CC BY
93
УДК 1(075.8)
ОЦЕНКА БУДДИЗМА В РАБОТАХ В.С. СОЛОВЬЕВА И В.А.
КОЖЕВНИКОВА
В.С. Фунтусов, Дальрыбвтуз, Владивосток
Анализируется отношение двух религиозных мыслителей к буддийскому философскому дискурсу, акцент сделан на их компаративистском вкладе в исследование роли восточных культур в становлении всемирной истории.
Компаративистский подход в оценке восточных культур, осуществленный Владимиром Соловьевым, во многом продолжит исходные позиции П.Я. Чаадаева и А.С. Хомякова. Концепция В.С. Соловьева основывалась на дохристианской, всечеловеческой ее истории. Оставаясь внутренне убежденным христианским мыслителем, Вл. Соловьев верил в человечество как в реальное существо1, это, во-первых, существо (человечество), которое является подлинным субъектом всемирной истории, и специфическая особенность этого субъекта состоит в том, что он - собирательный организм. Человечество как собирательный организм состоит из частей (органов), и каждая часть связана и взаимодействует с целым. Связующая сила всех частей в единое целое и составляет закон существования и человечества2. Человечество как цельная единая органическая сущность может существовать лишь в своих взаимосвязанных и взаимодействующих противоположностях, стороны которых символизируют Восток и Запад. Человечество как живой единый организм развивается от простого состояния к сложному состоянию, от низшего к высшему состоянию. Человечество относится к племенам и народам, входящим в него, как реальный живой организм к своим органам, и нормальное функционирование которых определяется хорошим состоянием всего тела Человечества. Каждая часть, каждый орган (народ) имеет в себе самом свою собственную цель, свое назначение, и этим назначением он связан и способствует синергийно осуществлять назначение всего человечества. Объективно существует взаимосвязь и потребность во взаимосвязи всех народов, культур друг в друге. Это первое, что составляет базисную, имманентную основу интереса В.С. Соловьева к восточной культуре.
Второе - это то, что органическая, взаимосвязанная цельность Человечества должно быть понято и осмыслено цельным знанием, цельным и единым духовным элементом, каковым, по Соловьеву,
1 См.: Бердяев Н.А. Основная идея Вл. Соловьева // Вл. Соловьев: pro et contra. СПб., 2002. Кн. 2. С. 690.
2 Соловьев В.С. Сочинения. В 2 т. М., 1988. Т. 2. С. 144-145.
должно являться христианство по сути и по назначению. Но христианство изменило своему назначению в истории и раскололось на западную и восточную части. Глубоко переживая трагедию раскола христианства, Соловьев искал выхода из этой исторической коллизии, призывая объединить усилия христианских церквей в русле взаимосвязанной духовной политики в мире. Соловьев усиленно штудирует Талмуд, Кабалу, сочинения гностиков, восточную патристику с целью обнаружения там истоков раскола. В последующем этот интерес расширится до изучения культур Индии, Китая, Японии. Стремление перешагнуть границы собственной культуры, веры для Соловьева было в высшей степени характерно. Оставаясь православным, он принимает католическое вероисповедание. Духовный акт «соловьевского» поступка вместил в себе идею примирения Востока и Запада христианского духа, идею сочетания космического и личностного начал в человеческой природе. Личностный поступок объединил должное и существующее в христианстве. Но это должное стало преобладающим над существующим в реальной истории, что, в конечном итоге, и определило появление утопического момента в его оценке всемирноисторического развития человечества, ведомого, по его мнению, прогрессивными идеями христианства. Созданная Всеединая Христианская Церковь будет отвечать задачам развития Человечества. Апелляция к новому христианству как к ведущей смысловой силе Человечества исходит из логики развития всемирной культурной истории.
