CC BY
129
История
Вестник ДВО РАН. 2002. № 1
В.Л.ЛАРИН
Периферия «сверхдержав»:
Дальний Восток России в российско-китайских, российско-американских и российско-японских отношениях на рубеже веков
Статья посвящена роли Китая, США и Японии в жизни Дальнего Востока России, современному восприятию населением региона этих государств и интерпретации российско-китайских, российско-американских и российско-японских отношений населением Дальнего Востока.
Periphery of the Superpowers: the Far East of Russia in the Russian-Chinese, Russian-American and Russian-Japanese relations on a boundary of centuries. VL.LARIN (Institute of History, Archaeology and Ethnography of the Far Eastern Peoples, FEBRAS, Vladivostok).
The article narrates about role of China, USA and Japan in life of the Far East of Russia, the current perception of these states by the region population, and interpretation of the Russian-Chinese, Russian-American and Russian-Japanese relations by the Far East population.
Конструирование различных стратегий, программ, планов развития Дальнего Востока России в ракурсе его превращения в российский плацдарм в АТР стало в последние 15 лет не только модным занятием, но и доходной сферой деятельности для московских и дальневосточных политических и властных структур, маститых ученых и деятелей от науки.
Практически все эти «стратегии» (в реальности большинство из них представляло не более чем набор пожеланий, даже приблизительно не тянущих на близость к понятию «стратегия») и программы изначально были нереалистичны и остались на бумаге. Причин тому немало. Главные среди них — экономическая доминанта (да простят меня профессиональные экономисты), абстрактность построений, преобладание общетеоретических посылок, неоправданный оптимизм, трансформирующийся в попытки выдать желаемое за действительное, и, наконец, неверие самих авторов в возможность реализации их идей. Эти «стратегии» были изначально нежизнеспособны еще и потому, что не принимали в расчет главные факторы, способные обеспечить реализацию любой стратегии регионального развития. В дан-
ЛАРИН Виктор Лаврентьевич — доктор исторических наук (Институт истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН, Владивосток).
ном случае интересы России в целом (в контексте их нынешней интерпретации Москвой) и интересы ее дальневосточных соседей, прежде всего Китая, США и Японии, от запросов и поведения которых, как бы мы не тешили себя надеждами на свою нужность и самостоятельность, в значительной степени зависит будущее тихоокеанской России.
По этому поводу можно спорить. Можно говорить, в частности, о том, что Дальний Восток России занимает слишком большую территорию и обладает весьма существенным ресурсным потенциалом, чтобы в условиях глобализации и активного перехода России к рыночной экономике удовлетвориться скромной ролью зависимой от Москвы и своих соседей территории России. Можно признать, что сильные региональные лидеры (такие, как В.Ишаев, И.Фархутдинов) как самостоятельно, так и через своих депутатов в Государственной Думе и представителей в Совете Федераций способны серьезно влиять на выработку азиатской политики России. Однако ни серьезного политического, ни достаточного финансово-экономического ресурса для такого воздействия у них нет. Скорее, на формирование политики центра смогут влиять интересы ведущих отраслей региона (нефтегазовой, рыбной, лесной, горнодобывающей), заинтересованных в эксплуатации ресурсов Дальнего Востока и развитии торговли со странами АТР, а также интересы силовых структур, размещенных на дальневосточных территориях, чем местные политические и деловые круги.
В любом случае оспорить решающее воздействие Москвы, Пекина, Вашингтона и Токио на то будущее, которое ожидает дальневосточные территории, достаточно сложно.
1. Дальний Восток в политике квартета держав
Исторически сложилось, что российская/советская модель присутствия в Восточной Азии и освоения своих дальневосточных владений изначально складывалась и развивалась под влиянием преимущественно внешнеполитических факторов и посылок, а интересы самих территорий всегда играли подчиненную и второстепенную роль. С момента прихода русских на берега Тихого океана его побережье, а также берега Амура и Уссури стали не только восточной границей Россией, но и цивилизационным рубежом, отделяющим христианскую Восточную Европу от конфуцианской Восточной Азии. Отдаленность дальневосточных владений России от прародины славян — европейской России, а также чуждое цивилизационное окружение изначально сформировали отношение Санкт-Петербурга и Москвы к этой территории как к военно-политическому и стратегическому рубежу, а не как к экономическому пространству. При этом до конца 20-х годов XX в. тихоокеанская Россия развивалась на базе идеи о тесном взаимодействии (торгово-экономическом, демографическом) с сопредельными территориями, на смену которой в советское время пришел фактор «внешней угрозы», ставший определяющим в выборе вектора и стратегии развития региона. В обоих случаях, как я уже говорил, внешний фактор имел приоритетное значение.
