CC BY
71
М 11_ Н I Б Т
История военного дела: исследования и источники Специальный выпуск I
РУССКАЯ АРМИЯ В ЭПОХУ ЦАРЯ ИВАНА IV ГРОЗНОГО Материалы научной дискуссии к 455-летию начала Ливонской войны
ЧАСТЬ II ДИСКУССИЯ
Санкт-Петербург 2012
ББК 63.3(0)5 УДК 94
Редакция журнала: К.В. Нагорный К.Л. Козюрёнок
Редакционная коллегия: кандидат исторических наук О.В. Ковтунова
кандидат исторических наук А.Н. Лобин кандидат исторических наук Д.Н. Меньшиков кандидат исторических наук Е.И. Юркевич
История военного дела: исследования и источники. — 2012. — Специальный выпуск. I. Русская армия в эпоху царя Ивана IV Грозного: материалы научной дискуссии к 455-летию начала Ливонской войны. — Ч. II. Дискуссия. [Электронный ресурс] <http://www.milhist.info/spec_1>
© www.milhist.info
© Курвдтов О.А.
М I L Н I S Т
Курбатов О.А. Отзыв на статью Д.М. Володихина «Высший командный состав русской полевой армии при Иване IV»
Ссылка для размещения в Интернете:
http: //www.milhist. info/2012/12/18/kyrbatov_1
Ссылка для печатных изданий:
Курбатов О.А. Отзыв на статью Д.М. Володихина «Высший командный состав русской полевой армии при Иване IV» [Электронный ресурс]// История военного дела: исследования и источники. — 2012. — Специальный выпуск. I. Русская армия в эпоху царя Ивана IV Грозного: материалы научной дискуссии к 455-летию начала Ливонской войны. — Ч. II. Дискуссия. - C. 1-20 <http://www.milhist.info/2012/12/18/kyrbatov_1> (18.12.2012)
www.milhist.info
2012
КУРБАТОВ О.А.
кандидат исторических наук
ОТЗЫВ НА СТАТЬЮ Д.М. ВОЛОДИХИНА
«ВЫСШИЙ КОМАНДНЫЙ СОСТАВ РУССКОЙ ПОЛЕВОЙ АРМИИ
ПРИ ИВАНЕ IV»
ß работе Дмитрия Михайловича Володихина поднят весьма важный аспект русской военной истории — проблема комплектования высшего командного состава вооруженных сил, изучение основных тенденций этого комплектования. Сделана интересная попытка разрешить несколько частных вопросов: о роли в развитии воеводского корпуса опричной политики царя Ивана Грозного и о влиянии на боеспособность русской армии потерь, понесенных воеводским корпусом в ходе опричного террора и на исходе Ливонской войны 1558 - 1583 гг.
Статья открывается очерком историографии вопроса. Справедливо отметив недостаточную изученность его, как и военно-исторической тематики XVI в. в целом, автор обошел стороной работы нескольких отечественных историков. Из современных исследований, как мне представляется, следовало бы упомянуть обобщающую книгу В.А. Волкова1, коллективную монографию
2 3
под редакцией А.П. Павлова , монографию А.В. Белякова и специальные статьи О.А. Курбатова4. Не говоря о чисто научной аккуратности, то, что автор не учёл некоторые из этих работ, не могло не отразиться на качестве обсуждаемого исследования.
Далее следует раздел о социальном облике высшего командного состава русской армии. К моему недоумению, весь разговор об источнике комплектования воеводского корпуса исчерпывается общей фразой («для подавляющего большинства воеводских назначений любого статуса — как полковых, так и крепостных, — избирались военачальники из «служилой аристократии», и гораздо реже — из родовитого дворянства»5). В другом разделе статьи Д.М. Володихин еще отмечает, что и после опричного периода во главе отдельных армий продолжают оставаться лица, не только служившие по московскому списку, но и принадлежащие «к знаменитой древностью знати» (за исключением воеводы Н.П. Чепчугова)6. То есть, читателю остается самому догадываться, кого именно автор относит к этой аристократии, поскольку отсутствует полный перечень родов, количество их представителей на службе по периодам или хотя бы отсылка к той работе, которую автор не считает необходимым дублировать, а также, что такое «московский список» и когда он вообще появился.
И ни слова об основных учетных документах верхушки служилого сословия — Дворовой тетради и Тысячной книге. Автором этих строк уже было высказано предположение, что именно члены вновь избранной «тысячи» («дворяне выборные»), среди прочего, были призваны замещать должности полковых воевод и вновь учрежденных в 1550 г. сотенных голов. Из позднейшей практики известно, что сотенные головы дворянской конницы назначались, как правило, из выборных дворян, и реже — из дворовых детей боярских. Но подкрепим этот тезис наблюдением за источниками середины XVI в.
