CC BY
59
С. В. Власенко
ПЕРЕВОДЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ КАК ТЕХНИКА ЭСКОРТА РУССКОГО ИМЕНИ В АНГЛОЯЗЫЧНУЮ КУЛЬТУРУ:
НА ПРИМЕРЕ АНГЛИЙСКОЙ ВЕРСИИ ЭПИСТОЛЯРНЫХ МЕМУАРОВ «ДВАДЦАТЬ ПИСЕМ К ДРУГУ» СВЕТЛАНЫ АЛЛИЛУЕВОЙ (1967)*
SVETLANA V. VLASENKO
TRANSLATOR'S NOTES AS TECHNIQUE FOR ESCORTING A RUSSIAN NAME INTO THE ENGLISH-SPEAKING CULTURE: ENGLISH VERSION OF EPISTOLARY MEMOIRES TWENTY LETTERS TO A FRIEND BY SVETLANA ALLILUYEVA (1967)
Статья посвящена рассмотрению природы переводческого комментария к литературным произведениям, в частности к произведениям эпистолярного жанра, на примере «Двадцати писем к другу» дочери Иосифа Сталина — Светланы Аллилуевой. Написанные на русском языке в 1963 году, письма-реликвии были переведены на английский язык и опубликованы в Нью-Йорке в 1967 году (изд-во «Харпер энд Роу»), став доступными представителям «чужой» — англоязычной — культуры. При этом размытыми оказались едва уловимые для «чужого» языка, культуры и социума смыслы и образы эмо-ционально-отношенческой сферы, связанные со значимыми событиями детской жизни Светланы Аллилуевой, в частности с её детским именем «Сетанка». Подобные смыслы и ассоциируемая с ними образность обычно сложны для межъязыковой трансляции; для них требуется особый «эскорт» в виде переводческого комментария или примечаний.
Ключевые слова: затекстовая реальность, имена собственные (антропонимы), культура исходного языка, культура принимающего языка, переводческий комментарий, переводческий эскорт, русско-английский перевод, Сетана/Сетанка (Светлана/Светланка), техника эскортирования, эмотивность, эпистолярные мемуары.
The article addresses translator's notes to fiction at large and the epistolary genre, in particular, as exemplified by "Twenty Letters to a Friend" by Josef Stalin's daughter — Svetlana Alliluyeva. Written in 1963 in Russian, the epistolary memorabilia were translated into English and published in New-York in 1967 (Harper Row Publishers), thus introducing them to an 'alien' culture — the English-speaking world. Rendering into English, some emotive and attitudinal subtleties — meaningful but hardly noticeable within 'alien' social and cultural settings; specifically those which bore associations with Svetlana Allilueva's childhood and her family pet name Setanka appeared to have been washed out. The said would not transmit easily via languages: such task usually necessitates a special technique — "escort" — in the form of translator's notes or comments.
Keywords: beyond-the-text reality, personal names (anthroponymes), source language culture; target language culture, translator's notes, translator's escort, Russian-English translation, Setana/Setanka (Svetlana/Svetlanka), escorting technique, emotiveness, epistolary memoirs.
* Воспроизводимые в настоящей статье краткие цитаты из книги С. Аллилуевой «Двадцать писем к другу», изданной в Нью-Йорке и Эванстоне (New York and Evanston) в 1967 году американским издательством «Харпер энд Роу» (Harper & Row, Publishers), содержат точные ссылки на данное издание и цитируются в незначительном объеме согласно разрешению на цитирование в научно-аналитических статьях и обзорах, которое предусмотрено правообладателем, фондом «Копекс» (Copex Foundation), в уведомлении об охране авторского права.
Светлана Викторовна Власенко
Кандидат филологических наук, доцент кафедры английского языка при факультете права Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» при Правительстве РФ (НИУ ВШЭ) ► svetsign@stream.ru
Авторская благодарность
Автор статьи выражает искреннюю признательность Юрию Борисовичу Соловьеву, приятелю Василия Сталина и Светланы Аллилуевой в годы их юности, за многочасовые беседы, проведенные в его московской квартире в Доме на Набережной. В ходе этих бесед были почерпнуты детали и уяснены ценностные координаты детей Сталина, мифологизированных еще при жизни, в период их личностного становления. Понимание реальных характеров и судеб, формировавшихся в неизмеримой по сложности атмосфере времени, послужило наряду с историческими и иными источниками основным мотивом написания настоящей статьи, работа над которой велась в период с ноября 2010-го по март 2011 года.
Юрий Соловьев (р. 1920) — легенда отечественного дизайна, создатель отечественной школы промышленного дизайна (1946), позже преобразованного в Институт технической эстетики (ВНИИТЭ ГКНТ СССР, 1962), основатель Союза дизайнеров СССР (1987), автор разработок, получивших мировое признание; Президент Международного Союза дизайнеров (1977-1980). См.: [Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.tvkultura.ru/news. МтШС=261774&асЗ=46]. Неоднократно отмечался премиями и наградами в стране и за рубежом; в 1999 году награжден Премией
Президента РФ в области литературы и искусства, Раздел дизайн (подробнее см.: http://www.house-stil.ru/stglossa/page/84.html).
Написание настоящей статьи было озарено непосредственным участием и эксклюзивными консультациями крупнейшего отечественного ученого-ономаста — Александры Васильевны Суперанской. А. В. Суперанская (р. 1929) — ученица А. А. Реформатского и С. И. Ожегова — посвятила более полувека изучению имен собственных, в частности славянского именослова в синхронии и диахронии: об этом свидетельствуют более 400 научных публикаций, в том числе словарей русских и иных имен. О вкладе А. В. Суперанской в развитие ономастики см.: вебсайт Института языкознания РАН [Электронный ресурс. Режим доступа: http://iling-ran.ru/beta/scholars/superanskaya]. Обобщенное мнение ученой о состоянии современной ономастики см.: [25].
Большую благодарность автор статьи адресует одному из своих непосредственных Учителей — профессору-англисту Московского государственного лингвистического университета (МГЛУ) Жанне Борисовне Верениновой — за консультации по английской фонологии, предоставленные при подготовке настоящей статьи.
Переводчики—люди своего времени и народа; истолкование подлинника—неотъемлемое их право.
Иван Кашкин1 [15]
Наиболее резким проявлением человеческой природы является пользование собственными именами и связанное с этим выделение индивидуальности, самобытности отдельной личности как основы ее ценности для «другого» и «других».
Ю. М. Лотман [17]
Произведения эпистолярного жанра, корпус которых именуется в современной лингвистике эпистолярием, представляют образцы историко-культурной и литературной традиции, известные с незапамятных времен и заслуженно занимающие особое место в литературоведческих исследованиях. «Эпистолярный текст — уникальный объект исследования современной лингвистики, — справедливо отмечает исследователь эпистолярия О. П. Фесенко. — В нем содержится информация об особенностях языка целой языковой эпохи, проявляется языковая личность создателя письма» [30: 20]. О. П. Фесенко также полагает, что, несмотря на давность и признанность статуса данного жанра как объекта исследований, многие его аспекты до сих пор не раскрыты, вследствие чего «при рассмотрении особенностей частной переписки актуальными являются и литературоведческий, и лингвотекстологический, и функционально-стилистический, и прагматический, и когнитивный подходы» [Там же].
