CC BY
30
ИСТОРИЯ ЯЗЫКА И СОВРЕМЕННОСТЬ: ПРОБЛЕМЫ КОГНИТИВНОЙ ЛИНГВИСТИКИ И ИСТОРИЧЕСКОЙ ЛЕКСИКОЛОГИИ
УДК 801.56
Л.Г. Ефанова
ОЦЕНКА БЕЗОПАСНОСТИ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ НОРМЫ В РУССКОЙ ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА
Томский государственный педагогический университет
Отправной точкой лингвокультурологических исследований в наши дни нередко становятся данные смежных с лингвистикой, и в первую очередь социальных, наук. В частности, результаты анализа представлений о норме, отраженных в языковой картине мира русского человека, оказываются созвучными тем, которые получены социологами.
Согласно одной из современных социальных теорий, «человеческое общество сложилось в результате эволюции “норм поведения” (в самом широком смысле...). Эти “нормы поведения”, как правило, никем сознательно не изобретались, но возникли как следствие очень сложного процесса, в котором каждый новый шаг совершался на основе всей предшествующей истории» [1, с. 11].
В зависимости от сферы применения названные «нормы поведения» могут быть разделены на технические, регулирующие взаимодействие человека с окружающей средой (артефактами, неживой и живой природой и в том числе с другими людьми как ее частью), и этические, определяющие отношения человека с другими членами социума как себе подобными, а также с Богом и собственной совестью.
Предметом нашего исследования являются одна из сложившихся в русском социуме технических норм, а именно норма безопасности, в аспекте связанных с нею этических оценок поведения человека в опасной ситуации, а также способы выражения отношения к норме безопасности в русском языке.
Норма безопасности предписывает избегать ситуаций, связанных с неоправданным риском для жизни человека и его близких, заботиться о собственном здоровье и благополучии, не быть слишком доверчивым и т.д. Соответственно названная норма включает в себя правила личной (физической), продовольственной, имущественной, информационной и т.п. безопасности, объединенные общей целью: свести к минимуму риск, которому подвергается человек в
условиях реальной действительности. В то же время в представлениях о норме безопасности отражены мировоззрение и опыт коллектива, внутри которого сложилась данная норма.
Особенностью русской нормы безопасности является то, что чувство полной защищенности является для русского человека не целью или условием деятельности, а скорее недостижимым в реальной действительности идеалом. Эти представления обусловлены, наряду с прочими факторами, и тем, что многие виды человеческой деятельности связаны с определенным риском. Сознание того, что Жизнь человека всегда на волоске висит; Все под богом ходим, тем не менее, не становится поводом для отказа человека от попыток защитить себя, своих близких и свою собственность, но, напротив, способствует формированию представлений о такой норме безопасности, которая бы соответствовала условиям его жизни.
В соответствии с этими представлениями поведение человека в условиях опасности подчинено действию двух разнонаправленных сил, одной из которых является чувство самосохранения, а второй - сознание необходимости или неизбежности риска. Чувство самосохранения, проявляясь в форме страха, осторожности, благоразумия или предусмотрительности, заставляет человека избегать любой ситуации, в которой ему может быть нанесен физический, материальный или моральный ущерб. Со своей стороны, осознание неизбежности или необходимости риска может послужить стимулом к тому, чтобы человек в некоторых ситуациях не стремился уклониться от опасности, пренебрегая при этом чувством самосохранения. Регулятором отношений между названными силами служит здравый смысл. Норма безопасности соблюдена, если обе тенденции уравновешены и человек избегает ненужного риска или же действует в условиях
неизбежной опасности с разумной осторожностью. Вместе с тем разнородность факторов, определяющих поведение человека в опасной ситуации, обусловливает возможность нарушения нормы безопасности: ее превышения вследствие трусости либо, наоборот, недостижения (несоблюдения) в результате беспечного или безрассудного поведения, надежды на «авось» или желания рискнуть.
Несоблюдение нормы безопасности угрожает нарушителю возможным физическим или материальным ущербом, а также определенными санкциями со стороны коллектива, в котором действует названная норма. Эти санкции имеют обычно форму морального порицания и основываются на отрицательной оценке, которую дает коллектив поведению нарушителя.
Отношение языкового коллектива к нарушителю нормы может выражаться в форме как нормативной, так и этической оценки и зависит от многих факторов, среди которых могут быть названы степень осознанности субъектом грозящей ему опасности и активности его поведения в опасной ситуации, от роли субъекта в создании или предотвращении таких ситуаций, а также от целей, которыми руководствуется человек в ситуациях, связанных с риском, и от результатов таких действий.
