CC BY
111
CONSERVATION ET MISE EN VALEUR DU PATRIMOINE ARCHITECTURAL AU PROCHE-ORIENT: QUELQUES RÉALISATIONS DE MISSIONS ARCHÉOLOGIQUES
M. Gelin
Tout monument dégagé au cours d’une mission archéologique est aussitôt, du fait de sa fragilité, exposé à des altérations, voire à des destructions, entraînant une lourde responsabilité pour l’archéologue. Afin de contrer ces dégradations, la solution que possède ce dernier est d’intervenir pour conserver l’édifice et le restaurer si nécessaire. Plusieurs règles internationales ont été émises, qui permettent d’encadrer les travaux. Cependant, trop souvent les archéologues ne possèdent pas de formation adéquate pour travailler sur les matériaux de construction anciens ni consolider les bâtiments et, malheureusement, rares sont les missions dotées de budgets nécessaires aux dépenses inhérentes à la conservation. Surmontant ces problèmes, plusieurs missions, pourvues de moyens financiers et techniques d’importances variées, ont pu mener des travaux, notamment au Proche-Orient. Diverses solutions se sont offertes, dont nous présentons ici quelques exemples (Qalaat el Moudiq citadelle d’Apamée, Cyrrhus, Doura-Europos (Syrie), Hégra (Arabie Saoudite), sur des fortifications en pierre de taille, de l’habitat nabatéen, des sanctuaires parthe et romains en briques crues et blocage), qui ont permis de sauvegarder les vestiges tout en respectant les règles internationales et les constructions d’origine.
©2010
Б.А. Литвинский ПАРФЯНО-БАКТРИЙСКИЕ ПЕРЕКРЕСТКИ
Среди многочисленных находок, сделанных при раскопках храма Окса на Тахти-Сангине, имеется алебастровая статуэтка — изображение идущего персонажа. Голова, руки и ноги (частично) отбиты. Верхняя часть левой ноги была отведена назад. Персонаж носит сложно-складчатую тунику (доспех?). Верхняя часть одеяния состояла из вертикальных складок (полос?), нижняя — из горизонтальных складок (полос?). Центральная вертикальная полоса прямая, боковые слегка изогнуты по высоте. Полосы обозначены валиками. Талия, где соединялись две части одеяния (доспеха?), охвачена гладким поясом. В центре свисают, образуя дугу, два его конца. Подол (нижний край) округлый (выпуклиной вниз), с незначительным приострением в центре. Судя по горизонтальным валикам — дугам в верхней, сохранившейся части ног, персонаж носил штаны. Тыльная сторона статуэтки не обработана. Несохранившаяся голова была посажена на штыре — имеется глубокое овальное гнездо (размеры гнезда вверху — 13х8, глубина — 73 мм). Максимальная высота сохранившейся части статуэтки — 112, ширина — 47, толщина — 28 мм.
Для иконографии характерны вытянутые пропорции с узкой талией, неширокими бедрами и плечами, четкая, почти графическая трактовка объема, уверенная передача формы.
Мои иконографические наблюдения и соображения по поводу датировки были опубликованы в начале 80-х гг. XX века1; краткое изложение этого текста (без указания на его авторство) затем было включено И.Р. Пичикяном в свою книгу2. В опубликованных ранее работах статуэтка рассматривалась как принадлежащее к бактрийской школе воспроизведение одетого в складчатый кафтан мужского персонажа и датировалась II в. до н.э. — рубежом н.э. Сейчас требуются радикальные коррективы.
Выше при описании, мы привели вариант описания ее как фигурки воина (?). Однако истолкование этой статуэтки как мужской фигуры, одетой в доспех, весьма проблематично. Вертикальные полосы или валики на поверхности одежды в гандхарском искусстве обычно передавали складки. Так, например, обстоит дело с одеянием фигуры женщины на одном рельефе из Свата3, фигуры аскета на рельефе оттуда же4. Известны и другие примеры5. Добавим, что в гандхарском искусстве горизонтальные кольцевые полосы («обручи») на руках скульптур также являлись складками одежды — см., например, мужскую фигуру на рельефе из Свата6. Реже такие кольца («обручи») охватывают верхние части штанин, например, на статуэтке из Хадды'. Это могло бы являться доводом в пользу того, что вертикальные полосы и горизонтальные кольца являются не чем иным, как условным воспроизведением одежды, а не отражение конструкции доспеха.
Вместе с тем, в гандхарском искусстве имеются довольно многочисленные воспроизведения двухъярусного доспеха: короткой куртки, охваченной поясом, под ним — нижняя часть («юбка»), порой колоколовидной формы. Верхняя и нижняя часть доспеха состояли из совершенно различных и по-разному расположенных пластин, коротких полос или чешуек8. Однако общая трактовка фигур совершенно иная, они отличаются значительно большей массивностью, конструкция доспеха не имеет ничего общего с конструкцией доспеха на статуэтке из храма Окса, к тому же на гандхарской скульптуре концы пояса не опускаются вниз.
В матхурском искусстве имеются скульптурные изображения гораздо более близких, чем в Гандхаре, пропорций9. Сходны отдельные детали, например, трактовка складок одеяния на руках, как колец10. Известны отдельные матхурские скульптуры, у которых концы перевязанного пояса спускаются вниз двумя кистями11. Следует вместе с тем отметить, что такая перевязка пояса была распространена в Индии, судя по памятникам искусства, уже со II в. до н.э. — ру-
12
бежа н.э. — Бхархут, Бхаджа, Питалхора, Санчи и др.12
Четкие параллели могут быть найдены в парфянском искусстве, где пропорции и общий абрис стоящих мужских фигур в ряде случаев близки к рассматриваемым — Бард-е Нешанде, I в. н.э.13. Схожи и некоторые важные детали костюма. Туника парфянских мужских персонажей обычно имеет прямой или вогнутый подол, причем последний состоит из одной (обращенной вверх выпуклиной) дуги или из двух дуг, в центре, в месте их соединения, образующих мыс. Так, в качестве примера можно указать на изображение парфянина
на каменном рельефе в Бисутуне. Согласно пехлевийской надписи, этот персонаж назван «царем царей Вологезом, сыном Вологеза». Однако это не дает точного определения, так как «царей царей» с таким именем с сер. I в. н.э. и до первой четверти III в. н.э. было шесть. Ряд признаков склоняет к мысли, что изображение на рельефе относится ко П—Ш вв. н.э. На бисутунском изображении линия подола состоит из двух, обращенных выпуклиной вверх, дуг, в месте соединения образующих мыс. Одеяние обтянуто украшенным фалерообразуе-
мым кружками поясом, из центра которого вниз свисают расходящиеся 14
кисти .
Очертания подола туники в виде двух сомкнутых дуг с мысом в центре известны и по фронтальным изображениям фигур на рельефе из Хунг-и Аждар (Ии^-і АМаг)15.
Такие скульптуры есть и в Хатре, например, на рельефе «Жрец на алтаре» имеют кафтан с подолом, у которого впереди одноарочный вырез16, у мужской
17
скульптуры оттуда же1', на рельефе оттуда же со сценой «божество с Цербером»
18
с таким же вырезом передней части подола .
Что касается кафтана с выпуклым (дугою вниз) краем подола, то, по наблюдениям С.А. Яценко, такие кафтаны появляются в Иране лишь в сасанидское время, с. IV—V вв. Вместе с тем он отмечает наличие таких подолов в искусстве Пальмиры в значительно более раннее время, в I—II вв. н.э.19.
