CC BY
320
Ю.Н. Гусева
МРАЧНОЕ ЭХО «ДЕЛА ЦДУМ»: «ЦЕПЬ КОРАНА» И РЕПРЕССИИ ПРОТИВ МУСУЛЬМАНСКОЙ ЭЛИТЫ В СССР
(1940 год)*
Yu. Guseva
The Gloomy Echo of the "TsDUM Affair": "The Chain of the Quran" and the Repressions against the Muslim
Elite in the USSR (1940)
Среди многочисленных научных и публицистических работ, отражающих тематику репрессий в СССР, довольно редко попадаются публикации, так или иначе затрагивающие влияние исламского фактора на драматичные события 1930-х гг. Немногочисленные доступные читателю специальные исследования, сообразуясь с общей логикой действия репрессивного механизма в масштабах всей страны, указывают на 1937-1938 гг. как на пиковые годы преследований религиозных лидеров различных «мусульманских» и «немусульманских» регионов1.
В центре нашего исследования - два дела, рожденные в недрах Главного управления государственной безопасности НКВД СССР и его республиканских и областных учреждений: дело «о заговоре руководителей Центрального духовного управления мусульман» («Дело ЦДУМ») (1936 - 1938 гг.), затронувшее мусульман РСФСР, и «Цепь Корана» (1940 г.) - крупное дело о репрессиях против мусульманской элиты в пределах СССР. Материалы первого частично были введены в научный оборот А.Б. Юнусовой2. Второе не нашло отражения в историографии, что само по себе удивительно с учетом его масштабности и значимости, и его материалы вводится в научный оборот впервые.
«Цепь Корана» - дело, имеющее уникальный и по-своему универсальный характер, появилось на свет в 1940 г., позже, чем все из известных нам дел о репрессиях против советской исламской элиты. Фактически оно вобрало в себя все уже имеющиеся в недрах ОГПУ-ГУГБ НКВД наработки по «восточному» вопросу и удивительным образом расширило границы «Дела ЦДУМ», соединив в единое целое среднеазиатские и внутрироссийские «мусульманские» сюжеты. Самым причудливым, но только на первый взгляд, образом эти дела «сплетаются» в единое полотно
* Автор выражает сердечную признательность профессору, доктору исторических наук, заместителю председателя Уфимского научного центра Российской академии наук Айслу Билаловне Юнусовой за консультации и предоставление фактических данных по теме статьи.
истории российских мусульман, позволяют сделать выводы о партийно-государственных аппаратных фобиях, вызванных исламом, и о механизмах использования «исламского» фактора в решении внутриполитических задач. Они представляют серьезную научную ценность еще и потому, что позволяют оценить значение и влияние фактора политического ислама, идей объединения мусульман на внутреннюю политику большевистского государства.
Документы, которые нами осмыслены и введены в научный оборот - «Докладная записка о ходе агентурно-оперативной и следственной работы по делу "Цепь Корана"»3 и «Обвинительное заключение по делу участников повстанческих панисламистских организаций»4, - были выявлены в ведомственном архиве Комитета национальной безопасности Республики Казахстан.
Архивное дело «Цепь Корана» состоит из двух частей: аналитической части (пояснительной записки) и части протоколов допросов и очных ставок (29 протоколов десяти обвиняемых). Каждая из частей имеет свою, отдельную, порядковую нумерацию, так как готовилась разными работниками НКВД Казахской ССР. В единое дело части были объединены в момент итоговой подготовки, в октябре 1940 г. (при ссылке на вторую, допросную, часть архивного дела, мы указываем порядковый номер страницы этой части, а в скобках - сквозной, общий для всего дела). И хотя исследователям не доступна третья часть документов - восемь томов с протоколами допросов всех обвиняемых, - имеющиеся на руках автора архивные материалы рисуют исчерпывающую картину происходящего.
Оба дела фактически являют собой две части одного дела о «крупной панисламистской повстанческой организации на территории среднеазиатских республик», получившего «поэтическое» название «Цепь Корана». Особый интерес у исследователей может вызвать и блестяще выполненная схема связей между участниками «панисламистских организаций» в Средней Азии и в ближнем зарубежье, являющая собой яркий образец использования графического метода в работе органов контрразведки (схему выполнил следователь Следственной части НКВД Казахской
ССР, сержант госбезопасности В.П. Михайлов).
* * *
Характер обвинений, предъявленных участникам «антисоветской», «шпионской», «панисламистской» организации «Цепи Корана», был не оригинальным. В обвинительном заключении НКВД Казахской ССР по следственному делу № 035 сказано следующее: «Органами Наркомвнудел Казахской ССР в июне 1940 года на территории Южно-Казахстанской, Актюбинской и Гурьевской областей, были вскрыты и оперативно ликвидированы активно действовавшие повстанческие
панисламистские организации, возглавляемые и руководимые повстанческо-басмаческими и панисламистскими авторитетами - агентами японской и турецкой разведок»5. Эти «повстанческие панисламистские организации, ставившие своей целью вооруженную борьбу с Советским государством и посредством этих организаций подготавливали вооруженное восстание казахского населения»6. Якобы осведомленные о неких планах стран Ближнего Востока по подготовке интервенции против СССР, подозреваемые «добивались более регулярных связей с эмигрантами в Иране и Афганистане для установления контакта и согласования планов антисоветской работы»7.
Под «агентами» и «подозреваемыми» имелись ввиду члены ЦДУМ М. Магкулов и К. Тарджиманов.
Магди (Магади) Магкулович Магкулов (1874 - 1937) - казах, кази (судья) ЦДУМ. В 1926 г. он являлся членом делегации Мекканского конгресса от духовенства г. Петропавловска Казахской ССР Был арестован 28 февраля 1937 г. и расстрелян 22 декабря 1937 г. (реабилитирован 23 мая 1960 г.). Кашаф (Кашаффутдин) Тарджиманов, по данным А.Б. Юнусовой, являлся заместителем муфтия ЦДУМ, в апреле 1936 г., после смерти муфтия Р. Фахретдинова, претендовал на пост муфтия. Был арестован в мае 1936 г., содержался в тюрьме Уфы. Проходил как основной фигурант по «делу ЦДУМ». Дальнейшая его судьба неизвестна. Предположительно, он умер в тюрьме в начале 1940-х гг.