В 1549 г., при подготовке второго казанского похода царя Ивана Грозного, была произведена роспись городовых детей боярских по разным «титульным» полкам. При этом, в каждый из этих полков были назначены «дети боярские дворовые по списку», особо присланному полковым воеводам.
Как представляется, именно из их числа в ходе боевых действий зимы 1549 — 1550 гг. назначались «легкие воеводы на посылку» — предшественники сотенных голов. Из дворовых детей боярских и более высших чинов Государева двора комплектовалась большая часть полковых воевод, и их имена, соответственно, попадали в разрядные книги. При этом, в первой половине XVI в. сохранялась возможность назначения на младшие воеводские должности городовых детей боярских, что полностью исключается со второй половины XVI столетия .
Во второй половине XVI в. традиция, по сути, осталась прежней, только для замещения младших командных должностей (сотенных и разного рода иных голов) полковые воеводы стали получать в свое распоряжение не дворовых детей боярских, а выборных дворян по особому списку. Так, в 1572 г. «В большом полку ... 3 боярином и воеводою со князем Михаилом Ивановичем Воротынским: детей боярских выборных 40 чел.», у второго воеводы И. В. Шереметева «выборных 25 чел.», и далее у остальных 8 воевод пятиполковой
о
рати (всего указано 180 чел.) . В 1580 г. порядок остался прежним, только записывались эти бойцы уже как «дворяне выборные»9.
Определив круг комплектования уровня «голов», можем осторожно приступить к вопросу о полковых воеводах. Сначала выясним сам смысл их назначения, «разряда», который повторялся в начале похода. Ясно, что до 1550 — 1552 гг. пятиполковое деление было предписано каждой отдельной конной рати в качестве «уставного», вне зависимости от ее численности. Согласно исследованию Ю.Г. Алексеева, в правление Ивана III регулярная практика заблаговременного назначения дворян внутри каждой рати воеводами полков Большого, Передового, Правой и Левой руки (а с 1501 г. — Сторожевого) была вызвана необходимостью заранее установить единоначалие и четкое соподчинение, особенно в случае, если сам великий князь не участвует в походе: иначе начинались неизбежные местнические споры и конфликты
между воеводами10. Впрочем, в казанском походе 1549—1550 гг. подобным конфликтам (уже между «воеводами на посылке») не помешало и присутствие самого царя, что повлекло за собой, по нашему мнению, не только новый приговор о старшинстве воевод, но и введение должности сотенного головы.
До создания «сотенного» звена управления полковой воевода поместной конницы мог командовать «полком» от нескольких десятков до нескольких сотен всадников, то есть являлся непосредственным предводителем своего конного отряда в походе и на поле битвы. В результате «сотенной» реформы появилось промежуточное командное звено в виде сотенных голов, и количество обязательных по уставу титульных полков снизилось до трех (трехполковая рать, без полков Правой и Левой руки). Как правило, во главе каждого титульного полка стояло по два, реже — по три воеводы, между которыми распределялись сотни в соответствии со старшинством; таким образом, под началом каждого полкового воеводы должно было состоять не меньше двух сотен — и до 10—15. Сотенные головы, фактически, пришли на смену младшим воеводам поместной конницы дореформенного периода, и общий местнический «вес» полковых воевод повысился. Таким образом, статистические подсчеты Д.М. Володихина требуют как минимум учета изменений, произошедших после 1550 г.
В списках «избранной тысячи» наиболее вероятные кандидаты на воеводские должности — это 1-я и 2-я статьи Московских городов и 1-я статья Новгородского разряда. Впрочем, тезис этот требует дальнейшей разработки, к тому же, списки выборных дворян уже через год-два должны были сильно обновиться по сравнению с Тысячной книгой, которая сохранилась в частных сборниках местнического характера и не отразила позднейших изменений. Кроме того, в нее не вошли дворяне, владевшие вотчинами в Московском уезде и, следовательно, не нуждавшиеся в испомещении11. Из Дворовой же тетради формально выделить кандидатов в полковые воеводы (за исключением
«думских» чинов) не представляется возможным, поскольку градация по «статьям» там отсутствует. Однако, думаю, не стоит сомневаться, что в целом в период 1550-х — 1560-х гг. структура Государева двора была уже достаточно формализованной, и источники комплектования полковых воеводских должностей фиксировались не только в головах руководителей государства, но и в военно-учетной документации. К сожалению, автором статьи о воеводском корпусе вопрос об уточнении этих источников не был поставлен, что снижает и качество дальнейших рассуждений и расчетов.