В силу своей, во-первых, военно-стратегической, а во-вторых, ресурсной значимости на первое место в организации жизни Дальнего Востока выходили функции обеспечения интересов и потребностей всего государства. Поэтому дальневосточный рубеж России обрел несколько специфических черт, сохранявшихся на
протяжении всего последнего столетия.
Во-первых, он всегда был зоной перманентно повышенной политической конфликтности. Соседство и периодическое обострение враждебных отношений с Ки-
таем, Японией, США поставило на первое место для России, а потом и ССС задачи защиты его политических и экономических границ. В условиях превращения СССР в «осажденный военный лагерь» Дальний Восток фактически стал хорошо укрепленным оборонительным рубежом и территорией с повышенным уровнем милитаризации экономики и всей жизни.
Во-вторых, он вынужденно стал зоной однобокого экономического развития, ориентированного, с одной стороны, на военные нужды, с другой — на эксплуатацию природных ресурсов региона колониальными средствами и методами как самой Россией, так и ее соседями. Особенно заметно это происходило в конце Х1Х-начале XX в. и в конце XX столетия.
В-третьих, он не мог не быть зоной культурно-цивилизационного взаимодействия и противостояния. Овладев тихоокеанским побережьем, Россия стала единственным европейским государством, имеющим общую границу с восточно-азиатскими цивилизациями, обширную естественно-географическую зону прямых контактов.
В-четвертых, в советское время Дальнему Востоку суждено было стать ареной идеологических войн и конфликтов (против «японского милитаризма», «китайского ревизионизма», «американского империализма»). Каждый из этих шаблонов нес не только идеологическую, но и определенную этно-культурную нагрузку. В советское время статус территории — морских ворот СССР придал ей функцию своеобразного информационного канала, через который шла передача «западной идеологии», разрушавшей устои тоталитарного государства.
В пятых, существенным элементом его развития стали активные внешние миграции. Китайская и корейская составляющие были и сегодня вновь становятся важным элементом политической и экономической жизни региона.
В-шестых, с военно-политической и экономической точек зрения это была исключительно уязвимая территория. Находясь в окружении не только политически враждебных, но и культурно чуждых государств, Дальний Восток постоянно жил и продолжает жить под дамокловым мечом внешней угрозы.
Именно по этим причинам и сегодня все исходящие из столицы концепции развития Дальнего Востока выстраиваются исключительно под углом зрения глобальной политики, через призму противостояния (зачастую измеряемого в категориях «холодной войны») или сближения с США, «дружбы» или конфликта с Китаем, разрешения затянувшегося пограничного спора с Японией.
Именно поэтому господствующие в Москве представления об экономических интересах России в Северо-Восточной Азии нередко расходятся (и будут расходиться в дальнейшем) со взглядами самих дальневосточников. Это противоречие естественно и неизбежно, и бессмысленно призывать Кремль и правительство «обратиться лицом» к Дальнему Востоку, «полнее учитывать его нужды», убеждать его необходимость поддерживать и развивать Дальний Восток. Понимание этой необходимости придет только тогда, когда вновь возникнет реальная угроза политическим и стратегическим интересам Москвы на Тихом океане.
Москва трактует российские интересы (при всей расплывчатости и многовариантности их формулировок) преимущественно через призму нужд и потребностей европейского центра, которые будут удовлетворяться за счет эксплуатации ресурсов далекой, слабо населенной и экономически пока затратной периферии. Более того, по утверждению авторитетного российского китаеведа В.Гельбраса, Восточная Сибирь и Дальний Восток вообще «остаются вне поля серьезных политических расчетов и размышлений Москвы о будущем российского общества и государства» [2, с.12].
А поскольку для самой периферии российские интересы ассоциируются с ее собственными проблемами и нуждами, то отсюда проистекает конфликт между центром и регионами, особенно заметный в отношениях Москвы с дальневосточными территориями. Отсюда же — неодинаковое отношение к Китаю, США, Японии в Москве и на Дальнем Востоке.
Российско-китайские и российско-американские отношения выстраиваются в Москве исключительно под углом зрения глобальной политики.
В сформировавшемся в 90-е годы российско-китайском «стратегическом партнерстве» дальневосточные территории являются пассивным объектом воздействия Москвы и Пекина. Их интересы фактически принесены в жертву «стратегическим интересам» и геополитическим комбинациям двух государств, что наглядно продемонстрировал процесс подготовки и заключения договора о демаркации российско-китайской границы. В двусторонних экономических отношениях с российской стороны преобладали торговля оружием и реализация крупных энергетических проектов. Ни в том, ни в другом Дальний Восток заметной роли не играет. При том, что дальневосточная граница с Китаем составляет более 4 тыс. км, на долю дальневосточных территорий в 1999 г. пришлось 11% российского экспорта в Китай и 15% импорта из КНР. Это приграничная торговля, обслуживающая преимущественно интересы территорий, для этих территорий важная, но в межгосударственных отношениях заметной роли не играющая.