Весьма схожие обвинения содержались в деле о южноказахских «панисламистских» организациях 1937-1938 гг. с той лишь разницей, что в данном случае речь шла о Японии8.
Как и во многих «немусульманских» сюжетах, работа исламских лидеров в пользу зарубежных разведок, как правило, тесно связывалась с «подрывной» деятельностью внутри страны: «Как показали процессы над врагами народа, прошедшие в 1937-1938 гг., панисламистско-пантюркистские деятели Средней Азии были тесно связаны с троцкистско-бухаринской бандой изменников родины и, вместе с ней, явились прямой находкой для агентуры враждебных Советскому Союзу империалистических держав и, прежде всего, фашистской Германии»9. Вместе с тем обращает на себя внимание прямая зависимость между указанными зарубежными «шпионским» центрами и вектором внешней политики СССР.
«ЦепьюКорана»,по«оперативнымданным» оперуполномоченных НКВД Казахской ССР, оказались «опутаны» более 350-ти человек. Большинство подозреваемых проживали на территории СССР, а восемь человек - эмигранты, обозначенные как представители «эмигрантских центров адаевцев» в Иране и Афганистане10. Центр «антисоветской», «шпионской», «панисламистской» организации якобы находился в Казахстане (здесь проживало 225 подозреваемых), откуда «тянулись ниточки» в РСФСР, Узбекистан, Туркмению,
Таджикистан, Иран и Афганистан.
«Адаевцами» контрразведчики НКВД именовали эмигрантов, покинувших Казахскую ССР и переселившихся в приграничные районы Китая, Афганистана и Ирана, в результате Адаевского восстания против коллективизации. Произошло оно в 1931 г. в Табынском, Уильском, Гурьевском районах тогдашнего Адаевского округа республики. Всего по делу Адаевского восстания были привлечены 740 человек, из них 559 были арестованы. Более 130 обвиняемых человек было приговорено к высшей мере (практически все они впоследствии были реабилитированы).
Не останавливаясь подробно на обстоятельствах этого дела, приведем фрагменты показаний, якобы данных обвиняемыми, которые привлекли наше внимание ввиду их связи с обстоятельствами «Дела ЦДУМ».
«Обвиняемый Кадырбердиев вместе с хазретом адаевского духовенства Жаналиевым Хасаном, Дербасалиевым Сасенбаем в 1926-1927 гг., связавшись с руководителями ЦДУМ в Уфе: Фахретдиновым Р., Магкуловым М., Кашдаулетовым К. и Тарджимановым К., по заданию последних, создали на территории бывшего Адаевского округа крупную повстанческо-панисламистскую организацию, объединив в нее духовенство и байство и в 1930 году подготовили вооруженное восстание...».
Саражетдин Кадырбердиев (1896 г.р.) - казах, мулла, бай. Он был уже судим дважды: в 1930 г. - по ст. 109 Уголовного Кодекса РСФСР, в 1934 г. - по ст. 166 УК. До ареста он работал гуртоправом овцеводческого совхоза им. Пролетарий №№ 1 в Актюбинской области.
«.О своей руководящей роли в создании названной организации обвиняемый Кадыбердиев на допросе показал:
"...Я, Кадыбердиев, являюсь руководителем антисоветской панисламистской организации в бывшем Адаевском округе в 1925 году. Панисламистские организации в Казахстане создавались по прямым указаниям центрального духовного управления в гор. Уфе. Для проведения организационной работы на местах, в районы Казахстана выезжали специальные представители из ЦДУМ."11
.В 1927 году в числе других руководителей повстанческо-панисламистской организации обвиняемый Кадырбердиев был избран делегатом на уфимский съезд панисламистских организаций [Здесь допущена ошибка: последний съезд мусульманского духовенства СССР состоялся 25 октября - 4 ноября 1926 г. - Ю.Г.]. Находясь в г. Уфе, Кадырбердиев, получив контрреволюционные установки от заместителя муфтия ЦДУМ Тарджиманова К., не дождавшись съезда, выехал обратно в бывший Адаевский округ и развернул там антисоветскую деятельность. В конце 1927 года Кадыбердиев снова выехал в Уфу для отчета перед ЦДУМом о проделанной панисламистской организацией работе.
В эту поездку Кадырбериев встретился в гор. Уфе с вернувшимися
со всемирного съезда мусульман, состоявшегося в Турции, Магкуловым М. и Тарджимановым К., от которых Кадыбердиев получил задание разведывательного порядка и в своей практической антисоветской деятельности выполнял это задание, представляя Магкулову и Тарджиманову сведения о политическом настроении населения аулов и данные о состоянии экономики хозяйства Казахстана»12.
Под «всемирным съездом мусульман» в обвинительном заключении имелся в виду Мекканский конгресс 1926 г., в котором, по согласованию с властями СССР, участвовала представительная делегация советских мусульман, в составе которой был и муфтий Р. Фахретдинов. В делегацию также входили: Кашшафетдин Тарджемани, Габдеррахман Гомери из Астрахани, Тахир Ильяс из Казани, Мослахетдин Халил из Крыма, Махди бен-Макул (Магдий Магкулов) из Сибири, Абдель-Вахед эль-Кари из Туркестана. Позднее на съезд прибыл Муса Бигиев13.
Якобы по заданию ЦДУМ и лично Кашафетдина Тарджиманова, Ризаэтдина Фахрутдинова, Магдия Магкулова, «актив панисламистской организации был обязан вести шпионско-разведывательную работу»14, то есть докладывать в ЦДУМ об отношении населения к мероприятиям Советского правительства.
«О своей разведывательной деятельности по заданию Тарджиманова и Магкулова, обвиняемый Кадырбердиев показал:
".. .Таким руководителем был заместитель муфтия Тарджиманов, а мухтасибы были своего рода резидентами ЦДУМ по разведывательной работе на местах, собирая сведения для турецкой разведки через ишанов и имамов.Я лично сам дважды передавал сведения шпионского порядка Магкулову.. ,"»15.
