CC BY
4
ИСТОРИЯ И ТЕОРИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ History and Theory of Historical Sciences
ОН. Сенюткина, ЮН. Гусева
«Панисламизм» и «пантюркизм» в российском общественно-политическом дискурсе конца XIX - первой трети XX веков: методологические размышления*
O.N. Senyutkina, Ju.N. Guseva
"Pan-Islamism" and "Pan-Turkism" in Russian Socio-Political Discourse
from the Late 19th through the First Third of the 20th Centuries: Methodological Reflections
В истории конца XIX - первой трети XX вв. в различных мусульманских сообществах, в том числе российском, фиксировались два заметных исторических явления, получивших названия «панисламизм»1 и «пантюркизм»2. По своей сути эти «-измы» были выражением стремлений к единению: мусульман (панисламизм) и представителей тюркской этнической общности (пантюркизм). Хотя, как показывают дефиниции, обозначающие эти стремления, их содержание полностью не совпадает, однако, значительная близость в них присутствует: в российском обществе в рассматриваемый период большинство мусульман составляли тюрки (татары, азербайджанцы и другие).
В имперский период на первое место в коммуникационных взаимодействиях субъектов власти выходила религиозная, а не национальная идентичность, и лишь с конца XIX - начала XX вв. стал набирать силу национальный вопрос. В связи с серьезными переменами после принятия атеизма в качестве государственной идеологии России происходила дальнейшая эволюция понятий, определяющих
*Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда в рамках проекта «Панисламизм и пантюркизм: исторический, современный и прогностический дискурс в лицах и событиях» (№ 24-28-00188) = The reported study was funded by Russian Science Foundation, project No. 24-28-00188.
религиозные и национальные движения в обществе, трансформировался российский властный дискурс.
Сегодня обращение историков, политологов (и гуманитариев в целом) к этим понятиям происходит не только в историческом разрезе, но и когда речь идет о современных политических реалиях. Сила традиции понимания панисламизма и пантюркизма как врага государственности, которая родилась столетия назад в умах имперской российской политической элиты, оказалась весьма живучей. Например, рецензент книги исламоведа В. С. Полосина, вышедшей в 2023 г., указывает на связь идей начала ХХ в. с мыслями современного исследователя:
[В.С. Полосин] «вновь, следуя "агитаторам" жупела "панисламизм", пытается пугать читателя фантомом создания территориальной мировой империи мусульман, которая невозможна по сути без какого-либо кардинального катаклизма, причём не природного, а социально-политического, что на данный момент трудно представить - большинство населения (как мусульманского, так и немусульманского) не имеет желания перестраивать мир. Таким образом, данная книга следует антиисламской логике дореволюционного чиновни-чества»3.
Не вдаваясь в суть данной полемики, подчеркнем, что современность вносит свои коррективы в понимание данных терминов, привлекает внимание к ним, актуализируя рассматриваемую в статье проблематику. Кроме того, она пересекается с евразийской тематикой, которая «широко обсуждается политическими и интеллектуальными элитами и в России, и в ряде постсоветских государств (и даже в Турции)»4.
Статья ставит своей целью проработку методологического инструментария, способного представить объяснительную модель соотношения изучаемых понятий в рамках российского властного дискурса.
Чем вызвана необходимость перевода наших рассуждений в методологическую плоскость?
Анализ весьма обширной зарубежной и отечественной историографии, посвященной этим категориям, показывает, что она сосредоточена вокруг ограниченного набора тем и принципиальных подходов.
Прежде всего, «пан-измы» исследуются через призму секьюри-тизация, вызовов национальной безопасности различных стран в прошлом и настоящем. Пожалуй, это самый значительный пласт имеющейся отечественной литературы, которая зачастую сводится к рассуждениям, насколько эти явления угрожали и угрожают сложившемуся социальному, государственному порядку. Особенно это
характерно для современных политологических работ, от обзора которых мы воздержимся.
При этом подходе особенно заметны и объяснимы расхождения в национальных историографиях. К примеру, отдельные турецкие исследователи трактуют официальную поддержку османской Пор-той панисламизма на рубеже XIX - начала XX вв. как ответ на политику русификации и панславизма, которую проводила Российская империя, объявляя себя защитником христиан, проживавших в Оттоманской империи. Турки, в свою очередь, объявляли себя защитниками мусульман, проживавших в империях, управлявшихся христианами5. Вообще роль Турции в распространении изучаемых идей на разных исторических этапах вызывает неизменный интерес историков6.
Интеллектуальная генеалогия этих терминов активно изучается западными исследователями с последней четверти XX в. Один из наиболее известных и авторитетных исламоведов-советологов Александр Беннигсен в начале 1980-х гг. обратил внимание на неразрывность и непротиворечивость обоих дефиниций, отмечая, что «в России, а позже в СССР пантюркистская идеология (для упрощения я буду называть ее пантюркистской, но мы могли бы также назвать ее панисламской - лидеры движения называли ее просто "тюркской" или исламской) еще не была ни политическим движением, ни социальной или экономической доктриной»7. В начале 1990-х гг. вышли работы Якоба Ландау, которые во многом сформировали современные научные представления об этих явлениях. Он исследовал каждый из феноменов в отдельности8. Подобный подход длительное время являлся основополагающим и для отечественных исследователей, которые в начале 2000-х гг. обращались к вопросам генезиса этих явлений в недрах российской социальной действительности, национальной политики, увязывали их интерпретации с развитием отечественной и мировой общественно-политической мысли9.
В статье, выдержанной в том же ключе интеллектуальной истории, авторитетного специалиста по Центральной Азии Адиба Халида понятие «панисламизм» предстает в трех ипостасях: как инструмент в руках европейских элит, как государственная политика Османской империи и новая «форма аффективной солидарности», которая объединила мусульманские элиты разных стран вокруг Османского государства10. Критикуя позицию Ландау, Халид обращает внимание на то, что панисламизм принадлежит не столько самому исламу, сколько национализму, так как во многом определялся внешней угрозой, европейским колониальным вторжением. И отмечает, что риторика мусульманского единства полностью соответствовала дис-
курсам прогресса, нации и этничности11.
Этот важный подход закрепился и развился, когда историки, прежде всего зарубежные, стали изучать данные явления в рамках новой имперской истории и постколониальных исследований. Оба метанарратива анализируются в категориях соотношения идентич-ностей (религиозной, национальной, локальной, трансграничной), акцентируется зарождение и артикуляция новых представлений внутри пан-исламского дискурса о нации, национальных государствах, освобождении от западного колониального влияния12. Большое число работ посвящается антиколониальным, национальным повесткам и деятельности наиболее ярких фигур пан-исламского и пан-тюркского движений в различных регионах мира13.
Отдельного упоминания заслуживает обширная отечественная и иностранная литература, направленная на изучение властного дискурса бюрократии европейских империй, представителей гражданских, военных ведомств и спецслужб в 1910-е - 1920-е гг. в отношении «-измов». Изучение «официального мировоззрения» администраторов, их взглядов на ислам, на собственные цели и «цивилизаторскую миссию» в мусульманских регионах Российской империи вносит серьезный вклад в критический анализ ориенталистской теории Э. Саида, в обсуждение ее эвристической ценности для сравнительного изучения империй в рамках postcolonial studies14.
Мы видим, что современные исследования этих понятий, изначально изучавшихся сепаратно, нацелены на более комплексный подход, поиск переплетений между ними, на оценку их взаимовлияния. Возникает очевидная потребность в определении методологических инструментов, способных прояснить эту взаимосвязь и узловые характеристики этих категорий в исторической ретроспективе.
Концептосфера «панисламизм - пантюркизм»
Анализ историографии и текстов исторических источников дает нам возможность предположить существование концептосферы15, которую можно назвать «панисламизм - пантюркизм».
Предлагаемое нами определение концептосферы: это - упорядоченная совокупность обобщающих единиц мысли, отражающих и интерпретирующих мировые явления в зависимости от знаний, индивидуального опыта, специальности, социального статуса носителя языка. Используя основы исследования понятий, явлений и процессов, идущие из лингвокультурологии и рассматривая их согласно сложившейся интеллектуальной генеалогии (С.А. Аскольдов, Д.С. Лихачев, А. Вежбицкая, Ю.С. Степанов, Ю.М. Лотман и другие), а также применяя принцип междисциплинарности (И.Д. Коваль-
ченко и другие), можно утверждать, что указанная концептосфера есть единое целое, в которой очевидно наличие двух «-измов». Разорвать, столкнуть, отделить друг от друга невозможно, подтверждением чего являются дискурсы: оценочные суждения по поводу панисламизма и пантюркизма, существовавшие в системе властных отношений в различных обществах.
Мы констатируем их несводимость друг к другу и то, что сведение этих «-измов» к полной синонимичности также было бы некорректным. При рассмотрении содержания дефиниций видны специфические черты каждой из них, определяемые в совокупности и объективными историческими обстоятельствами и отражением этих обстоятельств в сознании отдельных людей и социальных групп. Наблюдаются и тесные взаимодействия ментальных характеристик и социальных активностей.
Современная историческая этнология дает информацию об истоках сближения тюркских племен и создания у них государственности в виде Тюркских каганатов. Религиоведение подробно объясняет, как было получено Пророком Мухаммадом Божественное Откровение, как шел изначально процесс распространения проповедниками арабского мира мусульманского вероучения среди разных этносов. Истоки реальных процессов, происходивших в земной жизни, уходят корнями в раннее средневековье. Диалектика осознания происходящих социальных процессов в широком смысле этого понятия дает пример яркого переплетения субъективного и объективного и подтверждения невозможности разрыва и тем более противопоставления ментальных и материальных событий. В общем понятийном ряду мы видим в неразрывной связи пантюркизм и панисламизм: и как понятий, дефиниций, и как результатов человеческой деятельности.
