CC BY
9УДК 008:001.8 DOI 10.36945/2658-3852-2023-1-67-78
Н. У. Ярычев
ПЕРСОНАЛЬНАЯ МЕМОРИАЛЬНАЯ АКТИВНОСТЬ В СТРУКТУРЕ МЕМОРИАЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ (ОПЫТ КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ)
Аннотация: Статья посвящена осмыслению персональной активности как одной из форм мемориализации (наряду с коммеморативной, семейной и др.). Под мемориальной активностью понимаются различные по форме, мотивации, интенсивности, характеру инициативности варианты включенности человека в мемориальную деятельность. На основании проведенного автором статьи исследования делаются выводы об особенностях персональной мемориальной активности современных чеченцев: 1) солидаризированность (наличие магистральных, общих для всех респондентов форм взаимодействия с прошлым, отражающих доминантные национальные ценности); 2) доминирование объектов приватной (связанной с личными, семейными, внутренними мемориальными поводами) мемориализации; 3) высокий уровень эмоциональной вовлеченности и заинтересованности в различных формах мемориальной активности; 4) мортальность (преобладание форм мемориализации, связанных со смертью, например, посещение могил умерших членов семьи, близких, друзей).
Ключевые слова: прошлое, коммуникативная память, мемориальная культура, персональная мемориальная активность.
Введение
Существует довольно много подходов к определению сущности мемориальной культуры в целом и ее структуры в частности. На наш взгляд, мемориальная культура представляет собой совокупность устойчивых, воспроизводимых способов познания, интерпретации, описания, сохранения, трансляции прошлого, репрезентируемых в различных формах мемориальной деятельности.
Понимание морфологии мемориальной культуры зависит от критериев, лежащих в ее основе, - сферы приложения мемориальных усилий, их источника, степени их регламентированности, актора (субъекта) мемориальной деятельности и пр. В рамках данной статьи мы бы хотели остановиться на последнем основании структурирования мемориальной деятельности, который позволяет
© Ярычев Н. У., 2023.
говорить как минимум о двух ее субъектах - отдельной личности и социальной группе. Безусловно, акторное многообразие мемориальной активности не исчерпывается исключительно ими. И государство, и СМИ, и общественные организации также можно рассматривать в качестве мемориальных субъектов. Однако в поле нашего внимания включен именно персонально-личностный аспект, прежде всего, в силу его достаточно слабой изученности при одновременной значимости в процессе формирования и функционирования мемориальной культуры общества в целом.
Изучение персональной мемориальной активности позволяет по крайне мере отчасти ответить на вопрос, сформулированный Г. Е. Гун и имеющий принципиальное значение при осмыслении актуальных мемориальных процессов: «В известном смысле институциональные формы мемориальности автономны по отношению к первоначальному порыву зафиксировать память о прошлом... В связи с этим возникает вопрос, насколько сильна потребность в мемориализа-ции? В какой степени институциональная сторона мемориализации соответствует реальной потребности в обнаружении индивидуальной и коллективной памяти?» [Гун, 2018, с. 49].
Во многом сама постановка такого вопроса продиктована явным доминированием исследовательского интереса к проблемам культурной памяти, комме-мораций, публично-регламентированных форм мемориализации. При этом не менее значимые аспекты личной мемориальной активности находятся если не в тени, то на периферии титульной мемориальной проблематики. Однако, как полагает А. Ассман, редуцирование мемориальной культуры исключительно к ее регламентированным, официозным формам - одна из наиболее острых методологических проблем мемориальных исследований современности: «Когда вся мемориальная культура сводится к официальному уровню, складывается впечатление, будто в мемориальной культуре мы имеем дело исключительно с "театрализованной коммеморацией", которую государство инсценирует для своих граждан <...>. Чтобы избежать этого, следует подробно рассмотреть "места памяти", создаваемые по инициативе "снизу". Понятие мемориальной культуры охватывает нечто гораздо большее, нежели государственные мемориалы и выступления государственных функционеров или публичных политиков; она опирается на живую активность гражданского общества <...>» [Ассман, 2016, с. 70].