Как было сказано выше, русский человек полагает, что в условиях реальной жизни ему не может быть гарантирована полная безопасность. Это мнение лежит в основе двух противопоставленных друг другу типов поведения: во-первых, попыток подстраховаться, приняв дополнительные меры предосторожности, и, во-вторых, отказа от действий по обеспечению собственной безопасности в надежде на «авось». Первый тип поведения соответствует русской норме безопасности: попытки подстраховаться или даже перестраховаться, т.е. повторно принять меры для защиты от опасности, не осуждаются русским социумом; даже излишняя предусмотрительность чаще вызывает у нас удивление, чем порицание, если такое поведение не свидетельствует о крайнем эгоизме его субъекта.
Однако даже действия, отвечающие требованиям нормы безопасности, могут получать отрицательную этическую оценку в том случае, когда посредством их выражается невысокое мнение субъекта об остальных членах коллектива. Именно так воспринимаются в русском социуме действия перестраховщика. Субъект, заслуживший такую оценку, может проявлять излишнюю, с точки зрения окружающих, заботу о собственной безопасности, находясь в тех же, что и они, условиях. В таком поведении остальные члены коллектива могут увидеть пренебрежительное отношение к себе со стороны перестраховщика, что, в свою очередь, становится причиной негативной ответной реакции. Та-
кую же оценку получают действия по обеспечению собственной безопасности, если посредством их выражается недоверие субъекта к окружающим, его желание продублировать результаты их работы. Объектом критики в этом случае также становится не желание субъекта принять дополнительные меры предосторожности, а сам субъект, считающий других членов коллектива ненадежными и безответственными, т.е. такими, на которых нельзя положиться, нуждающимися в дополнительном контроле.
В отличие от мер предосторожности, надежды на «авось» чаще всего воспринимаются в русском социуме как отклонение от нормы безопасности, в то время как их этическая оценка может быть и нейтральной. К сожалению, в западной лингвистике и у некоторых российских исследователей сложились представления об авось-поведении как об одном из самых характерных проявлений национального менталитета, которое объясняется легкомыслием и бесшабашностью русского характера, его склонностью к необоснованному оптимизму или, наоборот, пессимизму.
Так, например, А. Вежбицкая, справедливо полагая, что частица авось выражает отношение, трактующее жизнь как вещь непредсказуемую, делает из этого наблюдения вывод о том, что для русского человека «нет смысла строить какие-то планы и пытаться их осуществлять; невозможно рационально организовать свою жизнь, поскольку жизнь нами не контролируется; самое лучшее, что остается делать, это положиться на удачу» [2, с. 78-79]. Другие исследователи, напротив, отмечают выражаемые при помощи частицы авось смыслы «не стоит утрачивать надежду и отчаиваться даже в самых безнадежных ситуациях» и надежду на вполне вероятное осуществление желаемого события [3, с. 72].
Эти столь различные мнения сходны, однако, в том, что оба они строятся на отрицании участия здравого смысла в оценке опасной ситуации, вследствие чего авось-поведение предстает как результат легкомысленной недооценки субъектом грозящей ему опасности или нежелания принимать во внимание эту опасность. Такое понимание семантики слова авось представляется не совсем верным, а роль здравого смысла в оценке русским человеком опасной ситуации - неоправданно заниженной. Многие единицы русского языка указывают на то, что здравомыслие и умение рассуждать необходимы при активных действиях в условиях опасности. Рассудительность в этих условиях проявляется в осмотрительности, осторожности, умении трезво оценить ситуацию и помогает избежать излишнего риска. Именно такой тип поведения рекомендуется многими русскими пословицами: Не зная броду, не суйся в воду; Видя волну на море, не езди! Отдумать старику ехать за реку: погода
велика, утопит старика; Семь раз отмерь, один раз отрежь; Знай край, да не падай! Не думай, щука, как влезть; думай, как вылезть (из верши); Не радуйся под гору: подъем круче и т.п.
