CC BY
85УДК81-112.2
ПАМЯТНИКИ СИБИРСКОЙ ДЕЛОВОЙ ПИСЬМЕННОСТИ XVII в.
КАК ИСТОЧНИК ИЗУЧЕНИЯ РЕГИОНАЛИЗМОВ
Старыгина Галина Михайловна канд.филол.н.,
доцент кафедры русского языка Амурского государственного университета,
г.Благовещенск
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: регионализм, «сибиризмы», языковые контакты, заимствования.
АННОТАЦИЯ: В статье рассматриваются памятники сибирской деловой письменности
XVII в. как источник изучения регионализмов.
Интерес исследователей к проблеме местного слова в древнерусской и старорусской письменности не ослабевает. С точки зрения территориального распространения до сих пор остается не изученной лексика памятников определенных регионов, дискуссионными остаются вопросы методики выявления диалектизмов и регионализмов в старорусских текстах [1, с. 95]. Приблизиться к решению важных вопросов исторической диалектологии позволяет изучение источниковедческих возможностей памятников письменности отдельных территорий.
Объектом нашего рассмотрения явились документы деловой письменности XVII в., собранные немецким ученым Г.Ф. Миллером три столетия назад в архивах сибирских городов и острогов. Разные в жанровом отношении документы: воеводские отписки, поручные десятников, челобитные служилых людей и ясачных крестьян, досмотры князей, допросные речи казаков и др. - опубликованы в качестве приложений в двухтомном произведении Г.Ф. Миллера под названием «История Сибири»1.
Поскольку специфика памятников деловой письменности определяется в первую очередь их словарным составом, то мы остановимся на интересных примерах источника, позволяющих изучать регионализмы. Вслед за Е.Н. Поляковой под регионализмами понимаем слова различных сфер функционирования, зафиксированные только в памятниках письменности отдельных территорий [2, с. 134].
В анализируемых документах репрезентирована большая группа регионализмов -единиц, распространенных в XVII в. только на территории Сибири. В научных исследованиях их называют «сибиризмами» (термин В.И. Даля). Семантика сибиризмов отражает особенности материальной жизни и духовной культуры первых поселенцев края, позволяет получить представление об их основных занятиях и процессе постепенного приспособления к сибирской природной среде. В тематическом плане среди сибиризмов много слов, относящихся к лексике охотничьего промысла: бобровать, зверовать, зверовье, зверовщик, черевесь, подчеревесь, елбарс, недособоль, недолис и др.
Глагольные лексемы бобровать и зверовать называли разные виды охоты: бобровать - ‘охотиться на бобров’, а зверовать - ‘охотиться на зверей и птиц’: «...и как
1 Миллер Г.Ф. История Сибири: В 2-х т. М. - Л.: Изд-во АН СССР, 1937, 1941.
вода располилась, и они де поехали бобровать в лотках вверх по Ишиму...» /2, № 385, с. 467/2; «.взяли его Бекбаклуйка на Пышме реке с собою по лосиное мясо, где они зверовали, чтоб он пособил им лосиного мяса вести в юрты» /2, № 50, с. 190/.
Материалы современных говоров Сибири свидетельствуют о том, что глагол зверовать функционирует и сегодня, но в более суженном и конкретизированном лексическом значении. Например, в русских говорах Забайкалья зверовать утрачивает в структуре значения сему ‘охота на птиц’ и передает значение ‘охотиться на зверей’ (СРГЗ: 134). Среднеобский словарь фиксирует лексему зверовать в значении ‘охота только на медведя’: «На медведя - зверовать, на белку - охотничать» (В-Кет.) (ТС: 1: 126). А в новосибирских говорах зверовать означает ‘охотиться на крупного зверя или на мелких зверьков’: «Зверовать - это на большого зверя, на волка, медведя» или «Зверовать - на охоту ехать, на кротов, на крыс, на ондатров, а на сохатых, на волков - охотиться» (СРГНО: 191).
