CC BY
872
1. Тоффлер У. Футурошок. М., 1999.
2. Булычев И.И. // Вестн. Тамбов. ун-та. Сер. Гуманитарные науки. Тамбов, 1999. Вып. 3; 2000. Вып. 2.
3. Шутов Р.В. Теоретическая модель природы интеллекта. М., 2001. 40 с.
4. Краткая философская энциклопедия. М. 1994. С. Збб.
5. Кондаков Н.И. Введение в логику. М., 1967 С. 63-бб.
ПАРТИЗАНСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ СОВЕТСКОГО СОЮЗА
В.В. Помогаев
Pomogayev V.V. The partisan movement during the Great Patriotic War (1941-5) in the Soviet Union. The article discusses different aspects of partisanship in the Soviet Union during the Second World War.
Французы, которые ввели в обиход термин «партизан», называли так участников добровольческих отрядов, ведущих вооруженную борьбу на оккупированной противником территории, опираясь на поддержку местного населения. Такого рода проявление патриотизма - свидетельство нерушимого единства власти и общества, стало одним из основополагающих тезисов российской поддерживающей мифологии. Достойное место в ней заняли и первый партизан Иван Сусанин, и «дубина народной войны» 1812 года.
Советская историография делала акцент на «всенародный характер» партизанского движения как в гражданской, так и, особенно, в «Великой Отечественной войне Советского Союза» против гитлеровской Германии. «Всенародности» отводилась роль весомого аргумента исторических преимуществ советского общественного и государственного строя.
По официальной версии, «Коммунистическая партия, опираясь на свои подпольные организации, подняла население оккупированных районов на всенародную борьбу против немецко-фашистских захватчиков...
Миллионы людей оказывали партизанам всемерную помощь. К концу 1943 года насчитывалось свыше миллиона вооруженных партизан и подпольщиков» [1].
Иначе говоря, вкусившие прелестей советской власти люди, не представляли себе жизни при другой общественной системе и были готовы бороться за нее, не щадя живота. Однако по мере рассекречивания документов и материалов стало очевидно, что история партизанского движения далеко не
так проста и однозначна. Прежде всего потому, что советское руководство перед войной с гитлеровцами не готовилось к партизанской борьбе, хотя после гражданской войны она считалась важным компонентом военной доктрины Красной Армии. Накануне второй мировой войны сомнение в разгроме врага «на чужой стороне, малой кровью, единым ударом» квалифицировалось как измена родине.
После того, как части вермахта, вопреки прогнозам, быстро оккупировали огромные территории СССР, пришлось перестраиваться на ходу, действуя традиционным советским методом проб и ошибок. По свидетельству крупного советского специалиста диверсионно-партизанской борьбы И. Старино-ва, призыв Сталина к «разжиганию партизанской войны всюду и везде» вызвал недоумение профессионалов. Вопреки принципам, сформулированным еще Денисом Давыдовым, партия ориентировала не на разрушение коммуникаций немецкой армии как можно дальше от фронта, чтобы отрезать войска от источников снабжения, а на уничтожение объектов жизнедеятельности, запасов продовольствия, обрекавшее население оккупированных территорий на голод и холод. Еще более странным выглядел призыв «поджигать леса», что могло быть выгодно немцам, но никак не советским партизанам. Совершенно нереальной оказалась и идея возложить руководство борьбой с оккупантами на большевистские подпольные организации [2].
Поскольку директивы вождя не подлежали обсуждению, а немцы наступали быстро, наскоро укомплектованные подпольные
партийные комитеты и партизанские отряды оставляли на оккупированной территории без элементарной подготовки и обеспечения. Затем, не надеясь на добровольный патриотический подъем, стали перебрасывать через линию фронта сформированные на базе частей Красной Армии «партизанские полки», группы диверсантов-добровольцев. Но и этих «партизан» советское командование использовало без продуманной стратегии и тактики. Партизанские полки пытались вступать в бои с регулярными частями вермахта, что в насыщенной войсками прифронтовой полосе означало неминуемую и скорую гибель. Перед добровольцами-диверсантами Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии 17 ноября 1941 года поставила задачу: «Разрушать и сжигать дотла все населенные пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40-60 километров в глубину от переднего края и на 20-30 километров вправо и влево от дорог» [3].
О тогдашней сумятице и неразберихе дает представление обращение Московского областного комитета ВКП(б) в ноябре 1941 года «К населению захваченных немцами районов», в котором живописались зверства оккупантов. Гитлеровцев, в частности, обвиняли в том, что они сжигают избы и целые деревни, оставляя советских людей на морозе [4]. В связи с этим возникает законный вопрос: кому отправлялись помогать советские диверсанты?