В обвинительном заключении по делу «Цепь Корана» сказано:
«Разведывательные функции в пользу иностранных разведок ЦДУМ в целом и мухтасибов на местах, вскрыли в своих показаниях обвиняемые Баяртиев [Аймурат Баяртиев родился в 1892 г., казах, мулла, безработный, ранее не судим. - Ю.Г.], Ахтанов [Бахтияр Ахтанов родился в 1889 г., казах, мулла, работал чабаном в совхозе «Советский» в г. Орске Чкаловской (Оренбургской) области, ранее не судим. - Ю.Г] и Кадырбердиев... Дело в том, что панисламистские организации на местах, как и их центральный орган ЦДУМ, ставили своей конечной целью свержение Советской власти и создание единого мусульманского государства. Так вопрос мог ставиться только при гарантии со стороны Турции и других мусульманских государств, оказания вооруженной помощи повстанческому движению мусульман в Советском Союзе.
Таким образом, ЦДУМ и панисламистские организации на местах, ставя успех своей антисоветской деятельности в зависимость от помощи со стороны Турции как главного партнера в общей антисоветской борьбе, механически превращались
в филиал разведывательных органов Турции. организацией разведывательного дела по линии панисламистских организаций руководил заместитель муфтия Тарджиманов»16.
Подведем промежуточный итог.
Подозреваемым по делу «Цепь Корана» вменялась в вину антисоветская деятельность на территории Казахстана и соседних среднеазиатских республик, в частности подготовка Адаевского восстания, шпионская работа в пользу турецкой разведки, и, как результат, подготовка вооруженного восстания с целью создания мусульманского государства. Все это якобы было инициировано уфимским муфтиятом и реализовывалось под руководством лидеров ЦДУМ - заместителя муфтия К. Тарджиманова и казыя (судьи) М. Магкулова.
Сравним эти обвинения с обстоятельствами самого «Дела ЦДУМ», которое стало роковым для российской мусульманской элиты.
Следствие по «Делу ЦДУМ», которое велось работниками Полномочного представительства ОГПУ по Башкирской АССР, а затем Особым отделом ГУГБ НКВД СССР в Москве, началось в мае 1936 г. и продолжалось в течение двух лет. В результате было сфабриковано дело «о заговоре руководителей ЦДУМ», в причастности к которому были обвинены сотни мулл в различных регионах СССР, в том числе, в Волго-Уральском регионе и в республиках Средней Азии.
В обвинительном заключении по делу сказано: «Разведки двух иностранных держав [Японии и Турции. - Ю.Г.] создали в СССР шпионско-диверсионную контрреволюционную организацию среди мусульман во главе с ЦДУМ (Фахретдинов Р., Тарджиманов К.)... В июле [1936 г. - Ю.Г.] контрреволюционный центр ликвидирован в Москве и на территории СССР ликвидированы его филиалы [Подчеркнуто нами. - Ю.Г!]...»17. На следствии К. Тарджиманов якобы дал показания, что он создал «контрреволюционную панисламистскую повстанческую организацию, ставившую своей целью свержение Советской власти и установление независимого мусульманского государства [Подчеркнуто нами. - Ю.Г]»18, «признался» в связях с японской, турецкой и афганской разведками.
После ареста в мае 1936 г. Кашафутдина Тарджиманова по цепочке были арестованы еще 25 человек, в том числе муллы Ташкента19. В протоколе допроса заместителя муфтия от 16 июля 1936 г. записано: «В состав центра контрреволюционной организации входили Камалетдинов Парвазетдин, член ЦДУМ; Шамсутдинов Абдулла, уполномоченный ЦДУМ по Москве и мулла Москвы; Тарпи Ибрагим, бывший муфтий Крыма, живет в Ташкенте; Махмудов Хазивали, бывший мулла Уфы, живет в Ташкенте». По данным А.Б. Юнусовой, Хазивали (Хазигалей) Шагимарданович Махмудов родился в 1872 г., до 1914 г. и по состоянию на 1923 г.
являлся имамом пятой соборной мечети г. Уфы по ул. Алтайской, 19, проживал в своем доме по ул. Вавиловской, 16, имел религиозное образование, владел русским языком.
Республиканские и областные Управления НКВД активно включились в поиски ячеек организации на местах. Так, в материалах следственного дела куйбышевского (самарского) мухтасиба М.Ф. Муртазина (1937 - 1938 гг.) содержится информация о том, что Тарджиманов и Фахретдинов имели связи с Японией, Германией и Турцией, использовали разъезжающих по всему Советскому Союзу мулл как агентов20. Сын Тарджиманова, вероятно в начале 1930-х гг., переехал из Татарии в Ташкент, поэтому неудивительно, что Муртазин при посещении Ташкента встречался с сыном Тарджиманова21. В 1936 г. мухтасиб посещал и Самарканд, где встречался с бежавшими от репрессий муллами. В результате его обвинили в проведении вербовочной работы среди мулл Ташкента, Самарканда и Бухары по заданию ЦДУМ и лично К. Тарджиманова22.
Фактически то же самое обвинение в адрес руководства уфимского муфтията мы находим и в деле «Цепь Корана».
Таким образом, к моменту объединения в НКВД Казахской ССР семи оперативных дел, которые велись в Управлениях НКВД по Южно-Казахской и Актюбинской областям, в единое дело «Цепь Корана» (это произошло 20 июня 1940 г.23), многие деятели ЦДУМ и контактировавшие с ними имамы в разных городах РСФСР были расстреляны, а основной обвиняемый - К. Тарджеманов - уже четыре года находился в уфимской тюрьме.
«Дело ЦДУМ», в свою очередь, разрабатывалось параллельно с «делом об Идель-Уральской организации» (1938 г.)24, которое обвиняло религиозно-национальную элиту Москвы, Волго-Уральского региона и Средней Азии в создании националистического пантюркистского государства. В документах фигурировала идея «Великого Турана», который якобы пытались построить советские мусульмане из «населенных тюркоязычными народами территорий СССР - Татарии, Башкирии, Узбекистана, Киргизии, Туркмении и Казахстана с присоединением к ним Восточного Туркестана (Западный Китай)»25. Примечательно, что в 1938 г. НКВД Татарской АССР в качестве одного из основных направлений своей работы выделяло ликвидацию «широко разветвленной антисоветской шпионско-диверсионно-повстанческой организации.. .руководимой агентами японской и германской разведок, с панисламистской линией, идущей на ЦДУМ»26.