Впрочем, хотя и редко, выпуклый подол в парфянском костюме все же
20
встречается .
Вогнутый подол известен по костюму многих других персонажей, изображенных на памятниках искусства21. В этой связи целесообразно также обратиться к искусству Пальмиры. Пальмирский мужской костюм детально
22
изучен .
Подол дугообразной формы выпуклиной вниз встречается значительно реже, но они представлены, в частности, в скульптуре Хатры23.
Анализируя парфянский костюм, В. Картис отмечает, что наиболее совершенные образцы парфянских костюмов, наряду с Хатрой, представлены в Пальмире24.
Говоря о сложении зрелого искусства Пальмиры, Г. Франц указывает на интенсивность процессов западно-восточного синтеза, особенно с I в. до н.э. Это было связано с распространением на Западе парфянского искусства, причем
Пальмира являлась наиболее западным регионом, где происходил этот
25
процесс .
Некоторые пальмирские скульптурные изображения I—II вв. н.э. носят одежду, которую исследователи иногда характеризуют как «иранскую»26, но чаще
27
называют более конкретно — «парфянской»2'. У этих скульптур подол дугообразный, выпуклиной вниз. Это тем более важно, что есть данные о том, что пальмирские рельефы в древности как будто достигали Маргианы.
Обратимся к другой важной детали костюма — поясу. Завязанный узлом, он на тахтисангинской статуэтке спускается вниз двумя расходящимися кистями. В пятичленной классификации парфянских поясов, предложенной В. Картис, пояса интересующего нас типа отнесены к группе 2 — «пояса, которые завязаны в центре талии и имеют два конца». Они известны на протяжении всего пар-
Рис. 1. Алебастровая статуэтка парфянина. Храм Окса
фянского периода28. Исследовательница указывает на скульптуру из Суз (III в. н.э.)29. В качестве примеров таких поясов В. Картис также приводит хранящуюся в Британском музее терракотовую статуэтку из Месопотамии и каменную скульптуру из Элимаиды30.
Пояс с двумя свисающими кистями засвидетельствован в Нимруд Даге (I в. до н.э.)31, Танг-и Сарваке (ок. 200 г. н.э.)32, на рельефе из Бисутуна33. «Мода» эта распространилась и в Пальмире34, хотя там такие пояса встречаются редко35. Возможно, она восходит еще к ахеменидскому времени36.
Пояс у иранцев, как показывают письменные источники и памятники искусства, особенно из Хатры, имели не только утилитарное и эстетическое значение, но являлись и символами ранга, в том числе и царских инсигней. Цари вручали представителям высшей гражданской и военной знати соответствующие пояса. Много сведений об этой роли поясов сохранилось в «Шахнаме» Фирдоуси. Это были богато украшенные драгоценными металлами и камнями
пояса с фигурными пряжками, накладными пластинами, разнообразными
37
украшениями37. Простой пояс тахтисангинской статуэтки скорее свидетельствует о том, что она воспроизводит образ человека невысокого ранга.
Находит аналогии и верхняя половина одежды. Подобно слабо выраженным валикам на алебастровых статуэтках из Дура Европос также имеются аналогичные складки, но гораздо более четкие — в виде серии рельефных вертикальных
ребер, треугольных в поперечном сечении (статуэтка, изображающая бога
38
Набу)38. Жесткость этих складок напоминает вертикальные металлические полосы доспеха, в который облачен другой персонаж, чья алебастровая статуэтка также происходит из Дура-Европос39.
Вскоре после находки тахти—сангинской скульптуры Б. Брентьес назвал ее «алебастровой фигуркой в образе парфянского сатрапа»40.
Действительно ли это фигурка воина в доспехе или же какого-то другого персонажа, носящего складчатое одеяние? Части доспеха в виде колец-обручей известны в Средней Азии с сакского времени и до первых веков н.э.41, но они относятся к нарукавью. Доспех же, включающий кафтан, состоящий из вертикальных пластин, и «юбки», составленной из обручей, в Центральной Азии не зафиксирован. Конструкция эта очень сложна и невыгодна функционально. Более правдоподобна вероятность того, что «пластины» и «обручи» являлись несколько геометризованной трактовкой складок одежды. Об этом свидетель-
ствует, помимо скульптуры, также и произведения парфянской коропластики. Среди парфянских терракотовых статуэток есть изображение (США, частная коллекция) полулежащего одетого мужчины42. Ноги — параллельные. На фигуре — свободная подпоясанная одежда, подол, по-видимому, прямой; внизу — штаны. Складки на одежде переданы узкими рельефными полосками с желобками между ними, на рукавах и ногах — это сравнительно широкие кольца с желобками между ними. Если бы это не был «отдыхающий» парфянин, то эти полоски и кольца можно было бы принять за ободы доспеха, но это явно складки одежды.
Статуэтка из Храма Окса имеет некоторые точки соприкосновения и с ку-шанской монетной иконографией, с изображением на монетах Канишки и Ху-вишки. Однако по своим пропорциям и, отчасти, одежде эта статуэтка, пожалуй, больше всего близка к «статуе стоящего вельможи» из Дальверзин-тепе43. Определенная перекличка обнаруживается и со скульптурой «сидящего правителя» из Халчаяна44. Однако, и эти аналогии имеют приблизительный и частичный характер. Можно лишь с известной долей уверенности утверждать, что статуэтка входит в круг произведений бактрийского искусства. Датировка ее представляет значительные сложности. На данном этапе исследования мы датируем ее в широких пределах от рубежа н.э. и до 1—11 вв. н.э.
Тщательное сопоставление тахтисангинской статуэтки и ее костюма с парфянским костюмом45 показывает наличие определенных черт сходства, но не тождества.
Все вышесказанное делает целесообразным обращение к материалам о взаимоотношениях Бактрии и Парфии.
Следует отметить, что статуэтка из Храма Окса не единственная находка парфянских статуэток в Бактрии. При раскопках Кампыр-тепе были найдены еще две статуэтки. Э.В. Ртвеладзе отметил их сходство со скульптурами из Шами и Хатры и датировал 1—11 вв. н.э.46.
При раскопках на Кампыр-тепе была обнаружена мужская терракотовая статуэтка, которую скорее всего следует атрибутировать как изображение знатного парфянина. Голова отдельно изготовлена штампом. Лицо очень тщательно и умело моделировано. Глаза крупные, миндалевидные. Высоко посаженные надбровные дуги переходят в спинку носа. Имеются клинообразная небольшая борода и две расходящиеся дуги усов. Головной убор в виде высокого конического колпака с рельефным валиком в основании. Персонаж одет в тесно облегающий двубортный кафтан с правым запахом. Руки согнуты и скрещены на уровне пояса. Тело выполнено лепкой и довольно небрежно. Высота фрагмента — 10 см47.
На этом же памятнике найдена деревянная статуэтка в фрагментарно сохранившемся серебряном окладе. Фронтальная фигурка сохранилась почти целиком, отсутствуют лишь верх головного убора и ступни ног. Лицо широкое с миндалевидными глазами, крупным носом, бородой и опускающимися вниз длинными усами. На голове — конусный головной убор. Кафтан — с правым запахом, с гладкой рельефной каймой вдоль лацканов. Подол прямой, также выделенный рельефной каймой. Рукава прорезаны охватывающими горизонтальными бороздками, так что создается впечатление дранированности. Каф-
тан охвачен гладким поясом, от его середины свисают две слегка расходящиеся кисти. Внизу из-под кафтана выступают штаны, драпированные крупными наклонными складками. Высота статуэтки — 10,2 см48.