Феномен персональной мемориальной активности
Под персональной мемориальной активностью мы понимаем различные по форме, мотивации, интенсивности, характеру инициативности варианты включенности человека в мемориальную деятельность. В данном случае речь идет именно об индивидуальном погружении в процессы мемориализации в противовес, например, семейной мемориальной деятельности, при которой групповое
участие является обязательным условием ее реализации. Персональная мемориальная активность не замыкается исключительно на приватных или индивидуально организованных форматах. Она в равной степени может выражаться в участии в публичных, официальных мероприятиях, в приобщении к мемориальному волонтерству или стихийным актам поминовения.
Стоит, однако, подчеркнуть, что персональная мемориальная активность, равно как и мемориальная культура в целом, воплощается только в тех видах мемориальной деятельности, которые в первую очередь отвечают критериям публичности (социальной визуализации, доступности для узнавания, включенности, исследования, оценки) и воспроизводимости (повторяемости во времени и пространстве, позволяющей говорить о некоей устоявшейся мемориальной традиции, системе мемориальных действий). Соответствие этим критериям делает мемориальную деятельность даже отдельного человека включенной в общий социокультурный контекст, дает основания интерпретировать ее в категориях феномена культуры, давать ценностную оценку.
Безусловно, персональная мемориальная активность может быть чрезвычайно разнообразной. Поэтому в данном случае жестко выстроить указанные критериальные границы достаточно сложно.
Во-первых, потому что нередко мемориальная инициатива может выступать прецедентом, который только со временем трансформируется в повторяемую практику.
Во-вторых, потому что некоторые формы мемориальной деятельности, на первый взгляд, не являются публичными (например, составление генеалогического семейного древа или семейного архива документов, написание мемуаров), однако могут считаться проявлением некоего общего тренда, «мемориальной моды», как их назвал П. Нора, вписываться в структуру распространенных досуго-вых предпочтений. И тогда тот факт, что кто-то из респондентов ведет дневник или работает в архивах для восстановления семейной истории может интерпретироваться не сам по себе (в этом случае его нельзя расценивать как акт мемориальной культуры), а в более широком социальном контексте, как частное проявление общих мемориальных процессов.
Методология и основные результаты исследования
Теоретико-методологические и инструментальные основания изучения персональной мемориальной активности в современной гуманитаристике выстроены достаточно слабо. Кроме того, она, как правило, анализируется не с точки зрения ее субъектов, а с позиции продуктов их мемориальной активности (мемориалы, памятные знаки, мемориальные перформансы и пр.).
В целом внимание ученых, занимающихся проблемами персональной мемориальной активности, привлекают вопросы в рамках двух тематических
направлений: виртуальной мемориализации и спонтанных (стихийных) комме-мораций.
1. Исследования, связанные с виртуальными мемориальными практиками, хотя и фиксируют их персональный характер, тем не менее концентрируются, прежде всего, на осуществленном виртуально-мемориальном жесте, а не на совершившей его личности. Так, датские ученые Д. Рефсланд Кристенсен и С. Гот-вед в зависимости от субъекта (родители, дети, медийные личности и др.) и типа (естественная, насильственная) смерти выделяли различные типы сетевой скорби, то есть виртуально демонстрируемых траурных эмоций (публичное раскаяние, трансляция опыта и пр.) [Refslund, 2015, p. 2]. Т. Вальтер, также анализируя персональную мемориальную активность на примерах различных кейсов виртуального переживания смерти, предложил типологию сетевого траура (семейный/общинный, частный, общественный и виртуальный) и сетевых эмоциональных реакций, соответствующих каждому из данных типов (тяжелая утрата, горе, скорбь и др.) [Walter, 2015, p. 2-4].