Еще более странным с этой точки зрения выглядит знаменитый очерк П. Лидова «Таня», опубликованный «Правдой» в феврале
1942 года - основа официальной версии о Зое Космодемьянской, которая впоследствии дополнялась, конкретизировалась, но не претерпела принципиальных изменений. Согласно этой версии, девушка пошла во вражеский тыл, экипированная сумкой с несколькими бутылками бензина - «выкуривать немцев из теплых изб», тем самым «помогая Красной Армии изматывать врага». Правда, в избах «ютились на печке или по углам» хозяева, которых герои-комсомольцы, исправляя недосмотр оккупантов, выдворяли на мороз, но столь незначительные детали сотрудники газеты ЦК ВКП(б) не стали вымарывать. Не задавались, разумеется, и вопросами о том, насколько такие методы партизанской борьбы досаждали оккупантам, насколько множили бессмысленные потери, озлобляли население.
Однако к весне 1942 года стало очевидно, что отношение к партизанскому движению необходимо в корне пересмотреть: четко сформулировать его принципы и задачи, наладить руководство и координацию действий. С этой целью 30 мая 1942 года Государственный комитет обороны учредил Центральный, Украинский, Брянский, Западный, Калининский, Ленинградский, Карело-финский штабы партизанского движения, которые изучили обстановку и пришли к выводу, что реализовать партийные директивы о придании партизанской борьбе всенародного характера достаточно сложно.
Во-первых, на оккупированной территории было мало лесных массивов с чащобны-ми участками, где могли базироваться крупные партизанские формирования: брянские леса, юг Белоруссии, Волынь, Полесье. Но эти районы не имели для немецкой армии серьезного стратегического значения. Попытки партизан обосноваться в плавнях, каменоломнях легко блокировались.
Во-вторых, нацистское руководство рассматривало «восточные территории» на первом этапе войны как резерв германской экономики - сырье, оборудование, техника, трудовые ресурсы, за исключением насущных нужд вермахта, вывозились в Рейх. Разрушенные при отступлении Красной Армии предприятия не восстанавливались или работали в ограниченном объеме, исключительно на нужны оккупационных властей. Это ограничивало возможности диверсий, заставляло концентрировать усилия на надежно охраняемых транспортных коммуникациях.
В-третьих, немцы противопоставили партизанскому движению действенные меры. Жителей из зоны 10-15 километров от лесных массивов выселили, деревни сожгли, опушки блокировали минными полями, дороги перекрыли постами и патрулями.
В каждом населенном пункте провели регистрацию жителей, выявили тех, кто приехал после 22 июня 1941 года, в большинстве случаев расстреляли, отправили в концентрационные лагеря. С наступлением темноты начинался комендантский час, движение прекращалось. Выехать с места жительства разрешалось только по специальному пропуску. Старосты, бургомистры обязаны были под угрозой смерти сообщать обо всех посторонних, подозрительных. В подпольные организации, партизанские отряды
внедряли агентуру. Леса постоянно контролировали с воздуха.
К лету 1942 года выяснилось, что почти все партизанские отряды и подпольные организации, оставленные при отступлении Красной Армии, прекратили существование или бездействовали. В такой ситуации максимальный эффект дала бы переброска через линию фронта небольших хорошо обученных и оснащенных диверсионных групп. Но магия «всенародной партизанской борьбы» оказалась непреодолима. 31 августа 1942 года совещание советского военного и политического руководства, на котором присутствовал Сталин, дало директиву распространить действия партизан на всю оккупированную территорию.
6 сентября 1942 года К. Ворошилов был назначен главнокомандующим партизанским движением. Под его руководством в брянских лесах сформировали несколько соединений, которые с октября 1942 года стали совершать партизанские рейды, проникая все дальше в немецкие тылы: по несколько рейдов совершили соединения С. Ковпака, А. Сабурова, М. Наумова, А. Федорова, И. Шуш-канова, П. Вершигоры. Перед ними ставились задачи политической и военной разведки, разрушения транспортных коммуникаций, складов, центров связи и, конечно, мобилизации населения на борьбу с захватчиками.
В задачи данной статьи не входит анализ чисто военных результатов партизанских рейдов. К этой проблеме историки обращаются часто, хотя многие ее аспекты остаются дискуссионными. Во всяком случае, очевидно, что поводы для недовольства эффективностью действий партизан у советского руководства были. Об этом свидетельствует упразднение 19 ноября 1942 года поста главнокомандующего партизанским движением, а 7 марта 1943 года - Центрального штаба партизанского движения (ТЩТПД). 17 апреля
1943 года ЦШПД восстановили, но Украинский штаб партизанского движения (УШПД) подчинили непосредственно Ставке Верховного главнокомандования Красной Армии. 13 января 1944 года ЦШПД упразднили окончательно.
