CC BY
0
Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2023. № 5. C. 162-172 Lomonosov Philology Journal. Series 9. Philology, 2023, no. 5, pp. 162-172
ПЕРЕСТРОЙКА ГЕНДЕРНЫХ МОДЕЛЕЙ В РОМАНЕ Е.Н. ЧИРИКОВА «МОЙ РОМАН»
А.В. Назарова
Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, Москва,
Россия; raznastas@gmail.com
Аннотация: Объектом рассмотрения стал написанный в эмиграции роман Е.Н. Чирикова (1864-1932) «Мой роман» (Париж, 1929), посвященный так называемой «трагедии беженства». Однако оттолкнувшись от размышлений о судьбе миллионов изгнанников, вынужденных покинуть Россию в результате Гражданской войны и красного террора, писатель сосредоточился на изображении участи женщины в условиях утраты дома, семьи и прежнего социального статуса. Обращение Чирикова к «женскому вопросу» обусловило применение гендерного подхода при анализе текста произведения, который, в свою очередь, позволил продемонстрировать уникальное место «Моего романа» в литературе русского зарубежья. Последняя фактически проигнорировала проблему изменения статуса женщины в семейном кругу и за его пределами, спровоцированную самим ходом истории первой четверти ХХ с то-летия, и сосредоточилась исключительно на сохранении для потомков памяти о дореволюционной России и т. п. Чириков же в «Моем романе» наглядно зафиксировал ломку традиционных женско-мужских гендерных «амплуа», вскрыв их зависимость от общественно-политических процессов. Тем самым он обнаружил искусственность и условность многих привычных для современников норм женского и мужского поведения и по-своему подытожил прения о статусе женщины в семейном кругу и за его пределами, которые звучали в русском обществе на протяжении почти столетия. В то же время в «Моем романе» Чириков продемонстрировал, что по сравнению с женщиной мужчина болезненнее переносит утрату традиционных гендерных функций, обнаруживая большую духовную слабость и нравственную уязвимость.
Ключевые слова: литература русского зарубежья; трагедия беженства; гендерная проблематика; «новая женщина»; эмансипация; материнство; театрализация
doi: 10.55959/MSU0130-0075-9-2023-47-05-13
Финансирование: Исследование выполнено в ИМЛИ РАН за счет гранта Российского научного фонда № 19-78-10100, https://rscf.ru/project/19-78-10100/.
© Назарова А.В., 2023 162
Для цитирования: Назарова А.В. Перестройка гендерных моделей в романе Е.Н. Чирикова «Мой роман» // Вестн. Моск. ун-та. Серия 9. Филология. 2023. № 5. С. 162-172.
THE RESTRUCTURING OF GENDER MODELS IN THE NOVEL BY E.N. CHIRIKOV MY ROMANCE
Â.V. Nazarova
Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russia; raznastas@gmail.com
Abstract: The novel My Romance (Paris, 1929) written in exile by E.N. Chirikov (1864-1932) and dedicated to the so-called 'tragedy of refugee' has become the object of consideration in this article. In this novel, the writer started from thinking about the fate of millions of exiles who were forced to leave Russia as a result of the Civil War and the Red Terror, and focused on depicting the fate of a woman in conditions of loss of home, family and former social status. Chirikov's appeal to the 'women's issue' led to the use of a gender approach in the analysis of the text of the work, which in turn allowed to demonstrate the unique place of My Romance in the literature of the Russian emigration. The latter actually ignored the problem of changing of women's status in the family circle and beyond provoked by the very course of history in the first quarter of the 20th century, and focused exclusively on preserving for posterity the memory of pre-revolutionary Russia, etc. Chirikov in My Romance clearly recorded the breaking of traditional female-male gender 'roles', revealing their dependence on socio-political processes. Thus, he discovered the artificiality and conventionality of many norms of female and male behavior familiar to contemporaries and summed up the debate about the status of women in the family circle and beyond which had been heard in Russian society for almost a century. At the same time, Chirikov demonstrated in My Romance that a man compared to a woman is more painfully enduring the loss of traditional gender functions, revealing greater spiritual weakness and moral vulnerability.
