Власть - это я»« [13, с. 211].

«Пройдет 2-3 недели, и те же солдаты и рабочие, которые теперь идут за господами Лениными-Бронштейнами, поймут, какое преступление они совершили над родиной и свободой, идя за ними. Теперь они еще опьянены победой, еще не прояснилось их сознание. Но страшное похмелье придет. Оно уже начинается. И когда оно наступит, они поймут тот великий грех, который они совершили. И когда, вместе со всей Россией, они будут проклинать господ Лениных с компанией, пусть тогда вспомнят, что виновны в разрушении России и сами они <...> Но не будет ли поздно?» [13, с. 220].

«Похмелье придет, и час возмездия наступит для Лениных и К°. И массы будут правы, если при этом возмездии свой гнев они обрушат не только на большевиков, но и на всех соглашателей. Вместо того чтобы резко отмежеваться от «калифов на час» и выявить свою оппозицию к большевикам, соглашатели идут в прислужники большевизма и тем дают право соединять их с последним. Массы, отвернувшись от большевизма, отвернутся и от всей социалистической демократии и послужат прекрасным материалом для грядущих диктаторов. Разочарование в большевизме превратится тогда в разочарование в самые принципы демократии» [13, с. 223].

«.Разве подлинные чаяния рабочего класса излагаются в Смольном? Крестьяне же, вошедшие в Смольный, - крестьяне маргариновые. Какие же крестьяне господа Кацы, Малкины, Зиновьевы-Радомысльские, Ленины и Натансоны! <...> Учредительное собрание на днях соберется. Посмотрим, что скажет оно скоморохам и шутам революции. Думаю, что в том и в другом случаях им скажут: «Подите вон»... » [13, с. 229].

«Судьба русского мужика безразлична дворянину Ленину-Ульянову. А господа Бронштейны и Радомысльские, Каганы и Рязановы, Нахамкесы и Караханы, Муравьевы и Крыленки презирают русский народ. Родина для них пустой звук» [13, с. 230-231].

«.Судьба ленинизма предрешена. Террором можно продержаться некоторое время, но удержать власть надолго нельзя. Как не спасли царизм крутые меры последнего, так не могут спасти большевиков и их меры террора. Жестокость и щедрость последних говорят, что никакой социальной базы у военно-революционного комитета и народных комиссаров нет. Гибель «новой власти» близка, и она неизбежна... » [13, с. 233].

Одна из последних статей Сорокина, опубликованных в «Воле народа», хорошо передает и общее состояние дел в стране, и его собственное состояние:

«Сидим в какой-то яме. Что-то кругом творится, а что - едва ли кто знает. Перепуталось и смешалось все. Царствует хаос, господствует кавардак. Угорелая, ошалевшая русская тройка несется на всех порах, а куда - едва ли и русский леший это знает» [13, с. 262].

На второй день нового 1918 г. Питирим Сорокин был арестован в редакции «Воли народа» и около двух месяцев провел в Петропавловской крепости, где общался с арестованными министрами временного правительства. 1918 г. был, безусловно, самым трагическим в жизни социолога.

Нет необходимости рассказывать о событиях этого года, поскольку и сам Сорокин подробно рассказал о нем в «Листках из русского дневника», и новейшие его биографы довольно точно, на основе архивных изысканий, восстановили картину этого года [см.: 15, с. 119-176 и 4, с. 186-230]. По вполне понятным причинам Сорокин не рассказал американскому читателю о том, какую роль в его помиловании и освобождении сыграло его собственное «покаянное» письмо. В рамках нашей темы нас больше интересует его отношение к Ленину - теперь уже главе государства, под руководством которого народ строит «светлое будущее». Нет оснований сомневаться в том, что Ленин искренне поверил в раскаяние Сорокина. Он, по-видимому, действительно увидел в его письме «признак поворота целого класса, всей мелкобуржуазной демократии» в сторону новой власти. «Это письмо, - писал Ленин, - заслуживает прежде всего внимания, как чрезвычайно интересный «человеческий документ». Не очень часто встречается такая искренность и прямота, с которой П. Сорокин признается в ошибочности своей политики. Едва ли не в большинстве случаев политики, убеждавшиеся в неправильности занятой ими линии, пытаются прикрыть свой поворот, затушевать его, «выдумать» какие-нибудь более или менее посторонние мотивы и т. п. Открытое и честное признание своей политической ошибки само уже по себе является крупным политическим актом. Питирим Сорокин не прав, когда пишет, что работа в области науки «всегда полезна». Ибо ошибки бывают и в этой области, примеры упорной проповеди реакционных, скажем, философских взглядов людьми, заведомо не реакционными, есть и в русской литературе. С другой стороны, открытое заявление видного, т. е. занимавшего известный всему народу и ответственный политический пост, человека об его отказе от политики - есть тоже политика. Честное признание политической ошибки приносит очень большую политическую пользу многим людям, если дело идет об ошибке, которую разделяли целые партии, имевшие в свое время влияние на массы. Политическое значение письма Питирима Сорокина именно в настоящий момент чрезвычайно велико. Оно дает нам всем «урок», который надо хорошенько продумать и усвоить» [8, с. 188-189].