Литературоведческий и лингвокультуроло-гический анализ одного из ранних образцов произведений подобного жанра выполнен антикове-дом П. П. Шкаренковым, изучившим позднеан-тичного автора IV в. н. э., оставившего многотомный эпистолярный нарратив — «Письма Квинта Аврелия Симмаха», который, по словам исследователя, отразил «мир утраченной реальности» [36]. Современные информационные технологии в определенной степени раздвоили сознание современных читателей в отношении цифровых и печатных источников, однако по-прежнему появляются примеры вербальных «слепков» утонченного восприятия людей, осознанно взявшихся за жизнеописание посредством писем. Среди образцов эпистолярного исторического нарратива находим работы Джавахарлала Неру [18], культурологического — Владимира Солоухина [24], «чистого» эпистолярия — частную переписку А. М. Горького, А. П. Чехова и совсем свежеиз-данную — Бориса Пильняка [20]. В целях насто-
ящей статьи укажем, что каждое из названных публикаций содержит обширный корпус комментариев, призванных «приурочить» современных читателей к хронотопу, соответствующему описанным событийным рядам и целым кластерам антропонимов.
Эпистолярий, рассматриваемый в настоящей статье, фактически сливается с мемуарами, образуя, по нашему мнению, редкий жанр — эпистолярную мемуаристику, отражающую «реальность» внутреннего мира авторов, предпринявших попытку описать быт, достоинства и пороки своего времени, своих современников. Мемуары в эпистолярном жанре — жанр достаточно редкий, может быть, исчезающий в век сетевых информационных технологий и электронных дневников — блогов.
Дочь Иосифа Сталина, Светлана Аллилуева, выбрала свободный от стилистических рамок и ограничений эпистолярный жанр для своей книги мемуаров2 — «Двадцать писем к другу» (далее — «Двадцать писем»), описав в них собственный взгляд на время, в котором жила, и на свою страну. Она адресовала письма гипотетическому другу — собирательному образу читательской аудитории3. «Двадцать писем» содержат живые впечатления, субъективный ракурс видения внешней реальности, из которой встает культурный образ эпохи — идеи, представления и устремленность людей того времени, бытовые зарисовки на фоне историко-политических событий. В них запечатлена стабильность и временность, светскость и невежество, «правильное» и «фактическое» как оборотные сосуществующие стороны многомерных измерений любого социума; образованные и простые люди; культурная элита, деятели искусства и науки, военные; домашняя идиллия и узнаваемая поступь тоталитаризма — это объясняет высокую культуроемкость и эмоциогенность этих мемуаров.
В настоящей статье феномен мемуарного эпистолярия анализируется не сам по себе, а применительно к практике межъязыкового перевода, с точки зрения прагматических факторов, связанных с корректным сопровождением отдельных элементов содержания — имен
собственных, транслируемых в другую культуру. Это обусловливает необходимость учета как «пожеланий» языка исходной культуры — русского, так и «возможностей» языка принимающей культуры — английского.
Трансляция имен собственных в другой язык
В «Двадцати письмах» содержится большое разнообразие имен собственных: государственных и военных деятелей, деятелей Коммунистической партии СССР в разные годы ее существования, совпадающие со временем правления И. В. Сталина, ученых и литераторов, деятелей культуры и искусства, родственников и друзей семьи Аллилуевых-Сталиных. Эти имена по существу являются историческими и социально-культурными реалиями страны эпохи строительства социализма. Имена собственные являются «носителями» характерологической информации, определяющей знания по разным линиям отношений: «автор — персонаж», «персонаж — персонаж» и т. д. Первое естественное стремление при анализе имен состоит в перечитывании тысяч страниц исследований историков, политиков, военных, дипломатов, писателей, деятелей искусства и науки и т. д., жизнь которых хотя бы по касательной пересекалась с жизнью семьи Аллилуевых-Сталиных. Вместе с тем практическая реализуемость подобной задачи представляется сомнительной по многим причинам, рассмотрение которых выходит за рамки настоящей статьи.
Вопрос о функциях имен собственных в литературных произведениях поднимался в разное время разными лингвистами и философами языка. Так, Н. В. Васильева отмечала, что «реально-историческое имя представляет собой тот знак, который отсылает адресата к конкретному внетекстовому лицу, денотату, и кодирует различные по своему объему блоки культурно-исторической информации» [9: 13]. Восприятие имен связано с активными процессами рефлексии, обеспечивающими актуализацию у читателя знаний о соответствующем культурном, историческом и бытийном контексте. В случае отсутствия у читателя таких знаний его рефлексия не имеет на-
правленного характера, то есть не справляется с «погружением» в прошлое, с ретроспективным вектором ассоциативно-образной реконструкции и поэтому нуждается в поддержке. Вместе с тем успешность ассоциативно-образного воздействия на читателя предопределена продуктивностью рефлексии переводчика. Не случайны слова Ивана Кашкина о том, что «вопрос о переводческой манере упирается в трудную проблему осмысления и истолкования подлинника» [15: 433].
В настоящей статье рассматривается лишь одно имя собственное, фигурирующее в «Двадцати письмах» Светланы Аллилуевой, — ее детское имя Сетанка и его производные в соположении с вариантами перевода на американский вариант английского языка. Перевод выполнен американской переводчицей Присциллой Джонсон-Макмиллан [37]. Признаем безупречное качество выполненного перевода, его очевидную идиоматичность и аутентичность. Анализ английской версии текста «Писем» позволяет сопоставить работу Присциллы Джонсон-Макмиллан с научным исследованием, в частности, благодаря наличию большого корпуса комментариев, оформленных в виде «Примечаний переводчика» (Translator's Notes) и поясняющих реалии, события и личности людей, фигурирующих в мемуарах [38: 237-246].
Рассуждая о возможности перевода собственных имен на другие языки, А. В. Суперанская отмечает, что «стилистика имен собственных в каждом языке определяется индивидуальными коннотациями, не „звучащими" для людей, говорящих на других языках и принадлежащих к другим культурам» [25: 51]. Ученая приводит множество факторов, которые позволяют сделать вывод о том, что «основная масса имен собственных относится к безэквивалентной лексике», при этом она ссылается и на зарубежных коллег, рассматривающих имена собственные как принципиально непереводимые вследствие неосуществимости их семантически обоснованного перевода [Там же: 51-55].
В этой связи большое значение приобретают именно лингвокультурологические комментарии, которыми американская переводчица сопро-
вождает текст «Писем». Предельная лаконичность комментариев к именам государственных и партийных лидеров привлекла наше внимание. Еще более лаконичными сносками снабжены имена деятелей культуры, науки, искусства и литературы. Кроме того, обнаружился факт многократного употребления детского имени самой Светланы Аллилуевой — Сетанка, оставленный без комментариев. Полагаем важным остановиться отдельно на этом вопросе, имеющем, на наш взгляд, значение и в этическом, и в культурологическом плане.
Лингвоантропологический ракурс
Еще в 1920-х гг. М. М. Бахтин отмечал, что автор автобиографического произведения «должен быть, прежде всего, понят из события произведения как участник его, как авторитетный руководитель в нем читателя», и выделил в качестве главной задачу «понять автора в историческом мире его эпохи, его место в социальном коллективе, его классовое положение. Здесь мы выходим за пределы анализа события произведения и вступаем в область истории...» [6: 254-255]. Видимо, именно «погруженность» имени собственного в область истории, в социокультурный контекст определенного времени диктуют необходимость его эскортирования в контексты последующего времени и пространства чужих культур.
Рассмотрим одно из писем И. Сталина Светлане на русском языке и его английский эквивалент4:
- «За письмо спасибо, моя Сетаночка.
