CC BY
17
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2020. № 3
Герман Герлитц,
независимый исследователь (Гендельштрассе 10, 65193, Висбаден, Германия), e-mail: hermann.goerlitz@goerlitz-partner.com
ПАРАДИГМЫ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ И КРУПНОГО БИЗНЕСА В ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКЕ
В современных социальных науках обширный корпус исследований, посвященных взаимодействию государственной власти и крупного бизнеса, но несмотря на это, актуальность обстоятельного теоретического рассмотрения таких отношений за последние десятилетия нисколько не уменьшилась. В данной статье анализируется ряд парадигм, определяющих ценностные критерии, мировоззренческие установки и теоретико-методологические стандарты и влияющих как на научные исследования в данной области, так и на выработку государственного курса и реальную политику. Это рационально-критическая, корпоративистская, неокорпоративистская парадигмы, «новый государственный менеджмент», а также такие критические теории, как неомарксизм и теория политических сетей. При анализе данных парадигм особое внимание уделяется операционализации ключевых понятий и определению основных интерпретаций, моделей и концепций корпоративно-государственного взаимодействия. Изучение теоретико-методологических подходов способствует систематизации результатов исследовательской деятельности в области изучения прикладных механизмов взаимодействия власти и крупного бизнеса. Сделан вывод, что перечисленные парадигмы в определенной степени сосуществуют и актуализируются лишь в зависимости от экономической конъюнктуры мировой экономики, политических отношений отдельных государств или их альянсов, культурных особенностей и иных факторов.
Ключевые слова: государство, бизнес, гражданское общество, представительство, лоббизм.
Hermann Goerlitz,
Independent researcher (Händelstraße 10, 65193 Wiesbaden, Germany), e-mail: hermann.goerlitz@goerlitz-partner.com
PARADIGMS OF INTERACTION BETWEEN PUBLIC AUTHORITIES AND BIG BUSINESS IN POLITICAL SCIENCE
An extensive body of research has been assembled by modern social science on the interaction of state power and big business, yet despite this the relevance of a
thorough theoretical review of these relations has not diminished in recent decades. This article analyzes a number of paradigms that define value criteria, worldviews and theoretical and methodological standards affecting both scholarly research in this area and the development of state policy and actual politics. These are rational-critical, corporatist andneo-corporatist paradigms, that of the "new state management," and such critical theories as neo-Marxism and the theory ofpolitical networks. When analyzing these paradigms, the author pays special attention to the operationalization of key concepts and the definition of basic interpretations, models and concepts of corporate-state interaction. The study of theoretical-methodological approaches contributes to the systematization of the results of research in the study of applied mechanisms of interaction between government and big business. The author concludes that the paradigms cited to a certain extent only coexist and actualize depending on the situation in the world economy, the political relations of individual states or their alliances, cultural characteristics and other factors.
Key words: state, business, civil society, representation, lobbyism.
Во многих развивающихся странах или государствах, переживших в относительно недавнем прошлом травматичный опыт сложной системной трансформации, отношение к крупному бизнесу редко выходит за границы бытовой маргинализации и даже отрицания. При поддержке государственных деятелей, заинтересованных в поиске популистского «врага народа», декларируемая война с которым могла бы принести им серьезные имиджевые и рейтинговые дивиденды, бизнес рисуется исключительно черными красками. Лоббизм отождествляется с криминальной деятельностью, бизнес-ассоциации — с кумовством, коррупцией и непотизмом; получение крупных доходов и их реинвестирование в экономику—с радикальной стратегией «грабь награбленное».
Из исследовательских стратегий значительного числа авторов нередко выпадает сложное переплетение теоретически и практически значимых сюжетов внутри проблемного поля государственно-частного взаимодействия. Следуя акторно-сетевой теории, мы предполагаем, что на практическое взаимодействие органов государственной власти и структур крупного бизнеса активно влияет доминирующая научно-исследовательская оптика, научные и философские теории, определенным образом описывающие логику упомянутых взаимодействий и причинно-следственные связи, существующие в политической практике. В рамках настоящей статьи рассматриваются как доминирующие подходы к взаимодействию государства и крупного бизнеса, так и прикладные следствия и эффекты (impacts), которые превращали теоретическую гегемонию той или иной интерпретации в реально действующие триггеры политических и государственно-управленческих изменений.
В пределах статьи будет обсуждаться взгляд политической науки на взаимодействие государства и бизнеса, и прежде всего на соотношение, которое возникало между предпринимателями и государственными структурами в части политических взаимодействий — причем не столько в контексте policy как определения некоего результирующего экономического курса, сколько именно в отношении politics, т.е. системы отношений, обеспечивающих завоевание, удержание, распределение и использование политической власти и власти как таковой.
Рационально-классическая парадигма
Исторически первой парадигмой изучения взаимодействия государственной власти и крупного бизнеса в политической науке была рационально-классическая парадигма. Ее основными представителями можно считать М. Вебера, В. Вильсона и Дж. Гарнера1. М. Вебер в масштабном четырехтомном издании «Хозяйство и общество» отмечает тренд современного ему общества к «объективному» пониманию интересов как бизнеса, так и структур публичного управления. «Объективные интересы управления бизнесом», как и основы государственного менеджмента, требуют высокой степени рационализации — в соответствии с логикой восприятия такой деятельности, как «предприятия» (Betrieb)2. По мнению Вебера, сближали государство, бизнес и религиозные организации такие параметры их деятельности, как техническая целерациональность и обеспеченная специальными (бюрократическими) институтами непрерывность3. Именно эти характеристики объясняли как стремление государства монополизировать легитимное принуждение в пределах конкретного общества, так и установление церковью иерократического (жреческого) господства, превращающего церковь в «учреждение» (Anstalt), но не в «объединение» (Verein). Предпринимательство и бизнес, предполагал Вебер, требуют такого же уровня технического и даже бюрократического обеспечения, отличающего их от домохозяйствования.
В плане взглядов В. Вильсона на проблему связи бизнеса и государства стоит обратиться не только к его теоретическим
1 Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990; Классики менеджмента / Под ред. М. Уорнера. СПб.: Питер, 2001. См. также работы Д. Уолдо, Ф. Гуднау и Л. Уайта: Goodnow F. Politics and Administration. New York: Macmillan, 1900; Классики теории государственного управления: Американская школа / Под ред. Дж. Шафритца, А. Хайда. М.: Издательство Московского университета, 2003.
2 Вебер М. Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии: В 4 т. T. 1: Социология. М.: ВШЭ, 2016. С. 146, 381.
3 Там же. С. 381.
работам, в которых он обосновывал необходимость все той же рационализации как политического, так и экономического устройства США, но прежде всего к практике государственного управления, свойственной периоду двух президентских сроков Вильсона (1913-1921). Вильсон указывал, что «любым бюрократическим офисом должны руководить строжайшие правила бизнес-дисциплины, меритократии и профессионального продвижения по службе»4. В теории он выводил из-под этого правила политических лидеров, ответственных за стратегический выбор проводимого курса, однако на практике, например при создании Совета национальной обороны в 1916 г., вместе с пятью своими министрами принимал личное участие в формировании «прочно спаянной структуры, которая будет объединять промышленность, государственный аппарат и военных, и существование которой все мыслящие американцы будут считать жизненно необходимым для будущего нашей страны не только в ходе возможной войны, но и в условиях мира и торговли»5. Таким образом, профессионализация и объективизация процедур государственного управления происходили на тех же «научных» основаниях, что и в деловой среде. И хотя государство в политическом отношении ставилось Вильсоном на ту же недостижимую для бизнеса социальную высоту, что и в работах М. Вебера, механизмы их функционирования в значительной степени были близки.
Приведенных примеров достаточно, чтобы обосновать использование в отношении рационально-классических взглядов на взаимодействие государства и бизнеса термина «парадигма», с помощью которого Т. Кун описывал совокупность ценностных критериев, мировоззренческих установок и теоретико-методологических стандартов, используемых как для постановки проблем, так и для поиска их решений6. Рационально-классическая парадигма имела следующие основания:
1) безусловный приоритет формальных и нормативно закрепленных государственных институтов в принятии политических решений;
2) связанный с этим приоритетом поворот административной организации в сторону «научных» оснований, частично реализованных в корпоративной среде;
3) публичная монополия государственных органов на отправление санкций, поддержание порядка и применение насилия в от-
4 Wilson W. Congressional Government: A Study in American Politics. Boston: Houghton Mifflin Company, 1885. P. 290.
5 Carney T.P. Big Business and Big Government // Cato Policy Report. 2006. Vol. 28. No. 4. P. 10-14.
6 Кун Т. Структура научных революций. М.: АСТ, 2009.