Политические и культурные связи Бактрии и Парфии нашли отражение и в монументальном искусстве Бактрии. Имеется в виду комплекс Халчаян. В раскопанном дворцовом сооружении обнаружено большое число глиняных скульптур, некогда входивших в состав декоративного убранства здания. В центральной скульптурной композиции зофора зала рядом с сидящим на троне правителем, по правую руку от него находился стоящий мужской персонаж, фигура которого выполнена в том же (или соизмеримом) масштабе, что и фигура сидящего правителя. Голова скульптурного персонажа прекрасно сохранилась. Она выполнена в полном объеме, но сзади начерно. Лицо широкое, его черты выполнены очень тщательно. На голове масса волос, по бокам густыми прядями-буклями, ниспадающими на шею. Внизу они ровно подстрижены, а вверху, надо лбом, охвачены широкой лентой гладкой диадемы. Небольшая клинообразная борода с завитками волос и дугообразные усы дополняют прическу. Волосы были рыжей окраски.
Весь облик этой головы резко отличает ее от голов других персонажей.
Г.А. Пугаченкова, раскопавшая и исследовавшая этот комплекс, отмечала, что принадлежность этой фигуры «распознается без труда. Манера стрижки волос здесь совершенно иная, чем у всех остальных персонажей. Между тем подобная форма усов и заостренной бороды, подобная стрижка волос, отчего прическа как бы расширяется к шее, подхваченная плотной лентой или ремнем, была широко распространена в парфянской среде». Далее она ссылается на некоторые произведения парфянской скульптуры, а также на портреты на парфянских монетах. Она указала, что халчаянский портрет «особенно сходен» с монетным портретом Фраата IV (38/37—3/2 гг. до н.э.) — «...то же худощавое лицо, заостренная, разделенная буклями борода, тщательно завитые волосы»49. Г.А. Пугаченкова в процессе раскопок и в своих основных публикациях относила время сооружения халчаянского дворца и его архитектурного декора к I в. до н.э. Эта датировка опиралась на принятую тогда дату монет Герая, чьи монетные портреты перекликались с некоторыми халчаянскими скульптурами. Вначале Г.А. Пугаченкова использовала дату А.Н. Зографа (вторая четверть I в. до н.э.)50. Учитывая исследования Е.А. Давидович51, она сочла необходимым
52
сдвинуть дату дворца и украшавший его скульптуры ближе к рубежу н.э.52
В последние десятилетия Д. Крибб выдвинул гипотезу о датировке монет Ге-рая значительно более поздней, чем считалось раньше. Он относит эти монеты к чекану Кадфиза I, который, по его мнению, правил между 30—78 гг. н.э.53
Очень эрудированное исследование проблемы датировки халчаянского дворца и скульптуры провел Ф. Грене. Он выдвинул гипотезу, что «парфянский принц» халчаянской скульптурной композиции не кто иной, как парфянский царь Вардан I (ок. 39—47 гг. н.э.). Эта гипотеза опирается на свидетельство Тацита (Ann. XI. 8—10), сообщающего о связях этого парфянского царя с Бактри-ей. Ф. Грене очень осторожен в своих заключениях и пишет о своей интерпретации парфяно-бактрийских событий, что она «...скорее напоминает литературную фантазию»54 Отметим, что А.С. Балахванцев предложил совсем иную
Рис. 2. Подражания парфянским монетам “Фраата IV” с ложным надчеканом
интерпретацию этих событий55, которую Ф. Грене, без должных, на наш взгляд, оснований, отвергает. Возникают и сложности иконографического порядка. Была ли халчаянская скульптурная композиция «фотографическим» воспроизведением конкретного эпизода придворной жизни или же обобщенным отражением ряда таких эпизодов? Представляется более вероятным второе предположение. Скульптор скорее всего отталкивался от монетного портрета. Какого именно? В Бактрии наиболее широко были распространены монеты Фраата IV (38/37—3/2 гг. до н.э.) в виде подлинных монет этого царя, подражаний им, монетам с надчеканом и, особенно многочисленные, монеты с ложным надчеканом. Последние в первой половине или, во всяком случае, в первые десятилетия I в. н.э. являлись одним из сегментов денежного обращения Бактрии (детальнее см. ниже). Монеты же Вардана I пока на территории Бактрии вообще не зарегистрированы (что, конечно, само по себе не может служить доказательством). Главное же заключается в том, что халчаянский портрет «парфянского принца», безусловно, значительно ближе именно к монетному портрету Фраата IV. Учитывая сочетание этих двух моментов (распространенность монет Фраата IV и близость иконографической трактовки), можно предположить, что именно монетный портрет Фраата IV послужил прототипом для халчаянского скульптурного портрета.
Разумеется, это отнюдь не означает, что в скульптурной композиции изображен именно этот парфянский царь. Интенсивность парфянско-бактрийских отношений с их войнами, союзами, посольствами, просьбами об убежище нам неизвестны — эти перипетии не освещены в источниках. Поэтому при дворе кушанского царя (или правителя) могли не раз находиться с различными целями и в различном составе и царственные парфянские гости. Этот элемент и был включен в композицию, но не в качестве реального исторического персонажа, а особого рода знака, свидетельствующего о величии и могуществе кушанского царя (правителя).
Такая трактовка полностью противоположна заманчивой гипотезе Ф. Грене. Точная дата дворца и скульптурной композиции, увы, пока по-прежнему остаются без точной даты.
***
Тесные связи между населением Бактрии и Парфии существовали уже в эпоху бронзы — тогда возник «бактрийско-маргианский археологический комплекс»56. В ахеменидскую эпоху Маргиана входила, согласно Бехистунской надписи, в состав Бактрии (ЭВ, 3, 10—21).
В эпоху эллинизма, после образования во второй половине III в. до н.э. Парфянского и Греко-бактрийского царств, между ними сразу же возникли острые
противоречия, приведшие к военным действиям, а затем к заключению мирно-
57
го пакта .
Дальнейшие события развивались вначале как соперничество двух империй. В образовании Парфянского государства огромную роль сыграл кочевнический фактор; со второй половины II в. до н.э. в истории Парфии и Бактрии роль ко-
58
чевых народов имела решающее значение .
Политический и военный аспекты этих отношений были детально исследованы Э.В. Ртвеладзе, который выделил три периода в этих взаимоотношениях в эллинистическое и кушанское время, введя в эту периодизацию такие подпе-риоды-фазы. Первый период относится к сер. III — сер. II вв., второй продолжается до середины I в. н.э., третий период соответствует развитому кушанско-му времени.
На территории Бактрии, по подсчетам Э.В. Ртвеладзе, опубликованным в 1995 г., найдены монеты ряда парфянских царей. Приведем его список: Серебряные монеты
1) Митридат II: Тилля-тепе, Мазари-Шериф, Старый Термез
2) Синатрук: Старый Термез, Музабек-кале, Меймане
3) Фраат III: Мирзабек-кала
4) Фраат IV: Тилля-тепе, Орлиная горка Бронзовые монеты
1) Ород II: Кампыр-тепе
2) Фраат IV: Кампыр-тепе
3) Фраат V: Кампыр-тепе
4) Готарз II: Кампыр-тепе
Не идентифированные точно парфянские монеты I в. н.э. — Кампыр-тепе и некрополь у Айртама59.