Интересен сюжет о приоритетах в формате рассматриваемой кон-цептосферы двух «-измов». Можно констатировать неустойчивость процесса доминирования то одного, то другого. Исторически можно говорить о двух параллельных процессах развития пантюркизма и панисламизма. Пантюркизм сначала развивается обособленно как явление совокупности тюркоязычных этносов, меняющих пространства бытия и формы государственности и не связанных религиозными рамками ислама, а тяготеющих к тенгрианству. В свою очередь, панисламизм как проявление сближения этносов, исповедующих ислам, имеет свой вектор развития, параллельный пантюркизму, и, по мере принятия тюрками ислама, развертывается в теснейшее взаимодействие двух «-измов», доходящее порой до синкретизма: тюрок - равно мусульманин и наоборот: мусульманин - во многих случаях тюрок.
Вербальный характер содержательных единиц сам по себе достаточно устойчив. Однако структура концептосферы в целом и отдельные ее составляющие зависимы от многих обстоятельств: от уровня понимания взгляда на мир с мусульманской точки зрения (она далеко не всегда соответствует, образно говоря, каноническому исламу), от принадлежности мусульманина к тому или иному мазхабу, от конкретики исторического развития всей уммы и ее региональных частей и прочего. Кроме того, на соотношение внутри концептосферы влияют: характер этносознания на том или ином этапе исторического развития народа; мобилизация этнического сообщества или ее отсутствие, направленное на решение национальных вопросов; различия исторических судеб этносов и прочее. Пантюркизм и панисламизм могут теснить друг друга, пространственно ограничивать себя или напротив расширять свое поле действия, сближаться или интегрироваться в отдельных проявлениях. Причем каждый из «пан-.. .измов» может и видоизменяться внутри своего образа, создаваемого сознанием больших групп людей и представителей элит, что несколько меняет конфигурацию внутри концептосферы.
Предлагаемый исследовательский подход может опереться и, в свою очередь, позволяет более объективно взглянуть на выносимые этим явлениям оценки лиц, генерировавших экспертное знание, вырабатывавших и внедрявших управленческие подходы в отношении российских мусульман и ислама в целом в позднеимперский и ран-несоветский периоды. Рассмотрим эти установки на примере ряда источников.
Пантюркизм и панисламизм в материалах Особых совещаний (1905 - 1914 годы)
В последней трети XIX в. в российском государственном делопроизводстве был упорядочен понятийный аппарат, отражающий жизнь мусульманской части населения. В циркулярах Департамента духовных дел иностранных исповеданий (ДДДИИ) МВД четко прописывалось обозначение духовных лиц уммы, выработанное в течение века после создания Оренбургского магометанского духовного собрания (ОМДС). Так, в циркуляре ДДДИИ от 20 января 1891 г. разъяснялись такие термины как «мулла» (все духовные лица за исключением высших: членов ОМДС и муфтиев, а также низших: азанчеев, муэдзинов)16. В циркуляре от 5 июня 1892 г. давалось объяснение, что в документах предпочтительнее назвать низшее духовное лицо «муэдзин» («маязин»), а не «азанчей»17.
Для решения важнейших, в том числе мусульманских, вопросов в 1905-1914 гг. на самом высоком, правительственном, уровне было
организовано пять Особых совещаний18. Анализ политического дискурса Совещаний дает возможность утверждать, что пантюркизм и панисламизм становятся его важнейшей частью из-за нарастания недовольства имперской властью в мусульманской среде, которое выражалось, прежде всего, в стремлении реформировать систему образования. В годы Первой российской революции совместное движение в защиту своей этноконфессиональной идентичности было вполне логичным для нерусского и неправославного населения. А власть в этих условиях искала компромисс отношения с мусульманами и нашла его в предложенной Н. И. Ильминским системе приобщения татар к православию с сохранением родного языка и культуры. Этот компромисс, при условии его реализации, мог усилить позиции тюркизма, и, возможно, в дальнейшем пантюркизма на уровне Волго-Уральского региона, так как татарский язык в преподавании сохранялся, по мысли власти, в русско-татарских училищах и русских классах при конфессиональных школах.
Вопросы, обсуждавшиеся на Особом вневедомственном совещании по делам веры (1905 - 1906 гг.), формулировались с учетом многочисленных обращений рядовых мусульман во власть в ходе кампании петиций19. Одним из важнейших поднимаемых вопросов был вопрос о реорганизации религиозного управления российской уммой. Но оба проекта высокопоставленных чиновников (А. С. Бу-диловича и В. П. Череванского) шли вразрез с идеей создания единой мусульманской управленческой структуры, которая могла бы реально усилить идею исламского единства. Власть беспокоилась, как ей казалось, возможным созданием параллельной имеющемуся Министерству народного просвещения структуры мусульманского Министерства образования. Эта институциализация рассматривалась в политической плоскости20.
Анализ частотности употребления на Особых совещаниях интересующих нас дефиниций, дает основание утверждать, что наиболее употребляемыми терминами с политической коннотацией были «панисламизм», «пантюркизм» и «пантатаризм». В Журнале Особого совещания от 29 апреля 1914 г. мы видим определения содержания указанных понятий. Под понятием «панисламизм» подразумевалась «идея объединения мусульман всего мира на религиозной почве», а «пантюркизм» ассоциировался с идеей сплочения всех мусульман под политическим главенством Османской империи и ее халифа. Совещание утверждало, что эти две идеи еще не успели охватить мусульманские народы России. Однако пантатаризм, главной движущей силой которого участники Совещания называли «прогрессивных татар», приобрел широкий размах, и татары заняли в русском мусульманстве положение, «угрожающее интересам
русской государственности». Тюркское единение рассматривалось как «мнимое племенное единство» на основе «искусственного тюр-ко -татарского языка»21.
Подчеркнем, понятия «пантюркизм» и «панисламизм» были найдены для отражения тех культурно-исторических процессов, которые вели к большей этноконфессиональной сплоченности, прежде всего, российских татар-мусульман. Эти процессы только разворачивались, но они уже стали некими устрашающими обстоятельствами, которые закреплялись в сознании политической элиты как нежелательные и ведущие к распаду российской государственности.
Панисламизм и пантюркизм в размышлениях высокопоставленных российских имперских чиновников
Чиновники российских министерств и ведомств стремились разобраться в сути панисламизма и пантюркизма, активно искали их проявления в реалиях общественной жизни, подчеркивая, что они нуждаются в изучении. Так, С.Ю. Витте писал в начале ХХ в.: «Панисламизм и его успехи у наших мусульман - явление еще весьма малоизученное, недостаточно выясненное и составляет вопрос пока совершенно открытый, не могущий служить основанием ни для каких выводов и настроений». Он предполагал, что панисламизм не найдет на русской почве условий для практического осуществления, не видя оснований для крутого поворота в отношении мусульманства, как это предлагали высокопоставленные туркестанские чиновники после Андижанского восстания. В числе последствий этого события он называл рождение «призрака панисламизма»22.
Об этом же говорили в стенах МВД, отмечая, что «в последнее время замечаются совершенно новые веяния, грозящие расшатать весь многовековой уклад жизни мусульманского населения»23. Ставился вопрос о влиянии на настроения российских мусульман извне, для чего министр внутренних дел Д. С. Сипягин ставил задачу российскому посольству в Османской империи «выяснить, имеются ли связи между турецкими либералами и руководителями татарской прессы в России». Используя консервативно-охранительный подход к пониманию сложившейся ситуации, министр предлагал «проверить силу воздействия единого вражеского зарубежного центра (Турции или «иного заграничного мусульманского центра») на местных мусульман», чтобы понять, насколько зарубежные деятели «вдохновляют» прогрессивные настроения в российском обще-стве24. Решая ту же задачу, И. А. Зиновьев - российский посол в Турции в 1897-1909 гг. - писал: «Полученные мною сведения заставляют меня сомневаться в существовании таких сношений. Еще менее
вероятным кажется мне, чтобы инициаторы культурного движения среди татарского населения России могли почерпать вдохновение из какого-либо другого мусульманского центра». Это движение, на его взгляд, должно быть рассматриваемо как «явление совершенно самостоятельное, обуславливаемое местными обстоятельствами»25.
Таким образом, в начале XX в. появляется и закрепляется дефиниция «движение». Оно рассматривалось в охранительном ключе применительно ко всем регионам, в первую очередь к тем, в которых исторически компактно проживали мусульмане. Объясняя возможную связь панисламистов Турции и России, чиновники Департамента полиции МВД отмечали в секретном циркуляре начальникам районных Охранных отделений и губернских жандармских управлений от 18 декабря 1910 г.26: «Смысл панисламизма - объединение всего мусульманского мира в политическом и экономическом отношениях под эгидой Турции с конечной целью в будущем образования всетюркской республики. Общей тактики и программы панисламисты не выработали. Их задача - сплотить всех мусульман против государственного строя Российской империи, которая является основным препятствием на пути "национального самоопределения магометан"»27. И далее: общества и союзы в Турции и России проводят мысль, что «Константинополь и Турция - центр современного ислама, куда каждый мусульманин, где бы он не находился, должен иметь постоянно тяготение»28. Активизация контактов мусульман с Османской Турцией вызывала особое беспокойство политической
полиции29.
Опасность распространения идеи панисламизма усилилась вследствие появления в России непосредственных носителей, тяготеющих к возможному единению правоверных всего мира. П. А. Столыпин, анализируя происходившее, отмечал, что Турция развивает панисламистскую и пантюркистскую идею в России, а для этого посылаются проповедники в местности с большинством мусульманского населения30. Такая информация в православной (по большинству населения) стране воспринималось как угроза того ислама, который рисовался светской и православной элите общества как «фанатизирующая» религия, представляющая собой «искажение христианства».