Слова черевесь, подчеревесь, елбарс являются наименованиями меха, шкурок разных животных. Черевея - ‘мех с брюшка животного (обычно с бобра)’ пришло в систему говоров Сибири из севернорусской диалектной системы. В памятниках делового письма употребляется его словообразовательный вариант черевезь: «Да мы же холопи твои ... взяли ... с пермичь с торговых людей ... 68 соболей, да лисицу черну ... да 32 черевези... » /2, № 5, с. 151/. Черевезь - это сибирское лексическое новообразование, которое послужило исходной базой для создания другого сибирского слова - подчеревесь, обозначающего ‘часть меховой шкурки ниже брюшка животного’ [3, с. 131]: «И кузнецкие, государь, люди не со многих волостей дали твой государев ясак, и то не сполна, не со всех людей, 67 соболей рослых ... да 3 подчеревеси бобровые...» /1, № 76, с. 433/. В исследуемых документах нами также зафиксировано сложное прилагательное черночеревый, обозначающее ‘шкурку лисицы с черным, темным мехом на животе’: «.князек Керегуз с своими людьми в поминках тебе государю челом ударил: бобр черной, да соболь, да лисицу красную черночеревую» /1, № 68, с. 428/. Современные говоры Сибири утратили слова черевея, черевесь и подчеревесь, а вот их производные единицы - прилагательные черевий и червчатой - употребляются в речи жителей Забайкалья и обозначают ‘черевий мех: мех из беличьих шкурок, сшитых особым образом’ (СРГЗ: 453).
Образованные от общерусских лексем слова недособоль и недолис(ь) называют ‘шкурки молодых животных (соболя, лисы) или мех этих животных после линьки’. В источнике наряду со словом недособоль частотно употребляется его уничижительный вариант недособолишко: «.ясатчики Тобольского города ... принесли из Тюлкиной земли государева ясаку 80 соболей да 19 недособолишков, 63 соболя с хвосты, а 36 соболей и с недособоли без хвостов.» /2, № 158, с. 260/. В «Словаре русского языка XI-XVП вв.» значение лексемы недособоль иллюстрируется только примерами из памятников Г.Ф. Миллера. Наименование недолись используется в нашем источнике в вариантной форме недолис, которая, скорее всего, появилась в результате ошибки писца, составлявшего документ: ««И кузнецкие, государь, люди .дали твой государев ясак, и то не сполна, не со всех людей, 67 соболей рослых.да 8 кошлоков, да 2 лисицы красные, да недолис красная» /1, № 76, с. 433/. В современных сибирских говорах лексическая единица недолис
2 В наклонных скобках указаны номер тома «Истории Сибири», номер документа и страница
утратилась, а лексема недособоль продолжает функционировать, обозначая ‘шкурку невылинявшего соболя’: За недособоля и 3-х рублей не дадут, стоит ли такого недособоля добывать (СРГЗ: 240).
Тематически к анализируемой группе слов относится и тюркское заимствование елбарс ‘шкура тигра’: «.прислано де к тебе государю от контайши челом ударить...в прошлом во 146-м году: наручи, да барс, да 2 елбарса, 7 бобров.» /2, № 382, с. 464/. Елбарс восходит к чагат., зап.-тюрк. jolbars ‘пантера, леопард’, казах. зоІЬаге ‘тигр’ (Аникин: 205). В современных говорах Сибири слово елбарс не зафиксировано.
Особенности сибирского ландшафта и географической среды передается в источнике семантикой таких регионализмов, как черный лес, чернь в значении ‘густой, непроходимый хвойный или лиственный лес’, заxрeбeтьe ‘место, пространство, расположенное за горным хребтом’, переуль морская ‘залив, пролив’ и др.: «А нам де от Алтына пособи нет, потому что Алтыновы люди придут и по заxрeбeтью и нас повоюют» /2, № 259, с. 352/; «Да в том коче или в судах велеть им тою великою рекою ехать, до коих мест пригоже, а смотреть того и проведывать подлинно: прямо ли река, или море или переуль морская» /2, № 144, с. 251/.