На участие здравого смысла в соблюдении нормы безопасности указывают также имена некомплектных объектов (термин Н.Д. Арутюновой) безрассудный и безумный, используемые для обозначения отступлений от этой нормы в контекстах наподобие безрассудная смелость, безумный риск. Группа имен прилагательных с префиксом без-, употребляясь в сочетании с наименованиями объектов, обозначает отклонения от нормы, состоящие в отсутствии у этих объектов свойственных им в нормальных условиях необходимых атрибутов, напр.: бесхвостый кот, бессовестный человек [4, с. 82]. Следовательно, выражения безумная смелость, безрассудная отвага и т.п. обозначают отклонения от нормы и указывают на то, что в русском языковом коллективе признается необходимым участие здравого смысла при действиях в опасной ситуации. Однако при разных условиях это участие может проявляться в неодинаковой форме.
Так, например, ситуации, в которых опасность угрожает человеку не непосредственно, но в обозримом будущем, требуют от него более или менее долгосрочных прогнозов и предполагают озабоченность субъекта проблемой собственной безопасности, умения печься о собственных интересах. Отсутствие такой заботы и попечения обозначается в русском языке именами некомплектных объектов беспечность, беззаботность и безответственность.
Умение позаботиться о себе приобретается с опытом, поэтому беспечность и беззаботность простительны детям, однако вызывают неодобрение в поведении взрослых людей. Именно такое отношение к опасности обозначается при помощи фразеологических единиц: все нипочем, все трын-трава, на все наплевать кому-л., и ухом не ведет, и в ус себе не дует и т.п. Критика этого типа поведения выражается чаще всего в виде шутливых советов: Живи, Устя, рукава спустя; Махни рукой да ступай домой; Покинь молотило, да возьми дудку; Положь да покинь, не замай лежит. Форма иронического совета призвана подчеркнуть моральную незрелость следующего им субъекта и этим пристыдить его. Преимущественно снисходительное отношение русского социума к беспечности обусловлено знанием того, что этот недостаток преодолевается с опытом, который иногда бывает весьма болезненным: Битый пес догадлив стал; Обжегшись на молоке, дует на воду; Что докучает, то и поучает; Первоученка-первомученка и т.д.
Вместе с тем в русском социуме существует и представление об ответственности человека за
свою безопасность. Безответственное отношение человека к самому себе получает отрицательную оценку в том случае, когда субъект, не обеспечивший собственную физическую или имущественную безопасность, таким образом перекладывает заботу о себе на других членов социума: На людей надеется, как на Бога, а на себя, как на черта (о беззаботном); За чужой головой сполагоря жить; Веселая голова живет спустя рукава.
Поведение, символом которого в русском языке стала частица авось, отличается и от безрассудства, и от беззаботности. В отличие от безрассудства, которое, как правило, проявляется в необдуманных поступках и действиях, «установка на авось обычно призвана обосновать пассивность субъекта установки, его нежелание предпринимать какие-либо решительные действия» [4, с. 135]. Причины такого отношения следует искать, по всей видимости, не в отсутствии у субъекта здравого смысла (как при безрассудных поступках) и не в беспечности, свойственной неопытным, незрелым людям. Напротив, бездействие в данном случае может быть основано на результатах зрелого размышления (Наше авось не с дуба сорвалось), а также опыта переживания опасных ситуаций, которые не потребовали от субъекта активного вмешательства, когда обошлось, пронесло и т.д. (Русак на авось и взрос). В основе авось-поведения лежит идея о непредсказуемости будущего: «всего все равно не предусмотришь, бесполезно пытаться застраховаться от всех возможных неприятностей» [там же], особенно если ситуация представляется безвыходной (когда Авось - вся надежда наша).