Проблемами трансформации личных трагических переживаний в коллективную киберпамять занимались немецкие исследователи Э. Мэйер и К. Леггеви. Основной вывод, к которому они пришли, заключается в следующем: «Интернет в качестве интерактивного средства с его потенциалом массовой коммуникации превратился в важное виртуальное пространство памяти, где сходятся приватное и публичное, близкое и дальнее, локальное и глобальное. Новыми при этом оказываются прежде всего те формы, благодаря которым конституируются воспоминания и память» [Meyer, 2004, p. 291].
Целая группа исследователей (Дж. Р. Брубейкера, Дж. Р. Найес и П. Дау-риша [Brubaker, 2013], Б. Кэрролл и К. Ландри [Carroll, 2010]) посвятила свои работы изучению персонального поминовения в социальных сетях, точнее коммуникации, разворачивающейся на страницах умерших пользователей.
2. Второй тематический блок, связанные с проблемами стихийных комме-мораций, представлен работами Дж. Сантино [Santino, 2011], П. Ж. Маргри, К. Санчез-Карретеро [Margry, 2011], А. Юдкиной [Yudkina, 2014], А. Соколовой [Соколова, 2014] и др. Например, Дж. Сантино анализирует феномен спонтанных святилищ, представляющих собой основной способ оплакивания тех, кто умер внезапной или шокирующей смертью, а также признания обстоятельств смерти [Santino, 2011, p. 2]. С одной стороны, по мысли исследователя, такие святилища выступают результатом личной инициативы в контексте личной трагедии (например, придорожные кресты на местах автомобильных катастроф или локальные мемориалы на месте убийств «обычных» людей), с другой - представляют собой проявление некоей общей мемориальной традиции или способствуют ее формированию. Именно поэтому в структуре любого персонального мемориального акта присутствуют две составляющих: мемориальная (желание сохранить
память о близком человеке) и перформативная (стремление сделать это желание публичным, разделить его с социальным окружением) [Бапйпо, 2011, р. 1].
П. Ж. Маргри и К. Санчез-Карретеро также рассматривают стихийные ком-меморации, в результате которых осуществляется визуализация скорби и в конечном счете - оказывается воздействие на общественно-политическое окружение с целью изменить сложившуюся ситуацию. Ученые делают акцент не столько на содержании персональной мемориальной активности, ее мотивационной основе, сколько на внешне атрибутированном характере мемориального высказывания [Магдгу, 2011, р. 1-2].
А. Соколова, которая в собственных исследовательских поисках опирается и на методологию Дж. Сантино, и на разрабатываемую им тематику (например, придорожных кенотафов), апеллирует, прежде всего, к внешним проявлениям личного участия в мемориальных практиках - зафиксированным текстам, вещественному сопровождению траура и пр. Она делает акцент на том, что «метод интервью в этом случае носит вспомогательный характер, а основным методом становится наблюдение и фотофиксация» [Соколова, 2014, с. 68].
В рамках нашего исследования акцент делался на ином - на самих акторах персональной мемориальной активности, на конкретных людях, участвующих в конкретных мемориальных практиках, поэтому метод интервью был в этом контексте наиболее комплементарным, позволяющим обращаться к личному опыту респондентов в сфере поминовения.
Переходя к анализу полученных результатов, подчеркнем, что сделанные нами ниже выводы относительно персональной мемориальной активности современных чеченцев носят «вакуумный» [Бапйпо, 2011] характер, то есть фиксируют мемориальные тренды конкретной социокультурной общности (современного чеченского общества) вне их сравнения с иными аналогичными общностями или с самой собой в ином темпоральном срезе. Такой вакуумный характер выводов связан с прецедентным статусом проведенного нами исследования. Мы не сталкивались с примерами реализации аналогичных методических процедур ни в масштабах российского, ни в масштабах зарубежного опыта.