ношении каких-либо членов общества, включая сотрудников самих государственных органов7;
4) модернистская оптика, представляющая принятие государственных решений как рациональный поиск правильного решения в пространстве ошибочных, а государство — как единственно возможный центр анализа и принятия таких решений.
Отчасти эти основания были следствием развития административных и управленческих теорий конца XIX — начала XX вв. (в частности, идей Ф. Тэйлора и А. Файоля о «научном управлении» — scientific management), отчасти — последовательного расширения государственного вмешательства в общественную жизнь, связанного в первую очередь с появлением новых технологий8. Я.-В. Мюллер, частично цитируя историка А. Тэйлора, отмечает, что «государство слилось с экономикой в прежде невиданных масштабах», а Первая мировая война окончательно «положила конец эпохе свободы от государства... огромное количество людей впервые стали активными гражданами. впервые история народа и история государства слились в одно целое»9.
Характерно при этом, что организация этого нового Левиафана, громадного мобилизованного из ниоткуда хозяйства, требовала инновационных подходов и лаконичных концепций, публично обосновывавших «новую нормальность» этатизма. Такое государство — тотальное, действительно учреждающее цельное пространство контроля в пределах собственных границ, окончательно отождествляющихся с границами национальными, — находилось в начале пути к тоталитаризму как естественной форме идеологического воплощения базовых для него представлений. Но что значили эти представления для теории и практики взаимодействия государства и бизнеса?
Безусловно, рационально-классическая парадигма не могла даже допустить их политического уравнивания или отклонения от гарантированной («железной»10) иерархии, в которой официальные государственные органы пользовались преимуществом в сравнении с любым другим политическим субъектом. Оптика рационально-классической парадигмы подразумевала, что как исследовательский
7 Романова О.А. Взаимодействие государства, корпораций, институтов гражданского общества в рамках национальной промышленной политики II Известия Уральского государственного экономического университета. 2013. № 1. С. 39-44.
8 Гребер Д. Утопия правил: о технологиях, глупости и тайном обаянии бюрократии. М.: Ад Маргинем Пресс, 2016.
9 Мюллер Я.-В. Споры о демократии: Политические идеи в Европе XX века. М.: Издательство Института Гайдара, 2013. С. 38.
10 Железный закон олигархии II Погорелый Д.Е., Фесенко В.Ю., Филиппов К.В. Новейший политологический словарь. Ростов н!Д.: Феникс, 2010. С. 97.
фокус, так и принятие прикладных политических решений должны быть сконцентрированы на функционировании публичных, формализованных и действующих учреждений согласно нормативно-бюрократическому порядку, а позиции частного бизнеса, несмотря на их потенциальное совпадение с государственной политикой, могут иметь (в лучшем случае) вспомогательное или исполнительское значение.
Корпоративистская парадигма
Кризисы, порожденные революционным движением конца 1910-х гг., охватившим не только Российскую империю, но и другие государства Европы, растущий объем «провалов» в насаждении универсальных бюрократических «рецептов», наконец, неспособность государства, несмотря на весь свой инструментарий, эффективно решать те или иные социальные вопросы — все это способствовало критическому отношению к рационально-классической парадигме, захватившему не только ученых (А. Маслоу, Э. Мэйо и др.), но и писателей и публицистов (Х. Ортега-и-Гассет, Г. Д'Аннунцио). Исследователи не могли не чувствовать колоссальный потенциал государственного регулирования культуры, экономики, вообще повседневности, но они же наблюдали расхождение теоретической стройности взглядов В. Вильсона и М. Вебера с изменяющимся характером социальной жизни.
В этом заключался практический вызов: экономические обстоятельства, такие как появление сверхкрупных капиталистических предприятий, трестов и концернов, и политические факторы (такие как масштабное расширение избирательных прав, рожденное, в свою очередь, необходимостью адаптации государственных институтов к демобилизации огромных масс людей, привыкших за годы Первой мировой войны отстаивать интересы своей нации с оружием в руках), условно говоря, «повышали ставки» во взаимодействии государства с мощными социальными движениями (в том числе профсоюзным) и экономическими акторами (корпорациями крупного бизнеса). Рациональность восприятия государства, лежавшая в основе рационально-классической парадигмы, обернулась ее же уязвимостью: когда очевидной становилась неэффективность или нерезультативность бюрократических действий, они оказывались под огнем справедливой критики и прогрессистских предложений по переустройству «общественного договора».
Таким предложением стал корпоративизм. Кризис как монархических форм правления, так и либеральных или социалистических альтернатив превратился в развиваемое такими авторами,
как Э. Дюркгейм11, Ж. Сорель12, У. Спирито13, Дж. Джентиле14 или Ф. Теннис15, допущение, что государство должно быть не учреждаемой свыше технократической монополией, а гармонизирующей социальные интересы «органической солидарностью», порождающей новую форму общественного взаимодействия — не столь рациональную, как у уходящей в прошлое классической парадигмы, не столь идеалистичную, как взгляды плюралистов и либеральных мыслителей, и не столь радикальную, как социалистическая утопия. Очень емкую формулировку такой солидарности предложил итальянский мыслитель Э. Коррадини, указавший на возможность синхронизированного наличия у хозяйствующих субъектов экономических прав и свобод и политической их организации со стороны государства16.
В работе «О разделении общественного труда» Э. Дюркгейм, будучи сторонником так называемой социальной солидарности, провозглашает ценность объединения людей в «органические» сообщества. В его представлении именно солидарность профессиональных групп, основанных на экономическом функционировании последних в рамках государственного законодательства, но в свободной рыночной среде (т.е., по сути, солидарность корпораций, хотя сам Дюркгейм не называет их подобным образом), оказывается решающим звеном в преодолении потенциально возможной общественной аномии и формировании гармоничной формы социальной организации17. Эти положения доводит до логического завершения Ф. Теннис, утверждающий, что «всякая корпорация... может быть понята как своего рода организм или органическое произведение искусства. товарищество может быть описано и понято только как продукт природы. оно соотносится с понятием интегрального существа»18. По мнению Тенниса, такое интегральное существо не
11 Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М.: Наука, 1990.
12 Sorel G. Réflexions sur la Violence. Paris: Marcel Rivière et Cie, 1908.
13 Spirito U. La guerra rivoluzionaria. Roma: Fondazione Ugo Spirito, 1989.
14 Gentile G. Genesis and Structure of Society. Urbana: University of Illinois Press,
1960.
15 Теннис Ф. Общность и общество. Основные понятия чистой социологии. СПб.: Владимир Даль, 2002.
16 Gregor J. Mussolini's Intellectuals. Fascist Social and Political Thought. Princeton: Princeton University Press, 2005. P. 25.
17 Kaufman-Osborn T. V. Emile Durkheim and the Science of Corporatism // Political Theory. 1986. Vol. 14. No. 4. P. 638-659; Гофман А.Б. Солидарность или правила: Дюркгейм или Хайек. О двух формах социальной интеграции // Социологический ежегодник. 2012: Сборник научных трудов / Ред. Н.Е. Покровский, Д.В. Ефременко. М.: ИНИОН РАН, 2013. С. 97-167.
18 Теннис Ф. Указ. соч. С. 343.
может быть создано государством или профессиональными или экономическими субъектами — для этого ни у того, ни у других не хватает ценностной составляющей и этической компоненты. Только во взаимодействии государства и корпоративных групп возможно «организовать весь народ на основах товарищества, для достижения высшего тождества народа и государства»19.
У. Спирито полагал, что «частная организация производства является функцией национального значения»20, а разрыв между «частным и публичным, индивидуальным и государственным» должен быть преодолен за счет поглощения первых частей этих конструкций вторыми21. По мнению Спирито, агентами такого слияния и должны были стать корпорации, которым в функционально разделенной и упорядоченной государством экономике следовало
предоставить привилегированный статус, направленный на устра-
22
нение упомянутого выше разрыва22.
