CC BY
44
В.В. Мароши Новосибирск «РЛ8ТШЛСЛ 8ЛТІУЛ»: ОКНАМИ В ОГОРОД
- Редкий огородник выращивает пастернак
Н.Замятина «Пастернак без мифов»»
- Свойство пастернака расти в земле и обрастать землею;
да, таково свойство этого вида Б. Пастернак
Единство поэтической неомифологии Бориса Пастернака -вегетативных мотивов, символики земли, значимости пространств сада и огорода, занятий Живаго-земледельца раскрываются через этимологию фамилии автора.
Ключевые слова: мотив, имя, дискурс, аллюзии, мифопоэтика, неомифологизм, огороднический миф,
Автору этих заметок довелось извести (выдернув, скосив тяпкой или сломав жесткий стебель) тысячи диких пастернаков, заполонивших одичавшую от неухода землю. А вот «Ра8Ііпаса 8а1;іуа»» с его огромным и вкусным корнем так и не случалось до сих пор посадить. Не приходилось нам писать и о Борисе Пастернаке, поэтому в какой-то степени это попытка оправдания перед ежегодно убиваемым и сминаемом нами в тысячах масок, форм и окрасок богом растительности.
В жизни и творчестве Б. Пастернака огород и работа на нем играли особую роль. Отчасти источником подобного порождающего в буквальном и переносном смыслах творческого дискурса стала и фамилия поэта. Современные русские поэты и прозаики воспринимают огородничество Пастернака как естественное продолжение его творчества: «Так славненько писал, не воевал, / все в огороде ямочку копал» [Миронов, 2002: 338]; «Уже ближе к рассвету, ежесекундно озираясь, дорогу переходит угрюмый огородник Пастернак с мешком» [Горчев, 2008: 105]. В полном пастернаковскими аллюзиями стихотворении С. Гандлевского «Есть горожанин на природе...» вполне непринужденно рождается даже поэтический окказионализм «пастерначит», т.е., как бы «занимается плодотворной работой с землей и растениями»:
Есть горожанин на природе.
Он взял неделю за свой счет И пастерначит в огороде
И умиротворенья ждет.
Семь дней, прилежнее японца,
Он созерцает листопад,
И блеск дождя, и бледность солнца,
Застыв с лопатой между гряд...
[Гандлевский, 2000: 413]
С точки зрения коллег по литературному цеху Пастернак или те, кто ему подражают, должны воздействовать на землю и пожинать ее плоды. Поддерживают этот огороднический миф, включая его в расширенную семантику слова «культура» и ближайшие потомки поэта: «В конце жизни Пастернак не любил слова претенциозного слова «культура», он заменял его понятием плодотворного существования, включая в него и возделывание земли, и духовную жизнь» [Пастернак Е.Л., 1989: 326-332]. Очевидно то, что с семантикой «овоща», объекта, смысл деятельности поэта никак впрямую не связан: напротив, имеет место активность субъекта, воздействующего на землю, которая, в свою очередь, рождает некие плоды.
Обратимся за помощью к словарям. Как известно, пастернак - род семейства зонтичных, известны и овощные растения под названиями «пастернак посевной», «пастернак культурный» (дикий пастернак - один из самых трудновыводимых сорняков). Наиболее ценная часть растения -мощный корнеплод, находящийся в земле. В подобной форме (pastemak) слово было заимствовано из немецкого или польского языков (в романских языках - pastinac/ pastinaca). В латинском языке значения исходного («pastmo») и производных слов («pastinaca», «pastinatio», «pastmшm») были синонимичны одному из значений словобразовательного гнезда «сшко» - «сшкшга»: pastino - вскапывать, разрыхлять [Дворецкий, 1976: 557]; pastinaca - пастернак [Дворецкий, 1976: 557]; pastinatio -вскапывание виноградника; вскопанная почва; pastinшm - вскапывание, мотыжение; вскопанный участок; мотыга для вскапывания почвы [Дворецкий, 1976: 557]; Ср. сшКига - возделывание, обрабатывание сиКшга agri (Ср. pastino agrшm. - В.М.); земледелие, сельское хозяйство; воспитание, образование; поклонение, почитание [Дворецкий, 1976: 213]; сшКог - возделыватель сшКог agri [Дворецкий, 1976: 213]; сш1^ -возделывание, обработка; насаждения; .поклонение, культ; вероисповедание [Дворецкий, 1976: 213]; со1о - обрабатывать,
возделывать; разводить, взращивать;...почитать, чтить [Дворецкий, 1976: 159]. Таким образом, этимон латинского «pastinaca», от которого образованы немецкий и польский варианты, обозначал процесс вскапывания и обработки земли.