Посылаю персики, пятьдесят штук тебе, пятьдесят — Васе. Если еще нужно тебе персиков и других фруктов, напиши, пришлю. Целую. (8 сентября 1934 г.)» [2: 118].
- «Thank you for your letter, my Setanochka. I'm sending you peaches, fifty for you and fifty for Vasya. Write me if you need some more peaches or some other kinds of fruit. I'll send them. I give you a kiss. September 8, 1934» [37: 149].
Достаточно трудно представить, чтобы для англоязычного читателя, не знакомого со словообразовательными моделями русского языка, была понятна форма имени Сетаночка, образованная с помощью суффикса -очк, передающего умень-
шительно-ласкательное значение. Формально понятно, что это имя собственное, использованное в обращении и потому выделенное графически. Вместе с тем эмоциогенность как эмотивно-оценочная нагрузка имени осталась за границей текста перевода, не «просочившись» в него. Возникает закономерный вопрос о том, каким образом в этом случае следует транслировать эмоции ласковой отцовской заботы, чтобы она «просочилась» в английский текст? Через «персики и другие фрукты», через «целую»? В целях настоящей статьи подчеркнем, что англоязычная аудитория вовсе не ограничивается географическим охватом англоговорящих стран, а по существу, вмещает весь англоговорящий мир. Следовательно, высоко заряженное эмотив-ное поле значения детского имени, наткнувшись на структурно-языковые различия контактирующих языков, разрядилось на «подступах» к тексту перевода.
Небезосновательны в этой связи утверждения Ю. М. Лотмана о том, что «сама природа смысла определяется только из контекста, то есть в результате обращения к ... вне его лежащему пространству» [17: 39]. Переводчики, безусловно, распредмечивают тексты-источники, выявляя смыслы очевидные и скрытые, улавливая соподчиненные подсмыслы, смыслозначимые и смыс-ломаскирующие компоненты текстовых построений, которые надлежит транслировать во вновь опредмеченные, но уже на языке перевода для «чужой» культуры и социума. При этом используется индивидуальная «рецептура» и перенесения, и сопровождения выявленных смыслов — предметных и бытийных — совместно с чувственными переживаниями и образными ассоциациями.
Следует учитывать, что соответствующая культурная референция как отсылка употребленного имени к «своей» культурно-исторической среде не может быть осуществлена иначе, чем посредством комментария. Термин культурная референция введен В. Н. Телия, которая понимала под ним «соотнесение знаковых фрагментов текстов естественного языка с „языком" культуры» [28: 23]. Трансляция эмоционально ем-
ких слов, связанных с образно-чувственными ассоциациями («эмотем», по В. И. Шаховскому [34; 35]), в сознание воспринимающего иноязычного читателя возможна лишь при посредничестве переводчика и выбранных им средств «эскорта». «Эмоции — общечеловеческая универсалия, — справедливо отмечает В. И. Шаховский, — но их отражение в языке национально специфично» [35: 40].
Формы детского имени Светлана: Сетана, Сетанка, Сетаночка
Общеизвестно, что маленькие дети, независимо от страны их проживания, не выговаривают сложные сочетания согласных звуков. Развитие артикуляционного аппарата, освоение ими родного языка и фонетические особенности воспроизведения родного языка и, в частности, имен собственных — отдельная тема, выходящая за рамки настоящей статьи. Заметим лишь, что известный писатель и фольклорист-коллек-ционер5 «детских речений» К. И. Чуковский констатировал: «Переиначивая слова, ребенок чаще всего не замечает своего словотворчества и остается в уверенности, будто правильно повторяет услышанное» [31: 19]. Писатель также отмечал детскую «борьбу с согласными, преодоление согласных», нескончаемые детские неологизмы и «переиначивания» [Там же: 387]. Характерно также следующее утверждение писателя: «Хотя овладение речью происходит под непосредственным воздействием взрослых, все же оно... — одно из величайших чудес детской психической жизни» [Там же: 16]. Такое положение вещей не зависит от конкретного языка, а имеет общую онтологию (среди прочих, см., например, работы французского психолога Пиаже [19] и отечественных ученых-психолингвистов А. М. Шахнаровича и Н. М. Юрьевой [33]).
Нет ничего необычного в том, что дети не-допроизносят полную форму своего собственного или чужого имени, а также производные уменьшительно-ласкательные варианты, в рассматриваемом нами случае «се» и «тл». Остановимся на передаче детского имени автора «Писем» — Светланы Аллилуевой — имени, ставшего в опре-
деленном смысле знаковым в ее отношениях с отцом. В английском переводе «Писем» находим буквальное перенесение этого имени: Setanka от Сетанка, в свою очередь от уменьшительно-ласкательной формы Светланка:
Светлана — С[в]ет[л]ана —
Сетана ■ Setana
- уменьшительно-ласкательные формы:
• Светланка — С[в]ет[л]анка — Сетанка ■ Setanka
• Светланочка — С[в]ет[л]аночка — Сетаночка ■ Setanochka
- фамильярно-шутливо-пренебрежительная форма:
• Светка — С[в]етка — Сетка ■ Setka (в перевода также ■ Svetka)
Стратегии переводческого комментария к детским формам имени Светлана могут разворачиваться по нескольким направлениям. Так, англоязычные формы Setana-Setanka-Setanochka-Setka [37] можно трактовать в рамках англоязычной фонетической традиции, согласно которой выпадение любого звука — и гласного, и согласного — называется элизией [8: 99-107; 29: 74; 42: 473]. Если исходить из фонетической трактовки О. С. Ахмановой, подобные формы относятся к синкопированным [41: 406]. Укажем также на мнение петербургского филолога-ономасиолога Е. В. Душечкиной, которая относит названные варианты к ассимилированной форме детского языка: «Варьирование домашнего имени Светланы — Сетанка/Сятанка/Сатанка <...> — вполне отвечает ассимиляционным закономерностям» [12: 3]. Учитывая, что фонетическая ассимиляция — это уподобление одних звуков другим, позволим себе не согласиться с этим мнением. Как следует из названного, фонетисты разных школ придерживаются разных трактовок данного явления, однако подобные объяснения по существу нерелевантны, поскольку речь идет о детской речи.
Полагаем обоснованным мнение проф. А. В. Суперанской, согласно которому «при усвоении и освоении детьми родного языка в силу объективных артикуляционных сложностей и недостаточной развитости артикуляционного аппарата многие слова полностью не выговариваются,
а опоры в произношении делаются на ударные слоги и некоторые шумные согласные и сонорные m, n, j. Полностью имена недоступны детям для воспроизводства в речи: правильное воспроизведение удается им редко. В детской речи сохраняется лишь контур имени, а сочетания согласных, их звуковая последовательность упрощается. Для воспроизводства в речи детям доступен лишь звуковой контур имени — своего или чужого»6.
С. И. Аллилуева так описывает ситуацию употребления своего детского имени, документированного в ее переписке с отцом:
- «Письма оканчиваются неизменным „целую" — это отец очень любил делать, пока я не выросла. Называл он меня (лет до шестнадцати, наверное) „Сетанка" — это я так себя называла, когда была маленькая» [2: 80].
Американская переводчица П. Джонсон-Макмиллан точно следует за автором мемуаров:
- «His letters always end: "I kiss you." My father liked to kiss me until I was grown up. And until I was about sixteen, he used to call me "Setanka." (That was what I called myself when I was little.)» [37: 96-97].