Из частных замечаний по разделу, трудно согласиться с полным исключением из «высшего командного состава» воевод дворовых и у Наряда. Автор, к сожалению, не потрудился подробно обосновать, по каким причинам он относит к «высшему командному составу» воевод Большого полка, как главнокомандующих, и воевод «титульных полков», но решает исключить из их числа указанные выше должности. Можно лишь догадаться, что определяющим здесь является их местнический статус по «Приговорам» о местах полковых воевод 1550 и других годов: у дворовых воевод он был «неопределенным», а у Наряда — «менее почетным» по отношению к уровню воевод «титульных полков». Но такой принцип несколько непоследователен. Во-первых, в «приговорах» не определяется еще и статус ертаульных воевод, которых, надо полагать, Дмитрий Михайлович все же включает в свои расчеты. Во-вторых, низкая местническая честь воеводы «у Наряда» требует специального обоснования, а не априорного утверждения. Наконец, и с дворовыми воеводами все не так убедительно. Само их появление в эпоху Ивана Грозного было отмечено местническим «делом»: во втором казанском походе 1549—1550 гг. воевода Сторожевого полка боярин кн. Ю.М. Булгаков-
Голицын заместничал с воеводой полка Правой руки (боярин кн. А.Б.
12
Горбатый) и дворовым воеводой (боярин кн. И.Ф. Мстиславский) . Другие, более поздние споры «о местах» с дворовыми не известны, что объясняется и
«опричностью» Государева полка в общих полковых разрядах (сам эпитет «дворовый» указывал на их занятие личным царским делом устроения его Двора и его полка), и, пожалуй, высоким местническим статусом этих воевод, в число которых худородные дворяне не попадали.
Другое дело, что в составе некоторых ратей, особенно в волжских, кавказских или сибирских походах, могло вообще не быть дворян и детей боярских, а только стрельцы и казаки, иногда дополненные незнатными помещиками с южных и восточных окраин. В подобных случаях от воеводы вообще не требовался высокий местнический статус, а только деловые качества и боевой опыт — что и позволяло «выбиваться» в «высший командный состав» дворянам вроде упомянутого автором Н.П. Чепчугова или И. Черемисинова,
13
который ходил в Кабарду и на Тарки в 1560 г.13 В итоге, избранный автором метод отбора воевод в «высший командный состав» представляется не до конца продуманным. В качестве альтернативы, можно ориентироваться не на внешние атрибуты самостоятельности полководцев или их местнический статус, а, напротив, на внутренние обязанностей полковых воевод.
Функции дворовых воевод определены в записи 1549 г.: «Идучи х Козани и под Казанью (в Государеве полку) были и ведоли детей боярских, и смотрили их, и сторожи ставили»14. Это определение может служить дополнительным аргументом в пользу того, чтобы включить их в «высший командный состав». Дело в том, что хотя основной задачей Царского полка считалась охрана священной особы Государя, в боевых действиях государевы «полчане» были задействованы не меньше других бойцов. Только вступали они в бой не всем соединением, во главе с воеводами или самим монархом, а отдельными сотнями, которые по усмотрению командования посылались либо на особые задания («в посылки»), либо для подкрепления воевод на наиболее важных участках сражения. И таким же образом, как правило, действовали в случае ординарного (не-государева) похода сотни трех- и пятиполковых ратей,
начиная с сотен Большого полка. Они тоже не бросались в бой всем «титульным полком», а по выбору своего воеводы направлялись в подчинение того военачальника, который уже вступил в соприкосновение с неприятелем. Непосредственное руководство битвой, в подобных случаях, осуществлял один из передовых воевод или даже ертаульный голова15. Следовательно, в круг задач воевод «титульных полков», как и у дворовых, входили в первую очередь все те же смотры ратных людей, решение их проблем на протяжении похода и контроль за правильным несением сторожевой службы. Если уточнить таким образом функции воевод, «командовавших . отдельными полками внутри самостоятельных полевых соединений»16, то не останется причин исключать из иерархии «полководцев» и воевод у Наряда, несмотря на их предположительно более низкий местнический статус.
Кстати, при подсчетах «полководцев» необходимо оговориться, что в случае Государева похода роль «командовавшего самостоятельным полевым соединением» выполнял сам царь, и воеводы Большого полка, если он существовал отдельно от Государева, превращались в ординарных воевод «титульных полков» — так же, как и дворовые воеводы.
Что касается городовых воевод крупнейших городов, то не вполне ясна цель их упоминания в статье, поскольку в дальнейшем речи о принципах их назначения не идет, и не всегда можно понять, включаются ли они в расчеты исследователя. Кстати, список этих военачальников следовало бы дополнить наместником в Северской земле и в какой-то момент воеводой Свияжска, а вот во Владимире, за исключением некоторых казанских походов, вряд ли могли быть значительные воинские силы.