В современных российско-американских отношениях Дальний Восток занимает достаточно скромное место. Окончание «холодной войны» сняло с повестки дня военную угрозу США и их союзникам в Восточной Азии — Японии и Республике Корея — со стороны России и существенно понизило роль и значимость Дальнего Востока в тихоокеанской политике двух стран. Отсутствие серьезного интереса к этому региону (за исключением нефтегазового комплекса Сахалина) со стороны американского бизнеса ограничивает роль Дальнего Востока в экономических связях.
Иное дело — отношения с Японией. Во-первых, в Москве с трудом преодолевается традиционное отношение к Японии как к второстепенной и несамостоятельной величине в мировой политике, которая ограничивает свои интересы регионом, имеющим для России третьестепенное (после США и Западной Европы) значение. Во-вторых, главные интересы России и Японии в двусторонних отношениях сфокусированы на Дальнем Востоке. Здесь завязаны главные узлы их противоречий. Во второй половине XX в. отправной точкой в выстраивании двусторонних отношений была территориальная проблема, уже сама по себе ставившая Дальний Восток в центр японо-российских связей. Из этой проблемы вырастали нерешенные вопросы обеспечения взаимной безопасности, рыболовства, экологии, ограниченного делового и культурного обмена и др., опять же преимущественно связанные с Дальним Востоком. Дальний Восток играл весьма существенную роль в торгово-экономических отношениях двух государств. С 70-х годов XX в. стало очевидным стремление СССР использовать экономический и финансовый потенциал Японии для освоения природных богатств Сибири и Дальнего Востока, унаследованное и российской внешней политикой. Поэтому российско-японские межгосударственные связи имели и имеют прежде всего региональные измерения, в которых самостоятельное значение дальневосточных территорий достаточно велико. Не случайно некоторые японские ученые даже ввели такой любопытный термин, как «сахалинизация российской политики по отношению к Японии» [8, р.74], отмечая успешное лоббирование интересов острова в российском правительстве.
В целом же влияние Китая, США, Японии на политическую и экономическую ситуацию в отдельных краях и областях Дальнего Востока России в 90-е годы было различным. Оно зависело от географического положения краев и областей, структуры и уровня развития их экономики, настроений политических лидеров. В то же время экономическая и политическая разобщенность дальневосточных территорий, конкуренция и соперничество между ними не позволяли их руководству вырабатывать и проводить в жизнь единую согласованную торгово-экономическую политику.
2. Выгоды и интересы России и Дальнего Востока в российско-китайских, российско-американских и российско-японских отношениях
Масштабы влияния Китая, США и Японии на жизнь дальневосточных территорий России поддаются измерениям по нескольким направлениям. В некоторых областях оценки конкретны и реальны, по другим они могут быть очень субъективными.
Первое и самое главное измерение — экономическое: торговля и инвестиции, поскольку внешняя торговля играет исключительно важную роль не только в социально-экономической, но и в политической жизни Дальнего Востока. В 90-е годы КНР, США и Япония стабильно входили в четверку главных внешнеэкономических партнеров Дальнего Востока, и лишь в 2000 г. США уступили четвертую строчку Сингапуру.
Xорошо известная черта дальневосточной экономики в советский период — ее полная зависимость от внешних источников. В постсоветское время оторванный от центра высокими железнодорожными тарифами Дальний Восток был вынужден искать новые источники продовольственного обеспечения и ориентироваться на более дешевые и качественные зарубежные товары повседневного спроса.
В начале 90-х годов в условиях товарного кризиса, а потом разрыва хозяйственных связей Дальнего Востока с центром Китай сыграл ключевую роль в насыщении практически пустого дальневосточного рынка продуктами питания и товарами широкого потребления. Доля импортных товаров в розничном товарообороте региона к середине 90-х годов достигала 40%, что обозначило его серьезную внешнеэкономическую зависимость.
В 1992-1993 гг. доля КНР в импорте Дальнего Востока составляла чуть менее 50%, Японии — около 20%, а США — не более 6,5%. После резкого спада в российско-китайской торговле, происшедшего в 1994 г. в результате сочетания целого ряда неблагоприятных факторов, Китай перестал быть основным поставщиком продовольствия на Дальний Восток, его доля сократилась до 9-15% от общего импорта Дальнего Востока в год, доля Японии сократилась до 8,5-10,5% (за исключением нетипичного 1997 г., когда она составила 21,5%), а доля США быстро выросла и составляла в 1995-1998 гг. от 19 до 23,8%. Если посчитать за эти 7 лет в целом, то доля Китая в совокупном импорте Дальнего Востока составила 19%, США — 16,6, а Японии — 13%*. Наверное, такой подход и такие подсчеты нельзя назвать правильными с позиций экономической науки, но они, с моей точки зрения, отражают степень экономической зависимости Дальнего Востока от Китая, США и Японии. В целом без малого 50% импорта Дальнего Востока за эти годы поступали из этих стран (рис. 1).
