CC BY
73
его рода, специфическая форма опережающего отражения9. В данном рассказе этот принцип последовательно реализуется на композиционносюжетном уровне. С самого начала произведения читателю понятен характер и жизненные позиции главного героя благодаря внутренним монологам и диалогам, позволяющим нам предвидеть закономерный и логический финал.
Необходимо все-таки заметить, что рассказ как «малая» эпическая форма еще окончательно не сложился, поэтому он вбирает в себя другие жанровые аспекты и продолжает развиваться, формируя и оттачивая свою структуру.
Для того чтобы наиболее глубоко изучить жанровое своеобразие «новеллы» и «рассказа», надо учитывать три аспекта: нормативный, включающий рассмотрение постоянных признаков жанра, генетический (о котором подробно говорил М. Бахтин, называя его «памятью жанра») и конвенциональный (т.е. связанный с определенным литературным периодом), позволяющий учитывать систему взглядов на жанр на данном этапе10. Такой трехаспектный подход помогает наиболее глубоко изучить жанровое своеобразие художественного произведения, выделить основные признаки жанра и увидеть, что нового
появилось в жанровой структуре и какие традиционные черты сохранились.
Примечания
1 Пантелеймон Романов. Наука зрения // Литературная учеба. - 1996. - .№1. - С. 106.
2 Теория литературы в 2-х т. / Под ред. Н. Д. Та-марченко. Т. 1. - М., 2004. - С. 376.
3 Словарь литературоведческих терминов. -М., 1974. - С. 309-310.
4 Русский советский рассказ: Очерки истории жанра / Под ред. В.А. Ковалева. - Л., 1970. - С. 40.
5 Антонов С.П. Я читаю рассказ. - М., 1973. - С. 9.
6 Там же. - С. 10.
7 Нинов А. Рассказ // КЛЭ: В 9 т. Т. 6. - М., 1962-1978. - Стлб. 190-193.
8 Романов П. С. У парома // Пантелеймон Романов. Избранные произведения. - М., 1988. -С. 196. Далее цитаты приводятся по этому изданию с указанием страниц в круглых скобках.
9 Эстетика. Теория литературы. Энциклопедический словарь терминов / Под ред. Ю.Б. Боре-ва. - М., 2003. - С. 32.
10 Шатин Ю.В. Три аспекта жанровой теории // Проблемы литературных жанров. Материалы VI научной межвузовской конференции. - Томск, 1990. - С. 5-6.
Д.А. Скобелев ПЕТЕРБУРГСКИЙ ТЕКСТ РОМАНА Ю.П. АННЕНКОВА «ПОВЕСТЬ О ПУСТЯКАХ»
Юрий Павлович Анненков - писатель, еще не достаточно хорошо известный русскому читателю, любители и знатоки искусства больше знают Анненкова - портретиста, карикатуриста и пейзажиста. Между тем перу Анненкова принадлежат стихи, рассказы, крупная художественная и документальная проза («Повесть о пустяках», «Рваная эпопея», «Побег от истории», «Одевая кинозвезд», «Дневник моих встреч»).
Анненков, друг А. Блока, М. Кузмина, А. Ахматовой, сотрудник К. Станиславского, Н. Евреи-нова, М. Шагала, в 1924 г. уехал за границу и стал «невозвращенцем», поэтому в России его имя на долгие годы было предано забвению. В настоящее время, уже после смерти Мастера (скончался в Париже в 1974 г.) происходит «возвращение» на Родину этого разносторонне одаренно-
го человека. Появляются искусствоведческие и литературоведческие работы, неоднократно издавался «Дневник моих встреч», стали доступны фильмы, где Анненков работал как костюмер (например, «Мадам де ***» М. Оффюльса)1.
В настоящей статье речь пойдет о романе Анненкова «Повесть о пустяках» (о его петербургском тексте), впервые опубликованном в виде отдельного издания в 1934 г. в Берлине. Рассматриваемое произведение содержит автобиографические сведения, исторические и географические справки, в нем упоминаются реальные поэты, художники, политики начала XX в. (А. Ахматова, Н. Гумилев, М. Горький, В. Ленин и др.). Действие (или, как заметил сам автор, «бездей-ствие»2) романа протекает в Петербурге - видимо, главном для Анненкова городе. Петербург -это топос, где «национальное самосознание дос-
152
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 4, 2007
© Д.А. Скобелев, 2007
тигло того предела, за которым открываются новые горизонты жизни, где русская культура справляла лучшие из своих триумфов, так же необратимо изменившие русского человека»3, в то же время петербургский текст Анненкова отмечен высокой трагедией невозвратных личных потерь.