Укажем на графемные несовпадения, отражающие, на наш взгляд, вполне закономерный «перекрой» текстового формата и формально-языковых средств смысловой акцентуации в контактирующих языках, что подчинено возможностям принимающего языка и обусловливает индивидуализацию и идиолектичность любой переводческой версии.
Кроме того, обратим внимание на отсутствие переводческого комментария, констатирующего, что выбранное И. Сталиным обращение к дочери не было навеяно ее собственным предпочтением, а скорее выявляло его личные предпочтения использовать очевидный маркер границ детского мира дочери, вход в который регламентировался знанием ее детских привычек, в том числе речевых. Среди них — Сетанка — безусловный ключ к потаенному пространству дочернего мира.
Уместно провести сравнение: мать Светланы Аллилуевой, Надежда Аллилуева, не прибегала к использованию таких «ключей». Со стороны Надежды Аллилуевой «игра в под-
давки» с дочерью принципиально не практиковалась. «Она редко ласкала меня, а отец меня вечно носил на руках, любил громко и сочно целовать, называть ласковыми словами — „воробушка", „мушка"», — повествует автор-мемуарист [2: 79]. Поборница иных методов воспитания — осмысленного диалога, строгости и требовательности, Надежда Аллилуева и говорила с своими детьми, как со взрослыми. Светлана Аллилуева так характеризует подход матери: «Мама была строга с нами, детьми — неумолима, недоступна. Это было не по сухости души, нет, а от внутренней требовательности к нам и к себе» [Там же].
Оберегаемые границы и тайны детского мира
Одним из ключей для входа в мир своей дочери И. Сталин избрал ее имя в тех формах, которые были доступны маленькой Светлане для воспроизведения в самом раннем детстве: Сетана-Сетанка-Сетаночка-Сетка. Многочисленные аналогии о подобных семейных традициях находим у К. И. Чуковского [31] и др. Ю. М. Лотман, опиравшийся на многочисленные наблюдения, констатировал: «Так, приходится слышать от родителей: „Её зовут Таня, но мы её называем Тюля, потом что когда-то это было одно из её первых слов и она сама себя так именовала"» [17: 37]. Ю. М. Лотман следующим образом определяет культурологическую значимость детского имени: «Различение „своих" и „чужих" слов делит мир ребенка на свой и чужой7, закладывая ту границу сознания, которая сохраняется как важнейшая доминанта культуры. Так возникает смысловая граница, которая в дальнейшем сыграет основополагающую роль в социальном, культурном, космогоническом, этическом структурировании мира» [Там же]. Кроме того, ученый отмечает: «Эта черта детского сознания есть момент закладывания специфически человеческого. У ряда личностей он проявляется особенно ярко. <...> С этим же связано стремление табуировать для „чужих" употребление своего „детского" имени. Первоначально за этим стоит психология защиты тайн „своего" мира. В дальнейшем подросток может стыдиться своей недавней принадлежности к детству и этим мотивировать табу на свой ранний язык» [Там же].
Таким образом, можно заключить, что комментарий к переводу имен собственных — переводческий эскорт антропонимов — призван подчеркнуть сам факт со-принадлежности одного из общающихся к личному пространству другого, особую доверительность отношений между ними.
Взаимная любовь Иосифа Сталина к своей дочери не осталась незамеченной, став очевидным фактом, цитируемым исследователями и историками, каждый из которых подчинил ее понимание своей исследовательской гипотезе или писательской идее. Так «трогательными отношениями» называет дружбу отца и дочери историк Г. Роней, видя «слепое обожание» в действиях отца, который «души в ней не чаял» [40]. На взаимность любви также указывали многие родственники, констатирует В. Самсонова: «О том, что Сталин любил дочь, свидетельствуют буквально все — родные и близкие, друзья и соратники, недоброжелатели и явные враги. Он любил ее в те годы, когда Светлана была ребенком, так, как не любил никого в жизни» [22: 89]. Так, в дневниках М. А. Сванидзе есть запись, относящаяся к 1930-м гг.: «Заговорили о Светланочке, — пишет Мария Анисимовна, — и Иосиф весь засиял. Стали вспоминать ее разговоры, манеры, настроения и стало за столом теплей» (цит. по: [Там же: 89-90]). И далее: «Светлана все время терлась около отца. Он ее ласкал, целовал, любовался ею, кормил со своей тарелки, любовно выбирал кусочки получше» [Там же].
Известно, что обожание было взаимным: из трех своих детей больше всех Сталин любил именно Светлану. «Безропотное обожание» Светланой своего отца также описано многими мемуаристами и историографами, в основном со ссылками на дневниковые записи М. А. Сванидзе, «Двадцать писем» и последующие три книги С. Аллилуевой (см., например: [21: 323; 22: 89-105; 32: 74; 39: 120-186, 261-267, 616; 40]). По-своему комментирует отношения отца и дочери Э. С. Радзинский: «Вместо погибшей жены он [Сталин] сделал хозяйкой... крохотную Светлану. И наконец-то получил то, что хотел — безропотное обожание. За это он очень любил ее. Любовь вы-
ражалась забавно. Она писала ему... приказы! Ему, которому никто не смел приказывать!..» [21: 323].
«21 октября 1934 г.
Тов. И. В. Сталину, секретарю № 1. Приказ № 4 Приказываю тебе взять меня с собой.
Подпись: Сетанка-хозяйка. Печать.
Подпись секретаря № 1: Покоряюсь. И. Сталин» [2: 119].
***
«Oct. 21, 1934
To Comrade J. V. Stalin Secretary No. 1 Order No. 4 I order you to take me with you.
Signed: setanka-housekeeper Seal.
Signed: Secretary No. 1 I submit, J. stalin» [37: 151].
В этой связи приведем письмо И. Сталина Светлане на русском в его соположении с английский вариантом, в которых содержится упоминание о «приказе»8:
«Сетанке-хозяйке.
Ты, наверное, забыла папку. Потому-то и не пишешь ему. Как твоё здоровье? Не хвораешь-ли? Как проводишь время? Лёльку9 не встречала? Куклы живы? Я думал, что скоро пришлешь приказ, а приказа нет, как нет. Нехорошо. Ты обижаешь папку. Ну целую. Жду твоего письма. Папка» [2: 80].
«TO MY HOUSEKEEPER, SETANKA:
You don't write to your little papa. I think you've forgotten him. How is your health? You're not sick, are you? What are you up to? Have you seen Lyolka? How are your dolls? I thought I'd be getting an order from you soon, but no. Too bad. You're hurting your little papa's feelings. Never mind. I kiss you. I am waiting to hear from you. LITTLE PAPA» [37: 97].
Ситуативность контекста написания «приказов», имя Сетанка, а также форма еще одного имени — «Лёлька», подпись «Папка» и в корпусе самого письма «забыла папку», — все это текстовые элементы, эмоционально заряженные и «живущие» затекстово. Они кодируют отношенческие нюансы, которые не вполне высветились в формально аутентичном английском тексте. Несмотря на идиоматичность, переводной текст по-иному образен и эмоционален. Градус «теплоты» не пре-
одолел межъязыкового перехода: «Папка» и «Little Papa» формально эквивалентны: уменьшительно-ласкательное значение некоторых продуктивных русских аффиксов -очк и -ечк (девочка, милочек), -ик и -ек (домик, барашек), -оньк и -еньк (березонька, доченька) в английском часто передается прибавлением атрибутивных лексем little: дев[оч-к]а ■ a little girl, мыш[к]а ■ a little mouse или small: дом[ик] ■ a small house и т. п.
