CC BY
2
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 11. ПРАВО. 2023. Т. 64. № 5
УГОЛОВНОЕ И УГОЛОВНО-ИСПОЛНИТЕЛЬНОЕ ПРАВО; КРИМИНОЛОГИЯ
Научная статья УДК 343.2/.7
м.Б. кострова*
перспективы совершенствования языковой формы российского уголовного закона с учетом кыргызского опыта
Аннотация. Рассматриваются исходные теоретические положения о значении сравнительно-правового метода в научных изысканиях и в практике национального уголовного правотворчества. Доказывается допустимость и целесообразность использования сравнительно-правового метода в научном обосновании путей совершенствования языковой формы российского уголовного закона. Уточняется, что возможности сравнительно-правового метода в этой сфере ограничены, так как каждый национальный закон пишется на оригинальном национальном языке, который имеет особенности лексического состава и грамматического строя, поэтому для совершенствования языковой формы российского уголовного закона значимы не собственно национальные системы лексических и грамматических средств, а позитивный опыт в части общих подходов к их использованию для формирования содержания уголовно-правовых предписаний. На основе анализа выявлен ряд удачных законотворческих решений в части придания точности и ясности языку уголовного закона, акцентируется внимание на прагматической функции законодательных дефиниций, раскрывающих значение используемых в уголовном законе терминов и придающих им строго фиксированное нормативное содержание, что способствует формированию единообразной правоприменительной практики; обосновывается, что кыргызский опыт в этой части заслуживает пристального внимания российского законодателя.
Ключевые слова: язык уголовного закона, сравнительно-правовой метод, сравнительное правоведение, сравнительное уголовное право, Уголовный кодекс Российской Федерации, Уголовный кодекс Кыргызской Республики.
Для цитирования: Кострова М. ¿.перспективы совершенствования языковой формы российского уголовного закона с учетом кыргызского опыта // Вестник Московского университета. Серия 11. Право. 2023. № 5. С. 90—105.
* Марина Борисовна Кострова — кандидат юридических наук, доцент, заслуженный юрист Республики Башкортостан; профессор кафедры уголовного права и процесса, Уфимский университет науки и технологий (Уфа, Россия); kostrovam@mail.ru © Кострова М. Б., 2023.
ВОТ: 10.55959/М$Ш130-0113-11-64-5-6
Памяти
Владимира Сергеевича Комиссарова посвящается
Сравнительно-правовой метод, являющийся одним из средств изучения правовых явлений и позволяющий с помощью сравнения выявить общее, особенное и единичное в различных правовых системах и правовых семьях1, типичное и уникальное в правовой действительности2, прочно вошел в арсенал общетеоретических и отраслевых научных изысканий. Характеризуя его роль и значение в уголовно-правовых исследованиях, А. П. Кузнецов отмечает: «Сравнительное правоведение (сравнительно-правовой метод) занимает значительное место в научных исследованиях, проводимых в области уголовного права. Компаративистский метод имеет своим объектом изучение уголовно-правовых явлений путем сопоставления их с аналогичными или сходными институтами двух или нескольких уголовно-правовых систем... Сравнительное правоведение в сфере уголовного права. позволяет изучить различные правовые системы и институты путем их сопоставления; раскрыть специфические особенности юридических категорий (предписаний); определить специфику и своеобразие сформулированных правовых дефиниций, сущностных характеристик.»3.
Вместе с тем сравнительному правоведению присущи не только информационная, познавательная и аналитическая функции. Авторитетными российскими учеными-компаративистами обосновывается еще и прагматическая его роль, практическая значимость для национальной правотворческой практики4, возможность использования результатов сравнительно-правового анализа в нормотворческой деятельности в развитии законодательства и его отраслей5. Об этом пишут и теоретики уголовного права, при этом условно6 либо четко7 выделяя практико-прикладную и ин-
1 См. об этом подробнее: Саидов А. Х. Сравнительное правоведение (основные правовые системы современности): Учеб. / Под ред. В. А. Туманова. М., 2003. С. 42; Дерябина Е. М. Соотношение сравнительного метода и сравнительного правоведения // Вестн. Алтайской академии экономики и права. 2015. № 3(41). С. 63.
2 См.: Малиновский А. А. Сравнительное уголовное право: учеб. М., 2016. С. 15.
3 Кузнецов А. П. Сравнительное правоведение в сфере уголовного права // Вестн. Российского университета кооперации. 2021. № 3(45). С. 125-126.
4 См.: Марченко М. Н. Курс сравнительного правоведения. М., 2002. С. 200.
5 См.: Тихомиров Ю. А. Курс сравнительного правоведения. М., 1996. С. 58.
6 См., напр.: БезбородовД. А. Об использовании сравнительных методов в уголовно-правовом исследовании // Криминалистъ. 2016. № 2 (19). С. 9-10.
7 См., напр.: Малиновский А. А. Указ. соч. С. 8.