Сейчас число найденных парфянских монет значительно выросло. Приведем сводку, составленную Э.В. Ртвеладзе. Дильберджин — 2 монеты; одна драхма Митридата II из Тилля-тепе, одна из Мазари-Шерифа. На Кампыр-тепе обнаружено около десяти парфянских бронзовых монет (Фраат V, Готарз II). В Старом Термезе найдены две драхмы: Митридат II и Фраат III. В храме Окса обнаружено 69 подражаний монетам Фраата IV с ложным надчеканом (см. ниже). Подражание монетам Фраата IV обнаружено в некрополе Тилля-тепе60. Драхма Фраата IV из Тилля-тепе имеет надчекан, в котором присутствует голова правителя в короне, мнения об идентификации которого различны. Е.В. Зеймаль утверждал, что это голова Евкратида, и сопоставлял его с юэч-жийскими подражаниями оболам Евкратида61.
При раскопках Храма Окса в 1978 г. в ботросе 3 (центральный зал — помещение 1) были найдены 69 монет — подражаний драхмам Фраата IV62. На лицевой стороне этих монет — бюст бородатого царя, за головой — птица, держащая в клюве венок. Все это и другие детали обычны для монет Фраата IV. На оборотной стороне — сидящий персонаж с луком в вытянутой руке, что также вполне традиционно для монет Фраата IV. Необычным является углубление на лицевой стороне, под головой царя, с миниатюрным изображением головы правителя в шлеме. Само изображение может быть сопоставлено с изображением царя на оболах Евкратида.
Е.В. Зеймаль, тщательно изучивший тахтисангинские монеты, пришел к заключению, что это не подлинные монеты Фраата IV, а подражания им. Это подтверждается и тем, что вес тахтисангинских монет намного ниже веса подлинных драхм Фраата IV.
Исследуя тахтисангинскую группу монет, Е.В. Зеймаль обратил особое внимание на то, что углубление с миниатюрным бюстом не является результатом надчеканивания (никакой выпуклости или расплющивания на обратной стороне монет нет). Отсюда он сделал вывод, что это «ложный надчекан»: бюст царя в шлеме был включен в штемпеля, употреблявшиеся для изготовления самих монет. Этому должны были предшествовать несколько других этапов, когда монеты Фраата IV проникли на территорию Бактрии, затем здесь стали для «легализации» обращения надчеканивать, позже началось изготовление их подражаний с надчеканиванием их и, наконец, надчеканы были введены в общий штемпель. Отсюда, а также привлекая другие нумизматические материалы, Е.В. Зеймаль сделал заключение об участии парфянских монет, в частности монет Фраата IV, в денежном обращении в Бактрии в конце I в. до н.э. — начале
63
I в. н.э., в период окончательного сложения кушанской монетной системы63.
Э.В. Ртвеладзе присоединился, внеся некоторые нюансы, к этой трактовке Е.В. Зеймаля64.
Особое место занимает идея Г.А. Пугачнковой относительно роли подражаний монетам Фраата IV из Храма Окса. Приведем полностью соответствующий отрывок из ее статьи. «В восточной зоне (Бактрии. — Б.Л.) они [подражания монетам Фраата IV] не попадались, но здесь была сделана уникальная находка — 69 драхм Фраата IV с надчеканом Сападбиза в храме Тахти-Сангин на берегу Амударьи. Однако здесь играли роль не коммерческие функции монет, а их подношение в качестве ценного дара. Донатором мог быть представитель
знати, приплывший по Амударье из Западной Бактрии, дабы совершить богоугодный акт у храма Окса — божества-покровителя Окса-Вахша, т.е. Амударьи». Конечно, донатор мог приплыть из Западной Бактрии, но Г.А. Пугачен-кова, очевидно, не обратила внимание на главное: надчекан был ложным! Это прямо свидетельствует, что такие монеты участвовали в денежном обращении (т. е. и в «коммерции»).
Перейдем к вопросу о парфяно-бактрийских параллелях в погребальной практике и погребальном обряде.
На территории Бактрии, преимущественно Северной, расположено множество могильников. Полученный в них материал позволяет чрезвычайно детально представить погребальную практику как часть обряда и погребальные сооружения. В связи с рассматриваемым вопросом наибольшее значение имеют грунтовый могильник Туп-хона65, наусы Тепаи-шах66 и Дальверзин-тепе67, а также некоторые другие памятники.
Соответствия и параллели выявляются на разных уровнях: в погребальных сооружениях (в том числе их архитектуре), специфических формах помещения покойника, отдельных важных деталях погребального обряда. Остановимся на некоторых моментах.
Наусы Тепаи-шах имеют бесспорные аналогии в своей планировочной схеме с наусами Мерва. Так, квадратный наус I—II вв. н.э. Мерва по своей планировке очень близок наусу № 1 Тепаи-шах, причем совпадает даже такая специфическая деталь, как наличие портала; наличие суф роднит камеру № 1 с мерв-ским наусом на холме № 6; наконец, характерный для наусов Мерва постамент представлен в наусе № 2 Тепаи-шах68.
Для тепаишахского сооружения № 2 интересно также сопоставление с сооружением Р-3 Хатры, квадратным в плане (10,2х10,3 м) и двухэтажным; нижний этаж состоит из центрального коридора, в середине длинных сторон которого — входы в длинные узкие помещения (2х7,7 м). Планировка верхнего этажа крестообразная, с широким (1,15 м) центральным коридором и перпендикулярно отходящими от него посредине сторон двумя узкими и низкими коридочиками (у основного коридора их ширина — 0,7 м, высота — 2,2 м, к концам они суживаются и понижаются до 2 м). Назначение их осталось для производителя раскопок неясным. В углах образовавшегося креста — 4 комнаты (3,25х2,25 м), входы в которые через проемы у торцов большого коридора. Нижние помещения перекрыты сводами, у верхних — суживающиеся по типу ложного свода пролеты, затем перекрытые плоскими балками. Сооружение Р-3 варьирует крестообразную четырехкамерную схему, которая могла здесь развиться от типа, состоящего из коридора, вдоль длинных сторон которого вытянуты помещения.
Наусы Дальверзина, в свою очередь, находят весьма близкие аналогии в наземных сводчатых семейных гробницах Ниппура, сделанных из жженого кирпича.
Погребальный обряд в тепаишахских и дальверзинских наусах предусматривал предварительное выставление трупа, что сближает его с погребальным обрядом Южной Туркмении. Наус № 1 Тепаи-шах, как и гробница в Сузах, имеет
три суфы, но было ли их назначение аналогичным, сказать невозможно из-за разграбленности науса.
Можно отметить и такую деталь: в наусах Дальверзина, Шахри-Кумиса обнаружено погребение человеческих черепов. Д. Стронах и Д. Хансман уже пытались истолковать факт нахождения в Шахри-Кумисе человеческих черепов, приводя эпизод, о котором рассказывает Табари: Ардашир I (224—240) направил головы своих убитых врагов в Истахр, в храм Анахиты69. В этом же храме примерно в 340 г. были развешаны головы христианских мучеников70. В этой связи можно упомянуть также эпизод с головой Красса. Но все эти истории связаны с головами врагов, в наусах же хоронили членов общины. Так что, возможно, у бактрийцев и парфян было распространено известное многим народам представление о голове как олицетворении человеческой личности (души).