После дефолта августа 1998 г. значение импорта для дальневосточной экономики существенно сократилось. В 2000 г. он упал по сравнению с 1997 г. более чем в
Импорт Дальнего Востока из Китая, США и Японии (в млн. дол. США)
♦ Китай —Д— США —■— Япония Весь импорт
Рис. 1
3 раза и составил, по данным таможенной статистики, 721,5 млн долл. Однако долевое участие трех стран в импорте почти не изменилось. Из КНР было ввезено товаров на 139,45 долл (19,3% всего импорта), из США и Японии — на почти одинаковую сумму чуть более 115 млн долл., соответственно по 16% на каждую из стран [4, с.30].
К официальной статистике необходимо приплюсовать «челночную» и мелкооптовую торговлю с Китаем, в которой пропорционально участвуют россияне и китайцы. Эта торговля является не только важным каналом обеспечения населения региона (в том числе и северных территорий) недорогими (хотя не очень качественными) китайскими товарами, не только дает десятки тысяч рабочих мест (а поэтому имеет немаловажное политическое и социальное значение), но и служит средством влияния Китая на дальневосточные территории.
В 90-е годы XX в. провинция Хэйлунцзян, основываясь на провозглашенных руководством страны принципах внешней открытости, строила модели своего будущего процветания, в немалой степени ориентируясь на потенциал российского Приамурья и Приморья. К концу 90-х годов экономика этой провинции уже была прочно сориентирована на Россию. Фактически в приграничных районах провинции Хэйлунцзян уже сформировались не только производственная и торговая зоны, нацеленные на российский рынок (хозяйства по выращиванию овощей и фруктов, оптовые базы, предприятия легкой промышленности), но и сегмент эко-
*Расчеты сделаны на основе статистических данных, собранных в Monthly Bullein on Trade with Russia & East Europe. 2000. July. Р. 120-143.
Страна Экспорт, тыс. руб. % Импорт, тыс. руб. % Всего, тыс. руб. %
КНР 1046,98 37,7 139,45 19,3 1186,43 33,9
США 70,16 2,5 115,28 16 185,44 5,3
Япония 521,96 18,8 115,81 16 637,77 18,2
Южная Корея 577,9 20,8 152,58 21,1 730,48 20,9
Сингапур 281,77 10,1 4,27 0,6 286,04 8,2
Общий оборот 2778,8 721,5 3500,3
Источник: [4, с. 30].
номически активного населения, ориентированный на Дальний Восток России. Приграничные города Китая — Суйфэньхэ, Хэйхэ, Дуннин — расцвели на этой торговле.
В то же время и отдельные приграничные города и поселки России, чьи власти поняли преимущества от соседства с Китаем, также смогли улучшить свое положение за счет экономического взаимодействия с КНР.
Что касается Японии, то лишь одна статья экспорта в Россию оказала существенное воздействие на жизнь дальневосточных территорий — подержанные автомобили. Причем этот фактор имеет не столько экономическое, сколько социальное, политическое и идеологическое значение как для России, так и для Японии, измерить которое невозможно.
Еще более важна для Дальнего Востока по сравнению с импортом продовольствия и товаров широкого потребления экспортная ориентация его промышленности. Экспорт обеспечивает как заметные поступления в бюджет этих территорий, так и рабочие места. В середине 90-х годов доля экспорта в объеме промышленного производства региона в целом достигла 23,5% , а в Приморском и Хабаровском краях, на Сахалине и Камчатке составляла от 30 до 33% [3, с.2, 3]. При этом доля Китая в экспорте региона в 1992-1998 гг. была нестабильна и колебалась от 7 (1995 г.) до 33% (1993 г.), Японии — от 24,7 до 62%, а США постепенно выросла — с 1,5% в 1993 до 13,5% в 1998 г. Цифра будет значительно больше, если к ней приплюсовать рыбу и морепродукты, поставленные в США и Японию в обход российской таможни, и лес и металлолом, контрабандно отправляемые в Китай целыми эшелонами.
В целом же значение Китая и Япония во внешнеторговом обороте Дальнего Востока в течение 90-х годов постепенно снижалось. Если в 1993 г. на долю Китая приходилось 36,7% от внешнеторгового оборота региона, а Японии — 34%, то в 1999 г. только 15 и 23% соответственно. Рост внешнего товарооборота дальневосточных территорий происходил в основном за счет диверсификации их внешнеэкономических связей, в том числе за счет расширения отношений с США.
По данным таможенной статистики, в 2000 г. торговля Дальнего Востока выглядела следующим образом (см. таблицу).