Разумеется, человека, о котором сам Ленин написал такие слова, нельзя расстрелять и нельзя держать в тюрьме. Его надо привлечь на свою сторону. И вот в Москве Сорокину, только что освобожденному из застенков ЧК, нарком просвещения А.В. Луначарский предлагает работу в комиссариате народного просвещения Северной области. «По воспоминаниям Елены Сорокиной, ответ мужа был такой: «я благодарен Ленину и вам за сохранение моей жизни», но отклонил предложение и указал, что он потерпел поражение в борьбе с коммунистами, но его идеи в образовании остались неизменными, отличными от коммунистических, и поэтому он попросил разрешить делать научную работу в избранной им области - социологии» [4, с. 222]. Упомянут этот эпизод и в «Листках» [15, с. 183].

В свою очередь, и Сорокин был искренен, когда писал: «Ввиду. чрезвычайной сложности современного внутригосударственного положения, я затрудняюсь не только другим, но и самому себе указывать спасительные политические рецепты и брать на себя ответственное дело политического руководства и представительства народных масс. <...> К этим общественно-политическим мотивам должен присоединить еще мотив личного характера. Он состоит в моем горячем желании вернуться к прерванной чисто научной работе и к работе по культурному просвещению народа» [16, с. 331]. Но нельзя отрицать и того, что при всей искренности Сорокина вся эта история с письмом является тщательно спланированной и блестяще проведенной операцией. Беда только в том, что и «чисто научную работу» и «работу по культурному просвещению народа» Сорокин и Ленин понимали по-разному. Пока шла Гражданская война, потом образование СССР, налаживание международных отношений, советской власти и Ленину было не до системы высшего образования. По словам члена комиссии по пересмотру преподавания общественных наук В.П. Волгина, «только с 1921 г. советская власть вплотную берется за задачу преобразования высших учебных заведений согласно с новым классовым строением нашего общества и согласно с новыми государственными задачами» [см.: 6, с. 300]. Если советская власть за решение задачи берется «вплотную», то всем известно, чем кончается дело. В 1920 г. была создана «Комиссии для коренного пересмотра преподавания общественных наук в высших школах Республики», которую возглавил Федор Аронович Ротштейн1. Итогом деятельности этой Комиссии стала подготовка декретов СНК РСФСР, определивших основные направления реорганизации преподавания общественных наук: «Об учреждении институтов красной профессуры» (11 февр. 1921 г.); «О плане организаций ФОН российских университетов» (4 марта 1921 г.); «Об установлении общего научного минимума» (4 марта 1921 г.). В «Листках из русского дневника» Питирим Сорокин пишет: «В начале 1921 года был опубликован декрет, подписанный комиссаром Ротштейном, в котором говорилось, что «свобода мысли и научных исследований есть буржуазный предрассудок; что все профессора, преподаватели и писатели должны преподавать и писать в полном соответствии с марксистской и коммунистической теорией; и что те, кто не согласен с этим, будут уволены»« [15, с. 197]. Ни в одном из перечисленных выше декретов нет слов, приведенных Сорокиным, как нет, впрочем, и ни одного декрета, подписанного Ротштейном (все три подписаны В.И. Лениным), но не исключено, что здесь речь идет не о декрете, а о какой-нибудь сопровождающей его инструкции, разъяснении, приказе или т. п. Во всяком случае, перспектива остаться вовсе без работы становилась для Сорокина все яснее.

За те неполные четыре года, которые Сорокин прожил в Советской России, он сделал чрезвычайно много. Два тома «Системы социологии», два популярных

1 Ротштейн - одна из тех примечательных теневых фигур, которые как бы затерялись в складках нашей истории. В этом отношении он чем-то напоминает А.А. Бубликова, который, не пустив царя Николая II в Петроград, тем самым в немалой степени способствовал его отречению. Другой царь приказал бы немедленно повесить его на первом же шлагбауме. В сентябре 1917 г. Бубликов, как мавр, сделавший свое дело, навсегда уехал из России. Ротштейн - человек совершенно иного склада, он, наоборот, из Англии (где был одним из основателей Британской компартии) приехал в революционную Россию и внес, как говорится, свой «вклад». О нем можно написать целую книгу, но за неимением места отсылаем читателя к исследованию А.И. Солженицына [11, с. 275].