Рис. 4. Ашур. Керамические ваннообразные гробы из погребений парфянского времени (по В. Андрэ и Х. Ленцену)
Подземные кирпичные склепы имеются в погребениях 262 и 275 Туп-хоны (раскопки 1971 г.). Покойник располагается в неглубокой (0,25—0,45 м) яме шириной 0,55—0,6 м. Край ее обложен одним слоем сырцовых кирпичей (36х36х12—13 м и 37х11 см), положенных плашмя и образующих прямоугольную или трапецеидальную «раму». Сходство этих склепов с подземными склепами месопотамских парфянских центров бесспорно, хотя те, как правило, имеют более развитые формы и конструкции. Следует отметить и такую деталь: в оградках подбойных могил Туп-хоны применялся упор наклонного кирпича в специально сделанную полочку-заплечики — прием чрезвычайно частый в склепах Месопотамии.
Ограждение могилы с одной стороны с помощью наклонных сырцовых кирпичей обнаружено в 11 погребениях Туп-хоны (раскопки 1969 и 1971 гг.). Квадратные кирпичи поставлены на ребро с постелью, параллельной продольной оси ямы. Такие (или близкие) оградки имеются в Йорган-тепе и в Санге-Шир.
В Бактрии применялись и керамические гробы двух типов: ваннообразные (цельные и двусоставные) и антропоидные. Цельные (2 экз.) и двухчастные (2 экз.) гробы встречены на Туп-хоне (2% от числа вскрытых погребений). Еще
один двухчастный гроб найден неподалеку от Дальверзин-тепе71. Фрагменты
72
гробов обнаружены на Хайрабад-тепе и Джумалак-тепе . Близ Пахтаабада был
73
найден антропоидный гроб73 (ср. находку керамического гроба в Миздахка-не)74. На территории Бактрии, как и в Парфии, имеются захоронения в хумах, причем известны случаи применения хумов в качестве оссуариев (как на Мун-
75
чак-тепе)75.
Сравнение показывает большое сходство и при захоронениях с применением трупоположения. На Туп-хоне велик удельный вес захоронений на боку с подогнутыми ногами и по-разному расположенными руками. Даже такие специфические позы, как например, с одной рукой, согнутой под прямым углом в локте и положенной кистью от тела, а другой — с кистью у подбородка или же с обеими руками, согнутыми в локтях так, что кисти — у подбородка (лица), встречаются как в Парфии, так и в Бактрии.
Много общих моментов и в составе погребального инвентаря. Особенно существенно широкое распространение в Бактрии обычая помещать монету в руку или рот погребенного — «обол Харона». М.М. Дьяконов в 1950 г. указал, что инвентарь погребений типа Ш-Б Туп-хоны напоминает инвентарь греческих погребений, хотя в его составе не было столь обычных для эллинистических погребений статуэток. Особое внимание он обратил на факт наличия в составе инвентаря некоторых погребений монеты — обола. «В эллинистическом обряде, — писал М.М. Дьяконов, — обол клался неизменно в рот покойника, тогда как на Туп-хоне обол то кладется в рот, то помещается на сердце. Для некрополя Туп-хона характерна строгая ориентация захоронений, в то время как в греческом мире ориентация захоронений очень разнообразна».
Вместе с тем М.М. Дьяконов указал на наличие аналогичных обычаев в древнем Китае. Он сделал два очень осторожных заключения: «Несмотря на ряд черт сходства с греческим обрядом, следует все же воздержаться от поспешного заключения о непосредственном влиянии греческого обряда на бактрийский». Затем, приведя сообщения об обычае класть золото или другие драгоценные
Рис. 5. Вавилон. Керамические гробы и захоронения в них. (по О.Рейтеру)
предметы в рот мертвым в древнем Китае, он предположил: «Таким образом, обычай класть “драгоценный предмет” в рот покойнику, возможно, имел и в
Бактрии глубокие местные корни и лишь слился с греческим обрядом, привне-
76
сенным завоевателями76.
Г.А. Пугаченкова, сообщив о наличии в Тулхарском могильнике и на Туп-хоне погребенных с монетой во рту, полагает, что это «интереснейшая деталь погребального обряда, явно связанная с греческой традицией “выкупа Ха-
рону”. По-видимому, именно греками она была занесена в Бактрию, хотя и не
77
стала обязательным элементом погребального ритуала»77 (разрядка наша; обязательным элементом, как хорошо известно, обол Харона не был и в греческих погребениях. — Б.Л.).
То же самое, с некоторой модификацией, повторил Б.Я. Ставиский. «Это позволяет говорить об эллинистическом, видимо, греко-бактрийском влиянии на обряд захоронения и культовые представления хотя бы части кочевых завоевателей Бактрии и Согда», — писал он, утверждая также, что следует предположить проникновение этого обычая к кочевникам через посредство оседлых жителей. И так как Г.А. Пугаченкова не сделала никаких ссылок, то Б.Я. Ставиский решил, что «впервые на связь этих находок с греческим обычаем “платы
78
Харону” справедливо указала Г.А. Пугаченкова»78. Следует, однако, сказать, что Г.А. Пугаченкова, а вслед за ней и Б.Я. Ставиский, использовали идею М.М. Дьяконова, отбросив его осторожные оговорки. Впрочем, они лишь последовали Э. Бикерману, который, сославшись на публикацию М.М. Дьяконова, писал: «...греческие поселенцы или эллинизированные местные жители в долине Кафирнигана, области верхней Амударьи, располагали монету для Ха-рона во рту (или на груди) покойника более чем через столетие после того, как греческая власть в Бактрии кончилась»79. Хотя эта работа Б.Я. Ставискому осталась неизвестной, но фактически он лишь повторил категорические утверждения Э. Бикермана. Б.Я. Ставиский не учел и соответствующую российскую
литературу, в частности нашу книгу по погребальному обряду древних ферган-
80
цев, где детально рассматривался этот круг вопросов80. Суть дела состоит в том, что на Востоке греческий обычай и связанные с ним представления могли наслоиться на однотипные местные представления. Кроме того, этот обычай вошел в зороастрийскую практику и дожил до нас в ритуалах иранских парсов.
В погребальной церемонии иранских парсов есть такой элемент. На третий день после погребения в доме покойника проводится церемония Яшт-е шавги-ре («Служба ночного бдения»). Специально изготовленная для этой церемонии седра (одежда из неокрашенного хлопка, нити из которого прялись в доме; здесь же ткалась ткань), вновь вытканный ритуальный шнур кошти и кусочек серебра, монета или же кольцо освящаются во время службы. Считается, что эти предметы предназначены для души умершего. М. Бойс отмечает, что кусочек серебра (монета, кольцо) встречается в погребальном церемониале современных зороастрийцев лишь в Иране, в Индии же этот обычай отсутствует. М. Бойс считает, что «представляется возможным, что этот обычай восходит — может быть, начиная с селевкидского времени — к греческому обычаю погребать покойника с монетой для Харона». Она приводит несколько примеров, ко-
81
гда монеты были найдены в Иране в погребениях сасанидского времени81.
Разумеется, все эти параллели и сходства неоднозначны. Двускатное перекрытие склепов могло зародиться в Средней Азии независимо от Месопотамии. Спонтанно могли возникнуть и аналогичные позы погребенных. Сходство архитектурных форм маргианских и бактрийских наусов свидетельствует об общности путей развития погребальной архитектуры и об общих или близких идеологических представлениях. Выявляется параллелизм в развитии погребений с
предварительным выставлением трупов в Северной Парфии и Бактрии, где
82
этот обряд и связанные с ним представления выявлены во многих пунктах82. Бактрия и Маргиана, связанные историко-культурной общностью, несмотря на все различия исторических судеб, и в области религии развивались во многом параллельно. Вероятно, существовали связи по многим направлениям, что углубляло эту общность. Характерно, что степень этой общности в области погребальных обычаев и идеологии была сильнее между Северной Парфией и Бак-трией, чем между Северной и Западной Парфией.
