CC BY
108
О.В. Большакова
П.А.ЗАЙОНЧКОВСКИЙ И АМЕРИКАНСКАЯ РУСИСТИКА 1960-1980-х ГОДОВ*
Большакова Ольга Владимировна — кандидат исторических наук, научный сотрудник ИНИОН РАН.
Проблема взаимодействия и взаимовлияния отечественной и американской историографий была поставлена в науке относительно недавно. Симптоматично, что этот вопрос впервые прозвучал в работах американских историков-русистов, на рубеже веков обратившихся к осмыслению истории и состояния своей дисциплины1. В масштабной статье Альфреда Рибера было отмечено, насколько серьезное влияние на изучение истории России в США, наряду с факторами социальными, идеологическими и методологическими, оказал личный фактор. По словам автора статьи, инициатором изучения американцами социальной истории русской бюрократии выступил советский ученый, профессор МГУ Петр Андреевич Зайончковский2. Действительно, более чем в 20 монографиях, вышедших в США в конце 1960-х - в 1980-е годы, мы находим слова признательности этому ученому за помощь, поддержку и научное руководство. Предметом настоящей статьи является рассмотрение научного и педагогического влияния П.А.Зайончковского (19041983) на развитие исследований истории Российской империи в США.
Безусловно, изучение истории и культуры другой страны требует тесных контактов с объектом изучения. Это особенно справедливо для американской русистики, которая в научном отношении долгое время оставалась достаточно незрелой. Характерной чертой «доперестроечных» американских исследований по истории России была ориентация на русскую дореволюционную и советскую историографию. Ее ин-
* Работа выполнена при поддержке РГНФ, грант № 02-01-00246а, а также при поддержке Ин-та Кеннана (Вашингтон).
1. Emmons T. Russia then and now in the pages of the «American historical review» and elsewhere: A few centennial notes// AHR. Vol. 100, N4. — P.1136-1149; Malia M. Clio in Tauris: American historiography on Russia//Imagined histories. - Princeton, 1998. - P. 414433 и др.
2. Рибер А. Изучение истории России в США //Исторические записки. - М., 2000. -С. 92.
теллектуальное воздействие на американскую историческую науку выражалось как в выборе тем для исследования, так и в методологии и интерпретациях. Особенно серьезную роль на этом этапе играл личный фактор: в послевоенные годы - научно-педагогическая деятельность русских историков-эмигрантов, в годы хрущевской «оттепели» и позднее - творческие контакты американских русистов с советскими историками, развивавшиеся на индивидуальной основе и постепенно расширявшиеся за счет совместного участия в конференциях3.
В годы «холодной войны», когда доступ в СССР для западных историков был фактически закрыт, а круг опубликованных исторических источников крайне узок, огромное значение для развития американской русистики имела научная и педагогическая деятельность русских историков-эмигрантов. М.М.Карпович, Г.В.Вернадский, М.Т.Флоринский и др., являясь живыми носителями старой культуры, воплощали в себе традиции русской дореволюционной историографии и прививали определенное отношение к истории России своим студентам и читателям. Как признают сами американцы, эти ученые сыграли важнейшую роль в развитии россиеведения как научной дисциплины. Воспитанное в «великой традиции» русской историографии XIX в. (в первую очередь, школы Ключевского), послевоенное поколение американских историков-русистов (С.Бэрон, Б.Мур, Р.Пайпс, М.Малиа, М.Раев и др.) сосредоточивалось на изучении истории общественных движений и общественной мысли, в первую очередь русского социализма и марксизма. Характерной чертой работ этих историков был интерес к истокам русской революции и «падению» Российской империи, а также поиск альтернатив в 1917 г. Во многом эта историография представляла собой зеркальное отражение тематики официальной советской историографии, с изменением оценок на прямо противоположные.
В конце 1950-х годов в американском россиеведении наступает новая эпоха, которая отмечена серьезнейшими количественными и качественными изменениями. Они были связаны, с одной стороны, с так называемой «эпистемологической революцией» в общественных науках на Западе, с другой - с развитием научного обмена с СССР и открытием доступа в советские архивы.