Однако кванты переживаемого знания и опыта при чтении подлинника и английской версии не равноценны в эмотивном измерении, а потому эмоциогенность англоязычной версии заметно снижена. И если полагать перечисленные имена чистыми «эмотемами», то струящееся тепло «Сетанки» и «Папки», фамильярность и мягкий сарказм ссылки на выдуманную послушную «Лёльку» следовало бы прокомментировать, предоставив несколько дополнительных опор, которые послужили бы вербальным эскортом для иноязычной аудитории, воспринимающей любые тексты в рамках «своей» культуры, где фамильярная шутливость и теплота «транспортируются» иными вербальными средствами. Справедливы слова Ю. М. Лотмана, о том, что «перевод непереводимого оказывается носителем информации высокой ценности» [17: 16]. В связи с этим представляются неисчерпанными ресурсы идиоматики английского как переводящего языка принимающей культуры англоязычного мира, в рамках которой существуют идиоматичные для носителей английского языка формы dad ■ папа и daddy ■ папка, папочка.
Аналогичного мнения об отношениях отца и дочери придерживается Марта Шад10, указывая со слов Светланы Аллилуевой, что «Сталин — ласковый и искренне любящий отец» [32: 74]. Советский историограф Д. А. Волкогонов иначе оценивает отцовство Сталина и отношения с тремя детьми, считая его «полностью бессильным отцом», но при этом признавая особое расположение к дочери: «Пока она [Светлана] была школьницей, Сталин любил ее больше, чем сыновей» [10: 171]. О безусловном приятии дочерью отца убедительно повествует В. Самсонова, называя это чувство «нерассуждающей любовью к отцу,
ради которого она [Светлана] готова [была] полезть на луну», в подтверждение цитируя запоминающиеся слова девятилетней Светланы: «Если папа скажет мне полезть на Луну — я полезу» (цит. по: [22: 93-94; 39: 121]).
Основанное на многочисленных советских и зарубежных документальных источниках исследование венгерских историографов Л. Белади и Т. Крауса о И. В. Сталине преломляет образ «вождя всех народов» через картину мира, ценностные координаты которой не являются во всем общепринятыми [7: 217-228]. Из большого круга источников авторы отобрали лишь те, в которых содержится перекрестно проверяемые факты и события. Останавливаясь на особенностях личности И. Сталина в связи с его семьей и внутрисемейными отношениями, они справедливо отмечают, что «о личной жизни Сталина существует множество легенд»: «Сталин не слишком много времени проводил в кругу своей семьи. Своих сыновей он не особенно любил. Вообще слово „любовь" в связи со Сталиным можно упоминать только с определенными оговорками...» [Там же: 227].
Сказанное лишь дополнительно подчеркивает отношения Сталина с дочерью. Обрисовывая эту линию, Л. Белади и Т. Краус пишут, что «к своей дочери Светлане Сталин относился с восторженной любовью. Впоследствии восторги прошли, но любовь осталась. Видимо, она была единственным человеком, к которому Сталин питал теплые человеческие чувства. Он мог в ее присутствии даже расчувствоваться, показать себя человеком, который нуждался в любви и нежности. Таким он предстает в письмах, посланных ей:
„Моя дорогая Сетанка, я получил твое письмо от 25 октября. Спасибо, что ты не забыла своего папку. У меня все в порядке, я чувствую себя хорошо, но скучаю без тебя. Получила ли ты персики и гранаты? Я пошлю тебе еще, если ты мне прикажешь. Попроси Васю, чтобы он мне тоже написал. До свиданья. Крепко тебя целую. Твой папка"» (цит. по: [Там же: 227-228])11.
Тем важнее знать о беспредельности взаимного обожания, что оно закончилось резко, жестко и безвозвратно, стоило дочери немного повзрослеть. На это прямо указывает и сама
Светлана Аллилуева, признавая эволюцию своего отношения к отцу: «Я уважала его и любила, пока не выросла» (цит. по: [32: 73]). Д. А. Волкогонов также разделяет это мнение: «Война отдалила отца от дочери и, как оказалось, навсегда. Близости, семейного тепла больше не было» [10: 171].
Эмоциональный заряд имени
А. В. Суперанская, исследовав универсальные характеристики имен собственных, отмечает их особую роль в передаче эмоционального заряда, что обусловливает и особую стилистику их употребления: «Стилистика собственных имен — большой и особый экстралингвистический план, связанный с эмоциональным отношением говорящего и слушающего к именуемому. В этом плане эмоции стимулируют варьирование имен, а появление новых вариантов создает новую почву для семиотического отбора» [26: 355]. Однако в рассматриваемом нами случае имя в его приведенных вариантах от Сетаночки до Сетки выступает в качестве характерологического признака, маркера семейной идиллии в сложнейший для детской психики момент, который наступил после трагической гибели матери Светланы — Надежды Аллилуевой.
Отсутствие необходимого переводческого сопровождения к английскому варианту заметно приглушает ощущение беззаботности, растворен-ности в семье, доверия, которыми пронизаны незатейливые рукописные послания отца и дочери к друг другу и которые олицетворяют ту семейно-идиллическую атмосферу, на всю жизнь оставляющую у людей след материализованного семейного счастья. Именно об этом пишет автор анализируемых мемуаров, когда говорит о своем детстве как о «маленьком солнечном уголке, где душа отдыхает потихоньку всю жизнь... как бы ей ни приходилось страдать» [2: 174]. Представляется, что ключом к входу в мир, озаренный «маленьким солнечным лучиком», было и осталось для автора мемуаров ее детское имя Сетанка.
Без комментария форм детского имени Светланы Аллилуевой стирается невидимая «извне», но сильно ощущаемая русскоязычными нить семейной теплоты и доверия, которая свя-
зывала отца и дочь, в особенности в течение дозамужнего периода жизни Светланы. С наступлением взрослой поры ей пришлось «ломать себе голову над теми противоречивыми и трудными чувствами», которые она испытывала к своему отцу, «любя его, и страшась, и не понимая, и осуждая...» [Там же: 174]. Отсутствие комментария также оставляет «невключенной» в поле эмоционально-образного восприятия англоязычной аудитории универсальность семейных обычаев и привычек русскоязычного мира, которые и делают семью семьей, а не местом коллективного проживания и совместного владения собственностью. Отсутствует переводческое сопровождение и к форме имени Светка:
«Здравствуй, Светка!
Получил твое письмо. Хорошо, что не забываешь отца. Я здоров. Живу хорошо. Не скучаю. Посылаю тебе подарочек (мандарины). Целую.
Твой И. Сталин.
11. X. 1947» [Там же: 146].
***
«HELLO, SVETKA!
I got your letter. It's good you haven't forgotten your father I'm well. Everything's fine. I'm not lonely. I'm sending you some little presents — tangerines. I send you a kiss.
Your J. STALIN
October 11, 1947» [37: 192].
В этих соположенных письмах вновь обращает на себя внимание разность графемного оформления (см. описание выше).