В русской поэзии «георгики» (дословно - «обрабатывание земли», земледельческие стихи) как самостоятельный жанр так и не состоялись, за исключением поэзии конца ХХ в. Однако земледельческие мотивы и тропы, разумеется, были распространены у самых разных поэтов. В ранних стихах Пастернака («Дурной сон» из книги «Поверх барьеров» 1917 г.) сравнения работы огородника с землей и перезрелости овоща обрамляют метафору «косноязычия» внутри видения «Небесного Постника»:
И видит еще. Как назем огородника,
Всю землю сровняли с землею сегодня.
Не верит, чтоб месяц распаренный выплыл За косноязычной далью в развалинах <...>
Нет, бледной, отеклой, одутлою тыквой
Со стебля свалился он в ближнюю рытвину <...>
Пройдись по земле, по баштану помешанного,
Здесь распорядились бахчой ураганы [Пастернак, 1990: 1: 453-454]
В редакции 1928 г. сохранены тропы работы огородника и тыквы: «И видит еще. Как назем огородника // Всю землю сравняли с землей на Стоходе» [Пастернак, 1990: 1: 63]; «Его отожгло, как отёклую тыкву. // Он прыгнул с гряды за ограду» [Пастернак, 1990: 1: 64], но резко усилено и развернуто сравнение колокола и языка: «Как колокол на перекладине дали, // Серебряный слиток глотательной впадины, // Язык и глагол ее, -месяц небесный, // Нет, косноязычный, гундосый и сиплый // Как колокол на перекладине дали, // Серебряный слиток глотательной впадины» [Пастернак, 1990: 1: 63]. Отвалившаяся от стебля / гряды тыква - резко футуристический вариант лермонтовского «Дубовый листок оторвался от ветки родимой.». К 1928 г. еще проблематичное для 1917 г. наметившееся родство ролей косноязычного поэта и земледельца на прочной основе персонального мифа (поэт земли) получило уже осознанную солидную автобиографическую основу.
Феноменом жизни Пастернака стала совместная с родными огородная работа летом 1918 г. в Очакове под Москвой. Причины ее были, конечно, «прозаическими» - угроза голода, но, как и большинство русских интеллигентов, поэт воспринял эти перемены как расширение своей поэтосферы. Вот как об этом пишет Е.Л. Пастернак: «Весной подняли и засеяли небольшой огород и в предчувствии голодной зимы растили овощи и картошку» [Пастернак Е.Л., 1989: 326]; «Борис Пастернак впервые оценил прелесть и обязательность работы на земле и мог с
полным основанием сравнить труд земледельца, каждодневно возделывающего свой надел, с писательским» [Пастернак Е.Л., 1989: 326]; «Именно здесь (летом 18 г. в Очаково под Москвой.) по воскресеньям, наработавшись за день на огороде, после вечерней поливки он написал цикл стихотворений «Тема с вариациями», в рукописи и первой публикации сопровождавшийся пометкой «Очаковская платформа КиевоВоронежской железной дороги» [Пастернак Е.Л., 1989: 326]. Уже в 1919 г. поэзия стала определяться через огородные предикаты: «Это сладкий заглохший горох, II Это - слезы вселенной в лопатках, II Это - с пультов и флейт - Figaro II Низвергается градом на грядку» [Пастернак, 1990: 1: 134].