Под египетским влиянием антропоидные гробы распространяются в Пале-
83
стине, а затем появляются в Месопотамии83.
В Месопотамии в силу прочной местной традиции погребения в керамических саркофагах (гробах), антропоидные саркофаги не были восприняты как чужеродное явление. Однако в месопотамской этнокультурной среде они были заменены на более привычные и дешевые керамические гробы и утратили (вероятно, постепенно) те свои специфические черты, которые были обусловлены собственно египетской религией. Ко II—I вв. до н.э. (возможно, несколько раньше) они превратились в обычные гробы, форма которых, однако, своим очертанием «выдавала» первоначальное происхождение.
«Диффузия» основных типов гробов в Иран и далее, в Среднюю Азию, как справедливо указывает М. Негро Понци, — «результат парфянского владычест-
84
ва над Месопотамией»84. Однако в этот вывод следует внести одну существенную поправку: керамические гробы начинают распространяться в Иране задолго до парфян. Яркий пример тому — Персеполь, где в позднеахеменидских или селевкидских погребениях встречены двухчастные керамические гробы. Нет никакого сомнения, что захоронения в гробах в Западном Иране распространяются в ахеменидское, а может быть, и в более раннее время. Другое дело — более восточные области: туда гробы должны были попасть значительно позже, вероятно действительно в парфянское время.
Что же касается найденных в Северной Бактрии керамических гробов, то невозможно себе представить их конвергентное происхождение, особенно такой, в высшей степени специализированной, формы как антропоидные гробы. Возникает вопрос: было ли появление таких гробов в Северной Бактрии результатом «диффузии», как думает М. Негро Понци, или же они попали на эту территорию в результате появления здесь парфянских поселенцев.
Как известно, в II в. до н.э. — I в. н.э. военно-политические взаимоотношения между Парфией и населением Бактрии были очень интенсивными. В последней трети II в. до н.э. постоянно шли военные действия, в которых активное участие принимали среднеазиатские кочевники. Греко-Бактрия была разгромлена юэчжами, но кушанское государство еще не возникло. В это время происходит парфянская экспансия на юго-восток. Дрангиана, Арахозия, Ганд-
хара, западный Пенджаб оказываются под властью индо-парфянских династий,
0 5
и это продолжается вплоть до середины I в. до н.э.05. Но и в Бактрии, вплоть до возникновения кушанского государства (ок. 30 г. н.э.) Парфия и парфянская культура играла значительную роль, чему способствовали жившие здесь парфяне, а, возможно, группы парфянского происхождения.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Litvinskij B.A., Picikjan I.R. Découvertes dans le sanctuaire du dieu Oxus de la Bactriane
septentrionale // RA. 1981. № 2. P. 156—157; Litvinskiy B.A., Picikyan I.R. Monuments
of Art from the Sanctuary of the Oxus (North Bactria) //AAASH. 1983. T. 28, № 1—4. P. 66-67. Fig. 8.
2. Пичикян И.Р. Культура Бактрии. Ахеменидский и эллинистический периоды. М., 1991. C. 196.
3. Faccenna D. Sculptures from the Sacred Area of Butkara (Swat, Pakistan). Rome, 1962. Pl. XCIII.
4. Faccenna. Op. cit. Pl. CCLXXIIb.
5. Faccenna. Op. cit. Pl. CDXXXVIII-CDXXXLX.
6. Faccenna. Op. cit. Pl. CXCV; Zwalf W. A Catalogue of the Gandhвra Sculpture in the British Museum. Vol. I—II. L., 1996. Fig. 128.
7. Barthoux J. Les fouilles de Hadтdтa. Vol. III. Figures et figurines. Paris, 1930. Pl. 111d.
8. Inholt H. Gandharan Art in Pakistan. New York, 1957. Pl. 64, 66, 68, 80; Faccenna. Op. cit. Pl. CDLXVIII; Ackermann H.Ch. Narrative Stone Reliefs from Gandhara in the Victoria and Albert Museum in London. Roma, 1975. Pl. XXXb, XXXI, XLIIb, LXXXIIa; Горелик М.В. Кушанский доспех // Древняя Индия. Историко-культурные связи. М., 1982. C. 82—112; Zwalf. Op. cit. P. 121. Fig. 102.
9. Rosenfield J. The Dynastic Art of the Kushans. Los Angeles, 1967. Pl. 26—27 и др.
10. Rosenfield. Op. cit. Pl. 53, 63.
11. Rosenfield. Op. cit. Pl. 51.
12. Loth A.-M. Les costumes (La vie publique et privée dans l’Inde ancienne. IIe siècle avant J.-C. — VIIIe siècle environ, fasc. VII). Paris, 1979. Pl. III/3—4; IV/1—2; VII/1; 31/6—8.
13. Kawami T.S. Monumental art of the Parthian period in Iran. Leiden, 1987. Pl. 26.
14. Ghirshman R. Iran. Parthians and Sasanides. Paris, 1962. Ill. 103; Gropp G. Bericht über eine Reise in West- und Südiran //AMI. 1970. Bd. 3. S. 200; Vanden Berghe L. Reliefs rupestres de l’Iran ancien. Paris, 1984. P. 229. (№ 22). Pl. 11; Kawami. Op. cit. P. 43—45. Fig. 2. Pl. 4; Mathiessen H.E. Sculpture in the Parthian Empire. A Studi in Chronology. Aarhus, 1992. Vol. II. 140/18. Fig. 2. Pl. 4, ill. on the cower; Gall H., von. Der grosse Reliefblock am sog. Partheigang // Bisutun. Ausgrabungen und Forschungen in den Jahren 1963—1967. Berlin, 1996. S. 84—88. Abb. 1. Taf. XIII/1—XIV.
15. Vanden Berghe. Op. cit. P.155—166; Kavami. Op. cit. P. 209—213. Pl. 57—60. Fig. 25.
16. Schlumberger D. Der hellenisierte Orient. Baden-Baden, 1969. Fig. 50; Шлюмберже Д Эллинизированный Восток. Греческое искусство и его наследники в несредиземноморской Азии. М., 1985. Pto. 113.
17. Curtis V.S. Parthian Belt and Belt Plaques // Iranica Antiqua. 2001. Vol. XXXVI. Pl. X/b.
18. Schlumberger. Op. cit. S. 146 (Taf.), Шлюмберже. Ук. соч. Табл. 117.
19. Яценко С.А. Костюм ираноязычных народов древности и методы его историко-культурной реконструкции. Докторская диссертация (рукопись). М., 2002. Т. I. C. 485.
20. Curtis. Op. cit. Pl. X/a.
21. Яценко. Ук. соч. Т. II. Илл. 22, 24, 27; 60; 63; 73; 76.
22. Seyrig H. Armes et costumes iraniens de Palmyre // Syria. 1937. XVIII. P. 4—37; TahaA. Men’s Costume in Palmyra // Les annales archeologiques arabes syriennes. Revue d’archeologie et d’historie. 1982. Vol. XXXII. P. 117—132.