Третье - это то, что сама всемирная история выявила определенную смысловую тенденцию. На одном этапе проявился Восток с его огромным потенциалом духовно-космической культуры, но его мощь обернулась безразличием к свободе индивида, его подавленности и незащищенности. На другом этапе проявился Запад с его титаническим акцентом на человеческую личность, возрастающую до человекобожия, антропоцентризма, атеизма и необузданных свободолюбивых начал, эгоистических притязаний. Между Востоком и Западом проявляется третий этап - Россия с ее культурной традицией Святой Руси, которая выступает с позиции примирительной миссии с санкции всемирной истории человечества. Святая Русь выступает как некое идеальное задание человечества соотнести святость глубоких духовных созерцаний восточной культуры (прежде всего, Индии) со святостью милосердных дел западного христианства. «Только Славянство, и в особенности Россия, ...могут историческим проводником третьей» духовной силой человечества. «Широкая всепримиряющая политика - имперская и христианская - есть единственная национальная политика России, .как высшая сила мира и правды, отдающая всякому свое». Только она одна в своем бытии показала подлинную «семью народов», включив в свой состав многорелигиозные этносы западно-восточных вероисповеданий:
католики и протестанты, мусульмане и иудаисты, православные и буддисты. Христианская Русь вынесла на себе, испытала все тончайшие формы интеграции народов с максимальным способом сохранения их культуры. Поэтому Россия есть пролог будущего всечеловеческого единства, синтез Востока и Запада3.
Четвертое - это то, что подобная культурологическая санкция давала ему основание (как и Гегелю) рассматривать другие культуры и верования как историческую прелюдию к христианству . Высоко оценивая универсальность, международную направленность буддизма от Индии к Китаю и Японии, признает, несмотря на то что он обладает удивительной пластичностью, приспособляемостью, все же содержит в себе элементы замкнутости, что только проникновение идей христианской религии дало ей возможность общаться с миром полноценно и проявлять свою национальную даровитость. Штудируя только что вышедший в 1888 г. труд С.М. Георгиевского «Принципы жизни Китая», работы европейских синологов, В.С. Соловьев заключает: «Идеалы китайца всецело принадлежат прошедшему, он смотрит назад, а не вперед, и если, подобно Конфуцию, хлопочет о реформах, то эти реформы представляются ему как устранение пагубных нововведений, как полнейшее возвращение к старине»5. Стремление к абсолютному затемняется к безусловному прошедшему и у основателя даосизма - Лао-Цзы. Вообще же не сами китайцы, а их ложный жизненный строй - это то, «что разобщает этот народ с прочим человечеством», делает его исключительной противоположностью европейской культуре6. Принцип отеческой власти, пронизывающий собой всю социальную иерархию китайского общества, власть прошлого над настоящим и будущим, трудолюбие, семейные устои, отождествление себя с природой - все это, по его мнению, оборачивается равнодушием к другим, верой только в себя. Поляризация культурных традиций может «накалиться» и привести к мировому столкновению. Синобоязнь В.С. Соловьева исходила и из возможного альянса Китая с Японией. Наступление «желтой расы» неизбежно, и оно будет результатом жесткой экспансии Запада на Восток. Восток будет мстить Западу за его колонизацию. Здесь он мыслит в парадигме «вызов-ответ», которая в ХХ столетии примет академическую форму в культурологи. При этом, замечает он, обнаруживается парадоксальный факт: люди китайской культуры сами ищут контакта с христианской религией, в то время как европейцы
3 Соловьев В.С. Полное собр. соч. и писем. В 20 т. М., 2000. Т. 1. С. 138; Соловьев В.С. Сочинения. В 2 т. М., 1989. Т. 1. С. 30. См.: С. 19-31; С. 59-167; Т. 2.
С. 219-246; С. 604-605; См.: Рашковский Е.Б. Владимир Соловьев: учение о природе философского знания // Вопросы философии. 1982. № 6. С. 81-92; Сербиненко В.В. Вл. Соловьев: Запад, Восток и Россия. М., 1994.