Отрицательная коннотация содержания понятий «панисламизм» и «пантюркизм» (в ином обозначении, в противовес персидскому обществу, Ирану, - «пантуранизм») постоянно усиливалась, преподносилась как развивающаяся тенденция жизни российского общества. Носителями этой тенденции выступали российские тюркисты, эмигрировавшие за границу и ищущие поддержку в основном в Османской империи. П.А. Столыпин анализировал поступающую ему
информацию по поводу явлений жизни российских мусульман, стараясь не допустить проникновение в их сознание новых идей:
«В последние десятилетия во всем мусульманском мире обнаруживается чрезвычайный подъем как религиозного, так и национально-культурного самосознания. Не оставшись чуждым и России, это движение проявилось среди населяющих ее разноплеменных и разноязычных народностей, исповедующих ислам, в явном стремлении их к тесному сплочению между собою на почве искусственно создаваемой татаризации, к обособлению от общегосударственных культурных задач и к духовному сближению с единоверными государствами, главным образом с Турцией. Под влиянием внутренних и внешних событий 1904-1906 гг. движение в русском мусульманстве, руководимое из Турции переселившимися туда нашими подданными, преимущественно из татар, опирающимися на своих единомышленников в России, приняло за последнее время особенно интенсивный и даже угрожающий историческим задачам русской государственности характер»31.
В восприятии наблюдателей в меняющихся условиях рубежа XIX-XX вв. пантюркизм постепенно теснил панисламизм:
«Ради вящего успеха своей пропаганды, - рассуждал П.А. Столыпин, - панисламисты выставляют в настоящее время для русских мусульман переходную к панисламизму идею о пантуран-стве (пантюркизме), т.е. идею об объединении всех народностей тюркского происхождения. С этою целью имеется в виду не только поднять магометанский фанатизм, но и внедрить в мусульманскую школу, при посредстве соответственно подготовленных учителей, убеждение в необходимости единения на пантуранских национальных основаниях. Такое положение вещей, очевидно, вынуждает государственную власть обратить на татарско-мусульманское движение самое серьезное внимание и принять меры к обезврежению его для государственных интересов»32.
«Татаризации», по мнению Столыпина, способствовало и то, что «управление духовными делами магометан всей Европейской России (за исключением Крыма) и Сибири сосредоточено в находящемся в Уфе Оренбургском магометанском духовном собрании. Находясь, таким образом, фактически в руках татар, это управление способствует неограниченному распространению через посредство фанатического духовенства татарского влияния среди всего мусульманства до Туркестана и Бухары включительно»33.
Постепенно накапливалась более подробная информация о панисламизме и пантюркизме, что обогащало содержание обеих дефиниций. В 1914 г. была написана «Справка по панисламизму»34. Документ подписан не был, но по содержанию и стилистике текста
становится очевидным, что автором являлся один из высокопоставленных чиновников, лично знакомый с российскими лидерами панисламизма и пантюркизма. В ней идет об истоках панисламизма, процессе его зарождения в Египте и его основных идеологах. Дается характеристика воззрений «известного популяризатора идей панисламизма» Аль-Афгани, который «как апостол» проповедовал возвращение к истокам ислама, «мечтал о всемирном исламе, добром и снисходительном, который был бы другом прогресса и ци-вилизации»35.
Инициаторами панисламистского движения чиновник Министерства иностранных дел, автор другой «Справки» 1915 г., называл «Оттоманскую Турцию и другие мусульманские страны Ближнего Востока», обращая внимание на то, что панисламизм и пантюркизм - «.. .суть разновидности одного и того же движения: панисламизм выдвигает на первый план объединение мусульман под знаменем защиты ислама, не отрицая в то же время руководящей роли Турции в их государственном объединении. Пантюркизм, признавая эту же цель, ставит основным условием осуществление тюркизации всех мусульман и объединение их в единую тюркскую нацию36.
«Красное» и «белое» содержание понятий «панисламизм» и «пантюркизм»
События 1917 г. в истории России не будут жестким разграничителем в процессах исламизации и тюркизации, а также в оптике интересующего нас понятийного поля. При этом в содержании понятий появились новые нюансы.
Не мог обойти своим вниманием понятия пантюркизм и панисламизм, широко используемые в начале ХХ в. в российском (и не только ) политическом дискурсе создатель Советской России В.И. Ленин. В формате атеистического сознания он призывал к борьбе с «духовенством и прочими реакционными и средневековыми элементами...», а также с «.панисламизмом и подобными течениями, пытающимися соединить освободительное движение против европейского и американского империализма с укреплением позиции ханов, помещиков, мулл.»37. Признавая, что в панисламизме наличествует элемент антиимпериалистического, освободительного движения, В. И. Ленин, тем не менее, считал обязательным негативное отношение к эксплуататорам, которые инициировали подобные явления. Вполне закономерна мысль, высказанная им, в частности, на одном из конгрессов Коминтерна: «Необходима борьба с панисламизмом, с паназиатским движением и подобными течениями, пытающимися соединить освободительную борьбу против европейского и амери-
канского империализма с усилением мощи турецкого и японского империализма, дворянства, крупных землевладельцев, духовенства и т.д.»38. В этой оценке доминировал, безусловно, классовый подход, между тем сохранявший интересующую нас переплетенность понятий.
Русские эмигранты-евразийцы вплели тему этнокорнфессиональ-ных «-измов» в тему единства народов СССР, считая вслед за имперской политической элитой, что национальные движения представляли угрозу целостности Российской империи. Так, Н.С. Трубецкой писал о том, что «ни одна из групп, объединяемых понятиями панславизм, пантуранизм или панисламизм, не объединена в значительной степени единством исторической судьбы входящих в нее народов. И потому ни один из этих "пан-измов" не является прагматически ценным в той мере, как общеевразийский национализм». И он же: «Судьбы евразийских народов переплелись друг с другом, прочно связались в один громадный клубок, который уже нельзя распутать, так что отторжение одного народа из этого единства может быть произведено только путем искусственного насилия над природой и должно привести к страданиям»39.
Среди представителей Белого движения мы также видим интерес к пантюркизму и панисламизму с политико-управленческой точки зрения. Это можно подтвердить рядом малоизвестных архивных документов.
В докладной записке от 21 июня 1919 г. управляющего Министерством иностранных дел И.И. Сукина и исполняющего дела советника 1-го политического отдела Министерства иностранных дел И. Ханжина главноуправляющему делами Верховного правителя России адмирала А. В. Колчака и Совета министров40 было прямо указано на существующий интерес «белого» МИДа к ситуации взаимоотношений внутри тюрко-мусульманского сообщества страны41. В ней подчеркивалось, что ходатайство уполномоченных от башкир Челябинского уезда об устройстве их экономического быта, разрешении башкирского съезда «заслуживают полного внимания». По мнению авторов докладной записки, «наши мусульмане нередко привлекали к себе внимание их заграничных иноверцев, особенно османских турок, которые не без влияния Германии ("Берлинского халифата") стремились их использовать для пропаганды идей панисламизма и пантюркизма»42..
Ранее поданное в «белый» МИД обращение уполномоченных от башкир было реакцией на действия татар и «направлено против идей пантюркизма», выраженных в решениях проходившего в Уфе с 20 ноября 1917 г. по 11 января 1918 г. заседания Национального совета. На заседании был принят проект конституции Националь-
но-культурной автономии мусульман тюрко-татар. (Подчеркнем и значимость факта провозглашения Штата Идель-Урал на данном заседании).
Объясняя свою позицию, уполномоченные от башкир Казимура-тов и Курбангалиев писали: «. существует теперь в Уфе учреждение под названием "Национальное управление тюрко-татар Внутренней России и Сибири", считающее себя автономной единицей, на основании автономии, провозглашенной в Казани в революционное время. Состав этого управления избран национальным меджлисом (Миллят меджлиси) в Уфе, во времена большевиков в Уфе. Управление имеет три отдела: просвещения, финансов и духовное. Заведывающим духовным отделом был избран в декабре 1917 г. и сейчас состоит известный пан-тюркист, татарин, казанский мулла, Галимжан Галеев, который, кстати сказать, во время царизма отбыл наказание - административную высылку"43.
Таким образом, башкирские национальные авторитеты умело напомнили колчаковским чиновникам про неприятие панисламизма и пантюркизма имперскими бюрократами, указав на фигуру муфтия Галимжана Галеева (Баруди), который действительно возглавил Центральное Духовное управление мусульман Внутренней России и Сибири с подачи казанских татар.
Башкирские национальные активисты сформулировали цель Национального управления тюрко-татар Внутренней России и Сибири как «объединение всех народов тюрко-татарского племени в России и заведывание всеми национально-культурными и духовными делами их. Для объединения всех этих народностей оно стремится к созданию единого тюрко-татарского языка и единой культуры, с помощью которых рассчитывает поглотить и отатарить малокультурные народы этого племени, как-то: башкир, мещеряков, тептярей
и киргиз»44.
Отделяя себя от подобных институций и подходов, они подчеркивали: «Башкиры, на всех башкирских съездах, бесповоротно решили не поддаваться насильственному отатариванию и, не увлекаясь панисламизмом и пантюркизмом, обеспечить свою самобытность, сохранить свой родной язык, родные обычаи, создавать свою культуру и стремиться существовать самостоятельно, как чисто башкирский элемент.»45.