Данное исследование, проведенное в 2021-2022 гг. (базовый метод - глубинное интервью, объем выборки - 90 человек), было направлено на изучение мемориальной культуры современной Чеченской Республики в целом и осмысление основных черт персональной мемориальной активности современных чеченцев в частности. Мы предложили респондентам ответить на следующий вопрос «Скажите, пожалуйста, в каких мемориальных практиках Вы участвовали в последнее время?». При проведении интервью его участникам отдельно пояснялось содержание понятия «мемориальная практика» (любая форма активности, связанная с процессами мемориализации, с обращением к прошлому, к содержанию личной или культурной памяти).
Ответы, полученные на данный вопрос, представлены в таблице.
Виды персональной мемориальной деятельности, практикуемой современными чеченцами
№ Вид Кол-во ответов
1 Посещение могил близких 47
2 Мемориальный туризм (посещение памятных мест) 16
3 Работа с семейным архивом 15
4 Посещение родовых мест 3
5 Участие в похоронных обрядах 3
6 Повседневное поминовение умерших 1
7 Посещение музея 1
Как видно из таблицы, диапазон форм персональной мемориальной активности современных чеченцев весьма невелик - подавляющее большинство из них назвали всего три варианта - посещение могил близких и родственников, посещение памятных мест (прежде всего, связанных с захоронением святых людей, значимых для чеченской истории личностей, с объектами религиозного культа) и работа с семейным архивом (преимущественно - сохранение и просмотр семейных фотографий, составление фотоальбомов, составление семейного генеалогического древа). Отметим, что подобные формы были отмечены в качестве приоритетных и жителями индустриальных городов Южного Урала (автор исследования - М. Л. Шуб; базовый метод - метод массового опроса; выборка -1050 человек; респонденты - жители Челябинска, Магнитогорска, Златоуста, Озерска, Карабаша, Сатки) [Шуб, 2021, с. 107-108], что позволяет сделать предположение об их универсальной (по крайней мере в масштабах России) природе.
Такая солидарность в выборе видов персональной мемориальной деятельности свидетельствует о наличии неких магистральных форм взаимодействия с прошлым, которые отражают доминантные национальные ценности - заботу о близких (в том числе и умерших), уважение к выдающимся представителям чеченского народа, почитание их памяти.
Кроме того, можно говорить еще об одной особенности данного вида мемориальной активности - доминировании объектов приватной мемориализации. Столь сфокусированное внимание к памяти об умерших членах семьи, к местам их захоронения, к артефактам, связанным с семейной историей, к родовым местам свидетельствует о наличии выраженной потребности современных чеченцев в поддержании межпоколенной коммуникации, в том числе и за счет повторения традиционных мемориальных ритуалов. Как отмечает З. И. Хасбулатова, «передача жизненного и практического опыта, исторически сложившихся традиций... следует считать одним из необходимых условий жизнедеятельности чеченского общества.
Передача навыков старшего поколения младшему, когда обычаи и ценности непосредственно вплетались в жизнь человека с раннего детства, он приобщался к ним через семью - являлись важным и главным условием жизнедеятельности любого этноса, в том числе и чеченского» [Хасбулатова, 2014, с. 209].
Посредством такой приватно ориентированной персональной мемориальной деятельности реализуется сразу несколько важнейших функций коллективной памяти, которые могут непосредственно и не осознаваться участниками такого рода ритуалов, но интуитивно считываться ими.
Во-первых, идентификационная функция. Как писал Э. Дюркгейм в работе «Элементарные формы религиозной жизни», «ритуальное повторение обеспечивает единство группы во времени и пространстве... Через него как первичную организованную форму культурной памяти происходит возвращение к правре-мени сотворения мира, горизонт расширяется до космического, до времени творения. Соблюдение обрядов обеспечивает идентичность группы и функционирование мироздания» [Дюркгейм, 2018, с. 60]. Я. Ассман, обосновывая понятие ретроспективной памяти, полагал, что именно личные и коллективные усилия по сохранению памяти об умерших позволяют обеспечить консолидацию и целостность членов группы [Ассман, 2004, с. 64].