Уместно отметить, что не только в переписке И. Сталин называл свою дочь Сетанкой. Подтверждением этому служат названные и многочисленные другие документальные свидетельства. Однако благодаря обозримости времени, прошедшего с той поры, существуют и живые доказательства: подтверждения людей, общавшихся с героиней настоящей статьи. Свидетельством справедливости описанного могут служить слова Юрия Борисовича Соловьева, приятеля Василия и Светланы Сталиных в годы их юности. «Именно именем Сетанка Иосиф Сталин называл свою дочь не только в детстве, но уже и повзрослевшую», — рассказывает Юрий Соловьев. Описывая свои отношения с детьми И. Сталина,
Юрий Соловьев, в частности, рассказывает о добром нраве и приятных манерах Светланы Аллилуевой, занимательной собеседницы, любившей танцы и ценившей по-настоящему теплые дружеские отношения. Редкие фотографии Василия и Светланы в окружении их близких впервые опубликованы в книге Юрия Соловьева «Моя жизнь в дизайне»12 [23: 56, 58, 61-62]. По воспоминаниям Ю. Соловьева, Светлане Аллилуевой нравилось, что отец обращался к ней, используя детскую форму ее имени.
Узнаваемость имени как его прецедентность
Согласно сказанному отсутствие переводческих комментариев к указанным детским формам имени — Сетана, Сетанка, Сетаночка и Сетка — недостающее звено английской версии мемуаров. Дополнительным основанием для этого утверждения служит следующий факт. Казалось бы, само собой разумеется, что для русскоязычных названные и другие формы имен, производных от широкоупотребимых полных антропонимов, не требуют каких-либо пояснений. Вместе с тем показателен пример непонимания имени Сетанка носителем русского языка, для которого, по-видимому, данное имя не являлось прецедентным13. Под прецедентным А. В. Суперанская понимает имя, образ которого абстрагирован от человека — реального, живущего среди нас, жившего ранее или придуманного, но который возникает в представлении воспринимающего при упоминании [25: 40].
Данное обстоятельство особенно непонятно, если учесть, что речь идет не о профанном носителе русского языка, имеющем наивную картину мира, а об образованном человеке, специалисте, картина мира которого по определению не может не быть развитой. Между тем военный историограф генерал Д. А. Волкогонов, комментируя в своем исследовании «Триумф и трагедия. Политический портрет И. В. Сталина» (1989) отношения И. Сталина с детьми, писал: «Диктатор, чьего слова было достаточно, чтобы за предельно короткое время прорыть огромный канал, построить дворец, переселить сотни тысяч людей с „воли" за колючую проволоку, оказался полно-
стью бессильным как отец» [11: 170-171]. И далее о дочери: «Видимо, пока она [Светлана] была школьницей, Сталин любил ее больше, чем сыновей. Нередко писал ей теплые записки (трудно поверить, что Сталин мог быть таким!) наподобие этой: „Моей хозяйке — Сетанке (так в тексте. — Прим. Д. В.) — привет!.."» [Там же: 171]14.
Скобочные комментарии историографа, в которых он называет письма Сталина малолетней Светлане «теплыми записками»15, а аутентичность процитированного им обращения к дочери «Сетанка» подтверждает дополнительной ссылкой на источник, указывают на отсутствие прецедентного знания и неузнанной форме детского имени. Это также свидетельствует о широком прочтении военным мемуаристом исторического места «вождя всех народов» в жизни нации, где семейно-идил-лическим эпизодам как фактам проявления человечности, по-видимому, не отводилось места даже на «бордюре сознания». В результате такой трактовки понимание теплоты отношений отца с дочерью — невзирая на неизбежную конечность такого периода — ускользает: над ними главенствует отношение военного историка к личности вождя. Это в особенности непонятно, учитывая, во-первых, общеизвестность дочери как кумира в глазах своего отца, и, во-вторых, неординарную популярность самого имени дочери «вождя всех народов».
Динамика популярности имени Светлана описана ономасиологом Е. В. Душечкиной, которая отмечает, что «в послереволюционные годы, в самый «имятворческий период истории русской антропонимики, имя Светлана начинает использоваться наряду с иностранными и славянскими... <...> в 1926 г. им была названа дочь Сталина, примеру которого тут же последовал ряд руководителей и общественных деятелей советского государства. <...> К середине XX в. Светлана превратилась в одно из самых распространенных имен, войдя в 1950-е гг. в первую десятку, а в 1960-е — в первую пятерку регистрируемых женских имен» [14: 209]16.
Вместе с тем именно данное обстоятельство лишний раз свидетельствует в пользу контекстуальной поддержки, в которой нуждаются слова, и в особенности имена собственные, употребленные публичными людьми в неизмери-
мо сложных и многомерных по неоднозначности подтекстах рассматриваемой эпохи при трансляции текста и текстовых единиц в чужие культуры. В этой связи уместно мнение филоло-га-переводоведа В. А. Татаринова, справедливо указывающего на недооценку особых сложностей «узнавания имени собственного и, точнее,
17
его неузнавание»1' в иноязычных текстах и связанные с этим переводческие проблемы [27: 195].
Неузнавание одной из форм имени собственного образованным русскоязычным человеком подчеркивает правомерность выбранного нами ракурса анализа — необходимость эскортирования русского имени и его форм, в том числе производных, в чужую культуру, в нашем случае — англоязычную. И. А. Кашкин, анализируя стили переводческой работы, утверждает, что читатели ждут от переводчика не только эквивалентных слов и национальных особенностей, но и «накала мысли, душевной глубины и сердечного жара» [15: 506].
Культура границ «чужого» и «своего» мира
Не случайны слова М. М. Бахтина, сказанные в связи с анализом взаимоотношений автора и его героя, которые в эпистолярных мемуарах С. Аллилуевой слиты в одном лице: «Мы должны почувствовать в произведении живое сопротивление событийной реальности бытия; где этого сопротивления нет, где нет выхода в ценностное событие мира, там произведение выдумано и художественно совершенно неубедительно» [6: 248]. Здесь можно добавить еще и понятие нарушения границ единого события (по М. М. Бахтину), в котором единство охватывает и единственного участника «в ценностных категориях... я-для-себя» [Там же: 251], и как «существенности вне-находимости» по отношению к повествуемым событиям. Познавательно и ценно также и другое утверждение литературоведа о культуре границ как необходимом условии уверенного и глубокого стиля: «Эстетическая культура есть культура границ и потому предполагает теплую атмосферу глубокого доверия, обымающую жизнь» [Там же]; при этом уверенность «обработки внешних и внутренних границ человека и его мира», а также ценностный вес жизни человека «действитель-
но переживается лишь тогда, когда мы входим в нее (вживаемся), становимся на ее точку зрения, переживаем ее в категории я18» [Там же: 251-252]. С переводческой точки зрения объективированная в мемуарах оценка автором «Двадцати писем» любимого детства не оказалась в английском переводе девальвированной, но все-таки эмотив-но и эстетически смазанной.
Органичность и целесообразность комментариев переводимого текста — прерогатива переводчика, однако «перевод — двухсторонний процесс. При рассмотрении его никак не исключишь автора подлинника» [15: 503]. Уместно еще раз сослаться на мнение Ивана Кашкина, вынесенное нами в эпиграф, о том что переводчики как люди своего времени и народа наделены неотъемлемым правом истолкования подлинника [Там же: 433]. Учитывая характер времени создания англоязычной версии — 1970-е гг., нельзя не согласиться с выбранной Присциллой Джонсон-Макмиллан стратегией предельного лаконизма комментариев. Подобный характер комментариев оправдан и объясним не только точностью и строгостью собственно техники перевода, но и самим макроконтекстом эпохи — эпохи „холодной войны" и открытого противостояния двух непримиримых и противоборствующих идеологий. Наряду с этим взыскательные этические рамки налагало имя автора оригинала.
