CC BY
16
одинокого творца в изолированной комнате, который резонирует с образом поэта-гражданина. Последний, в свою очередь, стремится отобразить, какая роль отведена ему в обществе. Именно такое столкновение изолированности с активной общественной позицией и разворачивается в комнате одинокого художника.
Тем не менее для Остера город это - не объект изучения, а место, в котором можно творить. Остер описывает город по своим воспоминаниям, не выходя за пределы комнаты. Писатель опирается на литературную традицию, описывая современные реалии городской среды. Город отображается в ощущениях и восприятии героев посредством языковых абстракций. В определенных ситуациях сложная языковая система демонстрирует неспособность героев выражать свои мысли и чувства, что приводит к нервному расстройству персонажа, потерявшему возможность реализоваться через слово (образ красной исписанной каракулями тетради в «Нью-йоркской трилогии»). Американский исследователь Марк Браун употребляет термин «афазия» как неспособность пострадавшего описывать окружающий его мир посредством языка. Другими словами, теряется соотношение слова и вещи в сознании человека. По мнению литературоведа, в романах Пола Остера персонажи в период изоляции от общества страдают от эпизодов афазии, что приводит к отрешению от материального и социального миров. В таких условиях персонажи борются с трудностями жизни в мегаполисе. Языковая связь становится важной частью стабилизации городской жизни героев Пола Остера. Для них Нью-Йорк является сложноорганизованной системой, затрудняющей создание связей между словом и его материальным воплощением.
2018.04.045. ЕВ. СОКОЛОВА. ПЕТЕРБУРГСКИЙ ЭПИЗОД ПЛУТОВСКОГО РОМАНА М. КЁЛЬМАЙЕРА «ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЙОЭЛЯ ШПАЦИРЕРА»: БИТВА СТЕРЕОТИПОВ. (Статья).
Ключевые слова: современная немецкая литература; современная австрийская литература; плутовской роман; образ России в западноевропейской литературе; М. Кёльмайер.
Со страхами и порождающими их стереотипными представлениями из области коллективного бессознательного работает жанр плутовского романа, актуальность которого заметно выросла в не-
мецкоязычном культурном пространстве в последние годы, в том числе в связи с объединением Германии1. В сегодняшнюю литературу на немецком языке плутовской роман приходит, в основном, тремя путями: через «пространство» ГДР и тему объединения Германии2; через творчество писателей-мигрантов3 из славянских стран Восточной Европы (Р. Кнапп, В. Каминер) или Ближнего Востока (сириец Р. Шами); из-под пера писателей-австрийцев (в силу геополитического положения Австрии, через которую так или иначе проходят географические и транскультурные пути с Востока на Запад и обратно).
Складывается впечатление, что вторжение темы «востока» само по себе подталкивает западного писателя к выбору жанра плутовского романа. Но и обратное тоже верно: протагонист-западноевропеец, рискнувший поставить под сомнение традиционные границы и нормы, включая моральные, - т.е. герой-трикстер, -устремляется прямиком на восток, где и разворачиваются его авантюры.
Диссертация Мирьям Гебауэр, защищенная в 2003 г. в университете Копенгагена, изучает так называемый «роман объединения» (Wenderoman) и называется «Кризисы объединения: Пикаро в немецком романе об объединении Германии». Основной ее тезис состоит в том, что персонаж-пикаро характерен для романов об объединении Германии в целом, и примеров тому в литературе конца XX - начала XXI в. очень много4. Исследовательница выделяет и рассматривает в описанном ракурсе романы «Герои, такие же, как мы» (Helden wie wir, 1995) Т. Бруссига (р. 1967), «Широкое поле» (Ein weites Feld, 1995) Г. Грасса (1927-2015), «Монашки из Братиславы» (Die Nonnen von Bratislava, 1994) Ф.Р. Фриза (1935-2014)и др.
1 Gebauer M. Wendekrisen: Der Pikaro im deutschen Roman der 1990 er Jahre. -Trier, 2006; Потёмина М.С. Пикарескные мотивы в романе Томаса Бруссига «Герои вроде нас» // Вестник Балтийского федерального университета им. И. Канта. -Калининград, 2009. - № 8. - С. 90-94.
2
Gebauer M. Op. cit.
3
Wanner A. Wladimir Kaminer: A russian picaro conquers Germany // The russian review. - Malden, 2005. - Vol. 64, N 4. - P. 590-604.
4 Gebauer M. Op. cit. - S. 11.
Хотя в современном контексте и нет особого смысла говорить о пикареске в «классическом понимании», однако в произведениях середины 1990-х годов, затрагивающих тему объединении Германии, тем не менее регулярно обнаруживаются ярко выраженные «пикарескные структуры»1, к которым М. Гебауэр относит форму повествования от первого лица, разговорный стиль повествования, воспроизведение элементов сюжетно-композиционной схемы плутовского романа, опирающейся на игру самостоятельных точек зрения трех ипостасей рассказчика: повествователя, непосредственного участника авантюр и автора произведения2, а также «психотип пикаро» у протагониста, обеспечивающий характерную оптику. Традиционный пикаро наивен, часто недалек, обладает не слишком широким кругозором и потому не предрасположен к дурным предчувствиям, к тому же хвастлив, тщеславен, в избытке обладает находчивостью и самоуверенностью. В отношениях с обществом чаще всего предстает одновременно в двух обличиях - как жертва системы и как ее инструмент.