Во-вторых, функцию нивелирования темпорального разрыва. Обращение к прошлому, к предкам, местам их захоронения, к родовым реликвиям, семейным архивам - все это создает ощущение непрерывности времени, его спокойного и гармоничного течения от поколения к поколению, наполняет жизнь смыслом и значением. Личный контакт с такими местами памяти создает у отдельного человека чувство сопричастности чему-то масштабному (семье, нации, поколению, традициям народа), встраивает его в систему мироздания. Как точно отметил Ю. М. Лотман, «память как творческий механизм не только панхронна, но противостоит времени. Она сохраняет прошедшее как пребывающее. С точки зрения памяти как работающего всей своей толщей механизма, прошедшее не прошло» [Лотман, 1992, с. 201].
Стоит также отметить, что 98 %% опрошенных дали дополнительные комментарии к своим ответам на данный вопрос интервью, то есть продемонстрировали эмоциональную вовлеченность и заинтересованность в различных формах мемориальной активности. Это свидетельствует о ее значимости, подкреплен-ности национальными ценностями и традициями. Современные чеченцы демонстрируют общий высокий уровень1 включенности в персональные мемориальные практики. По свидетельству участников интервью, это связано, прежде всего с необходимостью «обращения к корням», с «заботой о предках и старших», с «важностью сохранения обычаев, установленных предками». Для них участие в
мемориальной деятельности - это не вопрос рационального выбора, это почти интуитивный позыв к воспроизведению поведенческих моделей, глубоко вмонтированных в повседневность.
В данном случае можно провести параллель с результатами исследования М. Л. Шуб, к данным которого мы обращались выше. Его автор отмечает, что «жители всех шести изучаемых городов отличаются пассивностью в проявлении культуры памяти на персонализированном уровне» [Шуб, 2021, с. 195]. Такого рода пассивность проявляется, прежде всего, в практически полном отсутствии личного контакта респондентов с личным мемориальным ландшафтом города (памятными местами, значимыми для участников исследования в силу различных причин); преобладание «малозатратных» (с точки зрения времени, сил, денег) форм мемориальной активности; невыраженность потребности публичного обращения к мемориальной тематике в пространстве социальных сетей.
Выделим еще одну черту персональной мемориальной активности - ее мортальность, то есть преобладание форм мемориализации, связанных со смертью (посещение могил умерших членов семьи, близких, друзей). Э. Дюркгейм считал такие ритуалы исторически первой формой мемориальной деятельности, отражающей архетипические представления о жизни и смерти и обладающей предельной аксиологической значимостью для человека.
Заключение
Персональная мемориальная активность является лишь одним из видов мемориальной деятельности. Однако именно она наиболее ярко проявляет, во-первых, «низовые» мемориальные установки, во-вторых, уровень мемориальной и шире - социальной активности населения, в-третьих, степень разделяемости официальной политики памяти и в целом уровень социально-политической и идеологической лояльности населения. По мысли А. Ассман, именно личная включенность (или невключенность) в мемориальные практики маркирует чрезвычайно широкий спектр общественных процессов, а потому особенно остро нуждается в системной культурологической диагностике [Ассман, 2016]. С позиции Я. Ассмана, ее супруга и коллеги по мемориальной проблематике, она позволяет увидеть доминирующий тип коллективной памяти - культурной (в случае доминирования официальных коммемораций и низкого уровня бытовых комме-мораций) или коммуникативной (в случае их обратного распределения) [Ассман, 2004, с. 96].
Применительно к современной Чеченской Республике изучение мемориальной культуры в контексте персональной активности, осознание того, как современные чеченцы воспринимают прошлое, оценивают его, лично участвуют
в его актуализации поможет не только осмыслить суть происходящих идентификационных трансформаций, но и сделать их более созидательными и ресурсными. Это особенно важно в условиях, когда в Чечне одной из наиболее значимых задач является задача формирования, а точнее адаптации уже существующей национальной идентичности к новым историческим, политическим, социокультурным условиям.