тегративную функции сравнительного уголовного права. Например, А. В. Наумов, сопоставляя критическую и пропагандистскую направленность советского и практико-ориентированные цели современного сравнительного уголовного права, подчеркивает: «Цели современного... компаративистского метода исследования сугубо практические: его применение должно служить поиску того, что может быть использовано в правотворческой практике отечественного законодателя, т. е. того, что, во-первых, в нашем законодательстве отсутствует, а во-вторых, может быть заимствовано из законодательства зарубежного и имплементировано в наше»8. Интегративная функция, обусловленная потребностью в унификации и гармонизации национальных уголовных законодательств, позволяющих государствам вести скоординированную борьбу с преступностью на единой правовой основе, характеризуется учеными, например, так: «Уголовно-правовая компаративистика вышла в XXI в. на передний фланг унификации уголовных законов для интенсификации противостояния преступности ввиду ее транснационализации и глобализации»9.
Приведенные исходные теоретические положения иллюстрируют значимость сравнительно-правового метода в научных изысканиях, его способность дать результаты, которые не только обогащают доктрину уголовного права, но и могут стать ориентиром для практики уголовного правотворчества.
Одним из актуальных направлений современного сравнительного уголовного права является изучение зарубежного законотворческого опыта, оценка на его основе национального уголовного законодательства, что, в частности, позволяет выявить наиболее оптимальные модели уголовно-правового регулирования и определить направления возможного заимствования норм иностранного уголовного права и (или) заложенных в нем правовых идей, пригодных для совершенствования отечественного уголовного закона. Вместе с тем необходимо учитывать, что возможности сравнительно-правового метода в научном обосновании путей совершенствования языковой формы (языкового выражения уголовно-правовых предписаний) российского уголовного закона ограничены. Каждый национальный закон пишется на оригинальном национальном языке, который имеет особенности лексического состава и грамматического строя, по-
8 Наумов А. В. О специфике содержания и направленности сравнительно-правового метода науки уголовного права в современных условиях // Журнал зарубежного законодательства и сравнительного правоведения. 2022. Т. 18. № 4. С. 32.
9 Взаимодействие международного и сравнительного уголовного права: Учеб. пособие / Науч. ред. Н. Ф. Кузнецова; отв. ред. В. С. Комиссаров. М., 2009. С. 5.
этому прямое заимствование иноязычной лексики (в том числе и терминологии), а также грамматических конструкций, присущих определенному иностранному языку, в российском уголовном законе невозможно. Верно отмечает Ю. А. Тихомиров: «.правовые институты и нормы считаются сравнимыми, если они решают один и тот же вопрос, хотя его решение может быть различным или даже противоположным, причем решение одного и того же вопроса в различных системах законодательства может достигаться комбинацией различных правовых средств, внешне идентичные юридические термины могут иметь неодинаковое значение в различных системах законодательства, и наоборот, различные термины — одинаковое значение. Сравнительному исследованию подлежат главным образом средства и способы решения одной и той же либо близкой по содержанию правовой задачи»10. Соответственно, для совершенствования языковой формы российского уголовного закона значение имеют не собственно национальные системы лексических и грамматических средств, а позитивный опыт в части общих подходов к их использованию для формирования содержания уголовно-правовых предписаний.
В настоящей публикации обратимся к кыргызскому опыту, пригодному, как представляется, для заимствования в России с целью совершенствования языковой формы отечественного уголовного закона — Уголовного кодекса РФ11 (далее — УК РФ либо российский УК). Здесь, очевидно, следует пояснить, почему как ориентир выбран именно кыргызский опыт, отраженный в действующем Уголовном кодексе Кыргызской Республики12 (далее — УК Кыргызской Республики). На это есть три причины. Первая: статья посвящается памяти Владимира Сергеевича Комиссарова, с 2000 по 2017 г. работавшего заведующим кафедрой уголовного права и криминологии юридического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова, родившегося и умершего в Кыргызстане. Причина вторая: действующий в настоящее время УК Кыргызской Республики 2021 г. — уже третий по счету постсоветский УК этого государства, пришедший на смену кодексам от 1 октября 1997 г. № 68 и от 2 февраля 2017 г. № 19. И сам по себе этот факт уже свидетельствует о целесообразности изучения кыргызского опыта
10 Тихомиров Ю. А. Указ. соч. С. 64.
11 Уголовный кодекс Российской Федерации от 13 июня 1996 г. № 63-ФЗ (с посл. изм. и доп. от 3 апреля 2023 г. № 111-ФЗ): Офиц. интернет-портал правовой информации: pravo.gov.ru/ (дата обращения: 05.04.2023).
12 Уголовный кодекс Кыргызской Республики от 28 октября 2021 г. № 127 (с посл. изм. и доп. от 3 апреля 2023 г. № 78): Офиц. сайт Министерства юстиции Кыргызской Республики: cbd.minjust.gov.kg/act/view/ru-ru/112309 (дата обращения: 05.04.2023).
