CC BY
8жизни афро-америкаиской общины, о религии, о музыке и песнях, о стремлении к грамотности, к свободе. Эти документальные свидетельства раскрывают не только историю афроамериканцев, но и историю Юга и всей страны.
Из авторов «невольничьих повествований» сформировались и первые афро-американские историки Дж. У. С. Пеннингтон [Pennington 1841], У. У. Браун, авторы трудов по истории афроамериканцев. Так, У. У. Браун не только автор двух редакций «Повествования», путевых очерков, первого афро-американского романа и первой афроамериканской пьесы, но и исторических трудов “Чернокожий человек, его происхождение, его одаренность и его развитие» (The Black Man, His Antecedents, His Genius, and His Achievements) [Brown 1863], «Негр в американском восстании: его героизм и его преданность» (The Negro in the American Rebellion: His Heroism and His Fidelity) [Brown 1867], «Поднимающийся сын, или происхождение и развитие цветной расы» (The Rising Son; or, the Antecedents and the Advancement of the Colored Race) [Brown 1874]. Последняя его работа - «Мой южный дом, или Юг и его народ» (My Southern Ноте: or, the South and Its People) [Brown 1880] - синтез всех жанров в его творчестве: «повествования», путевого очерка, романа, драмы и исторических работ.
«Невольничьи повествования» - важнейшие исторические документы эпохи рабовладения, повествующие абсолютно обо всех сторонах жизни в рабстве и борьбе рабов за свободу. Без них не могут быть воссозданы подлинная история США в XVIII-XIX вв. и история рабства.
Список литературы
Виктор Дувакин - Виктор Ардов. Мейерхольд -«великий и ужасный»... Устные воспоминания писателя Виктора Ардова о В. Э. Мейерхольде / вступительная статья и публикация Н. Панькова // Вопр. лит. 2008. №4. С. 296-331.
Манн Т. Иосиф и его братья: доклад / пер. с нем. Ю. Афонькина // Манн Т. Собр. соч.: в Ют. М., 1959-1961. Т. 9. С. 172-191.
Berlin I. Many thousands gone: the first two centuries of slavery in North America. Cambridge, Mass: Belknap Press of Harvard University Press, 1998. x, 497 p.
Berlin I. American slavery in history and memory. Gettysburg, Pa. : Gettysburg College, 2001. 26 p.
Berlin I. Generations of captivity: a history of African American slaves. Cambridge, Mass: Belknap Press of Harvard University Press, 2003. ill, 374 p.
Berlin I. American slavery in history and memory and the search for social justice // The Journal of American history. March 2004. Vol. 90, No. 4. P. 1251-1268.
Blassingame J.W. The slave community: plantation life in the antebellum South. New York etc.: Oxford University Press, 1972. xv, 262 p.
Blassingame J. W. Using the testimonies of exslaves: approaches and problems // The slave’s narrative / ed. by Ch.T.Davis, H.L.Gates, Jr. Oxford; New York, 1985. P. 78-98.
Brown W. The Black man, his antecedents, his genius, and his achievements. New York: Thomas Hamil-
ton; Boston: R.F.Wallcut, 1863. 288 p.
Brown W.W. Clotel; or, The President’s daughter: a narrative of slave life in the United States, with a sketch of the author’s life. London: Partridge & Oakey, 1853. viii, 245 p.
Brown W.W. The escape; or, A leap for freedom: a drama in five acts / ed. with an introduction by J. Ernest. Knoxville: University of Tennessee Press, 2001. li, 54 p.
Brown W.W. The Negro in the American rebellion: his heroism and his fidelity. Boston: Lee & Shepard, 1867. xvi, 380 p.
Brown W.W. The rising son; or, the antecedents and the advancement of the Colored race. Boston: A. G. Brown & Co, 1874. ix, 552 p.
Brown W. W. My Southern home: or, the South and its people. Boston: A.G.Brown & Co., 1880. viii, 253 p.
Douglass F. The heroic slave // Autographs for freedom / ed. by J. Griffiths. Boston; Cleveland; London, 1853. P. 174-239.
Families and freedom: a documentary history of African-American kinship in the Civil War era / ed. by I.Berlin, L. S.Rowland. New York: The New Press, 1997. xx, 259 p.
Free at last : a documentary history of slavery, freedom, and the Civil War / ed. by I. Berlin...[et al]. New York: The New Press, 1992. xxxiii, 571 p.
Genovese E.D. Roll, Jordan, roll: the world the slaves made nóvese. New York: Random House, 1974. xxii, 823 p.