Главной особенностью этого периода является приход в науку нового поколения историков-русистов, с иным мировоззрением, опытом, исследовательскими интересами и научной методологией, которые условно называют «средним»4. Это
3. Рибер А. Изучение истории России в США //Исторические записки. - М., 2000. -С. 97.
4. Дэвид-Фокс М. Введение: Отцы, дети и внуки в американской историографии царской России // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Императорский период: Антология / Сост. М.Дэвид-Фокс. - Самара, 2000. - С. 7-8. Однако же, как пишет автор, следует осознавать неизбежность упрощений при выделении научных генераций.
поколение вышло на сцену в бурные 1960-е годы и заняло ключевые позиции в науке в 1970-1980-е, годы расцвета социальной истории и количественных методов исследования. Под влиянием «новой исторической науки», тесно связанной с социологией и базирующейся на научных концепциях, которые описывают структуры и модели общественной эволюции5, постепенно формируется и «новая» политическая история. Центральное место в ней занимают «понятие власти и те реалии, которые оно включает»6. Интерес историков в этой области смещается «от изучения событий, личностей и отдельных конфликтов к исследованию политических структур, их функционирования и эволюции в социальном контексте»7.
Такая политическая история с социологическим уклоном получает в 19601970-е годы широкое распространение на Американском континенте, отражая интерес ученых к процессу эволюции обществ - модернизации. Изучение процесса модернизации России, с особым вниманием к реформам и их движущей силе -правительству и его аппарату - становится важным сюжетом как сравнительно-исторических исследований, так и собственно россиеведения в США. Во многом эти исследования противостояли историографии прежних лет. В своих работах американские историки часто пересекали жесткую границу 1917 г. и рассматривали исторический процесс в России скорее с социально-экономической, чем с политико-идеологической точки зрения8.
Условия, в которых формировалось «среднее» поколение американских историков-русистов, кардинально отличались от послевоенных. В первую очередь, произошли серьезные институциональные изменения в самой дисциплине.
Конец 1950-х — 1960-е годы в США отмечены взрывом общественного интереса к СССР, который был вызван не только общим «потеплением» в стране после разоблачения культа личности, но и ее научно-техническими достижениями. Особое впечатление произвел запуск советского спутника в 1957 г. Это событие имело ряд важных последствий - в связи с ним в США в 1958 г. был принят Закон об образовании в целях национальной обороны (National Defence Education Act). Этот закон обеспечил приток правительственных средств для изучения русского языка, который был отнесен к числу важных со стратегической точки зрения. В результате в течение десяти лет количество людей, изучающих в колледжах и университетах русский язык и страну в целом, удвоилось9. Значительно выросло количество цен-
5. См.: Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. - М., 1998. -С. 9.
6. Ле Гофф Ж. Является ли все же политическая история становым хребтом истории? // THESIS. - М., 1994. - T.II, вып.4. Научный метод. - С. 181.
7. Там же. С. 29.
8. Дэвид-Фокс М. Указ. соч. С. 10.
9. Рибер А. Указ. соч. С. 77.
тров по изучению России и стран Восточной Европы, возникли новые специализированные журналы.
Еще более важные последствия для американской русистики имело подписанное в том же 1958 г. советско-американское соглашение о культурном обмене, которое позволило американским ученым и студентам проходить стажировку в Советском Союзе, работать в его архивах и библиотеках. После долгого перерыва страна была, наконец, открыта для изучения, в нее хлынул поток иностранных ученых. За четыре первых года в культурном обмене приняли участие более 200 человек, а к 1975 г. - 1 тыс. человек10. Характерно, что советская сторона посылала в США главным образом специалистов в области естественных наук и техники, а 80% американских участников обмена работали в области социальных и гуманитарных наук11.
Вплоть до начала 1970-х годов культурный обмен охватывал почти исключительно Москву и Ленинград, и соответственно, МГУ и ЛГУ - для студентов и аспирантов, а для сложившихся ученых - Институты истории АН СССР в Москве и Ленинграде. При этом большая часть заявленных американскими историками исследовательских тем касалась дореволюционного периода, поскольку заявки на изучение советского периода и современности имели много шансов быть отклоненными.