В связи с тем, что предполагали осуществить казанские татары через действия Национального управления, башкиры просили А. В. Колчака дать соответствующие распоряжения, чтобы Национальное управление тюрко-татар и его отделы не вмешивались в дела башкир, а также чтобы при первой возможности, оно покинуло пределы Башкирии. И - обратим на это особое внимание - чтобы
это управление именовалось «татарским», а не «тюрко-татарским».
Характерно, что фактически башкиры играли на традиционных страхах имперского МВД по поводу «отатаривания» мусульман и распространения пантюркистских идей.
Обратимся к докладной записке Сукина и Ханжина, ставшей реакцией на данное обращение. Характеризуя панисламизм, авторы утверждали: «...Он представляет опасность, лишь поскольку им пользуются для политических целей, серьезно же опасаться теперь в XX веке всех мусульман вряд ли приходится; такого объединения не существовало никогда, за исключением разве первых дней ислама при жизни основателя его. Если вглядеться ближе в жизнь мусульманской общины, на первый взгляд столь единой, то мы увидим, что и в ее среде существует такая же рознь, как и между отдельными христианскими церквами. Кроме того, с освобождением арабских земель от турецкой зависимости, которая была всегда ненавистна для арабов, руководительство мусульманским движением должно уйти из рук турок османов и тем самым отделиться от пантюркиз-ма»46.
Очевидно, что в приведенном рассуждении политический ислам отделен от того ислама, который существовал во времена Пророка Мухаммада, что авторы пристально вглядываются в жизнь мусульманской общины России, констатируя ее неоднородность, обращается внимание на этнические противоречия между мусульманами-турками и мусульманами-арабами. Что же касается понятийного аппарата, которым пользовались авторы докладной записки, то пантюркизм и панисламизм в ней были разделены.
Рассуждая о пантюркизме, Сукин и Ханжин говорят о специфике жизни и намерениях казанских татар, отмечая, что «казанские татары стремятся объединить своих соплеменников и единоверцев, создав из них компактную религиозно-племенную группу, при помощи которой они могли бы влиять на направление общей политической жизни русского мусульманства в своих интересах», то есть в стратегии казанцев усматривалась линия, говоря языком лингвистов, на синонимичность пантюркизма и панисламизма.
Продолжая свою мысль об «-измах», авторы утверждали нежелательность реализации подобной стратегии: «Подобное явление, конечно, нежелательно. Мерами противодействия ему являются, с одной стороны, организация управления духовными делами наших мусульман вне зависимости от какой-либо племенной группы, а с другой - устройство быта отдельных народностей, исповедующих ислам, на автономных началах, иначе говоря, без зависимости слабейших групп от более сильных»47.
Оценки этих взаимосвязанных явлений противниками и сторонни-
ками большевизма имели весомое внешнеполитическое измерение как в предшествующий период Первой мировой войны и в годы, последовавшие за ее завершением. Оценочные характеристики были связаны с судьбой территорий, политического и духовного наследия Османской империи, с фрустрацией и надеждами мусульманских стран на успех национально-освободительных движений в ее бывших владениях. Имперские страхи и «панисламистская» паранойя процветали и в лагере победителей, и в стане побежденных. На подобных фобиях спекулировали деятели Белого движения и национальные активисты.
Представителями неофициальной российской делегации на площадке Парижской мирной конференции (1919-1920 гг.) был подготовлен и подан в Верховный Союзный Совет документ с говорящим названием - «О развитии панисламистского и пантюркского движения и об их связи с большевиками»48. Написанный, вероятно, при активном участии В. А. Маклакова, посла «белой» России во Франции, документ на французском языке от 19 января 1920 г. содержит обстоятельное описание стратегического альянса большевиков с «панисламистскими и пантуранскими движениями» и механизмов его реализации в разных странах. К примеру, шла речь о создании под патронажем советского Наркомата по иностранным делам некоей «Лиги за освобождение ислама» для вывода мусульманских народов из-под европейской опеки. Центральный комитет «Лиги» якобы находился в Москве, ему подчинялись два подкомитета - в Берлине и в Анатолии. Утверждалось, что организация (отметим: о существовании которой ничего не известно современной отечественной и зарубежной историографии), вела пропаганду в Швейцарии, а также в Афганистане, Бухаре, Хиве, с целью «освобождения» этих и других мусульманских стран путем организации антибританской «панисламской большевистской атаки на Востоке». В документе также упоминалась активизация панисламистской пропаганды, организованная турками, офицерами-«юнионистами»49. (Попутно заметим, что опубликованные европейскими историками схемы связей, составленные британскими спецслужбами по поводу «немец-ко-большевистско-азиатских» и «немецко-иудео-большевистских» заговоров 1918-1921 гг., содержали сведения, аналогичные данным доклада «белой» российской делегации50).
Как и в других рассмотренных документах, в числе угрожающих целостности России факторов обозначалось доминирующее на Северном Кавказе и в Туркестане «турецко-татарское влияние», проводящее активную агитацию.
Какой делался из этого вывод?
Из всего сказанного в документе «О развитии панисламистского и
пантюркского движения и об их связи с большевиками» делался вывод, что глубокое панисламистское течение, к которому добавляется пантуранское субтечение, распространяется на востоке Турции, Кавказе, Центральной Азии, в Афганистане и до берегов Индии. Опасности, которые это движение несет для мусульманских владений Англии и Франции, Азии и других стран очевидны. Со своей стороны, Россия находится под угрозой увидеть свои владения на Кавказе и в Центральной Азии, обращенными в огромный очаг па-нисламистской и пантуранской агитации. Поэтому цивилизованный мир сталкивается с настоятельной необходимостью принять все меры, чтобы потушить этот очаг и, тем самым, предотвратить новый мировой пожар51.
Итак, богатая местная фактура и интеллектуальный фермент стимулировали мысль исламской элиты, которая стала переосмысливать идею единства исламской уммы и возможного определения собственной политики и интересов в новых категориях государства и наций. Реформизм имел слабое влияние за пределами мусульманской элиты, но в сознании имперских и «белых» чиновников восстания и гражданские войны в странах Ближнего Востока, Северной Африки, в Иране, Центральной Азии, Афганистане и Британской Индии после Первой мировой войны часто воспринимались как скоординированная вспышка «панисламистских революций». Панисламизм описывался как коварная координация со стороны внешних сил, которые занимались подстрекательством националистических настроений52. Разница состояла лишь в том, кто в понимании различных политических сил вставал на место этих коварных внешних сил: Турция, Германия, большевики или «белые», «империалистические державы».
Обратим внимание, что постепенно именно народы становились основной единицей анализа, так как чиновникам необходимо было объяснить панисламизм через единственную хорошо известную им - национальную - форму. Используя образ исламского океана, разделенного национальными морями, мусульманское население часто рассматривалось как полуцивилизованная и неразделимая масса53.
Как показал Иохан Мэтью на примере британской имперской политики этого периода, связи между национальными движениями на Востоке «были мелкие и оппортунистические, но многие британские бюрократы опасались, что они могут указать на скоординированное совершение пан-исламских революций. Колониальная разведка имела достаточно доказательств того, что панисламизм имел ограниченную привлекательность вне элитных сетей; тем не менее, он выступал в качестве объекта согласованного наблюдения»54.
По обе стороны политического барьера доминирующим оставался
фрейм трансграничной идеи, которая угрожала национальной безопасности, и как зонтичная идея включала набор разнообразных культурных, общественно-политических установок мусульманских сообществ, стимулировала рост национальных начал, политизацию ожиданий мусульманских народов.
Как и европейские коллеги, и «белые», и «красные» российские элиты не могли вообразить религиозную мобилизацию за пределами национальных единиц, что также способствовало дальнейшему смешению «пан-измов».
Взгляд «красных» ориенталистов на соотношение понятий
Журнал Всероссийской научной ассоциации востоковедения, который издавался при Народном комиссариате по делам национальностей под редакцией М. Павловича (Вельтмана) с 1922 по 1930 гг. (всего увидело свет 29 номеров), разрабатывал востоковедческие сюжеты в рамках официального политического дискурса. Как показал Михаэль Кэмпер, риторика гневного осуждения зарубежной и отечественной дореволюционной «буржуазной науки» не мешала его авторам использовать те же методы и подходы, за которые ими осуждались западные ориенталистские исследования55.
Проблематика ислама и мусульманских сообществ занимала не последнее место в публикациях журнала56. В одной из статей 1923 г. - «Под знаком ислама»57, посвященной изучению так называемого басмаческого движения в Бухаре, - практически буквально повторяются тезисы Особых совещаний, которые мы рассматривали выше. А именно: ведется рассказ о татарской националистической прессе и активности «русских татар» в Туркестане в области просвещения, их критики консервативного духовенства (следует читать: «панта-таризм»). Она оценивается как источник радикальной политизации («революционизирования») масс и закрепления панисламизма, которые распространялись усилиями И. Гаспринского и его идейных последователей-джадидов. Народившиеся «исламистские революционеры» заявляли о своей антиимпериалистической приверженности и близости социализму, но не отказывались от собственной религиозной идентичности (феномен «красных мулл»).
Закрепление пантюркистских идей в Бухаре связывается в статье с ростом симпатий местных прогрессивных мусульман (джадидов) к Турции, активностью турецкой стороны, интересом к фигуре Эн-вер-паши. «Войны Турции в Триполи и затем балканское поражение только усилили пантюркистские настроения, переходившие, однако, часто в панисламизм. Вообще, между этими течениями грани были очень неясны в Бухаре», -пишет автор58.
И, наконец, обозначается идейный синкретизм местных сторонников революционных изменений (явно свернувших не туда с широкой дороги большевистской борьбы за светлое будущее): «самое большое влияние оказали русская и турецкая революции и, отчасти, татарский национализм и всеобъединяющий панисламизм», стимулировавший местный, бухарский, национализм59.