уголовного правотворчества в целом. В качестве третьей причины выступает тот факт, что в новом УК Кыргызской Республики обнаруживается масса оригинальных, ценных, полезных и иных подобных решений в плане и содержания, и придания точности и ясности языковому выражению уголовно-правовых предписаний.
Начнем с того, что любой закон представляет собой единство содержания и формы, при этом содержание любого нормативного правового предписания объективируется в тексте закона в языковой форме. Соответственно, уголовно-правовые предписания как разновидность нормативных правовых предписаний объективируются вовне посредством языковых средств, присущих естественному языку (для России — русскому, для Кыргызской Республики — кыргызскому), используемых с учетом жанровой принадлежности и стилевых особенностей уголовного закона. Точность и ясность языка уголовного закона в совокупности с логической, графической и стилистической основами текста уголовного закона, является предпосылкой единообразного уяснения и правильного применения уголовно-правовых норм, формирования единообразной судебной и иной правоприменительной практики по уголовным делам и как следствие — позитивного воздействия на преступность. Эффективность уголовного закона, как уже давно доказано, зависит в том числе от точности и ясности языкового выражения его норм и нормативных предписаний13. Противоположные свойства языка уголовного закона, соответственно, порождают нестабильность и противоречивость судебной и иной правоприменительной практики, затрудняют реализацию отраслевых функций, совокупность которых определяет функциональное предназначение уголовного права — противодействие преступности.
Конституционный Суд РФ неоднократно указывал: «Неточность, неясность и неопределенность закона порождают возможность неоднозначного истолкования и, следовательно, произвольного его применения, что противоречит конституционным принципам равенства и справедливости, из которых вытекает обращенное к законодателю требование определенности, ясности, недвусмысленности правовых норм. в противном случае может иметь место противоречивая правоприменительная практика, что ослабляет гарантии государственной защиты прав, свобод и законных интересов граждан»; «Принцип формальной определенности закона, предполагающий точность и ясность за-
13 Подробно см.: Кузнецова Н. Эффективность уголовно-правовых норм и язык закона // Социалистическая законность. 1973. № 9. С. 29-33.
конодательных предписаний, будучи неотъемлемым элементом верховенства права, выступает и в законотворческой деятельности, и в правоприменительной практике необходимой гарантией обеспечения эффективной защиты от произвольных преследования, осуждения и наказания»14.
Указанный принцип формальной определенности закона (по-другому именуемый принципом правовой определенности, требованиями формальной определенности правовых норм либо требованиями формальной определенности правового регулирования) является общеправовым. Но в России именно в таком значении, равно как и применительно к уголовному закону он сформулирован только на уровне праворазъяснительной практики Конституционного Суда РФ15.
В отличие от российского, кыргызский законодатель закрепил принцип юридической определенности в национальном УК в ст. 3: «Юридическая определенность означает возможность точного установления настоящим Кодексом основания для привлечения к уголовной ответственности за преступление, а также всех признаков состава преступления»; «Уголовный закон должен четко и ясно определять наказуемое деяние (действие или бездействие) и не подлежит расширительному толкованию»16. И это не просто декларация. Изучение текста УК Кыргызской Республики позволяет констатировать, что на уровне правотворчества для реализации данного принципа в плане придания точности и ясности языку уголовного закона сделано немало.
Прежде всего отметим, что УК Кыргызской Республики является гораздо более «дефинированным»17 на фоне УК РФ, в котором используется множество терминов, не обладающих такими
14 См.: постановления Конституционного Суда РФ от 27 мая 2008 г. № 8-П «По делу о проверке конституционности положения части первой статьи 188 Уголовного кодекса Российской Федерации в связи с жалобой гражданки М. А. Асламазян»: иКЬ:Ы1р:/^ос. ksrf.ru/decision/KSRFDecision19724.pdf; от 13 июля 2010 г. № 15-П «По делу о проверке конституционности положений части первой статьи 188 Уголовного кодекса Российской Федерации, части 4 статьи 4.5, части 1 статьи 16.2 и части 2 статьи 27.11 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях в связи с жалобами граждан В. В. Баталова, Л. Н. Валуевой, З. Я. Ганиевой, О. А. Красной и И. В. Эпова»: URL:http://doc.ksrf.ru/decision/KSRFDecision37894.pdf (дата обращения: 04.04.2023).
15 В узкоспециальном значении — как принцип «правовой определенности установления и оценки применения обязательных требований» — он включен в единственный Федеральный закон от 31 июля 2020 г. № 247-ФЗ «Об обязательных требованиях в Российской Федерации» (СЗ РФ. 2020. № 31 (ч. 1). Ст. 5006).
16 Здесь и далее автор не входит в обсуждение качества содержания законодательных формулировок УК Кыргызской Республики, так как тема статьи этого не предполагает.
17 Дефиниция в логике — краткое определение понятия, отражающее существенные признаки предмета или явления, в лингвистике — толкование (разъяснение) слова.