учебника (по праву и социологии», книга «Голод как фактор» и несколько десятков статей и выступлений. Поскольку декретом СНК от 1 октября 1918 г. ученые степени и звания были отменены (они были восстановлены только в 1932 г.), Пити-рим Сорокин официально состоял на службе в Первом Петроградском университете в должности преподавателя и в той же должности на кафедре социологии общеобразовательного факультета Второго Петроградского университета при Психоневрологическом институте (это название он получил в 1918 г.). В «Листках» и в «Дальней дороге» Сорокин нарочито затемняет этот щекотливый вопрос. До революции он успел только сдать магистерский экзамен, после чего он получил звание магистранта, дававшего ему право стать приват-доцентом университета [12, с. 67]. Звание приват-доцента в 1918 г. (указанным выше декретом) было упразднено. Второй пункт этого же декрета гласил: «Разделение преподавательского состава высших учебных заведений на профессоров - заслуженных, ординарных, экстраординарных, адъюнкт-профессоров и доцентов отменяется. Все лица, самостоятельно ведущие преподавание в высших учебных заведениях, носят единое звание профессора». В связи с этим стоит напомнить, что в переводе с латинского слово «профессор» и означает «преподаватель». Но Сорокин, конечно, понимал, какая колоссальная разница лежит между прежними «старорежимными» профессорами и «профессорами» новоиспеченными. Пока на идеологическом фронте шла, так сказать, «странная война», Сорокин на все эти нюансы, по-видимому, не обращал серьезного внимания. Но вот советская власть «вплотную занялась» высшей школой. За несколько дней до издания декрета о «красной профессуре» В.И. Ленин от имени ЦК опубликовал в «Правде» (5 февраля 1921 г.) «директиву» работникам Наркомпроса, в которой, в частности, говорилось: «содержание обучения, поскольку речь идет об общеобразовательных предметах, в особенности же о философии, общественных науках и коммунистическом воспитании, должно определяться только коммунистами» [10, с. 320]. Стало ясно, что «красные профессора» в скором времени сильно потеснят или даже вытеснят старые преподавательские кадры (первый выпуск Института красной профессуры состоялся уже в 1924 г.). А те, что сохранят свое прежнее положение, вынуждены будут перекраситься в красный цвет. Ни одна из этих перспектив Сорокина, разумеется, не устраивала, да и вряд ли была возможна для него. Уехать - хотя бы на время - наверное, такая идея не раз мелькала в его сознании. Но в каком качестве? На обложке «Элементарного учебника права», изданного в Ярославле в 1919 г., значилось: «Питирим Сорокин, профессор Петроградского университета и Психоневрологического института», на титуле же этой книги стояла другая титулатура: «Питирим Сорокин, приват-доцент Петроградского университета и преподаватель Психоневрологического института». Неизвестно, чем было обусловлено такое разночтение, но в любом случае эта титулатура не соответствовала действительности. В 1920 г. вышел главный труд Питирима Сорокина российского периода его творчества - «Система социологии». На авантитуле по-английски значилось: «Pitirim Sorokin. Professor of Sociology in the University of Petrograd». И начиная с 1921 г. значительная часть его статей имеет подпись «Проф. Питирим Сорокин». Конечно, сам Питирим Сорокин понимал, что вся его научная титулатура очень похожа на самозванчество. В марте 1922 г., когда в журнале «Под знаменем марксизма» вышла знаменитая статья В.И. Ленина «О значении воинствующего материализма», Сорокин, конечно, понял,

что дальнейшая судьба его научной деятельности и карьеры (а с учетом его характера - может быть, и самой жизни) предрешена. Надо было что-то срочно предпринимать. Напомним, что в статье Ленина крепко досталось не только Сорокину, но и проф. Р.Ю. Випперу (за книгу «Возникновение христианства», в которой вообще ни одного слова о Советской власти не было). Но Р.Ю. Випперу было в этом отношении легче: в 1922 г. ему было уже за 60 лет, он был известным автором, написавшим более десятка знаменитых книг, а самое главное - с 1916 г. он был не просто профессором, а заслуженным профессором Московского университета. Для Ленина, разумеется, это не имело никакого значения. Статья его заканчивалась довольно зловеще: «Марксистскому журналу придется вести войну и против подобных современных «образованных» крепостников. Вероятно, не малая их часть получает у нас даже государственные деньги и состоит на государственной службе для просвещения юношества, хотя для этой цели они годятся не больше, чем заведомые растлители годились бы для роли надзирателей в учебных заведениях для младшего возраста. Рабочий класс в России сумел завоевать власть, но пользоваться ею еще не научился, ибо, в противном случае, он бы подобных преподавателей и членов ученых обществ давно бы вежливенько препроводил в страны буржуазной «демократии». Там подобным крепостникам самое настоящее место. Научится, была бы охота учиться» [8; 33]. Кто бы сомневался! Как говорится, «имеяй уши слы-шати - да услышит». Роберт Юрьевич Виппер услышал и в 1924 г. переехал в Латвию, где работал на профессорской ставке в университете. А Питирим Сорокин понял, что больше откладывать с защитой нельзя. 22 апреля 1922 г. состоялся так называемый диспут проф. П.А. Сорокина. По сути, это была имитация защиты магистерской диссертации (имитация - потому что все ученые степени отменены в 1918 г. и профессору незачем защищать магистерскую диссертацию, поскольку профессорская должность - выборная), а по форме - обсуждение двухтомной монографии Сорокина «Система социологии». Заметка о диспуте заканчивается такими словами: «Ввиду отмены в настоящее время ученых степеней и невозможности присудить диспутанту степень магистра, диспут закончился заявлением проф. И.М. Гревса о единогласном признании историческим исследовательским институтом работы удовлетворительной, и таким образом косвенным путем цель диспута была достигнута» [20, с. 628].