Keywords: Russian émigré literature; the tragedy of refugee; gender issues; 'new woman'; emancipation; motherhood; theatrics
Funding: The research was carried out at the IMLI RAS at the expense of the grant of the Russian Science Foundation No. 19-78-10100, https://rscf.ru/ project/19-78-10100/.
For citation: Nazarova A.V. (2023) The Restructuring of Gender Models in the Novel by E.N. Chirikov My Romance. Lomonosov Philology Journal. Series 9. Philology, no. 5, pp. 162-172.
Процесс женской эмансипации от традиционных социальных норм и ограничений начался в России уже в эпоху правления Петра I, но активное обсуждение «женского вопроса» в русском обществе развернулось со второй половины XIX века. Катализатором общественных дискуссий послужили значительные политические и со-
циально-экономические перемены, которые последовали за отменой крепостного права и ускорили «вхождение женщин в мир, ранее считавшийся "мужским"» [Воронина 2022: 104]. С этого времени в общественном сознании стало все глубже укореняться представление о существовании альтернативных женских ролей помимо роли «замкнутой в домашнем пространстве матери семейства» [Воронина 2022: 104]. Новые стратегии самореализации подразумевали освобождение женщины от «вовлеченности в быт» во имя «самостоятельности мышления и поступка» [Вознесенская 2012: 154], находя «выражение в самых разнообразных формах», будь то «женское образование, трудовые товарищества, участвие в радикальных кружках, новый "любовный быт"» [Гончарова 2012: 45] и т. п. Все они отрицали жесткую половозрастную иерархию «от мужчин к женщинам, от старших к младшим», которая лежала в основе традиционной патриархальной семьи (и по аналогии с ней общественного устройства) и держалась на «на безусловном авторитете стариков в принятии решений, добровольном соблюдении принятых правил» [Хлопонина 2019: 73]. Безусловная родительская и родовая власть обеспечивала членам клана определенные социальные гарантии, но их обратной стороной оказывалось пренебрежение интересами личности во имя коллективного благополучия. Выражение самостоятельности в семейной общине расценивалось как проявление гордыни и самонадеянности, то есть грех, поскольку в христианской традиции патриарх-хозяин несет ответственность за домочадцев перед Богом и должен будет один за всех «"ответ дати" в день Страшного суда» [Мартыненко 2015: 236]. В таких обстоятельствах женщина по сравнению с мужчиной представала как его часть, на которой лежит обязанность поддерживать «нравственное благополучие дома» [Мартыненко 2015: 232, 236].
Распад в пореформенный период прежних патриархально-сословных структур повлек за собой постепенный пересмотр статуса женщины в семье и социуме, что стало одной из значимых тем в отечественной литературе и привело к появлению ряда принципиально новых типов. Среди них можно назвать «новую женщину», «женщину-нигилистку», «женщину "на перепутье"», женщину, которая после разрыва семейных уз пытается найти себя «в пространстве вне дома» [Лукьянчикова 2012: 181]. При этом во многих, прежде всего полемических, романах «мысль семейная» предстает искаженной, и героини без сожаления покидают отчий дом, спасаясь от родительского деспотизма, который свидетельствует об отсутствии душевной связи между самыми близкими людьми. Будучи разочарованными в житейском укладе родительской семьи, представительницы нового типа решительно отказываются от роли жены 164
и матери. Они часто остаются незамужними, бросают супругов либо вступают в фиктивный брак, чтобы сохранить независимость. В целом мужчина не интересует «новую женщину» как объект романтических притязаний, а в своем развитии она нередко его опережает, оказываясь «более сильной личностью» [Лукьянчикова 2012: 183]. Материнская сущность таких героинь не проявляется вовсе, поскольку любовь к детям и забота о них требуют от женщины полной самоотдачи, не оставляя в представлении «нигилистки» возможности для полноценной самореализации в сфере какой-либо профессиональной или научной деятельности. Поэтому в обывательском сознании независимая жизнь «новой женщины» часто ассоциировалась с борьбой за существование, бесприютностью и одиночеством, а представления о возможности новой жизни для женщины оценивались как иллюзия, попытка воплотить которую в реальность приведет «нигилистку» к неизбежному разочарованию и краху. Однако с конца XIX столетия женщины все больше отступали от заданной обществом традиционной программы, хотя не могли полностью отказаться от навязываемого им социумом «императива брак — хозяйство — дети» [Вознесенская 2012: 156].