Наиболее значимым разделом работы Д.М. Володихина является глава о
влиянии придворной борьбы 1530-х — 1560-х гг. и опричной политики на
изменение социального состава воеводского корпуса. Основной сюжет —
процентное соотношение «титулованной» и «нетитулованной» знати среди
7
первых воевод в разные периоды и попытка связать это с внутриполитической ситуацией в стране. Однако, автор не потрудился как-то обосновать исходные постулаты своих построений:
1. Редкое участие родовитых представителей старомосковского боярства («нетитулованной») в военных походах в качестве первых воевод — это «серьезный показатель падения служилого статуса нетитулованной знати», а в более благоприятные времена, например, правления Ивана III, у них существовали возможности карьерного роста в воеводских чинах (!) («перед
17
ними открыты просторы для карьеры в вооруженных силах») . Подобные утверждения нуждаются в серьезном обосновании — непонятно, как неучастие в походе может нанести ущерб местническому статусу дворянина или боярина; можно ли вообще говорить о «карьерной лестнице» воеводских чинов в условиях господства местнических отношений; нельзя ли объяснить эти ситуации традиционным распределением ролей различных служилых групп и родов в государственном управлении. Последний тезис, кстати, принят в современной историографии в отношении Государева двора в целом: уже «в конце правления Василия III все большее распространение получал семейный принцип, когда члены отдельных семей, преданных государю, специализировались на выполнении определенных государственных функций из поколения в поколение»18. При анализе Дворовой тетради и Тысячной книги бросается в глаза, что если среди бояр князья незначительно превышают число «нетитулованных» особ, то должности окольничих, оружейничего, казначеев почти сплошь заняты потомками старомосковской знати. Вообще, распределение ролей, когда связанные с великокняжеской семьей представители «нетитулованной» знати отвечают за различные отрасли дворцового хозяйства и государственного управления, а недавно вошедшие в состав элиты служилые князья возглавляют рати и участвуют в военных
походах, вытекало из самой логики развития Русского централизованного государства.
2. Можно ли вообще говорить о некоем соперничестве «титулованной» и «нетитулованной» знати как факторе внутриполитической жизни страны, а не только как результате статистических подсчетов, сознавали ли себя представители Государева двора членами двух сплоченных конкурирующих корпораций, помимо принадлежности к определенным служилым династиям? Кроме произвольно истолкованной эволюции процентного соотношения князей и не-князей в полковых воеводах по разрядам, трудно найти подтверждение этому в иного рода источниках.
3. При выяснении вопросов о «высшем командном составе» автор оказывается в рамках тезиса, который сам постулировал без особых доказательств — главнокомандующим является первый воевода Большого полка. Между тем, в русском войске XVI - XVII вв. это зачастую откровенно компромиссная фигура, от статуса которой зависел своего рода «местнический комфорт» остальных воевод. Иными словами, чтобы остальные военачальники не считали свое назначение «потерькой» для чести рода, первый воевода должен был обладать для них непререкаемым местническим авторитетом. На эту роль годились далеко не все представители «служилой аристократии». При Иване Грозном наиболее удобными персонами являлись те, кто получил высокое «место» при Дворе «за иноземчество» — удельные князья из Литвы (князья Бельские, Одоевские, Мстиславские или Воротынские), служилые Чингисиды и кабардинские князья. Да и в остальных случаях воеводы могли назначаться некими «обоймами», когда «уставный» набор 6 или 10 воевод составлялся из представителей всего двух-трех родов, чье местническое соотношение между собой не должно было вызвать особых споров. И это вновь возвращает нас к вопросу о рамках и самой возможности «карьерного роста воевод» в связи с их участием в военных действиях.
Исходя из вышесказанного, изменение процентного соотношения двух «типов» русской знати на воеводских должностях в разные хронологические периоды может быть истолковано совершенно по-разному. Само существование конкурентной борьбы «с переменным успехом» за должность главных полковых воевод, неважно, в эпоху ли боярского правления или в годы опричнины, вызывает обоснованные сомнения. К тому же, мимо внимания автора статьи прошло единичное наблюдение С.Б. Веселовского о соотношении указанных родов в воеводском корпусе: «В период правления Василия III в разрядных книгах ... названо не менее 304-х воевод (более 60% (187 воевод) — выходцы из княжеских родов, остальная часть (117 воевод) — представители
нетитулованных родов»19. Д.М. Володихин приводит иные цифры, 75% и 25 %
20
соответственно , что требует хотя бы комментария, почему он пришел к несколько иным выводам.