Характерный обзор корпоративистских организации и этики присутствует в работах, вероятно, самого известного их сторонника — Ю. Эволы. Он утверждает, что «сущность корпоративизма составлял дух трудовой общности и производственной солидарности, надежно подкрепленные принципами компетентности, квалификации и естественной иерархии и соответствующим стилем активной безличности, бескорыстия, достоинства»23. Эвола резко критикует капиталистическое отчуждение капитала от труда, а финансовой сферы — от производства. Ради совершенствования как экономической, так и политической жизни необходимо (как от предпринимателя — «хозяина», так и от гражданина — «рабочего») «подняться над чисто индивидуальными интересами» и «ограни-
24
чить чисто экономический интерес определенными рамками»24. «В целом, — пишет Эвола, — выстраивается иерархическая система: "трудовые единства", т.е. органически целостные предприятия, где работники объединяются вокруг своих руководителей, которые, в свою очередь, сплачиваются вокруг государственной власти в рамках строгого режима компетентности и производства, с устранением всякой идеологической заразы классового подхода и безответствен-
25
ного активизма»25.
19 Там же. С. 433-435.
20 Тольятти П. Лекции о фашизме. М.: Политиздат, 1974. С. 191.
21 Spirito U. Individuo e Stato nella concezione corporativa // Atti del Secondo con-vegno di studi sindacali e corporativi (Ferrara, 5-8 Maggio 1932). Vol. 1. Roma: Tipgrafia del Senato, 1932. P. 186.
22 Spirito U. Il Corporativismo. Firenze: Sansoni, 1934.
23 ЭволаЮ. Люди и руины. Критика фашизма: Взгляд справа. М.: ACT, 2007. С. 88.
24 Там же. С. 89.
25 Там же. С. 94.
Таким образом, основные положения корпоративизма, имеющие отношение к теме настоящей статьи, можно определить следующим образом:
1) корпоративизм представляет собой форму представительства общественных интересов, а не их отчуждения в пользу решений узко специализированного государственного аппарата;
2) представительство таких интересов должно быть определено в правовом поле посредством установления прочной формальной и профессиональной связи между индивидуальными членами общества и «корпорациями»;
3) корпорации представляют собой структуры, являющиеся либо особо крупными целостными хозяйствующими субъектами, занимающими значительную часть национальной экономики, либо ассоциациями различных организаций, объединенными по отраслевому, профессиональному или секторальному принципу;
4) корпорации одновременно представляют собой продуктивные элементы национальной экономики и ячейки политической организации общества, с которыми устанавливает контакт централизованное (желательно однопартийное) государство.
Содержательно данные тезисы раскрываются в работах таких авторов, как Ф. Шмиттер и Г. Лембрух26, А. Коусон27 и В. Штреек28: первые два теоретика минимум с 1970-х гг. считаются признанными авторитетами в исследовании (и даже, частично, апологетике) корпоративизма и неокорпоративизма, в то время как А. Коусон и В. Штреек много времени уделяли исследованию конкретных национальных примеров перерождения управленческих структур и механизмов в соответствии с корпоративистской логикой.
Стоит обратить внимание на некоторые положения А. Коусона и В. Штреека. Так, Коусон предлагает рассматривать корпоративно-государственное переплетение с точки зрения сразу трех возможных перспектив: «макрокорпоративизма» (когда ассоциации предпринимателей, с одной стороны, и работников-служащих — с другой, официально вовлечены в представительные и административные государственные механизмы), «мезокорпоративизма» (когда секторальные и отраслевые ассоциации взаимодействуют с региональными управленческими структурами) и, наконец, «микрокорпоративизма» (когда партнером государственных структур становятся отдельные компании или профсоюзы). Все названные формы корпоративизма Коусон предлагает рассматривать не как
26 Patterns of Corporatist Policy-Making / Eds. G. Lehmbruch, P. Schmitter. Beverly Hills: Sage, 1982.
27 Cawson A. Corporatism and Political Theory. London: Basil Blackwell, 1986.
28 Streeck W. Social Institutions and Economic Performance: Studies of Industrial Relations in Advanced Capitalist Economies. London: Sage Publications, 1992.
специфическую «экономическую систему», а «всего лишь» как политико-экономическую структуру внутри капитализма29. Ту же позицию занимает и Штреек — он предлагает рассматривать корпоративистские формы и институты как специфическую форму капиталистического реформирования.
Можно сказать, что корпоративизм отчасти являлся продолжением и даже развитием рационально-классической парадигмы, предусматривавшей, что государство пусть и не может по отдельности отправлять все необходимые функции по социальному регулированию, в том числе в аспекте взаимодействия власти и крупного бизнеса, но все же должно выступать в качестве политического центра подобного действия и как минимум той единственной референтной площадки, на пространстве которой возможен конструктивный общественный диалог.
Как теория и практика корпоративизм долгое время являлся авторитетной и распространенной парадигмой. Корпоративистские режимы были сформированы в Италии (фашизм Б. Муссолини), Португалии (Estado Novo А. Салазара), Австрии (режим Э. Дольфу-са), досоветской Эстонии (vaikiv ajastu К. Пятса) и Латвии (режим К. Улманиса). Одна из самых известных формулировок, относящихся к итальянскому фашистскому корпоративизму, — "Tutto nello Stato, niente al di fuori dello Stato, nulla contro lo Stato" Б. Муссолини («все для государства, ничего вне государства, ничего против государства») — может создать впечатление, что корпоративизм в целом оставался в русле рационально-классической парадигмы. Это не так. Рассматривая взаимоотношения государства с другими участниками социальных отношений, в частности, с крупным бизнесом, корпоративизм менял само понимание как институтов государственной власти, так и структур крупного бизнеса — последние превращались в знаковые элементы политического устройства общества, а само государство, по сути, отождествлялось с этим обществом, превращаясь из обособленного управленческого аппарата рациональной монополии на принятие решений в «органическую корпорацию». Без такого расширения сущности государства и государственного порядка (order) взятая per se деятельность правительственных учреждений, не солидаризированных с бизнесом и другими партнерами по корпоративному устройству, воспринимается и считывается как тирания, а изолированная от государственных, а следовательно, национальных интересов деятельность бизнеса — как пиратство и даже паразитирование на теле общества.
29 Panitch L. Corporatism: A Growth Industry Reaches the Monopoly Stage // Canadian Journal of Political Science = Revue canadienne de science politique. 1988. Vol. 21. No. 4. P. 813-818.
Неокорпоративизм
Итоги Второй мировой войны, поражение в которой претерпели режимы, преимущественно относящиеся к корпоративным или могущие быть охарактеризованы подобным образом, представили корпоративизм как одиозный и реакционный феномен, реабилитировав в глазах мировой общественности идеалы плюрализма. Это не могло не вызвать соответствующие последствия в области политической и экономической теории, где корпоративизм также стал оцениваться негативно.
Однако в практике европейских государств — как сохранивших нейтралитет во время войны (Испания, Швеция, Швейцария), так и трансформировавшихся по ее итогам (Нидерланды, Германия, Япония) — корпоративистские практики не исчезли. Более того, доминировавшие в послевоенной политике этих стран силы, несмотря на разнообразие названий и формальных идеологических позиций, вполне возможно объединить в корпоративистский «пул»: и Христи-анско-демократический союз в ФРГ, и Католическая народная партия, и Партия труда, и Либерально-демократическая партия Японии, и многие другие политические силы, вошедшие в состав послевоенных правительств, в своих действиях и решениях сохраняли прежнюю ориентацию на «гармонию социальных интересов» и «преодоление классового противоборства». Мы можем выделить две причины такой устойчивости, обеспечившей достаточно скоротечный парадигмаль-ный транзит от корпоративизма к неокорпоративизму.
Первой из них стала подчеркиваемая учеными невозможность возвращения взаимоотношений государства и других общественных акторов к плюралистической схеме, сформированной во многом параллельно с корпоративизмом, но представлявшей механизмы частно-государственного партнерства как более свободные, равноправные и лишенные политического доминирования, прослеживаемого в рационально-классической и корпоративистской парадигме. Послевоенная политика и послевоенное государственное управление воспринимались социологами, экономистами и философами как «кризисные» (здесь стоит обратиться к работам таких исследователей, как Ю. Гроте30, Л. Панич31 или Й. Эссер32), а значит, для
30 Schmitter P.C., Grote J.R. The Corporatist Sisyphus: Past, Present and Future. Firenze: European University Institute, 1997.
31 Panitch L. Recent Theoretizations of Corporatism: Reflections on a Growth Industry // The British Journal of Sociology. 1980. Vol. 31. No. 2. P. 159-187.
32 Esser J., Fach W. Die konzertierte Aktion im Gesundheitswesen // Neokorporatis-mus / Hg. U. von Alemann. Frankfurt/Main; New York: Campus, 1981. S. 150-179; Esser J. Neokonservatismus und das "Modell Deutschland" // Die neokonservative Verheißung und ihr Preis. Zukunft der Arbeit und der Gewerkschaften / Hg. H. Epskamp. Köln: BundVerlag, 1989. S. 153-175.
