CC BY
1
УДК 94(470.23-25):351.853
В. В. Петранкин
Перспективы концепции мест памяти для изучения культуры
Петербурга
Рассматриваются перспективы применения концепции «мест памяти» Пьера Нора для изучения культуры Петербурга. Представлен краткий обзор историографии предшественников и критиков концепции. Определены как новаторские и ценные, так и спорные аспекты концепции, а также очерчен круг применения ее методологии с поправкой на отечественную традицию, заложенную классиками советской (российской) культурологии. В качестве примера применения концепции приведены возможные варианты мест памяти в истории культуры Петербурга с учетом ее национальных, профессиональных и региональных особенностей как комплексного феномена культуры. Рассматриваются перспективы применения методологии концепции «мест памяти» для восстановления и возрождения утраченных элементов культуры Петербурга. Предложен более точный, по мнению автора статьи, перевод термина Lieu de Mémoir.
Ключевые слова: место памяти, символ, Пьер Нора, культура Санкт-Петербурга, memory studies
Vladimir V. Petrankin
Prospects of Lieux de Mémoire concept for studying the culture of Saint-
Petersburg
This article considers prospects of applying Pierre Nora's concept of Lieux de Mémoire to the studies of Saint-Petersburg's culture. A brief review of historiography of the predecessors and critics of the concept is presented. There are identified both innovative and valuable, as well as controversial aspects of the concept, and an application range of its methodology is outlined, adapted with account for the indigenous tradition established by the classics of Soviet (Russian) cultural studies. As an example of the concept's application, potential choices of Lieux de Mémoire from the Saint-Petersburg cultural history are presented, considering its national, professional, and regional peculiarities as a complex cultural phenomenon. Prospects of applying methodology of the Lieux de Mémoire concept to restoration and revival of lost elements of St. Petersburg's culture are considered. A more accurate, as opined by the author of this article, translation of the term Lieu de Mémoir is proposed.
Keywords: memory site, symbol, P. Nora, culture of St. Petersburg, memory studies
DOI 10.30725/2619-0303-2024-3-61-65
В поисках новых ракурсов для изучения культуры Петербурга невозможно пройти мимо оригинальной концепции «мест памяти» П. Нора. Актуальность обращения к методологии этой концепции обуславливается успехом ее применения в исследованиях французских культурологов, подразумевающих наличие в ней потенциала для изучения феноменов других культур, в том числе и русской. Для достижения поставленной нами в рамках настоящей статьи цели рассмотрения перспектив применения концепции «мест памяти» П. Нора для изучения культуры Петербурга необходимо решить ряд задач:
1. Что такое «место памяти» и чем оно отличается от «памятного места»?
2. Каковы истоки концепции «мест памяти»?
3. Каковы ее сильные и проблемные стороны?
4. Насколько данная концепция практически применима к изучению культуры
Петербурга?
Для выполнения поставленных задач нами привлекаются как первоисточники, т. е. тексты П. Нора, так и их критика, высвечивающая спорные моменты концепции, включая ее наиболее дискуссионный аспект, что, надеемся, в конечном счете поможет избежать слепого копирования этой методологии для применения на отечественной почве. Для этого в настоящей статье применяется историографический метод, позволяющий выделить сущностную новизну концепции, а в части обращения к трудам признанных корифеев отечественной культурологии (Д. С. Лихачева и М. Ю. Лотмана) - определить нравственный вектор отечественной традиции исследований памяти.
В последние годы в культурологии приобрели популярность исследования исторической и культурной памяти. Как представляется, серьезным вкладом в изучение истории культуры Петербурга мог бы стать проект, аналогичный
предпринятому в 1984-1992 гг. проекту французского историка Пьера Нора «Места памяти» [1], воспроизведенный, однако не слепо, а с учетом специфики отечественного культурологического дискурса и традиций русской культуры. «Место памяти» - не вполне удачный дословный перевод французского термина lieu de mémoire, вошедший в употребление после первой публикации проекта П. Нора на русском языке [2] 25 лет назад. Скорее, это «сгусток» или «узел» памяти, символ из мира предметов или идей, воплощающий в себе человеческую память о прошлом. Возможно, в русском языке для «места памяти», которое часто путают с «памятным местом», когда-нибудь появится другой, более подходящий аналог («мнемоузел», например). Интересно, что памятные места, т. е. любые имеющие историческую или культурную ценность территории, ландшафты или локусы могут быть местами памяти, но при этом, согласно концепции П. Нора, далеко не каждое место памяти - это локус.