Вместе с тем роль установки на «авось» в действиях русского человека не стоит преувеличивать. Хотя очень многие условия реальной жизни не всегда поддаются усилиям человека изменить их и ему приходится полагаться лишь на то, что обстоятельства не изменятся к худшему (На авось мужик и хлеб сеет; На авось казак на коня садится, на авось его и конь бьет; Авось и рыбака толкает под бока), подобная установка никогда не считалась в русском социуме отвечающей норме безопасности. Отклонение от этой нормы проявляется в данном случае в том, что ее нарушитель недооценивает неизбежности опасности и вследствие этого не принимает своевременных мер предосторожности. Результатом такого поведения может быть правильная, но запоздалая реакция на опасность (Пока гром не грянет, мужик не перекрестится). Такое нарушение нормы безопасности может стать причиной физического и материального ущерба: Держались авоська за небоську, да оба упали; Авось с небосем водились, да оба в яму ввалились; Авосевы города не горожены, авосевы детки нерожены; Кто авосни-чает, тот и постничает; С авосьником попадешь
впросак. Многие русские пословицы содержат предостережения против негативных последствий авось-поведения и характеризуют его как отклонение от нормы безопасности: Авось - хоть брось; От авося добра не жди; Авось плут, обманет; Авось в лесуйдет; Авось до добра не доведет; Авосю не вовсе верь; Авось, что заяц: в тенетах вязнет; Авось задатку не дает; Авось - дурак с головою выдаст; Авося жданки съели; Вывезет и авоська, да (ин) не знать куда; Авось уйдет, а небоську одного покинет; Авоська веревку вьет, небоська петлю накидывает. По наблюдениям А. Д. Шмелева, «в современной русской речи слово авось чаще используется не в “прямом режиме”, а в качестве краткого и яркого обозначения соответствующей установки, т.е. как существительное или в составе наречного выражения на авось». «В случае же, когда авось используется для характеристики собственной установки, обычно бывает очевидна самоирония» [там же, с. 136], т.е. санкция порицания, добровольно наложенная на себя нарушителем. Отмечается также то, что в современной русской речи значительно чаще, чем слово авось, используются слова, выражающие «противоположную установку - отталкивание от легкомысленной беспечности и желание перестраховаться: мало ли что, на всякий случай, если что, в случае чего, а вдруг ... и т.п.» [там же, с. 137].
Причиной несоблюдения нормы безопасности может стать не только пассивность субъекта в ситуации опасности, но и, наоборот, его активное участие в создании опасного для себя положения, которое в русском языке чаще всего обозначается словом риск.
Риск связан с действием, которое в случае успеха сулит тому, кто его совершил, определенные преимущества, однако может закончиться и неудачей, вследствие которой субъекту действия будет нанесен ущерб (Либо пан, либо пропал). Каким из двух возможных результатов завершится каждое конкретное действие, связанное с риском, нельзя определить рациональным путем; человек, действующий на свой страх и риск, может руководствоваться только собственным чувством самосохранения и интуицией.
Отношение рискованных действий к норме безопасности зависит от степени необходимости такого действия. Если человек вынужден рисковать ради спасения жизни (например, в ситуациях, когда Либо смерть, либо живот; Либо петля надвое, либо шея прочь; Некуда оглядываться, когда смерть за плечами) либо, выполняя свой долг (например, при необходимости Постоять за своих), его действия остаются в границах нормы безопасности и не противоречат здравому смыслу. Вместе с тем многие действия, оцениваемые как рискованные, не связаны с жизненной необходимостью, т.е.
от них можно отказаться без ущерба для себя или достигнув необходимого результата более сложным, но менее опасным путем. Такие действия осуществляются за пределами нормы безопасности и поэтому нуждаются в дополнительном обосновании или оправдании.
Выражения оправданный и неоправданный риск свидетельствуют о преимущественно негативном отношении русского социума к действиям, ассоциируемым со словом риск (добро не нуждается в оправдании). Особенности оценки этого явления в разных слоях русского общества отразились, в частности, в истории афоризма Риск — благородное дело.
В сборнике пословиц В.И. Даля выражение Риск — благородное дело сопровождается пометой «офицерск.». Мы полагаем, что в этом контексте слово благородный приобретало для представителей низших сословий значение «свойственный людям знатного происхождения и высокого общественного положения». Простой же человек Рискнул, да и закаялся. Одной из причин негативного восприятия слова риск носителями русского языка стало употребление его в контексте азартной игры, в связи с чем выражение Риск — благородное дело закрепилось в картежных жаргонах, откуда затем перешло в жаргоны уголовные, причем слово благородный в его составе приобрело значение высокой степени одобрительной оценки.
Сказанное не означает, что любое действие, связанное с риском, воспринимается русскими людьми отрицательно. Оценка такого действия зависит от разных факторов, и в том числе от степени его оправданности, т.е. от того, соответствует ли степень возможного ущерба при неудачном исходе дела тем преимуществам, которые субъект может получить в случае удачи. Необходимость такого соответствия отмечается многими русскими пословицами: Либо чужую шкуру добыть, либо свою отдать; Либо полковник, либо покойник; Либо в стремя ногой, либо в пень головой; Либо добыть, либо домой не быть; Либо рыбку съесть, либо на мель сесть; Либо каши горшок, либо ухватом в бок; Либо полон двор, либо с корнем вон; На грушу лезть — или грушу рвать, или платье драть; Что Бог ни даст: либо выручит, либо выучит; Либо пан, либо пал и т.п.