Писатель на страницах своего произведения так часто упоминает Петербург, что этот город можно считать одним из главных действующих лиц романа. «Мелькают» Невский и Литейный проспекты, Фурштадская, Бассейная, Морская, Гороховая, Миллионная, Подьяческая, Михайловская улицы, Летний и Таврический сады, отчего читателю, знакомому с северной столицей (и любящему ее), открывается «второй план» текста, его предметно-зрительный аспект, расширяющий хронотоп романа, «вписывающий» произведение в русскую культуру и историю.
Жанр «Повести о пустяках» определить непросто. Этот роман несет в себе черты эссе (что подтверждается «размытой» фабулой), можно также найти лирический и публицистический «следы», на что указывает неоднородность стиля произведения. Жанровою эклектичность подчеркивает и петербургский текст, часто внезапно «разрезающий» повествование.
В самом начале романа можно найти точные сведения о Петербурге. Сообщается, что «вторая столица Российской Империи, резиденция Императорской Фамилии, важный коммерческий порт Балтийского моря, лежит на 59°57' северной широты и 30°20' восточной долготы от Гринвича» (с. 12). Далее следуют детали, которые «выпадают» из строгого контекста, однако этот художественный прием оказался очень органичным для романа, где герои появляются и исчезают без всякой мотивации, а каузальные связи ослаблены: «Выходящими с правой стороны Невы рукавами, Большой Невкой и Малой Невой, омывается главная группа островов, зеленая часть города (там много березы, липы и рябины, но больше всего клена; ребятишки любят приклеивать на нос кленовые стручки); против центральной части лежит Петербургская сторона...» (с. 13).
Очевидно, что автор излагает приведенные сведения, глядя на карту города, сверяясь со справочниками, поэтому «кленовые стручки», приклеенные на нос «ребятишек», вносят ту носталь-гически-субъективную окраску, которая свойственна лирическому повествованию. Заканчивается историко-географическая часть петербург-
ского текста «буйными» авторскими (нетипичными) метафорами, эпитетами и сравнениями, которые прорываются через сухие официальные сведения и выражают любовь и восхищение повествователя по отношению к своему городу: «Зимой Петербург, с Невой и Невками, с каналами, островами, превращается в искристый леденец, сверкающий на красноватом солнце; улицы даже днем бывают устланы звездами, и по ним, по звездам, летают певучие санки» (с. 14).
Так как роман «Повесть о пустяках» автобиографичен, то закономерно возникает образ «детского» Петербурга (увиденного глазами ребенка) - «противовеса жесткой урегулированности жизни военно-бюрократической столицы»4.
«Детский» петербургский текст, «обрамленный» Петербургской стороной, содержит описание уютного дома, маленького Коленьки Хохлова (в красных сафьяновых сапожках и бархатных шароварчиках), рассказ о молодости его родителей.
Интерьер петербургского дома создан по законам живописи: комната превращается в нарядную, красочную бонбоньерку, художник кладет мазки постепенно, вдумчиво, тщательно подбирая тона: «Малиновая плюшевая мебель - пуф-чики, козетки, еще козетки и пуфчики, множество фисташковых подушек в букетах бледно-розового, лилового и кумачово-красного гаруса, бамбуковые столики для семейных альбомов и томных, телесно-розовых раковин, портьеры, ламбрекены и скатерти - все окаймлено бахромой с кистями. Дорожка на скатерти расшита настоящими желудями... Посреди комнаты, упираясь в потолок, стоит покрытая золотым дождем и звездами елка, дышащая печальным ароматом опавшей хвои. За окнами горит январь» (с. 19).
Столь же точен и целен портрет молодой матери главного героя («ей едва за тридцать лет»). «Шоколадный блеск материи» (с. 18) ее платья, каштановое плетение (аграмант), украшающее наряд, кончик носка бронзовой туфли, пышные модные буфы на рукавах вписывают стройную хозяйку дома в гранатово-белый мир гостиной.
Анненков был художником, пережившим катастрофу революции, гражданской войны и видевшим ужасные (постыдные, по его замечанию) последствия этих событий, что будет обозначено в основном в петербургском тексте романа. Мировой центр культуры, город с поразительной архитектурой, музеями, театрами и парками мед-
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 4, 2007
153
ленно умирал (см. об этом на с. 16), был похож на смертельно раненного гладиатора (см. на с. 267).