«Красные» ориенталисты, продуцировавшие властный дискурс об исламе и мусульманских обществах, вслед за представителями большевистской политической элиты и советских спецслужб60, уже в начале 1920-х гг. сомневались в истинности намерений «панисламистов-антиимпериалистов», опасаясь объединения «мусульманских» народов под лозунгами джихада, единства на религиозной основе. Правда, артикуляция этой позиции была сильно затруднена: необходимо было поддерживать идеологическую конструкцию Коминтерна и всемирной антиколониальной национально-освободительной борьбы.
Иное дело - 1930-е гг., когда агитпроповская литература превратила подобные наукообразные наработки в идеологические штампы, понятные массам. Достаточно вспомнить целый пласт антирелигиозной литературы с говорящими названиями типа «Пантюр-кистская контрреволюция и ее агентура - султангалиевщина»61, которые утверждали неуклонное снижение влияния панисламизма в Советском Союзе с креном в сторону пантюркизма. По-прежнему акцентировалось лидерство татарской религиозной, интеллектуальной элиты, которая якобы стремилась возглавить процесс пробуждения мусульманского мира путем культурных, образовательных реформ.
Отказ от идеи свершения «восточной» (как следствие, и мировой) революции, и связанный с ним размах антиисламской пропаганды на фоне укрепления советской национальной политики, заставляли большевистских лидеров и ОГПУ как «боевой отряд» партии62, пересмотреть иерархию потенциальных угроз со стороны тюрко-мусульманских народов Союза. Панисламизм был отодвинут на второй план, а пантюркизм помещен в ряд иных националистических заговоров63. Критика подобных подозрений не входит в задачу нашего исследования. Отметим лишь, что советские наблюдатели во многом были обречены в своих оценках: не могли представить критическую волну со стороны национальной элиты в новых мыслительных понятиях и формах. На помощь приходил хорошо известный с имперских времен фрейм (пан) исламо-тюрк-ской угрозы.
Мы видим, что в общественно-политическом поле первой трети XX в. продолжали присутствовать интересующие нас понятия:
пантюркизм и панисламизм. И монархисты («белая» власть), и большевики («красная» власть) обращаются к этим дефинициям, принципиально не уходя от узловых характеристик, заданных этим категориям общественно-политическим дискурсом рубежа XIX-ХХ вв. Более того, мусульмане, представители разных тюркских этносов использовали их для выхода из собственных межэтнических противоречий, при этом апеллируя к власти.
Предлагаемые антибольшевистскими и советскими политическими лидерами формулировки в отношении интересующих нас явлений во многом были чрезвычайно близки тому, о чем говорилось бюрократами имперского периода. Повторяются основные имперские тропы: недоверие к идеям общности «мусульманских» народов, формирование национального самосознания в рамках культурной реформации волго-уральских и крымских мусульман, «пантата-ризм», вторичность пантюркизма и его переплетенность, мимикрия
под панисламизм, смешение их до степени неразличимости.
* * *
Сформулированный нами исследовательский подход связан с использованием понятия «концептосфера "панисламизм - пантюркизм"» применительно к таким базовым единицам, содержащим сложную совокупность «переплетенных» понятий, как «панисламизм» и «пантюркизм». Анализ материалов подтверждает наш тезис о том, что элементы этой концептосферы не тождественны и несводимы друг к другу, находятся между собой в динамическом взаимодействии. В различные исторические периоды под воздействием совокупности социально-политических обстоятельств один из них мог доминировать, но не вытеснять другой из властного дискурса.
Решения российской имперской власти и Советской власти по мусульманскому и национальному вопросам не следует считать исключительно результатом субъективного отражения действительности или группового, индивидуального понимания ситуации жизни общества на уровне элит, их фобий и заблуждений. Предлагаем видеть в них отражение исторически сложившегося результата развития этносов и конфессий, которое нельзя сбрасывать со счетов при принятии и реализации современных политических решений.
Примечания Notes
1 Панисламизм как идея объединения мусульманского мира - соци-
альный конструкт, возникший в результате многочисленных взаимосвязанных процессов колониального и культурного воздействия европейских держав на мусульманские сообщества и практик сопротивления. Эта идея, что все мусульмане обязаны объединяться и действовать сообща, была сформулирована европейскими востоковедами и получила название «пан-ислам». Исходная посылка для конструирования -убеждение, что все мусульмане мыслят и ведут себя сходным образом из-за своей ревностной приверженности исламу.
Мусульманские политические элиты в основном отвергали или избегали термина «панисламизм» из-за его ориенталистского и европейского происхождения, поэтому предпочитали термин «союз мусульман» (араб. I^^lj Ü^J^jf; иттихад, иттифак); османский вариант - «ит-тихад-и Ислам»; арабский - «иттихад аль-Ислам»; персидский: - «эт-техад-и Эслам»). «Иттифак аль-муслимин» («Союз мусульман») именовалась первая всероссийская партия мусульман, существовавшая в 1905-1907 гг.
2 Пантюркизм в современном понимании - националистическая идеология с идеями общности этнических, культурных и языковых корней проживающих в Евразии тюркских народов, возникшая в начале XX в. как общественное и политическое движение среди тюрко-мусульманских народов Российской империи.
3 Гильмутдинов Д.Р. Рецензия на книгу Полосина В. Политический ислам: в поисках «земного рая» // Исламоведение. 2023. Т. 14. № 4 (58). С. 91-103.
4 Shnirelman V.A. To Make a Bridge: Eurasian Discourse in the PostSoviet World // Anthropology of East Europe Review. 2009. Vol. 27. No. 2. P. 68-85.
5 Deringil S. The Ottoman Empire and Russian Muslims: Brothers or Rivals? // Central Asian Survey. 1994. Vol. 13. No. 3. P. 409, 410.
6 Karpat K.H. The Politicization of Islam: Reconstructing Identity, State, Faith, and Community in the Late Ottoman State. Oxford, 2001; Jihad and Islam in World War I: Studies on the Ottoman Jihad on the Ccentenary of Snouck Hurgronje's "Holy War Made in Germany". Leiden, 2016.
7 Bennigsen A. Panturkism and Panislamism in History and Today // Central Asian Survey. 1984. Vol. 3. No. 3. P. 40, 41.
8 Landau J.M. The Politics of Pan-Islam: Ideology and Organization. Oxford, 1990; Landau J.M. Pan-Turkism: From Irredentism to Cooperation. Bloomington (IN), 1995.
9 Сенюткина О.Н. Тюркизм как историческое явление (на материалах истории Российской империи 1905 - 1916 гг.). Нижний Новгород, 2007; Червонная С.М., ГилязовИ.А., ГорошковН. П. Тюркизм и пантюркизм в оригинальных источниках и мировой историографии: исходные смыслы и цели, парадоксы интерпретаций, тенденции развития //Ас-алан.
2003. № 1 (10). С. 3-478; Червонная С. Пантюркизм и панисламизм в российской истории // Отечественные записки. 2003. № 5. С. 152-165.
10 KhalidA. Pan-Islamism in Practice: The Rhetoric of Muslim Unity and Its Uses // Late Ottoman Society: The Intellectual Legacy. London, 2005. P. 203-204.
11 Khalid A. Pan-Islamism in Practice: The Rhetoric of Muslim Unity and Its Uses // Late Ottoman Society: The Intellectual Legacy. London, 2005. P. 208.
12 KayaliH. Arabs and Young Turks: Ottomanism, Arabism, and Islamism in the Ottoman Empire, 1908 - 1918, Berkeley (CA), 1997; Mathew J. Spectres of Pan-Islam: Methodological Nationalism and British Imperial Policy after the First World War // The Journal of Imperial and Commonwealth History. 2017. Vol. 45. No. 6. P. 942-968; Humayun A. Pan-Islam and the Making of the Early Indian Muslim Socialists // Modern Asian Studies. 1986. Vol. 20. No. 3. P. 509-537; Ozcan A. Pan-Islamism: India Muslims, the Ottomans, and Britain (1877 - 1924). Leiden, 1997.
13 См., например, обширную литературу о российских и индийских активистах:
Ansari H. Maulana Barkatulla Bhopali's Transnationalism: Pan-Islamism, Colonialism, and Radical Politics // Transnational Islam in Interwar Europe: Muslim Activists and Thinkers. New York, 2014. P. 181-209; Siddiqui S. Coupled Internationalisms: Charting Muhammad Barkatullah's Anticolonialism and Pan-Islamism // ReOrient: The Journal of Critical Muslim Studies. 2019. Vol. 5. No. 1. Р. 25-46; Komatsu H. Muslim Intellectuals and Japan: A Pan-Islamist Mediator, Abdurreshid Ibrahim // Intellectuals in the Modern Islamic World: Transmission, Transformation, Communication. London; New York, 2006. P. 273-288; Yamazaki N. Abdurre§id Ibrahim's Journey to China: Muslim Communities in the Late Qing as Seen by a Russian-Tatar Intellectual // Central Asian Survey. 2014. Vol. 33. No. 3. P. 405-420; Гусева Ю.Н., Сенюткина О.Н. Российские архивы о Габдерашите Ибрагимове и о специфике его общественно-политической деятельности // Ислам и государство в России. Уфа, 2013. С. 44-50.