Как отмечает Л.Г. Панин, употребление устойчивого словосочетания черный лес для обозначения хвойного леса является сибирской особенностью, в общенародном языке этим словосочетанием называется лиственный лес [3, с. 169]. В памятниках деловой письменности словосочетание черный лес представлено единственным примером, который не позволяет уточнить, какая разновидность леса (хвойный, лиственный) имеется в виду: «.по обе стороны по Каме до Чюсовые реки места пустые, лесы черные, речки и озера дикие.» /1, № 2, с. 332/. С той же семантикой, что и черный лес, употребляется в текстах документов существительное чернь: «. и многие ясашные люди, покиня свои юрты, побежали в чернь» /2, № 367, с. 443/. В словаре В.И. Даля чернь обозначена как густой, непроходимый лес с пометой «западносибирское» (Даль: 4: 1320).
Процесс приспособления перенесенной переселенцами в Сибирь ‘материнской’, а также общенародной лексики демонстрируют такие единицы источника, как уxожьe и заимка. Заимка в древнерусском языке имело значение ‘занятие, захват’. В документах Г.Ф. Миллера слово передает новое значение - ‘участок земли, занятый кем-либо для хозяйственного использования’. Такие участки не входили в черту селения, а располагались отдельно: «А прислать тое лодьи с Ницы на Тюмень не с кем: крестьяне стали пашни пахать по своим заимкам в отъезде» /2, № 226, с. 319/. В этом же значении заимка активно используется в системе современных говоров территорий позднего заселения. Причем наблюдается увеличение семантического объема лексической единицы в новосибирских и амурских говорах, где заимка передает новые значения ‘изба на хуторе вдали от деревни’ (СРГС: 1: 175) и ‘небольшое поселение, отдаленное от основного жилья’: «Клешенские и эти все поля, там раньше заимки были. Это маленькая деревушка. Там два или три дома стоит, один хозяин живет» (Ин-ка Арх.) (Слово: 158).
В системе современного русского языка слово уxожьe в значении ‘место, где находятся ульи и водятся пчелы’ рассматривается, как устаревшее (БАС: 16: 112). В текстах деловых документов это значение передается устойчивым словосочетанием xмeлeвыe уxожья: «.пашенные крестьяне поселились дворами своими на наших юртовищах . и в озерах рыбу ловят, и в xмeлeвыx нашшуxожьяx хмель дерут.» /2, №
357, с. 431/. Другое значение регионализма уxожья - ‘места', где ловится зверь, белка’ было известно в XVII в. только на территории Сибири. Это подтверждается контекстами источника: «. те пашенные крестьяне поселились дворами своими на их юртах . и их теснят, и в их уxожeяx, где они добывали твой государев ясак, в лесах и в бобровых реках зверь выбивают.» /2, № 390, с. 472/. В словаре В.И. Даляуxожьe в значении ‘места, где ловится зверь, белка’ дается с пометой ‘сибирское’ (Даль: 4: 1114).
Сибиризм землица употребляется в текстах документов в значении ‘вновь открытая или подчиненная земля’: «Августа в 8 день .князец Татыш послал государева ясаку в Енисейской острог с новые землицы.3 соболишка да 7 недособолишек.» /2, № 158, с. 260/. Частотно эта лексема функционирует в составе атрибутивных словосочетаний с относительными прилагательными, образованными от топонимов (Братская землица, Качинская землица, Енисейская землица и др.): «.а в Братцкой де землице теперво нет ни большево ни меньшево, потому што де мы у них убили большево князьца, и у них де ныне война промеж собою третий год» /2, № 260, с. 353/.
Только в речи жителей Сибири рассматриваемого периода использовался фразеологизм горячее вино, обозначавший водку, спирт, крепкий напиток’: «.велено тебе у меня взять 5-ть ведер вина горячего; и ты бы, господине, по вино послал на Тюмень с бочкою.» /2, № 34, с. 179/.
Материал источника и данные современных говоров Сибири позволяют проследить судьбу регионализмов в последующие эпохи. Лексическая система современных сибирских говоров утратила такие слова, как бобровать, заxрeбeтьe, землица, словосочетания переуль морская, горячее вино.
До сих пор в речи жителей Сибири используется такие номинативные единицы, как затравиться, лыжница, заимка, зверовать, чернолес.