Эти поспешные реорганизации демонстрировали противоречивую позицию советского руководства, ориентировавшегося на создание крупных партизанских формирований, но заведомо не способного обеспечить их оружием, боеприпасами, средствами свя-
зи, минно-взрывной техникой. Партизан призывали отбивать все необходимое у врага, хотя огромные потери при нападении на охраняемые объекты давали мизерные результаты. Так, у белорусских партизан трофейные боеприпасы составили менее пяти процентов израсходованных [2, с. 120].
«Всенародная война в тылу врага» бытовала преимущественно в советской пропаганде и в значительной степени носила иллюзорный характер: германская армия не имела столько солдат и военной техники, сколько по советским источникам уничтожили партизаны. Даже прославленная «рельсовая война» 1943 года в действительности выглядела куда менее эффектно, чем в советских исторических и художественных произведениях: по приказу Ставки партизаны с удовольствием переориентировались с опасных операций против воинских эшелонов на подрыв рельсов, в том числе не имеющих военного значения и слабее охранявшихся железнодорожных веток. В результате накануне советского наступления количество крушений немецких поездов сократилось, зато Красная Армия столкнулась с большими трудностями, восстанавливая железнодорожное полотно.
Менее исследована роль партизанского движения в контексте внутренней и внешней политики советского руководства. В частности, отношения к населению территорий, в разное время и при разных обстоятельствах оказавшихся в составе СССР, а затем оккупированных немцами, а также территорий, оккупированных Красной Армией в ходе «освобождения Европы».
Гитлеровский оккупационный режим изначально обрекал население на голод и холод. Г. Геринг сразу после вторжения вермахта в СССР разъяснил военному руководству, что «любые попытки спасти от смерти местное население за счет использования излишков урожая черноземной зоны повлекут снижение поставок зерна в Германию. Это, в свою очередь, отрицательно скажется на военном потенциале Германии и завоеванных ею стран Европы и подорвет способность к сопротивлению блокаде англо-американцев» [5]. К тому же немцам не удалось организовать разумное использование военнопленных, которых они захватили к концу 1941 года около четырех миллионов, хотя рассчитывали на 500-700 тысяч. Люди массами гибли в импровизированных конц-
лагерях - часто на окруженных колючей проволокой участках земли без каких-либо строений.
По мере того, как война приобретала затяжной характер, оккупационный режим становился все более жестким. Одним из его страшных проявлений стала отправка «восточных рабочих» в Германию. В начале войны добровольцам обещали полноценное питание и зарплату, часть которой они смогут пересылать оставшимся дома семьям. На практике, как вскоре выяснилось, это означало 12-13 часовой рабочий день практически без всякого денежного вознаграждения, жизнь впроголодь под постоянными бомбежками. Уже 3 октября 1942 года Ф. За-укель, генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы, потребовал от министра по делам оккупированных восточных территорий А. Розенберга применения «любых, даже самых жестоких мер» для обеспечения отправки в Германию трудовых ресурсов оккупированных советских территорий. Задание выполнили, но в отчете ведомства Розенберга откровенно признавалось: «Подобные методы набора, возможно, имели место только в самые черные времена работорговли. Началась подлинная охота на людей» [6]. Кроме того, гражданское население принудительно привлекало для расчистки завалов, строительства укреплений, ремонта дорог и мостов непосредственно на оккупированной территории командование вермахта.
Даже те, кто связывал с гитлеровцами надежды на свободу, национальную независимость, очень быстро поняли, что это иллюзии. В 1942 году Й. Геббельс записал в дневнике: «Население Украины поначалу было склонно считать Гитлера спасителем Европы и приветствовать солдат вермахта. Однако в течение нескольких месяцев это отношение в корне изменилось» [5, с. 74].
Причины ненавидеть немцев были у большинства населения оккупированных территорий. Адаптироваться к оккупационному режиму смогли немногие, причем часто на путь коллаборационизма становились от безысходности, чтобы выжить, а не по идейным мотивам. От гетто, концлагерей, отправки в Германию спасались в лесах. Однако это не означало, как утверждала советская историография, что все страдающие от гитлеровской оккупации видели альтернативу в
восстановлении советской власти, готовы были сражаться за нее.