На историческом факультете МГУ многие иностранные стажеры, специализировавшиеся по истории России XIX в., стремились попасть к профессору П.А.Зайончковскому. Помимо профессиональных и личных качеств этого историка, который не боялся в те годы активно работать с иностранцами, здесь, по-видимому, играло свою роль и то, что в чрезвычайно широкий круг научных интересов Зайончковского входили в первую очередь проблемы внутренней политики России второй половины XIX в. Это совпадало с новыми тенденциями в американском россиеведении, где фокус исследовательского интереса переместился с проблем идеологии и общественных движений к истории политики, государственных институтов и социальных отношений.
Так, Ричард Уортман, специализировавшийся в области истории общественной мысли, стажировался в 1961-1962 гг. у С.С.Дмитриева на истфаке МГУ, работая над монографией по истории народничества. Через несколько лет приходит понимание, что государство, движущая сила русской истории, остается практически не изученным, оно как бы исчезло из поля зрения исследователей после револю-
10. Там же. Однако ситуация с научными обменами не была безоблачной. А.Рибер указывает на проблемы, которые возникали по обе стороны «железного занавеса» в условиях продолжающегося идеологического и политического противостояния.
11. Byrnes R.P. Soviet-American academic exchanges, 1958-1975//Byrnes R.P. A history of Russian and East European studies in the United States. Selected essays. - Bloomington, 1994. -P. 106.
ции 1917 г. Первые работы Зайончковского помогли ему (и многим его коллегам) осознать, что существует другой аспект русской истории и что в архивах содержится огромное количество источников по этой проблематике. По словам Уортма-на, он стремился попасть на стажировку к Зайончковскому, потому что хотел изучать русскую бюрократию, как можно больше работать в архивах и, наконец, просто потому, что хотел работать с ученым такого класса12. В 1966-1967 гг. Ричард Уорт-ман стажировался на истфаке МГУ у П.А.Зайончковского для написания монографии об истоках судебной реформы 1864 г. Впоследствии эта книга стала событием в историографии, на ней базировались все последующие исследования русской бюрократии и ее ментальности13.
В 1960-1970-е годы у П.А.Зайончковского ежегодно специализировалось, как правило, от трех до пяти стажеров-иностранцев. Как отмечается в библиографическом указателе, вышедшем к 90-летию со дня рождения Петра Андреевича, по его личным записям поименно установлено 27 из его иностранных стажеров. Преимущественно это американцы, но были среди них также англичане, канадцы, немцы, чехи14. Большая часть подготовленных под научным руководством Зайончковского диссертаций выросли в серьезные монографии. Многие американские стажеры стали крупными учеными: Т.Эммонс, Д.Филд, Р.Уортман, Б.Линкольн, Д.Орловски, Р.Роббинс и др. Они признают Зайончковского своим подлинным учителем.
Авторитет этого историка за рубежом, особенно в Америке, был чрезвычайно высок. Три его монографии были переведены на английский язык. В 1967 г. П.А.Зайончковский был избран почетным членом Ассоциации американских историков и годом позже награжден Гарвардской премией15. В 1969 г. вышел посвященный Зайончковскому специальный номер журнала «Канадиан славик стадиз» под названием «Царствование Александра II».
Как вспоминал профессор Д.Орловски, в 1960-1970-е годы «Зайончковский был нашим "героем"». Аспиранты Ричарда Пайпса в Гарвардском университете (среди них были Д.Орловски, Т.Тарановски, Д.Филд и др.) постоянно обсуждали новые работы Зайончковского, писали на них обширные рецензии, которые публиковались в университетском журнале «Критика».
Американские историки высоко ценили Зайончковского-исследователя, характеризуя его метод как «безупречно проницательный», «изощренно эмпиричес-
12. Любезно сообщено Р.Уортманом автору.
13. Wortman R. The development of Russian legal consciousness. - Chicago, 1976.
14. Петр Андреевич Зайончковский: Библиографический указатель. - М., 1995. -С. 56-62.