Например, без изменения своего значения функционирует в томских старожильческих говорах глагол затравиться. В текстах памятников XVII в. он используется в безличной форме и обозначает начало пожара: «А загорелось после обедни порание полдень; а затравилось в литовской слободе, у стрелецкой жены у Семейкиной ярославца, у Пелагейки во дворе» /2, № 167, с. 266/. В Томском словаре находим информацию: затравиться - безл. ‘Начать гореть, загореться’ «Искра вылетит, затравится, вот и пожар» (Кем., Том.) (ТСД: 1: 161).
Изменения в семантике отмечаются у сибиризма лыжница.. В памятниках деловой письменности лыжница, обозначая ‘след от полозьев, лыжню’, функционирует как однозначная лексема: «.и они де . ходили вверх по Обаге реке степью до Камай бору день и нашли де лыжницу, хожено старо» /2, № 23, с. 165/. Это значение слово сохраняет сегодня в томских старожильческих, новосибирских и алтайских говорах: «Где охотник прошел, лыжницу оставил» (Том.) (ТС: 2: 137) или алт. «Лыжница - я прокатился на лыжах - остался след» (СРГА: 3: 1: 45). Однако в говорах южных районов Красноярского края находим и такое значение: лыжница - ‘тропа, проторенная охотником и используемая им в течение зимы’ (СРГЮК: 187).
В новосибирских говорах отмечаем процесс обогащения лексемы омонимичной формой лыжница, имеющей значение ‘шкура, кожа, подбиваемая на полозья лыж для того, чтобы не скатываться при подъеме в гору’ (СРГНО: 284). Интересно, что в документах XVII в. указанное значение имеет лексема подволока. Будучи в старорусском
языке многозначной единицей, подволока в современных сибирских говорах переживает процесс распада значений и переход их в омонимичные формы. Материал анализируемого источника позволяет наблюдать появление омонимичных форм как у однозначных, так и полисемантичных в прошлом лексических единиц.
Заселение территории Сибири происходило в условиях тесного контактирования русских людей с коренным населением: киргизами, татарами, калмыками, эвенками, тунгусами и др. Постоянство контактов обусловило интенсивные процессы языковой интерференции, что привело к распространению в лексической системе русского языка тюрко-монгольских заимствований. Подобные иноязычные заимствования составляют еще одну большую группу регионализмов анализируемого источника. В документах активно используются такие слова, как: аманат ‘заложник’, аталык ‘сановник у некоторых местных народов Сибири’, батырь ‘почетный титул военачальника’, курлук ‘дикорастущая гречиха’, лаба ‘монах-священник у буддистов-ламаистов’, сеид ‘почетный титул мусульманина’, толмач ‘переводчик’, улус ‘поселение тюрко-монгольских народов’, шерть ‘присяга, клятва’, юрт ‘стойбище, татарское поселение’, ясак ‘налог, подать’, ясатчик ‘сборщик ясака’, ясырь ‘пленник’ и др.
Материал источника позволяет судить о характере заимствований, степени освоения иноязычных инноваций. В текстах памятников мы находим много единиц, образованных от иноязычных слов: шерть - шертовать, шертование, шертовальная запись ‘текст клятвы, присяги’; толмач - толмачить ‘переводить’; аманат - аманатский, аманатчик; юрт - юртишко, юртовый, юртовище; мунгал ‘монгол’ - мунгальский; существительное азям ‘разновидность верхней мужской одежды’ и его производное наречие по-азямски и др. Приведем примеры контекстного употребления некоторых производных слов: «А на Красном де яру тех людей в Красноярском остроге аманатчики взяты князьца Тымака сын ево.» /2, № 286, с. 378/; «.самово князя Тояна с товарищи . к шерти не приводити и шертовать им не велеть, потому что оне шертовали в Томском городе» /2, № 97, с. 220/; «.нешто де солгал тот толмач или переводчик, которые в те поры при нем контайше толмачили» /2, № 382, с. 459/; «.и спрашивал де у Татьянки: все ли крестьяне выехали из слободы; и она им сказала: иные де выехали, а иные в слободе; а платье де на тех людех черно по азямски.» /2, № 375, с. 451/; «.поставил де он контайша на мунгальской границе...городок каменой . и хочет в том городке жити» /2, № 382, с. 459/.