Решающими моментами в становлении огородной поэтической мистерии стали: переезд из Москвы на дачу к семье в Переделкино в июле 1939 г., где поэт оказался обладателем обширного огорода; в какой-то степени случайное, но мифогенное совпадение урожайности огорода с началом новой фазы творчества; чтение исследования Фрэзера о ритуалах и мифологии аграрных циклов и работ О.М.Фрейденберг по мифопоэтике.
Позволим себе снова обратиться к биографической книге Е.Л. Пастернака: «Полтора месяца Зина своими руками и силами обживала и устраивала дом и ходила за огородом, таким большим, что нам едва с ним справиться. Здесь чудесно» [Цит. по Пастернак Е.Л., 1989: 540]; «Он заставил себя бросить курить, чередуя сидение за столом с физическим трудом на огороде» [Пастернак Е.Л., 1989: 541]; «После долгого периода сплошных переводов я стал набрасывать что-то свое. Однако главное было не в этом. Поразительно, что в нашей жизни урожайность этого чудного, живого лета сыграла не меньшую роль, чем в жизни какого-нибудь колхоза. Мы с Зиной (инициатива ее) развели большущий огород, так что осенью я боялся, что у меня с нею не хватит сил собрать все и сохранить» [Пастернак Е.Л., 1989: 545]; «Зазеваешься, и в погребе начнет мерзнуть картошка или заплесневеют огурцы. И все это дышит и пахнет, все живое и может умереть. У нас полподвала своего картофеля, две бочки шинкованной капусты, две бочки огурцов.< ,.>Ах, как вкусно еще живется, особенно в периоды трудности и безденежья. » [Пастернак Е.Л., 1989: 546].
Обратим внимание на знаковую фотографию 1946 г., где поэт снят за работой на своем огороде в Переделкино: он стоит, слегка наклонившись над землей с опрокинутым ведром в руках. Пастернак сосредоточен на самом процессе полива, а не на позировании, но в бытовом, на первый взгляд, изображении отчетлива сюжетика мифотворчества. Это жест Водолея (Пастернак - Водолей по времени рождения и осознанности мотивов дождя, ливня и т.п.) за работой, проливающего воду на Землю. Сосредоточенно глядящий под ноги себе Пастернак представляет собой как бы живую эмблему Водолея.
Метаморфозы человека-огородника в глиняный кувшин (амфора/ две амфоры/ кувшин - самая известные эмблемы этого знака) определят, в частности, стихотворение «Летний день», которое открывает цикл «Переделкино».
Однако наиболее весомым вкладом поэта в свою персональную «георгику» станет герой с этим именем - «земледелец» Георгий (Юрий) Живаго. Из монастырских покоев герой видит значимый фрагмент пейзажа: «Два окна на уровне земли выходили на уголок невзрачного огорода, обсаженного кустами желтой акации, на мерзлые лужи проезжей дороги и на тот конец кладбища, где днем похоронили Марию Николаевну. Огород пустовал, кроме нескольких муаровых гряд посиневшей от холода капусты» [Пастернак, 1990: 3: 8]. Ночью героя будит «сверхъестественное» озарение «белым порхающим светом» [Пастернак, 1990: 3: 8] вьюги: «За окном не быгло ни дороги, ни кладбища, ни огорода. На дворе бушевала вьюга, воздух дыгмился снегом. < . > С неба оборот за оборотом бесконечными мотками падала на землю белая ткань, обвивая ее погребальными пеленами. <...> Его пугало, что монастырскую капусту занесет и ее не откопают, что в поле заметет маму и она бессильна будет оказать сопротивление тому, что уйдет еще глубже и дальше от него в землю» [Пастернак, 1990: 3: 8]. Таким образом, огород связан с пространственными мотивами монастыря, кладбища, мотивом земли как почвы, образами матери, метели и смерти. Наиболее конкретной деталью огородного пейзажа является замерзшая или занесенная снегом монастырская капуста - символ рождения, ставший знаком смерти.