15. Захарова Л.Г. Петр Андреевич Зайончковский - ученый и учитель // П.А.Зайон-чковский (1904-1983). - М., 1998. - С. 19.
кий» и аналитически точный16. Ученый много сделал для развития американской русистики. Под его руководством были написаны многие серьезные исследования по истории внутренней политики, государственных институтов и бюрократии дореволюционной России, которые сформировали целое направление в англоязычном россиеведении. Исследованием этой проблематики на Американском континенте занимается определенный круг ученых (приблизительно 30 человек). Их ядро составляют бывшие стажеры Зайончковского, историки «среднего» поколения. Так, в 1989 г. на международной конференции «Великие реформы в России. 1856-1874» в Филадельфии две трети участников оказались его учениками17.
Это направление можно определить как вариант «новой» политической истории, изучавшей государственные и общественные институты дореволюционной России в рамках теории модернизации. Оно характеризовалось не только единым предметом исследования, общностью методологических основ, но и принадлежностью большинства историков к одной школе - «школе Зайончковского», объединявшей его советских и зарубежных учеников18.
Важным цементирующим фактором в формировании «школы Зайончковского», как пишет Л.Г.Захарова, были «тесные и теплые человеческие отношения, взаимная поддержка», что культивировалось Петром Андреевичем19. Вспоминая о своих взаимоотношениях с учителем, Т.Эммонс говорит о его «заботливости, постоянстве, готовности помогать не щадя ни сил, ни времени, если только ученик продемонстрировал свою преданность науке»20. Под преданностью науке прежде всего понимались постоянная работа над диссертацией или монографией и регулярные и продолжительные занятия в архивах. Одними концепциями, интерпретациями молодой историк свою лепту в историческую науку не внесет, считал Зай-ончковский. Он должен выявить и представить новый пласт документов по важной исторической проблематике, а правильную интерпретацию подскажут ему сами документы. Эммонс подчеркивает отрицательное отношение Зайончковского к идеологизированной истории, отразившееся в его «архивной ориентации», что не могли не заметить его иностранные стажеры. При этом единственной «деидеологизиро-ванной» традицией в советской исторической науке являлась позитивистская до-
16. Adler Ch. The «Revolutionary situation 1859-1861»: The uses of historical conception // Canadian Slavic studies. - Montreal, 1969. - Vol.3, N 2. - P.395.
17. Захарова Л.Г. Указ. соч. С.17.
18. В соответствии с принятой в социологии образования классификацией, феномен «научной школы» должен заключать в себе такие параметры, как институциональные рамки (в данном случае это МГУ), интеллектуальное лидерство, наличие новой научной программы и ее систематическая реализация в диссертациях и публикациях (см., например, «Вопросы истории». 2000. — № 1. — С. 168).
19. Захарова Л.Г. Указ. соч. С.18.
20. Эммонс Т. П.А.Зайончковский - научный руководитель иностранных стажеров // П.А.Зайончковский (1904-1983). - М., 1998. - С. 116.
революционная историография, с которой Зайончковского, ученика Ю.В.Готье, соединяла глубокая связь21.
Этот позитивизм и эмпиризм был воспринят и американскими стажерами, хотя, как отмечает А.Рибер, такой подход был распространен в те годы во всей американской русистике, впервые с открытием архивов получившей возможность черпать все новые факты и данные для интерпретации22. Что касается теоретической стороны исследований, то здесь не существовало идейного давления со стороны учителя. Американские историки использовали и развивали его идеи и концепции, хотя зачастую вкладывали в них собственное содержание.
Методологической основой и ведущим аналитическим инструментом в их работах являлась теория модернизации, а также концепции бюрократии и власти, разработанные в исторической социологии и политологии. Наряду с трудами Зай-ончковского, для историков этого направления огромное значение имели работы Марка Раева, в которых были намечены структурные теоретические рамки для рассмотрения процесса реформ в ходе российской модернизации. В них впервые проблема бюрократии связывается в один узел с проблемой реформ23.