Разумеется, находясь в Советской России, Сорокин не мог открыто высказывать свое мнение о Ленине и об остальных большевистских руководителях. Он прекрасно понимал, что теперь уже нельзя безнаказанно, как в совсем еще недавнее время, написать: «Шофер, управляющий автомобилем большевиков, такой же предатель революции и родины, как и сами большевики» [13, с. 179]. Тем не менее он открыто высказывал свое мнение о характере той системы, которую строили большевики, и самое мягкое ее определение - это «государственный капитализм». При этом он нередко ссылается на авторитет самого Ленина. Вот лишь один пример. «По представлению многих социалистов, - пишет Сорокин в «Системе социологии», - особенно марксистского толка, сущность социализма сводится к указанному переходу экономических отношений (производство и распределение) из сферы внегосударственной, децентрализованной регулировки в сферу государственного, централизованного управления. Вот весь смысл, который вкладывают они в социализм, сводя последний к формуле «обобществления средств и орудий произ-

водства». К этому же сводится и то, что В.И. Ленин называет первичной стадией коммунизма. <.> Это обобществление фактически, как у нас, сводится к огосударствлению экономики и... только. Нужно ли говорить, что такое понимание социализма превращает последний из великого идеала в маленькую, очень маленькую реформу, полезность которой для рабочих, вдобавок, очень сомнительна <.>» [20, с. 166].

Можно собрать целый букет подобных оценок и высказываний, содержащихся в трудах Сорокина, опубликованных с 1919 по 1922 гг. Тем не менее, когда он оказался в Чехословакии, в русской эмигрантской печати появились публикации, обвинявшие его в сотрудничестве с большевистскими властями. Отвечая на эти обвинения, Сорокин писал: «В газете «Накануне» они [сменовеховцы], после моих докладов в Берлине и Праге, принялись без меры лгать и инсинуировать по моему адресу. В частности, г. Дюшен пишет, что «четыре года раскаявшийся Сорокин держал обет молчания», что, как только попал за границу - «его прорвало» («Накануне», № 175).

1. Сорокин в своем письме решительно ни в чем не каялся перед Советской властью и не говорил в нем ни одного слова похвалы по ее адресу.

2. Письмо было написано не из тюрьмы, а на свободе. Тюрьма пришла позже.

3. Г-н Ленин и большевики сделали из него «шум» - это их дело. Я же ни словом, ни действием для этого «шума» и их лживых комментариев повода не давал. Запретить их - я не мог.

4. Все 4,5 года моего пребывания в России я не молчал, а говорил - устно и пе-чатно - буквально то же самое, что говорил в докладах и говорю в этой книжке. Я знал, что мне за это грозит, но... говорил, ибо видел в этом свой долг. Вот это-то и дает мне моральное основание говорить, а не молчать за границей. Г-н Дюшен хочет доказательств? - Их больше чем нужно. 1) Пусть он раскроет I—II тт. моей «Системы социологии», написанные и изданные в 1919-1920 гг., в годы террора. Там -в тексте и в примечаниях - он найдет черным по белому напечатанным все то, что я говорю здесь. Если же он раскроет другие мои статьи, напечатанные за эти годы в «Экономисте», в «Артельном деле», «Утренниках», «Вестнике литературы», там он найдет все, вплоть до определения «сменовеховцев» («паразиты паразитов»).

2) Десятки аудиторий, вплоть до публичных коммунистических митингов, могут хорошо удостоверить, как я «молчал». О том же могут свидетельствовать и гг. «красные профессора» (энтели, святловские, серебряковы, боричевские т. д.).

3) Еще резче об этом «молчании» говорят десятки статей «Красной газеты», «Петроградской правды», «Известий», «Под знаменем марксизма», где гг. коммунисты, начиная с «самого» Ленина, обрушивались на меня в специальных статьях всевозможной бранью («лидер самой непримиримой части профессуры», «крепостник», «дипломированный лакей поповщины», «идеолог контрреволюционеров», «советский П. Струве» и т. д. и т. д.).

Очевидно, такое внимание, и такие эпитеты, и столь много специальных статей обо мне «молчанием» не могли бы быть вызваны. Почему отстранили меня от преподавания и, наконец, выслали? Тоже за молчание?» [16, с. 452].