необходимыми признаками, как наличие строго фиксированного содержания и/или законодательной дефиниции, раскрывающей значение термина (понятия, им обозначаемого), что вынуждает правоприменителя искать авторитетные ориентиры в их понимании, обращаясь к праворазъяснительной практике Конституционного и Верховного судов РФ, к судебному прецеденту либо к доктрине уголовного права. Преимущества УК Кыргызской Республики в части дефинирования используемых в нем терминов проявляются в следующем.
Во-первых, в его Общую часть включены законодательные дефиниции ряда основополагающих отраслевых терминов — «субъект преступления», «специальный субъект преступления» (ч. 1, 2 ст. 24), «вина» (ч. 1 ст. 29), «вредные последствия» (ч. 2 ст. 29). Подобные дефиниции необходимы, как думается, и в российском УК в силу основополагающего отраслевого значения разъясняемых терминов.
Во-вторых, в Общей части УК Кыргызской Республики имеются также законодательные определения сложных для уяснения терминов более частного характера — «преступление, совершенное на территории Кыргызской Республики» (ч. 2 ст. 13), «длящееся преступление» (ч. 1 ст. 20), «продолжаемое преступление» (ч. 1 ст. 34), «малозначительное деяние» (ст. 54). Такие дефиниции (за исключением «преступление, совершенное на территории») целесообразно включить и в российский УК с целью перехода от «латентного» нормотворчества Пленума Верховного Суда РФ к легитимному аутентическому разъяснению законодательных терминов. Так, наличие законодательных дефиниций терминов «длящееся преступление» и «продолжаемое преступление» в ст. 20 и 34 УК Кыргызской Республики избавляет правоприменительную практику от необходимости поиска каких-то иных авторитетных ориентиров в установлении их содержания. В свою очередь в отсутствие таких дефиниций в УК РФ российский правоприменитель при решении вопроса о том, является или не является преступление длящимся либо продолжаемым, ссылается не на уголовный закон, а на праворазъяснительную практику Пленума Верховного Суда РФ18 и даже СССР19. Иногда в квалификацион-
18 Приговор Шатровского районного суда Курганской области от 20 ноября 2020 г. по делу № 1-66/2020 // Судебные и нормативные акты РФ: sudact.ru/regular/ doc/NcxLWPЮcGlv/ (дата обращения: 03.04.2023). Здесь и далее, если не указано иное, судебные решения приводятся в редакции, размещенной в Базе судебных актов, судебных решений и нормативных документов «Судебные и нормативные акты РФ».
19 См., напр.: кассационное определение Судебной коллегии по делам военнослужащих Верховного Суда РФ от 9 марта 2023 г. № 223-УД23-2-А6: Доступ из СПС «КонсультантПлюс: Версия Проф» (дата обращения: 03.04.2023); апелляционное по-
ном споре аргументом может выступать завуалированная ссылка на праворазъяснительную практику Пленума Верховного Суда РФ — цитата без обозначения его авторства, например: «Действия подсудимого Сукача Я. П. органами предварительного следствия ошибочно квалифицированы по ч. 4 ст. 159 УК РФ как мошенничество, т. е. хищение чужого имущества путем обмана, в особо крупном размере. По смыслу уголовного закона, от совокупности преступлений следует отличать продолжаемое хищение, состоящее из ряда тождественных преступных действий, совершаемых путем изъятия чужого имущества из одного и того же источника, объединенных единым умыслом и составляющих в своей совокупности единое преступление. у подсудимого Сукача Я. П. каждый раз возникал умысел на совершение мошенничества в разных суммах и в отношении различных потерпевших. При таких обстоятельствах содеянное Сукачем Я. П. не может расцениваться как продолжаемое преступление, и данные действия образуют совокупность преступлений»20. На самом деле в данном и в других подобных случаях из смысла уголовного закона ничего не следует, так как в УК РФ не только нет дефиниций терминов «длящееся преступление» и «продолжаемое преступление», но и сами эти термины не используются. Заметим также, что в приведенной мотивировке, обосновывающей квалификацию мошенничества, использована, по сути, аналогия праворазъяснительной практики Пленума Верховного Суда РФ: приводится дословная цитата (но без кавычек) из постановления от 27 декабря 2002 г. № 29 «О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое», поскольку в постановлении от 30 ноября 2017 г. № 48 «О судебной практике по делам о мошенничестве, присвоении и растрате» нужного разъяснения нет.
Сходная, но более тревожная ситуация складывается в российской правоприменительной практике в силу отсутствия в ч. 2 ст. 14 УК РФ дефиниции составного термина «деяние, не представляющее общественной опасности в силу малозначительности». В отличие от российского УК, ст. 54 УК Кыргызской Республики установлен материальный критерий малозначительного деяния — «не причинило и не могло причинить незначительный вред». Первоначальная редакция ч. 2 ст. 14 УК РФ тоже раскрывала понятие малозначительности деяния, как «не причинившее вреда и не создавшее угрозы причинения вреда личности, обще-
становление Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда Республики Мордовия от 16 июля 2020 г. по делу № 22-888/2020.