4 Соловьев В.С. Сочинения. В 2 т. М., 1988., Т. 1. С. 327-328.
5 Соловьев В.С. Собрание сочинений. В 10 т. М., 1923. Т. 6. С. 117-118.
6 Там же. Т. 6. С. 97.
«начинают искать утоления своей духовной жажды в религиях восточных, и особенно в буддизме»7.
Буддизм В.С. Соловьев пытается вписать в систему всеединства. Он признает за ним ряд достоинств: 1) в буддизме личность впервые начинает цениться не как член рода или касты, а как носитель высшего сознания; 2) буддизм положил начало свободной нравственной личности; 3) буддизм открыл новую стадию религиозного сознания -универсальной, всечеловеческой. При всем этом буддизм сохраняет в себе ряд пороков или отрицательных черт: 1) отвлеченность; 2) отрицательный характер учения; 3) нигилизм к жизни; 4) чужд к действительному собиранию живых существ во вселенское царство; 5) безразличие к высшим вопросам бытия, так как само бытие отрицается и т.д. «В глубочайшей своей сущности буддизм есть не только религия отрицания, но и самоотрицания. .Жизнь есть обман, от которого нужно освободиться, но никакому буддисту не придет в голову мысль о воскресении. Пробужденный мудрец становится богом сам, собственным актом своего сознания и воли: он есть самобог, бог самодельный. .Буддизм познает только низшее, только пустое, а высшее и совершенное им не познается, а только требуется: нирвана есть только постулат, а не идея абсолютного блага. Сами по себе они не только ничего не дали, но и ничего не обещали. Было от века противуположение «нирваны» и «сансары» - пустоты блаженной для духовно пробуждающихся и пустоты мучительной для духовно спящих, и был непреложный закон причиняющих дел и причиненных состояний (карма), который путем бесчисленных перерождений ведет существо из мучительной пустоты в пустое блаженство. Как это было до Будды, так осталось и после него и останется до бесконечности»8.
Разумеется, подобная трактовка идей буддизма русским философом должна быть скорректирована и понята из контекста идеологической полемики того времени и наличия исследовательских источников по буддизму. XIX век в среде интеллектуалов как Европы, так и России всколыхнул прежнюю дискуссию эпохи Просвещения о приоритете восточных и христианской религий. Буддофильские идеи А. Шопенгауэра, Э. Гартмана, Ф. Мейнландера, Р. Вагнера, Ф. Ницше широко пропагандировались в Европе и в России. В России классиков восточной мысли, в том числе идеи буддизма, открыто защищал Л.Н. Толстой, отстаивая идеи всечеловеческого братства и ненасильственного мирообщения народов планеты9. Наряду с этим течением, разумеется, в первую очередь в среде христианских
7 Там же. Т. 6. С. 173. См. также: Сербиненко В.В. Дальневосточная тема в русской философии XIX в. // Евразийская идея и современность. М., 2002. С. 155-169.
8 Соловьев В.С. Сочинения. В 2 т. М., 1988. Т. 1. С. 315-317, 327; Подобную трактовку буддизма также находим: Соловьев В.С. Лекции по истории философии // Вопросы философии. 1989. № 6. С. 76-138.
9 См.: Толстой Л.Н. Круг чтения. В 2 т. М., 1991. См.: Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. М., 1971.
мыслителей, к каким принадлежал и
В.С. Соловьев, закономерно оформляются буддофобские идеи. Видя «угрозу» христианским идеям со стороны буддизма, православные мыслители (А.И. Введенский, архимандрит Нил, Д.В. Горохов, иеромонах Гурий, Н.Д. Миронов, Н.Ф. Федоров) выступили с обвинениями в адрес буддизма. Так, А.И. Введенский объявил буддизм в атеизме и полной духовной деградации10. Да и в самой среде буддологов не было не только выработанной позиции, но и некоторые исследования сами давали повод для справедливого обвинения буддизма в прямом атеизме. Источниками, которыми пользовался В.С. Соловьев, были работы Э. Бюрнуфа, М. Мюллера, Т. Кольбрука, Б. Сент-Илера. Последний «исследователь» к тому же вообще относился к числу довольно странных буддологов, ставя парадоксальную цель: не адекватно понять суть духа буддизма, а разоблачить его как учение по сравнению с христианством. Поэтому было от чего русскому философу заключать такие буддологические негативы. Кроме того, в атмосфере «серебряного века» широко распространялись теософские идеи Е.П. Блаватской, Г. Олькотта, ходили версии о «буддийских корнях» христианства, паранаучные исследования Н. Нотовича об учебе Христа в Индии и т.д.11.