Самыми глубокими работами Питирима Сорокина, написанными в Чехословакии, несомненно, являются книга «Современное состояние России» (Прага, 1923) и сокращенный ее вариант - статья «Россия после НЭП'а». Повторив в них уже из-

вестное нам членение любой великой революции на три фазы, он теперь указывает и хронологические границы каждой из этих фаз применительно к русской революции. По мнению Сорокина, ее первую фазу нужно отсчитывать с событий февраля-марта, в результате которых к власти пришло Временное правительство, большевистский октябрьский переворот знаменует наступление второго этапа, и, наконец, начало третьей фазы совпадает с введением нэпа.

Однако такая периодизация вызывает возражения. Из истории великих революций, описавших полный цикл своего развития, мы знаем, что переход от второй фазы к третьей обязательно связан с победой контрреволюции и более или менее длительным периодом реставрации, коим нэп, конечно же, не являлся. Вместе с тем Сорокин чутко уловил подлинный парадокс русской революции, парадокс столь же знаменательный, сколь и актуальный. «История, - пишет он, - поистине сыграла злую шутку с коммунистами. Она заставила их собственными руками вводить снова капитализм, так усердно разрушавшийся ими. И они увидели, наконец, что коммунизм привел к полному развалу всей хозяйственной жизни, и им стало понятно, что коммунистическая система не в состоянии возродить хозяйство, и что без капитализма нет спасения» [19, с. 130].

В марксистской историографии (особенно «перестроечного» периода) годы нэпа оценивались преимущественно со знаком плюс. Мрак и ужас последующих лет списываются на произвол Сталина, который «свернул голову» новой экономической политике и направил историю в совсем другую сторону. Логика рассуждений при этом такова: если бы те экономические возможности, которые открылись перед страной, не были пресечены насильственной коллективизацией, победа и процветание «гуманного социализма» были бы обеспечены. Сорокин с самого начала отчетливо видел внутреннюю антиномичность нэпа, который, с одной стороны, был провозглашен «всерьез и надолго», а с другой - определялся как «временное отступление». В результате такой политики, с полным на то основанием считает Сорокин, «на месте погибшего коммунизма оказался введенным не настоящий капитализм, а хозяйственно-социальный строй, представляющий смесь всех отрицательных сторон капитализма <...> без его положительных организационно-производственных функций и всех отрицательных сторон деспотического коммунизма (тирания, опека, бесправность, подавление стимулов к инициативе, труду и т. д.), но без его положительных сторон (уничтожение неравенства, эксплуатации и т. д.). Этому «монстру» было дано громкое название «государственного капитализма»« [19, с. 131].

Оценка Сорокина находит свое подтверждение в таком, на первый взгляд неожиданном, источнике, как «Краткий курс истории ВКП(б)». Здесь читаем: «Свобода торговли, указывал Ленин в своем докладе, приведет к некоторому оживлению капитализма в стране. Придется допустить частную торговлю и разрешить частным промышленникам открывать мелкие предприятия. Но не надо этого бояться. Ленин считал, что некоторая свобода товарооборота создаст хозяйственную заинтересованность у крестьянина, повысит производительность его труда и приведет к быстрому подъему сельского хозяйства, что на этой основе будет восстанавливаться государственная промышленность и вытесняться частный капитал, что, накопив силы и средства, можно создать мощную индустрию - экономическую основу социализма, и затем перейти в решительное наступление, чтобы уничтожить остатки капитализма в стране» [5, с. 245].

Это описание «сущности» нэпа чуть ли не дословно совпадает, говоря словами Сорокина, со «сказкой про белого бычка, логически вытекающей из аргументации гг. коммунистов». «Введя нэп, - пишет он, - гг. коммунисты продолжали упираться и стали бормотать о «передышке». Нэп - «капитализм» - это передышка, она нужна для восстановления хозяйства. «Когда оно будет восстановлено - мы снова перейдем к коммунизму», так говорили они. Поистине архистранная логика и политика! На обычном языке она гласит: «Для восстановления хозяйства нужен капитализм, и мы его вводим. Когда хозяйство возродится - мы введением коммунизма снова разрушим его. По достижении полного развала для восстановления снова введем капитализм, как передышку. По восстановлении снова заменим его коммунизмом, то есть разрушением; потом опять будет капитализм, за ним - опять коммунизм» и т. д. ...» [19, с. 130-131].

И все-таки Сорокин считает, что именно отсюда берет начало третья стадия революции, которая «предусматривает реставрацию наиболее жизненных дореволюционных институтов, ценностей». Но, как нам хорошо известно, ничего подобного в результате «временной передышки» не произошло. «Уже через год после введения нэпа, - отмечается в «Кратком курсе», - на XI съезде партии, Ленин заявил, что отступление кончено, и выдвинул лозунг: «Подготовка наступления на частнохозяйственный капитал» [5, с. 245].