Однако, как следует из вступления и заключительной части19 «Двадцати писем», Светлана Аллилуева придавала особое значение эмоциональной оценке своих «Писем» потенциальной читательской аудиторией. Видимо, ей было важно найти сочувствие и сострадание своей, кажущейся неизбежной, раздвоенности личности как дочери одиозного деятеля, «вождя наций», и как родного и любящего отца, и эта раздвоенность дочери и гражданина, как следует из «Писем», приносила ей большие страдания. Светлана Аллилуева апеллировала к читателю, возможно, и подспудно желая снять хотя бы тонкий слой одиозности с отца, бремя деяний которого так омрачило и ее жизнь:
«Если бы судьба дала мне родиться в лачуге безвестного грузинского сапожника! Как естественно
и легко было бы мне, вместе с другими, ненавидеть того далекого тирана, его партию, его дела и слова. Разве не ясно — где черное, а где белое? Но нет, я родилась его дочерью, в детстве — любимой...» («Только один год» [5], цит. по: [22: 103]).
В подтверждение обоснованности своих рассуждений сошлемся еще раз на С. Аллилуеву, которая в предисловии ко второму изданию «Писем», написанному в 1981 году, повествует: «И теперь, после всего пережитого и узнанного за эти годы, я продолжаю считать эту камерную, семейную хронику в форме писем незаменимым источником для историков и для всех, кто умеет читать спокойно, вдумываясь в содержание. <...> Я считала, что, раскрывая перед читателем узкий круг нашей семьи, часто увиденный глазами подростка, я лишь подтвердила Старую истину: трагедия страны и трагедия семьи неразделимы. Историки, понимающие это, не ругали меня за „мелкоту сюжета"» [4: 6].
Желание приобщиться к событиям, описанным в «Двадцати письмах», и атмосфере их протекания, вне всякого сомнения, будет возникать у каждого нового поколения русскоговорящих и англоговорящих, независимо от их принадлежности к той или иной культуре, ценностных установок, картин мира, вызывая при этом гамму эмоциональных и интеллектуальных всплесков, обнаруживая ассоциативные «впадины» и неувязки, противоречия и смешанные чувства, и побуждая тем самым освободиться от черно-белого шкалирования жизни, людей и всей страны в драматичнейший период ее истории.
В заключение подчеркнем, что переводческий эскорт данного произведения, выделенный нами в отдельную технику переводческого эскортирования, состоит во вкраплении ссылочного материала в текст таким образом, чтобы иноязычный читатель смог приобщиться к культуре исходного языка оригинального текста органично, без потерь «смысловых несущих», квантов и микроквантов переживаемого им нового знания и опыта об отношениях и ценностных координатах «другой» культуры. Данная техника призвана гарантировать сохранение всех тех существенных эмотивно-оценочных несущих смысла, которые
заданы автором оригинала и потеря которых даже в незначительной мере может оказаться заметной для реконструкции событийности, культуроем-кости и эмоциогенности оригинального текста.
Заключительная ремарка посвящается автору-мемуаристу, имя которого, по нашему мнению, затерялось в водовороте переводческих трансформаций. В год 85-летия Светланы Аллилуевой20 не будет лишним выразить ей благодарность за написанные «автобиографические повествования»21, из которых особое место занимают эпистолярные мемуары «Двадцать писем к другу» [2; 422].
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Иван Александрович Кашкин (1899-1963) — переводчик с древнеанглийского, среднеанглийского и современного английского языков и его вариантов; поэт, литературовед. Известны его переводы Д. Чосера, Дж. Конрада, Л. Стивенсона, Т. Гарди, Т. С. Элиота, Э. Хемингуэя, Колдуэлла. Составитель двух антологий американской поэзии в русском переводе (1939 г., 1960 г.); автор очерков об английских и американских писателях. Воспитал «золотую» плеяду мастеров прозаического и поэтического перевода с английского — Е. Калашникову, В. Топер, О. Холмскую, М. Лорие и др.; разработал принципы творческого воспроизведения на русском языке стиля и индивидуальной манеры английских и американских писателей ХХ века [16: 829; 15].
2 «Двадцать писем к другу» — наиболее известная книга С. Аллилуевой. Изданы еще три: «Только один год» (1969 г., США), «Далекая музыка» (1984 г., Дели, Индия; 1988 г., США), «Книга для внучек: Путешествие на родину» (1990 г., США); а также публикация «Борису Леонидовичу Пастернаку» (1967 г.). Первые две книги изданы в Нью-Йорке издательством «Харпер энд Роуз», последние две — «Либерти Паблишинг» (цит. по: [5: 9]); см.: [2; 5; 1; 3].
3 По собственному признанию С. И. Аллилуевой, сделанному через четверть века после первого опубликования «Двадцати писем», они были адресованы вполне конкретному человеку, давнему «незабвенному другу», без чьего «настоятельного напора не были бы написаны», — московскому физико-химику Федору Федоровичу Волькенштейну — сыну российской поэтессы Наталии Крандиевской и пасынку писателя Алексея Толстого [2: 9].
4 Здесь и далее по тексту статьи письма воспроизводятся в максимально приближенном графическом исполнении к русскоязычному оригиналу [2] и англоязычной версии [35].
5 Писатель, литературовед и переводчик К. И. Чуковский (1882-1969) называл себя «фольклористом-собирателем, документирующим каждое детское слово» [31: 407]. Его некогда чрезвычайно популярная книга «От двух до пяти» отражает наблюдения над развитием языка детей, собранные за полвека.
6 Автор статьи выражает искреннюю благодарность доктору филологических наук, профессору Александре Васильевне Суперанской, за ценные комментарии, сделанные ею по поводу вариативных форм и этимологии рассматриваемых нами в статье имен собственных во время подготовки настоящей статьи в Институте языкознания РАН в ноябре-декабре 2010 года.
7 Курсив автора цитаты. — Ю. Л.
8 С. Аллилуева относит это письмо к периоду 1930-1932 гг.
9 Светлана Алиллуева описала «Лёльку» как выдуманную девочку, призванную служить своеобразным прототипом, или идеалом, для сравнения: «Была выдумана „идеальная девочка" — Лёлька, которую вечно ставили мне в пример, — она все делала так, как надо, и я её ненавидела за это» [Там же: 80].
10 Марта Шад — немецкий историк, доктор исторических наук, в 2004 году проведшая многочасовые беседы со Светланой Аллилуевой в США [32: 522].
11 С. И. Аллилуева относит это письмо к периоду 19321934 гг. [2: 117-118].
12 «Моя жизнь в дизайне» — автобиографическая книга Юрия Соловьева. Свою книгу и уникальные документы из личного архива автор передал в РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Источник: материалы телеканала «Культура»: http://www.tvkultura.ru/ news.html?id=261774&cid=46).
13 Об истории имени Светлана подробнее см.: [12; 13].
14 Цитируемое послесловие Д. А. Волкогонова к «Двадцати письмам» воспроизводит фрагмент из первой части Книги I его историографического исследования, см.: [11].
15 Уместно отметить, что «записки» в восприятии взрослого человека — военного и историка, в глазах ребенка — полноценные «письма» с обращением, датой, подписью и именно тем содержанием, которое было доступно для детского восприятия.
16 Более подробно об этом в работах: [12; 13].
17 Шрифтовое выделение наше. — С.В.
18 Курсив автора цитаты. — М. Б.
19 Текст перед первым Письмом и курсивный текст после последнего, 20-го, Письма: [2: 5-8; 174-175].