возвращения к нормальному (читай, «плюралистичному») режиму взаимодействия государства с общественными силами требовались определенные решения иного, экстренного характера.
«Система представительства, части которой организованы в несколько неконкурентных, иерархически упорядоченных, функционально различных разрядов», как определяет неокорпоративизм Ф. Шмиттер33, стала, таким образом, формой адаптации теории и практики государственного регулирования к несовершенству и даже иррациональности исходных условий его осуществления. Привилегированный и эксклюзивный доступ отдельных представителей бизнеса к выработке государственных решений, свойственный
34
корпоративизму34, становился инструментом ускорения экономического роста. Корпоративизм представлял собой систему куда более эгалитарную, а значит, многими воспринимавшуюся в качестве более справедливой. Это становилось возможным благодаря склонности корпоративизма к распределению ресурсов между структурами, априори охватывающими более широкие слои населения, чем плюралистические группы давления, а также неконкурентности корпоративизма, т.е. состоянию «покоя», многими отождествляемому со «стабильностью» и формальным равенством доступа к принятию решений35. Этот эгалитаризм впоследствии станет ахиллесовой пятой корпоративизма как парадигмы, но на этапе его перевоплощения в неокорпоративизм он воспринимался как достоинство и преимущество, причем как в теории, так и на практике.
В. Штреек отмечает, что и в структурном, и в функциональном плане неокорпоративизм стал использовать те перспективы, которые для него предоставляли имеющиеся в демократическом обществе механизмы плюралистического представительства36, однако при этом подобное обращение изменило как общественные представления о корпоративизме, так и логику представительства. Вместо множественного участия небольших (относительно государственного масштаба) акторов, свойственных, по мнению ряда авторов, американской политике, европейская практика обратилась к ограниченному вовлечению в процесс принятия решений очень крупных игроков. В функциональном же отношении разворот к
33 Шмиттер Ф. Неокорпоратизм // Полис. Политические исследования. 1997. № 2. С. 14-22.
34 Там же.
35 Там же.
36 Streeck W., Kenworthy L.M. Theories and Practices of Neocorporatism // A Handbook of Political Sociology: States, Civil Societies, and Globalization / Ed. T. Janoski. Cambridge: Cambridge University Press, 2005. P. 447-450.
«справедливому» неокорпоративизму оказался связанным с расширением государственного вмешательства в экономику, своеобразным послевоенным «неокейнсианством» в виде, например, масштабных программ перераспределения доходов налоговыми и неналоговыми средствами37. Нередко именно эти решения пользовались массовой социальной поддержкой — хотя нельзя отрицать, что именно они обусловили последующий переход ряда стран к политике new public management.
Вторым обстоятельством, укрепившим позиции неокорпоративизма, стали реалии системы международных отношений: в рамках биполярного противостояния с СССР американский и европейский политический истеблишмент готов был сдерживать «угрозу слева» любыми решениями социал-демократического характера — не случайно в ФРГ, этом развернутом в сторону Организации Варшавского договора «бастионе Запада», коалиция ХДС — ХСС представляла не только христианско-демократические идеалы, но и принципы неокорпоративизма.
Ключевым содержательным изменением, которое ознаменовало собой становление неокорпоративизма38, оказалась конкретизация круга участвующих в решении общественных вопросов корпораций — их взаимодействия сжались до масштабов «социального партнерства» («социального контракта» в Великобритании, «согласованного действия» в ФРГ) в рамках трипартизма «государственные институты — крупный бизнес — профсоюзы»39. Это сжатие, с одной стороны, обуславливалось восстановлением экономики, в процессе которого проще было взаимодействовать с крупными игроками, нежели с множеством разрозненных малых предпринимателей, а во-вторых, необходимостью ускоренного восстановления «общественного договора» хоть в какой-то конвенциональной форме. Много позже, в конце 1970-х гг., неустойчивость неокорпоративистских режимов продемонстрируют португальская «революция гвоздик» и испанский пакт Монклоа, но в первые послевоенные десятилетия они казались простым и рациональным выходом из непростого общественного положения, полного взаимных обид, противоречий и неразрешенных проблем. Наделение политическим «правом голоса» крупных предпринимательских организаций, ассоциаций и концер-
37 Ibid. P. 453.
38 Wassenberg A. Neo-Corporatism and the Quest for Control: The Cuckoo Game // Patterns of Corporatist Policy-Making / Eds. G. Lehmbruch, P. Schmitter. Beverly Hills: Sage, 1982. P. 83-108; Wilensky H.L. The 'New Corporatism,' Centralization and the Welfare State. London; Beverly Hills: Sage, 1976.
39 Салмин А.М. Неокорпоративизм в странах Запада // Полития. 2005. № 3. С. 257-298.
нов, равно как и ведущих профсоюзных объединений, становилось основным инструментом теоретического и прикладного осмысления послевоенного государственного строительства, превращавшегося в солидарную деятельность «официально признанных, разрешенных или созданных государством разрядов, наделенных монополией на представительство в своей области в обмен на известный контроль за артикуляцией требований и приверженностей»40.
Это привело к краткосрочной стабилизации политической ситуации в большинстве европейских государств (несмотря на, безусловно, присутствующие отличия в деталях национальных не-окорпоративистских конфигураций), а также ускорению экономического роста и восстановления. Тем не менее эти же самые успехи неокорпоративизма оказались его лебединой песнью — расширившиеся возможности предпринимательства и ограниченная эффективность государственных институтов столкнулись в 1970-е гг. с новыми вызовами, которые привели к появлению новой парадигмы во взаимодействии государства и бизнеса.
«Новый государственный менеджмент»
Этой парадигмой стал new public management (NPM) — в русских переводах этой конструкции распространены такие эквивалентные в целом варианты, как «новое государственное управление», «новый государственный менеджмент» и «новый публичный менеджмент». Появление NPM стало прямым следствием тех экономических шо-ков экзогенного и эндогенного характера, с которыми столкнулись развитые страны в 1970-е гг., — речь идет как о «нефтяных шоках», инициированных повышением цен на энергоносители, так и об общем замедлении экономического роста, вызванного, среди прочего, тем самым «эгалитаризмом» корпоративной парадигмы, который воспринимался как встроенный в систему управления «ограничитель» и даже «ингибитор» экономического развития. Начавшись с административных реформ М. Тэтчер и Р. Рейгана в 1980-е гг., в последующее десятилетие NPM стал своеобразным «золотым стандартом» изменений в государственном управлении41. Несмотря на то что впоследствии его содержание неоднократно критиковалось и оспаривалось иными парадигмами (в частности, сетевой, речь о которой пойдет ниже), в развивающихся странах NPM до сих пор используется в качестве стандартных экспертных рекомендаций.
40 Шмиттер Ф. Указ. соч. С. 14-22.
41 Kapucu N. New Public Management: Theory, Ideology, and Practice II Handbook of Globalization, Governance and Public Administration I Eds. A. Farazmand, J. Pinkowscki. New York: Routledge, 2006. P. 889-902.
Постулаты парадигмы NPM раскрыты в работах К. Худа42, М. Барцелея43 и С. Осборна44:
1) взаимодействие государства и бизнеса, как и партнерство правительственных структур с другими участниками общественной жизни, должно быть рационализировано и подведено под процессуальные стандарты деловой сферы — государственное управление должно быть эффективным и результативным;
2) практики государственного управления должны быть основаны на последовательном и принципиальном делегировании различных полномочий структурам частного бизнеса и некоммерческих организаций; само государство более не считается «органической целостностью», отождествляющейся со всем обществом, а интерпретируется как специальный управляющий, чья деятельность должна быть максимально деполитизирована и сконцентрирована на конкретных управленческих задачах;
3) деятельность государственных служащих и политиков должна оцениваться ровно так же, как и деятельность бизнес-администраторов, а при их назначении на должность или карьерном росте необходимо учитывать уровень профессиональных компетенций или ключевые показатели эффективности (key performance indicators)45.
В основополагающей для идей NPM работе К. Худа "The Limits of Administration" (1976) автор представляет убедительные доказательства того, что классическая модель «идеального администрирования» — с директивным командованием, правилами дресс-кода, научным распределением ресурсов и обязанностей — никогда не работала в действительности или характеризовалась такими пороками, которые сводили на нет все описанные положения46. Выход, по предположению Худа, заключался в обращении теории администрирования к лучшим практикам, т.е. бизнес-практикам. В результате государство реализовало в публичном управлении принципы «оплаты сообразно результативности» (pay-for-performance), внедрила систему открытых конкурсов и конкурентных назначений на государственной службе и осуществила приватизацию значительной
42 Hood C. The Limits of Administration. London: Wiley, 1976; Peters T., Waterman R. In Search of Excellence. New York: Harper and Row, 1982.