Цель проекта, предпринятого П. Нора и его командой, - анализ через призму памяти известных символов Франции, среди которых можно отметить французский триколор, Жанну д'Арк, пещеру Ласко, французскую кухню и генерала де Голля, притом П. Нора особо подчеркивает, что полный список мест памяти составить невозможно, а значит, его можно продолжать до бесконечности. В этом эксперименте П. Нора трудно назвать первопроходцем: у него было много предшественников, включая известный с античности мнемонический метод локусов и теорию коллективной памяти французского философа М. Хальбвакса. Суть подхода М. Хальбвакса заключается в социологической концептуализации памяти, т. е. память перемещается из сферы индивидуального в область «социальных рамок» коллективного опыта [3]. Само же понятие «места памяти» П. Нора позаимствовал из книги «Искусство памяти» (1966) [4] английского историка Фрэнсис Йейтс. Почти параллельно с П. Нора немецкий египтолог Ян Ассман разрабатывает свою концепцию культурной памяти. К моменту выхода первой книги проекта «Места памяти» западная гуманитарная наука уже испытывала настоящий «мемориальный бум» - достаточно вспомнить такие работы, как «Воображаемые сообщества» (1983) Бенедикта Андерсона [5] и во многом перекликающийся с работой Б. Андерсона проект «Изобретение традиции» (1983) Эрика Хобсбаума [6]. Получившийся в итоге семитомным, занявший более 6 тыс. страниц текста и растянутый на восемь лет проект П. Нора представляет из себя сборник тематических
эссе, посвященных исторической памяти Франции [1]. В нем П. Нора, которого справедливо причисляют к последнему поколению школы «Анналов», отталкивается от всей предыдущей исторической традиции: вместе с Ж. Ле Гоффом он формулирует принципы «новой истории», которая критикует редукционизм марксизма и позитивизма, а также поверхностную событийность нарративной истории. В «новой истории» гораздо важнее так называемая история «умонастроений» (mentalités) - мнений, взглядов, т. е. с калейдоскопа имен, дат и краткосрочных событий фокус перемещается на долгосрочные (longues durées) и глубинные структуры, включая область подсознательного: «...привлекательность истории ментальностей заключается [...] в чувстве новизны, которое она предлагает тем, кто испытывает интоксикацию от истории экономической и социальной и, прежде всего, от вульгарного марксизма. Освобожденная от dei ex machina старой истории в виде Провидения или великих людей, а также от скудных концепций позитивистской истории в виде набора событий или случайностей, экономическая и социальная история, не важно, вдохновленная марксизмом или нет, дала историческому объяснению прочный фундамент» [7].
Новый подход к истории, предложенный и проиллюстрированный П. Нора на примере истории Франции, подразумевает поиск в процессе анализа базовых элементов, определяющих портрет французской культуры. Автор концепции называет эту новую историю «историей второй степени», которая не является «ни воскрешением, ни воссозданием, ни реконструкцией, ни даже репрезентацией, а в самом сильном возможном смысле слова „воспоминанием"» [8, p. XXIV]. Примером может служить одно из эссе, посвященное оппозиции базовых во французском дискурсе понятий «католик - республиканец», где показано, что корень противостояния лежит не в Великой французской революции, как зачастую считается, а в подавленном после отмены Нантского эдикта религиозном инакомыслии [9, p. 114]. Другим примером служит эссе, в котором показано, как изменяется коллективная историческая память французов об одном из самых кровопролитных сражений Первой мировой войны, битве при Вердене [10, p. 394].