Наличие в текстах источника словообразовательных дериватов от иноязычных слов - показатель высокой степени их освоенности русскоязычным населением на территории Сибири в XVII в.
Только на территории Сибири в XVII в. были известны и употреблялись различные наименования татарских, турецких, калмыцких должностных лиц и правителей: тайша, контайша, мурза, князец, князек, аталык. Например, монгольского происхождения слово контайша обозначает ‘титул в феодальной Монголии’ (ср. монгольское xung taiзi ‘наследный принц’ < китайское хуан-тайцзы, где хуан ‘император’, тайцзы ‘наследник престола’) (Аникин: 313). В анализируемых документах слово контайша представляет собой искаженный вариант монгольского хун-тайджи: «.он контайша бил челом тебе государю о пансыре и о свиньях и о собаках.» /2, № 382, с. 458/. Значение слова тайша В.И. Даль определяет как ‘калмыцкий владелец, старшина, пониже нойона’ (Даль: 4: 387). Тайша ‘знатный калмык’ является ранним заимствованием монголо-западного
происхождения: бурятское тайшаа ‘глава степной думы’, монгольское taisi феодальный титул < китайское тайши ‘учитель государя’, эвенкийское (< монгольское) majca ‘начальник’ (Фасмер: 4: 12; Аникин: 1: 547).
В памятниках деловой письменности слово употребляется в значении ‘калмыцкий родовой старшина, владелец улуса’: «.и говорил им Зенгул тайша: хочю де, как наши большие тайши с вашими бояры и с воеводами ссылаютца, и я тако же хочу быти под государевою царскою высокою рукою, как и те тайши» /2, № 201, с. 301/.
Еще одно тюркское заимствование мурза - обозначает ‘титул феодальной знати у тюркских народов’ (СНРР г.Т: 134): «.да из Тоборов Боча мурза тебе государю челом ударил 40 соболей за то, что его выбрали ... на княженье...» /2, № 5, с. 151/. В текстах документов отмечается употребление лексемы в форме множественного числа: «И в Томском, государь, городе Обак князь и мурзы колмацкие не бывали.» /1, № 66, с. 424/. М. Фасмер определяет происхождение слова как тюркское: тигеа - ‘сановник’, заимствованное из арабско-персидского тігеа - ‘княжеский сын’ (Фасмер: 3: 12). В словаре В.И. Даля указывается, что «мурза - это татарский князек, наследственный старшина; нашими законами не предоставлено им особых прав, а местами это слово обратилось в бранное: ‘татарин, бусурман’» (Даль: 2: 941). На территории современных сибирских говоров лексема не употребляется, но имеет широкое распространение в центральных и юго-западных районах России, где функционирует с измененным лексическим значением в двух акцентологических вариантах: мурза - ‘грязный, неопрятный человек’ (московское, ярославское, тульское., смоленское., ростовское); ‘человек с запачканным лицом’ (западное, брянское); мурза - бранное ‘о грязном ребенке’ (тверское) (СРНГ: 18: 354).
В условиях языкового контактирования с аборигенным населением края возник лексико-семантический вариант слова князец или князек. «В Словаре русского языка XI-
XVII вв.» князец и князек рассматриваются как уменьшительные варианты слова князь со значением ‘глава, старейшина, владыка или монархический правитель в Древней Руси’ (СлРЯ XI-XVII вв.: 7: 206). Тексты источника демонстрируют регионализм князец или князек в значении ‘предводитель, глава небольшого племени, народа, владетель небольшой области’: «Отпущены, господине, ис Тобольска к государю царю . Пегие орды Нарымского острогу князцы Кичей с товарыщи.» /1, № 51, с. 409/; «И князек, государь, Хойчак . пришол в Томской город.» /1, № 61, с. 420/; «.и за ту де шубу киргиской князец Номча воевал твоих государевых ясашных людей.» /1, № 60, с. 418/. Как видим, изменение лексического значения общерусской лексемы происходит по известным в русской языковой системе семантическим моделям: в результате переноса названия с одной реалии на другую на основе определенного сходства.