43 Barzelay M. Origins of the New Public Management: An International View from Public Administration / Political Science // New Public Management: Current Trends and Future Prospects / Eds. K. McLaughlin, S. Osborne, E. Ferlie. London: Routledge, 2002. P. 15-33.
44 Osborne S. The New Public Governance? // Public Management Review. 2006. Vol. 8. No. 3. P. 377-387.
45 Hood C. A Public Management for All Seasons? // Public Administration. 1991. Vol. 69. No. 1. P. 3-19.
46 Hood C. The Limits of Administration. London: Wiley, 1976.
части услуг и функций, ранее бывших монополизированным уделом государства47. Называя КРМ причудливым «бракосочетанием новой институциональной экономики и бизнес-менеджериализма»48, Худ подчеркивает, что влияние КРМ оказалось шире простого внедрения новых административных методик: граница между бизнес-средой и государственной сферой оказалась еще более зыбкой, позиции классической бюрократии оказались под ударом, и даже электоральные процессы не остались в стороне — была пересмотрена повестка крупных выборов, теперь избирателю все чаще предлагали голосовать за «технократов», «профессионалов своего дела» и бывших корпоративных лидеров, решивших «обновить» облик государственного аппарата.
М. Барцелей, в свою очередь, отмечает, что неверно сводить КРМ к одному лишь сокращению затрат на государственный аппарат и изменению стандартов эффективности работы государственной службы. По его мнению, КРМ как «административная философия» в равной степени относится как к государству, так и его взаимодействию с бизнес-структурами: как показывает проанализированный Барцелеем международный опыт, применение новых административных стандартов резко расширило масштаб «вращающихся дверей» (когда представители бизнеса переходят на государственную службу, и наоборот), отделило сервисный аспект деятельности государства от контрольного49, да и сама коммуникация представителей власти с корпоративными игроками стала рассматриваться как деловое взаимодействие, бизнес-кооперация с понятными правилами обмена и стандартами эффективности.
Наконец, С. Осборн, соглашаясь с трактовкой КРМ как специфической парадигмы во взаимоотношениях государства и бизнеса, полностью противоположной рационально-классической тради-ции50, указывает, что КРМ предполагает «рассредоточенное государство», в котором принятие решений будет децентрализовано до формата конкурентного взаимодействия отдельных сервисных подразделений. Если в предшествующих парадигмах (вплоть до неокорпоративизма) государство воспринималось как регулятор или, по крайней мере, модератор рыночного функционирования, то в новых условиях оно само становится «горизонтально организованным рынком», и взаимодействие с крупными корпорациями
47 См., например: Hood C. Can We? Administrative Limits Revisited // Public Administration Review. 2010. Vol. 70. No. 4. P. 527-534.
48 Hood C. A Public Management for All Seasons? // Public Administration. 1991. Vol. 69. No. 1. P. 3-19.
49 Barzelay M. Op. cit. P. 24.
50 Osborne S. Op. cit.
становится заведомо более равноправным и лишенным прежних иерархических цепочек.
NPM радикально изменил расстановку сил в отношениях государства и бизнеса: если раньше доминирующая роль или как минимум позиция primus omnia pares принадлежала правительственным и бюрократическим институтам, NPM впервые в истории предложил не политизировать бизнес, а коммерциализировать само политическое управление. Оно, по сути, перестало быть политическим и в особенности государственным: решение общественных проблем становилось прерогативой широкого круга вовлеченных структур, включая как коммерческие, так и некоммерческие (и негосударственные) организации. Если корпоративизм и неокорпоративизм, согласно меткому замечанию А.М. Салмина51, представляли собой ответ институциональной методологии на доминирование в социальных дисциплинах теории рационального выбора, то «новый государственный менеджмент», напротив, развернулся лицом именно к рациональности и ее форсированному распространению в государственно-управленческих практиках. Выбор между частными и государственными услугами, ранее распространенный в ограниченном пространстве отдельных отраслей экономики, сегодня стал повсеместным и даже рутинным элементом социальной жизни. С подачи именно инструментария NPM и прикладного использования этого инструментария современные социально-гуманитарные дисциплины активно используют такие коммерческие по своей генеалогии категории, как «брендинг», «лояльность», «продвижение», «оптимизация» и пр.
Как отмечает Ф. Шмиттер, появление «нового государственного менеджмента» было связано с тем, что в актуальной для 1970-80-х гг. фазе цикла деловой активности «капиталисты не видели особой пользы в том, чтобы связывать себя консенсуаль-ными критериями»52. Ради наращивания собственного оборота, увеличения прибыли и темпов собственного развития бизнес не просто предпочел в одностороннем порядке расторгнуть прежнее «органическое единство» корпоративизма, но и предложил политикам принять правила игры, легитимизирующие такое поведение как для бизнеса, так и для официальных государственных структур. Время становления и распространения NPM стало периодом расцвета лоббистской деятельности, активного развертывания структур по «связям с государственными органами» (Government Relations, GR) и «связям с общественностью» (Public Relations, PR) — то, что
51 Салмин А.М. Указ. соч.
52 Шмиттер Ф. Указ. соч.
раньше составляло триумвират неокорпоративного «согласия», стало разрозненными звеньями сложной социальной цепи и теперь нуждалось в создании специализированных подразделений, отвечающих за простейшую коммуникационную активность.
Критические теории
Последствия распространения теории и практики «нового государственного менеджмента» не заставили себя долго ждать. Как отмечают современные исследователи неравенства53, именно «высвобождению» бизнеса из корпоративных оков мы обязаны ростом неравенства и расслоения в последние десятилетия. Кроме того, масштабные политические кризисы и потрясения некоторые авторы также ставят в вину либерализовавшейся капиталистической экономике54. По этой причине для актуализации рассмотрения современных исследований взаимодействия государства и бизнеса мы обратимся к двум теориям, которые, несмотря на всю разницу, отнесем к «критическим»: речь, с одной стороны, о неомарксизме (прежде всего в интерпретации структуралистов и Франкфуртской школы), а с другой — о теории политических сетей.
Поскольку охватить в кратком научном тексте все интеллектуальные достижения и меткие наблюдения неомарксистов представляется задачей совершенно недостижимой, мы ограничимся тем, что выделим внутри неомарксистских позиций два ключевых замечания, с разных сторон сходящихся к проблемному полю настоящей статьи.
Первое замечание неомарксистов указывает на продолжающееся отчуждение обычного человека и широкой общественности от принятия каких-либо решений — как стандартных для марксистской оптики экономических решений, так и повседневных решений относительно собственного времени, собственного образа жизни и даже собственной телесности55. В современном мире за политическое отчуждение по-прежнему отвечают применяемые государством дисциплинарные и интеллектуальные практики («гегемония»56), за экономическое — крупный бизнес, еще и публично представляющий свое распространение как альтернативу прежней бюрократизации и бумажной волоките. И государство, и бизнес обращаются к массовой культуре как инструменту закрепощения самой идентичности человека, ограничению доступных ему представлений о самом
53 См., например: Пикетти Т. Капитал в XXI веке. М.: Лё Ма^теш, 2015.
54 Кляйн Н. Доктрина шока: расцвет капитализма катастроф. М.: Добрая книга,
2015.
55 Сокулер З.А. Концепция «дисциплинарной власти» М. Фуко // Сокулер З.А. Знание и власть: наука в обществе модерна. СПб.: РХГИ, 2001. С. 58-82.
56 Грамши А. Тюремные тетради. Часть первая. М.: Издательство политической литературы, 1991.
себе57. Подобные взгляды излагаются в работах таких авторов, как Д. Гребер58, А. Шерер59, Ч. Абель60 и А. Сементелли61.
Так, Д. Гребер, следуя траектории, начертанной еще Т. Даем с его замечанием о тесном переплетении американского политического истеблишмента с корпоративной средой, указывает: «Ситуация вышла на качественно иной уровень, на котором становится практически невозможным определить, что является государственным, а что — частным. У этого процесса постепенного слияния государственной и частной власти в единое целое, который порождает ворох правил и предписаний, создаваемых с целью извлечения богатства в виде прибыли, пока еще даже нет названия. Что само по себе показательно»62. По мнению социолога, на первый взгляд может показаться, что государства действительно подвергаются коммерциализации, однако менее заметной, но от этого нисколько не менее значимой тенденцией является и «тотальная бюрократизация», трансформирующая частно-государственное партнерство в «образцовый пример слияния государственной и частной власти в условиях нового финансового режима. ставшего инструментом системы все более и более произвольного извлечения денег»63.