Jackson M.Y. The struggle for freedom: phase I as revealed in slave narratives of the pre-Civil War period (1840-1860). Chicago: Adams Press, 1976. xiv, 275 p.
Lay my burden down: a folk history of slavery / ed. by B.A.Botkin. Chicago, 111.: University of Chicago Press, 1945. xxi, 286 p.
Peabody E. Narratives of fugitives slaves // The slave’s narrative / ed. by Ch.T.Davis, H.L.Gates, Jr. Oxford; New York, 1985. P. 19-28.
Pennington J.W. C. A textbook of the origin and history of the Colored people. Hartford, Conn: L. Skinner, 1841. 96 p.
Phillips, U. B. Life and labor in the Old South / new introduction by J. D. Smith. Columbia, S. C.: University of South Carolina, 2007. lix, 375 p.
Remembering slavery: African Americans talk about their personal experiences of slavery and emancipation / ed. by I. Berlin, M. Favreau, and S. F. Miller. New York: New Press; Washington, D. C.: Library of Congress, 1998. lii, 355 p.
Slave testimony: two centuries of letters, speeches, interviews, and autobiographies / ed. by J.W.Blassingame. Baton Rouge: Louisiana State University Press, 1977. 777 p.
М.В.Цветкова, А.С.Волгина (Нижний Новгород)
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО АНГЛИЙСКОГО ЧИТАТЕЛЯ С РУССКИМИ ПОЭТАМИ
В 20-е годы XIX века в европейских литературных кругах усилился интерес к молодой русской поэзии. Одно за другим появились собрание русской
© М.В.Цветкова, А.С.Волгина, 2009
лирики в немецких переводах, составленное и переведенная Карлом Фридрихом фон дер Боргом и Петером Отто Гетце, а также «Русская антология» Дюпре де Сен-Мора во Франции. Первым опытом знакомства англоязычного читателя с русской поэзией стала, видимо, антология «Specimens of the Russian Poets» (1821-1823). Ее составитель, Джон Боуринг (John Bowring, 1792-1872), дипломат, экономист и литератор, был переводчиком-гиперполиглотом, выпустившим в свет около десятка антологий поэзии разных, преимущественно восточнославянских народов.
Боуринговская Русская антология поражает как широтой охвата русской поэзии XVIII - начала XIX в. (в оглавлении 13 авторов: Державин, Батюшков, Ломоносов, Жуковский, Карамзин, Дмитриев, Крылов, Хемницер, Бобров, Богданович, Давыдов, Костров и Нелединский-Мелетский; и дополнительный раздел «народные песни»), так и обстоятельностью историко-литературного комментария. В духе времени книге предпосланы «предуведомление» и посвящение, в которых переводчик-составитель поясняет, что цель ее - «представить в ее своеобразии одну ветвь нарождающейся литературы необычайной и мощной нации» [Bowring: 1822: iii] (пер. -A.B.). Во вступлении, занимающем 22 страницы, Боуринг создает широкий историко-культурный, лингвистический, фонетический и даже стиховедческий фон для восприятия русской поэзии английским читателем. Он сразу признается, что изначальной задачей его было создание «общей истории русской литературы». Однако затем он избрал более скромную цель: привлечь внимание английского читателя к небольшому собранию переводов, в случае успеха которого можно будет взяться и за всеобъемлющую работу.
Первый раздел предисловия - краткая итория русской поэзии от Ломоносова до Батюшкова с биографическими сведениями, ссылками на русские издания, справками о жанровых предпочтениях писателей и их оценке в отечественной критике. Этот раздел - уникальный документ эпохи, фиксирующий европейский взгляд на расстановку сил в русской литературе к 20-м гг. XIX в. «Отцом русской поэзии» назван Ломоносов: показательно, что Кантемир, не создавший метрической традиции, не упомянут вообще, несмотря на европейскую известность. Сумароков - «соперник Ломоносова», по мнению издателя антологии, в значительной степени отошел на второй план и был превзойден Фонвизиным. Херасков, напротив, представлен как лирический поэт первого ряда. Боуринг проявляет замечательный вкус, отдавая первое место среди всех русских поэтов своего времени Державину: чтобы создать представление о державинском стиле переводчик проводит параллель с Клопштоком, полагая, видимо, что творчество последнего хорошо известно английскому читателю. Богдановича, вероятно, с той же целью он рекомендует как «русского Анакреонта». Вместе с тем, рядом с именами поэтов, хорошо известными по сей день, Боуринг упоминает и те, что ныне известны преимущественно специалистам по литературе XVIII в., - это и понятно: срав-
нительная ценность литераторов современникам видится иначе, нежели потомкам. Так в антологию попадают Семен Сергеевич Бобров и Ермил Иванович Костров: первого Боуринг хвалит за начитанность в европейской поэзии, а второго за переводы (которые и в России на тот момент ценятся даже выше карамзинских). Вообще перевод как литературное занятие поэтов-современников всегда привлекает внимание Боуринга, а переведенность произведения на европейские языки служит для него своеобразным критерием качества оригинала.