Неблагополучие, голод, смерти, болезни, разруха, царящие в Петербурге, отражают общее состояние дел в стране, и это подчеркивают зловещие метафоры и сравнения («Над Петербургом оседала копоть погромов» (с. 72); «На улицах лошадиные трупы лежали вверх ногами, как опрокинутые столы» (с. 149)).
Город Державина, Пушкина, Лермонтова, Гоголя становится полем боя, линией фронта: «В Петербурге на улицах роют окопы, ссаживая для этого людей с трамваев и перехватывая пешеходов» (с. 152). Анненков постоянно подчеркивает болезненное состояние города, его движение к смерти. Сама природа сопереживает когда-то прекрасному городу, и зима 1920-го года укрывает столицу «небывалыми дотоле сугробами» (с. 151). Петербург, как человек, «едва пытается шевельнуть отмороженными пальцами» (с. 264). Северная столица, когда-то привлекавшая своим блеском и богатством, теперь, умирая, становится центром исхода: «Петербуржцы не разъезжаются - они бегут: в теплушках, на крышах, на буферах, с мандатами - действительными и самодельными» (с. 244).
Известно, что «каждый политически нестабильный период в истории России (Смутное время, начало XVIII века, конец правления Николая II) ознаменован активностью юродивых и интересом к юродству»5.
Эту тенденцию в своем романе отметил и Анненков: «С наступлением тепла, еще по весне, на улицах Петербурга появились первые юродивые. В середине лета число их значительно увеличилось. Петербург никогда не знал такого количества юродивых. Вот приблизительный перечень петербургских юродивых 1920-го года...» (с. 238). Удивительно то, что Анненков действительно дает «список» юродивых, среди которых - бывший помощник присяжного поверенного Борис Ав-деевич Раппопорт, некий Адам Наперковский (утверждавший, что в лице Троцкого сошел Иисус Христос), Мария Кондратьевна Колпакова и др. Как утверждает автор комментариев к «Повести о пустяках», А.А. Данилевский, указанные личности в адресных книгах («Весь Петербург» и «Весь Петроград») не значатся, писатель их выдумал, что свидетельствует о своеобразной литературной игре, отражающей неблагополучную реальность, подчеркивающей горькую авторс-
кую иронию по отношению к происходящему. «Своих» юродивых писатель называет неслучайными именами, например, Феликсом (намек на Дзержинского), сообщается также, что все они пропали без вести или были расстреляны.
Тем не менее Петербург, даже голодный, неблагополучный, умирающий, остается частью мировой культуры, «помнит» своих художников, архитекторов, писателей: «Над Петербургом плывет туман. Петербургский туман похож на лондонский, как канцелярия Акакия Акакиевича на контору Скруджа» (с. 14).
Подчеркнуть величие и одновременно трагедию города помогают античные образы как наиболее древние и значительные. Делая отсылку к античности, Анненков создает мощный зрительный (скульптурный) образ, с которым читатель не может не согласиться: «Петербург похож на римского воина, высеченного из мрамора.» (с. 267). Сравнивая Петербург и Элладу (гл. IV), описывая Клодтовых коней на Аничковом мосту через Фонтанку, упоминая Эсхила и Эврипида, аргонавтов, «уводящих паруса к Колхиде» (с. 202), писатель продолжает старую традицию. В связи с этим вспоминается стихотворение Е. Баратынского «Н.И. Гнедичу» (1823):
Так! Для отрадных чувств еще я не погиб,
Я не забыл тебя, почтенный Аристип,
И дружбу нежную, и русские Афины6.
Как видно, сопоставляются Петербург и древние Афины как центры культуры и демократии, что было весьма актуально для русских вольнодумцев первой четверти XIX в. Мнение «невозвращенца» Анненкова о «демократии», царящей в «русских Афинах» после 1917 г. известно, что дает возможность для многопланового сопоставления событий разных эпох.
Итак, несмотря на то, что в романе Анненкова можно найти огромное количество топонимов (Москва, Париж, Винница, Воронеж, Берлин, Киев, Волынь, Таврия, Херсон и пр.), главным городом все же является Петербург. Об этом в 1934 написал Е.И. Замятин - один из первых и самых вдумчивых читателей «Повести о пустяках». В частном письме Замятин сообщает: «Кстати,
о Петербурге: прочтите роман Б. Темирязева7 «Повесть о пустяках»: Вам приятно будет вспомнить свои петербургские годы, это - роман о Петербурге, о нашем городе»8.