Голод, раскулачивание, репрессии были свежи в памяти. Других преимуществ социализма население до войны ощутить не успело. Военнопленного Я. Джугашвили на допросе 18 июля 1941 года спросили, считает ли он, что рабочие и крестьяне при советской власти стали жить лучше, чем до нее. «Безусловно!», - гордо ответил сын Сталина. Но допрашивавшие недоумевали: «мы не видим здесь никаких поселков для крестьян и рабочих, никаких фабрик с прекрасными цехами». Один из немецких офицеров вспомнил: «Я видел эти же самые места 25 лет назад, во время первой мировой войны. Тогда они выглядели более зажиточно. За 25 лет дома развалились. Я узнал деревни, через которые проезжал 25 лет назад, когда был солдатом, эти деревни сейчас пришли в упадок, обнищали» [7]. Участвовавший в допросе капитан В. Штрик-Штрикфельд записал: «Крайнюю нищету, в которой русский народ живет под советской властью, Джугашвили объяснял необходимостью вооружения страны» [8]. На фоне сокрушительных поражений Красной Армии населению оккупированных территорий, часто брошенному на произвол судьбы поспешно бежавшими партийными и советскими руководителями, такая версия вряд ли казалась убедительной.
Крестьяне, привыкшие к тому, что в колхозной системе у них отбирают все до последнего колоска, оказались в оккупации с хлебом и самогоном. Хотя солдаты вермахта были падки до птицы и яиц, немецкие фуражиры не имели таких навыков выгребания продуктов, как сталинские сборщики налогов: повальных обысков, ночных обходов -не готовит ли кто пищу из припрятанных продуктов. Можно было даже сохранить корову, если при приближении немцев увести на опушку леса - глубже могли забрать партизаны, убежденные, что население обязано их кормить. Но крестьяне не разделяли этого убеждения и оказывали сопротивление, нередко с оружием, в том числе, полученном от немцев, поощрявших создание сельских отрядов самообороны.
Нужно учитывать также, что завоеванные восточные территории нацисты планировали очистить от «расово неполноценного» населения и заселить немецкими колонистами, поэтому действия партизан рассматривались как желанный повод для жесто-
чайших репрессий. 13 мая 1941 года В. Кейтель подписал директиву, продиктованную А. Гитлером, которая предписывала на советской территории немедленный расстрел партизан и «подозреваемых личностей» без процедуры военного суда - властью офицера вермахта. 23 июля 1941 года по поручению фюрера А. Йодль издал приказ: «Ввиду огромных размеров оккупированных на Востоке территорий безопасность на них можно обеспечить лишь в том случае, если оккупационные власти наряду с прямыми карательными мерами против любого проявления сопротивления будут широко использовать террор, который исключит саму возможность появления мысли о сопротивлении среди населения». 16 декабря 1942 года Кейтель уточнил, что «войска имеют право и должны в этой войне без всяких колебаний применять даже против женщин и детей любые средства, если они ведут к успеху». Командование вермахта обязывало сжигать все деревни, в которых были найдены партизаны, и без суда расстреливать всех, кто был заподозрен в сопротивлении немецким войскам. [6, с. 317-318, 322-323, 342].
Эти приказы неукоснительно исполнялись. Карательные батальоны сжигали села по малейшему подозрению в помощи партизанам, и просто так - для острастки. Практиковались карательные операции с воздуха: на рассвете сбрасывали на «партизанское» село несколько бомб, а потом расстреливали разбегавшихся жителей из пулеметов. За каждого убитого немецкого солдата расстреливали от 50 до 100 заложников. Создавали фальшивые партизанские отряды: если их встречали доброжелательно, село сжигали, жителей уничтожали.
Оказавшееся между двух огней, население оккупированных территорий относилось к советским партизанам неоднозначно: большинство просто старалось выжить, даже те, кто скрывался в лесах, не хотели провоцировать репрессии. Переломить эти настроения можно было только пересмотром наиболее порочных принципов советской системы - известной гуманизацией отношения государства к народу. Но советская власть оказалась неспособна даже к небольшой либерализации.