Примечание
1. В данном случае критериями, позволяющими говорить о высоком уровне персональной деятельности, выступают: количественный показатель участия респондентов в персональных практиках поминовения (98 %), активность участия (одновременное участие респондентов в нескольких формах персональной мемориализации), мотивационный компонент (ответы респондентов свидетельствуют о личной значимости такого рода деятельности, об инициативном, а не директивном характере участия в ней).
Библиография
Ассман, А. Новое недовольство мемориальной культурой. - Москва : Новое литературное обозрение, 2016. - 232 с. [Электронный ресурс] - Режим доступа: https://culture.wikireading.ru/hD7PWSU85A (дата обращения: 25.10.2022).
Ассман, Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. - Москва : Языки славянской культуры, 2004. - 368 с.
Гун, Г. Е. Процессы мемориализации в современной культуре // Вестник культуры и искусств. - 2018. - № 2 (54). - С. 46-52.
Дюркгейм, Э. Элементарные формы религиозной жизни. - Москва : Элементарные формы, 2018. - 808 с.
Лотман, Ю. М. Память в культурологическом освещении // Избранные статьи. - Таллинн : Велес, 1992. - С. 200-202.
Соколова, А. Спонтанная мемориализация в городском ландшафте: случай ярославского «Локомотива» // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. - 2014. - № 1 (32). - С. 67-106.
Хасбулатова, З. И. К вопросу о роли семьи и общества в воспитании детей в традиционном чеченском обществе в XIX - начале ХХ в. // Теория и практика общественного развития. - 2014. - № 3. - С. 209-212.
Шуб, М. Л. Культура памяти в структуре идентичности жителей индустриальных городов. - Челябинск : ЧГИК, 2021. - 283 с.
Brubaker, J. R., Hayes, G. R., Dourish, P. Beyond the Grave: Facebook* as a site for the expansion of death and mourning // The Information Society. - 2013. -May. - P. 1-42.
Carroll, B., Landry, K. Logging on and letting out: using online social networks to grieve and to mourn // Bulletin of Science, Technology & Society. - 2010. -№ 30. - P. 341-349.
Margry, P. J., Sвnchez-Carretero, C. Rethinking Memorialization. The Concept of Grassroots Memorials // Grassroots Memorials. The Politics of Memorializing Traumatic Death. - New York : Oxford: Berghahn, 2011. - P. 1-48.
Meyer, E., Leggewie, C. Collecting Today for Tomorrow // Medien des kollektiven Gedдchtnisses. - 2004. № 1. - P. 278-291.
Refslund, D., Gotved, S. Online memorial culture // New Review of Hypermedia and Multimedia. - 2015. - Vol. 21. - P. 1-9.
Santino, J. Spontaneous Shrines and the Public Memorialization of Death / J. Santino. - New York : Palgrave Macmillan, 2011. - 432 p.
Walter, T. New mourners, old mourners : Online memorial culture as a chapter in the history of mourning. - Bath : University of Bath, 2015. - 282 p.
Yudkina, A., Sokolova, A. Roadside Memorials in Contemporary Russia: Folk Origins and Global Trends // Religion and Society in Central and Eastern Europe. -2014. - 7 (1). - P. 35-51.
Сведения об авторе
Ярычев Насруди Увайсович, профессор, доктор философских наук, доктор педагогических наук, проректор по учебной работе Чеченского государственного университета им. А. А. Кадырова (г. Грозный).
E-mail: nasrudiny@mail.ru
Социальная сеть, признанная в России экстремистской.
N. U. Yarychev
PERSONAL MEMORIAL ACTIVITY IN THE STRUCTURE OF MEMORIAL ACTIVITIES (EXPERIENCE OF CULTUROLOGICAL RESEARCH)
Abstract: The article is devoted to the understanding of personal activity as one of the forms of memorialization (along with commemorative, family, etc.). Memorial activity is understood to mean variants of a person's involvement in memorial activities that are different in form, motivation, intensity, and nature of initiative. Based on the research conducted by the author, conclusions are drawn about the features of the personal memorial activity of modern Chechens: 1) solidarity (the presence of main forms of interaction with the past, common to all respondents, reflecting dominant national values); 2) the dominance of objects of private (related to personal, family, internal memorial occasions) memorialization; 3) high level of emotional involvement and interest in various forms of memorial activity; 4) mortality (the predominance of forms of memorialization associated with death, for example, visiting the graves of deceased family members, relatives and friends).