Что же нового привнес П. Нора в концепцию М. Хальбвакса, и почему его концепция вызвала критику современников? П. Нора переносит постулируемую М. Хальбваксом вариативность коллективной памяти на память историческую, что потенциально таит в себе
опасность легализации любых спекулятивных «игр» с исторической памятью под тем предлогом, что коллективная память переменчива, а значит, и в области исторической памяти нет и не может быть ничего незыблемого, и любая историческая память относительна.
Невозможно также игнорировать критику концепции «мест памяти» П. Нора, высказываемую европейскими историками и представителями смежных гуманитарных дисциплин. Так одни указывают на разрушительность «новой истории» для традиционной системы образования и невозможность полного отказа от нарративной истории. Другие обращают внимание на тенденциозность подбора тем эссе в проекте П. Нора: отсутствие эссе, посвященных вкладу в культуру Франции эмигрантов из бывших колоний, а также местам памяти вне материковой Франции [11]. Марксисты обвиняют П. Нора в принижении памяти о Великой французской революции и о классовой борьбе как движущей силе истории. В частности, упоминая вьетнамский город, ставший символом краха французской колониальной империи, английский историк Перри Андерсон задает риторический вопрос: «Что это за места памяти, если среди них нет Дьенбьенфу?!» [12]. Другие оппоненты указывают на нечеткость самого определения «мест памяти» и самоочевидность теоретических основ концепции [13]. Складывается, однако, впечатление, что критиков П. Нора раздражают скорее принципы подбора мест памяти, которым он следует, чем сами места памяти как новая категория. Несмотря на рациональное зерно, содержащееся в критических замечаниях, представляется, что найденная эмпирически концепция «мест памяти» является удачной теоретико-методологической новацией, привнесенной П. Нора в гуманитарную науку, а выбор мест памяти полностью зависит от задач конкретного исследования. Эта концепция как новый ракурс может принести пользу для изучения истории культуры Петербурга и предназначена дополнить, а не заменить классическую методологию.
Теперь обратимся к отечественным концепциям памяти. В русской культуре заложена отмеченная А. С. Пушкиным «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам», которая не допускает возможности вольного обращения с памятью предков. Верность слов великого поэта мы видим и в нашей сегодняшней жизни. Ценностно-культурный императив «Никто не забыт, ничто не забыто!» - не пустой звук для россиян, что доказывают, например, масштабы проведения всероссийской акции «Бессмертный полк» в последнее десятилетие.
Более того, историческая память и память защитников Отечества охраняются Конституцией Российской Федерации [14, ст. 67.1].
Именно в пушкинском духе осмысление феномена памяти дают и корифеи отечественной культурологии Д. С. Лихачев и Ю. М. Лот-ман. Адресуя молодому поколению «Письма о добром» (1985), академик Д. С. Лихачев через память дает определение самой культуры: «Культура человечества - это активная память человечества, активно же введенная в современность» [15, с. 127]. Память обладает творческим потенциалом и обращена не только в прошлое, но и в будущее, любой культурный подъем, «в той или иной мере связан с обращением к прошлому» [15, с. 127]. Сходным образом лидер тартуско-московской семиотической школы Ю. М. Лотман в статье «Память в культурологическом освещении» (1985) дает определение культуры с точки зрения информационно-семиотического процесса: «коллективный интеллект и коллективная память» [16, с. 200]. Это емкое определение также подчеркивает значение памяти как культуротворческой силы: «Смыслы в памяти культуры не „хранятся", а растут» [16, с. 200]. С феноменом памяти Д. С. Лихачев соотносит не только общее пространство культуры, но и личный мир человека, его совесть, ибо она - «память, к которой присоединяется моральная оценка совершенного» [15, с. 127]. Человек без памяти, если таковой бывает, это, по Д. С. Лихачеву, человек без совести. Только вхождение в пространство культурной памяти делает из человека носителя бессмертной культуры: «память - преодоление времени, преодоление смерти» [15, с. 125].