Военнопленных, попавших в нечеловеческие условия в результате грубейших просчетов советского политического и военного руководства, обрекли на гибель. 22 июня
1941 года Международный Красный Крест (МКК) предложил воюющим сторонам облегчить положение военнопленных - и получил из Москвы отказ. В декабре 1941 года, к этому времени более 40 процентов советских военнопленных уже умерли от голода и холода, МКК повторил предложение. Москва ответила: «Русских военнопленных не существует. Русские солдаты сражаются насмерть. Если же они выбирают судьбу военнопленных, они автоматически исключаются из советского общества» [9]. Гитлеровцы с начала 1942 года стали партиями вывозить советских военнопленных на работу в Германию - в условия ужасные, но не сравнимые с концлагерными. Тем более, как выяснилось на Нюрнбергском процессе, некоторые немецкие фирмы, испытывая острый дефицит трудовых ресурсов, по собственной инициативе давали восточным рабочим дополнительное питание. СССР остался непреклонен, не забыв в феврале 1945 года оговорить с союзниками по антигитлеровской коалиции беспрепятственную репатриацию советских военнопленных и гражданских лиц, которые окажутся в их оккупационных зонах.
К началу коренного перелома в ходе войны советское руководство определило свое отношение к жителями освобождаемых от гитлеровцев территорий. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля
1943 года военно-полевым судам было предоставлено право приговаривать к смертной казни через повешение или к каторжным работам до 20 лет «шпионов, изменников Родины из числа советских граждан и их пособников». Смертные приговоры приводились в исполнение немедленно, причем подчеркивалось, что повешение должно осуществляться публично, тела оставляться на виселицах несколько дней, чтобы «все видели, как караются и какое возмездие постигает всякого, кто совершит насилие и расправу над гражданским населением и кто предаст свою Родину» [10]. Советская кинохроника заполнилась кадрами публичных расправ над старостами, бургомистрами, полицейскими, демонстрируя, что на пощаду рассчитывать нечего. Молодых мужчин немедленно мобилизовывали в Красную Армию и бросали в бой, иногда не только без обучения, но даже без военной формы.
Чтобы избежать этой участи, оставалось уходить с немцами или скрываться в лесах, теперь уже от советской власти. Эти «парти-
заны» беспощадно уничтожались в прифронтовой полосе войсками по охране тыла фронта, а в тылу - войсками НКВД. Как правило, во всяком случае, на «исконно советских» территориях они не выдвигали каких-либо политических лозунгов, обеспечивая средства существования грабежом местного населения. Страх репрессий оказался настолько силен, что, несмотря на послевоенные амнистии дезертирам и «пособникам», далеко не все сдались властям, оставаясь на нелегальном положении многие годы.
Советские партизаны, рейдируя по оккупированной территории, встретились не только с жаждавшими пополнить их ряды, но и с теми, кто скрывался от немцев, даже боролся с ними, но советскую власть по различным причинам не принимал. В феврале 1944 года Федоров информировал УШПД, что на территории Белоруссии его бойцы встретили два партизанских отряда, состоявших главным образом из бывших полицейских, власовцев и военнопленных. Одним из отрядов - имени Жукова, командовал капитан Русской освободительной армии (РОА) Катков. Они воевали против немцев, но были «враждебно настроены против партизан» [12]. Федоров не конкретизирует политической подоплеки этой враждебности, однако известно, что Русское освободительное движение ориентировалось на осознание немцами неизбежности партнерства со всеми антибольшевистскими силами и раскол на этой основе антигитлеровской коалиции.
Еще сложнее оказалась ситуация на территориях, которые до начала второй мировой войны не входили в состав СССР. Население этих регионов за недолгий советский период успело познакомиться с «национализацией», депортациями, принудительной коллективизацией, политическими репрессиями, завершившимися расстрелами «подозрительных» в тюрьмах при отступлении Красной Армии. Сторонники советской власти эвакуировались в начале войны, а оставшиеся вкусили все прелести гитлеровского оккупационного режима. Тем не менее, в большинстве советскую систему они не принимали, ориентировались на победу Англии и США, которые добьются от СССР восстановления границ августа 1939 года.
На севере Волыни, в Полесье дислоцировались отряды «Полесской сечи», которую «атаман Тарас Бульба» (М. Боровец) создал сразу после нападения гитлеровцев на СССР
для борьбы с Красной Армией. Некоторое время «бульбовцы» надеялись на «цивилизованный оккупационный режим», но быстро разочаровались. 3 декабря 1942 года Сабуров радировал в ЦШПД, что отряды «Полесской сечи» устраивают против немцев «отдельные засады» [13].