20 Приговор Матвеево-Курганского районного суда Ростовской области от 28 июля 2020 г. по делу № 1-52/2020.
ству или государству», ориентируя на значимость общественно опасных последствий в решении вопроса о преступности либо непреступности деяния. Однако Федеральным законом от 25 июня 1998 г. № 92-ФЗ этот критерий был исключен, что привело к потере ориентиров для практики. Ситуацию не спасает наличие разъяснений Пленума Верховного Суда РФ, содержащихся в 8 его постановлениях. Законодательная неопределенность критериев, позволяющих признать деяние не представляющим общественной опасности в силу малозначительности, порождает широту судейского усмотрения, следствием чего является весьма неоднозначная и нестабильная правоприменительная практика21.
Такое положение никак не согласуется с отраслевыми и конституционно-правовыми принципами законности и равенства граждан перед законом и судом, а также с вытекающим из них требованием формирования единообразной судебной практики по уголовным делам на всей территории России.
В-третьих, в УК Кыргызской Республики включен самостоятельный структурно-композиционный элемент — Приложение 1, имеющее заголовок «Значение терминов, употребляемых в настоящем Кодексе», в котором раскрывается содержание целого ряда терминов, используемых в статьях Особенной части (вводное предложение — «В статьях Особенной части настоящего Кодекса следующие термины, если нет особых указаний, понимаются в таком значении.»). О целесообразности дополнения УК РФ подобным структурно-композиционным элементом уже давно пишут российские ученые22. Более того, продолжая отечественную традицию участия науки в законотворческом процессе, в начале 2000-х годов секция уголовного права и криминологии Учебно-методического объединения по юридическому образованию высших учебных заведений РФ, руководимая сначала Н. Ф. Кузнецовой, а затем В. С. Комиссаровым, предприняла ряд практических мер по подготовке теоретической модели нового XIII раздела УК РФ с рабочим названием «Толкование терминов». Однако ни эта, ни другие теоретические разработки не были востребованы законотворческой практикой.
Обращаясь к содержанию Приложения 1 УК Кыргызской Республики (по сути — самостоятельного раздела УК), акцентируем внимание на следующем. В нем сформулированы 32 дефиниции
21 Подробно см.: Кострова М. Б. Квалификация незаконной добычи (вылова) водных биологических ресурсов при незавершенности действия и (или) при отсутствии причиненного им вреда // Криминалистъ. 2022. № 2 (39). С. 26-29.
22 См., напр.: Кузнецова Н. Ф., Кострова М.Б. Общественно опасные последствия: лингвистический аспект // Вестн. Моск. ун-та. Сер. Право. 2001. № 6. С. 36.
терминов, обозначающих самые разные уголовно-правовые понятия (к примеру, «близкие родственники», «заведомо», «официальный документ», «притон», «представитель власти», «шантаж», «угроза применения насилия, опасного для жизни и здоровья», «проникновение в жилище или иной объект»). При этом большая часть раздела отведена разъяснению общего для всего УК значения терминов, обозначающих общественно опасные последствия («незначительный вред», «значительный вред», «тяжкий вред», «особо тяжкий вред», «незначительный ущерб (размер)», «значительный ущерб (размер)», «крупный ущерб (размер)», «особо крупный ущерб (размер)»). Имеется также в этом разделе в п. 10 дефиниция термина «должностные лица», распространяющаяся на всю Особенную часть УК, которая сопровождается отдельными разъяснениями содержания каждой из функций, включенной в дефиницию термина «должностные лица», — «организационно-распорядительные функции», «административно-хозяйственные функции», «контрольно-ревизионные функции», «регистрационные функции».
Преимущества именно такого подхода к дефинированию «сквозных» для всей Особенной части уголовного закона терминов видны в сравнении с российским УК, что можно проиллюстрировать на ряде примеров.