Слово тушман, наблюдаемое в источнике, отмечено только в «Словаре русской народно-диалектной речи в Сибири XVII-первой пол. XVIII в.», причем без указания значения. Фрагмент контекстного употребления слова выбран нами из отписки приказчика Чубаровской слободы Михаила Харламова туринскому воеводе Афанасию Зубову. В ней идет речь о «шатости» татар Тюменского и Туринского уездов. «.и в нынешнем де во 138-м году генваря в 29 день приходил тот татарин Аккана к нему Ондрюшке и, розговорясь про Ермака, про Сибирское взятье, говорил, что ужо тушман будет, русские де люди все пропадут» или далее «.и они де ево Аккана спросили: какой
тушман откуды будет; и он де им сказал ..., что колмаки будут; а на Чюбарове все чюбаровские крестьяне говорят, что наперет сево у Аккана такова слова не слыхали». И еще один фрагмент этого же документа: «.говорил де Аккана, что ужо тушман будет, русские люди все пропадут, а самопалы замокнут, стрелять не учнут в снежное время» /2, № 276, с. 366/. Источник не позволяет точно семантизировать лексическую единицу. На наш взгляд, интересную интерпретацию значения слова и его этимологии дает в своем словаре А.Е. Аникин, который считает, что тушман в приведенных отрывках, возможно, обозначает ‘конец света < антихриста < врага’. Если, пишет А.Е. Аникин, в русском тексте представлена не тюркская цитата (пересказ разговоров татарина), то слово тушман происходит из языка диалектов западносибирских татар типа тюменское Ш§тап, алтайское Ш§тап ‘враг, чужой, иностранец’, удмуртское Ш§топ ‘враг’. Русское тушман заимствовано, скорее всего, независимо от старорусского душман ‘враг, противник’ (Аникин: 597).
В качестве предмета обмена русских торговцев с местным населением Сибири выступал одекуй. Одекуй - ‘стеклянные или фарфоровые бусы, разновидность бисера, мелких со сквозными отверстиями стеклянных шариков разной окраски, употребляемых для украшения и вышивания’ (Цомакион: 83). Как считает М. Фасмер, русское церковнославянское БИСЬРЪ заимствовано из тюркского *Ьшга, которое восходит к арабскому диалектному bisar ‘незрелый финик’ с последующим изменением значения (Фасмер: 1: 168). Иного мнения придерживается А.Е. Аникин. По его сведениям, в языке колымских одулов в XVII в. бытовало древнерусское название бисера - одекуй, происходящее из ненецкого доЗяко ‘ягодка, бисерина’, уже к XIX в. почти забытое в русском языке (Аникин: 436). Приведем пример употребления слова из текстов деловых документов XVII в.: «А что с ним с Андреем послано каково наряду и зелья и свинцу и сукон и одекуев.и тому всему роспись дана ему Андрею за дьячей приписью особно» /2, № 237, с. 332/.
Названием искусственного жемчуга, поддельного драгоценного камня, служило в языке XVII в. слово мунчак: «.велено, господине, послати с Верхотурья и во все сибирские городы . 28 пуд и 28 гривенок меду.да в Томской город на татарские расходы на продажу 2000 мунчаков» /2, № 65, с. 198/. Тюркское происхождение слова -мунчюгъ ‘бисер’ - находит подтверждение в данных следующих языков: староузбекское munCuq, munCaq ‘бусы, бисер, драгоценный камень’; казахское тот^ ‘бусы’, турецкое muncaq ‘ожерелье’, крымско-татарское bunCuq ‘раковины, бусы на шее лошади’ (Аникин: 380).