Кроме того, выскажем еще два частных замечания по разделу:
1. Не проще ли объяснить выявленное автором падение численности «княжат» на воеводских должностях в начале опричнины не мифической победой «нетитулованной знати», а конкретной царской опалой. В 1565 г. «послал Государь в своей государской опале. в Казань и в Свияжской город на житье и в Чебоксарской город» значительную часть ростовских, ярославских и стародубских князей, а также «иных много» детей боярских. Их вотчины были «отписаны на Государя», а взамен ссыльные, среди которых на долю князей приходилась половина, получили поместья и превратились в рядовых детей боярских — «казанских», «свияжских» и «чебоксарских жильцов»21. Указанные корпорации, образованные после завоевания Казани в 1550-х гг., не имели в своем составе выборного и дворового чина, так что подвергшиеся опале потомки удельных князей лишались возможности продолжать придворную службу. Одновременно, в опричный удел был взят Суздаль, суздальские князья также лишились вотчин, а им самим были предоставлены
поместья в уездах «земщины». Впрочем, эта первая массовая опала продлилась недолго: половина затронутых ею князей и детей боярских была возвращена на свои прежние земли уже в 1566 г., «а другую половину дворян взял и пожаловал Государь после» — еще через год. Родовые вотчины им стали возвращаться, однако далеко не всем и ненадолго22. Естественно, в 1565—1567 гг., а то и позже, опальные не могли занимать воеводских или даже «головинных» должностей. Да и не успели «княжата» опомниться от одной грозы, как грянула другая: в 1569 г. Ростовский и Ярославский уезды были включены в опричнину, их землевладельцы, по общему порядку, подверглись разбору, и не заслужившие царского доверия выселялись в иные «Московские города». Нечто подобное постигло и стародубских князей. Конечно, на местах все они возглавили списки уездных служилых корпораций, вновь попав в состав Государева двора, но в целом их статус, несомненно, понизился.
Так что вряд ли в этих опричных «переборах людишек» стоит видеть некое удовлетворение амбиций, реванш «нетитулованной знати». Не исключено, что ее представители сами были не в восторге от выпавшего им «счастья» непрерывно водить на службу опричные и земские полки.
2. Представляется в корне неверным относить к «социальным результатам опричнины» тот факт, что «ключевые посты в войсках гораздо чаще стали занимать персоны, не имеющие отношения к русской служилой
23
аристократии» . Здесь имеются в виду служилые Чингисиды и кабардинские князья. Между тем, по наблюдению А.В. Белякова, начался этот процесс гораздо раньше: «Начиная с 1557/1558 г., Чингисиды стали регулярно назначаться номинальными воеводами полков в действующей армии». Обилие систематических воеводских назначений всей когорты служилых татарских царей и царевичей позволило исследователю составить целых три «схемы соотношения» по старшинству только между потомками Чингис-хана: для
24
1550—1560-х гг., для 1570—1580-х гг. и для 1590-х гг. По нашему мнению,
высказанному в статье о военных реформах 1550-х гг., первый эпизод подобного назначения относится ко второму казанскому походу 1550 г., когда Большой и Передовой полки осадного корпуса номинально возглавил касимовский царь Шигалей, а полки Правой и Левой руки и Передовой — астраханский царевич Едигер. Назначение такого рода главнокомандующими знатных Чингисидов, следовательно, изначально никак нельзя связать с внутренней политикой государства. Оно явным образом вызывалось внешнеполитическими амбициями, претензиями русского царя на наследие Золотой орды и демонстрацией его верховенства над потомками «царского
25
рода» Чингис-хана . Видимо, лишь позднее этот обычай был адаптирован в местнических целях, ведь назначение Чингисидов первыми воеводами не могло нанести «потерьки» местническому статусу старых служилых родов русского царя.
Заключительный раздел своего исследования Д.М. Володихин посвящает вопросу потерь воеводского корпуса в продолжение царствования Ивана Грозного. Из всего периода он справедливо выделяет два хронологических отрезка, в которые произошли поистине массовые потери среди воевод: период опричнины (и до 1573 г.) и период войны с Баторием. Выявлен персональный состав и основные причины гибели воевод, поставлен справедливый вопрос о том, насколько эти потери отразились на боеспособности русской армии. Эта проблема занимает отечественных историков еще с Н.М. Карамзина, под воздействием сочинений кн. А. Курбского и его знаменитой полемики с Иваном Грозным. Автор приходит к выводу о том, что потери не могли не повлиять на боевые качества русской армии, причем выдвигает довольно оригинальный тезис: опричный террор еще не подорвал боеспособности, но сузил возможность быстрого восполнения потерь в воеводских кадрах в случае нового обострения обстановки. И с началом успешных для поляков кампаний Стефана Батория, сопровождавшихся новыми кадровыми потерями, царю
некем стало заменять выбывший из строя командный состав. Отсюда — видимая нерешительность русских полководцев и их неспособность остановить вражеское нашествие.