Сравнительный анализ материалов, находящихся в фокусе нашего внимания, показывает их принципиальное сходство как в характере обвинений (увязывание национального и религиозного аспекта), так и в признании негативного «панисламистского» влияния ЦДУМ, распространявшегося на районы, населенные мусульманами, и внутри РСФСР и в республиках Средней Азии.
Уфимский муфтият, по мнению контрразведчиков, выступал в качестве идейного лидера и вдохновителя скоординированной антисоветской шпионской деятельности, целью которой было создание исламского государства на просторах СССР. Вот как об этом было сказано в одном из документов: «Цель и задачи всех панисламистских формирований, вскрытых по делу "Цепь Корана" были едины, в основном, направленные к созданию единого мусульманского государства и восстановлению религиозных законов "Шариата". Этого арестованные нами панисламисты добивались путем широкой антисоветской пропаганды в массах мусульманского населения и подготовки их к вооруженному восстанию под флагом "священной войны" против "кяфиров-большевиков". Восстание рассматривалось единственной мерой, которая должна была обеспечить им создание единого мусульманского государства»27.
Среди многочисленных вопросов, возникающих в момент прочтения этих источников, выделим наиболее значимые: какие конкретные действия К.Тарджиманова и его единомышленников оценивались властями как «панисламистские»? Имелись ли реальные основания для столь серьезных обвинений в стремлении ЦДУМ создать единое исламское государство на территории СССР?
Мнение о «панисламистской» и вообще «антисоветской» сущности Кашафутдина Тарджиманова и самой структуры ЦДУМ работники контрразведки сложили еще в начале 1920-х гг. В выписках из меморандумов по «восточным разработкам», составленных 28 декабря 1922 г. Татарским политическим отделом ГПУ, «казанский мулла» Тарджиманов именовался «панисламистом»28. С февраля 1923 г. за ним было установлено агентурное наблюдение29. Любопытно следующее: в «Списках татаро-башкирских националистов и мусульманского духовенства Башкирии» 1923 г. он был отнесен к группе «националистов», что доказывает значительную условность критериев разделения национально-религиозных лидеров на эти группы.
Активное участие муллы в национально-религиозной жизни российских мусульман в качестве руководителя Мусульманской организации помощи голодающим Поволжья30 и казыя (судьи) ЦДУМ не остались не замеченными властью и общественностью. «Правая рука» муфтия, он приложил много усилий для выстраивания диалога с партийно-советским руководством. Регулярными визитами в Москву, прогосударственной риторикой на мусульманских съездах он добивался и решения серьезных вопросов, волновавших российскую умму. В докладе Татарского ОГПУ от августа 1923 г. отмечалось, что находящийся в Москве член ЦДУ К. Тарджиманов по поручению съезда духовенства (Всероссийский съезд ЦДУМ состоялся в Уфе 10 - 25 июня 1923 г.) пытается ходатайствовать на предмет «преподавания религии» при мечетях, «выполняет в Казани роль руководителя и все наиболее злободневные вопросы он
старается рассмотреть и обсудить при помощи казанцев»31.
С точки зрения работников ОГПУ, тень на его фигуру бросали и активное взаимодействие с тюркскими эмигрантами в период сбора средств для борьбы с голодом, и поддержка идеи халифата, духовного лидерства Турции среди всех мусульман, озвученная лидерами ЦДУМ на Всероссийском съезде мусульман 1923 г.32
Но наибольшее количество аргументов в руки контрразведки с доказательством «панисламистской» сущности работы ЦДУМ и его членов дали усилия (и на начальном этапе довольно успешные) муфтията по выстраиванию единой управленческой вертикали в рамках всего СССР. В своих попытках объединения мусульманских организаций на просторах СССР в 1920-е гг. уфимский центр взял курс на включение в орбиту своего влияния духовных управлений в разных частях страны33. В отчетах Восточного отдела ОГПУ делался вывод, что ЦДУМ наиболее успешно передавал свой опыт и навыки организационной работы духовным управлениям в Средней Азии34.
В 1924-1925 гг. ЦДУМ предприняло довольно успешные шаги по организации муфтиятов в различных городах Киргизии: «.В Киргизию проникло влияние ЦДУ [Так в документе. - Ю.Г.], которое организовало в городах Киргизии мухтасибаты. Работу мухтасибатов облегчало то обстоятельство, что татары (духовенство - торговцы) тесно связаны своими коммерческими операциями с манапами [Представителями киргизской родоплеменной элиты. -Ю.Г. ] (скупка у последних сырья, скота и проч.)»35.
Муллы из Волго-Уральского региона совершали регулярные поездки в Туркмению. ЦДУМ это всячески поощряло, а в конце 1926 г. туда был направлен один из его представителей. Селим-ишану (Ташаузский округ) был выдан мандат на организацию мухтасибатов. Благоприятная почва для усиления позиций Уфы имелась в Ташаузском и Чарджуйском округах36.
На Всероссийском съезде мусульман в 1926 г. присутствовала делегация Узбекистана: муфтий Захретдин Аглям, председатель Ташкентского духовного управления Габдул Хафия, представитель Самаркандского духовного управления Габдулла Хужа, член Кокандского духовного управления Мьянкудратулла. В дни работы съезда делегатами была озвучена благодарность уфимским лидерам за привлечение «киргиз, казахов и кара-калпаков» и призыв к другим «собратьям присоединиться к ЦДУМ»37.
По состоянию на 1927 г. духовные управления, организованные во многом по типу уфимского муфтията, существовали в Ташкенте, Самарканде, Коканде, Андижане, Намангане, Маргелане, Старой Бухаре, Хиве и Киргизии38. Используя организационный опыт ЦДУМ, после возвращения со съезда 1926 г. были предприняты попытки духовенства создать единое духовное управление всего Узбекистана39.
В материалах Восточного отдела ОГПУ обращалось внимание
на особенно активную работу волго-уральских мусульман в Казахстане: «.Необходимость сохранения этого района за ЦДУ [Так в документе. - Ю.Г.] исходила из желания, с одной стороны, не терять известной мощности, а с другой, укрепить свою экономическую базу, т.к. Казакстан [Так в документе. - Ю.Г.] являлся одним из самых богатых источников денежных средств, сумма которых занимала видное место в общем бюджете ЦДУ»40. В этом отношении очень активно проявляли себя казии Магкулов и Байгильдин, которые выезжали в населенные пункты и «рассылали директивные письма мухтасибам о поддержке ЦДУ экономически и нежелательности сепаратизма»41. М. Магкулов «отвечал за организацию религиозной работы в Казахстане и курировал мечети этого региона»42.