Игнорировать структуру, которая насчитывала около 6 тысяч человек, имевших опыт партизанской борьбы, знавших территорию, пользовавшихся поддержкой населения, было невозможно. 11 июня 1943 года секретарь ЦК КП (б) У Н. Хрущев в радиограмме «всем партизанским отрядам Украины» разъяснил, что «в нашем отношении к украинским националистическим «партизанским» отрядам мы должны всегда помнить и различать: первое, что руководители украинских буржуазных националистов - это немецкие агенты - враги украинского народа; второе, что некоторая часть рядовых участников в этих отрядах искренне желает бороться с немецкими оккупантами, но они обмануты буржуазными националистами, пролезшими к руководству этими формированиями». Партизанским командирам предписывалось «не выступать вооруженно против этих отрядов, если сами они на вас не нападают», сосредоточить внимание на пропаганде. Хрущев подчеркнул: «сейчас нашей главной и основной задачей является разгром фашистской Германии и изгнание немецких оккупантов с нашей территории» [14].
Позиция Хрущева отражала глубокое убеждение партийного руководства в том, что советский народ, несмотря ни на что, не может не любить советской власти. Недовольство ей - результат подрывной деятельности вражеских агентов, которых легко разоблачить. На практике оказалось, что у населения куда больше поводов для недовольства советской властью, чем представляется партийному руководству, народ хочет, чтобы она по многим параметрам пересмотрела свою политику. Полковник А. Лукин из отряда Д. Медведева вступил в контакт с командованием «Полесской сечи»: предложил совместно бороться с немцами, обещал оружие, боеприпасы, снаряжение, но переговоры быстро зашли в тупик, поскольку советские партизаны отвергали любые политические компромиссы: отказались от сотрудничества, требуя беспрекословного подчинения, безоговорочного признания советской системы, а в отношении оружия попросту обманули. В
апреле 1943 года - накануне решающих сражений Красной Армии, начались вооруженные столкновения. К осени 1943 года «буль-бовцы», по данным УШПД, «совершенно прекратили борьбу с немцами и усилили активные действия против советских партизан» [15].
Летом 1943 года в южные районы Волыни стали проникать группы галицких националистов, 27 августа они объявили о создании Украинской повстанческой армии (УПА). Начиная «повстанческую акцию», галичане стремились противопоставить советской идеологии националистическую, поднять украинское население Волыни на борьбу «против всех оккупантов». Начальник Службы безопасности УПА В. Макар в письме брату 2 августа 1943 года писал, что «акция» начинается «не рано, как некоторые говорят, а уже поздно. Территория уходила у нас из рук. Красные партизаны стали заливать территорию, если бы мы не начали повстанческой акции, нам нечего было бы делать» [16].
Советские партизаны снова оказались перед дилеммой. Комиссар партизанского соединения Ковпака С. Руднев 22 июня 1943 года записал в дневнике: «Все села заражены национализмом. Сволочи, буржуазная интеллигенция дурит головы крестьянам». Традиционные «силовые» методы здесь явно не годились, тем более, отмечал Руднев, «Националисты - наши враги, но они бьют немцев. Вот здесь и лавируй и думай». Но к дипломатии коммунисты, воспитанные на аксиоме «кто не с нами, тот против нас», оказались непривычны. 30 июня 1943 года Руднев записывает: «Надоела комедия с этой сволочью. Собрался всякий националистический сброд, разбить их нет никакого труда, но это будет на руку немцам, и противопоставим себе западных украинцев» [17].
И все-таки «силовые» методы оказались единственно возможными, поскольку хотя бы о некотором смягчения сталинского социализма речь идти не могла, а выдвигавшаяся националистами программа создания на базе «советских республик» независимых от Москвы государств встречалась значительной частью населения сочувственно.
9 июля 1943 года Ковпак и Руднев радировали в ЦК КП (б) У: «Сейчас обстановка требует от руководящих органов УССР широкой разъяснительной работы среди населения. Промедление в этом будет в дальней-
шем оплачено кровью» [18]. Партийное руководство прислушалось к мнению партизанских командиров и приняло меры по активизации пропаганды преимуществ советской модели социализма. «Народам СССР» разъяснялось, что советская власть спасла их от нищеты и порабощения. Для того, чтобы подчеркнуть государственность советских республик, им, во всяком случае, теоретически, предоставили право вступать в непосредственные отношения с другими государствами, иметь собственные военные формирования. Был распущен «Союз воинствующих безбожников», отменили некоторые ограничения деятельности религиозных конфессий. Учитывая особое стратегическое значение Украины, ей разрешили иметь министерства иностранных дел, обороны, действовавшие на ее территории фронты назвали украинскими, учредили орден Богдана Хмельницкого. Своеобразной легализацией украинского патриотизма стало присуждение Сталинской премии стихотворению В. Со-сюры «Любіть Україну».