Согласно концепции П. Нора местами памяти могут быть локусы, институции, любые коммеморативные практики, праздники, обычаи, персонажи, эмблемы, художественные, технические, технологические, архитектурные и т. п. объекты, тексты и т. д. Следуя этой логике, примерами очевидных мест памяти в общенациональном масштабе являются Красная площадь, Московский Кремль, двуглавый орел, День Победы, красная звезда, осьмиконечный крест, Масленица, русская кухня, толстовская «Война и мир» и т. п. Для культуры Петербурга, равно как и для общенациональной культуры в целом, такими символическими, значимыми местами памяти могут являться Петр I, Исааки-евский собор, Петропавловская крепость, Эрмитаж, Русский музей, Мариинский театр, героическая оборона Ленинграда, День полного снятия Блокады Ленинграда, П. И. Чайковский, Седьмая симфония Д. Д. Шостаковича, Балтий-
ский флот, комплекс защитных сооружений Санкт-Петербурга от наводнений и т. п. Подчеркнем, что ряд мест памяти общенационального значения может иметь и локальный статус, как, например, А. С. Пушкин и Ф. М. Достоевский и их отдельные тексты для Петербурга. Даже беглое знакомство с вкладом национальных традиций в культуру Петербурга позволяет назвать для них целый ряд мест памяти, среди которых, например, Волковское лютеранское кладбище, Петрикирхе на Невском проспекте и актерская династия Фрейндлих для немецкой общины; буддийский дацан на Приморском проспекте для бурятской общины; хоральная синагога и Еврейское кладбище для еврейской традиции и т. д. Но свои места памяти могут быть и у профессиональных традиций: например, Балтийский завод, академик А. Н. Крылов и День военно-морского флота - для корабелов; самолет А. Ф. Можайского - для авиаторов; Ленинградский металлический завод - для машиностроителей; торговые марки «Скороход» и «Красный треугольник» - для работников легкой промышленности и т. п. Более глубокое знакомство с конкретной традицией или локальной культурой принесет, несомненно, осознание еще целого ряда национальных, религиозных, профессиональных и прочих мест памяти, взаимопереплетающихся и налагающихся друг на друга, создавая то, что В. Н. Топоров назвал «петербургским текстом», - насыщенную гиперссылками культурную ткань города, в которой за каждым домом стоит своя история, связанная с другими историями в петербургском, общенациональном и в конечном счете общемировом контекстах [17, с. 368].
Необходимо отдавать себе отчет в том, что не все места памяти имеют одинаковую актуальность и значимость. Например, события 9 января 1905 г. («Кровавое воскресенье»), при всей трагичности, отступают на периферию нашей памяти перед событиями Великой Отечественной войны и Блокады Ленинграда, но все равно занимают свое важное место в истории Петербурга. Точно так же места памяти отдельных религиозных групп могут быть малоизвестны или практически неизвестны большинству, но это не значит, что они не требуют изучения. Кроме того, «забытые» ранее места памяти имеют свойство возвращать актуальность, как это, например, происходит в настоящий момент с ленинскими местами памяти, в том числе и связанными с Петербургом, многие из которых (тексты, локусы), особенно в контексте 100-летия кончины В. И. Ленина, снова обретают популярность. Можно вспомнить о другом, аналогичном примере, связан-
ном с всплеском интереса к православным святыням Петербурга в конце 1980-х гг., в значительной степени вызванным приготовлениями к 1000-летнему юбилею крещения Руси, празднование которого в Ленинграде стало местом памяти само по себе.
Осознание своей культуры через места памяти, знакомство с различными традициями позволят создать полифоничный портрет Петербурга в синхроническом и диахроническом измерениях. Сдержанная петербургская манера позволяет говорить об истории культуры города на Неве без пафоса и патетики, к чему стремится и П. Нора, говоря о Франции [18, р. 21 ], но в то же самое время мы не можем и не хотим забывать пусть даже и потерявшие актуальность места памяти предков. Чувство справедливости требует от нас осветить все, даже самые скромные уголки истории культуры Петербурга.