Казахстан находился под юрисдикцией ЦДУМ до 1928 г. Важность и значимость именно этого сюжета подтверждается тем, что в составе ЦДУМ имелся специальный «казахский» отдел. Не с этим ли связана серьезная привязка «Цепи Корана» к «Делу ЦДУМ»?
Помимо «Цепи Корана» в материалах дела о «панисламистских организациях» по Южному Казахстану и Узбекистану (1937 -1938 гг.) также содержались обвинения в адрес лидеров ЦДУМ. Тарджиманов и Магкулов указывались в качестве связных японской разведки, контактировавших с местными ячейками «антисоветской панисламистской террористическо-повстанческой и шпионско-диверсионной организации»43. Эти ячейки, думается, и были обозначены в документах контрразведчиков как филиалы ЦДУМ на территории СССР.
Именно поэтому казий М. Магкулов прошел как обвиняемый по «делу Мухлисы Бобинской» (1937 г.). Возглавляемая ей «контрреволюционная буржуазно-националистическая повстанческая» организация Башкирии, по данным следствия, имела свои филиалы в Казахстане и других областях. На роль «казахстанского связника» следователи «выбрали» казия Магди Макулова, казаха по национальности, который якобы осуществлял «антисоветскую связь» со Средней Азией. 22 декабря 1937 г. он был расстрелян, а постановлением Президиума Верховного суда Башкирской АССР от 23 мая 1960 г. реабилитирован «за отсутствием состава преступления».
Возвращаясь к вопросу о реальности «панисламистских» устремлений ЦДУМ,отметим, что приведенные фактыподтверждают безусловный взаимный интерес региональных духовных лидеров к поддержке совместных инициатив, но не дают оснований подозревать обе стороны в откровенной антигосударственной деятельности. Нельзя не отметить ряд противоречий и нестыковок в обвинениях, выдвинутых контрразведкой против мусульманских лидеров страны.
Известно, что, используя национальные противоречия в
среднеазиатском регионе и административный ресурс центра, Восточный отдел ОГПУ организовал движение за автономию духовных управлений «восточных» республик от уфимского муфтията. В 1928 г. прекратил свое существование «казахский» отдел в ЦДУМ. «Киргизия формально, согласно устава ЦДУ, не входила в сферу деятельности последнего и это облегчило отрыв указанного района, вместе с тем было изолировано всякое влияние ЦДУ и вообще м/д [Мусульманского духовенства. - Ю.Г.] авт.) в Средней Азии»44. В этот период, «благодаря целому ряду неудач в практической постановке существенных вопросов, роль ЦДУ в мусульманском религиозном движении заметно ослабилась»45. По заключению самих контрразведчиков, активная внутри- и внешнеполитическая работа муфтията была пресечена уже в конце 1920-х гг.
В результате мы видим следующее: влияние ЦДУМ пошло на спад, всероссийские и местные съезды мусульман не проводились, но, несмотря на это, муфтият и его члены продолжали вплоть до своего ареста вести «панисламистскую» работу. Ответ на вопрос, в каких конкретных формах они продолжали ее вести в 1928-1936 гг., мы, увы, не найдем ни в одном из документов.
Заподозрить мусульманских лидеров Казахстана и Киргизии в мощной поддержке фигуры К. Тарджиманова в середине 1930-х гг. весьма и весьма проблематично. В ситуации «двоевластия» и смены муфтия в 1936 г. эти регионы (11 городов Казахстана и два города Киргизии) высказались в поддержку его оппонента - сына видного ишана, Г. Расулева46. Сведения о протарджимановских настроениях официальными и неофициальными источниками не подтверждаются.
Всей деятельности уфимского ЦДУМ уже в 1920-е гг. был приклеен ярлык «панисламистская»47, но нелегко понять, что вкладывали советские контрразведчики в понятие «панисламизм». В изученных нами документах Восточного отдела ОГПУ 1920-х гг., и материалах «Дела ЦДУМ» и «Цепи Корана» дефиниция отсутствует. Более поздняя, 1944 г., историческая справка советских архивистов с погонами НКВД под названием «Панисламистско-Пантюркское движение в Средней Азии и Таджикистане» содержала весьма спорную трактовку этого явления: «.Панисламизм выдвигает на первый план объединение всех мусульман под знаменем защиты ислама, не отрицая в тоже время, руководящей роли Турции в их государственном объединении»48.
Четко зафиксированных критериев не существовало: оперуполномоченные органов госбезопасности испытывали явное затруднение с разделением мусульманского духовенства и национальных лидеров по отношению к перспективам развития мусульманских народов. Религиозный лидер, который выступал за выстраивание единой иерархической структуры управления для
мусульман страны, в глазах работников контрразведки a-priory попадал в категорию «панисламистов», а тот, кто настаивал на самоорганизации по национальному признаку, получал клеймо «националист, пантюркист». Понятийная размытость вкупе с негативным отношением к любым проявлениям национально-религиозной идентификации позволяли большевистской власти сколь угодно вольно использовать эти термины. Ситуация вокруг К. Тарджиманова хорошо иллюстрирует условность границ между ними. Все это объясняет, почему любые усилия по объединению общественных организаций так называемых мусульманских народов были обречены на ответ большевистской власти в виде жестких репрессий.
Дела «о заговоре руководителей ЦДУМ» и «Цепь Корана», а также целый комплекс процессов над «врагами народа» внутри Татарстана, Башкирии и «мусульманских» республик 1930-х гг., затрагивали светскую и религиозно-национальную мусульманскую элиту РСФСР, Волго-Уральского региона и Средней Азии. Причастность к одному делу становилось веским аргументом в пользу участия в другом. Вероятно, поэтому шло постепенное раскручивание маховика репрессий на окраинах СССР: степень давления на мусульман «внутренней» России и Средней Азии, Северного Кавказа была неодинаковой, силовые меры сначала (в 1937 - 1938 гг.) апробировались на более модернизированных регионах.