Список «ныне живущих» поэтов возглавляет Карамзин - «самый успешный и самый популярный» из всех, создатель истории России, которая оказалась достойна перевода на иностранные языки. Говоря о русских баснописцах - Сумарокове, Хемни-цере, Крылове и Дмитриеве - переводчик, вопреки современному видению вопроса, выделяет Дмитриева, с его «легким, гармоничным и энергичным» стилем, зато о Крылове среди прочего сообщает, что тот переводит Геродота. В параграфе о Жуковском также в первую очередь упоминаются его «переводы исключительного совершенства». Перечень «наиболее замечательных русских поэтов» завершает Батюшков. Надо отметить, что более молодые поэты (и в их числе Пушкин, который к моменту создания антологии уже несколько лет как признан Жуковским «учеником-победителем»), вовсе выпадают из поля зрения английского переводчика.
Отдав дань русским поэтам, Боуринг создает краткую декларацию своих переводческих принципов и посвящает читателя в некоторые тонкости своей деятельности: работа с чужим алфавитом, необходимость встать вровень с творцом не только по содержанию, но и по выражению поэтических идей и образов. В отличие от своих русских коллег, всерьез полагающих себя «соперниками» автора, Боуринг имеет в виду лишь «стать честным, добросовестным переводчиком» и утверждает, что даже «метр оригинала в целом был сохранен» [Bowring: 1822: хх1].
Замечательной иллюстрацией тому, как творческое кредо Боуринга воплощается на практике может послужить перевод уже самого первого стихотворения, открывающего сборник - «Бог», принадлежащего перу Державина. В то время, когда Боуринг создает свои переводы, английская и русская поэтическия традиции еще очень близки в сравнении с тем, как далеко они разойдутся к сегодняшнему дню, когда в англоязычной поэзии возобладает свободный нерифмованный стих, а русская поэзия по-прежнему будет пользоваться силлабо-тоникой, ведя поиск новых возможностей внутри этой системы стихосложения. Перевод Боуринга выполнен ямбом, как и стихотворение Державина. Однако в русском стихотворении это ямб 4-х стопный, а в английском - 5-ти стопный. Подобная функциональная замена вполне оправданна, поскольку 5-ти ст. ямб в качестве долгого стиха является самым популярным метром в англоязычной поэзии, начиная с Чосера. В одической же поэзии русского XVIII в., как «торжественной», так и «духовной», к которой относится анализируемое стихотворение, без-
раздельно господствовал 4-х ст. ямб в сочетании с десятистишной строфой [Гаспаров: 1984: 55-56]. И в оригинале, и переводе чеканный строй ямба «разряжается» пиррихиями. Особенно гладко построена в этом отношении первая строфа Державина, где в восьми строках из десяти пиррихии возникают в третьей стопе, и только в седьмой и заключительной (десятой) строке происходит ритмический сбой: седьмая строка написана чистым ямбом, а в десятой пиррихий перенесен во второю строку. По наблюдению М.Л.Гаспарова, в русской поэзии XVIII столетия это типичный для 4-х стопного ямба ритм пиррихиев:
О ты, пространством бесконечный, х - х - ххх - х Живый в движеньи вещества, х-х-ххх-
Теченьем времени превечный, X - X - XXX - X
Без лиц, в трех лицах божества! х - х - ххх -
Дух всюду сущий и единый, X - X - XXX - X
Кому нет места и причины, х - х - ххх - х
Кого никто постичь не мог, х-х-х-х-
Кто все собою наполняет, х - х - ххх - х
Объемлет, зиждет, сохраняет, х-х-ххх-х
Кого мы называем: Бог х - ххх - х -
Таким образом, державинская первая строфа задает всему последующему стихотворению медитативный тон, характерный для жанра «духовной» оды». Кроме того, обильные упорядоченные пиррихии создают у Державина еще один интересный эффект: заданная в начальных ямбических стопах ритмическая инерция рождает ощущение неожиданного «зияния пустоты», «воздушной ямы», «провала в бездну и парения над нею». В последующих строфах строчки с пиррихиями чередуются с целыми рядами строк, написанных чистым пятистопным ямбом. Однако время от времени автор вновь возвращается к заданному в начале стихотворения ритму, облегчая третью стопу в пространных пассажах.