Однако общая статистика по Дальнему Востоку не отражает реальной картины, поскольку Китай, США и Япония оказывали далеко не одинаковое воздействие на экономическую жизнь отдельных краев и областей региона.
Общая граница с Китаем и отсутствие прямого выхода к морю стали ключевыми факторами в выборе стабильной экономической ориентации Амурской и Читинской областей и Еврейской автономной области на приграничные провинции
Северо-Востока КНР. Также граничащие с КНР, но экономически более развитые Приморский и Хабаровский края, пережив кратковременный период «китайской эйфории» (1992-1994 гг.), серьезно озаботились расширением своих экономических связей в целях защиты своих территорий от экономического давления со стороны Китая. Географическая близость к Японии, интерес последней к разработкам нефти и газа на Сахалине, административная принадлежность спорных островов к этой области стимулировали определенное экономическое сближение Сахалина с Японией. Вместе с тем широкое вовлечение американского капитала в разработку энергетических ресурсов острова обусловило его большую зависимость от США. Для Сахалина, Камчатки и Магадана более важным и актуальным считалось развертывание полномасштабных отношений с США, чем с азиатскими соседями России. Для последних трех территорий «китайский синдром», столь остро проявившийся на юге Дальнего Востока, имел, пожалуй, не большее значение, чем для областей европейской России.
Инвестиции в дальневосточную экономику минимальны со стороны как Японии, так и Китая, поэтому о них нельзя говорить как о факторе, заметно влияющем на жизнь региона. США в 90-е годы проявляли значительную активность не только в изучении существующих условий, но и в целях создания благоприятного климата для вложения инвестиций в дальневосточную экономику: в подготовке квалифицированных управленцев, бизнесменов, финансистов для региона, выработке программ и рекомендаций, создании ориентированных на Дальний Восток инвестиционных фондов, кредитовании малого бизнеса и др. Соответственно результаты инвестиционного сотрудничества КНР, Японии и США с Дальним Востоком были различны. На начало 1998 г. доля США в общем объеме накопленных иностранных инвестиций в регионе составила 50,2% [5, с.13], в то время как КНР — менее 3%.
Тем не менее ни американские, ни другие иностранные инвестиции до настоящего времени не стали заметным фактором экономического развития региона.
Следующее направление — обеспечение безопасности дальневосточных территорий России. Традиционно это направление связывалось с оценкой угроз, исходящих со стороны Китая, США и Японии. Эти угрозы также рассматриваются на разных уровнях и под разным углом зрения.
Безопасность по-прежнему понимается и трактуется в России в основном в военно-политических терминах и измерениях. С этой точки зрения, с учетом резкого политического сближения между КНР и США в 90-е годы обстановка на дальневосточных рубежах России принципиально изменилась.
Практически, несмотря на рецидивы конфронтационного мышления у части политиков, военных и носителей левых взглядов, ушла в прошлое идея военного противостояния с США. О военно-политических угрозах со стороны США в 90-е годы говорили только представители партий и движений коммунистического и «патриотического» толка (КПРФ, РКП, «Трудовая Россия», Союз советских офицеров, ЛДПР и др.). Поводами для этого были теоретические посылки о гегемонизме и экспансионизме США, подкреплявшиеся конкретными акциями США в Европе и на Ближнем Востоке (бомбардировки Ирака, Югославии), а также проведение совместных российско-американских учений, которые трактовались «левыми» как замаскированная форма оккупации российской территории и попытка втянуть Россию в политическую авантюру на Корейском полуострове. Конкретными проявлениями антиамериканизма стали митинги и пикетирование Генерального консульства США во Владивостоке [1, с. 143, 144].
Некоторое усиление антиамериканских настроений во второй половине 90-х
годов, обусловленное охлаждением в межгосударственных отношениях и политикой США на Балканах, нашло свое выражение в снижении интенсивности военно-политических контактов на региональном уровне, реанимации антиамериканских настроений среди части политиков, военных и населения, подогреваемых некоторыми СМИ, рецидивах «шпиономании».
С Китаем дело обстоит иначе. С подписанием Советско-Китайского соглашения о восточном участке границы между СССР и Китаем (май 1991 г.) и последующей демаркацией границы на всем ее протяжении была практически снята застарелая проблема территориального размежевания. Не разграниченными остались три участка на приграничных реках: два на Амуре (о-ва Большой Уссурийский и Тараба-ров в Хабаровском крае) и один на р. Аргунь (о-в Большой). С подписанием Шанхайского коммюнике 1995 г. о мерах доверия вдоль границы сняты военные угрозы.