Совершенно очевидной становится логика работников ГУГБ НКВД СССР, которые умело связывали в единую «панисламистскую паутину», то, что происходило в центре (Москва, Уфа) с разгромом национально-религиозной элиты в среднеазиатских республиках. «Цепью» обвинений оказались «скованы» казахские и волго-уральские национально-религиозные лидеры, которые на протяжении несколько столетий регулярно контактировали по широкому кругу деловых и гуманитарных проблем.
Как показывают приведенные материалы, в сознании работников ОГПУ-ГУГБ НКВД все мусульманские регионы были тесно связаны между собой. Еще в начале 1920-х гг. контрразведчики выявляли контакты лидеров различных мусульманских регионов бывшей Российской империи, увязывая, к примеру, работу в Татарии с тем, что происходило «в восточных республиках - в Туркестане, Башкирии, Сибири»49. Все это заметно облегчало позднейшую задачу расширения ареала распространения «панисламистской» угрозы, а активность уфимского муфтията в деле сохранения и расширения своих социально-религиозных позиций в 1920-е гг. в СССР и за рубежом стала удобным предлогом для развертывания репрессий на всем пространстве Союза. Казахстан был выбран в качестве основного объекта репрессий не случайно: он традиционно имел наиболее тесные связи с ЦДУМ, и был относительно более
модернизирован с точки зрения исламской традиции, за что и поплатился.
Примечания
1 Миннуллин И.Р. Мусульманское духовенство и власть в Татарстане (1920 - 1930-е гг.). Казань, 2006; Набиев Р.А. Ислам и государство: Культурно-историческая эволюция мусульманской религии на Европейском Востоке. Казань, 2002; Юнусова А.Б. Ислам в Башкортостане. Уфа, 1999; Сенюткина О.Н., Гусева Ю.Н. Мусульмане Среднего Поволжья в тисках репрессивной политики советской власти (на материалах Нижегородской и Самарской областей). М.; Н. Новгород, 2013; Сулаев И.Х. Государство и мусульманское духовенство в Дагестане: История взаимоотношений (1917 - 1991 гг.). Махачкала, 2009.
2 Юнусова А.Б. Ислам в Башкортостане. Уфа, 1999. С. 170-190.
3 Архив Департамента Комитета национальной безопасности Республики Казахстан по г. Алматы (Архив ДКНБ РК по г. Алматы). Оп. 1. Д. 702.
4 Архив ДКНБ РК по г. Алматы. Оп. 1. Д. 703.
5 Там же. Л. 1.
6 Там же. Л. 37.
7 Архив ДКНБ РК по г. Алматы. Оп. 1. Д. 702. Л. 10.
8 Койгелдиев М.К. Сталинизм и репрессии в Казахстане 1920 - 1940-х годов. Алматы, 2009.
9 Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. Р-5325. Оп. 4. Д. 117. Л. 35.
10 Архив ДКНБ РК по г. Алматы. Оп. 1. Д. 702. Л. 14.
11 Архив ДКНБ РК по г. Алматы. Оп. 1. Д. 703. Л. 29.
12 Там же. Л. 30.
13 Романенко В.С. Сотрудничество советской дипломатии и мусульманского духовенства СССР в 20-е годы XX века. Н. Новгород, 2005. С. 44-62.
14 Архив ДКНБ РК по г. Алматы. Оп. 1. Д. 703. Л. 13.
15 Там же. Л. 31.
16 Там же. Л. 2, 3.
17 Юнусова А.Б. Ислам в Башкортостане. Уфа, 1999. С. 187.
18 Центральный архив Нижегородской области (ЦАНО). Ф. 2209. Оп. 3. Д. 9095. Л. 285; Сенюткина О.Н., Гусева Ю.Н. Мусульмане Среднего Поволжья в тисках репрессивной политики советской власти (на материалах Нижегородской и Самарской областей). М.; Н. Новгород, 2013. С.116.
19 Юнусова А.Б. Ислам в Башкортостане. Уфа, 1999. С. 174.
20 Архив Управления ФСБ по Самарской области (Архив УФСБ СО). Д. 7880.
21 Там же.
22 Гусева Ю.Н. Мухаммед-Фатых Муртазин (1875 - 1937): страницы
жизни // Самарский краевед. [Вып. 5]. Самара, 2011. C. 137-147.
23 Архив ДКНБ РК по г. Алматы. Д. 702. Л. 2.
24 Миннуллин И.Р. Мусульманское духовенство и власть в Татарстане (1920 - 1930-е гг.). Казань, 2006. С. 138; ГайнетдиновР.Б. Тюрко-татарская политическая эмиграция: Начало XX века - 30-е годы. Набережные Челны, 1997.С. 132.
25 Сенюткина О.Н., Гусева Ю.Н. Мусульмане Среднего Поволжья в тисках репрессивной политики советской власти (на материалах Нижегородской и Самарской областей). М.; Н. Новгород, 2013. С. 114, 125.
26 СтепановА.Ф. Расстрел по лимиту. Казань, 1999. С. 167.
27 Архив ДКНБ РК по г. Алматы. Оп. 1. Д. 702. Л. 9.
28 Центральный архив Федеральной службы безопасности России (ЦА ФСБ России). Ф. 2. Оп. 1. Д. 689. Л. 5.
29 Там же. Л. 23.
30 Гусева Ю.Н. «Исламская политика» советского государства и голод начала 1920-х гг. в Поволжье: Неизвестные страницы деятельности Комиссии Центрального Духовного Управления Мусульман по борьбе с голодом // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. 2013. Т. 15. № 1-1. С. 79-83.
31 ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 690. Л. 44.
32 Там же.
33 Гусева Ю.Н. Объединительные тенденции в деятельности Центрального Духовного Управления Мусульман в 20-е годы XX века // Гасырлар авазы = Эхо веков. 2013. № 1/2. С. 50-55.
34 Гусева Ю.Н. Объединительные тенденции в деятельности Центрального Духовного Управления Мусульман в 20-е годы XX века // Гасырлар авазы = Эхо веков. 2013. № 1/2. С. 122.
35 Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 62. Оп. 2. Д. 1145. Л. 35-68; Ислам и советское государство (1917 - 1936): Сборник документов. Вып. 2. М., 2010. С. 112.
36 РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 1145. Л. 35-68. Ислам и советское государство (1917 - 1936). С. 115.