В своей поздней прозе Пастернак увязывает свое влечение к творящему началу весенней земли с посещением дворовых флигелей Златоустинского монастыря, где находились склады цветочников-оптовиков и цветочные погреба (См. ниже «творило») : « .улица как из-под земли вырастала у выхода с какой-то сказкой на Однако настоящие чудеса ждали еще впереди. <...> хозяин отмыкал одну из дверей каменного сарая, поднимал за кольцо погребное творило. И в этот миг сказка про Али Бабу и сорок разбойников сбывалась во всей своей ослепительности. <..>безумствовали в огромных лоханях, отобранные по колерам и породам, жаркие снопы пионов, желтых ромашек, тюльпанов и анемон. Они дышали и волновались, точно тягаясь друг с другом. < . > Казалось, что представленье о земле, склоняющее их (фиалки. - В.М.) к ежегодному возвращенью, весенние месяцы составили по этому запаху. И родники греческих поверий о Деметре быгли где-то невдалеке» [Пастернак, 1990: 4: 164].
Обстоятельства смерти и похорон Юрия Живаго построены на похожей цветочной символике: так, мадмуазель Флери («Аеигіг» франц. -«цвести») из Мелюзеева - «...обогнала Живаго и пережила его...»
[Пастернак, 1990: 3: 485]1; «Его окружали цветы во множестве, целые кусты редкой в то время белой сирени, цикламены, цинерарии в горшках и корзинах» [Пастернак, 1990: 3: 485]; «...одни цветы быгли заменою недостающего пения и отсутствующего обряда.
Они не просто цвели и благоухали, но как бы хором, может быть, ускоряя этим тление, источали свой запах и, оделяя всех своей душистою силой, как бы что-то совершали.
Царство растений так легко себе представить ближайшим соседом царства смерти. Здесь, в зелени земли, между деревьями кладбищ, среди вышедших из гряд цветочных всходов, сосредоточены, может быть, тайны превращения и загадки жизни, над которыми мы бьемся» [Пастернак, 1990: 3: 486]. Таким образом, растения / цветы как наиболее эстетизированная их часть связаны со сферами смерти, Духа, христианскими сакральными ритуалами (литургия), зданиями (монастырь) и сказкой / мифом.
Сбор урожая и убийство вдовы на лесном хуторе в романе «Доктор Живаго» обставлены в полном соответствии с уже знакомым нам кругом мотивов: работа с сырой землей, яма-кувшин-тайник для хранения плодов земли, метель, весенние ливни, смерть в земле («В самую непогодь копали. Дождь и снег, жижа, грязь. Копали, копали.Выкопал я ей яму, как тайничку полагается, книзу шире, кувшином, узким горлом вверх. Яму тоже дыгмом сушили, обогревали. В самую-самую метель. Спрятали картошку честью честью, землей забросали. Под Васильев вечер ливни шли, смыгли снег с бугров, до земли протаял. ...Раскопал, раскидал верх, а из ямы хозяйкины ноги в башмаках с перетяжками» [Пастернак, 1990: 3: 465-466].
Апофеозом прочувствованной автором благодати физического труда и вечного порождения жизни в возделывании матери-земли становится дневник Юрия Живаго, который пастернаковский романный герой ведет в Варыкино: «Какое счастье работать на себя и семью с зари до зари, сооружать кров, возделывать землю в заботе о пропитании, создавать свой мир, подобно Робинзону, подражая творцу в сотворении вселенной, вслед за родной матерью производя себя вновь и вновь на свет!
Сколько мыслей проходит через сознание, сколько нового передумаешь, пока руки заняты мускульной, телесной, черной или плотничьей работой; <... > пока шесть часов кряду тешешь что-нибудь топором или копаешь землю под открытым небом, обжигающим тебя своим благодатным дыханием» [Пастернак, 1990: 3: 275].