Попытку кардинально изменить женскую жизненную парадигму предприняли большевики, чьи эксперименты в области семейно-брачных отношений в первое послереволюционное десятилетие были направлены на «рассемеивание» женщин и их мобилизацию «на службу советского строительства» [Пушкарева 2012: 13]. На деле эти преобразования обернулись втягиванием женщин в сферу тяжелого производства, несмотря на то, что быт по-прежнему оставался на их плечах: «никто не пытался "приучать" мужа к готовке пищи» [Пушкарева 2012: 16]. Таким образом в советском государстве на женщин легла двойная нагрузка, хотя на официальном уровне, начиная с 1930-х, декларировалось, что «женский вопрос в Советском Союзе был "решен"» [Пушкарева 2012: 14].
Отчасти схожие процессы шли и в эмиграции, где женщины также были вынуждены осваивать новые социальные роли. Однако массово включиться в трудовую деятельность беженок толкали не политические лозунги и всеобщая трудовая повинность, а тяжелое материальное положение и необходимость помогать мужьям содержать семью, а порой и полностью брать на себя ответственность за нее. Но в отличие от СССР «женский вопрос» не поднимался ни в общественно-политических дебатах, ни в литературе русского зарубежья, так как заработки и мужчин, и женщин были невелики, ведь эмигрантам обоих полов часто приходилось соглашаться на низкоквалифицированный и малооплачиваемый труд. Кроме того, внимание русской диаспоры было практически полностью
сосредоточено исключительно на проблемах сохранения культурного наследия дореволюционной России для потомков, попытках запечатлеть трагедию Гражданской войны и изгнанничества, нащупать в российской истории узловые события, трагическим образом определившие судьбы миллионов соотечественников, и т. п. Обращенность в прошлое не позволяла эмигрантам осмыслить перераспределение обязанностей мужчины и женщины в семье и социуме в настоящем, ведь они в буквальном смысле не желали «вживаться в новую действительность» [Кулешова 2018: 29].
Исключением, как представляется, можно назвать писателя Евгения Николаевича Чирикова (1864-1932), в чьем творчестве периода эмиграции хоть и косвенно, но все же получил отражение названный процесс. Например, в его вышедшей в Париже книге «Мой роман» (1928) смена действующими лицами привычных гендерных «амплуа» имеет немаловажное значение в развитии фабулы. Писатель рисует судьбу двух беженцев — Ивана Петровича и Вероники, — которые едва знакомы, но ради возможности попасть на эвакуационный пароход, чтобы спастись от красного террора, вынуждены выдавать себя за супругов. Сначала Иван Петрович выступает в привычной мужской роли защитника и спасителя женщины, не раз уберегая Веронику от гибели. Сперва он отговаривает ее от самоубийства, затем совершает подлог, выдав за жену, чтобы обеспечить ей место на пароходе. В пути он ухаживает за женщиной во время ее болезни, а позднее вынужден даже принять у нее роды и взять на себя заботу не только о героине, но и о ее новорожденной дочери.