А. Шерер, в свою очередь, отмечает другую сторону слияния бизнес-элиты и политического корпуса: если теоретики NPM анализировали то, как коммерциализация и финансиализация меняют государство, то для него не менее интересным аспектом современного взаимодействия предпринимателей и чиновников является то, как меняется политическая ответственность бизнеса. Из стороны, формально не вовлеченной в регулирование социальной жизни (рационально-классическая парадигма) или занимающей «младшие» позиции (корпоративизм), современные корпорации оказались полностью вовлеченными в обсуждение и формирование политических правил общесоциального масштаба, и вследствие этого приняли на себя совершенно новые категории ответственности и репутации64.
57 Адорно Т., Хоркхаймер М. Диалектика Просвещения. М.; СПб.: Медиум: Ювента, 1997.
58 Гребер Д. Указ. соч.
59 Scherer A.G., Palazzo G. Towards a Political Conception of Corporate Responsibility. Business and Society Seen from a Habermasian Perspective // Academy of Management Review. 2007. Vol. 32. No. 4. P. 1096-1120.
60 Abel C.F., Sementelli A.J. Evolutionary Critical Theory and Its Role in Public Affairs. New York: M.E. Sharpe, 2004.
61 Sementelli A. Distortions of Progress: Evolutionary Theories and Public Administration // Administration & Society. 2007. Vol. 39. No. 6. P. 740-760.
62 Гребер Д. Указ. соч. C. 14-16.
63 Там же. С. 26-27.
64 Scherer A.G., Palazzo G. Op. cit.
Помимо правовых вопросов (участие в деятельности правительственных комиссий, законодательном процессе и пр.), на бизнес оказались возложены и, по сути, ценностные обременения: сегодня поведение корпораций оценивается в том числе с точки зрения политических последствий такого поведения, а не только под углом технической «бизнес-эффективности».
Второе замечание неомарксизма относительно разделения государства и бизнеса65 касается иллюзорности этого разделения, скрывая которую, государство и бизнес готовы разыгрывать любой «спектакль»66 и «эстетизировать политику» (тогда как коммунисты предлагают «политизировать эстетику» и проводить глубокий социальный анализ происходящих в экономике процессов)67. В этом и содержится главный критический посыл неомарксистского понимания разделения бизнеса и государства — на самом деле никакого разделения нет, на элитном и менеджериальном уровнях эти структуры крайне близки, если не тождественны, а главной жертвой подобного обмана становится общество и угнетенные социальные классы, которые начинают игнорировать реальность своего угнетения и рассуждать о том, чью сторону в противостоянии частного и государственного стоит занять. С. Жижек в недавней работе «Размышления в красном цвете» представил характерное для критической теории описание этого процесса: «фундаментальное "противоречие" современного "постмодернистского" капитализма при всей "антигосударственнической" его логике заключается в том, что его ключевая тенденция к превращению "дохода в ренту" указывает на усиливающуюся роль государства, чья регулирующая функция делается все более вездесущей»; формируется «рыночно-государственный механизм»68.
Вторая упомянутая нами теория — теория политических сетей — не имеет ничего общего с неомарксистской и тем более марксистской методологией, однако совершенно по-новому представляет механику функционирования государства, политической власти и вообще всей системы управленческих институтов, существующих в
65 Прекрасный пример содержательной дискуссии по этому вопросу представляет спор Н. Пуланзаса и Р. Милибэнда.
66 Дебор Г. Общество спектакля. М.: Логос, 1999.
67 Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости: Избранные эссе / Предисл., сост., пер. и примеч. С.А. Ромашко. М.: Медиум, 1996.
68 Жижек С. Размышления в красном цвете: Коммунистический взгляд на кризис и сопутствующие предметы / Пер. с англ. А. Смирнов, М. Рудаков, А. Абель-сиитов. М.: Европа, 2011.
обществе на соответствующем такому масштабу уровне. Методологию «политических сетей» мы с опорой на работы М. Грановеттера69, Д. Ноука и Дж. Куклински70 можем представить в виде следующих постулатов:
1) государственное управление не ограничивается пределами формально установленных учреждений, а последние в своей деятельности не замыкаются в пределах утвержденных административных регламентов; как в государственном управлении в целом, так и в деятельности отдельных учреждений особое значение имеют неформальные обстоятельства и связи;
2) взаимодействие государства с бизнесом или другими участниками общественной жизни осуществляется не столько через официально утвержденные каналы коммуникации и инструменты обратной связи, сколько через сети — открытые узлы власти, формирующиеся вокруг общих интересов, общих ресурсов и доверия и не связанные какими-либо нормативными ограничениями, кроме тех неформальных правил, которые устанавливают для себя сами участники;
3) сети формируют собой настоящую среду принятия управленческих решений, дополняющую или даже заменяющую собой привычные рационально-классические формы; в состав сети могут одновременно входить и чиновники, и предприниматели, и ученые, и представители криминального мира;
4) сети могут распадаться и образовываться, изменять свой состав или масштаб, реконфигурироваться, сближаться и отдаляться в зависимости от ситуации, создаваемой по результатам предыдущих сетевых взаимодействий;
5) принятие государственных и политических решений является прерогативой сетевых структур, а не официально уполномоченных на это лиц, сообществ и институтов.
В результате теория политических сетей — а вернее, парадигма, учитывая тот авторитет, который сегодня эта методология имеет как в политической практике, так и в исследованиях социально-гуманитарного профиля, — радикально меняет всю традиционную оптику изучения государственного управления и взаимодействия последнего как с бизнесом, так и с другими участниками общественной жизни. Государства как самобытного субъекта, обладающего отдельной цельной позицией по злободневным социальным вопросам, более не
69 Granovetter M.S. The Strength of Weak Ties // American Journal of Sociology. 1973. Vol. 78. No. 6. P. 1360-1380.
70 Knoke D., Kulkinski J.H. Network Analysis. Beverly Hills: Sage, 1982.
существует. Не существует и отдельного от него бизнеса, с которым необходимо выстраивать сложную систему формальных отношений. Какого бы нормативного совершенства ни достигали законодатели, они все равно не смогут уловить всю полноту неформальных сетевых связей, вовлекающих в орбиту принятия решений феномен трансъячеистых коммуникаций (личных знакомств, ближнего окружения лидера и пр.)71. Принятие решений любого масштаба и характера, таким образом, превращается в функцию, узурпированную или приватизированную какой-либо сетью, которая, возможно, после реализации того или иного решения распадется, уйдет в тень или попросту окажется сменена другой сетью.
Сегодня можно уверенно утверждать, что из провокационной и в целом маргинальной (периферийной) теории, каковой она являлась в середине 1970-х гг., теория политических сетей переродилась в одну из разновидностей интеллектуального мейнстрима, в том числе среди опытных исследователей коммерческих рынков и государственного управления. Сегодня ее оптика распространяется не только на деятельность государственных институтов, но и на практики бизнес-ассоциаций и других форм объединений.
Заключение
В пределах настоящей статьи мы изложили парадигмальные позиции доминирующих взглядов на взаимодействие государственной власти и крупного бизнеса последовательно, постаравшись упорядочить их по хронологии в соответствии с обстоятельствами их генезиса, что не вполне корректно с точки зрения наблюдаемой действительности — ведь сегодня все эти парадигмы в определенной степени сосуществуют и актуализируются лишь в зависимости от экономической конъюнктуры мировой экономики, политических отношений отдельных государств или их альянсов, культурных особенностей и иных факторов. В историческом институционализме подобная ситуация называется juxtaposition — одновременное наличие различных институциональных возможностей, допускающих интеграцию в одном и противопоставление и даже антагонизм в другом. Это «смешение» следует учитывать и при описании и анализе отдельных национальных моделей, например, частно-государственного партнерства, и при развитии имеющейся политической теории и политической философии, что сослужит хорошую службу для перспективных научных разработок в этом направлении.
71 Соловьев А.И. Трансъячеистые структуры как форма строения и источник саморазвития государства // Полис. Политические исследования. 2006. № 6. С. 59-80.
ЛИТЕРАТУРА
Адорно Т., Хоркхаймер М. Диалектика Просвещения. М.; СПб.: Медиум: Ювента, 1997.
Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости: Избранные эссе / Предисл., сост., пер. и примеч. С.А. Ромашко. М.: Медиум, 1996.
Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990.
Вебер М. Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии: В 4 т. T. 1: Социология. М.: ВШЭ, 2016.
Гофман А.Б. Солидарность или правила: Дюркгейм или Хайек. О двух формах социальной интеграции // Социологический ежегодник. 2012: Сборник научных трудов / Ред. Н.Е. Покровский, Д.В. Ефременко. М.: ИНИОН РАН, 2013. С. 97-167.
Грамши А. Тюремные тетради. Часть первая. М.: Издательство политической литературы, 1991.
Гребер Д. Утопия правил: о технологиях, глупости и тайном обаянии бюрократии. М.: Ад Маргинем Пресс, 2016.
Дебор Г. Общество спектакля. М.: Логос, 1999.
Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М.: Наука, 1990.
Жижек С. Размышления в красном цвете: Коммунистический взгляд на кризис и сопутствующие предметы / Пер. с англ. А. Смирнова, М. Рудакова, А. Абельсиитова. М.: Европа, 2011.
Классики менеджмента / Под ред. М. Уорнера. СПб.: Питер, 2001.
Классики теории государственного управления: Американская школа / Под ред. Дж. Шафритца, А. Хайда. М.: Издательство Московского университета, 2003.
Кляйн Н. Доктрина шока: расцвет капитализма катастроф. М.: Добрая книга,
2015.
Кун Т. Структура научных революций. М.: АСТ, 2009.
Мюллер Я.-В. Споры о демократии: Политические идеи в Европе XX века. М.: Издательство Института Гайдара, 2013.
Пикетти Т. Капитал в XXI веке. М.: Ad Marginem, 2015.
Погорелый Д.Е., Фесенко В.Ю., Филиппов К.В. Новейший политологический словарь. Ростов н/Д.: Феникс, 2010
Романова О.А. Взаимодействие государства, корпораций, институтов гражданского общества в рамках национальной промышленной политики // Известия Уральского государственного экономического университета. 2013. № 1. С. 39-44.
Салмин А.М. Неокорпоративизм в странах Запада // Полития. 2005. № 3. С. 257-298.
Сокулер З.А. Знание и власть: наука в обществе модерна. СПб.: РХГИ, 2001.
Соловьев А.И. Трансъячеистые структуры как форма строения и источник саморазвития государства // Полис. Политические исследования. 2006. № 6. С. 59-80.
Теннис Ф. Общность и общество. Основные понятия чистой социологии. СПб.: Владимир Даль, 2002.
Тольятти П. Лекции о фашизме. М.: Политиздат, 1974.
Шмиттер Ф. Неокорпоратизм // Полис. Политические исследования. 1997. № 2. С. 14-22.
Эвола Ю. Люди и руины. Критика фашизма: Взгляд справа. М.: ACT, 2007.
Abel C.F., Sementelli A.J. Evolutionary Critical Theory and Its Role in Public Affairs. New York: M.E. Sharpe, 2004.
Barzelay M. Origins of the New Public Management: An International View from Public Administration / Political Science // New Public Management: Current Trends
and Future Prospects / Eds. K. McLaughlin, S. Osborne, E. Ferlie. London: Routledge, 2002. P. 15-33.
Carney T.P. Big Business and Big Government // Cato Policy Report. 2006. Vol. 28. No. 4. P. 10-14.
Cawson A. Corporatism and Political Theory. London: Basil Blackwell, 1986. Esser J., Fach W. Die konzertierte Aktion im Gesundheitswesen // Neokorpora-tismus / Hg. U. von Alemann. Frankfurt/Main; New York: Campus, 1981. S. 150-179.
Esser J. Neokonservatismus und das "Modell Deutschland" // Die neokonservative Verheißung und ihr Preis. Zukunft der Arbeit und der Gewerkschaften / Hg. H. Epskamp. Köln: Bund-Verlag, 1989. S. 153-175.
Gentile G. Genesis and Structure of Society. Urbana: University of Illinois Press,
1960.
Goodnow F. Politics and Administration. New York: Macmillan, 1900. Granovetter M.S. The Strength of Weak Ties // American Journal of Sociology. 1973. Vol. 78. No. 6. P. 1360-1380.
Gregor J. Mussolini's Intellectuals. Fascist Social and Political Thought. Princeton: Princeton University Press, 2005. P. 25.
Hood C. A Public Management for All Seasons? // Public Administration. 1991. Vol. 69. No. 1. P. 3-19.
Hood C. Can We? Administrative Limits Revisited // Public Administration Review. 2010. Vol. 70. No. 4. P. 527-534.
Hood C. The Limits of Administration. London: Wiley, 1976. Kapucu N. New Public Management: Theory, Ideology, and Practice // Handbook of Globalization, Governance and Public Administration / Eds. A. Farazmand, J. Pinkowscki. New York: Routledge, 2006. P. 889-902.
Kaufman-Osborn T. V. Emile Durkheim and the Science of Corporatism // Political Theory. 1986. Vol. 14. No. 4. P. 638-659.
Knoke D., Kulkinski J.H. Network Analysis. Beverly Hills: Sage, 1982. Osborne S. The New Public Governance? // Public Management Review. 2006. Vol. 8. No. 3. P. 377-387.
Panitch L. Corporatism: A Growth Industry Reaches the Monopoly Stage // Canadian Journal of Political Science = Revue canadienne de science politique. 1988. Vol. 21. No. 4. P. 813-818.
Panitch L. Recent Theoretizations of Corporatism: Reflections on a Growth Industry // The British Journal of Sociology. 1980. Vol. 31. No. 2. P. 159-187.
Patterns of Corporatist Policy-Making / Eds. G. Lehmbruch, P. Schmitter. Beverly Hills: Sage, 1982.
Peters T., Waterman R. In Search of Excellence. New York: Harper and Row, 1982. Scherer A.G., Palazzo G. Towards a Political Conception of Corporate Responsibility. Business and Society Seen from a Habermasian Perspective // Academy of Management Review. 2007. Vol. 32. No. 4. P. 1096-1120.
Schmitter P.C., Grote J.R. The Corporatist Sisyphus: Past, Present and Future. Firenze: European University Institute, 1997.
Sementelli A. Distortions of Progress: Evolutionary Theories and Public Administration // Administration & Society. 2007. Vol. 39. No. 6. P. 740-760.
Sorel G. Réflexions sur la Violence. Paris: Marcel Rivière et Cie, 1908. Spirito U. Il Corporativismo. Firenze: Sansoni, 1934.
Spirito U. Individuo e Stato nella concezione corporativa // Atti del Secondo conve-gno di studi sindacali e corporativi (Ferrara, 5-8 Maggio 1932). Vol. 1. Roma: Tipgrafia del Senato, 1932. P. 181-192.
Spirito U. La guerra rivoluzionaria. Roma: Fondazione Ugo Spirito, 1989.
Streeck W. Social Institutions and Economic Performance: Studies of Industrial Relations in Advanced Capitalist Economies. London: Sage Publications, 1992.
Streeck W, Kenworthy L.M. Theories and Practices of Neocorporatism // A Handbook of Political Sociology: States, Civil Societies, and Globalization / Ed. T. Janoski. Cambridge: Cambridge University Press, 2005. P. 447-450.
Wassenberg A. Neo-Corporatism and the Quest for Control: The Cuckoo Game // Patterns of Corporatist Policy-Making / Eds. G. Lehmbruch, P. Schmitter. Beverly Hills: Sage, 1982. P. 83-108.
Wilensky H.L. The 'New Corporatism,' Centralization and the Welfare State. London; Beverly Hills: Sage, 1976.
Wilson W. Congressional Government: A Study in American Politics. Boston: Houghton Mifflin Company, 1885.
REFERENCES
Abel, C. F., and Sementelli, A. J. Evolutionary Critical Theory and Its Role in Public Affairs. New York: M. E. Sharpe, 2004.
Adorno T., and Horkheimer M. Dialektika Prosveshcheniia. Moscow; St. Petersburg: Medium: Iuventa, 1997.
Barzelay, M. "Origins of the New Public Management: An International View from Public Administration / Political Science," New Public Management: Current Trends and Future Prospects, eds. K. McLaughlin, S. Osborne, and E. Ferlie. London: Routledge, 2002, pp. 15-33.
Benjamin, W. Proizvedenie iskusstva v epokhu ego tekhnicheskoi vosproizvodi-mosti: Izbrannye esse, transl. S. A. Romashko. Moscow: Medium, 1996.