Явное противоречие между реалистической оценкой нэпа и связанными с ним же упованиями на скорое падение власти большевиков можно, конечно, объявить сугубо «психологическими» причинами, которые побуждают порой принимать желаемое за действительное. Действительно, даже живя в Соединенных Штатах, Сорокин на первых порах не исключал своего скорого возвращения в Россию.

Таким образом, мы находим у Сорокина, по сути дела, три варианта (или, если угодно, сценария) будущего развития России. Первый: власть «еще несколько лет просуществует, но при условии дальнейшей эволюции в сторону капитализма и правового строя. Иначе - она будет сброшена насильственно». И второй: «Если эта революция будет - в конце ее власть ожидает тоже падение, но более мягкое». Оба эти сценария предусматривали крах большевизма. Что касается третьего варианта - описанной выше ситуации «белого бычка», когда «капитализм» и «коммунизм» попеременно сменяют друг друга, - то его сам Сорокин считал, по-видимому, лишь теоретической моделью, неосуществимой на практике.

Будучи очевидцем революции, гражданской войны, голода, разрухи, Сорокин, вероятно, считал, что всякую меру зла большевики уже превзошли: большего быть не может. Новая экономическая политика, как бы половинчата и непоследовательна она ни была, привела к относительному оживлению экономики страны и без чудовищного насилия над народом не может быть сломлена. Для этого понадобится уничтожить миллионы людей, а страна и без того обескровлена, обезглавлена и разорена дотла. Никто не знал (или мало кто знал) в то время, что способность большевиков к насилию - безгранична. Уже и того, что было, достаточно для того, чтобы отвратить людей от всяческих революций. «С коммунизмом и социализмом покончено... и надолго, - писал Сорокин. - Не только имя Ленина и наших коммунистов, но имена Маркса и других теоретиков социализма большинством русского народа долгие годы будет вспоминаться недобрым словом» [16, с. 488]. С «небольшим» полувековым опозданием подтвердился и этот диагноз Питирима Сорокина.

Все вышеизложенное позволяет утверждать, что на протяжении первых послереволюционных лет Сорокин оценивал личность Ленина в неразрывной связи с оценкой октябрьской революции и первых лет большевистской социально-политической практики. Отметим, что такой подход, по-видимому, единственно правильный при оценке великих исторических деятелей. Пожалуй, только однажды он изменил такой подход и дал волю своим чисто человеческим субъективным эмоциям - речь идет о его двух статьях, написанных уже в США по поводу смерти Ленина.

Хотя Сорокин приехал в Америку с тем, чтобы заниматься «настоящей» наукой, американская публика и общественность, естественно, воспринимали его сначала как «эксперта» по русской революции, изгнанника из коммунистической России, личного секретаря «премьера» Керенского и т. п. Разумеется, Сорокин понимал, что должен считаться с общественным мнением, но в то же время и изменить его в желательном для себя направлении. Иными словами, он хотел стать в Америке ученым-социологом, а не экспертом по русской революции, что могло на короткое время обеспечить ему широкую известность, но в конце концов обрекло бы на забвение и скучное эмигрантское прозябание. Судя по его письмам 1924 г., он без большого энтузиазма относился к своим выступлениям на «революционные» темы, к тому же как раз почти весь этот год ушел у него на написание «Листков из русского дневника» и перевод на английский язык «Социологии революции», где эти темы получили всестороннее освещение. Но на смерть Ленина он, разумеется, не мог не откликнуться. Правда, произошло это не сразу. Две его статьи об Ильиче появились соответственно в марте (The passing of Lenin // The Current History Magazine. 1924, March) и апреле (Lenin the destroyer // The Forum. 1924, vol. 71). Первая из них носит преимущественно публицистический характер и содержит много эмоционально окрашенных негативных оценок Ленина.

«Мания величия ... навязчивая вера в неизбежность мировой революции, неспособность понять реальные результаты своих действий - эти черты являются характеристикой прогрессивного паралича на последнем этапе болезни. Это означает, что Ленин со времени своего возвращения в Россию был больным человеком. Посмотрите на лицо Ленина. Разве это не лицо, которое можно найти в альбоме «прирожденных преступников» Ломброзо? Крайняя грубость, выраженная в безжалостных убийствах, в безжалостных резолюциях разрушить весь мир по своей личной прихоти, свидетельствует об этих зловещих чертах».

«Вскоре распространился слух, что Ленин сошел с ума, что со словами: «Боже мой! Что я сделал с Россией и русским народом», обхватив голову руками, он бегал по Кремлю. Вскоре после этого его увезли в Горки, национализированное поместье русского фабриканта С. Морозова, расположенное под Москвой.

Высокие стены были возведены вокруг дома, и идиллическое и мирное окружение из цветов, садов, собак, коз, птиц и ульев было создано для этого отнюдь не мирного человека. Новая стена укрыла мир от Ленина и его от мира. Его настоящая жизнь была окончена. Здесь этот полуидиот, который не мог ни говорить, ни писать, ни даже что-то понимать, исключая нескольких моментов в период сравнительного улучшения, провел последние два года своей жизни в безнадежном и беспомощном состоянии...