Ситуация осложняется тем, что Иван Петрович буквально с первой встречи полюбил Веронику, но та не верит в его желание бескорыстно ей помочь, поскольку выясняется, что героиня подверглась насилию со стороны комиссара, от которого и родила ребенка, и теперь в каждом мужчине видит «зверя». Герой всеми силами стремится заслужить доверие Вероники и, чтобы доказать чистоту своих намерений, отдает женщине револьвер, который гарантирует ее «неприкосновенность» [Чириков 1929: 14] (далее роман цитируется по этому изданию). Такой шаг позволяет Ивану Петровичу стать другом Вероники, и хотя это не та роль, на которую тот рассчитывал в глубине души, персонаж Чирикова весьма дорожит ею. Тем не менее ход романного действия и его развязка демонстрируют, что в новых жизненных реалиях привычные мужские роли искажаются и разрушаются, от чего страдают и женщины, и сами мужчины.
Выбрав служение своей «прекрасной даме», Иван Петрович попадает в ловушку: он не может признаться Веронике в чувствах, поскольку боится, что правда оттолкнет от него героиню и это по-166
влечет за собой неминуемое расставание не только с ней, но и с девочкой, к которой он привязался как к родной дочери. Несмотря на такое самоотречение, герой в итоге все равно вынужден отказаться от возлюбленной, уступив ее «законному» жениху Вероники — офицеру Владимиру Раевскому, который считался погибшим, но чудом сумел спастить и разыскать невесту за границей. И этот, на первый взгляд, великодушный и благородный шаг Ивана Петровича в действительности приводит к трагической развязке. Осознавшая, что уже давно любит не жениха, а «фиктивного» мужа, Вероника приходит к убеждению, что не нужна Ивану Петровичу, и в отчаянии бросается в море. Сам же герой своим поведением как будто подтверждает ее печальный вывод: получив последнее письмо женщины, он лишь «бранит себя» (192) за слепоту и бездействие. Однако причина столь непонятной, на первый взгляд, пассивности Ивана Петровича кроется в бессознательном страхе потерпеть поражение в столкновении с более сильным соперником и тем самым утратить уважение возлюбленной, тем более что Владимир уже избил однажды Ивана Петровича, приняв за насильника невесты. Таким образом подлинным препятствием на пути главного героя «Моего романа» к счастью становится его уязвленная гордыня и желание во что бы то ни стало сохранить мужественный образ в глазах окружающих, хотя его представления о подлинных атрибутах маскулинности, как показывает писатель, во многом поверхностны и иллюзорны. То же желание движет и Владимиром, который, как может показаться вначале, стремится защитить поруганную честь невесты, но на деле всего лишь жаждет отомстить за нанесенное его самолюбию оскорбление и потому, не выяснив истинного положения вещей, без предупреждения набрасывается с кулаками на беззащитного человека. В результате сосредоточенность обоих мужчин на себе и своих переживаниях делают их глухими к страданиям Вероники, провоцируя в душе каждого из них недоверие к любимой женщине, а в какой-то момент и презрение к ней.
Так, Иван Петрович однажды признается, что его возвышенное чувство к Веронике «почему-то» оскорбляет тот факт, что героиня ждет ребенка, ведь это значит, что «не так она свята, как кажется», раз у нее уже был «романчик» (47). А со стороны Владимира полностью исчезла «щепетильность в отношении к Веронике»: даже в присутствии Ивана Петровича он не стесняется «поймать ее при встрече в коридоре и потискать, как делают в господских домах гости с горничными, рассказывает при ней нескромные анекдоты» (179). Смущение Вероники вызывает у него лишь недоумение и недовольство, и в конце концов он, по сути, совершает над ней насилие. Так Чириков намекает, что все мужчины оказываются подвержены
трафаретным представлениям о женской чистоте и не способны учесть те коррективы, которые внесли в жизнь людей революционная катастрофа и трагедия беженства.