23. Safar F., Mustafa M.A. Hatra. The City of the Sun god. Tehran, 1998. Pl. 111; Curtis. Op. cit. P. 30. Col. pl. III
24. Curtis V.S. The Parthian Costume and headdress // Das Partherreich und seine Zeugnisse. Beitrage der Internationalen Colloquiums, Eutin (1996). Stuttgart, 1998. P. 64.
25. Franz H.G. Die Kunst von Palmyra zwischen Okzedent und Orient (zum Problem der parthischen Kunst) // Palmyra. Geschichte, Kunst und Kulture der syruschen Oasenstadt. Einführende Beiträge und Katalog zur Ausstellung. Linz, 1987, S. 164.
26. TanabeK. Sculptures of Palmyra, I. Tokyo, 1986. P. 43—44.
27. Colledge M.A.R. The Art of Palmyra. L., 1976. Pl. 112; Tanabe. Op. cit. P. 43—44, pl. 440—443, 448; Зеймаль Е.В. Древности Пальмиры. Каталог выставки. Л., 1986. C. 9, 13, 17—19; Franz. Op. cit. S. 294, 296. Taf. 14—15.
28. Curtis. Parthian Belt... P. 300—301.
29. Ghirshman. Op. cit. Fig. 35/B.
30. Curtis. Parthian Belt. Pl. IV/b, pl. III/a.
31. Ghirshman. Op. cit. Ill. 79—80.
32. Vanden Berghe L. Archéologie de l’Iran Ancien. Leiden, 1959. P. 59—60. Pl. 89/a-b; Ghirshman. Op. cit. P. 54—55. Ill. 68; Schlumberger D. Parthian Art // CHI. III/2. 1983. P. 1043. Pl. 73; Vanden Berghe. Reliefs rupestres... P. 124/30. Pl. 15; Kawami. Op. cit. P. 198—200. Pl. 87; Curtis V.S. More Parthian finds from ancient Elimais in Southwestern Iran // Iranica Antiqua. 1994. Vol. XXIX. Pl. III/s.
33. Ghirshman. Op. cit. Pl. 66; Kawami. Op. cit. Fig. 2. Pl. 4; Mathiesen. Op. cit. P. 140/fig. 22, 175/fig. 96, ill. on cover.
34. Ghirshman. Op. cit. Ill. 84.
35. Литвинский Б.А. Храм Окса в Бактрии (Южный Таджикистан). Т. 2. Бактрийское вооружение в древневосточном и греческом контексте. М., 2001. С. 339—340.
36. SPA, 1967, vol. VII, pl. 108/A-C
37. Jamzadeh P. The Function of Girdle on Achaemenid Costume in combat // Iranica Antiqua. 1987. Vol. XXII. P. 267; Curtis. Parthian Belt. P. 308—310.
38. Downey S.D. The Stone and Plaster Sculpture. (Excavations at Dura-Europos. Final Report III/I/2). Los Angeles, 1977. P. 64—65, pl. XII/11; Mathiesen. Op. cit. P. 201. Fig. 61.
39. Downey. Op. cit. P. 62—64. Pl. XII/47; Mathiesen. Op. cit. P. 201. Fig. 20.
40. Brentjes B. Tacht-i Sangin in Tadshikistan // Das Altertum. Bd. 28. Berlin, 1982. S. 168.
41. Литвинский. Ук. соч. C. 309—310; Горелик. Ук. соч. C. 84. Табл. 1; Горелик М.В. Сакский доспех // Центральная Азия. Новые памятники письменности и искусства. М., 1987. С. 116—117. Табл. 2—3.
42. Der Osten H.H. von. Seven Parthian Statuettes // The Art Bulletin. 1926. Vol. XIII. No. 3. P. 173. Fig. 7.
43. Пугаченкова Г.А. Художественные сокровища Дальверзина, Л., 1978.
Табл. 129—130.
44. Пугаченкова Г.А. Скульптура Халчаяна. М., 1971. С. 57—58. Табл. 68.
45. Al-Shawi N.A. Sculptures of Hatra. A Study of Costume and Jewelry. Diss. Indiana University. University Microfilms International, № 48106. Ann Arbor, 1986; Curtis. The Parthian Costume...P. 61—67. Figs. 1—4; Schneider R.M. Die Faszination des Feindes:
Bilder der Parther und des Orients in Rom // Das Partherreich und seine Zeugnisse. Beitrage der Internationalen Colloquiums, Eutin (1996). Stuttgart, 1998.
46. Ртвеладзе Э.В. Древние и раннесредневековые монеты историко-культурных областей Узбекистана. Т. I. Ташкент, 2002. С. 154.
47. Древности Южного Узбекистана. 1991. С. 286. Рис. 159.
48. Древности Южного Узбекистана. 2002. С. 287. Рис. 166.
49. Пугаченкова. Скульптура. С. 55.
50. Зограф А.Н. Монеты «Герая». Ташкент, 1937.
51. Давидович Е.А. Первый клад тетрадрахм кушанца «Герая» // ВДИ. 1976. № 4;
Davidovich E.A. The First Hoard of Tetradrachmas of the Кшташ «Heraios» //
AAASH. 1983. 28. No. 1-4.
52. Пугаченкова Г.А. Халчаян. К проблеме художественной культуры Северной Бактрии. Ташкент, 1966; Пугаченкова. Скульптура.
53. Cribb J. The «Heraus» Coins: Their Atribution to the Kushan King Kujula Kadphises // Essays in Honour of Robert Carson and Kenneth Jenkins. London, 1993. P. 107-139; Cribb J. The Early Kushan Kings: New Evidence for Chronology. Evidence from the Rabotak Inscription on Kanishka I // Coins, Art and Chronology. Essays on the pre-Islamic History of the Indo-Iranian Borderlands. Wien, 1999. P. 188.
54. Грене Ф. Новая гипотеза о датировке рельефов Халчаяна // ВДИ. 2000. № 2. С. 130-135.
55. БалахванцевА.С. Дахи и арии у Тацита // ВДИ. 1998. № 2. С. 152-160.
56. Hiebert F.T. Origins of the Bronze Age Civilization in Central Asia // American School of Prehistoric Research. Cambridge, 1994. Vol. 42.
57. Debevoise N.C. A Political History of Parthia. Chicago, 1938; Narain A.K. The Indo-Greeks. Oxford, 1962; Altheim F. und Stiehl R. Geschichte Mittelasiens im Altertum. Berlin, 1970; Rtveladze E.V. Parthia and Bactria // In the Land of the Gryphons. Papers on Central Asian Archeology in Altertum. Firenze, 1995. P. 182-183; Балахванцев А.С. Селевк II Каллиник и Парфия // Межгосударственные отношения и дипломатия в античности. Ч. 1. Казань, 2000. С. 214.
58. Olbrycht M.J. Parthia et ulteriores gentes: die politischen Beziehungen zwischen dem arsakidischen Iran und den Nomaden der eurasischen Steppen. München, 1998.
S. 51-175.
59. Rtveladze. Op. cit. P. 190.
60. Ртвеладзе. Ук. соч. C. 155.
61. Сарианиди В.И., Кошеленко Г.И. Монеты из раскопок некрополя, расположенного на городище Тилля-тепе //Древняя Индия. История, культура, связь. М., 1982. С. 311; Zeymal E.V. Tillya-Tepe within the Context of the Kushan Chronology // Coins, Art and Chronology. Essays on the pre-Islamic history of the Indo-Iranian Bordenlands. Wien, 1999. P. 240.