Способность пойти на осознанный риск требует от человека смелости и решительности, т.е. качеств, которыми обладает не каждый человек и которые заслуживают уважения. Человек не робкого десятка обладает несомненными преимуществами перед несмелым: Смелому горох хлебать, а несмелому и щей не видать; На тихого Бог нанесет, а прыткий (резвый) сам набежит; Кто смел, тот и съел (и на коня сел); Отвага — половина спасенья; Без отваги нет и браги; Отвага мед пьет (ср. совр.: Кто не рискует, тот не пьет шампанское).
Вместе с тем смелость как способность не поддаваться чувству страха в опасной ситуации может получать в русском социуме разные нормативные и этические оценки. Так, например, имена некомплектных объектов бесстрашный, безбоязненный, бестрепетный и слово неустрашимый обладают семантикой несоответствия норме безопасности, поскольку представляют обозначенные ими свойства как полное отсутствие у субъекта чувства самосохранения, необходимого для функционирования названной нормы. При характеристике поведения человека эти прилагательные могут выражать как положительную, так и отрицательную этическую оценку, ср.: бесстрашный герой и бесстрашный авантюрист, бестрепетный воин и бестрепетный палач. В столь же разных контекстах могут употребляться слова храбрый и смелый. Следовательно, сама по себе способность не поддаваться страху не гарантирует положительных моральных свойств ее субъекта и может быть использована им как инструмент для достижения как высоких нравственных, так и низменных целей. В последнем случае смелость граничит с дерзостью и отражает не только отсутствие страха, но и неуважение к этическим ценностям и авторитетам.
В русском коллективе отношение к способности не поддаваться чувству страха изменялось, отражая смену идеологических установок в обществе. В то время, когда основная часть населения России исповедовала православие, смелость воспринималась им преимущественно как этически нейтральное свойство, не входящее в число христианских ценностей. Об этом свидетельствует, например, употребление слов отвага и храбрость в контекстах с разной оценочной семантикой, ср.: Бой отвагу любит и Вино отвагу любит, Отвага мед пьет и кандалы трет, воинская храбрость и бутылочная храбрость. Вследствие этого слова храбрый, смелый, отважный, бесстрашный и лихой, удалой и даже бедовый, рисковый могли использоваться как синонимы. Разрушение христианских идеалов в советском обществе потребовало создания новой идеологии, в соответствии с которой актуальным стало такое качество личности, как способность поставить общественные интересы выше личных. Благодаря этому слова отважный и неустрашимый приобрели дополнительный компонент семантики
«действующий ради общественно значимых целей» и стали использоваться для выражения высокой этической оценки. В постсоветский период положительная оценка все чаще стала даваться самой способности рисковать, и это выражается, в частности, в том, что афоризм Риск — благородное дело вышел за пределы карточных и уголовных жаргонов и широко употребляется в современной публицистике.
Необходимо отметить, что независимо от перемен в этических оценках представления о норме безопасности в русском обществе не претерпели существенных изменений. Вследствие этого действия, связанные с риском, даже если они демонстрируют способность их субъекта не поддаваться чувству страха в опасной ситуации (смелость, храбрость, отвага), продолжают восприниматься как не соответствующие норме безопасности. Единственной формой поведения, требующей от человека этой способности и при этом не нарушающей требования названной нормы, является мужество. В современных представлениях о мужестве соединились христианские нормы терпения и стойкости с более поздними идеалами отваги и самоотверженности. В связи с этим представляются неслучайными затруднения авторов толковых словарей, определяющих значение слова мужество то как «присутствие духа в опасности, в беде и т.п.; храбрость, бесстрашие», то как «душевную стойкость и смелость» (МАС). Мужество предполагает «способность субъекта переносить удары судьбы и длительное воздействие неблагоприятных обстоятельств» [6, с. 395], сближаясь этим с христианским идеалом терпения и отличаясь от простой способности к риску, которая требует от человека активных, но непродолжительных действий в условиях опасности.
Однако основным отличием мужественного человека от просто смелого или даже отважного является его «стойкое поведение в любой трудной, а не только опасной ситуации. Мужественный человек никогда не сдается, продолжая действовать так, как считает нужным или как велит ему долг» [там же, с. 396]. Сознание необходимости или долга определяет соответствие поведения мужественного человека норме безопасности и в то же время становится условием максимально высокой моральной оценки, которую выражает слово мужественный в ряду своих синонимов (подробнее см. [7]).