37 Ислам и советское государство (1917 - 1936). С. 111.
38 Ислам и советское государство (1917 - 1936). С. 107.
39 Ислам и советское государство (1917 - 1936). С. 111.
40 ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 6. Д. 493. Л. 1.
41 Там же.
42 Рахимов С. «Виновной себя не признала»: Материалы следственного дела Мухлисы Бобинской // Гасырлар авазы = Эхо веков. 2000. № 1/2. С. 217-223.
43 Койгелдиев М.К. Сталинизм и репрессии в Казахстане 1920 - 1940-х годов. Алматы, 2009. С. 256, 257.
44 ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 6. Д. 493. Л. 3.
45 Там же.
46 Гусева Ю.Н. Государственно-исламские отношения в 30-е годы XX века: Социальная эволюция или преемственность? (на материалах
Поволжья) // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. 2011. Т. 13. № 3-2. С. 427-430.
47 ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 690. Л. 9; Гусева Ю.Н. Российский мусульманин в XX веке. Самара, 2013. С. 133-146.
48 ГА РФ. Ф. Р-5325. Оп . 4. Д . 107. Л. 1.
49 ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 686. Л. 11.
Автор, аннотация, ключевые слова
Гусева Юлия Николаевна - докт. ист. наук, доцент Самарского филиала Московского городского университета (МГПУ)
Статья раскрывает характер взаимоотношений между Советским государством и исламом в 1920-е - 1930-е гг. Автор впервые использовала уникальные документы бывших советских органов государственной безопасности. Эти документы представляют собой части единого дела о «крупной панисламистской повстанческой организации на территории среднеазиатских республик», которой советская контрразведка дала название «Цепь Корана». Особое внимание в статье уделяется анализу категорий «панисламизм» и «панисламистская угроза», которыми пользовались работники советских органов государственной безопасности. Рассмотрено также взаимодействие членов Центрального духовного управления мусульман (ЦДУМ) в г. Уфе со среднеазиатскими единоверцами, включая деятельность заместителя муфтия Кашафутдина Тарджиманова. Проведенное исследование позволило установить принципиальное сходство имперской и советской управленческих моделей в отношении российских мусульман. Это особенно ярко проявилось, во-первых, в восприятии «мусульманской угрозы» интересам государства, воплощенной в нарративе «панисламизм», которым оперировали работники советских органов государственной безопасности и который оказывал решающее влияние на карательную политику государства. Во-вторых, в активном противодействии любым центростремительным тенденциям в среде советских мусульман на всем пространстве СССР и стремлениям, которые однозначно квалифицировались как «панисламистские». В-третьих, в подозрительности контрразведчиков по отношению к связям советских верующих с «мусульманской» эмиграцией в приграничных районах СССР, которая оценивалась ими как угроза большевистской власти. Автор выявила сходство «мусульманских» репрессивных судебных процессов 1920-х - 1930-х гг. как в характере обвинений (увязывание национального и религиозного аспектов), так и в признании враждебности «панисламистского» влияния Центрального духовного управления мусульман на «исламские» ареалы и внутри Советской России, и в республиках Средней Азии.
Ислам, ислам в СССР, мусульмане в СССР, муфтият, Центральное
духовное управление мусульман (ЦДУМ), панисламизм, сталинский режим, политическая полиция, контрразведка, ОГПУ, НКВД, карательная политика, репрессии, «Цепь Корана», Кашафутдин Тарджиманов.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Guseva Yu.N. Gosudarstvenno-islamskie otnosheniya v 30-e gody XX veka: Sotsialnaya evolyutsiya ili preemstvennost? (na materialakh Povolzhya) [State-Islam Relations in the 1930s: Social Evolution or Continuity? (From materials of the Volga Region).]. Izvestiya Samarskogo nauchnogo tsentra Rossiyskoy akademii nauk, 2011, vol. 13, no. 3-2, pp. 427-430.
2. Guseva Yu.N. "Islamskaya politika" sovetskogo gosudarstva i golod nachala 1920-kh gg. v Povolzhe: Neizvestnye stranitsy deyatelnosti Komissii Tsentralnogo Dukhovnogo Upravleniya Musulman po borbe s golodom [The "Islamic Policy" of the Soviet State and the Famine in the Volga Region in the Early 1920s: Unknown Pages from the Activity of the Commission of the Central Muslim Spiritual Board in the Struggle against Famine.]. Izvestiya Samarskogo nauchnogo tsentra Rossiyskoy akademii nauk, 2013, vol. 15, no. 1-1, pp. 79-83.
3. Guseva Yu.N. Obedinitelnye tendentsii v deyatelnosti Tsentralnogo Dukhovnogo Upravleniya Musulman v 20-e gody XX veka [Unifying Tendencies in the Activity of the Central Muslim Spiritual Board in the 1920s.]. Gasyrlar avazy = Ekho vekov, 2013, no. 1/2, pp. 50-55.
4. Guseva Yu.N. Obedinitelnye tendentsii v deyatelnosti Tsentralnogo Dukhovnogo Upravleniya Musulman v 20-e gody XX veka [Unifying Tendencies in the Activity of the Central Muslim Spiritual Board in the 1920s.]. Gasyrlar avazy = Ekho vekov, 2013, no. 1/2, p. 122.
5. Rakhimov S. "Vinovnoy sebya ne priznala": Materialy sledstvennogo dela Mukhlisy Bobinskoy ["She did not admit her guilt": Materials from the Investigation of the Case of Mukhlisa Bobinskaya.]. Gasyrlar avazy = Ekho vekov, 2000, no. 1/2, pp. 217-223.
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers )
6. Guseva Yu.N. Mukhammed-Fatykh Murtazin (1875 - 1937): stranitsy zhizni [Mukhammed-Fatykh Murtazin (1875 - 1937): Pages from a Life.]. Samarskiy kraeved [Samara Regional Specialist]. Samara, 2011, [vol. 5], pp. 137-147.
(Monographs)
7. Gaynetdinov R.B. Tyurko-tatarskaya politicheskaya emigratsiya: Nachalo XX veka - 30-e gody [Turko-Tatar Political Emigration: The Beginning of the Twentieth Century to the 1930s.]. Naberezhnye Chelny, 1997, p. 132.