Невозможно спорить с тем, что гибель кн. М.И. Воротынского и И.В. Шереметева, полководцев, овеянных славой побед над татарами, причинила ущерб русской армии. Слишком быстрая смена первых воевод второстепенными также не могла не отразиться на организации полковой службы («государю приходилось использовать в основном тех, кто считался дюжину лет назад... как бы получше выразиться? Наверное, вторым и третьим составом.»26). Однако так ли резко понизились дарования оставшихся в строю воевод, да и вообще боеспособность русской армии по сравнению с предыдущим периодом? К сожалению, доказательная база Д.М. Володихина в этом вопросе малоубедительна. Вместо обилия цифр и процентов, отличающих предыдущий раздел работы, мы видим только щедрое цитирование источников нарративного характера или полковой переписки, с яркими свидетельствами общего плачевного состояния войска и даже страны — но вовсе не полководческих качеств царских военачальников. Из перечня полководцев, погибших и попавших в плен в 1578—1582 гг., можно сделать лишь вывод о том, что многие из пришедших им на смену не обладали большим походным и осадным опытом, вынуждены были наскоро приобретать необходимые навыки. Однако основная причина поражения русских войск на заключительном этапе Ливонской войны вряд ли кроется именно в этом.
Армия Стефана Батория была армией нового типа, необычного на этом театре военных действий. До сих пор русским воеводам приходилось иметь дело с литовским войском, которое в силу упадка государства не насчитывало на одном оперативном направлении больше нескольких тысяч человек. Порой отдельно от литовцев действовали наемные части польской Короны, иногда
27
всего в 1000 всадников ; такой же порядок численности был у войск
Ливонского ордена и, в начальный период войны, у шведов. Полевые столкновения даже с такими армиями были болезненными для русских воевод в первые, «благополучные» периоды Ливонской войны, например, бой под Уллой в 1564 г. Ведь и русские трех- и пятиполковые рати, за редкими исключениями, насчитывали по несколько тысяч человек — даже если во главе них стояли бояре. В случае же, если сеять смерть на далекие земли выступало 10-ти, 20-ти или 30-ти тысячное государево войско, противник предпочитал укрыться в крепостях или иным способом уклониться от бесперспективного столкновения (походы 1557—1558 гг., 1563 г., 1577 г.). Поэтому русские воеводы давно забыли о кошмаре Оршанского поражения 1514 г. и Стародубской резни 1535
г., когда на литовском ТВД внезапно появлялась 15 - 20-тысячная польско-
28
литовская армада, сокрушая все на своем пути . Слишком давно это было, да и не задерживались подобные армии в Литве больше чем на одну кампанию.
Стефан Баторий, по подсчетам на основе финансовых ведомостей его войсковой канцелярии, в 1579—1581 гг. выставлял на направлении главного
29
удара до 40 тысяч солдат . Остальные рубежи были прикрыты не только местными ополчениями шляхты и магнатов, но и дополнительными контингентами наемных войск. Одновременно шведы двинули в Ливонию мощный осадный корпус во главе с Хенриком Классеном Горном, которого после неудачи под Нарвой в 1579 г. сменил Понтус Делагарди. Русскому государству в тот же период приходилось держать свои гораздо слабейшие вооруженные силы «размазанными» на пяти направлениях:
1. Смоленск (главные силы), Северская земля — против поляков;
2. Псков — Великие Луки — Новгород — Ливония (частично) — против поляков;
3. Ливония, Эстония, Новгород — против шведов (в 1579 г. состоялась попытка начать Государев поход);
4. южная граница — против татар;
5. Поволжье — карательные операции против черемисы, с 1581 г.
При этом, царь дважды не смог предугадать направление главного удара противника, который сознательно действовал «по внутренней операционной линии», угрожая одновременно Смоленску, линии Полоцк — Псков и
30
Ливонии . Сам факт убедительных успехов Батория в направлении Полоцк —
Великие Луки связан еще и с тем, что это было наименее важный участок
западного театра военных действий с точки зрения царя. Смоленск являлся
основным спорным пунктом в отношениях с Литвой и прикрывал путь на
Москву, а Ливония была дорога ему и как завоевание, и как пункт балтийского
мореплавания. В 1579 г. Иван Грозный даже начал государев поход против
шведов в Ливонии, сорванный нападением Батория на полоцкие земли. К тому
же, условия местности под Полоцком или Великими Луками были
малопригодными для сосредоточения крупных конных ратей, и войска здесь
приходилось дробить на мелкие отряды и гарнизоны. Таким образом, в
кампаниях 1579 и 1580 гг. полякам удалось добиться подавляющего численного
превосходства над противником на двинском и задвинском ТВД. К примеру,
чтобы «ходить под людьми» или «промышлять» над тылами польского
осадного корпуса, в мае 1580 г. Разрядный приказ выделял 4-тысячный отряд
служилых татар и несколько соединений поместной конницы и казаков, силами
в 1,5 - 2 тысячи каждое, и все эти рати — во главе с боярами. Пожалуй,
впервые за долгие годы под начало некоторых вторых воевод «титульных
полков» Разрядный приказ стал наряжать всего по 50 — 80 детей боярских, то
есть не больше одной конной «сотни». Таким «полевым армиям» приходилось
самим буквально «уворачиваться» от мобильных отрядов противника,
превосходящих и по численности, и по качеству конского состава и
вооружения. В конце 1580 г. ситуация прояснилась, и царь сумел-таки
направить во Псков и Новгород гораздо больше сил. Это повлияло на исход
кампании 1581 г., в целом безуспешной для польско-литовской армии. Однако
тут же шведы с другой стороны воспользовались оголенностью своего участка
15
границы и добились существенных успехов именно с конца 1580 по начало 1582 гг.