14 Упомянем только работы, в которых понятия являются одними из объектов изучения:
Джераси Р. Окно на Восток: Империя, ориентализм, нация и религия в России. Москва, 2013; Котюкова Т.В. Окраина на особом положении...: Туркестан в преддверии драмы. Москва, 2016; Моррисон А. Суфизм, панисламизм и информационная паника: Нил Сергеевич Лыкошин и последствия Андижанского восстания // TARTARIA MAGNA. 2013. № 2. С. 42-87; Махмудов О.А. Призраки и страхи колониальных властей Туркестана: мусульманское «духовенство» в восстании 1916 г. // Циви-лизационно-культурные аспекты взаимоотношений России и народов
Центральной Азии в начале XX столетия (1916 год: уроки общей трагедии). Москва, 2016. С. 93-108; Соболев В.Г. «Мусульманский вопрос» в Российской империи в годы Первой мировой войны (1914 - 1916 гг.) (по материалам Российского государственного исторического архива) // Клио. 2015. № 3 (99). С. 188-197; Campbell E.I. The Muslim Question and Russian Imperial Governance. Bloomington (IN), 2015; Ferris J. "The Internationalism of Islam": The British Perception of a Muslim Menace, 1840 - 1951 // Intelligence and National Security. 2009. Vol. 24. No. 1. P. 57-77; Low M.C. Empire and the Hajj: Pilgrims, Plagues, and Pan-Islam under British Surveillance, 1865 - 1908 // International Journal of Middle East Studies. 2008. Vol. 40. No. 2. P. 269-290;MacfieA. British Intelligence and the Turkish National Movement, 1919 - 22 // Middle Eastern Studies. 2001. Vol. 37. No. 1. P. 1-16; Meleady C. Negotiating the Caliphate: British Responses to Pan-Islamic Appeals, 1914 - 1924 // Middle Eastern Studies. 2016. Vol. 52. No. 2. P. 182-197; Qureshi M.N. Pan-Islam in British Indian Politics: A Study of the Khilafat Movement, 1918 - 1924. Leiden, 1999.
15 Термин относится к области когнитивной лингвистики и впервые был использован академиком Д.С. Лихачевым:
Лихачев Д. С. Концептосфера русского языка // Очерки по философии художественного творчества. Санкт-Петербург, 1996. С. 147-165.
16 Центральный архив Нижегородской области (ЦАНО). Ф. 1882. Оп. 2. Д. 19. Л. 7.
17 ЦАНО. Ф. 1882. Оп. 2. Д. 19. Л. 10.
18 Сенюткина О.Н., Гусева Ю.Н. Дискурс о российских мусульманах в материалах Особых совещаний 1905 - 1914 гг. // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. 2018. Т. 36. № 4. С. 231-254.
19 Загидуллин И.К. Петиции мусульман Казани 1905 г. // Гасырлар авазы = Эхо веков. 2015. № 1-2. С. 46-63; Муратов А.Э., Багаутдинов Р.О. Формы общественно-политической активности мусульман Уфимской губернии в 1905 - 1907 гг. // Гуманитарий: актуальные проблемы гуманитарной науки и образования. 2024. Т. 24. № 2 (66). С. 123-134; Сенюткина О.Н., Гусева Ю.Н. «Кампания петиций» 1905 года как отражение общественного сознания мусульман России в начале XX века // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. 2005. Т. 7. № 2. С. 311-320.
20 Сенюткина О.Н. Тюркизм как историческое явление (на материалах истории Российской империи 1905 - 1916 гг.). Нижний Новгород, 2007. С. 227.
21 Особое Совещание по мусульманским делам 1914 года: Журналы. Казань, 2011. С. 41, 53.
22 Записка С.Ю. Витте по «Мусульманскому вопросу». 1900 // Императорская Россия и мусульманский мир. Москва, 2006. С. 252-253.
23 Министр внутренних дел Д.С. Сипягин и русский посол в Турции
И.А. Зиновьев о «мусульманском вопросе». 1900 // Императорская Россия и мусульманский мир. Москва, 2006. С. 265.
24 Министр внутренних дел Д.С. Сипягин и русский посол в Турции И.А. Зиновьев о «мусульманском вопросе». 1900 // Императорская Россия и мусульманский мир. Москва, 2006. С. 265.
25 Министр внутренних дел Д.С. Сипягин и русский посол в Турции И.А. Зиновьев о «мусульманском вопросе». 1900 // Императорская Россия и мусульманский мир. Москва, 2006. С. 268.
26 Мусульманское движение в Средней Азии в 1910 г. // Императорская Россия и мусульманский мир. Москва, 2006. С. 292-304.
27 Мусульманское движение в Средней Азии в 1910 г. // Императорская Россия и мусульманский мир. Москва, 2006. С. 299.
28 Мусульманское движение в Средней Азии в 1910 г. // Императорская Россия и мусульманский мир. Москва, 2006. С.300.
29 «Начать вести дело на почве религиозного объединения, обратив особое внимание на развитие фанатизма в массе»: Донесение резидента русской политической полиции в Константинополе о политике Турции в «мусульманском вопросе». 1914 // Императорская Россия и мусульманский мир. Москва, 2006. С. 430-435.
30 «Опасные для единства нашего государства проповедники теории о единстве всего мусульманского мира»: Два отношения П.А. Столыпина по «мусульманскому вопросу». 1910 // Императорская Россия и мусульманский мир. Москва, 2006. С. 305-308.
31 Записка Столыпина «О мерах для противодействия панисламскому и пантуранскому (пантюркскому) влиянию среди мусульманского населения». 15 января 1911 г. // Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1276. Оп. 7. Д. 6. Л. 92-101. Цит. по: Восток (Orient). 2003. № 2. С.124-138.
32 Записка Столыпина «О мерах для противодействия панисламскому и пантуранскому (пантюркскому) влиянию среди мусульманского населения». 15 января 1911 г. // Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1276. Оп. 7. Д. 6. Л. 92-101. Цит. по: Восток (Orient). 2003. № 2. С.124-138.
33 Записка Столыпина «О мерах для противодействия панисламскому и пантуранскому (пантюркскому) влиянию среди мусульманского населения». 15 января 1911 г. // Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1276. Оп. 7. Д. 6. Л. 92-101. Цит. по: Восток (Orient). 2003. № 2. С.124-138.
34 Государственный архив Российской федерации (ГА РФ). Ф. 1476. Оп. 1. Д. 796. Л. 1-4.
35 ГА РФ. Ф. 1476. Оп. 1. Д. 796. Л. 1-4.
36 ГА РФ. Ф. 5325. Оп. 4. Д. 79. Л. 50.
37 Ленин В.И. Тезисы ко II конгрессу Коммунистического Интернаци-
онала // Полн. собр. соч. Т. 41. С. 166.
38 Второй конгресс Коминтерна, 19 июля - 7 августа 1920 г.: Национальный и колониальный вопросы // Коммунистический Интернационал в документах: Решения, тезисы и воззвания конгрессов Коминтерна и пленумов ИККИ, 1919 - 1932. Москва, 1933. С.129.
39 Россия между Европой и Азией: евразийский соблазн: Антология. Москва, 1993. С. 91, 92.
40 Докладная записка Сукина - Ханжина была ответом на обращение уполномоченных от башкир Челябинского уезда Мухамед-Казия Кази-муратова и Мухамед Габдулхая Курбангалиева, поданного Верховному правителю России адмиралу А.В. Колчаку с просьбой о принятии мер к невмешательству Национального управления мусульман тюрко-татар в дела башкир 12 мая 1919 г. (Культурно-национальная автономия в истории России: Документальная антология. Т. 1: Сибирь, 1917 - 1920. Томск, 1998. С. 210-214).
41 ГА РФ. Ф. 176. Оп. 1. Д. 22. Л. 11об.-12об. Цит. по: Культурно-национальная автономия в истории России: Документальная антология. Т. 1: Сибирь, 1917 - 1920. Томск, 1998. С. 217-220.
42 Культурно-национальная автономия в истории России: Документальная антология. Т. 1: Сибирь, 1917 - 1920. Томск, 1998. С.217-220.
43 Культурно-национальная автономия в истории России: Документальная антология. Т. 1: Сибирь, 1917 - 1920. Томск, 1998. С.210-214.
44 Культурно-национальная автономия в истории России: Документальная антология. Т. 1: Сибирь, 1917 - 1920. Томск, 1998. С.210-214.
45 Культурно-национальная автономия в истории России: Документальная антология. Т. 1: Сибирь, 1917 - 1920. Томск, 1998. С.210-214.
46 Культурно-национальная автономия в истории России: Документальная антология. Т. 1: Сибирь, 1917 - 1920. Томск, 1998. С.217-220.
47 Культурно-национальная автономия в истории России: Документальная антология. Т. 1: Сибирь, 1917 - 1920. Томск, 1998. С.217-220.
48 ГА РФ. Ф. 8313. Оп. 1. Д. 133. Л. 1-5 (Авторы благодарят канд. ист. наук Н.В. Костенюк за перевод документа с французского языка).
49 ГА РФ. Ф. 8313. Оп. 1. Д. 133. Л. 1-5. («Юнионистами» в этом и других европейских документах именовались члены Комитета «Единение и прогресс» - Энвер-паша, Талаат-паша и другие).
50 Mathew J. Spectres of Pan-Islam: Methodological Nationalism and British Imperial Policy after the First World War // The Journal of Imperial
and Commonwealth History. 2017. Vol. 45. No. 6. P. 942-968; Macfie A. British Intelligence and the Turkish National Movement, 1919 - 22 // Middle Eastern Studies. 2001. Vol. 37. No. 1. P. 1-16.
51 ГА РФ. Ф. 8313. Оп. 1. Д. 133. Л. 5.
52 Mathew J. Spectres of Pan-Islam: Methodological Nationalism and British Imperial Policy after the First World War // The Journal of Imperial and Commonwealth History. 2017. Vol. 45. No. 6. P. 944-945.