8. Guseva Yu.N. Rossiyskiy musulmanin v XX veke [The Russian Muslim
in the Twentieth Century.]. Samara, 2013, pp. 133-146.
9. Koygeldiev M.K. Stalinizm i repressii v Kazakhstane 1920 - 1940-kh godov [Stalinism and Repressions in Kazakhstan: From 1920 to the 1940s.]. Almaty, 2009, 448 p.
10. Koygeldiev M.K. Stalinizm i repressii v Kazakhstane 1920 - 1940-kh godov [Stalinism and Repressions in Kazakhstan: From 1920 to the 1940s.]. Almaty, 2009, pp. 256, 257.
11. Minnullin I.R. Musulmanskoe dukhovenstvo i vlast v Tatarstane (1920
- 1930-e gg.) [The Muslim Clergy and Power in Tatarstan (From 1920 to the 1930s).]. Kazan, 2006, 220 p.
12. Minnullin I.R. Musulmanskoe dukhovenstvo i vlast v Tatarstane (1920
- 1930-e gg.) [The Muslim Clergy and Power in Tatarstan (From 1920 to the 1930s).]. Kazan, 2006, p. 138.
13. Nabiev R.A. Islam i gosudarstvo: Kulturno-istoricheskaya evolyutsiya musulmanskoy religii na Evropeyskom Vostoke [Islam and the State: The Cultural and Historical Evolution of the Muslim Religion in the European East.]. Kazan, 2002, 244 p.
14. Romanenko V.S. Sotrudnichestvo sovetskoy diplomatii i musulmanskogo dukhovenstva SSSR v 20-e gody XX veka [Cooperation between Soviet Diplomacy and the Muslim Clergy in the USSR in the 1920s.]. Nizhny Novgorod, 2005, pp. 44-62.
15. Senyutkina O.N., Guseva Yu.N. Musulmane Srednego Povolzhya v tiskakh repressivnoy politiki sovetskoy vlasti (na materialakh Nizhegorodskoy i Samarskoy oblastey) [The Muslims of the Middle Volga Region in the Grip of the Repressive Policy of the Soviet Government (From Materials of the Nizhny Novgorod and Samara Regions).]. Moscow; Nizhny Novgorod, 2013, 230 p.
16. Senyutkina O.N., Guseva Yu.N. Musulmane Srednego Povolzhya v tiskakh repressivnoy politiki sovetskoy vlasti (na materialakh Nizhegorodskoy i Samarskoy oblastey) [The Muslims of the Middle Volga Region in the Grip of the Repressive Policy of the Soviet Government (From Materials of the Nizhny Novgorod and Samara Regions).]. Moscow; Nizhny Novgorod, 2013, pp. 114, 125.
17. Senyutkina O.N., Guseva Yu.N. Musulmane Srednego Povolzhya v tiskakh repressivnoy politiki sovetskoy vlasti (na materialakh Nizhegorodskoy i Samarskoy oblastey) [The Muslims of the Middle Volga Region in the Grip of the Repressive Policy of the Soviet Government (From Materials of the Nizhny Novgorod and Samara Regions).]. Moscow; Nizhny Novgorod, 2013, p. 116.
18. Stepanov A.F. Rasstrel po limitu [Chootings by Quota.]. Kazan, 1999, p. 167.
19. Sulaev I.Kh. Gosudarstvo i musulmanskoe dukhovenstvo v Dagestane: Istoriya vzaimootnosheniy (1917 - 1991 gg.) [The State and the Muslim Clergy in Daghestan: A History of Relations (1917 - 1991).]. Makhachkala, 2009, 375 p.
20. Yunusova A.B. Islam v Bashkortostane [Islam in Bashkortostan]. Ufa, 1999,352 p.
21. Yunusova A.B. Islam v Bashkortostane [Islam in Bashkortostan]. Ufa,
1999, pp. 170-190.
22. Yunusova A.B. Islam v Bashkortostane [Islam in Bashkortostan]. Ufa, 1999, p.174.
23. Yunusova A.B. Islam v Bashkortostane [Islam in Bashkortostan]. Ufa, 1999, p. 187.
Author, Abstract, Key words
Yulia N. Guseva - Doctor of History, Senior Lecturer, Samara Branch, Moscow City University (Samara, Russia)
The article focuses on the relations between the Soviet state and Islam in the 1920s - 1930s. The author presents unique documents of the former Soviet security services about the so-called "large-scale pan-Islamist rebel organization on the territory of the Middle Asian republics", which was termed by the Soviet counter-intelligence as "The Chain of the Quran". Special attention is paid to the analysis of the concepts of "pan-Islamism" and "pan-Islamic threat" employed by Soviet security staff. The article also analyzes the collaboration between the members of the Central Muslim Spiritual Board (TsDUM) in Ufa and their fellow believers in Middle Asia, including the activity of the Deputy Mufti Kashafutdin Tardzhimanov. The research reveals a principal similarity between the Imperial and the Soviet administrative models with respect to the Russian Muslims. This was manifested, firstly, in the perception of the "Muslim threat" to the interests of the state which was embodied in the narrative of "pan-Islamism" used by the state security functionaries and largely influenced the punitive policy of the state. Secondly, the similarity was found in the active opposition to any afferent trends felt among the Soviet Muslims on the whole territory of the USSR and to the aspirations that were unequivocally qualified as "pan-Islamist" ones. Thirdly, some common ground was found about the suspicion with which the Soviet secret agents treated the connections between the Soviet believers and the "Muslim" emigration in the borderline regions of the USSR, which was regarded by them as a threat to the Bolshevik rule. The similarity was also exemplified by the "Muslim" repressive trials of the 1920s -1930s as to the nature of charges and accusations (linkage between the national and religious aspects) as well as by recognizing the "pan-Islamic" influence of the Central Muslim Spiritual Board on the "Islamic" regions as hostile both inside Soviet Russia and in the republics of the Middle Asia.
Islam, Islam in the USSR, Muslims in the USSR, Muftiate, Central Muslim Spiritual Board (TsDUM), pan-Islamism, Stalinist regime, political police, counterintelligence, Unified State Political Administration (OGPU), People's Commissariat of Internal Affairs (NKVD), punitive policy, repressions, "The Chain of the Quran", Kashafutdin Tardzhimanov.