Пример первый. Так, в УК РФ разъяснение значения термина «должностные лица» дано в примечании 1 к ст. 285. Содержание же каждой из функций должностного лица, включенной в законодательную дефиницию, раскрывается не в УК РФ, а в постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 16 октября 2009 г. № 19 «О судебной практике по делам о злоупотреблении должностными полномочиями и о превышении должностных полномочий» (в п. 3 — функции представителя власти, в п. 4 — организационно-распорядительные функции, в п. 5 — административно-хозяйственные функции). Тем самым для российского правоприменителя изначально создается дополнительная трудность — сложить полное определение понятия «должностное лицо» из дефиниций, одна из которых, представляя собой дефинитивное нормативное предписание, содержится в УК, а другие, будучи сформулированными на уровне праворазъяснительной практики Пленума Верховного Суда РФ, являются результатом его «латентного» нормотворчества. Еще большие сложности создает правоприменителю имеющееся в примечании 1 к ст. 285 УК РФ указание: «Должностными лицами в статьях настоящей главы признаются.». Оно означает, что законодательная дефиниция термина «должностные лица»
распространяется только на гл. 30 «Преступления против государственной власти, интересов государственной службы и службы в органах местного самоуправления». Однако должностное лицо в качестве специального субъекта преступления обозначено и в статьях, входящих в другие главы УК РФ. В частности, оно указано в ст. 140, 149, ч. 3 ст. 141 (гл. 19 «Преступления против конституционных прав и свобод человека и гражданина»), ст. 169, 170, п. «а» ч. 3 ст. 194, п. «б» ч. 2 ст. 202.2 (гл. 22 «Преступления в сфере экономической деятельности»), ст. 215.1 (гл. 24 «Преступления против общественной безопасности»), п. «б» ч. 2 ст. 229.1, п. «а» ч. 2 ст. 243.3 (гл. 25 «Преступления против здоровья населения и общественной нравственности»»), ч. 3 ст. 283.2 (гл. 29 «Преступления против основ конституционного строя и безопасности государства»). Чем должен руководствоваться правоприменитель для уяснения содержания термина «должностное лицо» в перечисленных статьях УК РФ, на которые примечание 1 к ст. 285 не распространяется, остается загадкой. А разгадка ее, очевидно, проста — руководствоваться придется запрещенной ч. 2 ст. 3 УК РФ аналогией уголовного закона с прилагаемой к закону аналогией праворазъяснительной практики Пленума Верховного Суда РФ. К примеру, признавая Антонова виновным в совершении трех преступлений, предусмотренных ч. 3 ст. 229.1, ч. 3 ст. 33 УК РФ (организации контрабанды наркотических средств в крупном размере), суд вменил ему квалифицирующий признак из ч. 2 ст. 229.1 — совершение должностным лицом с использованием своего служебного положения, приведя в обоснование в том числе такие доводы: «.Антонов был наделен в установленном законом порядке распорядительными полномочиями в отношении лиц, не находящихся от него в служебной зависимости, и правом принимать решения, обязательные для исполнения гражданами, организациями, учреждениями независимо от их ведомственной принадлежности и форм собственности, т. е. являлся должностным лицом правоохранительного органа»23; это обоснование почти дословно воспроизводит разъяснение, данное в п. 3 упомянутого выше постановления Пленума Верховного Суда РФ от 16 октября 2009 г. № 19. Заметим также, что с введением в российский УК Федеральным законом от 14 июля 2022 г. № 260-ФЗ ст. 274.2 термин «должностное лицо» стал многозначным. Статья 274.2 УК РФ снабжена примечанием, содержащим разъяснение термина «должностное лицо»,
23 Приговор Петуховского районного суда Курганской области от 1 сентября 2015 г. по делу № 1-48/2015.
распространяющееся только на эту статью, где должностным признается лицо, «постоянно, временно либо по специальному полномочию выполняющее управленческие, организационно-распорядительные или административно-хозяйственные функции в коммерческой или иной организации». Как видим, это определение существенно отличается от данного в примечании 1 к ст. 285 разъяснения значения термина «должностные лица», но зато оно почти полностью совпадает с дефиницией другого термина — «лицо, выполняющее управленческие функции в коммерческой или иной организации», имеющейся в примечании 1 к ст. 201 УК РФ. Тем самым нарушено одно из основных языковых правил конструирования уголовного закона — правило об однозначности терминологии, которое сводится к формуле «одно понятие — один термин».
Пример второй. Если дефиниция термина «представитель власти» в УК Кыргызской Республики содержится в Приложении 1 (п. 11), то в УК РФ разъяснение этого термина, распространяющееся на весь УК, дано в примечании к ст. 318 — предпоследней, в которой он используется. При том, что термин «представитель власти» 5 раз использован выше по тексту УК РФ (ч. 2 ст. 315, примечание 1 к ст. 285, ч. 2 ст. 213, ч. 1 ст. 212, п. «н» ч. 1 ст. 63), такое месторасположение его дефиниции не соответствует одному из языковых правил — разъяснение значения термина должно даваться при первом его упоминании. Это правило следует применять, когда законодатель посчитал нужным включить соответствующую дефиницию в УК, но в нем нет самостоятельного структурно-композиционного элемента, специально посвященного разъяснению терминов.
На третьем и четвертом примерах можно проиллюстрировать значимость для правоприменительной практики дефинирования законодательных терминов именно в уголовном законе.