В 1960-е годы в США публикуются первые исследования, посвященные государственным институтам, социальным группам и политике правительства в России второй половины XIX в. Наиболее значимыми из них были статья стажировавшегося у П.А.Зайончковского в 1962-1963 гг. Питера Цапа о крестьянских судебных учреждениях24 и книга Теренса Эммонса «Русское поместное дворянство и освобождение крестьян в 1861 г.»25. Это была первая полновесная монография, выпущенная зарубежным учеником Зайончковского. Лишенная модного в эти годы в США социологизирования, эта книга, пожалуй, ближе всего подошла к тому образцу исследования, который представляли собой труды Зайончковского. Важной вехой в англоязычной русистике стала публикация Альфредом Рибером писем кн. А.И.Барятинского к Александру II26. В предисловии к этому изданию Рибер изложил свою концепцию великих реформ, выдвинув в качестве первопричины отмены крепостного права необходимость создания современной армии.
21. Эммонс Т. П.А.Зайончковский - научный руководитель иностранных стажеров// П.А.Зайончковский (1904-1983). - М., 1998. - С. 117
22. Рибер А. Изучение... С. 89.
23. См.Raeff M. Michael Speransky: Statesman of imperial Russia, 1772-1839. - The Hague, 1957; Id. Plans for political reform in imperial Russia, 1730-1905. - N.Y., 1966, и др.
24. Czap P. Peasant-class courts and peasant customary justice in Russia, 1861-1912 //J. of social history. - Berkeley, 1967. - Vol.1, N2. - P.149-178.
25. Emmons T. The Russian landed gentry and the peasant emancipation of 1861. - Cambridge, 1968. - XI, 386 p.
26. The politics of autocracy: Letters of Alexander II to prince A.I.Bariatinskii, 1857-1864/ Ed. by Rieber A. - The Hague, 1966.
В 1970-х - начале 1980-х годов наблюдается необыкновенный подъем в области исследований великих реформ и правительственного аппарата дореволюционной России. Целый ряд историков, стажировавшихся в МГУ у П.А.Зайончковско-го, закончили свои исследования и выпустили монографии, которые внесли серьезный вклад в американское россиеведение27. В этот период вышли книги и других историков, многие из которых стали заметным явлением в историографии: Фредерика Старра о реформе местного самоуправления, Грегори Фриза о церковных реформах и контрреформах; о реформах образования и печати писали Д.Баль-мут, А.Сайнел и С.Уиттакер28. В течение десяти лет появилось около двух десятков книг и множество статей на английском языке, посвященных внутренней политике России второй половины XIX в.
В основе реформ подавляющее большинство авторов видит стремление самодержавия приспособить традиционные институты империи к кардинально меняющемуся обществу, сохранить статус России как великой державы и удержаться на должном уровне в мировой экономической и политической системе. Подчеркивается значение «внешнего фактора» — поражения в Крымской войне, побудившего Александра II начать великие реформы, которые в этом контексте трактуются как важнейший шаг на пути трансформации России в современное общество. Бюрократия выступает в этих исследованиях в качестве «агента» модернизации, ее движущей силы.
Проблемы бюрократии и управления рассматриваются в этот период как в связи с реформаторским процессом, так и самостоятельно. Ученые исследуют конкретные элементы государственной власти, при этом чиновничество изучается как особая социальная группа. Отчетливо различаются два подхода к изучению бюрократии - количественный и качественный. Характерно, что исследования русской бюрократии на Западе и в СССР в эти годы развиваются параллельно, причем огромную роль в выработке методологии для анализа массивов делопроизводствен-
27. Field D. The end of serfdom. Nobility and bureaucracy in Russia, 1855-1861 - Cambridge, 1976; Lincoln B. Nikolai Miliutin: An enlightened Russian bureaucrat of the 19th century. -Newtonville, 1977; id. On the vanguard of reforms: Russian 'enlightened bureaucrats', 18251861. - DeKalb, 1982; Ruud Ch. Fighting words: Imperial censorship and the Russian press. 1804-1906. - Toronto, 1982; Orlovsky D. The limits of reform: The ministry of internal affairs in imperial Russia, 1802-1881. - Cambridge, 1981; Pereira N. Tsar-liberator: Alexander II, 1855-1881. - Newtonville, 1983; Robbins R.G. Famine in Russia, 1891-1892: The imperial government responds to a crisis. - N.Y., 1975; Wortman R. The development of Russian legal consciousness. - Chicago, 1976.