Вместе с тем значительная часть населения Дальнего Востока по-прежнему воспринимает Китай преимущественно через призму исходящих от него реальных и гипотетических угроз: демографической и экономической экспансии, политического давления, преступности и др., но не как возможный источник собственного развития и обеспечения собственного же благосостояния. Такие настроения были особенно характерны для Приамурья и Приморья, в том числе и для руководителей этих территорий. Особо остро на юге Дальнего Востока стоит проблема китайской миграции, но не столько по причине ее масштабов и неконтролируемости, сколько из-за превращения ее некоторыми политиками в средство формирования своего политического имиджа и способ отвлечения населения от поиска истинных виновников критического состояния экономики на Дальнем Востоке. Можно констатировать, что синдром «китайской угрозы» уже живет самостоятельной жизнью и находит почву среди людей разных возрастов, профессий, политических взглядов и религиозных убеждений.
В качестве иных угроз Дальнему Востоку, исходящих от Китая, фигурируют экологическая (особенно в бассейнах рек Амур и Уссури) и эпидемиологическая безопасность, продовольственная зависимость, международная преступность (контрабанда из Китая наркотиков и оружия). В результате 2/3 населения юга Дальнего Востока признает фактор существования китайской угрозы и возможность китайской экспансии, правда не столько военной, сколько экономической и политической. Исходя из этого главный рецепт ликвидации этой угрозы мне видится не в военном противостоянии Китаю, а в эффективном освоении и экономическом развитии дальневосточных территорий России.
Иначе, чем десятилетие назад, выглядят параметры обеспечения безопасности Дальнего Востока в контексте Японии. Несмотря на существование территориального спора с Японией и на жесткую позицию некоторых региональных лидеров по поводу способов его решения, проблема военной и политической угрозы со стороны Японии если и обсуждается, то только на закрытых совещаниях в армейских и флотских штабах и исключительно в связке с политикой США. Возможная передача Японии «Северных территорий» отвергается большинством дальневосточников. Отвергается, как свидетельствуют опросы общественного мнения, преимущественно исходя из двух посылок:
1) ввиду отсутствия явных военно-политических угроз для России со стороны Японии при отсутствии мирного договора и нерешенности территориальной проблемы;
2) по причине своеобразно трактуемых экономических интересов России на острова смотрят как бы с позиции рачительного хозяина, которому жалко отдавать нажитое добро, нажитое пусть даже и не очень честным путем, но уже ставшее своим.
Но при этом парадокс регионального сознания заключается в том, что симпатии дальневосточников принадлежат Японии и японцам. Отказывая им в возврате островов, мы не перестаем восхищаться ими, уважать их, завидовать им, жалеть их (как страну, пострадавшую от ядерной бомбардировки, государство с маленькой территорией, постоянными землетрясениями и тайфунами) и в какой-то степени — через эту жалость — любить... В разное время от 34 до 41% населения юга Дальнего Востока называли Японию страной, вызывающей наибольшие симпатии. При этом мало кто сможет объяснить толком, чем обусловлены его симпатии. Вам будут говорить об интересе к японской истории, культуре, обычаях Японии, о которых, вероятно, 99% дальневосточников имеют очень смутное представление.
И тут мы переходим к третьему направлению воздействия — самому сложному: какое влияние оказывают Китай, США и Япония на самосознание дальневосточников, на их менталитет. Разворачивая тему, мы выйдем на более широкую и важную проблему влияния этих государств на процесс осознания Россией себя как азиатской и тихоокеанской державы, происходящий в немалой степени через сложные отношения с Китаем, США и Японией.
В формировании регионального (в масштабах Дальнего Востока) и территориального (по краям и областям) отношения к Китаю, США и Японии, а через это — к выстраиванию вектора региональной «внешней политики» существенное значение играет фактор восприятия этих государств, их образы, сложившиеся в сознании дальневосточников. Комплекс исторических, политических, культурных, сугубо личных и эмоциональных факторов обеспечивает формирование этих устойчивых образов.
На протяжении четверти века — с начала 60-х до первой половине 80-х годов — население Дальнего Востока жило под дамокловым мечом двойной угрозы: со стороны США и Китая. Стереотипы противостояния начали разрушаться с середины 80-х. Однако они еще имеют прочные корни в сознании многих россиян и, более того, подпитываются коллизиями в межгосударственных отношениях между США и Россией, характером и результатами российско-китайского приграничного взаимодействия. В своих симпатиях и антипатиях население руководствуется преимущественно не знаниями, а шаблонами и стереотипами, как укоренившимися в его сознании достаточно давно, так и достаточно «свежими».
Один из наиболее устоявшихся, во многом определяющий настроения дальневосточников шаблон — это синдром «желтой опасности». Однако при своей в целом, вроде бы, «азиатской окраске» отождествляется «желтая опасность» не со всем Востоком, не с Кореей или Японией, а исключительно с Китаем. В основе этого синдрома — исторически заложенная и так и непреодоленная уязвимость позиций России на Тихом океане, подсознательное ощущение своей чужеродности в регионе, многочисленное население и растущий военно-экономический потенциал Китая.