Нетрудно заметить, что русские проигрывали только при многократном и доселе небывалом превосходстве сил противника. Другим хорошо известным фактором стало эффективное применение поляками зажигательных снарядов против деревянных русских крепостей — бесперспективное лишь в случае каменного Пскова. Зато на остальных участках западного ТВД ситуация была иной. Осенью 1579 г. боярин кн. В.Д. Хилков сделал набег за Двину и повоевал Литву почти до самой Вильны; в октябре 1580 г. поход оршанского староста Ф. Кмиты на Смоленск закончился разгромом его войска; в июне 1581 г. удачный набег русской смоленской группировки на Шклов и Могилев задержал третий поход С. Батория; в феврале 1582 г. кн. Д.И. Хворостинин разбил шведскую армию в Сумерской волости... Так что говорить о том, что «к концу Ливонской
31
войны Россия пришла со слабоуправляемыми вооруженными силами» , ввиду деградации воеводского корпуса, довольно опрометчиво. В конце концов, так не считал сам Иван Грозный, которому возобновить уже в 1582 г. войну против шведов с целью возвращения Нарвы помешал лишь решительный дипломатический демарш Стефана Батория.
Подводя итог рассмотрению статьи, отметим следующее. Сама история развития воеводского корпуса русской армии XVI в. является важной и слабоизученной темой для новых научных работ, особенно в области военно-исторической. Однако, общий уровень современных исследований по эпохе Ивана Грозного требует от ученого досконального знания историографии, знакомства со всеми спорными проблемами и узкой военно-исторической тематики, и источниковедения, и развития государственного аппарата, и эволюции социально-политических структур. Несомненно, весьма интересными и важными достижениями работы Д. М. Володихина являются его наблюдения за динамикой службы «нетитулованной знати» на воеводских
должностях и уточнение персонального перечня воеводских потерь в эпоху Ливонской войны и опричнины. Однако некоторые моменты методики подсчета и выводы из этих наблюдений, как общеисторического, так и узко военно-исторического характера, вызывают справедливые, как я попытался доказать, сомнения. В любом случае, работа оставляет нерешенными многие действительно важные и насущные на данном этапе развития историографии проблемы истории русского воеводского корпуса.
1 Волков В. А. Войны и войска Московского государства. — М., 2004.
Правящая элита Русского государства IX — начала XVIII вв.: Очерки истории / Отв. ред. А.П. Павлов. — СПб., 2006.
"5
Беляков А.В. Чингисиды в России XV—XVII веков: Просопографическое исследование. — Рязань, 2011.
4 Курбатов О.А. Реорганизация русской конницы в середине XVI в.: Идейные источники и цели реформ царского войска // Единорогъ: Материалы по военной истории Восточной Европы эпохи Средних веков и Раннего Нового времени. — М., 2009. — Вып. 1. — С. 196—227; Курбатов О.А. Очерки развития тактики русской конницы «сотенной службы» (сер. 16 — сер. 17 вв.) // Военная археология. — М., 2011. — Вып. 2. — С. 53—82.
5 Володихин Д.М. Высший командный состав русской полевой армии при Иване IV [Электронный ресурс] // История военного дела: исследования и источники. — 2012. — Специальный выпуск. I. Русская армия в эпоху царя Ивана IV Грозного: материалы научной дискуссии к 455-летию начала Ливонской войны. — Ч. I. Статьи. — С. 5. <http://www. шйЫвИпЮ^Р 12/12/уо1оё1хт>
6 Там же. — С. 19—20.
п
В 1514 г. в рати, посланной из Великих Лук в Литву, было предписано назначить вторым воеводой «сына боярского, кого будет пригоже» (Разрядная книга 1475—1598. — М., 1966. — С. 55); см. также: Лобин А. Н. Битва под Оршей: к 500-летию сражения. — СПб., 2011. — С. 87, 88.