Рассмотренная нами концепция П. Нора, являющаяся продолжением мнемонических практик античности и социологических исследований коллективной памяти М. Хальбвакса, знаменует собой, как логический итог всей деятельности французской школы «Анналов», состоявшуюся в 1980-х гг. в западноевропейской историографии попытку ухода от нарративной трактовки истории, т. е. фактически парадигматический сдвиг в сторону культурологии. Такой новаторский подход вызывает порой острую критику и даже отторжение у приверженцев нарративной истории. К спорным моментам концепции «мест памяти» относится опасность ее постмодернистской интерпретации, допускающей безразличие к символам национальной гордости, отстраненный, «со стороны», взгляд на национальную культуру. Отечественная культурологическая традиция носит слишком глубокий, сложившийся характер, чтобы некритически воспринимать новый концепт: сверяясь с классиками советской и российской культурологии, мы способны выделить в этой концепции рациональное зерно, обогащающее методологический инструментарий отечественных культурологических исследований, в том числе исследований культуры Петербурга, не отрекаясь при этом от традиционных ценностей. К несомненным достоинствам концепции «мест памяти» относится ее «открытый» характер - количество и выбор мест памяти не детерминированы и зависят от воли исследователя. В 2024 г. исполняется 40 лет с момента выхода первого тома французского издания «Мест памяти», и то, что тогда воспринималось как революция в исторической науке, воспринимается теперь значительно спокойнее: концепция
«мест памяти» призвана дополнить и обогатить, а не заменить традиционную историю.
Список литературы
1. Les Lieux de Mémoire: in 3 vols / sous la dir. P. Nora. Paris: Gallimard, 1984-1986. Vol. 1-3.
2. Франция-память / П. Нора и др.; пер. с фр. Д. Хапае-вой. Санкт-Петербург: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999. 325 с.
3. Хальбвакс М. Социальные рамки памяти / пер. с фр. и вступ. ст. С. Н. Зенкина. Москва: Новое изд-во, 2007. 346 с.
4. Йейтс Ф. Искусство памяти. Санкт-Петербург: Универс. кн., 1997. 479 с.
5. Андерсон Б. Воображаемые сообщества: размышления об истоках и распространении национализма. Москва: КАНОН-пресс-Ц; Кучково поле, 2001. 286 с.
6. The invention of tradition / ed. E. Hobsbawn, T. Ranger. Cambridge: CUP, 1983. 327 p.
7. Faire de l'histoire: in 3 p. / sous la dir. J. Le Goff, P. Nora. Gallimard, 1974. P. 3: Nouveaux objets. 248 p.
8. Nora P. Preface to the english-language edition: from lieux de mémoire to realms of memory // Realms of memory: rethinking the french past / under the dir. P. Nora. New York: Columbia Univ. Press, 1996. Vol. 1. P. XV-XXIV.
9. Langlois C. Catholics and seculars // Realms of memory: rethinking the french past / under the dir. P. Nora. New York: Columbia Univ. Press, 1996. Vol. 1. P. 109-144.
10. Prost A. Verdun // Realms of memory: rethinking the french past / under the dir. P. Nora. New York: Columbia Univ. Press, 1996. Vol. 3. P. 377-401.
11. Hue-Tam Ho Tai. Remembered realms: Pierre Nora and french national memory // The American historical review. 2001. Vol. 106, № 3. P. 906-922.
12. Anderson P. Union Sucrée: the normalising of France // London review of books. 2004. Vol. 26, № 18. URL: https://www.lrb.co.uk/the-paper/v26/n18/perry-anderson/ union-sucree (дата обращения: 26.08.2024).
13. Джадт Т. «Места памяти» Пьер Нора: Чьи места? Чья память? // Империя и нация в зеркале исторической памяти: сб. ст. Москва: Новое изд-во, 2011. С. 45-74.
14. Конституция Российской Федерации: с изм., одобренными общерос. голосованием 1 июля 2020 г.: принята всенар. голосованием 12 дек. 1993 г. Москва: Эксмо, 2021. 89 с.