Итак, приведенные примеры свидетельствуют о том, что памятники деловой письменности XVII в., собранные Г.Ф. Миллером в «Истории Сибири», являются уникальным источником, обладающим особой лингвоинформационной, историкокультурологической ценностью, они содержат материал, позволяющий изучать региональную лексику, в семантике которой отражается специфика природных условий края, особенности материальной и духовной культуры сибирских народов. Также документы Г.Ф. Миллера могут использоваться в качестве источника изучения процессов заимствования и механизмов освоения русскими людьми слов из языков сибирских аборигенов.
ЛИТЕРАТУРА
1. Захарова Л.А. Диалектизмы в историческом словаре г. Томска XVII в. // Русская историческая и региональная лексикология и лексикография: Межвузовский сборник научных трудов. Красноярск: КГПИ, 1990. С. 95-103.
2. Панин Л.Г. Лексика западносибирской деловой письменности (XVII - Ьая пол.
XVIII в.). Новосибирск: Наука, 1985.
3. Полякова Е.Н. Регионализмы в пермских деловых памятников XVII - нач. XVIII вв.) // Русская региональная лексика XI - XVII вв.). М., 1987. С. 134.
Словари и принятые сокращения
1. Аникин А.Е. Этимологический словарь русских диалектов Сибири: Заимствования из уральских, алтайских и палеоазиатских языков. Новосибирск: Наука, Сибирское издательско-полиграфическое и книготорговое предприятие РАН, 1997 (Аникин).
2. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1-4 Спб., 18801882. М., 1955 (Даль).
3. Словарь народно-разговорной речи г. Томска XVII -нач.XVIII века / Под ред. В.В. Палагиной, Л.А. Захаровой. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2002 (СНРР г. Т.).
4. Словарь русских говоров Алтая / Под ред. И.А. Воробьевой. Барнаул: Изд-во Алтайского гос. ун-та, 1997. Т. 2-3 (СРГА).
5. Словарь русских говоров Новосибирской области / Под ред. А.И. Федорова. Новосибирск: Наука, 1979 (СРГНО).
6. Словарь русских говоров Приамурья / Под ред. Ф.П. Ивановой, Л.В. Кирпиковой и др. М.: Наука, 1983 (СРГП).
7. Словарь русских говоров Сибири: В 3-х т. / Сост. Н.Т. Бухарева, А.И. Федоров / Под ред. А.И. Федорова. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 1999-2001 (СРГС).
8. Словарь русских говоров южных районов Красноярского края. - Красноярск: Изд-во Красноярского ун-та, 1988 (СРГЮК).
9. Словарь русских народных говоров. Вып.: 1-39 / Гл. ред. Ф.П. Сороколетов. М. -Л.: Наука, 1965-2005 (СРНГ).
10. Словарь русских старожильческих говоров средней части бассейна р. Оби. Т.1-3 / Под ред. В.В. Палагиной. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1964-1967 (ТС).
11. Словарь русских старожильческих говоров средней части бассейна р. Оби. Дополнение. Ч.1-2 / Под ред. О.И. Блиновой, В.В. Палагиной. Томск: Томск: Изд-во Том. ун-та, 1974-1975 (ТСД).
12. Словарь русского языка XI-XVII веков. Вып. 1-26 / Под ред. Г.А. Богатовой. М.: Наука, 1975-2002 (СЛРЯ XI-XVII вв.).
13. Словарь русской народно-диалектной речи в Сибири XVII-первой пол. XVIII в. / Сост. Л.Г. Панин. Новосибирск: Наука, 1991 (СРНДРС).
14. Словарь современного русского литературного языка. Т. 1-17. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1948 - 1965 (БАС).
15. Слово: Фольклорно-диалектологический альманах. Вып. 5 / Под ред. Н.Г. Архиповой, Е.А. Оглезневой. Благовещенск: АмГУ, 2007.
16. Среднеобский словарь (Дополнение). Ч. 1-2. / Под ред. В.В. Палагиной. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1983 (ТСД-2).
17. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 1-4. / Пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева. М., 1964-1973 (Фасмер).
18. Цомакион. Н.А. Словарь языка мангазейских памятников XVII- первой пол.
XVIII века. Красноярск, 1971 (Цомакион).
19. Элиасов Л.Е. Словарь русских говоров Забайкалья. М.: Наука, 1980 (СРГЗ).