Эти мизерные уступки показали населению, что серьезно пересматривать довоенную политику советская власть не собирается, что, в конечном счете, усилило позиции националистов. 21 января 1944 года начальник УШПД Т. Строкач информировал ЦК КП(б) У, что до конца 1943 года «со стороны националистов открытой организованной борьбы с партизанами не замечалось. Имелись отдельные вооруженные столкновения и даже бои лишь в тех случаях, когда партизанские отряды передвигались через населенные пункты, контролируемые националистами. В последнее же время отмечено ряд случаев, когда националисты значительными вооруженными силами вступают в открытую борьбу против партизан» [19].
Советские партизаны воспользовались этим, чтобы прекратить поиски политического компромисса. Федоров 21 января 1944 года жаловался в УШПД, что «некоторые партизанские отряды, в частности отряды соединения «дяди Пети» (полковника Бринско-го), дислоцируясь в районах Волыни, не только не вели активной борьбы со всей националистической мразью, а наоборот, своей неудачной и вредной практикой переговоров с ними дали возможность им развернуть свою работу». Сменивший Ковпака Вершигора считал необходимым «избежать ошибок, до-
пущенных на Волыни, когда мы сами отдали националистам руководство движением» [20].
Результаты не замедлили сказаться. 9 февраля 1944 года командование УПА издало приказ: «Переключить борьбу, которая велась против немцев, целиком на борьбу против Советов на сто процентов». Отряды УПА отступали в Галицию, где пользовались значительной поддержкой населения, препятствуя продвижению советских партизан на Запад. В справке УШПД от 15 марта 1944 года отмечалось, что «отряды, перешедшие в тыл врага на участке Тернополь - Проскуров, вели ожесточенные бои с националистами и не только в селах, но и в лесах, понесли большие потери» [21].
Аналогичная ситуация сложилась в Прибалтике, тем более Англия и Америка не признавали ее аннексии СССР. В 1944 году немцы распустили местные военные формирования. Уйти на Запад успели немногие коллаборационисты, остальные с оружием разошлись по домам, рассчитывая, что вермахт остановит на границах 1939 года измотанную боями Красную Армию или союзники СССР не допустят большевизации Европы. С приходом Красной Армии они начали подпольную и партизанскую борьбу.
Одной из самых сложных для советского руководства оказалась польская проблема. Польский патриотизм всегда отличала анти-российская направленность, в возрожденной после первой мировой войны Польше он дополнился антисоветизмом, обострившимся до крайности после того, как Сталин фактически стал союзником Гитлера. Однако немецкая оккупация оказалась настолько жестокой, что сместила акценты: ради освобождения поляки готовы были сотрудничать с СССР, тем более он стал союзником Англии и США и контактировал с польским эмигрантским правительством в Лондоне. Эту позицию не изменила даже немецкая пропагандистская акция 13 апреля 1943 года - эксгумация тел расстрелянных советскими спецслужбами польских офицеров в Катыни.
Советские партизаны в западных районах Волыни и Полесья с многочисленным польским населением встретились с польскими партизанскими отрядами. 4 апреля
1944 года Вершигора радировал в УШПД: «руководство польских партизан рассматривает советских партизан как своих союзников, хотя опасаются, что мы навяжем им большевистскую систему». Федоров 9 апреля
1944 года сообщил, что «польские партизанские отряды получили приказ из Лондона связаться с частями Красной Армии и вместе бить немцев» [22].
Но польское правительство требовало восстановления довоенных границ, чего СССР делать не собирался, ссылаясь на желание западных украинцев и белорусов, которых об этом никто не спрашивал, «воссоединиться». После того как стало ясно, что большинство польских военнопленных, освобождаемых из советских концлагерей, на советско-германском фронте воевать не хотят, советское руководство назначило собственное польское правительство - Крайову Раду Народову, которая в мае 1944 года заявила, что лишает лондонское эмигрантское правительство права представлять польский народ.
Немцы воспользовались раздором в лагере союзников, чтобы обезопасить свои тылы - «ловко и хитро посеяли национальную рознь, а теперь хотят и националистов и поляков направить против нас», записал в дневнике Руднев. К весне 1944 года, по оценке Артюхова, - командира партизанского соединения имени Буденного, - между поляками и украинцами шла «поголовная резня». Федоров в марте 1944 года сообщил в УШПД, что польские партизаны «в бой с немцами не вступают. В районе своего действия они украинцев уничтожают поголовно. УПА не осталась в долгу. Генеральный комиссариат Волыни и Подолья информировал рейхскомиссара Украины Э. Коха: «националистические банды свою деятельность выявляют тем, что нападают на беззащитных поляков. По нашим подсчетам убито около 15 тысяч поляков» [23].