В переложении Боуринга строки чистого ямба тоже перемежаются облегченными стопами. Однако появление пиррихиев неупорядочено, они рассыпаны по тексту хаотично: возникают то в третьей, то во второй, то в первой стопе. А иногда ямбические стопы в начале строки сменяются хореическими (явление обычное для английского ямба, отличительной чертой которого М.Л.Гаспаров считает вольность в использовании сверхсхемных ударений, вызванную к жизни самой фактурой языка [Гаспаров 1989:185-186]). В русском стихе XVIII в., с его требованием метрической жесткости начала и конца стихотворной строки, появление хореических стоп в этих позициях было немыслимо:
О Thou eternal One! whose presence bright x-x-x-x-x-
All space doth occupy, all motion guide;
x-x-xxx-x-
Unchanged through time's all-devastating flight
x - x - xxx - x -
Thou only God! There is no God beside!
x - x - xxx - x -
Being above all beings! Mighty One!
-xx-x-x-
Whom none can comprehend and none explore;
x - xxx - x - x -
Who fill'st existence with Thyself alone : x - x - xxx - x -
Embracing all, - supporting, - ruling o'er, -x-x-x-x-x-x
Being whom we call God - and know no more!
-xx - - x-x-
В переводном стихотворении вместо десятистрочной строфы с рифмовкой ababccdeed, типичной для русской оды, появляется строфа, состоящая из девяти строк с рифмовкой ababcdcdd. Причина подобной замены, по-видимому, кроется в том, что десятистрочная строфика в английской поэзии практически не встречается: в немногочисленных примерах (“Ode to Himself’ Бена Джонсона или “The Sun Rising” Джона Донна) использована другая рифмовка и варьируется длина строк, к тому же приведенные примеры принадлежат к разряду стихов шутливого характера и вряд ли могли послужить образцом для Боуринга при переводе философской оды. Более всего строфическая организация английской версии Державина напоминает знаменитую спенсерову строфу, которой написана “The Fai-rie Queene”: девять строк пятистопного ямба с рифмовкой ababbcbcc. Если подобная параллель справедлива, остается загадкой, почему Боуринг, переводя на родной язык оду, решил воспользоваться строфикой, прочно связанной в английской поэтической традиции с жанром эпической поэмы.
Отличает переводной текст от оригинала также и то, что в нем строчки за счет фразового членения нередко интонационно и ритмически разделяются на полустишия. В переводе первый же стих начальной строфы ритмически распадается на два полустишия в результате использования восклицательного знака, причем за этим следует синтаксический перенос: «О Thou eternal One! whose presence bright / All space doth occupy, all motion guide...» Таким образом, первая строфа боуринговского стихотворения задает принципиально отличную от оригинала ритмическую и интонационную структуру - структуру остроумного монолога, обращенного к читателю, столь характерную для английских поэтических трактатов начала XVIII в.
Возможно, именно такого рода неосознанная жанровая переориентация текста провоцирует Боуринга на изменение пунктуации - обилие восклицательных знаков (даже в середине строки, что в оригинале встречается крайне редко), которое разрушает интонацию тихого размышления, свойственную русскому стихотворению. Вообще такая инновация неожиданна для английской поэзии, где частотность восклицательных знаков традиционно намного ниже, чем в русской. Можно предположить, что Боуринг, сам того не осознавая, стремится в большей степени апеллировать к читателю, ищет в нем непосредственного эмоционального отклика. Можно увидеть здесь влияние литературного процесса: перевод классицистического текста 1780— 1784 гг. выполнен в эпоху предромантизма, когда меняется отношение к индивидуальному началу, и даже в сдержанной английской поэзии значительно усиливается накал страстей.
Вероятнее всего, изменения в интонационной структуре текста и связанная с ним перестройка эмоционального содержания стихотворения и принципов коммуникации с читателем были сделаны Боурингом неосознанно. Боуринг «пересоздает» переводимый текст, подсознательно перестраивая его в соответствии с родной ему культурной традицией. Однако некоторые отклонения от оригинала тщательно отрефлексированы переводчиком. Так, в четвертой строфе у Державина появляется развернутое сравнение: «Как в мразный, ясный день зимой / Пылинки инея сверкают, / Вертятся, зыблются, сияют, / Так звезды в безднах под тобой». «Мороз и солнце» - явление, знакомое любому русскому читателю, для соотечественников Боуринга непривычно. Поэтому в переводе от державинской цепочки образов остается только «серебристый снег»: «And as the spangles in the sunny rays / Shine round the silver snow, the pageantry / Of heaven's bright army glitters in Thy praise». (И как блестки в солнечных лучах/ Сияют вокруг серебристого снега, пышное зрелище/ Сияющей армии небес сверкает в Твою честь). Сняв страноведческую трудность, Боуринг осознает, что обделяет читателя, поэтому он не только компенсирует эмоциональный посыл дополнительной метафорой, отсутствовавшей в оригинале, но и снабжает эти строки подробным комментарием о русской зиме, что дополнительно подчеркивает их «чужесть».