Для современников Анненкова, русских эмигрантов, роман был дорог как воспоминания об
154
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 4, 2007
их родном городе, который они любили, где прошла их юность, откуда им пришлось уехать. Для читателя, знакомящегося с творчеством Анненкова - писателя, петербургский текст «Повести о пустяках» - источник бесценной информации о нашей трагической истории и великой культуре.
Примечания
1 Работа над костюмами, подготовленными Анненковым к указанному фильму, в 1954 г. была отмечена премией Американской Академии искусств «Оскар».
2 АнненковЮ.П. (Б. Темирязев). Повесть о пустяках / Коммент. АА Данилевского. - СПб., 2001. - С. 12. Далее ссылки на указанное издание будут даваться в тексте статьи, в круглых скобках, с указанием страниц.
3 Топоров В.И. Петербург и «Петербургский
текст русской литературы» (Введение в тему) // Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифологии. Избр. - М., 1995. - С. 260.
4 Таборисская Е.М. Оживающий портрет как сюжет «петербургского текста» // Печать и слово Санкт-Петербурга. - СПб., 2005. - С. 97.
5 Мотеюнайте И.В. Восприятие юродства русской литературой Х1Х-ХХ веков. - Псков, 2006. - С. 3.
6 Баратынский Е.А. Полн. собр. стихотворений. - Л., 1957. - С. 93.
7 Под этим псевдонимом скрывался Анненков.
8 Письмо хранится в Рукописном отделе Библиотеки Университета Олбани (Нью-Йорк). Цитируется по комментариям А.А. Данилевского к изданию Ю.П. Анненкова «Повесть о пустяках». - СПб., 2001. - С. 330.
С.В. Тихонова ДАНТОВСКИЕ МОТИВЫ В ТВОРЧЕСТВЕ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА
Творчество Данте, в котором сосуществуют неразрывно горечь и надежда, страдание и вера, оказало огромное влияние на русскую литературу.
А.С. Пушкин, находясь в южной ссылке, не расставался с томиком «Божественной комедии». А.А. Ахматова восхищалась мужеством писателя, стойко перенесшим все тяготы изгнания и, несмотря на испытания, сохранившим в душе любовь к своей родине. Она верила, что в минуты вдохновения к ней приходит Муза, которая «Дан-ту диктовала страницы Ада»1.
Так было не только с Ахматовой. В. Брюсов, А. Блок пытались переводить его. Осип Мандельштам читал наизусть многие песни из «Божественной комедии» по-итальянски, наслаждаясь красотой, мелодичностью и силой стиха. ХХ век оставил нам в наследство два выдающихся поэтических перевода этого произведения: М. Лозинского и В.Г. Маранцмана. Они, по мнению академика М.Л. Гаспарова, «будут взаимно оттенять друг друга» и помогут приблизить произведение Данте к «малоподготовленному современному читателю»2.
Для поэтов XIX века «Божественная комедия» была не только образцом для подражания, но и источником вдохновения. Одним из ведущих мотивов в романтической поэзии того времени становится мотив испытания - искушения.
В первой песни «Ада» Данте передает состояние растерянности, которое испытывает человек, «сойдя с дороги истинной» в «мрачном незнакомом лесу»3. Но природа не подавляет его своим величием и могуществом, а, наоборот, помогает ему восстановить связь с миром, т.к. он является неотъемлемой частью природы. Поэтому звери, встретившиеся на его пути, воспринимаются как реальные и в то же время как символические начала искушения его собственной души. Такое троекратное искушение характерно для русской народной сказки и для жанра жития. Но Данте по-иному разрабатывает этот мотив:
В начале кручи вдруг мелькнула морда пантеры легкой. Быстрым был скачок -и шкуру в пятнах выставила гордо.
.И мне надежда добрая открылась,
Что зверь в игривой шкуре победим
В тот нежный час, когда весна явилась. Однако на дорогу вышел лев,
И сердце в страхе у меня забилось.
Зверь предо мной раскрыл голодный зев, высоко держит голову, ярится -и сжался воздух, в страхе замерев.
Вдруг вижу я, как тощая волчица все жажды ненасытные влачит, что заставляет многих омрачиться.4
© С.В. Тихонова, 2007
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 4, 2007
155