Carney, T. P. "Big Business and Big Government," Cato Policy Report, Vol. 28, No. 4, 2006, pp. 10-14.
Cawson, A. Corporatism and Political Theory. London: Basil Blackwell, 1986.
Debord, G. Obshchestvo spektaklia. Moscow: Logos, 1999.
Durkheim, E. O razdelenii obshchestvennogo truda. Metodsotsiologii. Moscow: Nauka, 1990.
Esser, J, and Fach, W. "Die konzertierte Aktion im Gesundheitswesen," Neokorpo-ratismus, ed. U. von Alemann. Frankfurt/Main; New York: Campus, 1981, pp. 150-179.
Esser, J. "Neokonservatismus und das 'Modell Deutschland'," Die neokonservative Verheißung und ihr Preis. Zukunft der Arbeit und der Gewerkschaften, ed. H. Epskamp. Köln: Bund-Verlag, 1989, pp. 153-175.
Evola, J. Liudi i ruiny. Kritika fashizma: Vzgliad sprava. Moscow: ACT, 2007.
Gentile, G. Genesis and Structure of Society. Urbana: University of Illinois Press,
1960.
Gofman, A. B. "Solidarnost' ili pravila: Diurkgeim ili Khaiek. O dvukh formakh sotsial'noi integratsii," Sotsiologicheskii ezhegodnik, 2012: Sbornik nauchnykh trudov, eds. N. E. Pokrovskii, and D. V. Efremenko. Moscow: INION RAN, 2013, pp. 97-167.
Goodnow, F. Politics and Administration. New York: Macmillan, 1900.
Graeber, D. Utopiia pravil: o tekhnologiiakh, gluposti i tainom obaianii biurokratii. Moscow: Ad Marginem Press, 2016.
Gramsci, A. Tiuremnye tetradi. Chast' pervaia. Moscow: Izdatel'stvo politicheskoi literatury, 1991.
Granovetter, M. S. "The Strength of Weak Ties," American Journal of Sociology, Vol. 78, No. 6, 1973, pp. 1360-1380.
Gregor, J. Mussolini's Intellectuals. Fascist Social and Political Thought. Princeton: Princeton University Press, 2005. P. 25.
Hood, C. "A Public Management for All Seasons?" Public Administration, Vol. 69, No. 1, 1991, pp. 3-19.
Hood, C. "Can We? Administrative Limits Revisited," Public Administration Review, Vol. 70, No. 4, 2010, pp. 527-534.
Hood, C. The Limits of Administration. London: Wiley, 1976.
Kapucu, N. "New Public Management: Theory, Ideology, and Practice," Handbook of Globalization, Governance and Public Administration, eds. A. Farazmand, and J. Pinkowscki. New York: Routledge, 2006, pp. 889-902.
Kaufman-Osborn, T. V. "Emile Durkheim and the Science of Corporatism," Political Theory, Vol. 14, No. 4, 1986, pp. 638-659.
Klein, N. Doktrina shoka: rastsvet kapitalizma katastrof. Moscow: Dobraia kniga,
2015.
Knoke, D., and Kulkinski, J. H. Network Analysis. Beverly Hills: Sage, 1982.
Kuhn, T. Struktura nauchnykh revoliutsii. Moscow: AST, 2009.
Lehmbruch, G., and Schmitter, P. (eds.) Patterns of Corporatist Policy-Making. Beverly Hills: Sage, 1982.
Müller, J.-W. Spory o demokratii: Politicheskie idei v Evrope 20 veka. Moscow: Izdatel'stvo Instituta Gaidara, 2013.
Osborne, S. "The New Public Governance?" Public Management Review, Vol. 8, No. 3, 2006, pp. 377-387.
Panitch, L. "Corporatism: A Growth Industry Reaches the Monopoly Stage," Canadian Journal of Political Science = Revue canadienne de science politique, Vol. 21, No. 4, 1988, pp. 813-818.
Panitch, L. "Recent Theoretizations of Corporatism: Reflections on a Growth Industry," The British Journal of Sociology, Vol. 31, No. 2, 1980, pp. 159-187.
Peters, T., and Waterman, R. In Search of Excellence. New York: Harper and Row,
1982.
Piketty, T. Kapital v 21 veke. Moscow: Ad Marginem, 2015.
Pogorelyi, D. E., Fesenko, V. Iu., and Filippov, K. V. Noveishii politologicheskii slovar'. Rostov-na-Donu: Feniks, 2010
Romanova, O. A. "Vzaimodeistvie gosudarstva, korporatsii, institutov grazhdansk-ogo obshchestva v ramkakh natsional'noi promyshlennoi politiki," Izvestiia Ural'skogo gosudarstvennogo ekonomicheskogo universiteta, No. 1, 2013, pp. 39-44.
Salmin, A. M. "Neokorporativizm v stranakh Zapada," Politiia, No. 3, 2005, pp. 257-298.
Scherer, A. G., and Palazzo, G. "Towards a Political Conception of Corporate Responsibility. Business and Society Seen from a Habermasian Perspective," Academy of Management Review, Vol. 32, No. 4, 2007, pp. 1096-1120.
Schmitter, P. "Neokorporatizm," Polis. Politicheskie issledovaniia, No. 2, 1997, pp. 14-22.
Schmitter, P. C., and Grote, J. R. The Corporatist Sisyphus: Past, Present and Future. Firenze: European University Institute, 1997.
Sementelli, A. "Distortions of Progress: Evolutionary Theories and Public Administration," Administration & Society, Vol. 39, No. 6, 2007, pp. 740-760.
Shafritc, J., and Hyde, A. (eds.) Khaida Klassiki teorii gosudarstvennogo uprav-leniia: Amerikanskaia shkola. Moscow: Izdatel'stvo Moskovskogo universiteta, 2003.
Sokuler, Z. A. Znanie i vlast': nauka v obshchestve moderna. St. Petersburg: RKhGI, 2001.
Solov'ev, A. I. "Trans"iacheistye struktury kak forma stroeniia i istochnik samoraz-vitiia gosudarstva," Polis. Politicheskie issledovaniia, No. 6, 2006, pp. 59-80.
Sorel, G. Réflexions sur la Violence. Paris: Marcel Rivière et Cie, 1908.
Spirito, U. "Individuo e Stato nella concezione corporative," Atti del Secondo convegno di studi sindacali e corporativi (Ferrara, 5-8 Maggio 1932), Vol. 1. Roma: Tipgrafia del Senato, 1932, pp. 181-192.
Spirito, U. Il Corporativismo. Firenze: Sansoni, 1934.
Spirito, U. La guerra rivoluzionaria. Roma: Fondazione Ugo Spirito, 1989.
Streeck, W. Social Institutions and Economic Performance: Studies of Industrial Relations in Advanced Capitalist Economies. London: Sage Publications, 1992.
Streeck, W., and Kenworthy, L. M. "Theories and Practices of Neocorporatism," A Handbook of Political Sociology: States, Civil Societies, and Globalization, ed. T. Janoski. Cambridge: Cambridge University Press, 2005, pp. 447-450.
Togliatti, P. Lektsii o fashizme. Moscow: Politizdat, 1974.
Tonnies, F. Obshchnost' i obshchestvo. Osnovnye poniatiia chistoi sotsiologii. St. Petersburg: Vladimir Dal', 2002.
Warner, M. (ed.) Klassiki menedzhmenta. St. Petersburg: Piter, 2001.
Wassenberg, A. "Neo-Corporatism and the Quest for Control: The Cuckoo Game," Patterns of Corporatist Policy-Making, eds. G. Lehmbruch, and P. Schmitter. Beverly Hills: Sage, 1982, pp. 83-108.
Weber, M. Izbrannye proizvedeniia. Moscow: Progress, 1990.
Weber, M. Khoziaistvo i obshchestvo: ocherkiponimaiushcheisotsiologii: In 4 vols., Vol. 1: Sotsiologiia. Moscow: VShE, 2016.
Wilensky, H. L. The 'New Corporatism,' Centralization and the Welfare State. London; Beverly Hills: Sage, 1976.
Wilson, W. Congressional Government: A Study in American Politics. Boston: Houghton Mifflin Company, 1885.
Zizek, S. Razmyshleniia v krasnom tsvete: Kommunisticheskii vzgliad na krizis i soputstvuiushchie predmety, transl. A. Smirnov, M. Rudakov, A. Abel'siitov. Moscow: Evropa, 2011.