53 Mathew J. Spectres of Pan-Islam: Methodological Nationalism and British Imperial Policy after the First World War // The Journal of Imperial and Commonwealth History. 2017. Vol. 45. No. 6. P. 961-963.
54 Mathew J. Spectres of Pan-Islam: Methodological Nationalism and British Imperial Policy after the First World War // The Journal of Imperial and Commonwealth History. 2017. Vol. 45. No. 6. P. 948.
55 Kemper M. Red Orientalism: Mikhail Pavlovich and Marxist Oriental Studies in Early Soviet Russia // Die Welt des Islams. 2010. Vol. 50. No. 3-4. P. 435-476.
56 Анализ советских методологических рамок об исламе, полностью подчиненных властному государственному дискурсу в этот исторический период, см.:
Kemper M. The Soviet Discourse on the Origin and Class Character of Islam, 1923 - 1933 // Die Welt des Islams. 2009. Vol. 49. No. 1. P. 1-48.
57 М.Н. Под знаком ислама // Новый Восток. 1923. № 4. С. 72-97.
58 М.Н. Под знаком ислама // Новый Восток. 1923. № 4. С. 90.
59 М.Н. Под знаком ислама // Новый Восток. 1923. № 4. С. 92.
60 Гусева Ю.Н., Сенюткина О.Н., Христофоров В. С. Пытаясь понять и вообразить ислам...: Образ ислама в сознании российских элит 1880-х - 1920-х гг. Москва, 2021. С. 259-301.
61 Аршаруни А. Кризис тюркской идеологии // Новый Восток. 1928. № 22. С. 46-54; Касымо Г. Пантюркистская контрреволюция и ее агентура - султангалиевщина. Казань, 1931; Сабитов Н. Против реакционной идеологии панисламизма и пантюркизма. Алма-Ата, 1949.
Эта тематика сохраняла свою привлекательность для советских ученых еще в начале 1950-х гг., но затем интерес к ней угас, о чем свидетельствуют материалы диссертаций:
Ланда Л.М. Панисламистская и пантюркистская агентура в Туркестане: (Конец XIX в. - 1917 г.): Автореф. дисс. ... канд. ист. наук. Ташкент, 1953; Сафронова Е.А. Панисламизм - орудие реакционной политики турецких правящих кругов в конце XIX - начале XX веков: Автореф. дисс. ... канд. ист. наук. Москва, 1953.
62 Гусева Ю.Н., Сенюткина О.Н., Христофоров В. С. Пытаясь понять и вообразить ислам...: Образ ислама в сознании российских элит 1880-х - 1920-х гг. Москва, 2021. С. 301-305.
63 В СССР 1930-х гг. страна жила страхами по поводу многочис-
ленных заговоров пантюркистов, паниранистов, панисламистов, панфиннистов, а также «космополитов» и агентов всех возможных разведок. «Все это послужило основой новых сталинских кампаний борьбы с "врагами народа" на рубеже 1940-1950-х гг., когда сознание вчерашних крестьян в сочетании с большевистской конспи-рологией эпохи Большого террора, породило гремучую смесь из неудовлетворенных комплексов национального приоритета и образов тайных и явных супостатов, всячески мешающих этому приоритету доказать свое право на существование» (Шнирельман В.А. Удерживающий: От апокалипсиса к конспирологии. Санкт-Петербург, 2022. С. 98).
Авторы, аннотация, ключевые слова
Сенюткина Ольга Николаевна - докт. ист. наук, профессор, Нижегородский государственный лингвистический университет им. Н.А. Добролюбова (Нижний Новгород) ORCID ID: 0000-0002-0649-7295 senutkina@mail.ru
Гусева Юлия Николаевна - докт. ист. наук, профессор, Московский городской педагогический университет (Москва) ORCID ID: 0000-0002-5731-7274 j.guseva@mail.ru
Статья ставит своей целью проработку методологического инструментария, способного представить объяснительную модель соотношения понятий «панисламизм - пантюркизм» в рамках российского властного дискурса. Анализ историографии и текстов исторических источников дает возможность предположить существование концеп-тосферы «панисламизм - пантюркизм», которая представляет собой упорядоченную совокупность обобщающих единиц мысли, отражающих и интерпретирующих мировые явления в зависимости от знаний, индивидуального опыта, специальности, социального статуса носителя языка. Впервые в отечественной историографии предпринимается попытка комплексного анализа интеллектуальной генеалогии понятий панисламизм и пантюркизм с помощью динамической модели концептосферы.
Для понимания сущности взаимодействия этих дефиниций между собой в рамках данной модели анализируется историческая эволюция дефиниций «панисламизм» и «пантюркизм», составлявших значимую часть российского властного дискурса конца XIX - первой трети XX вв. Исследуя интеллектуальную генеалогию этих терми-
нов в рамках российского властного дискурса, авторы констатируют несводимость обоих понятий к одному, их нетождественность. Анализ опубликованных и архивных материалов, содержащих трактовки и оценки данных явлений российскими элитами разного политического спектра, подтверждает тезис о том, что элементы этой концеп-тосферы находятся между собой в динамическом взаимодействии, когда под воздействием совокупности социально-политических обстоятельств один из них мог доминировать, но не вытеснять другой из властного дискурса. Делается вывод, что на соотношение понятий внутри самой концептосферы «панисламизм - пантюркизм» влияет совокупность объективных обстоятельств, связанных с развитием этносознания народов, конкретикой исторического развития мусульманской уммы и ее региональных частей, мировосприятием самих мусульман.
Предлагавшиеся имперскими, антибольшевистскими и советскими политическими лидерами формулировки в отношении данных явлений во многом перекликались: имело место и недоверие к идеям общности «мусульманских» народов, схожесть характеристики формирование национального самосознания в рамках культурной реформации волго-уральских и крымских мусульман, акцентирование особой роли волго-уральских татар в этом процессе, вторичность пантюркизма и его переплетенность, смешение понятий до степени неразличимости. Доказывается, что предлагаемый исследовательский подход, модель «концептосферы» позволяет более объективно взглянуть на выносимые оценки со стороны лиц, генерировавших экспертное знание, управленческие подходы в отношении российских мусульман и ислама в целом в позднеимперский и раннесоветский периоды.
Ислам, мусульмане, тюрки, панисламизм, пантюркизм, чиновничество, политический дискурс, понятийно-исторический подход, лингво-культурный подход, концепт, концептосфера.
Authors, Abstract, Key words
Olga N. Senyutkina - Doctor of History, Professor, Dobrolyubov Nizhny Novgorod State Linguistic University (Nizhny Novgorod, Russia) ORCID ID: 0000-0002-0649-7295 senutkina@mail.ru
Juliya N. Guseva - Doctor of History, Professor, Moscow City University (Moscow, Russia) ORCID ID: 0000-0002-5731-7274 j.guseva@mail.ru
The article aims to develop methodological tools capable of presenting an explanatory model of the relationship between the concepts of "pan-Islamism - pan-Turkism" within the framework of Russian power discourse. The analysis of historiography and texts from historical sources makes it possible to assume the existence of the concept sphere "pan-Islamism - pan-Turkism", which is an ordered set of generalizing units of thought reflecting and interpreting global phenomena depending on the knowledge, individual experience, specialty, and social status of a native speaker. For the first time in Russian historiography, an attempt is being made to comprehensively analyze the intellectual genealogy of the concepts of pan-Islamism and pan-Turkism using a dynamic model of the conceptual sphere.
To understand the essence of the interaction of these concepts each other, this model analyzes the historical evolution of the definitions of "pan-Islamism" and "pan-Turkism", which formed a significant part of the Russian power discourse of the late 19th - first third of the 20th centuries. Exploring the intellectual genealogy of these terms within the framework of Russian power discourse, the authors state the irreducibility of both concepts to one, their non-identity. The analysis of published and archival materials containing interpretations and assessments of these phenomena by Russian elites of different political spectrum confirms the thesis that the elements of this conceptual sphere are in dynamic interaction with each other, when under the influence of a combination of socio-political circumstances one of them could dominate, but not displace the other from the power discourse. It is concluded that the correlation of concepts within the "pan-Islamism - pan-Turkism" conceptual sphere itself is influenced by a set of objective circumstances related to the development of ethnic consciousness of peoples, the specifics of the historical development of the Muslim Ummah and its regional parts, and the worldview of Muslims themselves.
The formulations proposed by imperial, anti-Bolshevik and Soviet political leaders in relation to these phenomena largely echoed: there was also distrust of the ideas of the community of "Muslim" peoples, the similarity in the characteristics of the formation of national identity within the framework of the cultural reformation of Volga-Ural and Crimean Muslims, the emphasis on the special role of the Volga-Ural Tatars in this process, the secondary nature of pan-Turkism, and the intertwining and mixing of concepts to the point of indistinguishability. It is proved that the proposed research approach, the "conceptosphere" model, allows a more objective look at the assessments made by those who generated expert knowledge, managerial approaches towards Russian Muslims and Islam in general in the late Imperial and early Soviet periods.
Islam, Muslims, Turks, pan-Islamism, pan-Turkism, officialdom, political
discourse, conceptual and historical approach, linguistic and cultural approach, concept, conceptual sphere.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Bennigsen, A. Panturkism and Panislamism in History and Today. Central Asian Survey, 1984, vol. 3, no. 3, pp. 39-49. (In English).
2. Chervonnaya, S. Pantyurkizm i panislamizm v rossiyskoy istorii [Pan-Turkism and Pan-Islamism in Russian History.]. Otechestvennye zapiski, 2003, no. 5, pp. 152-165. (In Russian).
3. Ferris, J. "The Internationalism of Islam": The British Perception of a Muslim Menace, 1840 - 1951. Intelligence and National Security, 2009, vol. 24, no. 1, pp. 57-77. (In English).