Другой шаблон, с помощью которого традиционно выстраиваются отношения России с ее восточными соседями — восприятие Китая (с одной стороны) и США и Японии (с другой) только в контексте их противостояния, по принципу «или — или». Этот стереотип характерен для российской внешней политики в целом. Попытки сближения Китая и Японии видятся как катастрофа и потенциальная угроза интересам России. На местном уровне это заметно в меньшей степени, экономический прагматизм населения, бизнесменов и политиков, казалось бы, должен преобладать. Но геополитические измерения по-прежнему давят на умы политиков и управленцев.
Еще один стереотип — искренняя убежденность в заинтересованности США и Японии в дальневосточных ресурсах и вложении своих капиталов в российскую экономику. Убежденность не поколебали даже очень бледные результаты регионального экономического взаимодействия с Японией в 90-е годы. Для примера можно привести высказывание В.Ишаева, не только губернатора Хабаровского края, но и президента Российского национального комитета по тихоокеанскому экономическому сотрудничеству: «В ... Японии нет ни угля, ни газа, ни нефти. Они к нам придут» [6, 11 мая].
Стереотип, играющий важную роль в развитии торгово-экономических отношениях с соседями в 90-е годы, — вера населения и предпринимателей в высочайшее качество японской, американской, европейской продукции и очень плохое качество китайских товаров. Разница в ценах, однако, мало кому позволяет покупать японское, европейское или американское, но отвращает многих от китайского, заставляя приобретать его только от бедности или по нужде.
Заключительный в моем сегодняшнем перечне, но далеко не последний среди стереотипов, определяющих отношение дальневосточников к своим соседям, — не только очень слабые, но еще и искаженные представления о соседних культурах, в особенности китайской и японской. Например, существует представление о близости и общих чертах в российской и японской культурах. Удивительно, что это представление пытаются культивировать даже некоторые российские японоведы. По моему убеждению, эти две культуры очень далеки, и в реальности представляют интерес друг для друга именно как нечто чужое и экзотическое. При этом подавляющее большинство дальневосточников имеет о японской культуре очень смутное представление, как, впрочем, и о китайской. Для большинства из них Япония — это страна хороших автомобилей, вежливых мужчин, кукольных женщин, икебаны и каратэ. В то же время образ Китая ассоциируется прежде всего с контрастными картинками Суйфэньхэ, Хэйхэ и других приграничных городов. Об американской культуре представления складываются на основе преимущественно голливудских боевиков.
В результате, если сравнивать отношение дальневосточников к Японии и Китаю и их жителям, картина различается разительно. Если к японцам относится «хорошо» 65% опрошенных и «плохо» лишь 6%, то к китайцам — «хорошо» в 2 раза меньше (32%), а плохо — в 4 раза больше (23%) жителей Дальнего Востока.
Результаты опросов общественного мнения ясно демонстрируют симпатии и антипатии дальневосточников, но не отвечают на вопрос: «Почему столь разнится отношение к США, Китаю и Японии?» (см. рис. 2, 3). Совершенно очевидно, что возникают серьезные противоречия между этническими симпатиями населения Дальнего Востока, с одной стороны, и реалиями экономического взаимодействия — с другой. Как отмечают японские аналитики, «необходимость выживания толкает русский Дальний Восток, в частности Амурскую область, Приморье и Хабаровск, к дальнейшей интеграции с Китаем», что «неизбежно будет тревожить чувство собственного достоинства русских. Русские легче всего воспримут интеграцию с США, с Японией — без энтузиазма, но с Китаем у них будут самые серьезные психологические трудности» [7, р.173].
Поиск причин столь неоднозначного отношения к Китаю, США и Японии — задача комплексная и многотрудная. Очевидно, что в 90-е годы ХХ в. это восприятие, наложившись на уже существовавшие представления и стереотипы, формировалось в основном, с одной стороны, под воздействием экономических факторов (полученные сведения об экономических достижениях этих стран, уровне материального благосостояния их жителей), а с другой — на основе личного опыта обще-
Динамика популярности стран мира для приморцев (в % от числа ответов)
□ Япония
□ США
□ Австралия
□ Франция
□ Респ. Корея
□ КНР
□ КНДР
1995 г.
1997 г.
2000 г.
Рис. 2
Наибольшая привлекательность стран мира для приморцев (2000 г., в % от числа ответов)
□ Япония
□ США
□ Австралия
□ Франция
□ Респ. Корея
□ КНР
□ КНДР
Работа
Постоянное
жительство
Рис. 3
ния. За 90-е годы сотни тысяч дальневосточников побывали в соседнем Китае (только в Приморье — ориентировочно 15-20% населения), и большинство из них сталкивались с китайцами на улицах своих городов и поселков. Результат — непонимание, разочарование, рост китаефобии. Япония же для большинства по-прежнему остается чем-то далеким и экзотическим, а поэтому привлекательным.