15. Лихачев Д. С. Письма о добром. Санкт-Петербург: Азбука, 2013. 160 с.
16. Лотман Ю. М. Память в культурологическом освещении // Лотман Ю. М. Избранные статьи: в 3 т. Таллинн: Александра, 1992. Т. 1. С. 200-202.
17. Топоров В. Н. Петербургские тексты и петербургские мифы (заметки из серии) // Торопов В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: исследования в области мифопоэтическо-го: избранное. Москва: Прогресс: Культура, 1995. С. 368-399.
18. Trevor-Roper H. The Invention of tradition: the Highland tradition of Scotland // The Invention ofTradition / ed. E. Hobsbawn, T. Ranger. Cambridge: CUP, 1983. P. 15-42.
References
1. Nora P. (sous la dir.). Les lieux de mémoire: in 3 vols. Paris: Gallimard, 1984-1986.
2. Nora P., et al.; Khapaeva D. (transl.). France-memory. Saint-Petersburg: Saint-Petersburg Univ. Press, 1999. 325 (in Russ.).
3. Halbwachs M.; Zenkin S. N. (transl., introd.). Social framework of memory. Moscow: Novoye izd-vo, 2007. 346 (in Russ.).
4. Yates F. The Art of Memory. Saint-Petersburg: Univ. bk., 1997. 479 (in Russ.).
5. Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origins and Spread of Nationalism. Moscow: KANON-press-C; Kuchkovo field, 2001. 286 (in Russ.).
6. Hobsbawn E. (ed.), Ranger T. (ed.). The invention of tradition. Cambridge: CUP, 1983. 327.
7. Le GoffJ. (sous la dir.), Nora P. (sous la dir.). Faire de l'histoire: in 3 p. Gallimard, 1974. 3: Nouveaux objets, 248.
8. Nora P. Preface to the english-language edition: from lieux de mémoire to realms of memory. Realms of Memory: rethinking the french past / under the dir. P. Nora. New York: Columbia Univ. Press, 1996. 1, XV-XXIV.
9. Langlois C. Catholics and seculars. Realms of Memory: rethinking the french past / under the dir. P. Nora. New York: Columbia Univ. Press, 1996. 1, 109-144.
10. Prost A. Verdun. Realms of memory: rethinking the french past / under the dir. P. Nora. New York: Columbia Univ. Press, 1996. 3, 377-401.
11. Hue-Tam Ho Tai. Remembered realms: Pierre Nora and french national memory. The American Historical Review. 2001. 106 (3), 906-922.
12. Anderson P. Union Sucrée: the normalizing of France. London review of books. 2004. 26 (18). URL: https:// www.lrb.co.uk/the-paper/v26/n18/perry-anderson/union-sucree (accessed: Aug. 26.2024).
13. Judt T. «Places of Memory» Pierre Nora: Whose places? Whose memory? Empire and nation in the mirror of historical memory, coll. of art. Moscow: Novoye Izd-vo, 2011. 45-74(in Russ.).
14. Constitution ofthe Russian Federation: with amendments approved bythe all-Russ. vote onJuly1, 2020: adopted bythe allRuss. vote on Dec. 12, 1993. Moscow: Eksmo, 2021. 89(in Russ.).
15. Likhachev D. S. Letters about the Good. Saint Petersburg: Azbuka, 2013. 160 (in Russ.).
16. Lotman Yu. M. Memory in cultural studies. Lot-man Yu. M. Selected articles: in 3 vols. Tallinn: Alexandra, 1992. 1, 200-202 (in Russ.).
17. Toporov V. N. Petersburg texts and petersburg myths (notes from the series). Toropov V. N. Myth. Ritual. Symbol. Image: research in the field of mythopoeic: selected. Moscow: Progress: Kultura, 1995. 368-399 (in Russ.).
18. Trevor-Roper H. The invention of tradition: the Highland tradition of Scotland. The invention of tradition / ed. E. Hobsbawn, T. Ranger. Cambridge: CUP, 1983. 15-42.