28. Balmouth D. Censorship in Russia. - Wash., 1979; Freeze G. The parish clergy in nineteenth century Russia. - Princeton, 1983; Sinel A. The classroom and the chancellery: State educational reform in Russia under count Dmitry Tolstoi. - Cambridge (Mass.), 1973; Starr D. Decentralization of local self-government in Russia, 1830-1870. - N.Y., 1972.
ных документов сыграла монография П.А.Зайончковского «Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в.» (М., 1978)29.
Увлечение количественной стороной исследований бюрократии, c использованием демографических характеристик больших групп чиновничества для выяснения его социального состава, экономического положения, уровня профессионализма и пр., было созвучно веяниям времени и отвечало представлениям структурно-функциональной социологии. Этот во многом плодотворный подход нашел свое наиболее полное отражение в сборнике об эволюции русской бюрокра-тии30, в который вошли материалы трех конференций, прошедших в США в 1970-е годы.
Качественный подход к изучению русского чиновничества как социальной группы представлен в работах учеников П.А.Зайончковского Р.Уортмана и Б.Лин-кольна, обратившихся к исследованию взглядов и «этоса» группы молодых образованных чиновников, которые сыграли решающую роль в подготовке и проведении реформ 1860-х годов. Синтез всех подходов и жанров - и институционального, и статистического, и биографического - находим в монографии Д.Орловски о Министерстве внутренних дел31, в которой исследуется ряд важнейших проблем политической культуры и государственности в России. Рассматривая вслед за П.А.-Зайончковским «кризис самодержавия 1878-1881 гг.», Д.Орловски интерпретирует его как кризис по своей сути «институциональный», который заключался в неспособности министерств справляться с текущими обязанностями и тем более с экстраординарными задачами. «Институциональная слабость», «недоразвитость» системы управления отмечается многими авторами и признается одной из главных причин «падения империи».
Уже в 70-е годы западные историки-русисты все больше внимания начинают уделять политической культуре бюрократии, что вполне согласуется с тенденциями, наметившимися в зарубежной исторической науке. Приходит понимание, что анализ структур нужно сочетать с изучением общественного сознания, и в этом существенную помощь исследователям оказала концепция «политической культуры».
Американские историки-русисты обратились к этой концепции в конце 1970-х - начале 80-х годов. Основополагающими в этом отношении стали работы Марка Раева, в том числе его статья «Бюрократический феномен», в которых представлена либеральная концепция русской бюрократии и ее политической культуры
29. Cm. Orlovsky D. Recent studies on the Russian bureaucracy // Russian rev. - 1976. -Vol.35, N2. - P. 448-467.
30. Russian officialdom from the 17 th through the 20th centuries: The bureaucratization of Russian society /Ed. by Pintner R., Rowney D.K. - Chapel Hill, 1980.
31. Orlovsky D. The Limits of reform...
в связи с понятиями о «правовом» и «полицейском» государстве32. Без этой концепции немыслимы исследования всех последующих лет - Т.Тарановского, Д.Мей-си, Т.Пирсона и др.33, в которых показано, что политическая культура чиновничества сыграла решающую роль в формировании внутренней политики самодержавия. Историки уделяют внимание не только содержанию программы той или иной реформы, но и самому процессу принятия решений, который сопровождался борьбой разнообразных группировок в бюрократической среде.
В 1980-е годы американская историография сосредоточивается на изучении реализации великих реформ и последовавших за ними «контрреформ» (хотя и не все авторы согласны с термином)34. Опираясь на первопроходческие исследования советских историков, в первую очередь П.А.Зайончковского и его учеников, американские русисты продолжили разработку этой практически не изученной темы.
Конец 1980-х - начало 1990-х годов стали периодом подведения итогов для историков, занимавшихся исследованием внутренней политики и политических институтов самодержавия, и соответственно, его бюрократии. Такая возможность была реализована на нескольких международных конференциях, посвященных проблеме реформ в России, которые прошли в США, Канаде и Германии. Участие в них российских историков создало серьезные предпосылки для разрушения барьеров между двумя историографиями.