Можно заключить, что буддофобия была спровоцирована самими незрелыми буддологическими исследованиями и ярым натиском их адептов, обвиняя христианство во вторичной переработке восточной мудрости, грубых заимствований и творческой, самобытной мысли. Для справедливой, непредвзятой расстановки акцентов в смысловом религиоведческом пространстве необходим был глубокий научный анализ. Как и христианский, так и сам буддологический дискурсы требовали к себе серьезного академического внимания, временного параметра и осторожных шагов на пути инкультуративной адаптации к тексту, вживление в атмосферу исторической эпохи и через призму ее звуков, голосов уловить и понять тонкие смысловые нюансы иной, прежней мысли. В этом русле плодотворно работали и только начинали: В.П.
Васильев, И.П. Минаев, С.Ф. Ольденбург, Ф.И. Щербатской, О.О. Розенберг, Б.Я. Владимирцев. Но результаты их работ только-только начинали вписываться в интеллектуальное многоголосье споров, трудам же зарубежных буддологов отдавалось предпочтение как главным авторитетам - ipse dixit. Этот аргумент был доминирующим. Парадоксально, но именно секуляризованная европейская культура XIX столетия транслировала в русскую среду нормы по вопросам веры.
10 Введенский А.И. Религиозное сознание язычества. Опыт философской истории естественных религий. М., 1902. Т. 1. С. 612.
11 Шквал этой литературы стал переиздаваться в наше время.
Только в этом контексте следует рассматривать дальнейшие трактовки буддизма русскими религиозными мыслителями. В первую очередь к их числу относился В.А. Кожевников - ученик и творческий последователь космической философии Н.Ф. Федорова, автор фундаментальных работ по вопросам православия и христианского подвижничества. Сам труд «Буддизм в сравнении с христианством» в 3 томах (два тома вышли из печати в 1916 г., третий - итоговый -затерялся в типографии и бесследно исчез, поэтому не следует быть излишне критичным в его оценке) вырос как раз из анализа духовного «разложения», брожения идей в западноевропейской культуре, из анализа слепого эпигонства этих идей в среде русских интеллектуалов, в том числе, и православно верующих. Отношение к буддизму было, как раз продиктовано этой культурной ситуацией. Громадный по объему и по источниковедческой базе (практически все зарубежные и отечественные исследования по буддизму того времени) труд В.А. Кожевникова поражает своей фундаментальностью, честностью, и страстностью исследовательского таланта12.