Опираясь на наблюдения М. Гебауэр, можно заметить, что наличие пикарескных структур в романах современных немецкоязычных авторов в определенной степени коррелировано с местом действия. Элементы пикарески обнаруживаются там, где действие перемещается с запада на восток Европы - в страны бывшего соцлагеря (включая ГДР), бывшие советские республики, вновь представляющие собой для Запада «непознанное другое».
Эти пока что неведомые, но, несомненно, близкие земли как бы открывают для писателей и их персонажей недоступные прежде возможности. В их неизведанных пространствах, в силу свойств человеческой психики «заселенных» разнообразными мифологическими содержаниями, долгое время исключавшимися из осознаваемых содержаний сознания, могут теперь реализоваться как самые смелые надежды и упования литературных героев, так и самые чудовищные их кошмары - порождаемые не осознанными пока, но уже актуализированными в подсознании деструктивными или, напротив, конструктивными стереотипами. Только подобное столкновение с вытесненными содержаниями собственного сознания на
1 ОеЪаиег М. Ор. еИ. - Б. 51.
2
Потёмина М.С. Цит. соч. - С. 90.
чужой и одновременно близкой территории позволяет протагонисту - в первую очередь, не обремененному стереотипами герою-трикстеру, - понять, кто он сейчас есть и куда (в самом широком смысле) направляется.
Такой пример художественно реализованного кошмара дает петербургский эпизод из 11 главы плутовского романа австрийца Михаэля Кёльмайера (р. 1949) «Приключения Йоэля Шпацирера»1.
Рассказчика (Йоэля Шпацирера) и его «коллегу», г-жу профессора Йиртлер из Берлина, во время жульнического шахматного турнира (вызывающего в памяти авантюру Остапа Бендера), проходящего в Петербурге, похищают неизвестные и помещают в заброшенной шахте в клетки, где уже сидят много других людей, -всех их откармливают на убой. Обитателей соседних клеток время от времени забивают, разделывают и жарят на глазах у остальных. Шпациреру, как и г-же Йиртлер, отсекают фаланги мизинцев на правой руке.
Худшие стереотипные ожидания «европейцев в России» реализованы - животное начало, бессмысленная жестокость, неспособность к человеческой коммуникации здешних «чужих» воплотились в литературную действительность. Ситуация выглядит безнадежной и движется к закономерному кошмарному концу, как вдруг очереди из автоматов в руках телохранителя-вьетнамца, предусмотрительно приставленного к протагонисту, и двух его братьев позволяют обоим благополучно выбраться из авантюры.
Участие в эпизоде проходной для романа в целом фигуры женщины-профессора из Берлина представляется не случайным. Именно она представляет высокоинтеллектуальное «западное сознание», захваченное клишированными представлениями и стереотипами. И такое сознание оказывается беспомощным (и опасным для себя самого) в столкновении с «непостижимым», ассоциируемым здесь с Россией - в данном случае с Петербургом. Рассказчику отводится роль «наблюдателя»: его собственное «сознание пикаро», в череде немыслимых авантюр освобождавшееся от стереотипов на протяжении предшествовавшего 600-страничного повествования, уже практически «стерильно» и не оказывает драматизирующего
1 Köhlmeier M. Die Abenteuer des Joel Spazierer. - München, 2013. - S. 635642.
воздействия на развитие ситуации: весь фантастически-чудовищный эпизод сконструирован писателем как «ответ» непредсказуемой реальности «пространства возможностей» на «запрос» чересчур интеллектуализированного стереотипного западного сознания.
Узел, в который стянуты здесь «достоверные знания» - они же вызывающие страх и порождаемые страхом стереотипы восприятия «русского мужского»: склонность к мошенничеству, немотивированная жестокость1, варварская приверженность людоедству, приписываемая «русским аборигенам» вплоть до конца XVIII в.2, -для убедительного разрешения внутри художественной реальности романа требует противодействия сразу нескольких «ударных клише» противоположной направленности.
Во всяком случае, именно таким образом разрешает указанный эпизод М. Кёльмайер, моделируя в нем «битву стереотипов» внутри индивидуального и / или коллективного бессознательного. В действие совершенно неожиданно вступает «единый в трех лицах» «спаситель с востока» (вьетнамец и два его брата), которые, используя мощь универсального клише <^е1 ех шасЫпа» и «автоматы» (Калашникова), спасают всех, кого еще можно спасти: как и положено, спасение приходит с востока.
1 Cheaure E. Infinite mirroring: Russia and Eastern Europe as the West's 'Other'// Facing the easy in the West: Images of Eastern Europe in British literature, film and culture / Ed. by Korte B., Pirker E.U., Helff S. - Amsterdam, 2010. - P. 25-41.
Agazzi E. Mass der Dinge und Weltvermessung zwischen Forschungsreisen und literarischem Werk: W.G. Sebald, Konrad Bayer und Daniel Kehlmann // Phänomenologie, Geschichte und Anthropologie des Reisens. - Kiel, 2015. - S. 65-80.