Ивану Петровичу все же удается встать выше предрассудков: узнав тайну Вероники, он проклинает себя за грязные мысли и преклоняется перед страданием, через которое она прошла, что, в свою очередь, избавляет его любовь к героине от греховности. Тем не менее «под внешней личиной дружбы» с Владимиром он все равно продолжает соперничать с ним за Веронику, заставляя ее мучиться «от невыносимого положения между двумя огнями» (170). Таким образом Чириков недвусмысленно дает понять, что женщина буквально обречена быть жертвой мужского эгоизма. Именно он заставляет представителей сильного пола конкурировать друг с другом за женщину, видя в ней всего лишь объект, собственность и игнорируя ее волю и чувства. Тем самым художник поставил под сомнение укорененную в людском сознании с давних пор культурную модель, согласно которой мужское начало несет в себе высшие ценности («разумное и духовное»), а женская природа оценивается как «низменная и греховная» [см.: Демидова, Потехина 2022: 20]. На это обратил внимание и один из рецензентов «Моего романа», отметив, что в своей книге Чириков «отдает решительное предпочтение женщине», считая «женское начало выражающим душу, а мужское — плоть» [Маковский 1926: 2]. И предпринятая однажды самим Иваном Петровичем дерзкая попытка сблизиться с Вероникой заставляет его позднее со стыдом и горечью признать: для мужчины немыслимо «любить женщину и не владеть ее телом» (106). Устами своего персонажа писатель обнажает истинную природу мужской галантности и «рыцарства» по отношению к женщине, в основе которых лежат всего лишь притворство и игра с целью обладания ею: «мы, мужчины, в своей любви <...> всегда актеры, всегда на ходулях» (106). Героинь, напротив, Чириков в «Моем романе» и других произведениях периода эмиграции неоднократно сопоставляет со скорбящей Богоматерью, подчеркивая тем самым сакральный смысл женского начала. Чириков был убежден в особой роли женщины в истории, видя в ее способности к материнству и жертвенной любви источник жизни и победы над смертью.
Отметим, что весь текст «Моего романа» пронизывает мотив игры, актерства. Не только Иван Петрович и Вероника, но и второстепенные персонажи также ведут свои сольные «партии». Владимир оставляет военную стезю и становится артистом оперетты, превращая окружающих в «статистов, которые должны ему подыгрывать» (178). А влюбленная в Ивана Петровича официантка Верочка разыгрывает из себя принцессу, которую тот, словно принц, должен
украсть. Когда же герой обманывает ее ожидания, девушка принимает яд, то есть доводит свою роль жертвы роковой любви до конца. Сходным образом поступает и Владимир, который после гибели Вероники тоже предпринимает попытку свести счеты с жизнью, и хотя она оказывается неудачной, он настолько убедителен в своем отчаянии, что становится героем газетной хроники. Такая театрализация и даже «карнавализация» жизни выступает показателем абсурдности бытия, где каждый вынужден играть несвойственную ему роль. К таким ролям, как показал в «Моем романе» Чириков, относятся и традиционные гендерные статусы.
Бежав из России, Иван Петрович и Вероника вынуждены строить жизнь в новой стране с нуля. Но если женщина быстро находит работу: сначала устраивается в ресторан, где получает щедрые чаевые, затем начинает давать уроки музыки и аккомпанирует в оркестре, — то герой долгое время остается безработным, берет на себя хлопоты по хозяйству и уходу за ребенком и успешно справляется с ними. Тем самым персонажи «Моего романа» отказываются от привычной семейной модели, где мужчина — добытчик, а женщина — хранительница очага, и фактически меняются местами. Однако подобная метаморфоза не ущемляет мужского достоинства Ивана Петровича. Он даже благодарен судьбе, полагая, что «быть нянькой и кухаркой у любимой женщины — <...> это совсем не плохо» (135). Так, хотя проблема женской эмансипации в тексте романа напрямую не поднимается, можно сказать, что Чириков в определенной мере предугадал одну из ключевых тенденций развития общества в начале XXI века, в основе которой лежат «самостоятельность и независимость женщин» и «рождение "нового отцовства" с его заботой о подрастающем поколении» [Пушкарева 2012: 23].