По всей видимости, В.А. Кожевников принимает точку зрения «палийской школы» (концепция Т. Рис-Дэвиса), считая аутентичными тексты только школы хинаяны, способной пролить истинный свет на сущность буддизма. «Мы имеем здесь дело с тем, что есть наиболее ценного в буддизме; и уже, конечно, в крайнем случае, только здесь, в первоисточнике, а не в туманном лабиринте метафизических сплетений Магайяны, со всевозможными монгольскими и иными языческими суевериями дерзнут искать какого-то нового света, способного возродить духовную жизнь Запада, даже наиболее увлекающиеся из современных буддофилов»13. В своем компаративистском анализе Кожевников широко использует социокультурный, герменевтический методы исследования. Сам он характеризует свой метод так: «Недостаточно уяснить происхождение своеобразностей буддизма; надо, насколько для иноземца возможно, сблизиться с ним путем частого и долгого общения, чтобы, . сроднить с ними и в таком конгениальном восприятии и слиянии получить разгадку их вычурной на вид, но едва постижимой тайны. В этом-то смысле и представлялось необходимым изложение жизни и деятельности Будды на фоне общеиндусской культуры, ибо только таким образом можно было выяснить происхождение буддизма и определить, в какой мере он является творением личной гениальности своего основателя, и в какой -следствием совокупности предшествовавших ему или окружавших его
12 Справедливые и добрые оценки его работы даны современными ориентологами Т.В. Ермаковой и В.К. Шохиным. Из современников его идеи поддержали С.Н. Булгаков, С.Н. Дурылин, В.В. Зеньковский, Н.О. Лосский, П.А. Флоренский и др.
13 Кожевников В.А. Буддизм в сравнении с христианством. Репринтное издание 1916 года. М., 2002. С. 35; 89-90. Магайяна - имеется в виду современное написание Махаяна.
условий; включение же в работу обильных текстов из первоисточников оказалось необходимым для того, чтобы при посредстве их можно было свыкнуться с самой атмосферой буддийского мировоззрения и жизнепонимания, освоиться и сжиться с нею гораздо ближе и интимнее, чем это возможно при замене свидетельства самих памятников далеких
14
веков пересказом их в современном духе и современной нам речью»14.
Глубинное, эмпатическое погружение в многоплановую текстовую реальность буддийских первоисточников, передающих разновекторные направления традиций, сказаний, мифов, легенд, позволило Кожевникову заключить поразительный диапазон терминологического полисемантизма, несущий в себе громадные дистанции между экстенсиальными и интесиональными данными языка в памятниках буддизма. Так, анализируя одно из базовых понятий буддизма «нирвана» и привлекая этимологические источники, он приходит к выводу о тысячелетней трансформации как самой буддийской идеологии, так и непрерывно развивающейся эволюции культурной традиции, вбирающей в себя все новые и новые факторы этнической изменчивости. В результате чего изменялось и значение понятия «нирвана», но в то же время сохранялись и прежняя семантика. Говоря о полисемантичности «нирваны», он устанавливает культурные, языковые и мировоззренческие факторы и причины этой объективно существующей полисемантичности термина. При существовавшей в ранней традиции двух равных подходов (положительного и отрицательного) в осмыслении значения термина «нирвана» победил второй. Поэтому чаще в буддийских текстах встречаются такие определения: «полное исчезновение», «уничтожение ненависти», «отсутствие страстей», «прекращение желания», «непостижимое», «полное ничто» и т.д. Но наряду с этим сохраняются и такие значения, как «высшее благо», «высшее блаженство», «высшее счастье» и т.д.15.
Как опытный экзегет, вдумчивый исследователь догматики христианства, Кожевников хорошо понимал те объективные факторы, которые затрудняют межкультурный диалог между двумя противоположными ментальными полюсами. Эти препятствия были абсолютно правильно подмечены им. «Суждение о духовном строении буддизма для европейца - задача не только в высшей степени трудная, но, пожалуй, даже и неразрешимая в ее строгой точности. . нас отделяет, с одной стороны, крайняя противоположность западно-европейского жизнепонимания индусскому вообще и буддийскому, в частности, а с другой -недостаток в нашей религиозно-философской терминологии выражений, которые достаточно верно и точно могли бы передать
14 Там же. С. 5-6.
15 Там же. Т. 2. С. 634-637.
многие ... некоторые основные, существенные начала, положения и определения буддийской психологии и аскетики»16. В дальнейшем эти объективные «факторы» найдут свое развитие в культурлингвистической концепции Сепира и Уорфа, но сам поиск лингвистических смысловых единиц, адекватных двум культурным традициям, был проделан Кожевниковым с большой скрупулезностью и научной честностью. Поставленная же цель исследования заставляла его проводить необходимую демаркацию (правда, не всегда корректно) между буддизмом и христианством.