Key words: past, communicative memory, memorial culture, personal memorial activity.
Reference
Assman, A. Novoe nedovol'stvo memorial'noj kul'turoj [EHlektronnyj resurs]. -Moskva : Novoe literaturnoe obozrenie, 2016. - 232 s. - Rezhim dostupa: https://culture.wikireading.ru/hD7PWSU85A (data obrashcheniya: 25.10.2022).
Assman, YA. Kul'turnaya pamyat' : Pis'mo, pamyat' o proshlom i politicheskaya identichnost' v vysokih kul'turah drevnosti. - Moskva : YAzyki slavyanskoj kul'tury, 2004. - 368 s.
Gun, G. E. Processy memorializacii v sovremennoj kul'ture // Vestnik kul'tury i iskusstv. - 2018. - № 2 (54). - S. 46-52.
Dyurkgejm, E. Elementarnye formy religioznoj zhizni. - Moskva : Elemen-tarnye formy, 2018. - 808 s.
Lotman, YU. M. Pamyat' v kul'turologicheskom osveshchenii // Izbrannye stat'i. - Tallinn : Veles, 1992. - S. 200-202.
Sokolova, A. Spontannaya memorializaciya v gorodskom landshafte: sluchaj yaroslavskogo "Lokomotiva" // Gosudarstvo, religiya, cerkov' v Rossii i za rube-zhom. - 2014. - № 1 (32). - S. 67-106.
Hasbulatova, Z. I. K voprosu o roli sem'i i obshchestva v vospitanii detej v tradicionnom chechenskom obshchestve v XIX - nachale XX v. // Teoriya i praktika obshchestvennogo razvitiya. - 2014. - № 3. - S. 209-212.
SHub, M. L. Kul'tura pamyati v strukture identichnosti zhitelej industrial'nyh gorodov. - CHelyabinsk : CHGIK, 2021. - 283 s.
Brubaker, J. R., Hayes, G. R., Dourish, P. Beyond the Grave: Facebook* as a site for the expansion of death and mourning // The Information Society. - 2013. -May. - P. 1-42.
Carroll, B., Landry, K. Logging on and letting out: using online social networks to grieve and to mourn // Bulletin of Science, Technology & Society. - 2010. -№ 30. - P. 341-349.
Margry, P. J., Sвnchez-Carretero, C. Rethinking Memorialization. The Concept of Grassroots Memorials // Grassroots Memorials. The Politics of Memorializing Traumatic Death. - New York: Oxford: Berghahn, 2011. - P. 1-48.
Meyer, E., Leggewie, C. Collecting Today for Tomorrow // Medien des kollektiven Gedgchtnisses. - 2004. №1. - P. 278-291.
Refslund, D., Gotved, S. Online memorial culture // New Review of Hypermedia and Multimedia. - 2015. - Vol. 21. - P. 1-9.
Santino, J. Spontaneous Shrines and the Public Memorialization of Death. -New York : Palgrave Macmillan, 2011. - 432 p.
Walter, T. New mourners, old mourners: Online memorial culture as a chapter in the history of mourning. - Bath : University of Bath, 2015. - 282 p.
Yudkina, A., Sokolova, A. Roadside Memorials in Contemporary Russia: Folk Origins and Global Trends // Religion and Society in Central and Eastern Europe. -2014. - 7 (1). - P. 35-51.
About the author
Yarychev Nasrudi Uvaisovich, Professor, Doctor of Philosophy, Doctor of Pedagogy, Vice-Rector for Academic Affairs of A. A. Kadyrov Chechen State University (Grozny).
E-mail: nasrudiny@mail.ru
A social network recognized as extremist in Russia.