Показательно в этой связи, что если Иван Петрович быстро вжился в роль «отца семейства», то Веронике ипостаси жены и особенно матери долгое время даются с трудом. На протяжении сюжета она «неровно» ведет себя с дочерью: то «раздражалась и явно не любила ее, то словно раскаивалась и чувствовала себя виноватой перед девочкой» и «начинала ее ублажать», покупая то «шапочку, то чулочки, то турецкую феску» (99). Важно, что отстраненность героини от ребенка и даже ее неприязнь к нему не осуждаются писателем, который с помощью этой сюжетной коллизии открыто говорит о недопустимости принуждения женщины к материнству вопреки ее желанию. И хотя художник был убежден, что любовь к ребенку заложена в женской натуре природой и рано или поздно проснется в ее душе, он тем не менее убедительно показал, как сильно страдают мать и дитя, ставшие жертвами мужского своеволия и равно-
душия. Таким образом Чириков утверждал право женщины на отказ от навязываемой ей социумом гендерной функции, если та несет в себе угрозу ее жизни и благополучию, что позволяет с долей условности говорить о сходстве взглядов литератора с основными положениями современного феминизма.
Все отмеченное выше в определенной мере дает возможность говорить о «Моем романе» Е.Н. Чирикова как произведении, подытожившем прения о статусе женщины в семейном кругу и за его пределами, которые звучали в русском обществе на протяжении почти столетия. Художник наглядно продемонстрировал искусственность и условность многих привычных норм женского и мужского поведения, указав на их прямую зависимость от социально-экономических процессов и политических событий. Но зафиксировав обусловленную самим ходом истории ломку традиционных гендерных «амплуа», писатель показал и то, что по сравнению с мужчиной в эпоху социальных потрясений женщина по-прежнему более уязвима и беззащитна перед насилием. Сочувствие женской судьбе пронизывало произведения Чирикова на всем протяжении его творческого пути. Как в дореволюционной, так и в эмигрантской прозе художника образы героинь неизменно выступают для него мерилом поступков персонажей-мужчин и нравственным камертоном общества в целом. Для писателя страдания женщины и ее гибель не могут быть ничем оправданы, и это убеждение ярко и неоспоримо свидетельствует о гуманистическом посыле творчества Чирикова, который носил не умозрительный характер, но был выстрадан автором с юности.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. ВознесенскаяА.П. Образ женщины-нигилистки как отражение смены ценностной парадигмы в культуре России XIX в. // Общество. Среда. Развитие (Terra Humana). 2012. № 2. С. 153-156.
2. Воронина О.А. Роль женщин в русской культуре: позиции мыслителей XIX в. // Женщина в российском обществе. 2022. № 4. С. 102-118.
3. Гончарова О.М. Русская женщина 1860-х в «зеркале» идей и литературы // Культура и текст. 2012. № 1. С. 44-53.
4. Демидова О.Р., Потехина Е.А. Гендерные модели в культуре, или О философии мужского и женского. СПб., 2022.
5. Кулешова О.В. Духовный мир ушедшей России в произведениях писателей-эмигрантов // Вестник культурологии. 2018. № 4 (87). С. 29-41.
6. Лукьянчикова Н.В. Проблема женского нигилизма в повести М.П. Чехова «Синий чулок» // Ярославский педагогический вестник. 2012. № 3. С. 180-188.
7. Маковский С. «Мой роман» Евгения Чирикова // Возрождение. Париж. 1926. 30 дек. (№ 576). С. 2.
8. Мартыненко Н.К. Традиции гендерных ролей в российском обществе // Вестник ВУиТ. 2015. № 2 (18). С. 232-240.
9. Пушкарева Н.Л. Гендерная система советской России и судьбы россиянок // Новое литературное обозрение. 2012. № 5. С. 8-23.
10. Хлопонина О.О. Динамика женской образности в русской художественной культуре 1890-х — 1930-х гг.: Дисс. ... канд. культурологии. М., 2019.
11. Чириков Е.Н. Мой роман. Париж, [1929].