Еще со времен сотрудничества с Н.Ф. Федоровым (и эта точка зрения сближала двух мыслителей) В.А. Кожевников любил приводить в пример историю о том, как Христос относился к больным - он исцелял их. Когда Христос увидел рыдающего отца над умершей дочерью или видел неутешных сестер и друзей у гробницы Лазаря, он пожалел скорбевших и воскресил умерших, уничтоживши причину страдания. Когда же мать с умирающим ребенком припала к ногам Будды, прося о помощи, он пожалел страдавших и обещал помочь: коснулся ребенка рукой. и страдалец умер. В этом, заключает Кожевников, неизмеримая противоположность и мировоззренческая пропасть между христианством и буддизмом. Христианство возрождает, а буддизм обрекает на неминуемую смерть, на разложение и тление17. Христос зовет к активному деятельному отношению к миру, жизни и людям; Будда же ограничивается неделанием зла и целиком пассивен18. Христианство базируется на реальности божественной жизни в мире, а буддизм глубоко и радикально атеистичен19. В христианстве этика реалистична и антропологична, в буддизме этика абстрактна и космична. Христианство ведет к жизнеутверждению, а буддизм ведет к жизнеотрицанию. В христианстве личное присутствие в мире есть факт объективный, реальный; в буддизме мир безличностен по своей глубинной сути, личность только фантом, это есть учение о спасении без спасателя. Христианское учение оптимистично, буддийское же -глубоко пессимистично. В христианстве мир субстанциален, а в буддизме он - феноменален. Приведем одну из характернейших его демаркаций. «Не активным, этическим путем ... надеялся он положить конец круговороту жизни и смерти, а путем знания, чистого мышления. Мысль должна была преодолеть действительность разложением самого бытия в продукт мышления; реализм объективного должен был быть побежден субъективным идеализмом, ноуменальное должно было превратиться в феноменальное; мир как сущность, а с ним и душа и сама жизнь, должны были стать представлением. И, таким образом,
16 Там же. С. 170.
17 Там же. Т. 1. С. 559-560; Т. 2. С. 679-680.
18 Там же. Т. 1. С. 558-559.
19 Там же. Т. 2. С. 177-188.
мир и бытие ... отныне подпали под власть чистого разума, создающего их в своих субъективных представлениях или разрушающего их в прекращении этих же представлений. Вся буддийская психология сводилась к двум положениям Готамы: «1) все то, что мы есть, результат того, что мы мыслим» и 2) «в этом нашем малом, восприятиями и сознанием одаренном теле заключается мир, происхождение мира, конец мира и к концу мира ведущий путь». В этом феноменализм, в этом несубстанционализме мира и души, в противоположность ноуменальному космизму и анимизму, заключались основное значение и характерный смысл всей буддийской философии, в отличие от обратного направления, которое приняла философская мысль Запада, языческая и христианская»20.
Заметим, что многие положения буддизма Кожевников
сравнивает на большом культурном пространстве Индии и Азии, сравнивает и обнаруживает родство идей буддизма с другими философскими школами, что позволяет ему с полным основанием говорить об одном типе - восточном и противопоставлять его западному. Многие его критерии (не всегда безупречные и, следует сказать, иногда жесткие) укрепятся в дальнейших отечественных, да и зарубежных (независимо от его работ) компаративистских исследованиях, что, по существу, будет свидетельствовать о стереотипичности мышления, чем говорить о новых
культурологических и мировоззренческих прорывах, в которых
нуждался новая эпоха ХХ в. В то же время его скрупулезное, герменевтическое погружение в смысловые ценности,
артикулируемые в буддийских текстах, выводили
исследовательскую мысль В.А. Кожевникова на новый, перспективный, парадигмальный уровень культурологических практик.
20 Там же. Т. 1. С. 540-541; 542-543; 558-559.