Так, наличие в п. 18 Приложения 1 УК Кыргызской Республики законодательной дефиниции термина «притон» избавляет кыргызского правоприменителя от необходимости поиска каких-либо иных авторитетных ориентиров в установлении его содержания. Используемый же в ст. 232 и 241 УК РФ термин «притон» не снабжен законодательной дефиницией, не разъяснено его содержание и на уровне праворазъяснительной практики Пленума Верховного Суда РФ. Поэтому при применении нормы об ответственности за организацию либо содержание притонов для потребления наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов, предусмотренной ст. 232 УК РФ, правоприменители используют разные приемы обоснования того, что помещение яв-
лялось именно притоном24. Например, в решениях судов нередко приводится идентичная мотивировка: «Под притоном в отношении статьи 232 УК РФ исходя из материалов судебной практики понимается жилое или нежилое помещение (дом, квартира как целиком, так и в части, сарай, гараж, развлекательное заведение и т. п.), в котором осуществляется потребление, возможно, и изготовление для последующего потребления наркотических средств лицами, не являющимися владельцами, пользователями на договорных основаниях данного помещения, не проживающих в данном помещении на иных законных основаниях» (как вариант: пропускаются слова «исходя из материалов судебной практики»)25. Между тем авторство приведенной формулировки принадлежит Верховному Суду РФ, правоприменители лишь заимствуют цитату из п. 6 подготовленного им в 2012 г. тематического Обзора26, но без ссылки на него. В других случаях значение термина «притон», обозначающего предмет преступления, выводится судом логическим путем с опорой на разъяснение содержания общественно опасных действий «организация притона» и «содержание притона», данное в п. 32 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 15 июня 2006 г. № 14 «О судебной практике по делам о преступлениях, связанных с наркотическими средствами, психотропными, сильнодействующими и ядовитыми веществами»27.
Четвертый пример. В приложении 1 УК Кыргызской Республики в п. 21 подробно раскрывается содержание термина «официальный документ» с выделением четырех существенных признаков обозначаемого им понятия, один из которых — «составлен с соблюдением определенных законом форм и содержит предусмотренные законом реквизиты». В России же толкование этого термина дано в постановлении Пленума Верховного
24 При изучении практики применения нормы об ответственности за содержание притонов для занятия проституцией (ст. 241 УК РФ) такие мотивировки не обнаруживаются.
25 См., напр.: приговоры Новоалтайского городского суда Алтайского края от 5 мая 2020 г. по делу № 1-190/2020; Железнодорожного районного суда г. Ульяновска от 20 января 2020 г. по делу № 1-1/2020.
26 Обзор судебной практики по уголовным делам о преступлениях, связанных с незаконным оборотом наркотических средств, психотропных, сильнодействующих и ядовитых веществ (утв. Президиумом Верховного Суда РФ 27 июня 2012 г.): Офиц. сайт ВС РФ: URL: www.supcourt.ru/documents/thematics/15108/ (дата обращения: 04.04.2023).
Заметим, что здесь Верховный Суд РФ необоснованно, вопреки заголовку и диспозиции ст. 232 УК РФ, указывает: «возможно, и изготовление для последующего потребления», а нижестоящие суды в своих решениях воспроизводят и это уточнение.
27 Приговор Кировградского городского суда Свердловской области от 3 февраля 2020 г. по делу № 1-3/2020.
Суда РФ от 9 июля 2013 г. № 24 «О судебной практике по делам о взяточничестве и об иных коррупционных преступлениях» (п. 35) в краткой форме: «официальный документ, удостоверяющий факты, влекущие юридические последствия в виде предоставления или лишения прав, возложения или освобождения от обязанностей, изменения объема прав и обязанностей». Но это не избавляет судебную практику от квалификационных проблем, связанных с отнесением документа к числу официальных и, соответственно, являющихся предметом преступления, предусмотренного ст. 292 УК РФ28. Например, постановляя оправдательный приговор в отношении Горяинова, осужденного по ч. 2 ст. 292 УК РФ, суд апелляционной инстанции не согласился с доводами государственного обвинителя о том, что официальным следует признавать любой документ, составленный следователем в рамках расследуемого уголовного дела, и ссылаясь на разъяснение, данное в п. 35 постановления Пленума Верховного Суда от 9 июля 2013 г. № 24, мотивировал свое решение следующим: «.не все документы, вышедшие «из-под пера» следователя, могут быть признаны официальными. наступление уголовной ответственности за подделку официальных документов закон связывает не с формой, а с содержанием соответствующего документа, то есть с установлением юридически значимых фактов, имеющих непосредственное отношение к обстоятельствам конкретного дела.»29.
Помимо основательной дефинитивности, в УК Кыргызской Республики обнаруживаются и некоторые другие более удачные, чем в российском УК, решения в части придания точности и ясности языку уголовного закона. Например, в части согласования языкового выражения уголовно-правовых предписаний с нормативными предписаниями иных отраслей права (как национального, так и международного). Таким образом, все вышеизложенное позволяет заключить, что кыргызский опыт заслуживает пристального внимания российского законодателя для целей совершенствования языковой формы российского уголовного закона.
28 См., напр.: приговоры Ярковского районного суда Тюменской области от 19 ноября 2020 г. по делу № 1-77/2020; Ленинского районного суда г. Воронежа от 18 февраля 2020 г. по делу № 1-27/2020; Приозерского городского суда Ленинградской области от 28 ноября 2019 г. по делу № 1-106/2019.
29 Апелляционный приговор Белгородского областного суда от 11 ноября 2020 г. по делу № 22-1319/2020.
Список литературы
1. Безбородое Д. А. Об использовании сравнительных методов в уголовно-правовом исследовании // Криминалистъ. 2016. № 2(19). С. 7—10.