20 В настоящее время Светлана Иосифовна Аллилуева проживает в США под именем Ланы Питерс (фамилия американского мужа С. И. Аллилуевой, архитектора В. Питерса) [32].
21 Эта собственная оценка С. Аллилуевой написанных ею книг, см. ее последнюю из опубликованных работу [3: 9].
22 По словам С. И. Аллилуевой, «издание 2000 г. является фотокопией первого издания, напечатанного в 1967 году» [2: 6-7].
ЛИТЕРАТУРА
1. Аллилуева С. И. Далекая музыка. М., 1992 (1988). (Репринт. изд-е. Вых. дан. ориг.: Allilueva, Svetlana. The Faraway Music. New York: Liberty Publishing Inc., 1988.)
2. Аллилуева С. И. Двадцать писем к другу. М., 1990 (1963). (Репринт. изд-е. Вых. дан. ориг.: New York; Evanston: Harper & Row, Cop., 1963.)
3. Аллилуева С. И. Книга для внучек: Путешествие на родину. М., 1992 (1990). (Репринт. изд-е. Вых. данные ориг.: Allilueva, Svetlana. The Book for Granddaughters. — New York: Liberty Publishing Inc., 1990.)
4. Аллилуева С. И. Предисловие ко второму изданию // С. Аллилуева. 20 писем к другу. М.: Захаров, 2000.
5. Аллилуева С. И. Только один год. М., 1990 (1969). (Репринт. изд-е. Вых. дан. ориг.: Only One Year. — New York; Evanston: Harper & Row, Cop., 1969.)
6. Бахтин М. М. Автор и герой в эстетической деятельности (1920-е гг.) // Бахтин М. М. Работы 1920-х годов: К 100-летию со дня рождения М. М. Бахтина. Киев, 1994. С. 69-255.
7. Белади Л., Краус Т. Личность диктатора // Белади Л., Краус Т. Сталин / Перев. с венг. В. Л. Леонидова, Д. В. Мусатова. М., 1989. C. 217-232.
8. Васильев В. А., Катанская А. Р. и др. Фонетика английского языка: Практический курс. — Новое изд-е / Под ред. проф. Ж. Б. Верениновой: Уч. на англ. яз. М.: Высшая школа, 2009.
9. Васильева Н. В. О функциях собственных имен в художественных текстах // Вопросы филологии. 2005. № 3. С. 7-13.
10. Волкогонов Д. А. «Личная жизнь» генсека // Аллилуева С. И. Двадцать писем к другу. — Киев, 1991. С. 167-173.
11. Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия. Политический портрет И. В. Сталина: В 2 кн. М., 1989.
12. Душечкина Е. В. Имя дочери «вождя всех народов» // Вопросы ономастики. 2004. № 1. С. 100-107.
13. Душечкина Е. В. Культурная история имени: Светлана // Имя. Семантическая аура / Отв. ред. Т. М. Николаева / РАН. Ин-т славяноведения. М., 2007. С. 321-360.
14. Душечкина Е. В. Семантическая история одного имени (от Светланы к Светке) // Имя: внутренняя структура, семантическая аура, контекст: Тезисы междунар. науч. конф. Ч. 2. М., 2001. С. 207-210.
15. Кашкин И. А. Вопросы перевода // Кашкин И. А. Для читателя-современника. Статьи и исследования / Сост. М. Лорие, П. Топер. М., 1977 (1954). С. 427-463.
16. Лорие М., Топер П. Сведения о переводчиках // Чосер Д. Кентерберийские рассказы / Пер. с англ. И. Кашкина, О. Румера, Т. Поповой. М., 1996. С. 829.
17. Лотман Ю. М. Мир собственных имен (1992) // Лотман Ю. М. Семиосфера: Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. Статьи, исследования, заметки. СПб., 2000. С. 35-41.
18. Неру Д. Взгляд на всемирную историю: Письма к дочери из тюрьмы, содержащие свободное изложение истории для юношества. В 3 т. / Перев. с англ. М., 1989 [Nehru, J. Glimpses of World History being further letters to his daughter, written in prison and containing account of history for young people. London, 1949.]
19. Пиаже Ж. Избр. психологические тр. / Перев. с англ. и фр. М., 1994.
20. Пильняк Б. Письма. В 2 т. М., 2010.
21. Радзинский Э. С. Сталин. М., 1997.
22. Самсонова В. Дочь Сталина. М.; Смоленск, 1999.
23. Соловьев Ю. Б. Моя жизнь в дизайне. М., 2004.
24. Солоухин В. Письма из русского музея (1980). М., 1990.
25. Суперанская А. В. Ономастика начала XXI века / Отв. ред. Н. В. Васильева. М., 2009.
26. Суперанская А. В. Ономастические универсалии // Восточно-славянская ономастика. М., 1972. С. 346-356.
27. Татаринов В. А. Перевод некоторых классов слов. Переводятся ли имена собственные? // Татаринов В. А. Методология научного перевода: К основаниям теории конвертации. М., 2007. С. 192-196.
28. Телия В. Н. Первоочередные задачи и методологические проблемы исследования фразеологического состава языка в контексте культуры // Фразеология в контексте культуры. М., 1999. С. 13-24.
29. Трахтеров А. Л. Английская фонетическая терминология: Справ. пос. для вузов иностр. яз. М., 1962.
30. Фесенко О. П. Эпистолярный текст: жанр, стиль, дискурс // Вопросы филологии. 2008. №3. С. 13-21.
31. Чуковский К. И. От двух до пяти : Сб. ст. по детской психологии и развитию речи ребенка дошкольного возраста. М., 2010 (1928, испр. 1933).
32. Шад М. Дочь Сталина / Пер. с нем. Марии Станиславчик. М., 2005.
33. Шахнарович А. М., Юрьева Н. М. Психолингвистический анализ семантики и грамматики (на матер. онтогенеза речи) / Отв. ред. А. А. Леонтьев. М., 1990.
34. Шаховский В. И. Национально-культурная специфика эмоций в языке оригинала и ее отражение в языке перевода // Тетради переводчика: Науч.-теор. сб. / Под ред. проф.
B. Н. Комиссарова. Вып. 23. М., 1989. С. 74-83.
35. Шаховский В. И. Эмоции как объект исследования в лингвистике // Вопросы психолингвистики. 2009. № 9.
C. 29-43.
36. Шкаренков П. П. Письмо в поздней античности (на примере «Писем Квинта Аврелия Симмаха») // Дискурсивность и художественность: Сб. науч. тр. М., 2005. С. 172-181.
37. Alliluyeva Svetlana. Twenty Letters to a Friend / Transl. by Priscilla Johnson McMillan. — Harper Row Publishers. New York, Evanston, 1967.
38. Johnson McMillan P. Translator's Notes // Alliluyeva Svetlana. Twenty Letters to a Friend / Transl. by Priscilla Johnson McMillan. Harper Row Publishers. New York, Evanston, 1967. P. 237-246.
39. Montefiore Simon S. Stalin: The Court of the Red Tsar. London, 2004.
40. Ronay Gabriel. Revealed: Stalin's Family Secrets // The Sunday Herald. November 7, 1999. — URL: http://findarticles. com/p/articles/mi_qn4156/is_19991107/ai_n13944244/
СЛОВАРНО-ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКИЕ ИЗДАНИЯ
41. Словарь лингвистических терминов / Сост. О. С. Ах-манова. М., 1966.
42. Oxford Advanced Learner's Dictionary of Current English / Ed. by S. Wehmeier. 6-th ed. Oxford University Press, 2003.