От былых добрососедских отношений советских и польских партизан не осталось следа. Журнал УПА «До збро1» в июле 1944 года обрадовал читателей: «Недавно еще большевики тесно сотрудничали с ляхами, но последние два месяца отношения между этими двумя союзниками обострились. Были случаи, когда большевики били поляков» [24]. Последствием этого «битья» стала ожесточенная борьба подполья и партизанских отрядов Армии Крайовой с вступившей на территорию Польши Красной Армией.
Таким образом, партизанское движение в годы второй мировой войны не ограничивалось деятельностью советских партизан. Убежденность правящей элиты СССР в собственной непогрешимости, праве навязывать
свою волю, неумение и нежелание решать проблемы политическими методами привели к зарождению и развитию антисоветского партизанского движения. Это движение не было единой организованной силой, но, если исходить не из мифического, а реального количества советских партизан: 40-50 тысяч человек, намного превосходило их по численности. Правомерно утверждать, что ущерб, нанесенный антисоветским партизанским движением, превосходил по результативности борьбу советских партизан. В конце войны диверсии и террор существенно затруднили наступление Красной Армии, не имевшей войск для надежной охраны своих тылов. После войны антисоветская партизанская борьба в Галиции, Прибалтике, Польше переросла в резистенцию - движение сопротивления оккупантам, которое затянулась на много лет, стоило десятков тысяч жертв, огромных материальных потерь.
6. История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1984. С. 470.
7. Старинов И.Г. Новая и новейшая история. 1990. № 3. С. 113-114.
8. Цит. по: Семиряга М.И. Коллаборационизм. Природа, типология и проявления в годы второй мировой войны. М., 2000. С. 820.
9. Венок славы. Антология художественных произведений о Великой Отечественной войне. Т. 2. Битва за Москву. М., 1987. С. 280.
10. Цит. по: Кукридж Э. Гелен: шпион века. Смоленск, 2001. С. 71.
11. Цит. по: Дэвидсон Ю. Суд над нацистами. Смоленск, 2001. С. 493.
12. Иосиф Сталин в объятьях семьи. Сборник документов. М., 1993. С. 77-78.
13. Штрик-Штрикфельд В. Против Сталина и Гитлера. М., 1993. С. 28.
14. Цит. по: Коренюк Н. Пленные нам не нужны // Смена. 1990. № 2. С. 94.
15. Емелин А. Каторжные работы // Учительская газета. 1990. № 33.
16. См., например, Казанцев А. Третья сила. М., 1994. С. 224-225.
17. Центральный государственный архив общественных объединений Украины (ЦГАООУ). Ф. 1. Оп. 23. Д. 927. Л. 1.
18. ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 22. Д. 75. Л. 4.
19. ЦГАООУ. Ф. 63. Оп. 1. Д. 7. Л. 8-10.
20. ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 530. Л. 2.
21. Цит. по: Літопис Української повстанської армії. Т. 2. Торонто, 1978. С. 43-44.
22. ЦГАООУ. Ф. 63. Оп. 1. Д. 85. Л. 25, 26.
23. ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1331. Л. 119.
24. ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 22. Д. 75. Л. 95.
25. ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 22. Д. 75. Л. 54; Оп. 23. Д. 927. Л. 18.
26. ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 931. Л. 41; Ф. 62. Оп. 1. Д. 1543. Л. 181.
27. ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 927. Л. 5,7 .
28. ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 927. Л. 6. Ф. 62. Оп. 1. Д. 1514. Л. 19. Ф. 63. Оп. 1. Д 85. Л. 37.
29. До зброї. 1944. Липень. С. 18.
ПУБЛИЧНАЯ ВЛАСТЬ И КОМПЕТЕНЦИЯ
В.Г. Баев, С.В. Воробьева
Bayev V.G., Vorobyova S.V. Public power and competence. The article discusses the concept of legal competence and its regulation by the state.
Без преувеличения можно утверждать, что вопрос о компетенции - это один из основных вопросов современного государственного развития. Но и в более ранние периоды истории государств (например, XVI-XIX вв.) абсолютные монархи старались подробно определять порядок формирования власти, взаимоотношений между ее органами, хотя напрямую и не ставили компетен-ционные вопросы. С конца XIX века живой интерес к проблемам государственного
строительства проявили российские юристы. Достаточно указать на труды Н.М. Коркуно-ва «Лекции по общей теории права» и «Русское государственное право», Б.Н. Чичерина «Философия права», серию работ А.И. Ели-стратова по административному праву. Последний, в частности, вывел, что юридические акты и иные действия, предназначенные для осуществления публичных функций, должны планомерно распределяться между точно определенными группами должностных