2. Дерябина Е. М. Соотношение сравнительного метода и сравнительного правоведения // Вестн. Алтайской академии экономики и права. 2015. № 3(41). С. 63-65.
3. Кострова М. Б. Квалификация незаконной добычи (вылова) водных биологических ресурсов при незавершенности действия и (или) при отсутствии причиненного им вреда // Криминалистъ. 2022. № 2(39). С. 24-29.
4. Кузнецова Н. Эффективность уголовно-правовых норм и язык закона // Социалистическая законность. 1973. № 9. С. 29-33.
5. Кузнецова Н. Ф., Кострова М. Б. Общественно опасные последствия: лингвистический аспект // Вестн. Моск. ун-та. Сер. Право. 2001. № 6. С. 23-36.
6. Кузнецов А. П. Сравнительное правоведение в сфере уголовного права// Вестн. Российского университета кооперации. 2021. № 3(45). С. 125-129.
7. Марченко М. Н. Курс сравнительного правоведения. М., 2002.
8. Наумов А. В. О специфике содержания и направленности сравнительно-правового метода науки уголовного права в современных условиях // Журнал зарубежного законодательства и сравнительного правоведения. 2022. Т. 18. № 4. С. 30-36.
9. Тихомиров Ю. А. Курс сравнительного правоведения. М., 1996.
Статья поступила в редакцию 24.04.2023; одобрена после рецензирования 09.05.2023; принята к публикации 30.11.2023.
Original article
Marina B. Kostrova*
PROSPECTS FOR IMPROVEMENT THE LINGUISTIC FORM OF THE RUSSIAN CRIMINAL LAW TAKEN INTO ACCOUNT OF THE KYRGYZ EXPERIENCE
Abstract. The article considers the basic theoretical provisions on the importance of the comparative legal method in scientific researches and in the practice of national criminal law-making. The article proves the admissibility and expediency of using the comparative legal method in the scientific substantiation of ways to improve the linguistic form of the Russian criminal law. It is specified that the possibilities of the comparative
* Ph. D. (Law), Dozent, Honored Lawyer of the Republic of Bashkortostan; Professor of the Chair of Criminal Law and Procedure, Institute of Law of the Ufa University of Science and Technologies (Ufa, Russia).
legal method in this area are limited, as each national law is written in the original national language, which has features of the lexical composition and grammatical structure, therefore, it is not the national systems of lexical and grammatical means themselves that are important for improving the linguistic form of the Russian criminal law, but rather positive experience with regard to general approaches to their use in the formulation of the content of criminal law prescriptions. Based on the analysis of the Criminal Code of the Kyrgyz Republic, a number of successful legislative decisions are identified in terms of giving precision and clarity to the language of criminal law, attention is focused on the pragmatic function of legislative definitions, revealing the meaning of terms used in criminal law and giving them strictly fixed normative content, which contributes to the formation of uniform law enforcement practice; and it is substantiated that the Kyrgyz experience in this area deserves the close attention of the Russian legislator.
Keywords, language of criminal law, comparative legal method, comparative law, comparative criminal law, Criminal Code of the Russian Federation, Criminal Code of the Kyrgyz Republic.
For citation: Kostrova, M.B. (2023). Prospects for improvement the linguistic form of the Russian criminal law taken into account of the Kyrgyz experience. Lomonosov Law Journal, 5, pp. 90—105 (in Russ.).
Bibliography
1. Bezborodov, D.A. (2016). On the use of comparative methods in criminal legal research. Criminalist, 2(19), pp. 7—10 (in Russ.).
2. Deryabina, E.M. (2015). The relationship between the comparative method and comparative law. Bulletin of the Altai Academy of Economics and Law, 3(41), pp. 63-65 (in Russ.).
3. Kostrova, M.B. (2022). Qualification of illegal extraction (catch) of aquatic biological resources when the action is incomplete and (or) in the absence of harm caused by it. Criminalist, 2(39), pp. 24-29 (in Russ.).
4. Kuznetsova, N. (1973). The effectiveness of criminal law norms and the language of the law. Socialist legality, 9, pp. 29-33 (in Russ.).
5. Kuznetsova, N.F. and Kostrova, M.B. (2001). Socially dangerous consequences. linguistic aspect. Lomonosov Law Journal, 6, pp. 23-36 (in Russ.).
6. Kuznetsov, A.P. (2021). Comparative jurisprudence in the field of criminal law. Bulletin of the Russian University of Cooperation, 3(45), pp. 125-129 (in Russ.).
7. Marchenko, M.N. (2002). Comparative Law Course. Moscow (in Russ.).
8. Naumov, A.V. (2022). On the specifics of the content and orientation of the comparative legal method of the science of criminal law in modern conditions. Journal of foreign legislation and comparative law, Vol. 18, 4, pp. 30-36 (in Russ.).
9. Tikhomirov, Yu.A. (1996). Comparative Law Course. Moscow (in Russ.).
The article was submitted 24.04.2023; approved 09.05.2023; accepted 30.11.2023.