«Сам бог наказал его» - так понимали лучшие элементы русского народа состояние Ленина в последние годы его жизни. Теперь эта агония закончилась. Она была символична и значительна» [14].

Вторая статья - под названием «Ленин - разрушитель» - написана в более спокойных тонах, но, по сути дела, дает ту же оценку политической деятельности главы большевиков. Эпиграфом к ней можно было бы поставить евангельское изречение: «По плодам их узнаете их». Развенчав теоретические и практические аспекты деятельности Ленина, Сорокин признает за ним одну-единственную «заслугу»: «Единственная заслуга Ленина состоит лишь в том, что он сам, больше чем кто бы то ни было другой, дискредитировал собственные идеи коммунизма и социализма».

Это последнее слово Питирима Сорокина о Ленине как личности, но не последнее его слово о Ленине как политическом и историческом деятеле. Это последнее и окончательное слово прозвучит лишь после того, как Сорокин закончит свой грандиозный труд «Социальная и культурная динамика», в свете которого революция в России предстанет как частное проявление общемирового кризиса, а сами деятели этой революции (в том числе и Ленин, хотя Ленин, может быть, в первую очередь) - как люди, выполнившие необходимую историческую работу (хорошо или плохо - это другой вопрос). К сожалению, высота того «холма», с которого теперь Сорокин стал рассматривать исторические события, оказалась настолько высокой, что некоторые детали русской революции (больше всего нас сейчас интересующие) оказались неразличимы. Мы и сейчас не знаем, что это такое было - Октябрьская революция в России? И общество, которое было построено в СССР - какое оно: социалистическое, коммунистическое, советское или же какое-то иное? В 1980 г. А.И. Солженицын произнес историческую фразу: «Коммунизм у всех на виду - и не понят». Конечно, не понят! Потому что на протяжении всей своей истории большевизм искусно скрывал свой подлинный лик под многочисленными масками: коммунизма, социализма, советской власти, вплоть до «электрификации всей страны». Бороться против каждой из этих многочисленных масок -значит заранее ставить себя в проигрышное, а то и просто смешное положение. Неудивительно поэтому, что все многочисленные антикоммунисты и антисоветчики всегда били мимо цели и часто попадали в своих (например, ФБР, в 1954 году заподозрившее самого Сорокина в сочувствии к коммунизму). Чтобы понять большевизм, а следовательно правильно понять и октябрьскую революцию, и личность самого Ленина, надо последовательно сорвать с него все многочисленные маски. И только тогда, когда с большевизма будут сорваны одна за другой маска коммунизма, маска социализма, советской власти и даже маска «электрификации всей страны», окажется, что большевизм есть не что иное, как.

Но это уже тема другой статьи.

Литература

1. Валентинов Н. Встречи с Лениным // Вождь: Ленин, которого мы не знали. Саратов: Приволжское книжное издательство, 1991. 288 с.

2. Горький А.М. В.И. Ленин // Воспоминания о В.И. Ленине: в 5 т. М.: Политиздат, 1961. Т. 2. 494 с.

3. Гумилев Л.Н. В поисках вымышленного царства. М.: Т-во Клышников, Комаров и К°, 1992. 320 с.

4. Дойков Ю. Питирим Сорокин. Человек вне сезона. Биография. Том 1 (1889-1922). Архангельск, 2008. 432 с.

5. Краткий курс истории ВКП(б). М.: Огиз, 1945. 400 с.

6. Лагно А.Р. Факультет общественных наук Московского университета как школа подготовки специалистов для советского государственного аппарата // Ученые труды факультета государственного управления. Т. 7. М.: Книжный дом Университет, 2009.

7. Ленин В.И. Ценные признания Питирима Сорокина // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. Т. 37. С. 188-197.

8. Ленин В.И. О значении воинствующего материализма // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. Т. 45. С. 23-33.

9. Ленин В.И. Речь перед агитаторами, посылаемыми в провинцию // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. Т. 35. С. 327.

10. Ленин В.И. Директивы ЦК коммунистам - работникам Наркомпроса // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. Т. 42. С. 319-321.

11. Солженицын А.И. Двести лет вместе. Часть II. М.: Русский путь, 2002. 552 с. С. 274.

12. Сорокин П.А. Дальняя дорога. М.: Терра, 1922. 303 с.

13. Сорокин П.А. Заметки социолога. Социологическая публицистика. СПб.: Алетейя, 2000. 300 с.

14. Сорокин П. Ленин. Фанатик и антисоциальный экстремист // Новое время. 20 января 2002 г. № 37.

15. Сорокин П. Листки из русского дневника. Социология революции. Сыктывкар: Ан-бур, 2015. 848 с.

16. Сорокин П.А. Общедоступный учебник социологии. Статьи разных лет. М.: Наука, 1994. 560 с.