4. Gilmutdinov, D.R. Retsenziya na knigu Polosina V. Politicheskiy islam: v poiskakh "zemnogo raya" [A Review of the Book by Polosin V. Political Islam: In Pursuit of the "Earthly Paradise".]. Islamovedenie, 2023, vol. 14, no. 4 (58), pp. 91-103. (In Russian).
5. Deringil, S. The Ottoman Empire and Russian Muslims: Brothers or Rivals? Central Asian Survey, 1994, vol. 13, no. 3, pp. 409-416. (In English).
6. Humayun, A. Pan-Islam and the Making of the Early Indian Muslim Socialists. Modern Asian Studies, 1986, vol. 20, no. 3, pp. 509-537. (In English).
7. Kemper, M. Red Orientalism: Mikhail Pavlovich and Marxist Oriental Studies in Early Soviet Russia. Die Welt des Islams, 2010, vol. 50, no. 3-4, pp. 435-476. (In English).
8. Kemper, M. The Soviet Discourse on the Origin and Class Character of Islam, 1923 - 1933. Die Welt des Islams, 2009, vol. 49, no. 1, pp. 1-48. (In English).
9. Low, M.C. Empire and the Hajj: Pilgrims, Plagues, and Pan-Islam under British Surveillance, 1865 - 1908. International Journal of Middle East Studies, 2008, vol. 40, no. 2, pp. 269-290. (In English).
10. Macfie, A. British Intelligence and the Turkish National Movement, 1919 - 22. Middle Eastern Studies, 2001, vol. 37, no. 1, pp. 1-16. (In English).
11. Mathew, J. Spectres of Pan-Islam: Methodological Nationalism and British Imperial Policy after the First World War. The Journal of Imperial and Commonwealth History, 2017, vol. 45, no. 6, pp. 942-968. (In English).
12. Meleady, C. Negotiating the Caliphate: British Responses to Pan-Islamic Appeals, 1914 - 1924. Middle Eastern Studies, 2016, vol. 52, no. 2, pp. 182-197. (In English).
13. Morrison, A. Sufizm, panislamizm i informatsionnaya panika: Nil Sergeevich Lykoshin i posledstviya Andizhanskogo vosstaniya [Sufism, Pan-Islamism and Information Panic: Nil Sergeevich Lykoshin and the Aftermath of the Andijan Uprising.]. Tartaria magna, 2013, no. 2, pp. 42-87. (In Russian). = Morrison, A. Sufism, Pan-Islamism and Information Panic: Nil Sergeevich Lykoshin and the Aftermath of the Andijan Uprising. Past & Present, 2012, vol. 214, no. 1, pp. 255-304. (In English).
14. Muratov, A.E. and Bagautdinov, R.O. Formy obshchestvenno-politicheskoy aktivnosti musulman Ufimskoy gubernii v 1905 - 1907 gg. [Forms of Social and Political Activity of Muslims of Ufa Province in 1905 - 1907.]. Gumanitariy: aktualnye problemy gumanitarnoy nauki i obrazovaniya, 2024, vol. 24, no. 2 (66), pp. 123-134. (In Russian).
15. Senyutkina, O.N. and Guseva, Yu.N. Diskurs o rossiyskikh musulmanakh v materialakh Osobykh soveshchaniy 1905 - 1914 gg. [Discourse on the Russian Muslims in the Materials of the Special Meetings of 1905 - 1914.]. Gosudarstvo, religiya, tserkov v Rossii i za rubezhom, 2018, vol. 36, no. 4, pp. 231-254. (In Russian).
16. Senyutkina, O.N. and Guseva, Yu.N. "Kampaniya petitsiy" 1905 goda kak otrazhenie obshchestvennogo soznaniya musulman Rossii v nachale XX veka [The "Petition Campaign" of 1905 as a Reflection of the Public Consciousness of Muslims in Russia at the beginning of the 20th Century.]. Izvestiya Samarskogo nauchnogo tsentra Rossiyskoy akademii nauk, 2005, vol. 7, no. 2, pp. 311-320. (In Russian).
17. Shnirelman, V.A. To Make a Bridge: Eurasian Discourse in the Post-Soviet World. Anthropology of East Europe Review, 2009, vol. 27, no. 2, pp. 68-85. (In English).
18. Siddiqui, S. Coupled Internationalisms: Charting Muhammad Barkatullah's Anticolonialism and Pan-Islamism. ReOrient: The Journal of Critical Muslim Studies, 2019, vol. 5, no. 1, pp. 25-46. (In English).
19. Sobolev, V.G. "Musulmanskiy vopros" v Rossiyskoy imperii v gody Pervoy mirovoy voyny (1914 - 1916 gg.) (po materialam Rossiyskogo gosudarstvennogo istoricheskogo arkhiva) [The "Muslim Question" in the Russian Empire during the First World War, 1914 - 1916 (Based on the Materials of the Russian State Historical Archive.]. Klio, 2015, no. 3 (99), pp. 188-197. (In Russian).
20. Yamazaki, N. Abdürre§id Ibrahim's Journey to China: Muslim Communities in the Late Qing as Seen by a Russian-Tatar Intellectual. Central Asian Survey, 2014, vol. 33, no. 3, pp. 405-420. (In English).
21. Zagidullin, I.K. Petitsii musulman Kazani 1905 g. [Petitions of Kazan Muslims in 1905.]. Gasyrlar avazy = Ekho vekov, 2015, no. 1-2, pp. 46-63. (In Russian).
(Essays, Articles, and Papers from Books, Proceedings, and Research Collections)
22. Ansari, H. Maulana Barkatulla Bhopali's Transnationalism: Pan-Islamism, Colonialism, and Radical Politics. Transnational Islam in Interwar Europe: Muslim Activists and Thinkers / Ed. by G. Nordbruch, U. Ryad. New York: Palgrave Macmillan, 2014. P. 181-209. (In English).
23. Khalid, A. Pan-Islamism in Practice: The Rhetoric of Muslim Unity and Its Uses. Late Ottoman Society: The Intellectual Legacy / Ed. by E. Özdalga. London: Routledge Curzon, 2005, pp. 201-224. (In English).
24. Komatsu, H. Muslim Intellectuals and Japan: A Pan-Islamist Mediator, Abdurreshid Ibrahim. Intellectuals in the Modern Islamic World: Transmission, Transformation, Communication / Ed. by S.A. Dudoignon, H. Komatsu, Y. Kosugi. London; New York: Routledge, 2006, pp. 273-288. (In English).
(Monographs)
25. Campbell, E.I. The Muslim Question and Russian Imperial Governance. Bloomington (IN): Indiana University Press, 2015, 298 p. (In English).
26. Geraci, R.P. Okno na Vostok: Imperiya, orientalizm, natsiya i religiya v Rossii [Window on the East: Empire, Orientalism, Nation, and Religion in Russia.]. Moscow, 2013, 546 p. (In Russian). = Geraci, R.P. Window on the East: National and Imperial Identities in Late Tsarist Russia. Ithaca (NY): Cornell University Press, 2001, 389 p. (In English).
27. Guseva, Yu.N., Senyutkina, O.N. and Khristoforov, V.S. Pytayas ponyat i voobrazit islam...: Obraz islama v soznanii rossiyskikh elit 1880-kh - 1920-kh gg. [Trying to Understand and Imagine Islam...: The Image of Islam in the Minds of Russian Elites of the 1880s - 1920s.]. Moscow, 2021, 458 p. (In Russian).
28. Jihad and Islam in World War I: Studies on the Ottoman Jihad on the Ccentenary of Snouck Hurgronje's "Holy War Made in Germany" / Ed. by E.-J. Zürcher. Leiden: Leiden University Press, 2016, 357 p. (In English).
29. Karpat, K.H. The Politicization of Islam: Reconstructing Identity, State, Faith, and Community in the Late Ottoman State. Oxford: Oxford University Press, 2001, 553 p. (In English).
30. Kayali, H. Arabs and Young Turks: Ottomanism, Arabism, and Islamism in the Ottoman Empire, 1908 - 1918, Berkeley (CA): University of California Press, 1997, 291 p. (In English).
31. Kotyukova, T.V. Okraina na osobom polozhenii... Turkestan v preddverii dramy [The Outskirts are in a Special Position... : Turkestan on the Eve of the Drama.]. Moscow, 2016, 390 p. (In Russian).
32. Landau, J.M. Pan-Turkism: From Irredentism to Cooperation.
Bloomington (IN): Indiana University Press, 1995, 260 p. (In English).
33. Landau, J.M. The Politics of Pan-Islam: Ideology and Organization. Oxford: Oxford University Press, 1990, 438 p. (In English).
34. Ozcan, A. Pan-Islamism: India Muslims, the Ottomans, and Britain (1877 - 1924). Leiden: Brill, 1997, 226 p. (In English).
35. Qureshi, M.N. Pan-Islam in British Indian Politics: A Study of the Khilafat Movement, 1918 - 1924. Leiden: Brill, 1999, 543 p. (In English).
36. Senyutkina, O.N. Tyurkizm kak istoricheskoe yavlenie (na materialakh istorii Rossiyskoy imperii 1905 - 1916 gg.) [Turkism as a Historical Phenomenon (Based on the Materials of the History of the Russian Empire, 1905 - 1916).]. Nizhniy Novgorod, 2007, 518 p. (In Russian).
37. Shnirelman, V.A. Uderzhivayushchiy: Ot apokalipsisa k konspirologii [The Detaining One: From the Apocalypse to Conspiracy Theory.]. St. Petersburg, 2022, 424 p. (In Russian).
DOI: 10.54770/20729286 2024 3 183