Самое серьезное сознательное изменение, привнесенное Боурингом в текст, касается философского содержания стихотворения. Переводчик открыто признается, что дал собственный вариант первой строфы, так как не согласен с автором в трактовке божественной сущности. (Весьма характерное замечание, учитывая, что Боуринг является выходцем из старинной пуританской семьи, и написанные им псалмы по сей день исполняются в Англии на службах в протестанской церкви.)
Приведенные примеры показывают, что, несмотря на провозглашенную в предисловии задачу точно следовать за оригиналом, перевод оказывается скорее вольным, чем точным. Изменения происходят на всех уровнях структуры стихотворения: метроритмическом, интонационном, образном и философском. Но в то же время, дав себе волю в поэтическом тексте, Боуринг делает все возможное, чтобы английский читатель, тем не менее, получил максимально объективную картину русской поэзии. Упущенные фрагменты оригинальных текстов появляются на метатекстуальном уровне - в комментариях, предисловии и биографических заметках. Так, несколько страниц второго раздела предисловия посвящены экскурсу в историю русского языка, кириллице, русской фонетике, размерам и рифме, что создает объемную картину звукового облика переведенных стихотворений, которой лишается читатель перевода. Боуринг интуитивно уловил одну из характерных черт русской поэзии, отличающих ее, в частности, от английской: нацеленность ее не столько на чтение, сколько на произнесение, звучание, что ставит его в некотором отношении выше даже многих современных переводчиков. Развернутый филологический инструментарий вступления до-
полняет раздел «Биографические и критические замечания», расположенный в конце книги, который снабжает читателя неким реально-историческим фоном для восприятия поэтических текстов.
Русская антология Джона Боуринга - интереснейшее свидетельство развития переводческой традиции в начале XIX в. Очевидно, что переводчик в творческом запале еще не может удержаться от соперничества - и даже философской полемики - с автором, однако он постепенно осознает свою ответственность как перед иноязычной поэтической традицией, требующей к себе уважения, так и перед отечественным читателем, ищущим не только приятного чтения, но и адекватного представления о чужой литературе.
Список литературы
Гаспаров M.JI. Очерк истории русского стиха. Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика. М.: Наука, 1984.
Гаспаров M.JI. Очерк истории европейского стиха. М.: Наука, 1989.
История Всемирной литературы / под ред. И.А.Тертерьян. М.: Наука, 1989. Т.6.
Bowring John. Specimens of the Russian Poets. Boston, 1822.
Ю.А.Сивкова (Киров) ПОЭЗИЯ МЭТЬЮ АРНОЛЬДА: МЕЖДУ АНТИЧНОСТЬЮ И СОВРЕМЕННОСТЬЮ
Поэтическое наследие Мэтью Арнольда, больше известного в отечественной науке в качестве видного английского литературного критика XIX в., представляет собой значимый корпус текстов. Однако в нашей стране на сегодняшний день литературный перевод получили лишь четыре его стихотворных произведения («Дуврский берег», «Шекспир», «К Маргарет», «Школяр-цыган»), а исследования, посвященные поэзии Арнольда, не столь многочисленны как в России, так и за рубежом, и абсолютное большинство их составляют англоязычные источники.
Подобное «невнимание» можно отчасти объяснить нередко встречающимся мнением о том, что критический талант Мэтью Арнольда «буквально заглушил, целиком затмил в нем поэта» [Bryson 1970: 15]. Действительно, можно согласиться с тем, что поэтическое наследие Арнольда едва ли способно встать в один ряд с произведениями величайших поэтов, «грандов» мировой литературы. Нередко исследователи и критики обращают внимание на явные несовершенства и «ошибки» Арнольда-поэта. Так, например, лирическую поэзию Мэтью Арнольда упрекают в несовершенстве и бедности с точки зрения рифмы и метрики, в том, что она порой представляет собой явно прозаические фрагменты, лишь условно разбитые на строфы. Кроме того, Арнольд не всегда успешен в построении драматических диалогов и характеров, зачастую кажущихся в его драмах несколько искусственными.
Но в то же время мастерство Арнольда в жанре элегии и эпической поэмы, например, не вызывает у
© Ю.А.Сивкова, 2009