Материалы конференций отразили широту и разнообразие тем и проблематики, а также методологических подходов, которые, однако, принадлежат все же 19701980-м годам. К настоящему времени уже ясно, что «новая» политическая история в том виде, в каком она существовала в россиеведении США в 1970-1980-е годы, завершила свое существование. И дело не только в том, что произошло смещение фокуса исследовательских интересов и пришло новое поколение историков. Скорее, применявшиеся в ней методы исторического исследования исчерпали свои эвристические возможности, а теория модернизации, лежавшая в основе большинства работ, более не удовлетворяет историков. Ныне они предпочитают говорить
32. Raeff M. The bureaucratic phenomenon of imperial Russia // American historical rev. -1979.
33. Taranovsky T. The aborted counterreform: Murav'ev Commission and the judicial statutes of 1864//Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. - Wiesbaden, 1981. - Bd 29, H.2. - S. 161184; Macey D. Government and peasant in Russia: The prehistory of the Stolypin reforms, 18611906. - DeKalb, 1987; Pearson T. Russian officialdom in crisis: Autocracy and local self-government, 1861-1900. - Cambridge, 1989.
34. Whelan H. Alexander III and the State Council. Bureaucracy and counter-reform in late imperial Russia. — New Brunswick, 1982; Taranovsky T. The aborted counter-reform: Mureav'ev Commission and the judicial statues of 1864//Jahrbücher fw Geschichte Osteuropas. - Wiesbaden, 1981; Pearson T. Russian law and rural justice: Activity and problems of the Russian justices of peace, 1865-1889//Jahrbücherfür Geschichte Osteuropas. - Wiesbaden, 1984.
скорее о социальном «сдвиге» и исследовать такие его параметры, как развитие образования и книжной культуры, изменения в положении женщины и в образе жизни разных социальных слоев. Угас интерес к «внешнему» фактору, стимулирующему исторический процесс в России, и внимание историков переключилось на факторы внутреннего саморазвития.
В то же время в последние годы наблюдается расцвет «новой» политической истории в России, которая развивается по трем направлениям: исследование реформаторского процесса, проблем конституционализма и национализма. Активное изучение внутренней политики самодержавия продолжают представители и последователи «школы Зайончковского», по-прежнему базирующейся на кафедре истории России XIX в. в МГУ, под научным руководством Л.Г.Захаровой3 5. В Петербурге центром изучения данной проблематики является Институт российской истории РАН, ассоциирующийся прежде всего с такими фигурами, как Б.В.Анань-ич. Для современного состояния «новой» политической истории характерна тесная связь с западной, в первую очередь американской, исторической наукой, реализующаяся как в участии в конференциях, так и в совместных издательских проектах. Здесь явно заметны черты интеграции двух разделенных прежде «железным занавесом» историографий, которые следует рассматривать в русле общего процесса интернационализации исторической науки в новых условиях.
Однако не следует упускать из виду, что процесс интеграции двух историогра-фий начался гораздо раньше, хотя и был серьезно затруднен политическим и идеологическим противостоянием двух великих держав. В 1960-1980-е годы взаимодействие западной и советской исторической науки происходило главным образом на основе личных контактов, и здесь невозможно переоценить значение деятельности П.А.Зайончковского. Как было признано на международной конференции, посвященной его 90-летию, которая прошла в сентябре 1994 г. в МГУ, именно такой ученый, как П.А.Зайончковский, с его уважением к историческому факту и неприятием идеологического диктата в науке, мог стать в период «холодной войны» реальным связующим звеном для двух разъединенных научных школ3 6.
35. Традиции Зайончковского продолжаются и в Америке: опубликован обнаруженный в Гуверовском архиве дневник Ю.В.Готье, заканчивается работа над совместным российско-американским проектом издания аннотированной библиографии эмигрантских мемуаров, которая является продолжением и необходимым дополнением многотомной «Истории дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях».
36. См. материалы конференции, посвященной 90-летию П.А.Зайончковского, с. 143.