0
Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях // Исторический архив. — 1959. — № 4. — С. 174—177.
9 Сборник Московского архива Министерства юстиции. — СПб., 1914. — Вып. VI. — С. 1—12.
10 Алексеев Ю.Г. Походы русских войск при Иване III. — СПб., 2007. — С. 91, 320, 325, 395, 397; Курбатов О.А. Рец. на книгу: Алексеев Ю.Г. Походы русских войск при Иване III. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2007. // Единорогъ: Материалы по военной истории Восточной Европы эпохи Средних веков и Раннего Нового времени. — М., 2011. — Вып. 2. — С. 527, 528.
11 Правящая элита Русского государства IX - начала XVIII вв.: Очерки истории
— С. 202—217.
12 Эскин Ю.М. Местничество в России XVI—XVII вв. — М., 2009. — С. 47. №
84, 85.
1 ^
Полное собрание русских летописей. — М., 2000. — Т. 13. — С. 324, 330; Разрядная книга 1475—1605. — М., 1981. — Т. II. Ч. I. — С. 86.
14 Разрядная книга 1475—1605 гг. — М., 1977. — Т. I. Ч. II. — С. 370, 371.
15 Подробнее см.: Курбатов О.А. Очерки развития тактики русской конницы «сотенной службы» (сер. 16 - сер. 17 вв.). — С. 53—82.
16 Володихин Д.М. Высший командный состав русской полевой армии при Иване IV. — С. 4.
17 Там же. — С. 8.
18
Правящая элита Русского государства IX - начала XVIII вв.: Очерки истории.
— С. 194, 195.
19 Правящая элита Русского государства IX - начала XVIII вв.: Очерки истории.
— С. 191 (со ссылкой на работу: Веселовский С.Б. Исследования по истории
класса служилых землевладельцев. — М., 1969. — С. 36).
20
Володихин Д.М. Высший командный состав русской полевой армии при Иване IV. — С. 8.
21 Скрынников Р.Г. Россия в начале XVII в. «Смута». — М., 1988. — С. 14—18.
22
Флоря Б.Н. Сведения об опричнине в новых документах из светских феодальных архивов // Российское государство в XIV—XVII вв.: Сборник статей, посвященный 75-летию со дня рождения Ю.Г. Алексеева. — СПб., 2002.
— С. 269—273.
23
Володихин Д.М. Высший командный состав русской полевой армии при Иване IV. — С. 19.
О А
Беляков А.В. Чингисиды в России XV—XVII веков: Просопографическое исследование. — С. 380—381.
25
Курбатов О.А. Реорганизация русской конницы в середине XVI в.: Идейные источники и цели реформ царского войска // Единорогъ: Материалы по военной истории Восточной Европы эпохи Средних веков и Раннего Нового времени. — М., 2009. — Вып. 1. — С. 208.
26 Володихин Д.М. Высший командный состав русской полевой армии при Иване IV. — С. 32.
27
Так, в сражении под Невелем 9 августа 1562 г. с кн. А.М. Курбским билось до 4 тыс. чел. объединенного польско-литовского войска, в т. ч. 1000 поляков; под Уллой 16 января 1564 г. поражение армии кн. П.И. Шуйского нанесла группировка двух литовских гетманов силой в 4 тыс. чел; в боях под Сушей (Копьем) в июле и сентябре 1567 г. литовская армия Р. Сангушки насчитывала от 1350 до 2129 всадников и до 700 пехотинцев, и т. п. (Волков В.А. Войны и войска Московского государства. — С. 143; Янушкевiч А. Ваенныя дзеянш пашж Вялтм княствам Л^оусюм i Маскоускай дзяржавай у 60-я гады XVI
19
стагоддзя // Беларусю Пстарычны Зборнiк / В1а1огшМе Zeszyty Historyczne. — Беласток, 2000. — № 14. — С. 33—56).
Л о
Лобин А.Н. Битва под Оршей: к 500-летию сражения. — СПб., 2011. — С. 109—142; Кром М.М. Стародубская война (1534—1537). Из истории русско-литовских отношений. — М., 2008. — С. 60, 67.
9 О
Kotarski К Wojsko polsko-litewskie podczas wojny inflanckiej 1576—1582 // Studia i materialy do historii wojskowosci. — Warszawa, 1971. — T. XVII. Cz. II. — S. 102—105.
30
Весенние разрядные записи 1580 г. предусматривают варианты боевых действий на случай походов Батория под Куконос в Ливонии, под Псков и под Смоленск (Сборник Московского архива Министерства юстиции. — СПб., 1914. — Вып. VI. — С. 1—14).
31
Володихин Д.М. Высший командный состав русской полевой армии при Иване IV. — С. 35.