1 Ср. ее описание в духе «Флоры» - «Старая седая дама в шляпе из светлой соломки с полотняными ромашками и васильками и сиреневом, туго стягивашем ее, старомодном платье.» [Пастернак, 1990: 3: 483].
Нетрудно заметить, что неторопливый перечень запасенных осенью на зиму плодов земли в записях Юрия Живаго сменяет сначала упоминание о зайцах среди зимних капустных кочерыжек (заяц, поедающий или заламывающий капусту - общеславянский брачноэротический символ), а затем - предположение о беременности жены: «Картошку успели выкопать до дождей и наступления холодов. <...> ее у нас до двадцати мешков, и вся она в главном закроме погреба<..>. Туда же в подполье спустили две бочки огурцов, которые засолила Тоня, и столько же бочек наквашенной ею капусты. Свежая развешана по столбам крепления, вилок с вилком, связанная попарно. В сухой песок зарыты запасы моркови. Здесь же достаточное количество собранной редьки, свеклы и репы, а наверху в доме множество гороху и бобов. < . >
Я люблю зимою теплое дыхание подземелья, ударяющее в нос кореньями, землею и снегом, едва подымешь опускную дверцу погреба» [Пастернак, 1990: 3: 277]; «Скрипнешь дверью,...и с дальней огородной гряды с торчащими из-под снега капустными кочерыжками порснут и пойдут улепетывать зайцы, размашистыми следами которых вдоль и поперек изборожден снег кругом» [Пастернак, 1990: 3: 277]; «Ближе к весне доктор записал: «Мне кажется, Тоня в положении» [Пастернак, 1990: 3: 278]. Варыкинский огородный пейзаж, земледельческие ритуалы и запасы на зиму - наиболее полная актуализация этимологии имени Георгия и преодоление сюжетной ситуации зимней смерти матери.
Даже оказавшись вне уже привычной для себя культуры огородного земледелия, в чистопольской эвакуации, Пастернак продолжает воспринимать землю как потенциал искусства, первооснову творчества: «Дорога покрыта толстым слоем черной грязи, выпирающей из-под булыжной мостовой. Здесь редкостная чудотворная почва, чернозем такого качества, что кажется смешанным с угольной пылью, и если бы такую землю трудолюбивому, дисциплинированному населенью.и в этой Новой Бургундии расцвело бы искусство типа Рабле или Гофманского «Щелкунчика» [Цит. по Пастернак Е.Л., 1989: 559].
Итак, грязь как союз земли и воды - метонимия плодородной почвы, земля же рождает не только «плоды земные», но и образы. Отличие «почвенничества» Пастернака состоит в том, что оно вбирает в себя не только архаично-мифологические, но и неомифологические, авторские смыслы. Мифогенный потенциал родового (то есть, порожденного и порождающего) имени автора актуализируется в личном имени самого известного из его героев.
Библиографический список
1. Гандлевский, С. Порядок слов: стихи, повесть, пьеса, эссе / С.
Гандлевский. - Екатеринбург: У-фактория, 2000. - 431 с.
2. Горчев, Дмитрий. Дикая жизнь Гондваны / Дмитрий Горчев. - М.: СЬеБшк, 2008. - 462 с.
3. Дворецкий, И.Х. Латинско-русский словарь / И.Х. Дворецкий. - М.: Русский язык, 1986. - 843 с.
4. Миронов, А. Избранное: Стихотворения и поэмы. 1964 - 2000 / А.Миронов. - СПб.: Инапресс, 2002. - 384 с.
5. Пастернак, Е.Л. Борис Пастернак (Материалы для биографии) / Е.ОЛ. Пастернак. - М.: Советский писатель, 1989. - 685 с.
6. Пастернак, Б.Л. Собр. соч.: в 5 т. - М.: Художественная литература, 1989-1990. - т.1. - 751 с.; - т.3. - 734 с.; т. 4. - 910 с.