REFERENCES
1. Voznesenskaya A.P. Obraz zhenshchiny-nigilistki kak otrazhenie smeny tsennostnoi paradigmy v kul'ture Rossii XIX v. [The image of a nihilist woman as a reflection of the change of the value paradigm in the culture of Russia of the XIX century]. Ob-shchestvo. Sreda. Razvitie (Terra Humana) [Society. Environment. Development (Terra Humana)], 2012, № 2, pp. 153-156. (In Russ.)
2. Voronina O.A. Rol' zhenshchin v russkoi kul'ture: pozitsii myslitelei XIX v. [The role of women in Russian culture: the positions of thinkers of the XIX c.]. Zhenshchina v rossiiskom obshchestve [Woman in Russian Society], 2022, № 4, pp. 102-118. (In Russ.)
3. Goncharova O.M. Russkaya zhenshchina 1860-kh v "zerkale" idei i literatury [Russian woman of the 1860s through the prism of ideas and literature]. Kul'tura i tekst ["Culture and Text"], 2012, № 1, pp. 44-53. (In Russ.)
4. Demidova O.R., Potekhina E.A. Gendernye modeli v kul'ture, ili O filosofii muzhs-kogo i zhenskogo [Gender models in culture, or About the philosophy of masculine and feminine]. St. Petersburg, Russkaja kultura publ., 2022. 174 p. (In Russ.)
5. Kuleshova O.V. Dukhovnyi mir ushedshei Rossii v proizvedeniyakh pisatelei-emi-grantov [The spiritual world of the past Russia in the works of emigrant writers]. Vestnik kul'turologii [Herald of Culturology], 2018, № 4 (87), pp. 29-41. (In Russ.)
6. Luk'yanchikova N.V. Problema zhenskogo nigilizma v povesti M.P. Chekhova "Sinii chulok" [Problem of Female Nihilism in M.P. Chekhov's Story "The Dark Blue Stocking"]. Yaroslavskiipedagogicheskii vestnik [Yaroslavl Pedagogical Bulletin], 2012, № 3, pp. 180-188. (In Russ.)
7. Makovskii S. "Moi roman" Evgeniya Chirikova ["My Romance" by Evgeny Chirikov]. Vozrozhdenie, 1926, № 576, p. 2. (In Russ.)
8. Martynenko N.K. Traditsii gendernykh rolei v rossiiskom obshchestve [Traditions of gender roles in the Russian society]. Vestnik Volzhskogo universiteta imeni V.N. Tatishcheva [Vestnik ofVolzhsky University named after V.N. Tatishchev], 2015, № 2 (18), pp. 232-240. (In Russ.)
9. Pushkareva N.L. Gendernaya sistema sovetskoi Rossii i sud'by rossiyanok [The gender system of Soviet Russia and the fate of Russian women]. Novoe literaturnoe obozrenie [New Literary Review], 2012, № 5, pp. 8-23. (In Russ.)
10. Khloponina O.O. Dinamika zhenskoi obraznosti v russkoi khudozhestvennoi kul'ture 1890-kh — 1930-kh gg. [Dynamics of female imagery in Russian artistic culture of the 1890s — 1930s.]. Dissertation for the degree of candidate of cultural studies, Moscow, 2019, 226 p.
11. Chirikov E.N. Moi roman [My Romance]. Paris, Vozrozhdenie Publ., [1929]. 196 p.
Поступила в редакцию 09.06.2023 Принята к публикации 29.08.2023 Отредактирована 15.09.2023
Received 09.06.2023 Accepted 29.08.2023 Revised 15.09.2023
ОБ АВТОРЕ
Назарова Анастасия Викторовна — кандидат филологических наук, старший преподаватель кафедры истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса филологического факультета имени М.В. Ломоносова; raznastas@gmail.com
ABOUT THE AUTHOR
Anastasia Nazarova — Ph.D., Senior Teaching Fellow, Department of the History of Contemporary Russian Literature and Modern Literary Process, Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University; raznastas@gmail.com