Поступила в редакцию 29.12.2006
Литература
1. Шафаревич И.Р. Сочинения: В 3-х тт. Т. 2. М., 1994.
2. Вежбицкая А. Язык, культура, познание. М., 1996.
3. Сукаленко Н.И. Сокрытие смыслов культурных таксонов // Фразеология в контексте культуры. М., 1999.
4. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999.
5. Шмелев А.Д. Русская языковая модель мира. М., 2002.
6. Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. Вып. 2. М., 2000.
7. Ефанова Л.Г. Идеал мужества в структуре нормы безопасности // Актуальные проблемы современного словообразования. Тр. Между-нар. конф. (Кемерово, 2005). Томск, 2006.
УДК 801.56
О. В. Соколова
СЕМАНТИКА ФРАЗЕОЛОГИЗМОВ: СПОСОБЫ ЕЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ И ДИНАМИКА
Алтайский государственный университет
В настоящее время особый интерес в области фразеологии приобретает использование категории фрейма при анализе фразеологизмов, так как фрейм как один из элементов метаязыка позволяет в новом ракурсе взглянуть на традиционные проблемы фразеологизмов и изучить еще не изученные области. В нашей работе предпринята попытка выявить и описать фреймовую структуру фразеологизмов в обыденном сознании современного носителя языка.
В современной фразеологии можно отметить ряд работ, посвященных анализу семантики фразеологизмов по показаниям языкового сознания [1] и выявлению степени фразеологической агнонимии для «среднего» носителя языка [2]. Однако рассмотрение данного вопроса в рамках фреймового подхода, насколько нам известно, не предпринималось. На наш взгляд, использование категории фрейма по отношению к анализу фразеологизмов на уровне их восприятия носителями языка является достаточно перспективным, так как позволяет более подробно описать значение фразеологизма, отраженное в обыденном сознании носителя языка, выявить когнитивные признаки, актуальные для информантов при восприятии того или иного фразеологизма, а также обнаружить намечающиеся изменения в значении фразеологической единицы на основе анализа количественных и качественных сдвигов когнитивных признаков в рамках фреймовой структуры фразеологизма. Сведения о фреймовой структуре фразеологизмов в свою очередь могут быть использованы при составлении новых фразеологических словарей.
Для исследования фреймовой структуры фразеологизмов с семантикой количества мы используем методику, разработанную Е.В. Лукашевич, суть которой - в поэтапном моделировании семантической и когнитивной структур слова и установлении корреляции между ними для выявления нестабильных признаков в структуре значения слова [3, с. 6]. Так как мы рассматриваем фрейм как видовой элемент когнитивной структуры и придерживаемся
концепции, согласно которой фразеологизм имеет типологически однородную со словом семантическую структуру, то, на наш взгляд, возможно применение данной методики исследования к описанию фреймовой структуры фразеологизма.
Исследование проводилось на материале русских фразеологизмов с количественной семантикой. Нами был проведен эксперимент, цель которого - выявить когнитивные признаки и фреймовую структуру фразеологических единиц по показаниям языкового сознания и, сопоставив ее с семантической структурой этих единиц, выявить динамику развития фразеологизмов. Информантами стали 427 студентов 1-4 курсов Алтайского государственного университета и Барнаульского юридического института.
Интересным примером в плане анализа является фразеологизм <все> шишки валятся на голову. Во фразеологическом словаре русского литературного языка дано следующее толкование этого фразеологизма: «Разг. Ирон. О множестве неприятностей, бедствий, обрушившихся на кого-либо» [4, с. 384]. Большая часть сем, составляющих дефиницию данного фразеологического оборота, имеет негативную коннотацию: ср. неприятность - «2. Неприятное событие» - «2. Вызывающий неудовольствие, волнение, нарушающий чье-либо спокойствие» [5, с. 411]; бедствие - «Большое несчастье» [5, с. 39]; обрушиться -«3. Появиться, начаться с силой и неожиданно» [5, с. 437]. Компоненты «большое» и «с силой» в составе данных сем отражают высокую степень интенсивности действия. Негативность усиливается за счет семы «множество», непосредственно указывающей на количественные характеристики воздействия (на наш взгляд, наряду с функцией обозначения большого количества, компонент «множество» выполняет также и функцию усилителя негативного начала), и пометы «ирон.», выражающей эмоциональное отношение к описываемой ситуации. Сема, актуализированная компонентом «обрушившихся», акцентирует внимание на внезапности происходящего, включая в свой состав временную характеристику.