Таким образом, можно выделить несколько черт, характеризующих региональные связи российского Дальнего Востока с Китаем, США и Японией и обозначающих степень их зависимости от этих государств, и векторы дальнейшей внешней ориентации этого региона России.
1. Зависимость этих отношений от «большой политики», от межгосударственных отношений России с КНР, США и Японией.
2. Препятствия на пути эффективного развития регионального сотрудничества Дальнего Востока с Китаем, США и Японией во многом идентичны и обусловлены российской действительностью переходного периода. Нестабильность отношений (взлеты и падения в интересе друг к другу, в массовости политических контактов, объемах экономических связей) обусловлена отсутствием стратегии развития России вообще и последовательной стратегии ее внешней политики, в частности; а также нестабильностью внутреннего положения России, нерешенностью многих внутренних российских проблем.
3. В целом же «географические», территориально-локальные возможности Дальнего Востока для политического и экономического внедрения России в АТР остаются пока невостребованными. Дальний Восток так и не стал для России «мостом» в Азию. Да и нужен ли России такой «мост»?
4. Интерес к Дальнему Востоку со стороны Китая, США и Японии обоснован как экономическими, так и военно-стратегическими соображениями. Китай заинтересован в том, чтобы иметь безопасную и спокойную границу на севере. США хотели бы видеть российский Дальний Восток в качестве безопасного, предсказуемого, заинтересованного в экономических отношениях соседа по Тихому океану. Япония заинтересована прежде всего в решении территориальной проблемы как важной составляющей своего политического престижа.
5. В то же время все три страны смотрят на Дальний Восток как на европейскую периферию, но не как на часть Восточной Азии.
6. Экономические связи развиваются в двух плоскостях. Первая — по линии крупных межгосударственных проектов, преимущественно в энергетической сфере. Здесь продвижение идет достаточно медленно, но стабильно, и успехи наиболее заметны. Вторая — на уровне мелкого и среднего бизнеса, условно-географически очерченного для Дальнего Востока пределами Северо-Восточного Китая, западного побережья США, Хоккайдо и западного побережья Японии. В этой сфере отношения пережили пик подъема в первой половине 90-х годов, и, устав от нестабильности и непредсказуемости политической власти в России и на ее дальневосточных территориях, нерешаемости проблемы создания благоприятного климата для цивилизованной внешней торговли и инвестиционного сотрудничества, пошли на спад во второй половине 90-х годов.
7. Одно из ключевых препятствий к развитию региональных связей российского Дальнего Востока с Китаем, США и Японией скрывается в термине «культура». Только если применительно к Китаю и Японии речь идет преимущественно о цивилизационно-культурных различиях народов, порождающих многочисленные трудности взаимовосприятия и взаимопонимания, то применительно к США — о культуре политической и деловой.
Сегодня Дальний Восток не входит в сферу жизненных интересов России, КНР и США. Все три стороны смотрят на него преимущественно через призму его сырьевых ресурсов.
Тем не менее опыт регионального сотрудничества российского Дальнего Востока с Китаем и США в 90-е годы свидетельствует, что все три стороны как ближайшие соседи по АТР заинтересованы в политических, экономических и гуманитарных контактах. Полноценное вхождение России в АТР возможно только через Дальний Восток, через развитие его разнообразных связей с соседями по региону.
ЛИТЕРАТУРА
1. Гарусова Л.Н. Российско-американские региональные отношения на Дальнем Востоке: история и современность. Владивосток: Изд-во ВГУЭС, 2001. 180 с.
2. Гельбрас В.Г. Китайская реальность России. М.: Муравей, 2001. 320 с.
3. Деваева Е.И. Роль внешней торговли в экономике Дальнего Востока на современном этапе. Материалы, представленные на конференцию «Ученые района Кансай — Дальнего Востока России». Осака, 2000. Дек.
4. Итоги внешнеэкономической деятельности предприятий Дальневосточного региона за 2000 год (по данным таможенной статистики) // Таможенная политика России на Дальнем Востоке. 2001. № 1.
5. Россия и Япония: потенциал регионального сотрудничества. Хабаровск, 2000. 238 с.
6. Тихоокеанская звезда. 2000.
7. Nobuo Arai, Tsuyoshi Hasegawa. The Russian Far East in Russo-Japanese relations // Politics and Economics in the Russian Far East. Changing ties with Asia-Pacific / Ed. Tsuneo Akaha. Routledge. L.; N.Y, 1999. Р. 167-186.
8. Saito Motohide. Russia's policy towards Japan // Russia and Asia-Pacific Security / Ed. G. Chufrin. SIPRI, 1999. Р. 66-75.