62. ZeimalE.V. Coins from the Excavation of Takhti Sangin (1976-1991) // Studies in Silk Road Coins and Culture. Papers in Honour of Ikuo Viragama. Kamakura, 1997. № 59-127.
63. Зеймаль Е.В. Древние монеты Таджикистана. Душанбе, 1983. C. 129-135.
64. Ртвеладзе. Ук. соч. C. 155-157.
65. Помимо результатов раскопок М.М. Дьяконова (Дьяконов М.М. Работы Кафир-ниганского отряда // МИА. № 15. М.-Л., 1950, C. 194-178) для сопоставления также использованы материалы наших раскопок на Туп-хоне в 1960, 1961, 1969 и 1971 гг. (находки хранятся в Институте истории им. Ахмада Дониша АН Таджикистана). Полное издание: Литвинский Б.А., Седов А.В. Культы и ритуалы кушан-ской Бактрии. Погребальный обряд. М., 1984. C. 17-35, 48-84.
66. Литвинский Б.А. Из области идеологии кушанской Бактрии (зороастрийские нау-сы на берегу Окса — Аму-Дарьи) // AAASH. 1977. 25. No. 1-4; Литвинский Б.А., Седов А.В. Тепаи-Шах. Культура и связи кушанской Бактрии. М., 1983. C. 27-62.
67. Ртвеладзе Э.В. Новые древнебактрийские памятники на юге Узбекистана // ИМКУ. Вып. 21. Ташкент, 1987. C. 97-114.
68. Постамент должен был «изолировать» или хотя бы «отдалить» собственно погребальные камеры от земли, что соответствует зороастрийским представлениям: внутренность дахмы у парсов обязательно должна была быть значительно выше поверхности земли. Иногда для этого применялись и магические меры: на стоящие у ограды дахмы четыре кола наматывался шнур, состоящий из сотни нитей (хлопчатобумажных и золотых); их развевание должно было означать, что дахма не находится на земле, а «парит» в воздухе. См.: Spiegel F. Avesta. Die heiligen Schriften der Parsen. Bd. 2. Leipzig, 1859. S. XXXVII - XXXVIII.
69. Hansman S., Stronach D. Excavations at Shahr-i Qumis, 1971 // JRAS. 1974. No. 1. P. 18; см. также Nöldeke Th. Geschichte der Perser und Araber zur Zeit der Sasaniden. Aus der arzbischen Chronik des Tabari überzetzt und mit ausführlichen Erläuterungen und Ergänzungen versehn von Th. Nöldeke. Leiden, 1973 S. 48.
70. Nöldeke. Op. cit. S. 4. Abb. 2.
71. Пугаченкова. Художественные сокровища.С. 201. Рис. 14.
72. Альбаум Л.И. Балалык-тепе. К истории материальной культуры и искусства Тоха-ристана. Ташкент, 1960.С. 212. Рис. 152.
73. Литвинский Б.А. Археологическое изучение Таджикистана советской наукой // Труды АН Тадж. ССР. Т. XXV. Сталинабад, 1954. С. 114.
74. Ягодин В.Н., Ходжайов Т.Г. Некрополь древнего Миздахкана. Ташкент, 1970. С. 57-58, 117. Рис. 24.
75. Пугаченкова Г.А. О культах Бактрии в свете археологии // ВДИ. 1974. № 3. С. 134.
76. Дьяконов. Ук. соч. C. 177.
77. Пугаченкова. О культах. С. 133.
78. Ставиский Б.Я. Кушанская Бактрия: проблемы истории и культуры. М., 1977. С. 160. Прим. 50.
79. Bickerman E. The Seleucid and the Achaemenids // Accademia Nazionale dei Lincei. Quaderno. No. 76. Roma, 1966. P. 110.
80. Литвинский Б.А. Курганы и курумы Западной Ферганы. М., 1972. С. 113-117.
81. Boyce M. A Persian Stronghold Katanbai Katrak Lectures. Oxford, 1977. P. 154-155.
82. Bernard P. Campagne de fouilles 1976-1977 а Ai Khanoum (Afghanistan // CRAI. 1978. Avril-Juin. P. 439-441. Fig. 11.
83. Литвинский Б.А. Погребальные сооружения и погребальная практика в Парфии (к вопросу о парфяно-бактрийских соответствиях) // Средняя Азия. Кавказ и зарубежный Восток в древности. М., 1983. С. 113.
84. Negro-Ponzi M. Jewellery and Small Objects from Tell Mahuz (North Mesopotamia) // Mesopotamia. 1968-1971. Vol. 5-6. P. 302.
85. Puri B.N. The Sakas and Indo-Parthians // History of Civilizations of Central Asia. Vol. II. Paris, 1994. P. 181-207; Bopearachchi O. Indo-Parthians // Das Partherreich und seine Zeugnisse. Beitrage der Internationalen Colloquiums, Eutin (1996). Stuttgart, 1998; Alram M. Indo-Parthians and early Kushan Chronology: the numismatic Evidences // Coins, Art and Chronology. Essais on the pre-Islamic History of the Indo-Iranian Borderlands. Wien, 1999.
PARTHIAN-BACTRIAN MUTUAL EXCHANGE B.A. Litvinsky
Military, diplomatic and other relationship of Parthia and Bactria are partially presented in general and special historical writings that for the most part were based exclusively on written sources and to a much lesser degree on works of art. Archeological and numismatic material revealing close contacts between these two regions is hardly studied.
The article provides additional data on Parthia and Bactria contacts on the basis of archeological excavations together with art and numismatic material.
Of special interest is an alabaster figurine found in Cush context of Oks temple, which was presented by a British scholar V. Cartise in his article and catalog. Russian numismatist Ye.V. Zeimal, when studying coins obtained from Oks temple, established that Parthian coins together with their local counterfeits with false chiseling were in general use in Bactria. They were found both in Oks temple and in Till-tepe burial. Parthian king's image from these coins was used in a sculptural composition in Khalchayan. During burial excavation in Hissar valley and adjoining Surkhandarya valley they found bath-like tombs similar to those found in Babylon and Uruk. Similarity of burial chambers leads to the conclusion that there were Parthian colonies or settlements on the territory of Bactria.
To this must be added that ancient Buddhism spread in Margiana in the 2nd c B.C., and from there together with Buddhist missioners it penetrated into Bactria and then into China (which was stipulated by S. Levi, G.A. Koshelenko, and B.A. Litvinsky). This is also true concerning Manichaeism and Christianity that, according to Beruni, appeared in Margiana in two hundred years after Christ, then expanding to Bactria.
Thus ideological beliefs and trends link Bactria and Parthia in many ways. These links have just come under the scrutiny of science. Observing correlation between archeological complexes, finds, and works of art appears most promising.
©2010
В.Н. Пилипко ОБ ОДНОЙ ГРУППЕ «МУЖСКИХ» ТЕРРАКОТ ИЗ МЕРВА
Среди множества фрагментов терракотовых фигурок, вращающихся на ашхабадском антикварном рынке, мое внимание привлекла небольшая группа изделий с изображением своеобразных мужских персонажей — обладателей пышных причесок, состоящих из трех округлых выпуклостей.
Относительно происхождения этих находок, естественно, нет никаких известий, тем не менее, по ряду характерных признаков их можно определять как продукцию мервских ремесленников и датировать позднеантичным временем.
Наиболее информативными являются две верхние половины плоских терракотовых плиток с оттиснутыми на них изображениями. На одном изделии представлен анфас обладатель пышной прически (рис. 1, 2). Из-за неполной