17. Сорокин П.А. Политическая программа Временного правительства // Сорокин П.А. Общедоступный учебник социологии. Статьи разных лет. М.: Наука, 1994. 560 с.

18. Сорокин П.А. Преступление и кара, подвиг и награда. Сыктывкар: Анбур, 2015. 496 с.

19. Сорокин П.А. Россия после НЭПа // Вестник Российской Академии наук. 1992. № 2.

20. Сорокин П.А. Система социологии. Т. 2. М.: Наука, 1993. 688 с.

21. Сорокин П.А. Сущность социализма: лекция, прочитанная во фракции социал-революционеров при Исполкоме Всероссийского совета крестьянских депутатов. Пг.: Всеобщая библиотека издательства «Новь», 1917. 16 с.

22. Сорокин П.А. Что такое социализм? Пг., 1917. 4 с.

23. Троцкий Л.Д. К истории русской революции. М.: Политиздат, 1990. 447 с.

24. Lombroso C. L'Uomo delinquente. Torino, 1897. Vol. II

References

1. Valentinov N. Vstrechi s Leninym // Vozhd': Lenin, kotorogo my ne znali. Saratov: Privolzh-skoe knizhnoe izdatel'stvo, 1991. 288 s.

2. Gor'kij A.M. V.I. Lenin // Vospominaniya o V.I. Lenine: V 5 t. M.: Politizdat, 1961. T. 2. 494 s.

3. Gumilev L.N. V poiskah vymyshlennogo carstva. M.: T-vo Klyshnikov, Komarov i K°, 1992. 320 s.

4. Dojkov YU. Pitirim Sorokin. CHelovek vne sezona. Biografiya. Tom 1 (1889-1922). Ar-hangel'sk, 2008. 432 s.

5. Kratkij kurs istorii VKP(b). M.: Ogiz, 1945. 400 s.

6. Lagno A.R. Fakul'tet obshchestvennyh nauk Moskovskogo universiteta kak shkola podgo-tovki specialistov dlya sovetskogo gosudarstvennogo apparata // Uchenye trudy fakul'teta gosu-darstvennogo upravleniya. T. 7. M.: Knizhnyj dom Universitet, 2009

7. Lenin V.I. Cennye priznaniya Pitirima Sorokina // Lenin V.I. Polnoe sobranie sochinenij. 5-e izd. T. 37. S. 188-197.

8. Lenin V.I. O znachenii voinstvuyushchego materializma // Lenin V.I. Polnoe sobranie so-chinenij. 5-e izd. T. 45. S. 23-33.

9. Lenin V.I. Rech' pered agitatorami, posylaemymi v provinciyu // Lenin V.I. Polnoe sobranie sochinenij. 5-e izd. T. 35. S. 327.

10. Lenin V.I. Direktivy CK kommunistam - rabotnikam Narkomprosa // Lenin V.I. Polnoe sobranie sochinenij. 5-e izd. T. 42. S. 319-321.

11. Solzhenicyn A.I. Dvesti let vmeste. CHast' II. M.: Russkij put', 2002. 552 s. S. 274.

12. Sorokin P.A. Dal'nyaya doroga. M.: Terra, 1922. 303 s.

13. Sorokin P.A. Zametki sociologa. Sociologicheskaya publicistika. SPb.: Aletejya, 2000. 300 s.

14. Sorokin P. Lenin. Fanatik i antisocial'nyj ehkstremist // Novoe vremya. 20 yanvarya 2002 g. № 37.

15. Sorokin P. Listki iz russkogo dnevnika. Sociologiya revolyucii. Syktyvkar: Anbur, 2015. 848 s.

16. Sorokin P.A. Obshchedostupnyj uchebnik sociologii. Stat'i raznyh let. M.: Nauka, 1994. 560 s.

17. Sorokin P.A. Politicheskaya programma Vremennogo pravitel'stva // Sorokin P.A. Obshchedostupnyj uchebnik sociologii. Stat'i raznyh let. M.: Nauka, 1994. 560 s.

18. Sorokin P.A. Prestuplenie i kara, podvig i nagrada. Syktyvkar: Anbur, 2015. 496 s.

19. Sorokin P.A. Rossiya posle NEHPa // Vestnik Rossijskoj Akademii nauk. 1992. № 2

20. Sorokin P.A. Sistema sociologii. T. 2. M.: Nauka, 1993. 688 s.

21. Sorokin P.A. Sushchnost' socializma: Lekciya, prochitannaya vo frakcii social-revolyucionerov pri Ispolkome Vserossijskogo soveta krest'yanskih deputatov. Pg.: Vseobshchaya biblioteka izdatel'stva «Nov'», 1917. 16 s.

22. Sorokin P.A. CHto takoe socializm? Pg., 1917. 4 s.

23. Trockij L.D. K istorii russkoj revolyucii. M.: Politizdat, 1990. 447 s.

24. Lombroso C. L'Uomo delinquente. Torino, 1897. Vol. II.